Курск первой половины XIX века (1800-1861 гг.)

Россия встречала XIX век. Особых перемен, казалось, не предвиделось. Павел I восседал на прародительском престоле, дворянство веселилось за счет пота и крови своей «крещеной собственности». Те бури и потрясения, которые пронеслись в мятежной Франции, пока еще не затронули Россию. И было все на Руси, как всегда, как испокон веков. Но так только казалось. Правительство хорошо знало, что крестьянские бунты в стране не утихали, что появилось немало крамольных вольнодумцев. Новое столетие не предвещало спокойствия.

Тонкий наблюдатель и прекрасный знаток политической жизни страны, декабрист П. И. Пестель говорил о первой его четверти: «Мне казалось, что главное стремление нынешнего века состоит в борьбе между массами народными и аристократиями всякого рода, как на богатстве, так на правах наследственных основанными…» ¹.

Мысль о разрушения старого, о революционной борьбе овладевала умами. Эти новые идеи, хотя и медленно, но доходили до самых отдаленных уголков России. Недаром В. И. Ленин, указывая на огромное революционизирующее влияние событий во Франции 1789-1794 годов, писал, что весь XIX век, который «дал цивилизацию и культуру… человечеству, прошел под знаком французской революции» ².

Ожесточенная борьба народа за свои права грозно вещала, что не так уж прочно и незыблемо стоит романовский трон, не вечны феодально-крепостнические порядки в России. И как бы ни злобствовал Павел I, как бы жестоко ни наказывали мятежных крестьян и вольнодумцев, борьба продолжалась. Разумеется, не прекратилась она и тогда, когда Россия перешагнула из XVIII века в XIX.

В первой половине XIX века в экономической, политической и культурной жизни страны усиливается роль городов, что являлось одним из признаков развития капиталистического уклада. Курск был губернским городом и административным центром. Во внешнем облике его сохранилось много старого, но появились новые признаки, свидетельствующие о развитии капитализма. Стали все больше дымить трубы промышленных предприятий. В 1827 году даже появилось специальное «Дело о переносе заведений, смрад и чад производящих, за черту города». Курскому полицмейстеру строжайше наказывалось следить за тем, чтобы в черте города не открывались подобные предприятия ³.

Оживленными были курские базары, шумел всероссийский торг на Коренной ярмарке. В Курске, как и в других городах страны, стал заметнее приток крестьян из деревень. Дворянство также начинало менять свои деревенские захолустья на город.

Росло градостроительство. Сооружение монументальных зданий должно было вызвать у простого смертного веру в незыблемость существующих порядков ⁴.

В центре Курска возвышалось каменное здание присутственных мест, выстроенное еще в конце XVIII века. В его стенах чиновники вершили дела, решающие судьбу угнетенного народа.

Коренной перестройке подверглись в городе сооружения, принадлежащие Знаменскому монастырю. В 1815 году церковь была разобрана, а через год на ее месте начали возводить монументальное здание собора, не уступавшее своей архитектурой и величием лучшим постройкам столичных городов. В 1826 году это строительство было завершено (ныне здесь кинотеатр «Октябрь»).

К старинному зданию XVII века, где были покои игумена Знаменского монастыря, с юга и севера в 1853 году сделали пристройки. Выросло фундаментальное и величественное сооружение архиерейского дома, украсившее в сочетании со Знаменским собором центр Курска (теперь здесь помещается краеведческий музей).

В 1838 году в городе было всего 2000 зданий, а в 1862 году — уже 2799, из них каменных 537 ⁵, их строили для себя не только дворяне, но и богатые купцы. Буржуазные слои общества стали играть все большую роль в жизни русских городов.

Весь административный, полицейский аппарат страны, вся армия стояли на страже веками устоявшихся порядков. Губернские центры были исполнителями высочайшей воли на местах, здесь сосредоточивалась вся полнота административной, судебной, финансовой власти над губернией. Отсюда шли распоряжения, приказы, призванные держать население в жесткой узде, карать ослушников и своевременно пополнять налогами государственную казну. Полновластным хозяином губернии, почти ничем не ограниченным в своих действиях, являлся губернатор, в распоряжении которого имелся многочисленный аппарат губернского правления, полиция, воинские части. Палаты гражданского и уголовного суда, городовой магистрат и другие судебные учреждения зорко стояли на страже интересов господствующего класса.

Курск первой половины XIX века, то есть до реформы 1861 года, ничем не отличался от других губернских городов России. В нем также «барство дикое» творило свои черные дела, совершало жесточайшее насилие над простым человеком.

В Государственном архиве Курской области сохранилось множество следственных дел. Они воскрешают страницы истории нашего города, говорят о бесправии народа, о непосильном феодально-крепостническом гнете. Конечно, при рассмотрении этих документов никогда не следует забывать о взяточничестве, которое процветало повсюду, особенно в судебных учреждениях, о необъективном ведении многих дел. И все же при всем этом в скупых судебных протоколах часто проглядывает правда жизни «жестокого века», как его называл А. С. Пушкин.

Перед нами — один из протоколов Курской палаты уголовного суда, свидетельствующий о явном произволе тогдашнего «правосудия».

В 1818 году крестьяне Щигровского уезда убили помещика прапорщика Ивана Перцова. Виновников разыскать не удалось. Расправившись со своим тираном, крестьяне скрылись. Схвачены были дворовый человек Ефим Федорович Иванов и крестьянин Яков Полетаев. Во время жестоких истязаний они сделали, как говорится в деле, «добровольное признание»: заявили, что знали о покушении на помещика. Но потом от этих показаний отказались и вообще какую-либо свою причастность к убийству Перцова отрицали.

Дело из уездного суда направили в Курск. Тут особенно долго не рассуждали. Никто не принял во внимание отказ крестьян от показаний, данных под плетью, и в протоколе появляется следующая запись: «…многие крестьяне были в заговоре на убийство своего помещика, которого и убили… следовательно, тем самым и сии подсудимые «сделались участниками смертоубийства». К тому же, добавлялось в протоколе, к этому времени и Ефим Иванов и Яков Полетаев были уже совершеннолетними (очень убедительное доказательство их виновности.— Л. М.), а посему «согласно мнению суда, оных Ефима и Якова, наказав в селении жительства их кнутом, и с постановлением штемпельных знаков, сослать в Нерчинск, в каторжную работу» ⁶.

Бесправное положение крестьян и действия Курской палаты уголовного суда ярко характеризует переданное из Рыльского уезда дело о жалобах Семена Банникова, рассматривавшееся в Курске 21 сентября 1821 года. В нем все жалобы Банникова на своего помещика названы «ложными изветами». Под стражу был взят не помещик, а крестьянин, и с 1817 по 1821 год, то есть пока тянулось дело, он находился в заключении. Крепостной искал защиты у суда. Он говорил, что помещик Анненков долгие годы держал «в изнурении крестьян… тягостными господскими работами и непомерными наказаниями…», что он разорил крестьян, забрал у них лучшие земли и часть лугов, а самого Банникова «держал семь месяцев на господском гумне в железах за строгим караулом…». Десять крестьян староста избил дубиной, а десятский нещадно наказывал многих кнутом. На все жалобы крепостные получали неизменный ответ Анненкова, что они еще мало наказаны.

Банников на суде показывал, в каких тяжелых условиях 200 крепостных с 1 по 16 ноября 1817 года по приказанию помещика рыли ров и подвергались во время этой тяжелой и изнурительной работы издевательствам. Он просил суд проверить правоту его слов и обратиться к крестьянам-однодворцам соседних селений, которые все это видели. Но Курская палата уголовного суда и не собиралась привлекать к ответственности помещика-крепостника. В протоколе есть фраза, что крестьянскую жалобу «хотя бы и не следовало принимать во уважение, но поелику сам помещик Анненков поданным в уездный суд прошением просил произвести о том исследование…», то суд и решил рассматривать это дело. Рыльский помещик был уверен, что дело решится в его пользу. И как мы видим, не ошибся ⁷.

А какие решения принимала Курская палата уголовного суда, когда помещики привлекались к ответственности за убийство своих крепостных? Ответ на это дает также один из судебных протоколов (январь 1826 г.).

Рассматривалось дело, направленное из Льговского уездного суда. Отставной поручик Иосиф Соколовский и его жена Варвара приказали своим дворовым Николаю Слепухову, Андрею Колбасенкаву и Конону Козмину высечь розгами, я затем «кучерским ременным кнутом» крепостную девушку Стефаниду Чулкову, которая во время этого истязания в страшных муках умерла.

Факт бесспорен. Но суд его не назвал убийством, а нашел сглаживающую формулировку: «неумеренное наказание девки Чулковой». И вынесено решение: Варвару Соколовскую, жену помещика, «вменив в наказание долговременное содержание под присмотром (она не была даже арестована. — Л. М.) предать… церковному покаянию…». Иосиф Соколовский был посажен в тюрьму на полгода ⁸.

И еще один пример, который лишний раз говорит о полной безнаказанности помещичьего произвола.

Отставной поручик Абалмасов из Старооскольского уезда 31 августа 1824 года до того перепил, что начал гоняться за теми, кто находился во дворе. Почти все разбежались, так как хорошо знали нрав своего господина и его пьяные кровавые расправы. Не успел скрыться девятилетний Иван Дмитриев. Его помещик и засек насмерть, а затем бросил мертвое тело в колодец. В протоколе приводятся имена крестьян, видевших эту страшную сцену, а также свидетельство врача, который утверждал, что «смерть ему (Ивану Дмитриеву. — Л. М.) последовала от ударов». Но в суде не спешили наказать убийцу и в заключительную часть протокола записали: совсем не доказано, что помещик нес к колодцу именно этого мальчика ⁹. Курской палате уголовного суда действия Абалмасова не казались преступными. Подумаешь, пьяный помещик покуражился!

И таких примеров можно привести множество. Это были обычные будни России тех лет. Однако крепостники боялись крестьянской мести и старались пресечь недовольство в самом корне. Сохранившиеся следственные дела и протоколы судов хранят следы этого невероятного страха власть имущих и их прислужников.

Курская палата уголовного суда в 1847 году рассматривала дело группы крестьян Путивльского уезда, принадлежавших разным помещикам, которые обвинялись в «сопротивлении» полицейским властям и в «неповиновении своим владельцам». Самыми главными виновниками в этом большом списке значились Василий и Кузьма Бакаевы, Ефстафий Шилков, Сергей Чернушин, Андрей Макагонов, Иван и Потап Башковы. В чем же была их вина? Оказывается, главная вина заключалась в том, что они пытались освободиться от ненавистной им крепостной зависимости и были инициаторами составления прошения-жалобы, в котором доказывали свои права на это.

Помещики квалифицировали это как «призыв к возмущению», «к неповиновению». И суд, вторя им, вписал такие же формулировки в следственные дела и протоколы.

В этом деле раскрывается и другой интересный факт. Крестьяне не были одиноки. Им оказывал помощь и поддержку учитель Валуйского уездного училища Петр Марошкин, который за это Курской палатой уголовного суда также был признан бунтовщиком и обвинялся «в возмущении крестьян против помещичьих прав», в составлении «незаконных просьб… подложно с изменою почерка под чужим вымышленным именем».

Таким образом, мы видим, что в конце 40-х годов и в Курском крае, как и по всей России, разночинцы начали присоединяться к освободительной борьбе народа за свои права.

Дорого поплатились и помогавший крепостным Петр Марошкин, и крестьяне за попытку сбросить крепостные цепи. Курская палата уголовного суда вынесла Петру Марошкину жестокий приговор «к лишению всех прав состояния, к ссылке в Сибирь на поселение», а «если окажется годным, к отдаче в солдаты». Крестьян же наказали розгами ¹⁰.

Просматривая дела, которые вершились в Курске, приходишь к выводу, что в самом городе и в губернии классовая борьба не прекращалась ни на один день и формы ее были самые различные. Ясно видишь, как люто ненавидели крестьяне своих помещиков, как изощрялись они в поисках путей освобождения от их власти. Такое же впечатление остается и после просмотра дел о побегах крепостных, о поджогах помещичьих усадеб, об убийствах помещиков.

Возмездие над извергами-крепостниками нередко вершили не только взрослые мужчины и женщины, но и дети.

В 1829 году произошла одна из таких трагедий. Курское начальство было так обескуражено этим событием, что докладывало о нем в министерство юстиции, а последнее ознакомило с подробными обстоятельствами дела самого Николая I.

Три дворовые девушки — Федосья Ирванская, Анна Семенова и Аксинья Голубова, не выдержав издевательств и мучений, задушили свою барыню, жену помещика Белгородского уезда Ильи Челюскина Надежду. Расследованием было установлено, что горничные заранее готовились к этой расправе и приглашали в помощь себе еще двух крепостных (Настасью Воронину и Марью Добринскую). Самой главной была Федосья Ирванская. Это она ночью позвала своих подруг: «Пойдем в спальню, пора душить барыню». Вое трое «вошли в спальню и бросились на кровать, из них Анна — на навзничь лежавшую барыню, навалила на ее лицо две подушки и села на них сама, Федосья села на грудь барыни, а Аксинья села на ноги,— показывала на следствии Анна Семенова,— и начали душить, в каковое время барыня захрипела, разметывала руками, ворочалась, но не могла из-под них вывернуться, давили ж они ее с четверть часа…»

Федосья Ирванская и Анна Семенова были совершеннолетними. Их дело проходило обычным порядком через земский уездный суд и Курскую палату уголовного суда. Аксинье Голубовой было всего 14 лет, и ее дело рассматривал Совестный суд. Причастными к убийству помещицы посчитали Дарью Воронину, находившуюся в одной из ближних к спальне комнат, и одиннадцатилетнюю ее сестру Авдотью. Дарья проснулась от шума и вбежала в спальню Челюскиной тогда, когда все трое еще продолжали сидеть на помещице, а четырехлетняя дочь Челюскиной, спавшая рядом с ней, проснулась и громко плакала. Дарья схватила ребенка и выбежала из комнаты. Но она не проронила ни звука, никого не позвала на помощь, наоборот, успокоив девочку, дала возможность довершить расправу над помещицей. Девочке Авдотье Ворониной вменялось в вину, что она слышала, что происходит в спальне, и также не подняла тревоги.

Таким образом, в смерти помещицы оказались виновными не только две совершеннолетние горничные, но и дети.

Курский Совестной суд присудил Аксинью Голубову и Дарью Воронину к наказанию плетьми и высылке в Сибирь на поселение, а Авдотью Воронину — к наказанию розгами. Даже видавший виды курский губернатор Лесовский затруднился утвердить приговор о наказании плетьми 14- и 13-летних девочек и обратился по инстанции с просьбой не применять к ним эту строгую меру, а наказать только розгами. Потому-то и само дело носит название: «Дело по отношению гражданского губернатора министру юстиции о замене наказания плетьми наказанием розгами несовершеннолетним девушкам из числа дворовых, осужденных за убийство ими помещицы Челюскиной».

Ни курский Совестной суд, ни Курская уголовная палата, ни гражданский губернатор не пожелали вникнуть, почему эти три крепостные девушки совершили столь отчаянный поступок, что толкнуло их на преступление. А между тем подсудимые рассказывали, как вела себя Челюскина, какой тяжелой была их жизнь.

Ходатайство курского губернатора отклонили. Это была воля самого Николая I. Детей наказали плетьми. Аксинью Голубову выслали в Сибирь.

Но, сохранив плети для 13-летней Дарьи Ворониной, не принимавшей участие в убийстве, Николай I выразил другое пожелание, которое зафиксировано в этом деле: «Государь император… повелеть сверх того соизволил, чтобы несовершеннолетним девкам Дарье и Авдотье Ворониным, оставленным на месте жительства, по наказанию сделано было чрез приходского священника надлежащее увещевание для вразумления их в важности того преступления, в коем оне по неосторожности своей едва не сделались участниками…» ¹¹. Эта резолюция вполне в духе Николая I. Подвергнув детей чуть ли не смертной казни, он, видите ли, заботился об их заблудших душах.

К данной нами характеристике действий судебных учреждений и прокуратуры можно только добавить, что судебные дела решались годами, процветали крючкотворство, волокита, взяточничество и бюрократизм.

Не случайно в малоизвестном стихотворении на открытие памятника Николаю I Д. И. Писарев писал о русском суде:

В губернских городах (Курск не являлся исключением) собиралось большое количество нерешенных судебных дел. Не отличались в этом от суда и другие губернские учреждения. Так, один из курских чиновников — С. Д. Слатин — утверждал, что в Курском губернском правлении было накоплено до 30 тысяч всех видов дел ¹³. И это не преувеличение. В Государственном архиве Курской области имеется папка под таким название: «Дело по жалобе тайного советника Александра Ивановича Арсеньева Министру юстиции на Курскую палату Гражданского суда за 36-летнюю волокиту по делу его с помещиками Машкиными о земле в Льговском уезде» (1825-1826 гг.). Обращаясь в вышестоящие инстанции, А. И. Арсеньев просит наконец как-то решить дело, «тридцать семь лет его обременяющее» ¹⁴.

Правительство, разумеется, знало об этих беспорядках, напоминало о них губернаторам, старалось воздействовать на прокуроров, председателей палат, организовывало ревизии и т. д. Но дело не менялось. Современник Н. М. Колмаков рассказывал историю, имевшую место в Курске. В 1850 году сенатор Дурасов приехал в город для ревизии Палаты государственных имуществ. О его приезде курских чиновников предупредили заранее. Нерешенных дел была уйма, и чиновники потопили их в реке, спрятав концы в воду в самом прямом смысле. Но Дурасову об этом донесли, и он приказал немедленно выловить дела. «Сам сенатор,— пишет Н. М. Колмаков,— с подлежащими властями в лодках, представляя собой целую победную флотилию, наблюдал за извлечением дел из царства Нептуна» ¹⁵.

Вершителями судеб Курска и губернии в целом были обычно назначенные по воле царствующего монарха губернаторы. В первой половине XIX века они довольно часто сменяли друг друга. Это были знатные вельможи, пользующиеся доверием царя, почти всегда услужливые исполнители всех его приказаний. Начальниками губернии с 1800 по 1861 год были П. А. Протасов, А. И. Нелидов, А. С. Кожухов, М. Н. Муравьев, К. Я. Флиге, С. И. Лесовский, Устимович, Н. П. Бибиков. Для всех характерна одна черта: раболепие перед вышестоящими властями и жестокий произвол и деспотизм по отношению к простому народу.

Из всех курских губернаторов особо выделяется фигура М. Н. Муравьева, имя которого бесславно вплетается в историю не только губернии, то и всей России. Военным и гражданским губернатором Курской губернии он был четыре года (с 1835 по 1839 г.). Это тот М. Н. Муравьев, который любил заявлять, что он не из тех, которых вешают (намекал на судьбу казненного декабриста, С. И. Муравьева-Апостола), а из тех, которые вешают. Действительно, М. Н. Муравьев впоследствии заслуженно получил прозвище Муравьева-Вешателя.

Биография этого царского сатрапа сложилась несколько необычно. В молодости он принимал участие в деятельности первых декабристских организаций, мечтал о революционном преобразовании родины, во время следствия по делу декабристов также был арестован. Но, пережив панический страх в стенах Петропавловской крепости и освободившись из тюрьмы, навсегда порвал с революционным прошлым и пошел по другой дороге. Делал все, чтобы не только заслужить прощение Николая I, но и завоевать его полное доверие. И достиг этого. Уже во время польского восстания 1830 года он выступал как один из исключительно энергичных участников его подавления. Будучи губернатором в Гродно, жестоко расправлялся с восставшими. «Прославился» он и как генерал-губернатор Северо-Западного края во время польского восстания 1863 года. Это по его распоряжению в Вильно и в других местах совершались массовые казни и были загублены лучшие сыны польского, белорусского народов (Кастусь Калиновский, Сигизмунд Сераковский и др.). Это к М. Н. Муравьеву относились гневные обличительные слова А. И. Герцена в статьях «Узаконение государственного разбоя» ¹⁶, «По поводу правил Муравьева-Вешателя» и в ряде других.

В руках этого жестокого человека четыре года была сосредоточена вся огромная, по сути неограниченная, власть над Курским краем.

Уже упоминавшийся нами С. Д. Слатин писал в своих воспоминаниях: «Весть о назначении генерала Муравьева (в 1835 г.) из Гродно в Курск быстро разнеслась по губернии… Страхом и трепетом обуяла эта весть туземное чиновничество, как бы призыв пред страшный суд за долгая и тяжкия прегрешения наших судей и администраторов!»

Далее С. Д. Слатин писал, как М. Н. Муравьев нещадно начал чистить весь губернский аппарат, а затем принялся за уезды. Но, сменяя чиновников и призывая им смену из других губерний, он по сути ничего не изменил.

Тот же автор рассказывал, что Курская губерния собрала еще более  худших чиновников, выгнанных на других  мест, а иронически замечал: «Со всех сторон слетались в Курск: орлы и орлята, коршуны и ястребы, смиренные агнцы и бодливые козлища, хитрые лисы и хищные волки, и вся эта ржа и тля до того заполонила было губернию, что скоро потребовались самыя энергичныя полицейские меры, чтобы только выдворить за черту губернии большую часть налетевшей саранчи и выпроводить восвояси эту тяжелую кару раздраженного неба». А это привело, например, к тому, что, когда в Курске с 1 июня 1838 года начала функционировать Палата государственных имуществ, то подобрать ее штат оказалось делом исключительно сложным. «В этой Губернии (одной из самых «дворянских» в России), — отмечал Н. М. Дружинин,— нельзя было найти ни одного кандидата на должности советника Палаты и губернского лесничего» и одной из причин такого положения были «строгие действия г. Муравьева» ¹⁷.

М. Н. Муравьев с таким рвением принялся за выколачивание недоимок в губернии, что ни до него, ни после него так энергично никто не действовал в этом направлении ¹⁸. За успешный сбор податей и недоимок по губернии он получил личную благодарность Николая I. «Курские губернские ведомости» в №26 за 1839 год сообщали об этом под рубрикой: «О объявлении Курскому гражданскому губернатору особого удовольствия его величества за успешное изыскание податей». Сохранились сведения и о том, как заслуживший полное доверие императора М. Н. Муравьев реагировал на справедливые жалобы угнетенного народа.

В «Курских губернских ведомостях» (№14 от 8 апреля 1839 г.) под рубрикой «Постановления и предписания губернского начальства» опубликован следующий документ: «О мерах к искоренению ябеднических просьб», из которого ясно видно, каким жестоким преследованиям должен был подвергнуться каждый курянин, если вдруг вздумал бы подать какую-либо жалобу. «Господин военный губернатор города Курска и курский гражданский губернатор, — читаем мы, — изустно изволил предложить немедленно сделать распоряжение о прекращении ябеднических просьб». И тут же говорится, что с самого начала своего правления, то есть с 1835 года, губернатор распорядился прекратить прием всяких жалоб, так как не был намерен выяснять, почему куряне жалуются, не хотел вникать в бесчинства администрации, местных властей, в разнузданный произвол помещиков, а считал, что основной причиной докучливых для губернского правления просьб являлись происки составителей жалоб, которые за это получали соответствующее вознаграждение. «…Люди неграмотные,— читаем об этом деле, — и не знающие своих выгод, возбуждаются и направляются к ябеде упомянутыми канцелярскими служителями и иными лицами, которые, пользуясь их простолюдимостью, весьма часто вымышляют за них небывалые происшествия». Заканчивается сообщение угрозой о привлечении губернатором к ответственности жалобщиков и составителей жалоб.

Эта мера пресечения справедливых и законных просьб населения не была изобретением лично М. Н. Муравьева. Еще при Александре I Аракчеев с молчаливого согласия царя нередко пресекал подачу просьб и жалоб. Лица, окружавшие царя, старались оградить его каменной стеной. Современники имели все основания утверждать: «Скорее можно достичь до престола царя небесного, чем до престола царя земного» ¹⁹.

А Николай I к жалобщикам был еще более беспощаден. Даже очень умеренный и верноподданически настроенный Н. Кутузов в своей записке на царское имя от 2 апреля 1841 года вынужден был заявить: «Именем вашего величества воспрещено приближаться к вам и подавать прошения во всех пределах империи… Это воспрещение в буквальном смысле значит: сильный делай что хочешь, а слабый не смей на него жаловаться, и к кому обращаться угнетенному?» ²⁰.

Нетрудно себе представить, в какой трепет и волнение приходило все губернское начальство, когда город посещали царствовавшие в описываемое нами время монархи. Бывали в Курске Александр I, Николай I и Александр II. Чаще всего их приезды были связаны со смотром войск, но обычно каждый давал какое-то наставление губернатору по управлению городом и губернией. Николай I, например, в сентябре 1842 года во время смотра был недоволен офицерами и тут же приказал некоторых арестовать. Но в общем-то губернатору Устимовичу удалось представить жителей города и губернии самыми благонадежными верноподданными. Между ним и царем состоялся на прощание такой разговор: «Благодарю тебя, Устимович,— сказал император, — за все: Курская губерния добрая, она было развинтилась, а ты ее свинтил. Спасибо тебе». На ответ губернатора, что он раз стараться исполнить высочайшую волю, государь сказал: «Довинчивай, довинчивай! Прощай!» ²¹.

Однако среди курских губернаторов в качестве редчайшего исключения встречались люди честные и порядочные. Более или менее в положительном плане вырисовывается, например, деятельность Аркадия Ивановича Нелидова, губернаторство которого падало на годы Отечественной войны 1812 года. Он сумел быть распорядительным в это нелегкое время.

Хорошо вспоминает А. И. Нелидова в своих «Записках» наш земляк, великий русский актер М. С. Щепкин. Рассказывая о нем, Щепкин зло высмеивает курское дворянство, которое осуждало губернатора за честность и умеренный образ жизни. «…Я услыхал один ропот на губернатора, — рассказывает артист, — первое — что при его средствах жил не по-губернаторски и даже, к стыду дворянства и своего звания, ездил по городу четверней, а не в шесть лошадей, и прислуги было мало, так что в царские дни, когда давал обеды, на которые, кроме должностных людей, никого не приглашал, и для такого небольшого числа посетителей приглашали для услуги людей из других домов; и даже за пятью детьми или чуть не за шестью ходила одна девушка Сарра Ивановна, а как тут были и мальчики, то их, бедных, приучали с четырех лет самих одеваться…

«Воля ваша,— говорили все, — это не по-дворянски!» Но главное, что возмущало все общество, это то, что он не брал взяток» ²². Да, действительно, трудно было сыскать среди русских губернаторов таких, которые не брали взяток. Но, разумеется, Нелидов также конечном счете был типичным царским сановником и поэтому держался на посту губернатора. Идеализировать его не следует.

Как же вели себя губернатор и губернские власти, когда доходили грозные вести о крестьянских выступлениях в губернии? С 1800 по 1861 год их было немало.

Крестьяне настойчиво боролись за освобождение от крепостных пут. О каждом волнении срочно докладывали в Петербург, на месте принимались самые экстренные меры.

Так, например, курский губернатор П. А. Протасов в докладе министру внутренних дел от 5 июля 1805 пода подробно информировал о своих действиях во время выступлений крестьян села Покровского Тимского уезда. Выступление было довольно длительным (началось в октябре 1804 г., а 5 июля 1805 г. еще продолжалось). Он вызвал в Курск пять крестьян и сам их уговаривал, затем направил в село Покровское ревизора Дубровина. 22 человека во главе с руководителем восстания Чумаковым были арестованы и преданы суду. Но и это оказалось безрезультатным. Крестьяне продолжали не подчиняться помещице и заявляли, что принадлежат не ей, а удельному ведомству. Наконец на место происшествия выехал сам губернатор в сопровождении курского протоиерея, тимского предводителя дворянства, городничего и вооруженных солдат. «На случай какого-либо со стороны крестьян буйства,— докладывал губернатор, — и для содержания их в пределах умеренности отряжено было в селение из штатных команд 24 человека солдат при одном унтер-офицере и фатежской штатской команды штабс-капитана Степанова да окольных поселян до 150 человек». Три часа уговаривал губернатор крестьян, но они продолжали отстаивать свое право на свободу. Тогда доставленного из суда руководителя восстания Чумакова наказали кнутом. Кровавая расправа оказывает действие на односельчан, и они повинуются ²³.

Были в губернии волнения, которые длились несколько лет и завершались вооруженными столкновениями крестьян с войсками. Так, известно, что во время волнений крестьян Льговского уезда, принадлежавших помещице Анненковой, в 1815 году курский губернатор направил туда губернского чиновника и 100 человек из гарнизонного батальона ²⁴.

Губернское начальство нередко использовало и такой метод усмирения крестьян, как ввод в имение на довольно продолжительное время воинской команды. Постой солдат разорял крестьян. Производились массовые порки и аресты. Эти методы были, например, применены губернским начальством во время волнений в имении помещика П. Д. Аммосова в Белгородском уезде, которые длились с 1817 по 1820 год.

Все без исключения учреждения Курска были строгими стражами крепостнических порядков.

В Курске с 1779 года действовал Приказ общественного призрения, в обязанности которого входило опекать вдов, сирот, организовывать больницы и т. д. Но и его работные дома превратились в первой половине XIX века в места, куда помещики-крепостники могли крепко-накрепко запереть непокорных крестьян, подвергнуть каждый их шаг строжайшему контролю. Оба курских монастыря, и мужской и женский, также выполняли карательные функции. В их стенах содержалось немало затворников и затворниц, которые насильно водворялись за монастырские стены, чтобы отмаливать грехи, совершенные против своих владельцев.

«Курские губернские ведомости» нередко печатали такие, например, объявления Курской духовной консистории: «О сыске и поимке девки Авдотьи Давыдовой, принадлежащей помещику Содеискову, бывшей в Курском Троицком Девичьем монастыре на епитимье (т. е. на покаянии. — Л. М.) за поджог господского дома и бежавшей 10 числа истекшего июля 1839 года» ²⁵.

Из этого объявления мы можем судить не только о действиях духовных властей и монастыря, но и о содержании «Курских губернских ведомостей», выходивших с 1838 года. Сам факт их издания — это большое дело, но печатный губернский орган не выходил из рамок дозволенного. Для того времени характерны жесточайшие цензурные преследования, поэтому-то страницы «Курских губернских ведомостей» были заполнены официальными правительственными документами, различного рода объявлениями. Газета помещала объявления о розысках бежавших крепостных и солдат. Давались их приметы.

Но даже при таком сугубо официальном направлении «Курские губернские ведомости» не избежали цензурных преследований. Так, в 1853 году на их страницах появилось «Собрание народных игр, загадок, анекдотов и присловий». В этом увидели крамолу! Зачем говорить о курских поговорках, пословицах, анекдотах? Ведь так того и гляди и против властей что-либо могут сказать. И в связи с этой публикацией последовало следующее предписание цензурного комитета: «Отклонять на будущее время пропуск цензурой таких народных преданий, которыми нарушаются добрые нравы и может быть дан повод к легкомысленному или превратному суждению о предметах священных и которых сохранять в народной памяти через печать нет никакой пользы» ²⁶.

Короче говоря, подавлялось всякое стремление к свободе, преследовалась любая свободолюбивая мысль.

Наше представление о Курске как об административном центре губернии будет неполным, если мы не расскажем о том, как здесь выколачивались с населения подати и налоги. В издаваемом А. И. Герценом и Н. П. Огаревым «Колоколе» 15 июня 1860 года (№ 73 и 74) была помещена статья «Августейшая благодарность за государственный разбой», имеющая самое прямое отношение к Курску. В ней говорится о том, что Александр II выражает «благоволение» палатам государственных имуществ нескольких губерний за то, что они собрали с государственных крестьян «подати в количестве, превышающем годовой оклад». В числе этих палат, получивших благодарность царя, была и курская. Издатели «Колокола» с негодованием и возмущением говорят об этом, они считают необходимым предать общественному посрамлению имена чиновников-бюрократов, которые выколотили с крестьян лишние деньги. И перечисляют имена всех председателей палат государственных имуществ в нескольких губерниях, в том числе называют и Петра Зиновьева, председателя курской палаты.

В связи с этим «Колокол» делает вывод: «…государственные крестьяне подверглись чиновничьему разбою, да не тайному, как взятки, а явному, с разрешения правительства, по его желанию, по признанному им государственному разбою. Где это слыхано? Благодарить за разграбление крестьян? И это государь объявляет во всеуслышание, не краснея, не подумавши, какими страшными средствами вообще собираются у нас подати» ²⁷.

Во все сферы государственного аппарата сверху донизу проникло взяточничество. Н. П. Огарев, прекрасно знавший жизнь дореформенной России, на страницах «Колокола» в статье «Русские вопросы. Преобразование чиновничества» показал эту хитроумную систему всеобщего «тайного» грабежа, процветавшего в каждом губернском городе, в каждой губернии и, разумеется, в Курской.

«Губернатор получает 5000 сер. жалованья, но ест и пьет за счет купцов губернского города,— писал Н. П. Огарев в упомянутой статье, — а сверх того проживает 15000 сер. с откупщиков, потому что каждый откупщик ежегодно ему платит около 1500 р. с., а так как уездов примерно десять, то это выходит 15000. За то откупщик имеет полное право отпирать кабаки, во всякое время, разбавлять вино, как ему угодно… во всех следственных делах по откупу — откуп всегда бывает прав, хотя если дело важно, то придется откупу к обычным 1500 р. приплатить смотря по важности дела. Тут губернатор входит в дружеския сношения с казенной палатой; они взаимно прикрывают действия друг друга и — или не мешают друг другу брать взятки, или берут вместе. Для обиходных дел с дворян, купцов и мужиков, со всех, имеющих нужду до губернатора, взятки берет правитель канцелярии и передает его превосходительству, получив свой пай. В губернском правлении губернатор царствует; все присутствие согласно с его мнением или он с мнением всех, несмотря на то, что с виду вице-губернатор кажется его заклятым врагом. Губернское правление грабит безнаказанно, и его превосходительство получает свой процент. Чиновники особых поручений грабят на следствиях и делятся с губернатором. Председатель Палаты государственных имуществ, подобно вице-губернатору, показывая вид заклятого врага губернатора, грабит с ним заодно. Земская полиция грабит в уездах; городничий и исправник обязаны внести губернатору известную часть своей добычи: это для них единственное средство упрочить себе свои места; иначе губернатор всегда имеет предлог и право удалить их от должности. Губернатор не мешает Гражданской и Уголовной палате брать взятки… зато все дела, которым покровительствует губернатор… решаются в том смысле, в каком угодно его превосходительству. Раз в год губернатор ездит ревизовать уезды. Тут он шумит необычайно, и все откровенно трепещут. А между тем все это комедия. Все знают, что губернатор не мешает, а поощряет брать взятки. Если уездный суд постановил какое-нибудь решение не в смысле губернатора и если, несмотря на то, губернатору неловко удалить от должности уездного судью, — губернатор отставляет секретаря суда; а секретарь — это душа уездного суда; через него и судья получает свои средства существования; следственно, уездный суд находится в полном повиновении губернатора и, пользуясь высоким покровительством его превосходительства, грабит где только может. Таким образом губернатор, прокатясь с шумом и быстротою паровоза по уездам вверенной ему губернии, возвращается в губернский город продолжать спокойно и безнаказанно поддерживать организованную систему грабежа» ²⁸.

Что же касается курских городских чиновников, то их характеристику дал в своих «Записках» великий русский актер М. С. Щепкин. Он говорил, что в Курске все чиновники без исключения брали взятки. И тут же называл П. М. Торжевского и Л. С. Баканова. Их «имена, — рассказывает Щепкин, — были записаны у каждого гражданина, имеющего дела, или в святцах, или в календаре». Они признавались «за благороднейших людей». В чем же дело? Почему оба чиновника снискали уважение курян? И артист дает такой ответ: «…потому что брали и делали; а то все служащее брало и «ничего не делало» ²⁹.

В двухтомной монографии академика Н. М. Дружинина «Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева» рассказывается о том, что управляющий курской Палатой государственных имуществ Баранович получил огромную по тому времени взятку в сумме 3000 рублей от купца Силина за запрещение однодворцам привозить в город дрова для продажи. Это давало возможность Силину торговать в Курске дровами вне всякой конкуренции ³⁰.

Читатель, вероятно, всецело присоединится к тому выводу, который сделал Н. П. Огарев в цитированной уже нами статье из «Колокола» 1 апреля 1858 года: «Утомленная чиновничьим разбоем Россия жаждет преобразования чиновничества».

В первой половине XIX века Курск продолжал оставаться купеческо-мещанским городом. В 1859 году в нем было 34202 жителя (18016 мужчин и 16186 женщин). Дворянство, духовенство н купечество являлись привилегированной верхушкой и составляли незначительную часть населения губернского центра. В том же 1859 году, то есть накануне реформы, в Курске проживало 280 потомственных и 952 личных дворянина, получивших это звание за выслугу по службе. Духовенства же, включая монахов и монахинь двух монастырей, насчитывалось 703 человека. К купеческому званию, по тем же ‘статистическим сведениям, было отнесено 1096 жителей обоего пола ³¹.

Дворянство, духовенство, купечество сосредоточивали в своих руках все бразды управления городом. В чиновничье-бюрократическом губернском аппарате преобладали выходцы из этой среды. В самом городе жило немало дворян, которые не служили, но, имея здесь дома, приезжали зимой, остальную же часть года проводили в своих имениях.

В первой половине XIX века русское дворянство сохраняло свое экономическое могущество, являясь владельцем крепостных душ и десятков тысяч десятин земли. Но нарастающий кризис всей феодально-крепостнической системы сказывался на его экономическом положении. Поднять производительность труда подневольных крепостных из-за отсутствия их заинтересованности в этом было невозможно. Доходность имений падала. И как бы ни неистовствовали курские помещики, как бы ни наказывали своих крепостных, ни увеличивали, барщину и оброк, изменить в условиях крепостного права ничего было нельзя. Часть курских дворян, как и во всей России, пыталась устраивать в своих имениях промышленные предприятия, где опять же использовался труд крестьян, часть помещиков делала попытку заменить труд крепостных трудом машин и т. п.

На страницах «Курских губернских ведомостей» за 1857 год удалось найти небезынтересный материал о том, как некоторые дворяне, проживавшие в Курске, в своих имениях пытались использовать машины. Товарищ председателя курской палаты Уголовного суда надворный советник М. Пузанов опубликовал в газете статью под названием «Изъявление благодарности», в которой рассказывал, что в 1854 году в его имении Щигровского уезда селе Никитском Иван Федорович Лапин, житель Курска, усовершенствовал четырехконную американскую молотилку, приспособил к ней веялку и соломорезку. М. Пузанов сообщал, что машина работает исключительно эффективно и что сам мастер И. Ф. Лапин может, быть по своим знаниям приравнен «к лучшим столичным машинистам».

Известно, что курская Салтычиха, мучительница крестьян, О. К. Брискорн в 1818 году построила в селе Прилепах Дмитриевского уезда одну из первых в губернии суконную фабрику, оснастив ее самыми современными машинами. Она насмерть забивала фабричных, морила их голодом, заставляла, выполнять непосильную работу.

Но и машины в условиях крепостного права не решали вопроса о повышении доходов помещиков: стоили они дорого, обслуживать их было некому, в случае поломки очень трудно было найти специалиста для ремонта.

Крепостное право тормозило внедрение новой техники и в сельском хозяйстве. Кризис крепостной системы продолжал нарастать. Мелкое и среднее дворянство разорялось. «Курские губернские ведомости» систематически давали объявления о продаже помещичьих имений.

И все же, несмотря на грозные признаки, предвещавшие крушение всей крепостнической системы, курское дворянство продолжало вести расточительный образ жизни, все энергичнее выжимая соки из крепостных. Производимые непосильным принудительным трудом крепостных продукты курские помещики сбывали на рынке, закупая на эти деньги предметы роскоши, дорогие вина. Но курские дворяне умели торговать не только продуктами. На Коренной ярмарке они совершали втихомолку неприглядные сделки и продавали крепостных. Даже реакционер Ф. Ф. Вигель писал об этой торговле живым товаром: «Больно было для русского сердца моего слушать о жестоком обращении простых, ничтожных греков с русскими крепостными их людьми, как скот купленными на Коренной ярмарке» ³².

Некоторые подробности из жизни дворянского сословия Курска в начале века сохранил для нас и М. С. Щепкин. Но, прежде чем перейти к анализу его рассказов о жестоких крепостниках, которых он наблюдал в свои юные годы, хотелось бы, чтобы читатель подумал о Щепкине не только как о талантливом и гениальном исполнителе многих ролей на сцене Малого театра, как о художнике, принесшем правду жизни на русскую сцену, но прежде всего как об историке города Курска первой половины XIX века. Артист хранил в своей удивительной памяти бесчисленное множество фактов из жизни помещиков-крепостников и их подневольных крепостных. Общаясь с А. С. Пушкиным, он очень многое пересказал ему. Именно поэтому так настоятельно убеждал поэт М. С. Щепкина написать свои воспоминания, оставить последующим поколениям эти правдивые рассказы. И чтобы Щепкин не отказался написать воспоминания, Александр Сергеевич сам начал их такой фразой: «17 июня 1836 (г.). Москва. Записки актера Щепкина. Я родился в Курской губернии Обоянского уезда в селе Красном, что на речке Пенке…»

Михаил Семенович подчинился воле поэта, послушался его совета и продолжил эти строки, поведав нам о времени и о себе.

М. С. Щепкин рассказывает о дворянском обществе Курска:

«Дворянский быт я знал уже довольно хорошо по нашим гостиным, потому что меня как ловкого и умного малого часто выпрашивали для услуг у господ и в другие дома, где бывали большие обеды и бальные вечера; и во всех домах, где бывали такие собрания, мне как лучшему официанту платили против других двойную цену, т. е. всем платили по пяти, а мне десять рублей. И там-то благодаря моей наблюдательности я хорошо понял дух времени».

Внимательный взор Щепкина среди парадной пышности, праздного веселья и безделья курских дворян видит и жесточайшее насилие над крепостным человеком. Запоминается рассказ артиста об одной курской дворянке, которая улучшала свое самочувствие тем, что била по щекам подневольных девушек. Битье крепостных, утверждала она, верное средство избавиться от тоски и от неизлечимого заболевания.

А вот рассуждение другой курской дворянки на балу, которое Щепкин слышал сам. Образованная барыня за столом высказала совершенно откровенно свое сожаление о том, что почти все ее крепостные возвратились после Отечественной войны 1812 года домой. Гораздо выгоднее было бы, если бы они не вернулись, за них можно было бы получить рекрутские квитанции и продать за три тысячи каждую. Говорилось это публично. Остальные поддержали разговор и завидовали помещику, у которого погибли крепостные и который совершил на этом выгодную сделку ³³.

О нравах барского Курска полное представление дает образ жизни его отдельных представителей. Очень интересны, например, те сведения, которые дошли до нас об одном из богатейших жителей города П. А. Денисьеве. Это ему принадлежал особняк на улице Садовой, в котором теперь находится областная больница. Разбогател Денисьев благодаря исключительно выгодной покупке земель и крепостных крестьян у княгини Барятинской.

Он много лет был попечителем курской гимназии, жертвовал значительные суммы на образование, на строительство пансиона при гимназии. Однако все это делалось из желания кичиться своей благотворительностью.

Дом его был поставлен на широкую ногу. Здесь давались такие балы, что, пожалуй, почти никто в городе не мог соперничать с Денисьевым. Любил он приглашать много людей, но угощал как расчетливый хозяин. Закуски и вина подавались по положению, занимаемому в обществе.

У Денисьева был лучший в городе оркестр и великолепный хор певчих. Но в Курске хорошо знали, что, если хозяин был не и духе, то 60 крепостных музыкантов играли стоя на коленях. Нередко после пиршества устраивались катания по городу. Они были необычными. Две большие лодки ставились на полозья, в одной сидели музыканты, в другой гости или воспитанники Денисьева, и начинались бешеные скачки. Люди шарахались в сторону. Выезжал Денисьев из дому всегда шестерней, запряженной цугом. Был крут на расправу, мог приказать отстегать розгой не только своего крепостного, но и любого, кто не угодил ему. Куряне помнили, как среди улицы наказывали розгами женщину, перешедшую ему дорогу с пустыми ведрами ³⁴.

Для основной массы русского дворянства были характерны полное презрение ко всем, кто стоял ниже их на сословной лестнице, паразитический образ жизни, эгоистичность, неуважение к труду и полное безразличие ко всему, что не затрагивало их материальные интересы.

Упоминавшийся уже нами Ф. Ф. Витель, отнюдь не склонный хулить свой класс, писал: «Что таким людям до народной чести?.. Были бы у них только карты, гончие, зайцы, водка, пироги, шуты, балалаечники, плясуны, цыганские тесни — вот все их блаженство…» Даже в канун 1812 года многие дворяне проявляли полное безразличие. Таких дворян, у которых, по выражению Н. В. Гоголя, «ни одно желание не перелетало за плетень сада», было очень много во всей России. И Курск не составлял в этом плане исключения ³⁵.

В начале века курское дворянство отказалось открыть в своем городе университет и собрать для этого определенную сумму денег среди помещиков губернии. Как известно, вместо Курска в 1805 году университет был открыт в Харькове. Реакционность, консерватизм курских помещиков особенно ярко проявились в период подготовки «крестьянской» реформы 1861 года.

3 мая 1858 года «Курские губернские ведомости» в разделе «Постановления и распоряжения правительства» опубликовали рескрипт Александра II от 20 апреля 1858 года, в котором царь повелевал открыть в Курске под председательством губернского предводителя дворянства губернский комитет, куда должны были войти представители от дворянства всей губернии и высказать свои пожелания, как лучше осуществить отмену крепостного права в России ³⁶.

В жизни дворянства Курска и Курской губернии 1 ноября 1858 года произошло экстраординарное событие. Местная газета дала подробную информацию под заглавием: «Об открытии в г. Курске Губернского Дворянского Комитета по устройству быта крестьян». Даже из официального газетного сообщения видно, что курское дворянство отнюдь не выступило как инициатор и решительный сторонник предполагаемой реформы. На этот шаг оно пошло по приказу свыше, чтобы не отстать от дворян других губерний.

Курский губернский комитет начал работу в ноябре 1858 года с такой же торжественностью, как и в других городах России. Все члены комитета вместе с губернатором Н. П. Бибиковым направились в Знаменский собор. Архиепископ Илиодор совершил молебен и произнес пышную речь, в которой прозвучали слова: «Благо общее, благо церкви и отечества равно дорого для всех и каждого, для царя и народа». Но в Доме Дворянского собрания, обращаясь к членам комитета, губернатор о «благе общем» уже ничего не говорил, а призывал дворян в первую очередь решить вопрос «о благосостоянии своем», а затем уже о крестьянах своих. А губернский предводитель дворянства Н. А. Стремоухов совсем откровенно заявил комитету, что его задача выработать такой проект отмены крепостного права, который бы ни в какой мере не ущемлял интересы дворян, не нарушил «благосостояния землевладельцев» ³⁷.

В период подготовки реформы дворянство всей Черноземной полосы особенно энергично отстаивало свое «право» на землю. Курские дворяне действовали так же.

Н. П. Огарев, с большим вниманием следивший за ходом подготовки реформы, в статье «Комиссия для составления положений о крестьянах», опубликованной 15 апреля 1860 года в № 68 и 69 «Колокола», с возмущением говорил о «грязных уловках» и проделках помещиков, которые прибегали к самым бессовестным махинациям, чтобы «утаить в свою пользу часть крестьянского надела». Когда в 1857 году начали проводить 10-ю ревизию, некоторые помещики, чтобы сохранить за собой после отмены крепостного права как можно больше земли, стали давать заведомо ложные сведения и заявляли, что у них большое количество крестьян является дворовыми и не наделено землей.

По данным Н. П. Огарева, в Курской губернии дворяне увеличили число дворовых на 26 035 человек. Это была та значительная армия крестьян, у которой в самый канун реформы вырвали их земли, политые потом и кровью ³⁸.

Чтобы оставить себе лучшие земли, курские дворяне переселяли крестьян на самые неплодородные, еще не освоенные, торопились предоставить крепостным свободу за баснословную цену, чтобы нажиться на их освобождении, и т. д.

Все это позволяет сделать вывод о том, что, как бы ни изменялись взгляды помещиков под влиянием развития капитализма в стране, как бы ни втягивались их хозяйства в рыночные отношения, основная масса курских дворян и в предреформенное время продолжала оставаться ярыми крепостниками.

Не последнюю роль в жизни города играло духовенство. Правда, к этому времени церковь уже не являлась владельцем крепостных душ и огромных земельных пространств. Как известно, еще в 1764 году, при Екатерине II, произошла секуляризация церковных земель: они вместе с крепостными перешли в распоряжение государства. Это событие наложило отпечаток на всю последующую деятельность церкви. Советский исследователь А. В. Фадеев в связи с этим отмечал: «Пожалуй, никогда прежде столь ярко не проявлялась реакционная роль православной церкви, как в предреформенное полустолетие. Утратив последние черты своей былой самостоятельности, церковь к этому времени полностью оказалась подчиненной царским администраторам» ³⁹.

В Курске готовились кадры духовенства. Здесь в 1817 году было открыто духовное училище.

Служители церкви осуществляли неусыпный контроль за воспитанием подрастающего поколения. Эти функции церкви особенно усилились после того, как в 1817 году с согласия Александра I министерство народного просвещения стало заниматься и духовными делами, то есть возникло так называемое министерство духовных дел и народного просвещения, возглавляемое реакционером князем А. Н. Голициным. Наступила полоса ожесточенной борьбы мракобесов со всякой свободолюбивой мыслью. В 1814 году было организовано Библейское общество, главной задачей которого было распространять библию. Страна покрылась его отделениями. Членом общества был и Александр I.

Курский губернатор А. С. Кожухов, разумеется, не отстал от других, и в Курске в начале 1819 года было открыто отделение общества. После этого город начал наводняться религиозной литературой.

Как известно, деятельность Библейского общества была прекращена в 1826 году.

…

Курск было торговым городом. В предреформенное время железнодорожные линии еще не связывали его с другими частями страны. Как и прежде, те же мощеные и немощеные дороги вели из Курска в Москву, Харьков, Киев, Воронеж, Чернигов, Полтаву и далее. В 1839 году начал действовать водный путь, соединявший Сейм с Десной, но он оказался малодоходным, и уже в 1850 году его закрыли.

Курское купечество играло видную роль в жизни города. Оно торговало в самом Курске, на Коренной ярмарке, развозило свои товары и окупленную сельскохозяйственную продукцию в разные места страны. Предприимчивые курские торговцы скупали сельскохозяйственные изделия в селах и местечках Курской губернии. Хлеб, мука, сало, кожа, щетина, пенька, конопляное масло, мед, воск и другие товары крупными партиями переправлялись в Москву, в Петербург, к балтийским портам, в северные города. Шли товары и на юг, на украинские ярмарки, например, в большом количестве поступали из Курска обработанные кожи. Мед и воск направляли к границам Австро-Венгрии, где на них был повышенный опрос. Конопляное семя и белгородский мел, проходя также через руки курских дельцов, шли в Одессу, на Кавказ, а иногда и в северные районы страны ⁴¹.

На рынках города и губернии курское купечество торговало и изделиями, изготовлявшимися на курских предприятиях, которые в основном занимались переработкой сельскохозяйственного сырья. По официальным статистическим сведениям, взятым из «Памятной книжки Курской губернии на 1860 год», в Курске было 94 промышленных заведения, очень небольших по своим размерам, на которых иногда было занято всего несколько десятков рабочих.

О мощности этих предприятий можно судить по следующим данным. Так, 4 салотопенных завода имели оборотный капитал в 600 тысяч рублей, 31 кожевенный — 100 тысяч, 4 свечно-восковых — 12 тысяч, 6 свечно-сальных — 21 тысяча, 6 крупчатых — 3 тысячи, 3 маслобойных — 1 тысяча, 1 пивоваренный — 6 тысяч, 2 канатных — 35 тысяч, 2 медоваренных — 2 тысячи, 1 чугуно-литейный — 4 тысячи, 23 кирпичных — 14 тысяч, 3 каретных — 5 тысяч, одна фабрика экипажная — 14 тысяч, одна фабрика фортепианных изделий — 4 тысячи рублей ⁴².

Кроме этих материалов о состоянии промышленности города в канун реформы 1861 года имеются сведения о неопубликованной рукописи неизвестного автора под названием «Описание городов и других примечательных мест Курской губернии», написанный не ранее 1862 года. Любопытно, что, сообщая данные за 1861 год, автор называет меньшее число фабрик и заводов, чем указано в официальных материалах за 1859 год. Вместо цифры 94 он приводит цифру 83, но это не означает, что объем производства в городе уменьшился. Наоборот, наблюдался его неизменный рост. Так, в 1859 году работал 31 кожевенный завод с оборотным капиталом в 100 тысяч рублей, а в 1861 году — 25, но с оборотным капиталом в 364 тысячи рублей. Совершенно очевидно, что меньшее количество предприятий в 1861 году означает их укрупнение и дальнейшее расширение производства. К тому же за эти два предреформенных года в Курске появились и новые промышленные заведения. Так, в официальных данных за 1859 год не упомянуты табачные фабрики, а между тем неизвестный автор говорит, что в 1861 году в городе работали две табачные, фабрики, которые в год обрабатывали 1500 пудов табаку на сумму 29 тысяч рублей, затем он же называет в числе действующих в 1861 году предприятий фабрику, перерабатывающую хлопок на вату до 600 пудов в год на сумму 7 тысяч рублей. Также названы в 1861 году два воскобойных и медотопных завода, которых в 1859 году в городе не значилось, обрабатывающих до 10 тысяч пудов меда, 500 пудов воска на 47 тысяч рублей в год.

Неизвестный автор обращает внимание на то, что в городе в 1861 году работало 8 скотобоен, которые, разумеется, были и прежде. Объем их работы неизменно увеличивался, они поставляли сырье на кожевенные, свечно-сальные и другие заводы. Ежегодно на курских скотобойнях убивалось и обрабатывалось до 5 тысяч голов скота на 50 тысяч рублей ⁴³.

Этот же автор дает нам исключительно ценные сведения о том, кому принадлежали промышленные предприятия города. Их владельцами в основном были купцы, которые и торговали «произведениями своих заводов» ⁴⁴.

Например, владелец курских мыловаренных заводов Гнучев торговал очень успешно мылом и в самом городе и на Коренной ярмарке. Имея большие доходы, он построил на берегу Тускаря великолепную дачу, которая считалась одной из красивейших в городе. Продукция с курских кожевенных заводов расходилась хорошо, на нее был большой спрос. Торговля кожами в Курске шла в течение всего года.

Тот же неизвестный автор дает нам следующие сведения о «внутренней» городской торговле: здесь продавались бакалейные, москательные, галантерейные, мануфактурные товары, хлеб в зерне, мука, сало, масло и пр. ⁴⁵

На Коренной ярмарке курские купцы занимали видное место, был специальный Курский красный ряд, который являлся продолжением Московского.

Близость всероссийского торжища, каким была Коренная ярмарка, накладывала отпечаток на все дела курских купцов. Огромную роль играла передача по рескрипту Екатерины II от 17 июня 1787 года всех строений Коренной ярмарки Курску. После этого городская дума приступила к постройке гостиного двора в Коренной. Правительство согласилось, чтобы во время сооружения там монументального здания по проекту известного архитектора Кваренги все доходы с ярмарки поступали в распоряжение города, но после завершения строительства гостиного двора половина дохода должна была поступать в государственную казну, а половина — в городскую ⁴⁶.

Здание гостиного двора было завершено в 1812 году.

В предреформенное время торговые обороты курской Коренной ярмарки неизменно возрастали. Доказательством этого служат данные о систематическом увеличении сборов с ярмарки. В 1812 году было собрано 10 540, а в 1861 — 35 631 рубля ⁴⁷.

Купечество хотело переместить ярмарку из Коренной пустыни в Курск. Об этом оно ходатайствовало перед правительством в 1819 году и одновременно просило снова передать городу полностью все доходы с ярмарки, чтобы иметь возможность в самом Курске соорудить и возвести необходимые постройки.

Просьба курских купцов в предреформенное время не была удовлетворена. Ярмарка оставалась в Коренной и была перенесена в Курск только в 1878 году, когда, пережив период расцвета, она потеряла значение всероссийского торга.

Курские купцы 1-й гильдии имели право вести не только внутреннюю торговлю, но и зарубежную. Через их руки проходил самый различный ассортимент товаров, включая шелковые материи и чай из Китая. Купцы 2-й гильдии совершали крупные торговые сделки только на внутренних рынках страны.

И те и другие пользовались определенными привилегиями. Правительство стремилось отделить их от основной массы горожан и освободило, например, от телесных наказаний, подушной подати, рекрутской повинности.

Богатейшими купцами Курска были галантерейщики Богдановы, Пузановы, торговцы сукнами купцы Гладковы. Купец В. А. Гладков в годы Отечественной войны был городским головой. Купцы Полевые, владельцы винно-водочного завода в Курске, располагали капиталом в несколько десятков тысяч рублей, имели большой дом со всеми необходимыми хозяйственными пристройками. А купец 1-й гильдии А. П. Баушев считался одним из самых богатых граждан города. К 1-й гильдии относились и богатые банкиры, денежные воротилы. Один из таких финансовых тузов города Филипцев основал городской общественный банк и вложил в это дело 90 000 рублей.

Среди курских купцов было немало ростовщиков, которые брали со своих кредиторов огромные проценты. Это были ненасытные стяжатели, разорявшие население города.

Основная масса курского купечества — люди малообразованные, постигшие науку писать и читать в приходских училищах, или у дьячков, или, в лучшем случае, в уездных училищах. Это был мир диких и кабаних, то «темное царство», которое так ярко представлено в творчестве А. Н. Островского. Но веяния времени оказывали влияние и на эту часть населения города. Например, курский богач А. П. Баушев имел библиотеку, где хранились ценные и редкие книги. Будущий издатель «Московского телеграфа» Н. А. Полевой занимался у него «изучением языков французского, немецкого, латинского, русского» ⁴⁸.

Да и в самой семье купцов Полевых была большая тяга к книге: «Дед Николая Алексеевича (Полевого. — Л. М.),— пишет советский исследователь В. Н. Орлов, — славился в Курске, как начетчик духовных книг, а отец постоянно читал все выходившие в ту пору русские газеты и журналы и с увлечением предавался спорам на политические и религиозно-философские темы с губернскими чиновниками и интеллигенцией» ⁴⁹.

Русская буржуазия, формировавшаяся как класс в предреформенное время, являлась жестоким эксплуататором трудового народа. И на курских предприятиях, как и во всех промышленных заведениях страны, рабочие трудились за гроши, принося богатые прибыли хозяевам. Недаром еще в 20-х годах XIX века П. И. Пестель с гневом говорил об «аристокрации богатств», о ненасытной жадности нетитулованных владельцев денег и о необходимости покончить с ними так же, как и с наследственными аристократами.

Об экономической мощи русской буржуазии свидетельствует появление новых фабрик, заводов, широкие торговые связи, хотя в предреформенное время крепостное право сковывало ее предпринимательскую деятельность. Особенностью русской буржуазии было то, что она не превратилась в революционный класс, который повел бы за собой народ на борьбу с самодержавием и крепостническими порядками, как это было во Франции и Англии. Сосредоточив в своих руках огромные богатства, русская буржуазия всегда находилась под опекой самодержавия, поэтому не хотела и боялась каких-либо перемен. Курские купцы и предприниматели преследовали одну цель — обогащение.

Привилегированная эксплуататорская верхушка Курска (дворянство, духовенство, купечество) находилась на высшей ступени сословной лестницы. Но и в этой среде появлялись люди, которые своими делами прославляли родину. Правда, их было немного — единицы.

Астроном-самоучка Федор Алексеевич Семенов (1794-1860 гг.), удививший Россию своими открытиями, вышел из среды курского купечества. Сложным и нелегким был его путь в науку. Без посторонней помощи изучил он математику, физику, астрономию, собственными руками изготовлял сложнейшие приборы, позволявшие проводить астрономические и метеорологические наблюдения. «Курские губернские ведомости» на протяжении многих лет публиковали сводки о погоде, являвшиеся результатами наблюдений Ф. А. Семенова. В 1832 году появилось его первое исследование «О затмениях в 1833 году, которые видимы будут в России».

Этим неутомимым тружеником написано 50 научных работ. Самой главной из них, подводящей итог многолетних изысканий, были «Таблицы показания времени лунных и солнечных затмений с 1840 по 2001 год» (1856). За нее Ф. А. Семенов был награжден Золотой медалью Русского географического общества. Эти таблицы служат науке и в настоящее время.

Из купеческой среды был и Николай Алексеевич Полевой (1796-1846 гг.), исключительно одаренный человек, известный издатель одного из лучших в России журналов — «Московского телеграфа». Его блестящий талант критика и публициста, беллетриста, драматурга, переводчика, историка был признан современниками. И враги и друзья говорили об издаваемом Полевым журнале, как о явлении «замечательном». Проникновенно, с большой теплотой писал о нем В. Г. Белинский:

«Он (Полевой. — Л. М.) был рожден на то, чтобы быть журналистом, и был им по призванию, а не по случаю…». «Московский телеграф»,— продолжал далее Белинский,— был явлением необыкновенным во всех отношениях. Человек, почти вовсе неизвестный в литературе, нигде не учившийся, купец званием, берется за издание журнала — и его журнал с первой же книжки изумляет всех живостью, свежестью, новостию, разнообразием, вкусом, хорошим языком, наконец, верностию в каждой строке однажды принятому и резко выразившемуся направлению. Такой журнал не мог не быть замеченным и в толпе хороших журналов, но среди мертвой, вялой, бесцветной жалкой журналистики того времени он был изумительным явлением. И с первой до последней книжки своей издавался он в течение почти десяти лет с тою постоянною заботливостью, с тем вниманием, с тем неослабеваемым стремлением к улучшению, которых источником может быть только призвание и страсть» ⁵⁰.

Полевой, как буржуазный просветитель, безжалостно разоблачал все косное, консервативное, мешавшее прогрессу родины. Он призывал дать народу образование: «Просвещение есть главное основание благосостояния каждого государства, ибо оно составляет часть народного богатства, более важную, нежели богатство вещественное…» ⁵¹.

Н. А. Полевой ратовал за свободное капиталистическое развитие страны, что в предреформенное время было делом прогрессивным. Он считал, что промышленное развитие России — залог ее процветания.

«Московский телеграф» на своих страницах с сочувствием говорил и о революционной борьбе в Европе, всецело одобрял равенство политических прав граждан и многое другое. Это дало основание Белинскому сказать: «Обстоятельства, положение литературы дали Полевому роль бойца» ⁵².

Известно, каким злобным нападкам подвергся журнал, и это в конечном итоге привело к его закрытию по повелению Николая I в 1834 году.

В издании «Московского телеграфа» самое активное участие принимал родной брат Николая Полевого Ксенофонт Алексеевич. Если в первый период деятельности журнала (1825-1828 гг.) все руководство, все редакционные дела были сосредоточены в руках Николая Алексеевича, то во второй период, с 1829 по 1834 год, вся основная работа по изданию журнала падала на его брата Ксенофонта, так как Николай работал над собственными произведениями.

Журнал и в это время сохранял прежнее направление и даже с еще «большей принципиальностью и четкостью формулирует свои социально-политические установки, нежели прежде».

После смерти Николая Полевого Ксенофонт выступил с воспоминаниями о пережитом. Его «Записки» содержат интересные страницы о жизни обоих братьев в Курске, о первом литературном опыте Николая Полевого, которому пришла мысль написать статью о Курске в период посещения города Александром I в 1817 году и опубликовать ее в «Русском вестнике». Статья понравилась курскому губернатору А. С. Кожухову. После Отечественной войны 1812 года, как утверждали современники, была мода разыскивать талантливые самородки из народа. Он начал приглашать Николая Полевого на вечера, где собиралась интеллигенция города.

Годы жизни в Курске до отъезда в Москву (в 1820 г.) были временем напряженной работы Н. Полевого над собой. Как уже упоминалось, во время службы у купца А. П. Баушева Николай Алексеевич прилежно изучал языки. С не меньшим рвением он штудировал и современную литературу. Это дало основание его брату Ксенофонту написать: «Можно сказать, что Николай Алексеевич знал наизусть всю литературу русскую и в этом отношении уже тогда был ученее многих журнальных статей» ⁵³.

Небезынтересно будет отметить, что еще до основания «Московского телеграфа», но уже во время жизни в Москве, свой первый исторический труд Николай Полевой посвятил родному городу. Так, в 1822 году в «Отечественных записках» была опубликована его статья «Воспоминания о происшествиях, бывших в Курске 1812 года», в которых ему удалось собрать сведения о переписке и связях курян с М. И. Кутузовым, о курском губернаторе А. И. Нелидове и др. ⁵⁴

У братьев Полевых была удивительная судьба. Им пришлось общаться с людьми, имена которых всегда будут произноситься с благоговением в России. Резкая критика «Московским телеграфом» существующих порядков завоевала его издателям симпатии среди будущих участников восстания декабристов. Из «Записок» Ксенофонта Алексеевича Полевого мы узнаем, что Николай Полевой «был в приязненных сношениях с обоими издателями «Полярной звезды» (т. е. К. Рылеевым и А. Бестужевым. — Л. М.), а один из них (Рылеев.— Л. М.), проезжая через Москву зимою 1824 года, несколько раз бывал у нас как искренний приятель» ⁵⁵.

Что касается Александра Бестужева, то на страницах «Полярной звезды» в 1825 году он в «Обозрении литературы» насмешливо отозвался о «Московском телеграфе», что очень охладило его отношения с Полевыми. Но несколько лет спустя, когда опальный декабрист служил на Кавказе, именно журнал Николая Полевого издавал его произведения.

Был очень дружен и близок с братьями Полевыми великий польский поэт Адам Мицкевич. «Он был как родной в нашем доме», — говорил об этих незабываемых встречах с гением польской литературы Ксенофонт Алексеевич. Братьям Полевым выпало счастье общаться с А. С. Пушкиным, П. А. Вяземским и многими другими выдающимися писателями ⁵⁶.

Министр народного просвещения С. С. Уваров, отъявленный реакционер и консерватор, твердил, что на страницах «Московского телеграфа» Полевой пропагандировал «дух декабризма», но это было явным преувеличением, так как, подвергая резкой критике существующие порядки, издатели «Московского телеграфа» были далеки от мысли бороться за счастье родины революционным путем. Они оставались прогрессивными буржуазными просветителями ⁵⁷.

Перейдем к характеристике трудового населения города. По тем же данным за 1859 год, представленным на страницах «Памятной книжки Курской губернии на 1860 г.», в черте города Курска «мещан, записанных в мещанский оклад», было 23880 человек, из них 11 631 мужчина и 12 149 женщин.

Ремесленники города трудились не покладая рук. По видам занятий они были разделены на четыре разряда. К первому относились хлебники, булочники, мясники, кондитеры, пряничники; ко второму — портные, модистки, шляпники, башмачники, скорняки. К третьему — слесари, печники, столяры, медники, шорники, гребенщики, каретники, штукатуры, плотники, кузнецы, бондари, колесники, к четвертому — извозчики, коновалы, часовщики, цирюльники, трубочисты, золотых и серебряных дел мастера, иконописцы, резчики, фортепианщики и маляры.

Все они делились на мастеров, рабочих, учеников. В 1859 году в Курске значилось 498 мастеров, 844 рабочих, 702 ученика, итого 2044 ремесленника ⁵⁸. Но эти данные, безусловно, занижены.

И. Бесядовский, автор статьи об однодневной переписи в Курске, проведенной 27 марта 1865 года, сам участвовавший в переписи населения города и побывавший во многих домах курян, писал, что очень многие жители города, занимавшиеся ремеслами, нигде не состояли на учете: «2/3 мастеровых занимаются ремеслами без особенного контроля и надзора» ⁵⁹. Следовательно, в Курске ремесленников было гораздо больше, чем говорит об этом официальная статистика.

Положение городских тружеников было нелегким. Голод и холод были их вечными спутниками. Производством товаров на рынок в семье занимались не только мужчины. Помощниками их становятся женщины и дети. Это были новые явления в городской жизни, означавшие развитие капиталистических отношений.

Переписывавшие население Курска 27 марта 1865 года счетчики отмечали, что «видели… молодых баб и девушек, энергически натягивающих зубами кожу и лихо набивающих каблуки. Они сидят за работою рядом с сапожниками-подмастерьями и получают одинаковое с ними жалованье» ⁶⁰.

А далее шло описание жилища одного из таких ремесленников. «В одном семействе сапожника мы видели следующую картину: дом состоит из двух маленьких комнат и чулана; в одной комнате, без пола, с обвалившимися стенами и потолком, сидят, загромождая собою почти все пространство этого помещения, пять душ сапожников: отец семейства 32 лет, два мальчика, девочка и женщина (сестра жены)».

Опутанные долгами, ремесленники нередко разорялись. В «Курских губернских ведомостях» часто давались объявления о продаже с торгов имущества того или иного мастера. 16 марта 1840 года, например, газета сообщала, что умерший цеховой каретный мастер Федор Луговой не смог при жизни рассчитаться со своими кредиторами, поэтому у него описано движимое имущество, «заключающееся в картинах, мебели и прочих вещах, оцененное в 6 руб. 5 коп.», которое и будет распродаваться.

В поисках заработков горожане нередко покидали Курск. Так, в 1861 году городская дума выдала мещанам 1215 паспортов и 1443 временных билета.⁶¹

Одной из особенностей жизни феодального города было то, что часть его жителей продолжала заниматься сельским хозяйством. Это явление было характерно не только для Курска, но даже для Москвы и других крупных городов. В самом центре Москвы были огороды. О Тверской улице П. А. Вяземский, например, писал:

Подобные картины в еще большей мере были присущи Курску. Только в нашем городе наряду с огородами и в центре и на окраинах было очень много садов, причем в них выращивались такие редкие сорта деревьев, что некоторые жители города специально занимались тем, что рассылали и продавали черенки для прививки из своих садов в другие губернии и имели от этого определенный доход.

Городу без слобод к тому же принадлежало 5053 десятины земли ⁶³. В казну Курска с этих сельскохозяйственных городских угодий поступали значительные доходы. В росписи городских доходов за 1857 год (смета расходов и доходов по г. Курску была опубликована в «Курских губернских ведомостях», № 23 от 8 июня 1857 г.) указывалось, что в этом году с садов будет получен налог в городскую казну в сумме 504 рубля 21 коп., с огородов — 855 рублей 28 1/4 коп., хлебопашества — 1567 рублей 16 1/4 коп., с сенокошения — 1025 рублей, с бурелома и валежника из 203 десятин 1746 сажен городского леса — 457 рублей 30 коп., а за использование 317 десятин пастбищных городских угодий при прогоне скота через Курск — 271 рубль 7 1/2 коп. ⁶⁴.

Мы преднамеренно привели эти данные, чтобы у читателя сложилось правильное представление об экономической жизни города. И ремесленники, и государственные крестьяне наряду с всякого рода промыслами продолжали заниматься земледелием. Имеется отрывок из свода законов, из которого ясно видно, что горожане и по закону могли платить подати по двум состояниям: по мещанскому и по крестьянскому.

Курск в эти годы был обычным феодальным городом. В таблице под названием «Наличное число жителей по сословиям. Курск» за 1859 год, которая помещена в «Памятной книжке Курской губернии на 1860 год», есть специальная графа, где собраны сведения о представителях сельских сословий, проживавших в Курске в 1850 году. В эту рубрику отнесены «государственные крестьяне всех наименований», в городе их было 1976. Помещичьих крестьян, в том числе и дворовых, насчитывалось 605 человек.

Государственные крестьяне являлись жителями города, обрабатывали земельные наделы и платили подати «по крестьянскому состоянию». В связи с ростом феодальных повинностей, с сокращением наделов в первой половине XIX века наблюдается их дальнейшее обеднение. Реформа государственной деревни, проведенная в 1837-1841 годах под руководством П. Д. Киселева, не привела в конечном итоге к улучшению положения крестьян. Малоземелье не было ликвидировано, налоги не уменьшились, и их продолжали выколачивать самыми жестокими методами.

Н. М. Дружинин в своей двухтомной монографии «Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева» рассказывает, как собирали деньги с этой категории крестьян: «…широко практиковали не только «внушения», но и «понуждения», не только отбирали у крестьян движимое имущество (например, верхнюю одежду в период зимних морозов или косы во время летнего сенокоса), но и буквально «выколачивали» подати рукоприкладством и розгами» ⁶⁵.

Помимо земледелия государственные крестьяне занимались различными промыслами, ремеслами. В большей мере, чем помещичьи крестьяне, они были втянуты в рыночные отношения. На Коренной ярмарке, на курских базарах продавали различные изделия своего труда.

Тяжелым было положение дворовых и помещичьих крестьян, проживающих в Курске. Их судьбы зависели от прихоти владельцев. Курские крепостники подвергали их самым жестоким наказаниям (см. рассказы М. С. Щепкина о курских дворянах).

Помещичьи крестьяне, находившиеся в городе на заработках, чувствовали себя здесь свободней, так как они, хотя и временно, но избавлялись от опеки своих господ. В городе их эксплуатировали хозяева, к которым они нанимались. Заработанные тяжелым трудом деньги эти крестьяне отдавали в форме оброка своим помещикам.

В предреформенное время пригородные слободы Ямская, Стрелецкая, Пушкарная и Казацкая не принадлежали городу, все жители причислялись к разряду государственных крестьян. В несколько особом положении были жители Ямской слободы. До 1847 года вместо обычных податей государственных крестьян они несли ямскую повинность, но с 1847 года были избавлены от этой обременительной обязанности. Часть жителей слободы, воспользовавшись этим, перешла в городское сословие, но большинство осталось в государственных крестьянах.

О числе жителей пригородных слобод Курска в предреформенное время мы не имеем точных данных, но по переписи, произведенной 27 марта 1865 пода, в слободах значился 17871 человек ⁶⁶. Вероятно, в предреформенное время число их было несколько меньше.

Неизвестный автор уже упоминавшейся нами рукописи дает краткую характеристику занятий жителей пригородных слобод, относящуюся к началу 60-х годов. Это описание вполне может быть отнесено и к предреформенному времени. Он сообщает, что почти все жители Ямской слободы были заняты торговлей и ремеслами, что среди них много сапожников, кузнецов и ситников, то есть тех, которые делают сита. Женщины также втянуты в ремесленное производство, они прядут, ткут холст и подбирают меха (шубники).

Главным занятием жителей Стрелецкой слободы всегда являлось огородничество. Плодородный чернозем в этой слободе приносил прекрасный урожай ранних овощей, которые доставлялись не только в Курск, но и в другие близлежащие города. Из Стрелецкой слободы ранним летом женщины носили корзины с зеленым луком, огурцами, редисом. Это давало значительные доходы. В слободе ремеслами занимались очень немногие.

В Казацкой слободе также было много огородов, но ремесленников здесь намного больше, чем в Стрелецкой. Сапожники, шубники, картузники, шапочники продавала свои товары и в Курске, и на Коренной, и даже развозили их в другие места. Нередко можно было видеть, как и мужчины, и женщины с нанизанными на шесты картузами направлялись на курские базары, чтобы сбыть там свои изделия.

Самым главным занятием жителей Пушкарной слободы было хлебопашество; некоторые обрабатывали огороды. Были среди них и ремесленники ⁶⁷.

Трудовая часть населения города, являвшаяся создателем и производителем материальных благ, не имела доступа к образованию. Только единицы могли попасть в училища или получить первые навыки счета и письма у курских дьячков.

Среди курян было довольно значительное число писцов, которые предлагали за небольшое вознаграждение безграмотным горожанам свои услуги; они составляли всевозможные ходатайства, прошения, жалобы.

Для основной массы трудящегося населения города были характерны темнота и забитость. Нередко последняя заработанная тяжелым трудом копейка тут же пропивалась. Благоденствующие под надзором губернских властей откупщики бойко торговали в городе спиртными напитками. Тот же неизвестный автор говорит, что в начале 60-х годов XIX века в Курске было 11 гостиниц. Кроме этого, в городе было 8 харчевен и 40 постоялых дворов. Везде торговали спиртным и брали за водку не только деньги, но и за бесценок любые вещи. У дверей кабаков порой разыгрывались тяжелые сцены. Жена отбирала у пьяницы мужа какую-либо вещь. Тут же начиналась драка.

Развитие новых, капиталистических отношений в стране неумолимо ставило вопрос о расширении народного образования. Перед самой реформой в городе работала основанная еще в 1808 году мужская гимназия. Она имела лучшую в Курске библиотеку, кабинеты физических и естественных наук, лабораторию. В ней обучались преимущественно дети дворян. Но веяние времени оказало влияние и на это узкосословное учебное заведение. В 1857 году при ней были организованы реальные классы.

В «Курских губернских ведомостях», начиная с № 38 от 21 сентября 1857 года, несколько раз подряд давалось объявление о наборе в них.

«Любителям полезных знаний, в особенности лицам промышленных сословий», предлагалось прослушать целый цикл лекций со 2 октября 1857 по 1 апреля 1858 года. Главными предметами, которые слушатели должны были изучать в реальных классах, являлись техническая химия, практическая механика, технология, торговое счетоводство, рисование. Тут же сообщалось, что все эти предметы будут преподаваться таким образом, что полученные знания слушатели смогут применить к «искусствам и ремеслам», то есть использовать в своей практической работе.

Во второй части упомянутого объявления сообщалось, что помимо одногодичного класса для людей более подготовленных гимназия имела намерение открыть двухгодичные курсы, где должен быть прочитан «полный курс реальных наук». Причем на эти курсы приглашались люди всех сословий и сообщалось, что после завершения обучения они получат существенные льготы: освобождение от телесного наказания, и, кроме того, каждому из них дозволялось уплачивать по 500 рублей ассигнациями за личное увольнение от рекрутской повинности ⁶⁸.

Промышленное развитие страны требовало подготовленных специалистов. И крепостническое правительство вынужденно шло на уступки.

Но набор слушателей на курсы затруднялся тем, что основная масса населения города была совсем или почти безграмотной.

Помимо гимназии с пансионом и реальными классами в городе действовали уездное училище с землемерным классом, уездно-приходское духовное училище, приходское народное училище, три женских пансиона, несколько частных первоначальных школ грамотности ⁶⁹.

В самый канун реформы 1861 года куряне были заняты сбором средств среди населения на открытие в городе женской гимназии.

6 декабря 1861 года в Курске было открыто женское училище первого разряда, преобразованное в 1870 году в женскую гимназию ⁷⁰.

На страницах почти всех русских газет и журналов в предреформенное время ставился вопрос о народном образовании. Это был период общественного подъема в стране. Не прошли мимо этого злободневного вопроса и «Курские губернские ведомости». В № 5 от 1 февраля 1958 года куряне читали статью под названием «С чего начать образование крестьян», которая была полностью перепечатана из «Рязанских губернских ведомостей». Затем 3 мая 1858 года было опубликовано сообщение «О важности женского воспитания», взятое на сей раз со страниц «Вологодских губернских ведомостей». Давались советы, как лучше учить ребят. В № 30 26 июля 1858 года, например, была помещена заметка «О том, в каком возрасте начинать учить дитя грамоте». Но из всей этой серии статей об образовании выделяется своим содержанием одна, опубликованная в нескольких    номерах    газеты под заглавием «Еще о пользе грамотности для русского народа». Дело в том, что она перепечатана из самого передового русского журнала «Современник», возглавлявшегося в то время выдающимися революционерами-демократами Н.Г. Чернышевским, Н. А. Добролюбовым и Н. А. Некрасовым. К сожалению, нам не удалось установить имя ее автора. В указателе статей «Современника», составленном В. Боградом, нет статей под таким названием. Правда, в октябре 1857 года «Современник» опубликовал статью Евгения Карновича «Нужно ли распространять грамотность в русском народе» ⁷¹. Мы сличили оба текста: из «Курских губернских ведомостей» и эту статью Е. Карновича. Текст их не совпадает. Совершенно очевидно, что в «Современнике» этот текст шел не под тем названием, что в «Курских губернских ведомостях». Каково же содержание статьи «Еще раз о пользе грамотности для русского народа», взятой со страниц «Современника»? В статье с неумолимой логикой и последовательностью доказывалось, как нуждался русский народ в образовании, приводились яркие примеры, как обманывали безграмотного крестьянина, пользовались его беспросветной темнотой. Очень красочно описана автором сцена оплаты податей безграмотным крестьянином.

Дело это оказалось для него нелегким. Чиновники казначейства взяли сверх положенного и за прочтение бумаг, и за подпись, и за их оформление. И, в конечном итоге, в квитанции отметили гораздо меньшую сумму, чем крестьянин действительно оплатил.

В этой статье приводился и конкретный план, как начать образование народа. Автор предлагал из детей крестьян подготовить учительские кадры, дать возможность крестьянским сыновьям и дочерям получать образование не только в уездных училищах, но и в гимназиях. Статья содержала страстный призыв предоставить право на образование всему русскому народу: «…уж если делать великое дело, то делать его в обширных, как сама Русь наша, размерах, не полумерами, не как-нибудь, не робкими шагами, а целиком, смело и прочно, размерах грандиозных, а если сравнивать вековечно неисчислимо благодетельныя последствия такого дела с количеством временных пожертвований, то эти последние окажутся совершенно ничтожными» ⁷².

Хозяйничавшая в Курске привилегированная верхушка плохо заботилась о благоустройстве. Об этом свидетельствуют сметы доходов и расходов городского бюджета.

По одной из них (за 1857 г.), названной «Роспись города Курска на 1857 г.» и утвержденной министром внутренних дел 9 марта 1857 года, самые значительные суммы должны были идти на жалованье чиновникам городской думы, на содержание судебных учреждений и полицейского аппарата. Наряду с этим ею предусмотрено содержание на весь город одного «городского врача» и одной повивальной бабки. На врача за весь год город должен был истратить 200 рублей, а на повивальную бабку и того меньше — 57 рублей 14 коп.! Всего же в городе в это время практиковали 17 врачей.

Можно себе представить, какие испытания выпадали на долю курян, когда начинались эпидемии. А они были довольно часто. Так, холера в Курск наведывалась в 1830-1831, в 1847, 1848 и 1849 годах, а затем в 1853 году.

В этой же смете за 1857 год предусмотрены и расходы на «наружное» благоустройство города. В Курске водопровода не было, поэтому городские власти заботились о том, чтобы содержались в порядке мостики, мостки, позволявшие курянам набирать воду из реки. Так, на ремонт одного из них близ мыловаренных заводов купца Гнучева на Тускаре в течение года должны были израсходовать 280 рублей, «на исправление деревянного моста, устроенного на этой же реке для мытья белья близ пристани…» — 50 рублей. Предполагалась переделка моста на реке Куре, который назывался Мурыновским, для чего ассигновалось 950 рублей; на исправление пристаней на Тускаре у Барнышовского моста «для набирания воды» — 60 рублей. Мизерные суммы шли на освещение города, починку печных труб и крыш ⁷³.

Вот почти и все затраты на благоустройство Курска. Когда рассматриваешь эту жалкую смету расходов на целый год, ясно видишь, какой нелегкой, полной лишений и неудобств была жизнь трудового населения города.

В крепостной России гибли народные таланты. Только единицы из простого народа пробивали себе нелегкую дорогу. Городские низы Курска подарили Родине гения русской сцены — Михаила Семеновича Щепкина. Это он совместно с дворовыми сопровождал своего помещика графа Волькенштейна во время его поездок в Курск, жил здесь подолгу и так же, как все крепостные, значился жителем «сельского сословия». В 1801 году Михаил Семенович начал учиться в Курском народном училище. В судьбе крепостного мальчика принял участие известный в то время писатель И. Ф. Богданович, доживавший в Курске последние годы своей жизни (умер в 1803 г.). И. Ф. Богданович не только давал Щепкину книги из своей библиотеки, но и старался помочь ему разобраться в сложных вопросах. В Курске у одаренного юноши, исполнявшего унизительную роль крепостного официанта, все время возрастала непреодолимая тяга к театру. «Страстишка к театру шла также своим путем», — писал Щепкин в своих; «Записках» об этом времени. Его судьбу решил первый дебют на курской сцене в театре Барсовых в 1805 году. М. С. Щепкин сделался артистом. С 1805 по 1816 год куряне наслаждались сценическим дарованием своего земляка, выступавшего в самых различных ролях. Но в 1816 году ему пришлось покинуть Курск, так как началась переделка здания, где находился театр, и артистам негде было играть. «Я был совершенно уничтожен…» — рассказывал Щепкин о своем настроении после известия о расформировании курской труппы. И где бы ни жил впоследствии уже прославленный артист — и в Харькове, и в Полтаве, и в Москве и в других городах, он всегда использовал каждую возможность,  чтобы заехать в город своей юности. В 1846 году он, например, был здесь вместе с В. Г. Белинским. Воспоминание о Курске Щепкин пронес через всю свою жизнь.

Судьба крепостного актера из Курска была необычной. Его артистическим гением восхищались лучшие люди мыслящей России. Поклонниками таланта Щепкина были Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, Тургенев, Белинский, Герцен, Грановский, Островский, Огарев, Шевченко. «…Он был великий артист, артист по призванию и по труду, — писал о нем Герцен. — Он создал правду на русской сцене, он первый стал нетеатрален на театре…» ⁷⁴.

В 1811 году в Курске родился другой выдающийся актер русской сцены — Николай Хрисанфович Рыбаков. Свое трудовое поприще он начал канцелярским чиновником, но огромная тяга к театру привела его на подмостки сцены. Начал он свою деятельность статистом. Но когда курский театр выехал на гастроли в Харьков, выдающийся русский актер П. С. Мочалов, находившийся на гастролях в этом городе, обратил внимание на Рыбакова и настоял дать ему ведущую роль. Это решило его судьбу. П. С. Мочалов, М. С. Щепкин высоко ценили талант курского самородка. Н. X. Рыбаков неоднократно участвовал в гастрольных поездках этих выдающихся мастеров русской сцены. Его творческий репертуар был исключительно разнообразным, но особенно видное место в нем занимают роли из пьес А. Н. Островского. Страстно разоблачал с подмостков сцены Н. X. Рыбаков пороки, разъедавшие русское общество того времени. А. Н. Островский не только ценил артистическое дарование Рыбакова, но и считал его человеком необыкновенной судьбы. Н. X. Рыбаков послужил прототипом Несчастливцева в пьесе А. Н. Островского «Лес».

Продолжим наш разговор о населении города и снова вернемся к анализу таблицы «Наличное число жителей по сословиям. Курск» за 1859 год. 4427 жителей значились в рубрике «военные сословия». В это число были отнесены регулярные войска, стоявшие в городе, бессрочно отпускные, бывшие военнослужащие, отставные нижние чины, солдатские жены и дочери, солдатские дети и кантонисты.

Образ жизни офицеров курского гарнизона был таким же, как и у основной массы русского офицерства, поддерживавшего порядок и дисциплину в армии при помощи палок и шпицрутенов. Среди этих дворянских сынков было немало пьяниц, картежных игроков, «мастеров фрунта», забивавших солдат до смерти. Очень интересный эпизод, характеризующий нравы курских офицеров, привел в своих «Записках» М. С. Щепкин.

Дело было в 1802 году. Командир полка, расквартированного в Курске, И. Г. В. (Щепкин дает только его инициалы) устроил праздничный обед. Юный Щепкин был приглашен на него в качестве официанта и оказался свидетелем такой сцены. Офицер держал пари на 500 рублей, что солдат Степанов выдержит 1000 палок и не упадет. Послали за солдатом. «Степанов! Синенькую и штоф водки — выдержишь тысячу палок?» — сказал офицер. Раздался ответ: «Рады стараться, ваше благородие!» Щепкин был ошеломлен бесчеловечностью офицера и ответом солдата. Он не выдержал и спросил его, как тот мог согласиться на подобное истязание. Рядовой со скорбью ответил ему: «Эх, парнюга, все равно даром дадут!» ⁷⁵.

Об офицерах же Нежинского конно-егерского полка, который также был расквартирован одно время в Курске, мы можем судить по той характеристике, которую им дал декабрист Ф. Ф. Вадковский в письме от 3 ноября 1825 года: «…сейчас же по приезде в полк, в котором я состою, я распахнул дверь перед всеми моими новыми товарищами; мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что я нахожусь в пустыне. Я не стану докучать вам подробностями о гнусности лиц, меня окружающих» ⁷⁶.

Рядовые из воинских частей Курского гарнизона кончали жизнь самоубийством, искали путей избавиться от произвола ненавистных офицеров. «Курские губернские ведомости» довольно часто давали объявления о розыске беглых солдат.

Тяжелые испытания выпадали на долю народа, когда над страной проносились военные грозы. В первой половине XIX века Россия воевала часто, войны уносили человеческие жизни, опустошали казну, наносили стране огромный материальный ущерб.

В справедливой, народной Отечественной войне 1812 года куряне показали свой патриотизм и самоотверженность.

В июне 1812 года полчища армии Наполеона перешли через нашу границу. Запылали русские города и села. Враг подходил к Москве.

Курск не был фронтовым городом. Но здесь с самого первого дня ощущалось дыхание фронта. Все помещения Коренной ярмарки были превращены в склады оружия. Через различные города губернии переправлялись партии пленных французов. По распоряжению главнокомандующего второй армией князя Багратиона они направлялись в Пензу, Воронеж, Саратов, Тамбов.

В Курске и губернии шел набор рекрутов из всех сословий. Многие куряне добровольно шли в армию. Так, например, дворяне Тютчев и Стремоухов подали просьбу разрешить им вместе со своими крестьянами идти «на защиту отечества» ⁷⁷.

Всех рекрутов собирали в Курске. Затем новобранцы направлялись небольшими партиями в Нижний Новгород, где проходили обучение. Сохранилось предписание М. И. Кутузова М. Б. Барклаю-де-Толли от 19 сентября 1812 года, в котором он приказывал приведенных из Курска под командой прапорщика Курского гарнизона Сысоева 235 новобранцев направить в Нижний Новгород в «состав формируемых там войск» ⁷⁸.

В августе губернские власти города получили извещение от орловского губернатора, что взятая под Смоленском партия военнопленных (215 рядовых и 7 обер-офицеров) французов направляется из Москвы в Курск, и по предписанию начальства свыше они должны быть поселены в самом городе. Это сообщение очень обеспокоило губернатора А. И. Нелидова. 20 августа 1812 хода он срочно адресуется в министерство полиции (в особую канцелярию) и доказывает, что в Курске невозможно разместить военнопленных, так как здесь будет собрано большое количество новобранцев; кроме того, в Коренной пустыни в ярмарочных помещениях хранятся доставленные из Шостенского порохового завода порох и снаряды. Губернатор заявлял, что он опасается «злодейственных поступков» со стороны этих нежелательных гостей. Просьба губернатора была учтена, пленные были размещены в Старом Осколе ⁷⁹.

В Курск хлынул поток беженцев, в особенности число их увеличилось после того, как французы заняли Москву. В городе возникла комиссия «для призрения людей, вышедших из мест, занятых неприятелем». Начался сбор средств в помощь пострадавшим. Сохранился один из списков, в котором значатся имена 36 курян, внесших 373 рубля. Жертвовали самые различные суммы, и по 50 рублей, и по 10, и гораздо меньше ⁸⁰. Монастыри также были обязаны оказывать помощь беженцам.

Курск стал центром сбора средств, медикаментов, одежды, продовольствия, которые предназначались для фронта.

Куряне оказывали большую материальную помощь действующей армии. Сбор денег продолжался и в 1812, и в 1813, и в 1814 годах. Если учесть все виды пожертвований, собранных в Курской губернии, то они составят около 2 миллионов рублей, в то время как во всей стране было собрано более 57 миллионов ⁸¹.

Из Курска направлялись подводы, груженные теплыми полушубками, обувью, корпией, продовольствием.

Первыми выехали из города с заданием разведать положение дел и одновременно передать собранные вещи фронтовикам два курянина, Никита Сибилев и Стефан Дружинин. До нас дошло письмо этих курских посланцев в адрес городского головы В. А. Гладкова с описанием их приключений во время нелегкого пути. Сибилев и Дружинин 12 сентября 1812 года с большим трудом добрались до Тулы. В первый же день пребывания в этом городе до них дошел слух, «что Москва России возвращена». Но радость оказалась преждевременной. Вскоре в Туле уже от официальных лиц удалось узнать истинное положение дел, и они сообщают эти новости В. А. Гладкову: «…враг веры и изверг человечества Наполеон с своею армиею находится в Москве, стоит в Кремле. Бедная Москва превращена в пепел, пять суток горела».

С чувством глубокого возмущения рассказывают Сибилев и Дружинин о бесчинствах французов в Москве, о поругании храмов. Но в Туле они получили и добрые вести, о которых спешат сообщить В. А. Гладкову: «Армия наша час от часу умножается, пути ему (Наполеону.— Л. М.) все пресечены…» В самое ближайшее время, писали они, предстоит с французами большое сражение.

Несмотря на очень тревожную обстановку в Туле, уполномоченные города Курска все же решили продолжать свой путь навстречу русской действующей армии и сообщали, что из Тулы выедут в Серпухов.

Это письмо Сибилева и Дружинина датировано 15 сентября 1812 года, а от 20 сентября 1812 года сохранилось охранное письмо за подписью генерала Платова, в котором он приказывал всем встречающимся воинским частям оказывать помощь курянам, направляющимся теперь уже из Калуги домой, в Курск. Совершенно очевидно, что остаток своего пути до Серпухова, а затем и к Тарутину, где расположилась в это время русская армия и где находился главнокомандующий М. И. Кутузов, Сибилев и Дружинин проделали благополучно. М. И. Кутузов принял их хорошо, уверял в самом благополучном исходе борьбы с Наполеоном. Об этом разговоре с посланцами Курска он сам написал несколько позже (30 сентября 1812 г.) в адрес В. А. Гладкова: «Граждане Ваши гг. Сибилев и Дружинин были очевидными свидетелями невыгод неприятеля нашего, какое встречает он на каждом шагу» ⁸².

Об очень хорошем приеме курян в главном штабе русской армии свидетельствует и уже упомянутое охранное письмо от 20 сентября 1812 года за подписью генерала Платова. По пути следования Сибилеву и Дружинину воинские части должны были давать конвой, охранять их и «оказывать в пути всякое пособие, уважение, как сынам Отечества, и защиту от притеснения» ⁸³. Посланцы из Курска и в дальнейшем доставляли в действующую армию медикаменты, одежду и другие необходимые вещи. Из письма М. И. Кутузова к А. И. Горчакову от 16 октября 1812 года мы узнаем, что Сибилев после одной из таких поездок остался надолго в действующей армии и систематически сообщал в Курск, что нужно доставить войскам ⁸⁴.

Небезынтересно, что помимо этой большой материальной помощи сражающимся воинам куряне направили М. И. Кутузову и копию с иконы Знамения Богоматери. В этом подарке был свой глубоко патриотический смысл, так как существовало предание, что в лихую годину польско-шведского нашествия она оградила от недругов и послала на них грозную кару. Потому-то куряне и преподнесли Кутузову икону как выражение своего горячего желания быстрее разгромить врага.

Известно также, что посланцы курян несколько позже вручили Кутузову и другой символический дар — хлеб-соль.

Кутузов после первой встречи с Сибилевым и Дружининым проникся исключительным уважением к жителям Курска. 30 сентября 1812 года, когда обстановка в городе была особенно напряженной, так как ждали наступления Наполеона на юг, фельдмаршал направил В. А. Гладкову и всем гражданам города письмо. В нем он успокаивал курян и заверял, что Курск остается в полной безопасности: «…с чем вместе я прошу Вас успокоить жителей г. Курска и уверить, что состояние армии нашей как было, так и есть в благонадежном положении. Силы наши сохранены и надежда на верное поражение врага нашего нас никогда не оставляла… Истребление сил его, недостаток в продовольствии и совершенная гибель предстоят ему неизбежно. А затем лета мои и любовь к Отечеству дают мне право требовать вашей доверенности, силою коей уверяю Вас, что г. Курск есть и будет в совершенной безопасности» ⁸⁵.

А 18 октября 1812 года, после того как Кутузов получил символический дар курян — икону, он спешил выразить «полную благодарность всему курскому купечеству и мещанству», а также еще раз заверить, что Курск «в безопасности». В городе текст этого письма Кутузова тотчас был распространен. В. А. Гладков сделал все возможное, чтобы довести его содержание «ко всеобщему сведению».

31 октября 1812 года гланокомандующий русской армией послал в Курск специального курьера, который доставил новое письмо, адресованное «курскому купеческому и мещанскому обществу». В нем М. И. Кутузов сообщал горожанам, что Наполеону прорваться на Калугу не удалось, что бои под Малым Ярославцем принесли ему «значущий урон», что враг «обратился в бегство и, сопутствуем будучи голодом, холодом и совершенною во всем крайностию, достойно, платит за слезы поселян… Поражаемый русскими войсками, неутомимо его преследующими, теряет он (Наполеон.— Л.М.) людей, пушки и обоз в неимоверном количестве».

М. И. Кутузов с еще большей уверенностью заверял в «совершенной безопасности» Курска и выражал снова В. А. Гладкову и курянам признательность «за усердие».

Сохранился и ответ курян, написанный в начале ноября 1812 года. Он свидетельствует о том ликовании и радости, которые охватили их после получения письма М. И. Кутузова. «Светлейший князь! — писали куряне. — Милостивейший государь! Сколь велики благодеяния Вашей светлости к нам, того не в силах мы изъяснить,— и в какой восторг и радость приведены мы и всех сословий курские жители от вышних и до нижних, получением неожидаемо милостивого от Вашей светлости, и еще с нарочным курьером, вновь от 31 минувшего октября месяца уведомления, что враг России обратился в бегство, страшно поражаемый храбрыми русскими войсками, неутомимо его преследующими. Всего нашего и всех жителей с нетерпением читающих высокопочтеннейшее ваше уведомление — восторга и радости не в состоянии объяснить… Конечно, свыше предопределено быть Вашей светлости спасителем России, и Вы самым действием оправдываете сие предопределение, спасая отечество и верных сынов его от неприятельского порабощения» ⁸⁶.

М. И. Кутузов лично ходатайствовал, чтобы курский городской голова В. А. Гладков и мещанин Н. И. Сибилев получили награды за помощь, оказанную армии. Одновременно он просил, чтобы был награжден и городской голова Калуги Торубаев. Оба они, и курский, и калужский городские головы, по словам главнокомандующего, «усердием к общему благу и любовию к отечеству примерно отличились». Но говоря о заслугах обоих, Михаил Илларионович все же больше выделяет В. А. Гладкова и кратко замечает, что отличился «особенно курской» ⁸⁷.

В. А. Гладкову была вручена золотая медаль на голубой андреевской ленте с надписью «За полезное», а Н. И. Сибилев получил такую же медаль на красной ленте. Между прочим, М. И. Кутузов проявил особую заботу о том, чтобы В. А. Гладков получил свою награду как можно скорее, и даже отправил в Курск с медалью специального курьера. Что касается Сибилева, то он, вероятно, свою награду получил прямо из рук М. И. Кутузова, так как продолжал организовывать поставку необходимых вещей из Курска и сам их доставлял в действующую армию. В своем письме к В. А. Гладкову от 11 марта 1813 года из Калиша, написанном незадолго до смерти, Михаил Илларионович сообщает об отправке вышеупомянутого специального курьера в Курск и о прибытии к нему Н. И. Сибилева ⁸⁸.

Храбро отстаивали честь и независимость родины куряне к на полях сражений. Поручик Орденского кирасирского полка Александр Онуфриевич Решетинский (имения его были в Тимском уезде) получил за Бородинское сражение золотую шпагу с надписью «За храбрость», грамоту и бронзовую медаль за заслуги в войне 1812 года.

Мужественно сражались с неприятелем и солдаты Курского внутреннего гарнизона. Например, Федор Кузьмич Чаплыгин, из однодворцев деревни Ольховатой Обоянского уезда Курской губернии, участвовал во многих боях с начала войны вплоть до вступления наших войск в пределы Польши и Пруссии. «Имеет за 1812 год установленную медаль и на левом рукаве за беспорочную 15-летнюю службу — 2 нашивки из желтой тесьмы»,— говорится в его послужном списке.

А крепостной графа Головкина из села Долгие Буды Обоянского уезда, тоже служивший в гарнизоне г. Курска, Софрон Иванович Калашников был участником таких решающих битв, как Бородинская, у села Тарутина, у Малого Ярославца. Он был тяжело ранен, но после выздоровления вернулся в армию, участвовал в заграничных походах ⁸⁹.

Когда война завершилась полным разгромом врага и русские вошли в Париж, начались торжества во многих городах России. Курск тоже праздновал великую победу русского народа.

Первый этап освободительного движения в России связан с деятельностью декабристов. Одной из особенностей их борьбы было то, что они подняли знамя восстания в век палачества и раболепия, тогда, когда стихийные выступления народа еще не были освещены политическим сознанием. «Крепостная Россия забита и неподвижна. Протестует ничтожное меньшинство дворян, бессильных без поддержки народа. Но лучшие люди из дворян помогли разбудить народ»,— писал Владимир Ильич Ленин в 1913 году в работе «Роль сословий и классов в освободительном движении» ⁹⁰. В годы реакции и аракчеевского режима декабристы высекли первые революционные искры в России, которым суждено было превратиться в огромное пламя пожара, испепелившего дотла старый мир и покончившего с ним. Борьба первых русских революционеров являлась частью той борьбы, которая разгоралась в это время во многих странах мира и была отзвуком великой французской революции конца XVIII века. Сами декабристы считали себя звеном в этой единой цепи революционного движения. Недаром такой глубокий мыслитель, каким был П. И. Пестель, писал: «К тому же имеет каждый век свою отличительную черту. Нынешний ознаменовывается революционными мыслями. От одного конца Европы до другого видно везде одно и то же, от Португалии до России, не исключая ни единого государства, даже Англии и Турции, сих двух противоположностей. То же самое зрелище представляет и вся Америка. Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать» ⁹¹.

В Курске в это мрачное время также жили и действовали первые русские революционеры, хотя их было немного ⁹². Наиболее продолжительным и ранним было пребывание в городе и на курской земле декабриста Степана Михайловича Семенова. Заброшен он был в эти края при исключительно важных и интересных обстоятельствах. Курская помещица О. К. Брискорн, владелица огромных земельных пространств в Дмитриевском уезде и суконной фабрики в селе Прилепы, так бесчинствовала и издевалась над своими крестьянами, что загубила не одну сотню крепостных, женщин и детей.

Даже правительство Александра I не могло не заняться расследованием этих вопиющих безобразий. В Курск были командированы по распоряжению Александра I два чиновника. Одним из них был декабрист Степан Михайлович Семенов.

В декабристской среде, где преобладали дворяне, он выделялся своим разночинским происхождением. Родился Семенов в небогатой семье священника, обучался в Орловской семинарии, а затем в Московском университете. Еще в его стенах, задолго до вступления в тайное общество, он пришел к выводу, что в России необходимо установить республиканский строй ⁹³.

Это был один из образованнейших и талантливых людей своего времени. Его товарищ по университету говорил, что «мудрейший и хладнокровнейший» Семенов был «славой и красой студенчества».

Вскоре после окончания Московского университета, в 1814 году, Степан Михайлович представил диссертацию на степень магистра этико-политических наук, защитил ее и начал готовиться к профессуре ⁹⁴. Но обстоятельства сложились так, что ему пришлось уйти служить, чтобы как-то обеспечить существование многочисленной семьи брата и своих близких.

В 1819 году в Москве Семенов вступает в тайное революционное общество — Союз благоденствия — и делается его секретарем. После переезда из Москвы в Петербург он один из энергичных членов организации. Семенов — участник бурных политических совещаний 1820 года, когда приехавший с Украины в Петербург П. И. Пестель делал доклад о формах государственного устройства послереволюционной России. Степан Михайлович всецело разделял республиканские убеждения П. И. Пестеля ⁹⁵. Был такой период в истории Союза благоденствия, когда на долю С. М. Семенова выпала честь руководить деятельностью всей тайной организации ⁹⁶. После роспуска Союза благоденствия он по-прежнему был связан с революционной борьбой и являлся членом Северного общества декабристов.

Таким образом, приехавший в Курск по долгу службы С. М. Семенов был одним из активных участников революционного движения в России. Именно ему предстояло быть арбитром между свирепой помещицей и угнетенными, забитыми крестьянами. Вместе с Семеновым из Петербурга в Курск прибыл чиновник Самуил Бедрага. Материалы расследования позволяют говорить о нем не просто как о честном и добросовестном служаке, но и как о человеке передовых взглядов, выработавшем вместе с С. М. Семеновым единую линию расследования.

Деятельность С. М. Семенова в Курске и в Курской губернии по расследованию дела О. К. Брискорн — исключительно важный и интересный факт. Впервые мы сталкиваемся с таким событием, когда участник движения декабристов всеми дозволенными и недозволенными средствами стал защищать крестьян. Этот важный этап биографии декабриста позволяет внести некоторые новые штрихи в такую важную и до сих пор еще не решенную проблему советского декабристоведения, как декабристы и народ.

В Курской губернии С. М. Семенов прожил три года. Нередко из Прилеп Дмитриевского уезда по делам следствия приезжал в Курск. Впервые же в губернский город Семенов и Бедрага прибыли из Петербурга в начале марта 1822 года. Из города Дмитриева в Курск должен был приехать и третий член комиссии по расследованию дела Брискорн — предводитель дворянства Дмитриевского уезда М. Анненков. После его приезда тотчас же началось следствие.

С. М. Семенов в Курске столкнулся с фактами невероятного произвола чиновничье-бюрократического аппарата, возглавляемого губернатором А. С. Кожуховым, который всю свою деятельность направлял на защиту господствующего дворянского сословия и жесточайшим образом подавлял малейшее недовольство крестьян. Степану Семенову, человеку, принадлежащему к блестящей плеяде первых русских революционеров, здесь, в Курске и в Курском крае, предстояло защищать обездоленных крестьян и доказывать их правоту. Он совместно с Бедрагой начал задавать губернскому начальству такие вопросы, которые уличали и губернатора и его помощников. Сохранились сформулированные Семеновым и написанные его рукой вопросные пункты в адрес исполняющего в то время обязанности курского губернатора вице-губернатора Холодовича, среди них были такие: «Известно ли губернское начальство о изнурении крестьян Дмитриевского уезда сел Обжей, Прилеп и прочих, дошедших г-же Брискорн по покупке от принца Бирона, обременительными господскими работами, наипаче на ее суконной фабрике и при построении прошедшего лета каменной церкви, также о жестоком обращении с ними как помещицы, так и доверенного ее протоиерея Гапонова?

Доходили ли до губернского начальства посредством нарочных донесений… сведения о великой смертности крестьян Брискорн в прошедшую зиму или когда-то ни было?.. Известно ли было губернское начальство о возникших впоследствии непомерных побегах крестьян Брискорн?» ⁹⁷.

В Курске Семенов и Бедрага узнали о том, что губернские и местные власти не просто покровительствовали Брискорн, но и были тесно связаны с ней. Губернский прокурор был другом ее старшего сына Петра Струкова, устраивал с ним попойки. Вице-губернатор Холодович принимал подарки от Брискорн. А бывший Дмитриевский земский исправник, вместо того, чтобы разузнать и выяснить причину смертности крестьян, по просьбе помещицы, используя солдат, устраивал страшные экзекуции для острастки.

Семенов просмотрел в Курске ряд судебных дел о побегах и преступлениях крестьян Брискорн и прочел там показания крепостных, обличающих свою помещицу. И хотя вице-губернатор, прокурор и другие чиновники продолжали доказывать, что они находятся в полном неведении о преступлениях Брискорн, члены комиссии, пользуясь своими широкими полномочиями (ведь и Бедрага и Семенов были направлены в Курск по личному повелению Александра I), продолжали задавать неприятные вопросы хозяину губернии — курскому губернатору А. С. Кожухову. Спрашивали, например, его, что им лично было сделано для улучшения положения помещичьих крестьян Курской губернии. Губернатор должен был в своих ответах представлять себя как человека, который всегда заботился о крестьянах. Он пытался доказать, что давал распоряжения всем предводителям дворянства Курской губернии, а также и полиции в 1821 году «О недозволении употреблять крестьян в работу по праздничным дням», что приказывал доводить до него «о притеснениях, чинимых владельческим крестьянам», и, наконец, заверял, что так как в последние годы в Курской губернии был очень сильный неурожай, то он как губернатор требовал от земской полиции «о наблюдении за продовольствием всех вообще крестьян» ⁹⁸. Но Семенов хорошо понимал, что это были пустые слова, что ни губернатору, ни губернскому правлению, никому из чиновничьего аппарата не было никакого дела до нужд и бед крепостных.

Факты жесточайшего произвола возмущали участника тайного революционного общества и заставляли прилагать все старания, чтобы облегчить участь крепостных крестьян свирепой помещицы Брискорн.

31 марта 1822 года Семенов, Бедрага и Анненков уезжают из Курска, чтобы провести самое тщательное расследование в Дмитриеве и в селах Прилепы, Обжи, Калиновке и других, принадлежащих Брискорн.

Здесь, на курской земле, декабрист Семенов показал себя подлинным защитником крестьян. В журнале от 4 апреля 1822 года стоит сделанная его рукой сочувственная запись, в которой говорится о бедности и разорении крепостных.

Семенов и его коллеги установили, что подписи под жалобой на Брискорн — фиктивные, однако, вопреки существующему положению, то есть имея право прекратить расследование, все же решили его проводить, считая, что участь крестьян «достойна сожаления, что долг каждого в благоговении человеколюбивой цели» выступить в защиту страдающих ⁹⁹.

Чтобы доказать преступления Брискорн, Семенов и Бедрага сочли необходимым опросить буквально всех принадлежащих ей крестьян. Результатом этого расследования были 22 очень объемистых дела, содержащих ни мало ни много 6414 листов, то есть 12828 страниц!

Когда читаешь пожелтевшие листы этого огромного следственного дела, создается впечатление, что его отдельные фрагменты являются продолжением бессмертного произведения А. Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву».

Начиная следствие, комиссия приняла решение сделать все возможное, чтобы оказать помощь голодающим крестьянам. Семенов и члены комиссии предпринимают такой шаг: хлеб, собранный в нескольких крестьянских избах сел Прилепы, Калиновки и Хомутовки, пересылают в Курск вице-губернатору для освидетельствования. Вскоре были получены результаты анализа этого хлеба со следующим заключением: «Оныя (хлеба.— Л. М.) весьма мало вмещают в себе ржаной муки, а составлены из разных грубых примесей и что хлеб сей никакой питательности человеческому телу дать не может, следственно и к употреблению не способен» ¹⁰⁰.

Вынудив губернское начальство признать факт, что Брискорн морит голодом крепостных, комиссия добивается того, что вице-губернатор Холодович требует от Брискорн обеспечить крестьян хлебом. И как ни изворачивалась помещица, как ни старалась доказать, что крестьяне ее едят хороший хлеб, ей все же пришлось подчиниться. 17 мая 1822 года исправник донес следственной комиссии, что Брискорн выдала голодающим крестьянам хлеб.

Семенов и Бедрага предпринимают шаги и по оказанию медицинской помощи крестьянам. В домике, где работал декабрист, перед ним прошли сотни изнуренных, тяжелобольных крепостных. В Курск Семенов и его товарищи по следствию 22 апреля 1822 года посылают официальный запрос губернским властям с требованием выслать в имение Брискорн врача. В этом запросе приведены потрясающие факты из жизни крестьян: у одной девочки во время работы на фабрике Брискорн так ушиблена нога, что опухоль не проходит на протяжении долгого времени, а у другой от перелома отпала кисть, рука опухает, гноится и т. д. Помещица же решительно не желает оказывать крестьянам медицинскую помощь. «Таковые обстоятельства, — заключают члены комиссии в этом письме, — должны мы довести до сведения вашего, милостивый государь, яко заслуживающие особенно внимания и попечения по человечеству… В заключение усерднейше просим командировать благонадежного медицинского чиновника, как для оказания пособия больным, так равно для освидетельствования некоторых увечных, беременных, работающих на фабрике, и самого влияния воздуха в оной на здоровье работников» ¹⁰¹.

Губернским властям пришлось подчиниться. Из Курска в Прилепы выехал инспектор врачебной палаты Ярошев. Алчную Брискорн заставили нанять для больных крестьян платного врача. Она старалась подкупить членов комиссии, но ее попытки оказались безрезультатными.

Комиссия установила факты ужасающего произвола, насилий и издевательств. И губернским властям ничего другого не оставалось, как согласиться с ее выводами. Следует отметить и такой важный для характеристики декабриста момент. Крестьяне в лице Семенова и Бедраги увидели своих защитников, поняли, что это не совсем обычная комиссия. И без всякого вызова начали приходить к Семенову и его коллегам, подробно рассказывать им о своем горе. В следственных делах очень часто мелькает однотипная фраза «явясь к следователям», означающая именно такой приход без всякого приглашения со стороны следственной комиссии.

Крепостница Брискорн поняла, что Семенов и Бедрага «стоят горой за крестьян. Она упорно и настоятельно хотела обвинить их обоих в подстрекательстве крестьян к бунту. И полетели ее письма в Курск… Курскому вице-губернатору 26 апреля 1822 года она заявила: «Многие из крестьян моих, как доносит мне домовое правление, вышли из должного послушания по производящемуся какому-то в имении моем доселе неизвестному мне следствию господами чиновниками Бедрагою и Семеновым. Вы, милостивый государь мой, яко правитель губернии, облеченный монаршим доверием, войдите в сие дело, дабы от одной искры, неосторожно брошенной, не разродилось пламя» ¹⁰². Выпады помещицы против Семенова и Бедраги продолжались долгое время.

История жалоб Брискорн заслуживает, на наш взгляд, пристального внимания и позволяет предположить, что участник тайного революционного общества в России С. М. Семенов вел какие-то доверительные разговоры с крестьянами, вселял надежду крепостным на возможное и близкое освобождение. Шпионы и наушники Брискорн доносили ей об этом, поэтому-то в письме к члену следственной комиссии М. Анненкову, предводителю Дмитриевского дворянства, она продолжала настаивать на том, что в период следствия в имении возрождается «опасный беспорядок», она предвидит, что может произойти «от необузданной черни».

У Брискорн были все основания утверждать, что положение в ее имении таково, что достаточно одной искры, чтобы вспыхнул пожар. Естественно напрашивается вывод, не вел ли Семенов как член тайного общества бесед с крепостными о скором изменении их положения, не пытался ли им втолковать, что нужны решительные и коренные перемены. Когда сам Семенов был арестован по делу декабристов, он признал, что тайная организация ставила своей главной задачей поднять политическое самосознание всего народа: «…необходимо было, — писал он в своих показаниях, — преклонить на свою сторону все государственные сословия» ¹⁰³, то есть в том числе и крестьян. Мы вправе предположить, что именно в этот курский период своей жизни Степан Семенов делал какие-то первые, скорее всего очень неуверенные, шаги по пути сближения с крепостным людом. В другом своем показании следственному комитету декабрист, правда очень сдержанно, но все же разъяснял, как он лично и его товарищи по борьбе представляли себе привлечение народа, «на свою сторону»: «…умножать, сколько можно, большее число членов, усилить просвещение, распространить политические понятия и овладеть мнением общественным» ¹⁰⁴.

Думается, что здесь, на курской земле, декабрист Семенов пытался кое-что объяснить курским крестьянам, то есть делал первую попытку распространять «политические понятия».

После полуторагодового расследования в сентябре 1823 года Семенов и его коллеги составили доклад на имя Александра I, превратив весь собранный материал в обвинительный акт против крепостничества и против самого правительства.

После отсылки доклада Семенов не вернулся в Петербург: какое-то дополнительное расследование задержало его в курских краях. Уже будучи под арестом, в одном из своих показаний он написал, что с 1822 по март 1825 года находился в Курской губернии «для произведения… следствия по секретному делу». К сожалению, мы не знаем, чем он занимался после того, как уже был составлен доклад на имя Александра I, то есть с осени 1823 по март 1825 года. Возможно, продолжал выяснять какие-то новые обстоятельства злодеяний курской Салтычихи.

У Семенова было много самых мрачных и безотрадных впечатлений после курской командировки. Разнузданный произвол царил не только в отдаленных селах, где свирепствовала Брискорн и ей подобные, но и в самом губернском центре — Курске. С. М. Семенов понимал, что только революция положит конец насилию над народом.

После трехлетнего отсутствия Степан Михайлович снова в рядах тайного общества, в кругу своих товарищей по борьбе. Вместе с ними он думает, как облегчить участь задавленного рабством крепостного люда. Ему хочется предпринять какие-то шаги немедленно, не ожидая революционного выступления.

С И. И. Пущиным и другими московскими членами С. М. Семенов долго и много говорит об освобождении дворовых людей. Наконец, при обсуждении планов Северного общества доказывает, что «ближайшая цель — освобождение крестьян, а дальнейшая — достижение представительного правления» ¹⁰⁵.

Бесспорно, что общение С. М. Семенова с курскими крепостными оказало влияние на процесс формирования его революционных взглядов.

В Курске и на курской земле жил член тайного революционного общества Федор Федорович Вадковский. Блестящий офицер, выходец из богатой аристократической семьи, поэт, композитор и выдающийся скрипач-исполнитель, Федор Вадковский служил в Петербурге, начав свою военную карьеру в одном из привилегированнейших гвардейских полков России, шефом которого был Александр I, — Семеновском. Затем по каким-то неизвестным нам обстоятельствам был переведен в 1820 году в другой гвардейский полк — Кавалергардский. В тайное общество был принят присланным с Украины в Петербург другом П. И. Пестеля А. П. Барятинским, но особых поручений от последнего не получал, а просто был сведен с членом Северного общества в Петербурге С. П. Трубецким. До приезда Пестеля Вадковский по сути бездействовал, но, когда в 1824 году в Петербурге появился сам руководитель Южной организации, Вадковский к нему «адресовался в надежде получить от него более доверия и прав». После этой встречи с Пестелем он отдаляется от Северного общества, считает себя членом Южного и выполняет поручения его руководителя ¹⁰⁶.

Во время приезда в Петербург в 1824 году П. И. Пестель осуществлял одно из своих самых сокровенных желаний: организовывал в столице филиал Южного тайного общества с тем, чтобы в решительный момент восстания поручить его членам самую важную часть плана — «заговор», то есть физическое уничтожение всех членов царской семьи. Ф. Ф. Вадковский был одним из тех кавалергардских офицеров, которые с восторгом приняли республиканскую программу южан — «Русскую правду» П. И. Пестеля; горячо откликнулся на предложение Пестеля проводить агитационную работу в армии и среди военных поселенцев.

В 1824 году в Петербурге Вадковский попал под бдительный надзор правительства. Было установлено, что он автор «возмутительных» антиправительственных стихов, что он подвергал резкой критике правительство и существующие порядки. Это он сочинял остроумные пародии на стихотворения Беранже, которые заучивались и распевались его однополчанами. Вместе с К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым Вадковский сочинил известные в декабристской среде песни «Царь наш немец русской» и «Вдоль Фонтанки-реки…».

Народный бунт, смелое цареубийство — вот те мысли, которые волновали Ф. Вадковского, К. Рылеева, А. Бестужева, когда они коллективно придумывали тексты агитационных стихов для народа ¹⁰⁷.

Вскоре Ф. Вадковскому пришлось расстаться со столицей, с товарищами по борьбе. Он был переведен из привилегированного гвардейского Кавалергардского полка в обычный армейский Нежинский конно-егерский полк «за дерзкий разговор» и «неприличное поведение». Нежинский конно-егерский полк, меняя место своего расквартирования, в сентябре 1825 года расположился в Обояни Курской губернии и очень часто нес караульную службу в Курске. Вот почему Федор Федорович обосновался в самом губернском центре.

С первых же месяцев службы в армии Вадковский находился под бдительным надзором полиции. Об этих преследованиях он писал П. И. Пестелю из Курска 3 ноября 1825 года: «С начала моего изгнания я должен был подчиниться системе слишком тягостной для моих чувств, вам известных. Я должен был умерить свой пыл, застегнуться на все пуговицы, должен был обманывать, и я это делал… за мной ходили по пятам, непрерывно следили за моим поведением, записывали имена лиц, меня посещавших, и тех, у кого я бывал, а мои начальники имели предписание следить, не пытаюсь ли я влиять на молодежь, и обо всем доносили раз в месяц» ¹⁰⁸.

Но, несмотря на это, он, по его собственным словам, «распахнул дверь перед всеми своими новыми товарищами». Но не нашел в Нежинском конно-егерском полку единомышленников. В тайное общество из однополчан никого привлечь не удалось. Поэтому-то несказанную радость для Вадковского составляли встречи со старыми товарищами по борьбе. В Курске его навестил П. Н. Свистунов, бывший сослуживец по Кавалергардскому полку, принятый в Южное общество Пестелем в Петербурге в 1824 году. Возвращаясь с Кавказа, он остановился у Вадковского на несколько дней. Свистунов сообщил своему другу, что Пестель очень обеспокоен его высылкой, но надеется, что и здесь, в армии, он развернет работу по пополнению рядов организации. Эти слова Пестеля к Вадковскому дошли как по цепочке. Пестель их передал А. В. Поджио, который ехал в Петербург, Поджио — Свистунову, а последний уже, наконец, самому Вадковскому, Свистунов привез добрые вести о деятельности ячейки Южного общества в Петербурге. Рассказывал о новых приемах в Кавалергардском полку и о большой подготовительной работе по приему в общество в Измайловском полку, также расположенном в столице ¹⁰⁹.

Эти сведения первостепенной важности Вадковский сочтет нужным переслать из Курска Павлу Пестелю.

И Свистунов, и Вадковский считали, что отсутствие у них на руках программного документа «Русской правды» очень усложняет работу по пополнению рядов тайной организации. Во время этого курского свидания оба, восстанавливая по памяти отдельные положения «Русской правды», много и долго говорили о ее содержании. А несколько позже в письме к П. И. Пестелю (от 3 ноября 1825 года) из Курска Ф. Вадковский просил у него текст «Русской правды» не только для себя лично, но и для Свистунова с тем, чтобы передать ее в распоряжение столичной организации: «Заклинаю всем, что у Вас есть самого святого, безотлагательно привести в исполнение это намерение (т. е. пересылку «Русской правды». — Л. М.). Это необходимо».

В октябрьские дни 1825 года в тайное общество Вадковским в Курске был принят его петербургский знакомый, корнет конной гвардии Федор Васильевич Барыков, который находился здесь проездом. С ним также состоялся интересный политический разговор о планах тайного общества, о его программе. Речь шла даже о связях русского тайного общества с французским и другими. Федор Вадковский заверял своего гостя, что русские революционеры намерены обратиться к французскому мыслителю Бенжамену Констану и просить его написать заранее конституцию для России, которая и будет введена тотчас же после завершения подготавливаемого переворота. Вадковский хорошо знал, что конституция будет разработана его товарищами по борьбе, но говорил о Бенжамене Констане вновь принятому Барыкову, чтобы подчеркнуть вес и значимость тайного общества. Когда шло следствие по делу декабристов, арестованный Барыков воспроизвел некоторые небезынтересные подробности своих бесед с Вадковским. «Описав мне положение России, представил (Вадковский. — Л. М.) мне картину будущего и надежду, полагаемую на представительное правление, столь пленительными красками, спросил меня, взявши за руку: «Не правда ли, что вы разделяете мои мысли?» На что я отвечал, ответствуя пожатием руки, что разделяю оные и полагаю, что конституция могла бы России доставить благоденствие» ¹¹⁰.

Барыков обещал тогда в Курске сделать свой петербургский дом местом встреч членов тайного общества. Вадковский известил об этом П. И. Пестеля в том же письме от 3 ноября 1825 года. Расставаться с Барыковым никак не хотелось. Провожая его из Курска, Федор Федорович решил проехать с ним несколько станций, чтобы закончить разговор. Барыков увез с собой записку к П. Н. Свистунову, который должен был приобщить его к делам тайного общества в столице.

Примерно так же был принят в тайную организацию и другой знакомый Вадковского, девятнадцатилетний молодой человек фанен-юнкер Нарвского драгунского полка Федор Яковлевич Скарятин. Ехал он через Курск из Киева, остановился у Вадковского, вступил здесь в тайное общество и обещал проводить агитационную работу среди офицеров 4-го пехотного корпуса, которым командовал А. Г. Щербатов, родной дядя Скарятина. Между прочим, в этом же 4-м пехотном корпусе служил старейший член декабристских организаций, один из директоров Северного общества С. П. Трубецкой. Казалось бы, Вадковский должен был молодого, вновь принятого члена общества адресовать С. П. Трубецкому, но медлительность, нерешительность Трубецкого и его расхождение с Пестелем по тактическим и программным вопросам привели к тому, что Вадковский, наоборот, просил Скарятина действовать самостоятельно и не входить в контакт с Трубецким.

Об этом приеме Скарятиня и о своих ему поручениях Ф. Вадковский писал П. И. Пестелю: «Наконец, третий (Скарятин. — Л. М.) был принят лишь для получения сведений о корпусе своего дяди, который будет вскорости по соседству с нашим. Я строго наказывал ему, между прочим, не открываться Трубецкому, который своим равнодушием может вредно повлиять на его молодое сердце» ¹¹¹.

В Курске произошла встреча Ф. Ф. Вадковского с одним из старейших членов организации П. X. Граббе. Вадковский познакомился с ним по совету одного из активных членов Южного общества Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Матвей Иванович, брат Сергея, встречавшийся с Граббе в Петербурге в 1824 году, также говорил о нем как о человеке, преданном революционному делу ¹¹².

Граббе находился под бдительным надзором. Его блестящая служебная карьера неожиданно оборвалась еще в 1822 году. Эта перемена была тем более удивительна, что в высших военных кругах он считался человеком беспримерной храбрости и мужества, которые проявились еще в годы Отечественной войны и в заграничных походах. Граббе пользовался уважением М. И. Кутузова и М. Б. Барклая-де-Толли, высоко ценил его способности А. П. Ермолов.

В 1822 году Граббе был отстранен от командования Лубенским полком и уволен со службы с такой официальной мотивировкой: «За противные чинопочитанию поступки» и за то, что «весь полк заразил духом неповиновения» ¹¹³.

Пережив очень тяжелые времена, он все же добился разрешения вернуться на службу и попал в Северский конно-егерский полк, который осенью 1825 года оказался в Курске.

Между Вадковским и Граббе произошел разговор о деятельности тайного общества и о перспективах его борьбы, Точки зрения обоих собеседников по многим вопросам не совпадали. Очень скупые сведения об этой встрече дает сам Вадковский в том же курском письме к Пестелю: «Я явился к нему, но не нашел в нем человека, мне нужного. Может быть, разница в чинах и летах несколько мешала нашему разговору в желательном для меня смысле. Впрочем, мыслит он правильно, но этого не всегда достаточно».

Покидал Вадковский Граббе с чувством разочарования, так как для успеха дела, по его мнению, была нужна не холодная сдержанность, даже с трезвыми и правильными суждениями, а смелая решительность, энтузиазм, которые бы увлекли других.

Из Обояни, где расположился полк, в котором служил Вадковский, и из Курска, где он жил, совсем не трудно было добраться в Белгород, к родной бабушке графине А. Р. Чернышевой. У нее Вадковский знакомится с Яковом  Булгари (управляющий ее имением) и узнает о его связях с борющимися греческими повстанцами. Из членов этой семьи Ф. Ф. Вадковский выделяет сына Якова Булгари девятнадцатилетнего Николая. Их первый разговор о тайном обществе произошел в доме А. Р. Чернышевой в Белгороде ¹¹⁴.

Окончательно же Николай Булгари был принят в Южное общество в Курске на квартире Вадковского, о чем последний сообщил Пестелю. Следственные дела в какой-то мере позволяют установить основное направление бесед этих двух молодых людей, страстно мечтавших о счастье своего отечества. Вадковский доказывал своему слушателю, что самое большое счастье для народа жить с республиканским устройством. И «несколько раз, — по словам самого Вадковского, — упоминал графу Булгари о республике Американских Соединенных Штатов, прибавляя, что оные дают собой пример народного благоденствия государствам Европы» ¹¹⁵. Тогда же Николай Булгари слушал заверение своего пылкого собеседника, «что благоденствие России требует какой-нибудь перемены в законах… и введения в государстве конституции» ¹¹⁶.

Вадковский рассказывал о планах обществ покончить с царствующей династией и говорил, что нужно «истребить всю царскую фамилию в один день, сделать республику… и помогать грекам» ¹¹⁷.

Николай Булгари услышал, что эти смелые мечты чуть было не осуществились в 1824 году в Петербурге, когда Вадковский должен был убить Александра I из «духового ружья» прямо во дворце во время бала или во время прогулки в парке. Федор Федорович рассказывал своему собеседнику об известном плане выступления 1824 года, который предложил Матвей Муравьев-Апостол, получив ложные сведения об аресте его брата Сергея Ивановича. В 1824 году этот план разрабатывался в среде кавалергардских офицеров, среди которых был и Ф. Вадковский.

Вся деятельность тайного общества была представлена Николаю Булгари очень значительной. Вадковский утверждал, что в момент восстания на штурм самодержавия во главе с членами организации пойдут 30 или 40 тысяч человек ¹¹⁸, говорил о больших надеждах на польское тайное революционное общество, которое будет действовать согласованно с русскими. Вадковский был горячим сторонником пропаганды идей тайной организации не только в армии, но и среди других слоев русского общества. Показания Николая Булгари представляют в этом плане большой интерес: «Для достижения своих намерений оно (тайное общество.— Л. М.) старалось о распространении своих членов во всех местах России, а особливо в военных поселениях» ¹¹⁹.

Со слов того же Вадковского Булгари знал, что тайное общество должно было «распространить отрасли свои как между военными, так и гражданскими лицами».

Рассказывая об этих встречах, Н. Булгари сообщает новую, ранее не известную подробность о революционной деятельности Вадковского. Оказывается, обсуждая план распространения идей тайного общества среди населения, Вадковский написал текст «прокламации», к сожалению, нам не известный. О наличии этого документа Булгари вспоминает несколько раз в своих показаниях следствию. В одном из них он писал: «Знаю только, что Вадковский сочинил какую-то бумагу, которую он мне показывал в г. Курске. Эта бумага не иное что было, как на маленьком лоскуточке очень мелко что-то писанное» ¹²⁰.

Когда Николай Булгари выезжал из Курска в Петербург, то имел от Вадковского поручение встретиться с членами столичной организации. По возвращении из столицы он, остановившись на курской квартире своего друга, информировал его о делах Северного общества.

Однако, принимая таких молодых людей, как Скарятин, Барыков, Николай Булгари, Вадковский не обольщался насчет их деловых качеств, не рассчитывал, что они окажут большую пользу революционному делу, о чем он писал Пестелю, но все же надеялся использовать их на второстепенных ролях в качестве связных.

Из Курска Ф. Ф. Вадковский ездил в Тагино Орловской губернии к своему дяде Г. И. Чернышеву. Сюда 19 сентября 1825 года на четыре месяца в отпуск приехал к отцу его двоюродный брат Захар Григорьевич Чернышев, ротмистр Кавалергардского полка. Он также связал свою судьбу с революционным движением в России и принадлежал к числу членов, входящих в филиал Южного общества в Петербурге ¹²¹.

З. Г. Чернышев приезжал и в Курск. По его словам, Вадковский во время тагинских и курских встреч говорил о самом сокровенном, «открыл ему, когда общество распространится, тогда предполагается действовать силою оружия и войск, а в случае сопротивления со стороны императора уничтожить его особу и царствующий дом» ¹²². Говорил тогда Вадковский своему другу и брату о надеждах на участие в предстоящих событиях военных поселенцев, о необходимости усилить работу в их среде.

В Тагине Ф. Ф. Вадковский встретился с прапорщиком Московского пехотного полка Владимиром Сергеевичем Толстым, тоже очень юным, 19-летним молодым человеком, страстно влюбленным в родную сестру Захара Чернышева Елизавету Григорьевну. После довольно откровенной беседы выяснилось, что он тоже член Южного общества, что также был принят в 1824 году в Москве другом П. И. Пестеля А. П. Барятинским. Федор Вадковский пригласил В. С. Толстого в Курск, где их разговор о делах тайного общества был продолжен. От него Вадковский узнал новость первостепенного значения: отставной офицер лейб-гвардии гусарского полка граф В. А. Бобринский, один из богатейших людей России, находившийся в родстве с царствующим домом (он был родным внуком Екатерины II от ее неофициального брака с Григорием Орловым), вступил в тайное общество и готов пожертвовать большую сумму денег для основания типографии, которая  будет печатать нелегальную литературу ¹²³. В связи с этим предложением Бобринского Вадковский начал разрабатывать и строить планы, как организовать и само печатание, и распространение нелегальной литературы.

Ф. Ф. Вадковского всегда очень занимал вопрос о связях членов организации. Он считал, что участники движения должны быть в курсе всех важнейших дел не только в тот момент, когда настанет время действовать, но и в период подготовки к восстанию. Выделить связных ему казалось очень важным. Тогда же В. С. Толстому он высказал свою сокровенную мысль о тайной переписке между членами общества «посредством молока» ¹²⁴.

Планами об организации тайной типографии, об усилении работы в военных поселениях, об организации отряда связных он делился и с П. И. Пестелем в письме от 3 ноября 1825 года из Курска. Очень ярко характеризует отношение Вадковского к делам тайного общества и к П. И. Пестелю его подпись под этим письмом: «На жизнь и смерть преданный с уважением и почтением Ф. Вадковский».

Но в то время, когда Ф. Вадковский с такой неукротимой энергией боролся за усиление и укрепление тайного революционного общества в России, над всей организацией уже нависла опасность. Исходила она от унтер-офицера 3-го Украинского уланского полка, англичанина по национальности, И. В. Шервуда. Около 6 лет он служил в военных поселениях, мечтая сделать карьеру. Довольно свободные и не всегда осторожные разговоры Ф. Вадковского о правительстве вызвали у него подозрение, и он решил прикинуться, что всецело разделяет его убеждения. Будучи свидетелем доверительного разговора Вадковского с Николаем Булгари, Шервуд заявил, что ему известно о существовании общества. Вадковский принял его в тайную организацию. Летом 1825 года предатель Шервуд написал донос и при помощи Аракчеева получил аудиенцию у Александра I. После этого ему предоставляют годовой отпуск и поручают разоблачить деятельность всей организации. Одна из курских встреч провокатора с Вадковским воспроизведена Шервудом в его показаниях следственному комитету. Он прежде всего обрадовал Вадковского тем, что получил отпуск и может свободно разъезжать и выполнять поручения тайного общества. Тогда же он вручил фиктивный список новых членов организации в военных поселениях, якобы принятых им, где значились 2 генерала и 47 офицеров. Вадковский, по словам Шервуда, после этого «вскочил с постели, обнимал его и хвастал, что предприятие их сверх чаяния идет весьма хорошо» ¹²⁵. Шервуд преднамеренно провоцировал Вадковского на разговоры о цареубийстве. Ему удалось узнать о существовании тайного общества в Польше и о том, что оно берет на себя уничтожение великого князя Константина. Шервуд настоятельно добивался в провокационных целях, чтобы Вадковский заполучил «Русскую правду» Пестеля. Вадковский поверил Шервуду и вместо Николая Булгари послал его с письмом к Пестелю. Заполучив письмо Вадковского из Курска от 3 ноября 1825 года, он передал его правительству, продолжая плести и в дальнейшем сеть интриг.

13 декабря 1825 года Вадковский был в Курске арестован. Так оборвалась в нашем городе деятельность этого видного участника движения декабристов.

С Курском и Курским краем были связаны декабристы В. Ф. Раевский, братья А. И. и П. И. Борисовы, Н. Ф. Заикин, А. Е. Мозалевский и М. Н. Паскевич.

Владимир Федосеевич Раевский — сын курского помещика, старооскольского предводителя дворянства Федосия Михайловича Раевского, который постоянно жил в Фатеже. Разумеется, будущий декабрист нередко бывал в Курске — и в детские и в зрелые годы, когда приезжал в родительский дом. Он получил хорошее по тому времени образование в Московском университетском благородном пансионе.

Во время Отечественной войны 1812 года В. Ф. Раевский принимал участие во многих сражениях, был в заграничных походах русской армии и возвратился из-за границы в Россию только в 1816 году, но очень скоро вышел в отставку, так как не пожелал служить в армии, где господствовала палочная дисциплина.

Впоследствии он писал об этом: «Железные кровавые когти Аракчеева сделались уже чувствительны повсюду. Служба стала тяжела и оскорбительна. Грубый тон новых начальников и унизительное лакейство молодым корпусным офицерам было отвратительно… Требовалось не службы благородной, а холопской подчиненности. Я вышел в отставку…» ¹²⁶.

С такими настроениями приезжает В. Ф. Раевский к родным в наши края. Но отец настаивает на его возвращении в армию, и с 1818 года Раевский снова на службе. Вскоре он вступает в тайное революционное общество, становится одним из выдающихся деятелей движения декабристов, являясь вначале членом Союза благоденствия, а затем Южного общества.

В. Ф. Раевский развернул большую агитационную работу среди солдат 16-й пехотной дивизии, расположенной в районе Кишинева. Но задолго до восстания, еще в 1822 году, его арестовали, поэтому-то Раевского называют «первым декабристом» или «декабристом без декабря». П. И. Пестель придавал исключительно важное значение деятельности нашего земляка. Разрабатывая планы революционного восстания в декабре 1825 года, он намеревался начать выступление с освобождения Раевского из крепости.

Вдохновенный поэт, друг А. С. Пушкина, В. Ф. Раевский оставил значительное литературное наследство. Его не сломили томительное тюремное заключение, каторга и ссылка. Ему принадлежат агитационные документы, написанные до ареста: «О солдате» и «О рабстве крестьян», в которых он клеймит самодержавно-крепостнический строй России. В произведении «О рабстве крестьян», например, есть такие обличающие строки: «…кто дал человеку право называть человека моим и собственным? (Курсив в подлиннике.—Л. М.). По какому праву тело и имущество и даже душа оного может принадлежать другому? Откуда взят этот закон торговать, менять, проигрывать, дарить и тиранить подобных себе человеков? Не из источника ли грубого неистового невежества, злодейского, скотских страстей и бесчеловечья? Взирая на помещика русского, я всегда воображаю, что он вспоен слезами и кровавым потом своих подданных, что атмосфера, которою он дышит, составлена из вздохов сил несчастных…».

«Какое позорище для каждого патриота видеть вериги, наложенные на народ правом смутных обстоятельств и своекорыстия».

Изобразив в этом произведении картину страданий русского народа, В. Ф. Раевский делает революционный вывод: «Граждане! Тут не слабые меры, но решительный и внезапный удар!» (Курсив в подлиннике.— Л. М.). Далее приводятся материалы, раскрывающие «преступления дворян против крестьян». В. Ф. Раевский рассказывает о таких фактах, которые ему пришлось наблюдать собственными глазами в своих родных краях: «Презренное и гнусное заведение сералей сделалось с некоторого времени обыкновением подлых дворян русских. Крестьянин, не уверенный в собственности приобретенного им имущества, равно не уверен в принадлежности себе жены и юных дочерей своих. Единственное достояние его, семейство, делается часто жертвой гонений. Наружная красота жены требует отдачи его в солдаты, красота дочери лишает его семейных удовольствий, ибо от него насильственно отрывают подругу его старости. И тогда, как бедный селянин в Курской и Воронежской губернии (я видел часто старцев в сединах) трудится в кровавом поте лица без отдыха для того, чтобы прелюбодей господин имел способы купить хорошее платье наложнице своей, его дочери! Отсюда начинается развращение нравов, каждое семейство крестьян встречает и провожает солнце в печали».

Не менее страстная разоблачительная характеристика всего крепостного строя содержится в стихотворениях декабриста и в его смелых показаниях во время следствия. Он говорил следственной комиссии, что все положения из сочинения «О рабстве крестьян» правильны и их он может подтвердить действительными примерами из жизни, что в России явно торгуют людьми. И опять же приводил факты из жизни курских помещиков, не щадил даже собственного отца, который также покупал крепостных порознь, отрывая их от родных семей, попирал нормы человеческой морали. «А что помещики торгуют людьми… я могу представить много примеров,— писал Владимир Федосеевич,— но ограничусь несколькими:
 1. Покойный отец мой купил трех человек порознь от разных лиц и в разные времена: кучера, башмачника и лакея.
 2. Помещик Гринев, сосед мой в 7 верстах, порознь продавал людей на выбор из двух деревень» ¹²⁷. Как видим, и помещик Гринев, совершавший выгодные сделки при продаже крепостных, принадлежал к курскому дворянству.

Во время следствия В. Ф. Раевскому были брошены упреки, что в произведениях «О рабстве крестьян» говорится о развратных помещиках, которые имеют серали, и что это клевета, не соответствующая действительности. Тогда в своих ответах следственной комиссии В. Ф. Раевский снова привел истинные и неопровержимые факты, очевидцем которых он был в Курском крае.

В Курске и на курской земле В. Ф. Раевскому не пришлось развернуть свою революционную деятельность, но факты возмутительного произвола, которые ему пришлось наблюдать в родных краях, оказали огромное влияние на формирование его революционных взглядов.

Петр и Андрей Борисовы были основателями совершенно самостоятельной декабристской организации Общества соединенных славян, слившегося с Южным обществом в сентябре 1825 года. Для их деятельности характерны революционная последовательность и демократизм. В Мирополье, которое тогда входило в границы Курской губернии, жил их отец, занимавшийся разработкой архитектурных проектов для местных помещиков. Оба брата приезжали сюда во время непродолжительных отпусков, бывали и в Курске. Андрей Борисов, выйдя в отставку, жил у отца, помогал ему в работе.

Когда Андрей Борисов жил у отца, он поддерживал переписку с братом Петром и с товарищами по тайному обществу. Незадолго до восстания Черниговского полка он был вызван в Киев для свидания с Бестужевым-Рюминым. Андрей должен был снова вернуться на военную службу и принять активное участие в деятельности тайного общества. Восстание Черниговского полка застало его на пути из Киева, где ему не удалось встретиться с Бестужевым. Оттуда он выехал в Новгород-Волынск к брату.

Андрей Иванович Борисов в дни восстания Черниговского полка делал отчаянную попытку мобилизовать силы и помочь черниговцам. Но после безуспешных разъездов по воинским частям и разгрома восстания он возвратился к отцу, который тогда работал в деревне Буймир Лебединского уезда Харьковской губернии, расположенной совсем близко от Мирополья, и был там арестован ¹²⁸. Так как постоянным местожительством Андрея Борисова считалось Мирополье Курской губернии, то приказ об его аресте был дан курскому губернатору. Жандармы повезли А. И. Борисова в Курск, а отсюда в Петербург.

Декабрист Николай Федорович Заикин был сыном курского губернского предводителя дворянства, являвшегося владельцем небольших земельных владений, расположенных в Фатежском, Щигровском, Старобельском и других уездах ¹²⁹. Ему не пришлось бывать в родных краях после вступления в тайное общество, так как он был принят в организацию в конце 1824 года и до самого ареста жил на Украине. Н. Ф. Заикин в самое тревожное время, в канун восстания и арестов, вместе с другими членами Южного общества надежно спрятал программный документ — «Русскую правду». Александр Евтихиевич Мозалевский, сын помещика с. Ольшанец Фатежского уезда Курской губернии, был одним из активных участников восстания Черниговского полка, поднятого на Украине в декабрьские дни 1825 года под руководством Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Это он в ночь с 30 на 31 декабря 1825 года в Василькове был поставлен вместе с солдатами для охраны восставшего полка у Богуславской заставы, где, арестовав двух жандармов, забрал бумаги и 1100 рублей денег, затем доставил арестованных С. И. Муравьеву-Апостолу ¹³⁰.

Именно А. Е. Мозалевскому было дано ответственнейшее задание — возглавить разведку черниговцев в Киеве, выяснить обстановку и возможность продвижения туда восставшего полка. Направляясь в Киев с таким важным поручением, он должен был вместе со своими четырьмя товарищами распространить в городе «Православный катехизис» — агитационный документ, авторами которого были С. И. Муравьев-Апостол и М. П. Бестужев-Рюмин. Но, арестованный в Киеве, он, к сожалению, не смог выполнить этого задания. Власти не забыли, что Мозалевский «содействовал добровольно, с оружием в руках» восстанию Черниговского полка. И за это он был приговорен к смертной казни, правда, затем замененной вечной каторгой. Позже срок пребывания его на каторге был сокращен до 15 лет, а затем до 13 ¹³¹.

Если во время пребывания Федора Вадковского в Курске ему не пришлось познакомиться с А. Е. Мозалевским, то в Сибири в тюрьме Петровского завода они сделали исключительно важное для истории движения декабристов дело. Участники восстания Черниговского полка В. Н. Соловьев, А. А. Быстрицкий и наш земляк А. Е. Мозалевский восстановили по памяти все подробности революционного похода черниговцев. С их слов Ф. Ф. Вадковский записал рассказ о тех событиях под названием «Белая Церковь».

Михаил Николаевич Паскевич был сыном курского вице-губернатора, получил хорошее домашнее образование, затем слушал курс лекций в курской гимназии. В семье его готовили к военной карьере.

В 1824 году, уже будучи в армии, во время летнего сбора войск под Белой Церковью М. Н. Паскевич сблизился с С. И. Муравьевым-Апостолом и М. П. Бестужевым-Рюминым. Но только в 1825 году во время летнего лагерного сбора войск под местечком Лещино (недалеко от Житомира) он был принят в состав Васильковской управы. Паскевич стал неизменным участником многих совещаний офицеров, готовившихся к революционному восстанию. Во время следствия он признался, что испытал на себе огромное влияние пламенных революционных речей Бестужева-Рюмина: «…он (Бестужев-Рюмин.— Л. М.) со всегдашним своим ропотом противу правительства и начальства, как оратор всегда почти говорил один, рассуждая часто, как должны быть воспитаны молодые люди, как должны вольно мыслить, и, наконец, как должны стараться свое отечество освободить из-под ига, его угнетающего, говоря также, что Россия первая, может быть, подаст пример и другим державам, и все сие прикрашивая такими как бы патриотическими чувствами, что, признаюсь, несколько раз заставлял убеждаться моих слушателей и меня» ¹³².

М. Н. Паскевич увлекался поэзией, сам сочинял стихи, читал и заучивал свободолюбивые произведения А. С. Пушкина. Во время следствия вынужден был признаться, что революционные мысли родились у него и от прочитанных книг, и «от встречи с людьми такого мнения, а более от чтения вольных сочинений господина Пушкина» ¹³³.

М. Н. Паскевич много размышлял над судьбами родины, и над тем, какое значение для хода исторического процесса имеет уничтожение царствующей династии. Доказательством этого является его перевод с французского стихотворения, посвященного рабочему Лувелю, убившему в 1820 году герцога Беррийского, претендента на французский престол.

М. Н. Паскевич для следственной комиссии записал эти стихи на французском языке. Вот их содержание в переводе:

Но несмотря на свободолюбивые суждения М. Н. Пашкевича, Бестужев-Рюмин, приняв его в общество, был с ним осторожен, скупо рассказывал о составе организации, не познакомил с текстом программного документа, считая, что Паскевича еще нужно проверять, и не ошибся в этом. Когда вспыхнуло восстание Черниговского полка, то М. Н. Паскевич бездействовал. У него не хватило мужества провести агитационную работу в принца Оранского гусарском полку, где он служил и который был направлен на подавление восставших. Паскевич был участником разгрома черниговцев. Он, боясь, чтобы не узнали о его связях с тайным обществом, беспрекословно выполнял распоряжения начальства. От его революционных убеждений в тяжелые дни испытаний не осталось и следа. Все это было учтено, и он понес очень легкое наказание. Отсидев всего несколько месяцев в Петропавловской крепости, уже 7 июля 1826 года М. Н. Паскевич был переведен в Иркутский гусарский полк. С 1835 года после отставки постоянно жил в г. Тиме Курской губернии ¹³⁵.

Когда шло следствие по делу декабристов, члены следственной комиссии довольно часто слышали о Курске и Курской губернии. Шервуд подробно рассказал о своих встречах в Курске с Вадковским. К тому же и сами декабристы были убеждены в том, что Федор Вадковский не бездействовал в нашем городе. Поэтому совсем не случайно 10 апреля 1826 года следственная комиссия задала декабристу Василию Давыдову такой вопрос: «Когда полковник Пестель был арестован, то вы рассказывали штабс-капитану Поджио, что правительство открыло тайное общество, в Курске существовавшее. Поясните, какое именно общество существовало в Курске, кто принадлежал к оному, какая была цель его и когда было открыто правительством» ¹³⁶.

Следственная комиссия явно преувеличивала, отдельного тайного общества в Курске не было, но здесь, как мы видели, проходила деятельность некоторых первых русских революционеров.

Дело декабристов не погибло. И в ближайшие после восстания годы, несмотря на жесточайшие репрессии, действовали их последователи. Так, в Курске родственники декабриста Владимира Федосеевича Раевского — Василий, Петр и Григорий Раевские — решили в 1830-1831 годах возобновить тайное общество, хотели связаться с опальным декабристом Михаилом Федоровичем Орловым, установить связи с отбывавшим наказание в Сибири В. Ф. Раевским. Ими был разработан план цареубийства. Осуществить его хотел курский помещик Боев, как он заявлял, «для пользы общества». С Раевскими, как удалось установить следствию, были связаны ротмистр Юрьев, капитан Ушаков, поручик Колычев, лекарь Адам, подпоручик Коробков, поручик Языков, уже упоминавшийся помещик Боев, братья штабс-ротмистр и поручик Павловы, а также другие дворяне.

В руки следователей попало стихотворение Петра Раевского, которое начиналось, как гласит следственный документ, «именами злодеев Бестужева, Муравьева, Каховского и Рылеева», — «Рассуждение Петра Раевского о вольнодумстве» и письмо В. Ф. Раевского из Сибири.

Жандармский подполковник Смоляк, расследовавший деятельность этого кружка, сделал верное заключение, что тайное общество в Курске было не чем иным, как продолжением деятельности декабристов. «…Существо оных (собраний. — Л. М.), — писал Смоляк, — заключает в себе не новое како-либо умышление, но остатки прикосновенности лиц к происшествию 14 декабря 1825 года» ¹³⁷.

Последующие поколения революционеров продолжали революционную борьбу, начатую декабристами.

Таковы некоторые странички из истории города Курска первой половины XIX века, которые вплетаются в историю нашей родины.

1 Восстание декабристов (далее ВД), т. IV. М.—Л., 1927, стр. 91.
2 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 38, стр. 367.
3 Государственный  архив  Курской области (далее ГАКО), ф. 567, д. 163, с. в № 7, оп. 1.
4 См.: Фадеев А. В. Идейные связи и культурная жизнь народов в дореформенной России. М., 1966, стр. 5—9.
5 Труды Курского губернского статистического комитета, вып. II, Курск, 1866, стр. 5.
6 ГАКО, ф. 60, оп. 5, ед. хр. 1, журналы палаты уголовного суда. 1821 г., лл. 272об., 273, 273об.
7 ГАКО, ф. 60, оп. 5, ед. хр. 1, журналы палаты уголовного суда. 1821 г., лл. 609об.—612.
8 См.: ГАКО, ф. 60, д. 2, св. 9, 1825 г., л. 65.
9 См.: ГАКО, ф. 60, д. 2, св. 9, 1825  г., л. 713об.
10 См.: ГАКО, ф. 60, с. 115, 1847 г., д. 1, оп. 7, лл. 753—761об.
11 ГАКО, ф. 567, св. 10, лл. 7, 11—26, 43, об.
12 «Красный архив», т. 3 (28), 1928, Публикация Б. П. Козьмина. Стихотворение Д. И. Писарева на открытие памятника Николаю I, стр. 230.
13 «Русская старина», № 11, 1898 г. — С. Д. Слатин. М. Н. Муравьев губернатором в Курске, стр. 281.
14 ГАКО, ф. 567, д. 50, св. 2, л. 2.
15 «Русская быль», т. VII. Эпоха Николая  I. М., 1910, стр. 44.
16 «Колокол», 15 июня 1860 г., № 76, стр. 631, и 1 сентября 1860 г., № 80, стр. 663.
17 Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева. М., 1958, стр. 87.
18 «Русская старина», № 11, 1898 г.— С. Д. Слатин. М. Н. Муравьев губернатором в Курске, стр. 279—285.
19 «Русская быль», т. VII, Эпоха Николая I. М., 1910, стр. 170.
20 «Русская быль», т. VII, Эпоха Николая I. М., 1910, стр. 170.
21 «Исторический вестник», год 31, т. СХХI. Ив. Телешов. Император Николай I в Курске в 1842 году, стр. 153.
22 Щепкин М. С. Записки. Письма. Современники о М. С. Щепкине. М., 1952, стр. 123.
23 Из истории Курского края. Об. документов. Воронеж, 1965, стр. 216—218.
24 См.: Игнатович И. И. Крестьянское движение в России в первой четверти XIX в. М., 1963, стр. 255—265. Там же см. подробно и о других крестьянских выступлениях в Курской губернии.
25 «Курские губернские ведомости», № 4, 1840 г., стр. 2.
26 «Русская быль», т. VII, 1910, Эпоха Николая I, М., стр. 109—110.
27 «Колокол», выпуск III, 1860, Лондон. М., изд. АН СССР, 1962, стр. 607.
28 «Колокол», выпуск I, 1857—1858, Лондон, листок № 12, 1 апреля 1858 г. М., изд. АН СССР, 1962, стр. 92.
29 Щепкин М. С. Записки. Письма. Современники о М. С. Щепкине. М., 1952, стр. 124.
30 См.: Дружинин Н. М., указ, соч., т. 11, стр. 91.
31 См.: Памятная книжка Курской губернии на 1860 г. Курск, 1860, стр. 170. См. таблицу «Наличное число жителей по сословиям за 1859 год. Курск».
32 «Ученые записки Курского государственного педагогического института», вып. 2, Курск, 1949; Самсонов В. И. «Курская Коренная ярмарка», стр. 114.
33 См.: Щепкин М. С. Записки, стр. 120, 121, 122, 128, 129.
34 См.: Памятная книжка Курской губернии на 1893 г. Курск; Гусаковский А. Страничка из истории Курской гимназии, стр. 1—18.
35 См.: Фадеев А. В. Идейные связи и культурная жизнь народов дореформенной России. М., 1966, стр. 32—33.
36 См.: «Курские губернские ведомости» от 3 мая 1853 г., № 18, стр. 130—131.
37 «Курские губернские ведомости» от 29 ноября 1858 г., № 48, стр. 357—360.
38 См.: «Колокол», 1962; Огарев Н. П. вып. III. 1860 г., Лондон; М., изд. АН СССР, Комиссии для составления положений о крестьянах, стр. 572.
39 Фадеев А. В. Идейные связи и культурная жизнь народов дореформенной России. М., 1966, стр. 53.
41 См.: Труды Курского губернского статистического комитета, вып. II, Курск, 1866, стр. 20.
42 См.: Памятная книжка Курской губернии на 1860 г. Курск, 1860, стр. 149, 252.
43 См.: ГАКО, ф. 1555, оп. 1, д. 60. Коллекция документов XVII—XIX вв. Описание городов и других примечательных мест Курской губернии, лл. 4об., 5.
44 См.: ГАКО, ф. 4555, оп. 1, д. 60. Коллекция документов XVII—XIX вв. Описание городов и других примечательных мест Курской губернии, л. 5.
45 Там же, л. 4об.
46 См.: «Ученые записки Курского государственного педагогического института», вып. 2, Курск, 1949; Самсонов В. И. Курская коренная ярмарка, стр. 110, 112.
47 См.: там же, стр. 119.
48 См.: «Исторический вестник», т. XXII, январь 1887 г. Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого, стр. 267.
49 См.: Очерки по истории русской журналистики и критики, т. I. Л., 1950; Орлов В. Н. Н. А. Полевой и «Московский телеграф», стр. 256.
50 Белинский В. Г. Статьи и рецензии (1843—1848), т. III. М., 1948, стр. 157, 162.
51 Володин А. И. Начало социалистической мысли в России. М., 1966, стр. 53—54.
52 Белинский В. Г. Указ, соч., стр. 165.
53 «Исторический вестник», т. XXII, январь 1887 г. Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого, стр. 267, 268, 275.
54 «Труды Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии», вып. II, Курск, 1915; Златоверховников Н. Краткий обзор некоторых, сохранившихся в Курской губернии письменных и вещественных памятников Отечественной войны 1812 года, стр. 100.
55 «Исторический вестник», т. XXVIII, 1887, Записки Ксенофонта Алексеевича Полевого, стр. 30.
56 Там же, стр. 50—56.
57 См.: Орлов В. Н. Указ, соч., стр. 257.
58 См.: Памятная книжка Курской губернии на 1860 г. Курск, 1860, стр. 170—255.
59 «Труды Курского губернского статистического комитета», вып. II. Курск, 1866, стр. 198.
60 Там же, стр. 177—178.
61 ГАКО, ф. 1555, оп. 1, д. 60. Коллекция документов XVII—XIX вв. Описание городов и других примечательных мест Курской губернии, л. 6.
62 Цит. по Фадееву А. В. Идейные связи и культурная жизнь, народов дореформенной России. М., 1966, стр. 8.
63 ГАКО. ф. 1555, оп. 1, д. 60. Коллекция документов XVII—XIX вв. Описание городов и других примечательных мест Курской губернии (рукопись неизвестного автора), л. 4.
64 См.: «Курские губернские ведомости», № 23, 8 июня 1857 г., стр. 1.
65 Дружинин Н. М. Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева, т. II. М., 1958, стр. 130—131.
66 См.: «Труды Курского губернского статистического комитета», вып. II. Курск. 1866, стр. 185.
67 ГАКО. ф. 1555, оп. I, д. 60. Коллекция документов XVII—XIX вв. Описание городов и других примечательных мест Курской губернии, лл. 6об., 7, 7об.
68 Курские губернские ведомости», № 38, 21 сентября 1857 г., стр. 380.
69 Памятная книжка Курской губернии на 1860 г. Курск, 1860, стр. 146.
70 Танков А. А. Исторический очерк Курской Мариинской женской гимназии (1861—1911). Курск, 1911, стр. 1.
71 Боград В. Журнал «Современник», 1847—1866 гг. Л., 1959, стр. 326.
72 «Курские губернские ведомости», № 12, 13 от 12 и 29 марта 1858 г.
73 См.: «Курские губернские ведомости», № 23 от 8 июня 1857 г.
74 Щепкин М. С. Указ, соч., стр. 11, стр. 127—128.
75 Щепкин М. С. Указ, соч., стр. 127—128.
76 Восстание декабристов, т. XI. М., 1954, стр. 197.
77 «Труды Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии», вып. II. Курск, 1915; Златоверховников Н. Краткий обзор некоторых сохранившихся в Курской губернии письменных и вещественных памятников Отечественной войны 1812 года, стр. 97.
78 Из истории Курского края. Сборник документов и материалов. Центр.-Черноземн. кн. изд., Воронеж, 1965, стр. 223.
79 ГАКО, ф. 33, оп. 2, ед. хр. 576 (третья экспедиция), лл. 3, 4.
80 ГАКО, ф. 1, д. 8741, лл. 23 и 23об., 27, 30. Курск, 1915, стр. 49—50. Курск, 1915, стр. 49—50.
81 См.: Из истории Курского края. Воронеж, 1965, стр. 227.
82 Из истории Курского края. Воронеж, 1965, стр. 224.
83 «Труды Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии», вып. II.
84 Из истории Курского края. Воронеж, 1965, стр. 226.
85 Из истории Курского края. Воронеж, 1965, стр. 224.
86 «Труды Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии», вып. II.
87 Из истории Курского края. Воронеж, 1965, стр. 226.
88 «Труды Курской Губернской Ученой Архивной Комиссии», вып. II. Курск, 1915, стр. 56—57.
89 См.: Из истории Курского края. Воронеж, стр. 226—227.
90 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 23, стр. 398.
91 В. Д.,  т. IV. М. —Л., 1927, стр. 105.
92 См.: «Ученые записки», вып. XXVI (исторический цикл). Курск, 1966; Медведская Л. А. Декабристы на курской земле, стр. 26—66.
93 См. об этом: Нечкина М. В. Движение декабристов, т. 1. М., 1955, стр. 101.
94 См.: Записки, статьи, письма декабриста И. Д. Якушкина, редакция и комментарии С. Я. Штрайха. М., 1951, стр. 562.
95 См. В. Д., т. IV, стр. 292, и Нечкина М. В. Движение декабристов, т. 1, стр. 288.
96 См.: Чернов С. Н. У истоков русского освободительного движения. Саратов, 1960, стр. 21—22.
97 ГАКО, ф. 1600, оп. 1, ед. хр. 1, д. 1, л. 6.
98 См.: ГАКО, ф. 1600, оп. 1, ед. хр. 1, д. 1, лл. 270 и 271об.
99 Там же, д. 2, ед. хр. 2, л. 3об.
100 Там же, д. 19, ед. хр. 14, лл. 83 и 83об.
101 Там же, д. 7, ед. хр. 16, лл. 2 и 2об.
102 Там же, д. 19, ед. хр. 14, л. 39.
103 Центральный государственный архив Октябрьской революции в Москве (ЦГАОР), ф. 48, д. 67, л. 39.
104 ЦГАОР, ф. 48, д. 67, л. 39.
105 ЦГАОР, ф. 48, д. 67, л. 42об. и В. Д., т. II. М.-Л., 1926, стр. 215.
106 В. Д., т. XI, М.—Л., 1954, стр. 200—201.
107 См.: Декабристы (новые материалы). Под ред. профессора М. К. Азадовского. М., 1955, стр. 100.
108 В. Д., т. XI, М.—Л., 1954, стр. 197.
109 См.: В. Д., т. XI. М.—Л., 1954, стр. 198.
110 ЦГАОР, ф. 48, д. 227, л. 1(в)об.
111 В. Д., т. XI. М.—Л., 1954, стр. 198.
112 См.: ЦГАОР, ф. 48, д. 106 (дело Граббе), л. 7.
113 См.: Чернов С. Н. У истоков русского освободительного движения. Саратов, 1960, стр. 180, 181, 187, 192 и др. (сведения о Граббе).
114 ЦГАОР, ф. 48, д. 430, л. 8.
115 В. Д., т. XI, стр. 215 и 219.
116 ЦГАОР, ф. 48, д. 430, лл. 18, 19. Показания Николая Булгари.
117 ЦГАОР, ф. 48, д. 156, л. 10об. Показания Спиридона Булгари.
118 В. Д., т. XI, М. —Л., 1954, стр. 215.
119 ЦГАОР, ф. 48, д. 430, л. 18. Показания Николая Булгари.
120 Там же, л. 9об.
121 См.: Дружинин Н. М. Семейство Чернышевых и декабристское движение. В сборнике «Ярополец». М., 1930, стр. 17—40.
122 ЦГАОР, ф. 48, д. 391, лл. 2, 2об.
123 Декабристы (новые материалы). Под ред. профессора М. К. Азадовского. М., 1955, стр. 10, 23, 97 и др.
124 В. Д., т. ХI, стр. 230, 231.
125 В. Д., т. XI, стр. 235.
126 Базанов В. Г. Владимир Федосеевич Раевский. Л.—М., 1949, стр. 30.
127 Базанов В. Г. Владимир Федосеевич Раевский. Л.—М., 1949, стр. 108—111, 123.
128 См.: Горбачевский И. И. Записки, письма. Изд. подготовили Б. Е. Сыроечковсиий, Л. А. Соколовский, И. В. Порох, М., 1963, стр. 287—288.
129 См.: «Красный Архив», т. 2(15), 1927, стр. 202.
130 См.: В. Д., т. VI, стр. 184.
131 В. Д., т. VIII, стр. 352.
132 ЦГАОР, ф. 48, д. 94, л. 25об. Показания М. Н. Паскевича.
133 Там же, л. 3об.
134 ЦГАОР, ф. 48, д. 94, лл. 25 и 25об. (французский текст). Перевод наш.
135 См.: В. Д., т. VIII, л. 1925, стр. 373,
136 В. Д, т. X, стр. 223.
137 Федосов И. А. Революционное движение в России во второй четверти XIX в. М., 1958, стр. 74—75; Окунь С. Б. Очерки истории СССР. Вторая четверть XIX в. М., 1957, стр. 324.