Священная война (К)

~К~

~Л–Н~

~О–Р~

~С~

~Т–Ф~

~Х–Я~

МИКЛАЙ КАЗАКОВ

(С марийского)

Командир в наступлении рядом с тобой,
А тебе показалось — отец родной.

Он молод, безус, но под огнём
Бесстрашного друга обрёл ты в нём.

Когда ты гнал Колчака на Урал,
Тогда он ещё погремушкой играл.

Он слишком молод, но веришь ему.
Он рядом идёт сквозь снег и тьму.

Вы делите все пополам, как друзья,
Но сыном назвать по уставу нельзя…

Взлетела ракета — настала пора.
Он подал команду: — В атаку! Ура!

Усталости вовсе не чувствуешь ты
В дыму завоёванной высоты.

Взрываются мины, и пули свистят…
Два друга идут — лейтенант и солдат.

1942
Перевод М. Светлова

ВАСИЛИЙ КАЗИН

ПРОВОДЫ

Казалось, «Радищева» странно
встречали:
На волны, игравшие с гордой кормой,
Всё громче катился обвалом печали,
С народом, с повозками, берег крутой.

Но даже слепая, глухая могла бы
Душа заприметить, поймать наугад:
Толпясь сарафанами, камские бабы
Тут правили проводов тяжкий обряд.

То плакали в сбросив объятий
нескладность,
То плакали в мокрых объятьях опять,
Что скорбной войны беспощадная
жадность
Мужей их навеки собралась отнять.

Как будто палимы желаньем горячим,
Чтоб им посочувствовал к пристани путь,
Протяжным, прощальным, рыдающим
плачем
Старались и берег в их горе втянуть.

И берег — высокий, красный,
в суглинке —
Взирал, как толпа сарафанная вся
Бросаясь к мужьям и назад,
по старинке
Рвала себе волосы, в даль голося.

Все ширился пропастью ров расставанья,
И, пролитых слёз не стирая с лица,
На палубу острое буйство страданья
Врывалось, стучась пассажирам
в сердца.

И в каждом взрывалась страшная
жалость,
Но как её ни были взрывы страшны,
Она виновато, беспомощно жалась
К сознанию твёрдого долга страны.

Хоть каждая к сердцу была ей кровинка,
Страна приказала: — Все муки узнай,
Жизни лишись,
Но нет, и суглинка
Вот эту немудрость
Врагу не отдай!

1941

ГЕОРГИЙ КАЙТУКОВ

(С осетинского)
ОСЕТИИ

На твоей горе хочу я стоять,
Работать хочу на твоей земле.
Горжусь, советская родина-мать,
Осетия наша — в твоей семье!

В трудное время — сыны с тобой,
В час веселья — с тобой сыны.
Ты их звала на труд и на бой,
Твоим приказам они верны.

Тебя я славлю, моя страна,
Сыновних чувств своих не тая:
Живи, расти и здравствуй, нана,
Да будет светлой участь твоя!

Думаю я о прошлом,- тогда
Перед глазами встаёт Коста.
Но ушли года, утекла беда,
Путь перед нами — ширь, высота.

Сил не жалеют твои сыны,
Только бы, мать, вырастала ты.
На груди сынов твоих зажжены
Звёзды невиданной красоты.

Скажи мне, кто тебе силы дал,
Надежду, отвагу, волю к борьбе?
Счастье твоё кто отыскал?
Русский брат наш, спасибо тебе!

Ты нас повёл по верной стезе,
Ты нас к свету привёл из тьмы.
За здравье твоё на пиру друзей
Полный рог поднимаем мы…

1943
Перевод Л. Озерова

КАРЛО КАЛАДЗЕ

(С грузинского)
АРТИЛЛЕРИЙСКАЯ ДУЭЛЬ

Мы видели смерть.
И запомнили мы:
Глаза у нее — не мышиные норы,
Но вспышками молний разили из тьмы
И мрак рассекали вокруг её взоры.
В руках её не было вовсе косы,
Она не сверкала костей белизною,
Но кралась убийцею в эти часы,
Озлобленная, притаясь за скалою,
И кинулась, жадная, на блиндажи,
И глыбы каменьев рвала и дробила
И словно кричала:
«Вот тут и лежи,
Здесь взрыта моими когтями могила».
Мы видели там: командир молодой
Стоял, со своим разговаривал взводом.
И, не оглянувшись, махнул рукой,
Клубящийся дым отстранил мимоходом.
Потом на скале величаво он встал,
Как будто бы сам он скалы той потомок
И сам из гранитных он вырублен скал,
Сам мощен он, словно утеса обломок.
Орудья умели беседовать с ним,
Орудий слова ему были знакомы,
Его облаками окутывал дым,
На гром он обрушил ответные громы.
Всё словно застыло среди темноты,
Всё стёрто, во мраке ночном потонуло,
И вторили схватке родные хребты
Во сне отголосками дальнего гула,
И вторили горы, и славили бой.
Врагов озверелых неистовый приступ
Отбили в ту ночь неустанной пальбой
Грузинские славные артиллеристы.
Бросалась на горы смерть тысячи раз
И тысячи раз отступала той ночью.
Мы смерть победили.
Свободен Кавказ!
Мы это увидели утром воочью.

1942
Перевод С. Спасского

ХАЗБИ КАЛОЕВ

(С осетинского)
МЕЧ

(Баллада)

Тень мрачная упала на страну,
И уходили юноши джигиты…
Мать сына провожала на войну:
«Отцовский меч в сраженьях сбереги ты!

Из боя он прислал его тебе —
На нём ещё алели крови пятна…
Я верю, будешь стоек ты в борьбе,
С победою вернёшься ты обратно».

Как птицы, мчались быстрые года,
И дерево засохло понемногу…
Мать опустила голову, седа,
Она глядела долго на дорогу.

И услыхала голос: «Жизнь сберечь
Не смог твой сын — сберёг он честь солдата…
Он, падая, мне передал свой меч,
И я его храню в сраженьях свято!»

1941
Перевод С. Ботвинника

Метель деревья рослые сломила,
Сугробы злые под ноги легли…
Великая нужна поэту сила,
Чтоб описать всю боль моей земли!
Я видел: реки крови багровели…
О мёртвых братьях память я несу.
Дай, молодец, свирель — на той свирели
Я мир знобящей песней потрясу!
Метель уже стихает, исчезает —
Дождь солнечных лучей её пронзает.

1943
Перевод С. Ботвинника

Хазби Калоев на фронте был командиром танка. В 1943 году пал смертью храбрых в бою под Белгородом.

МУСТАЙ КАРИМ

(С башкирского)
ДОЖДЬ

Мальчишка без шапки бежал под дождём,
Смеясь, крутя головой.
«Вырасту»,- думал. И дальше бежал
Вровень с плакун-травой.

Он вырос. Летний дождь никогда
Помехой не был в труде,-
С распахнутым воротом он стоял
Без шапки на борозде.

В годы засухи вместе с землёй
Он жаждал испить дождя;
Каждое облачко он хотел
Жадно вдохнуть в себя.

Вот и сегодня землю с утра
Небо поит дождём;
Дышат поля, мокнет земля,
Ивы шумят над прудом.
………………………………
Но нынче воин дождю не рад.
Дьявольская беда!
Насквозь промокла его шинель,
По пояс в окопе вода.

Солдат впервые за много лет
Выругал дождь вслух: —
Заштопать бы чёртову в небе дыру!
Но дождь проливной глух.

Вдруг треснула туча, и молний блеск
Прорезал небо над ним.
Солдату почудилось: свет такой
Он видел над полем родным.

Ему показалось: от струй дождя
На Белой волна дрожит,
А сын Ильгиз, как в детстве отец,
Сквозь дождь босиком бежит.

«Дома побыть бы! — подумал он.
А дождь по брустверу бьёт.
Мокрой шинелью накрылся солдат:
— К лучшему! Пусть идёт».

1943
Перевод А. Недогонова

УКРАИНЕ

О Украина! Ветви наклоня,
Вся в яблонях, плывёт твоя долина.
Сапёр отрыл траншею для меня,
Твои цветы засыпав, Украина!

Нет, не тиха украинская ночь!
Она дрожит, она к земле припала.
Я так спешил, чтоб яблоням помочь….
Трясётся сад от пушечного шквала.

И чудится, что яблоня ко мне
Метнулась от пылающего тына,
К траншее руки протянув в огне,
Как девушка, чьё имя Катерина.

Не блещут звёзды. Воздух режет свист.
Прозрачно небо? Нет, оно незряче!
А на лицо моё скатился лист,
Упал слезою девичьей, горячей.

Довольно слёз! Меня послал Урал,
Чтоб ты утёрла слёзы, Катерина.
Я под Уфою землю целовал,
Чтоб ты цвела, как прежде, Украина!

Чтоб яблоки склонялись на цветы,
Над нашей перепаханной траншеей,
И только ты срывала, только ты
Срывала их, от счастья хорошея;

И помнила о братьях, что помочь
Пришли тебе,
чтоб снова, в море хлеба,
Была тиха украинская ночь,
Спокойны звёзды и прозрачно небо.

1943
Перевод М. Максимова

ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ

Струи дождя косые
Падают невпопад,
С жёлтых клёнов Софии
Мокрые листья летят.

Встает туманною тенью
Старый царский чертог,-
Былого мира виденье! —
Зарос травою порог.

Годы считаю, как звенья:
Десять… Двадцать… И пять…
Сегодня — мой день рожденья!
Вспомнилась старая мать.

Грезя родным Уралом,
Я к ней мечтою лечу,
Сегодня за первым бокалом
Имя её прошепчу.

Мать мне свет подарила,
Дома родного сень,
Любовью своей освятила
Ясный осенний день.

Я не один отмечаю
Дату, что мне дорога…
Чайник шумит, вскипая
Над пламенем очага.

Я предал на миг забвенью
Всё, что в пути испытал.
Сегодня мой день рожденья —
Поднят каждый бокал!

1945
Перевод С. Маркова

ФАТЫХ КАРИМ

(С татарского)
ЗА ОТЧИЗНУ

Пишу письмо перед началом боя.
Заговорят орудия сейчас.
И может быть, на солнце золотое
Сегодня я гляжу в последний раз.

Но я пойду, уверенный в победе,
Расстреливать без промаха врага.
Коль сам погибну — живы будут дети,
Моя отчизна будет жить века.

Бессмертен мир, и, пестротой сверкая,
Среди лугов останутся цветы.
Надолго сохранит земля родная
И песнь мою, и ног моих следы.

Мне умереть не страшно. Я спокоен,
Идя в огонь под стягом боевым.
За славную отчизну павший воин
ождает песню подвигом своим.

1942
Перевод И. Калимулина

ДИКИЕ ГУСИ

Голубыми небесными тропами
Из-за моря, где жили зимой,
Снова гуси летят над окопами,
По весне возвращаясь домой.

Здесь озёра у нас в изобилии.
Сколько заводей в чаще лесной!
И на них распускаются лилии,
Удивляя своей белизной.

Над лугами и чащею мглистою
Пролетая в весенние дни,
Мне в подарок стрелу шелковистую,
Дикий гусь, на лету урони.

Я возьму твое пёрышко серое,
В блеск весенней зари окуну,
Песню звонкую с пламенной верою
Напишу про родную страну.

Не впервые на поле сражения,
В грозной схватке, в кровавом бою,
Мой народ, словно солнце весеннее,
Согреваешь ты душу мою.

Пусть погибну, но песни останутся,-
В них любовь и надежда моя.
…Снова дикие гуси потянутся
Вереницей в родные края.

1942
Перевод В. Потаповой

Фатых Карим пал смертью храбрых в феврале 1945 года на подступах к Кенигсбергу.

ХАНИФ КАРИМ

(с башкирского)
СЕРДЦУ МИЛАЯ РЕКА

Перед Волгою-рекою
Крепко бились мы с врагом.
Пот со лба стерев рукою,
Огляделся я кругом.

Я стоял в простой шинели
С автоматом на груди,-
Взгорья, сёла, сосны, ели
Впереди и позади.

Я стоял, глядел на Волгу,-
Там, вскипая, волны шли;
Слышал я сквозь ветер волглый
Голоса родной земли.

В них звучали женщин стопы,
Плач измученных детей,
Счастье сёл освобождённых,
Радость родины моей.

Сколько в этих водах чистых
Материнских горьких слёз!
Здесь, как мор, прошли фашисты,
Каждый гнёт и гибель нёс.

Край приволжский, незнакомый,
До чего ты близок мне!
Так и чудится: я дома,
Там, в башкирской стороне.

Нет, родился я далече,
Жил и рос в другом краю,
И другие слышал речи,
И другую пил струю.

Почему ж сосна любая
Здесь душе моей мила
И, приветно улыбаясь,
Волга в жизнь мою вошла?

Потому ль, что в струях этих
Ак-Идели вижу свет?
Что такой же веял ветер
Над раздольем юных лет?

Что некрасовское слово
И в Башкирию пришло?
Что в семье советской, новой,
С братом русским нам светло?

Что в груди я пламень грозный
Берегу на страх врагу?
Что такие ж ели, сосны,
Как на волжском берегу,

На моём растут Урале,
Над моей родной рекой?
Что мечты башкира стали
Братской песней дорогой?

Волга, ты святое знамя
Нашей дружбы на века!
За тебя всю кровь отдам я,
Сердцу милая река!

1942
Перевод П. Панченко

ВЛАДИМИР КАРПЕКО

ПОСЛЕ РАЗВЕДКИ

Жизнь у разведчика,
Как, впрочем, у всех
Одна лишь…
но прежде
(Остальное потом),
Но сначала,-
Чтоб ничего не бренчало,-
Проверить карманы одежды
И тщательно уложить
Запалы.
Ибо в этих
Маленьких штучках
Из красной меди
Душа динамита
Заключена.
Без неё
Молчит динамит,
И слова без неё —
На ветер.
Без неё
И песне
И динамиту —
Грош цена.
Мы недаром запалы
Кладём на место на то,
Где лежал партбилет.
Уходя, мы парторгу
Сдаём партбилеты,
И в разведку
Уходит уже «никто»,
Потому что порой…
Но опять-таки —
После об этом.
Хорошо, когда вьюга
Глушит шорох лыж.
Хорошо, когда вьюга
Лыжню заметает за нами.
Хорошо,
Когда налегке скользишь,
Только груз
Ответственности
За плечами.
Хорошо на обратном пути
Ускользать буераком узким,
И — зарево взрыва сзади,
И — лепечет растерянно пулемёт.
Хорошо, когда наконец
Окликают тебя по-русски:
— Стой, кто идет?! —
Только тут вспоминаешь:
«А жизнь ведь одна
У нас-то!»
Только тут услышишь,
Как осторожные лыжи
Все громче высвистывают,
Проскальзывая по насту:
Выжил,
выжил,
выжил!..»

Декабрь 1944 г.
3-й Прибалтийский фронт

2 МАЯ 1945 ГОДА В БЕРЛИНЕ

Еще невнятна тишина,
Еще в патронниках патроны,
И по привычке старшина
Бежит, пригнувшись, к батальону.

Ещё косится автомат
На окон чёрные провалы,
Ещё «цивильные» дрожат
И не выходят из подвалов.

И, тишиною потрясён,
Солдат, открывший миру двери,
Не верит в день, в который он
Четыре долгих года верил.

1945

ЛЕВ КВИТКО

(С еврейского)
СВЕТ В УБЕЖИЩЕ

Я тороплюсь меж чёрными домами,
Проводником мне служит неба клок.
Я захожу в убежище… Огнями
Сверкающими залит потолок.

Бывало, эти лампы не боялись
Сиять во все весёлые лучи.
Как будто кубки солнца поднимались
В московской ослепительной ночи.

Теперь они запрятаны в подвалы,
Где дети спят под музыку войны…
На улице сраженье… Интервалы
Полны настороженной тишины.

Там смерть на жизнь обрушилась.
Там стоны
Насильем раздираемой земли.
Там истребительные батальоны
Бесстрашье на знаменах пронесли.

1941
Перевод Е. Благининой

СЛОВО О ДЕТЯХ

Леса обугленные, земли обожжённые,
Простите мне, что в скорбный час
Я не оплакиваю вас.
А раньше было: в поле васильки,
И облака, и лодки вдоль реки,
Весь мир был щедр и говорил мне: верь!
Увы, не то теперь.

Вот из лесов, оттуда, где в кустах
Смеётся ветер голосом безумным,-
Идут, сомкнув голодные уста,
Дети из Умани…

Лица — синь желтизны.
Руки — кости да жилы.
Шести- семилетние старцы,
Убежавшие из могилы.

Два года
Рядом со зверьём лесным —
Ютились с ним
И делили с ним
Дом — нору,
Пищу — кору,
Питье — росу на цветах,
Перед охотником страх,
Без отца и без матери…
Страшный миг:
Глаза — обвиненьем из темноты.
Вот стоят они перед тобою, мир,
И ждут, что ответишь ты.

1942
Перевод Л. Озерова

НАКАНУНЕ

Мы много зданий возвели,
Взрастили множество стеблей,
Вспахали целину земли,
Могучи юностью своей.

Мы побеждали скорбь и зло,
Мы изучали бег планет,
И наших сыновей влекло
Постичь искусств и знаний свет.

Но бедствия ужасный ток
Возник у нас средь бела дня,
Детей объяла ночи тьма,-
То хищно смерть гналась сама
Тогда за нами на восток.

1943
Перевод А. Ахматовой

ЛЕВАРСА КВИЦИНИА

(С абхазского)
ВОДОПАД

С каким грохочущим весельем
С горы крутой, со скал-громад
Свергающийся водопад
Гром эха катит по ущельям!
Как брызги с пеною летят!

От этой лестницы зеркальной,
Что — за отвесами отвес —
Летит почти что вертикально
В глубь с вышины, с немых небес,
Зверье бежит поглубже в лес.

Рази, мой стих, с такой же силой,
Как эта грозная вода,
Чтоб мощь твоя врага скосила
И даже след его следа
С планеты смыла навсегда!

1935-1940
Перевод Б. Лейтина

Ты хлопотливо бродишь по двору
Или грустишь, лишась покоя, мама?
Ты в полдень, перед сном и поутру
Всё сына ждёшь с тоскою, мама?

Счастливый, я обрёл бы крепкий сон,
Когда бы знал, что ты здорова, мама,
И, если б весть принёс мне почтальон,
Я ожил бы душою снова, мама.

О, знать бы, что сейчас, когда цветёт
Весь мир, проходишь ты по саду, мама,
Или спокойно полешь огород,
Как сердце сына было б радо, мама!

Вот на струнах лежит твоя рука —
Под пальмой в жаркую погоду, мама,
Поёшь ты… И видны издалека
Дымок и трубы парохода, мама.

Цела ли вишня посреди двора,
Где мы сидели каждый вечер, мама?
А кипарис близ дома? Всё ль с утра
С ним спорит говорливый ветер, мама?

Взгляни — с портрета в комнате моей
Твой сын по-прежнему смеётся, мама…
Ты не горюй о нём и слёз не лей —
С победой он к тебе вернётся, мама!

1941
Перевод Б. Лейтина

Леварса Квициниа погиб в самом начале Великой Отечественной войны, сражаясь на границе, в районе Белостока, в составе пограничного отряда.

ИБРАГИМ КЕБИРЛИ

(С азербайджанского)
СТАРЫЙ ОКОП

Над Тереком, в ущельях, день за днём,
За шагом шаг, среди щербатых скал,
Сгибаясь, как разведчик под огнём,
Тебя глазами жадными искал.

И по-солдатски стал мой шаг тяжёл.
Когда, почти что выбившись из сил,
Тебя, травой поросшего, нашёл,
Твой полустёртый профиль различил.

Руками эту землю я вскопал,
Тебя отрыл перед восходом дня,
И для накатов не нашлось ни шпал,
Ни даже ветхих брёвен у меня.

По брустверу, исхлёстанный свинцом,
Объятый орудийной немотой,
В тот ранний час ты мог бы стать концом
Моей дороги краткой и простой.

Избыть воспоминанья не могу,-
Так пусть же не смутят они собой
Колосья в поле, травы на лугу
И облака на глади голубой.

Ты помнишь ли, как в праведном бою
Со всех сторон вставала смерть стеной
И опирался я на грудь твою —
На грудь отчизны милой и родной!

И если годы начисто сотрут,
Изгладит время твой последний след,-
Ты в сердце у меня найдёшь приют
До дней кончины, до скончанья лет.

1944
Перевод А. Межирова

ДМИТРИЙ КЕДРИН

Весь край этот, милый навеки,
В стволах белокорых берёз,
И эти студёные реки,
У плёса которых ты рос.

И тёмная роща, где свищут
Всю ночь напролёт соловьи,
И липы на старом кладбище,
Где предки уснули твои.

И синий ласкающий воздух,
И крепкий загар на щеках,
И деды в андреевских звёздах,
В высоких седых париках.

И рожь на полях непочатых,
И эта хлеб-соль средь стола,
И псковских соборов стрельчатых
Причудливые купола.

И фрески Андрея Рублёва
На тёмной церковной стене,
И звонкое русское слово,
И в чарочке пенник на дне.

И своды лабазов просторных,
Где в сене — раздолье мышам,
И эта — на ларчиках чёрных —
Кудрявая вязь палешан.

И дети, что мчатся, глазея,
По следу солдатских колонн,
И в старом полтавском музее
Полотнища шведских знамён.

И санки, чтоб вихрем летели!
И волка опасливый шаг,
И серьги вчерашней метели
У зябких осинок в ушах.

И ливни — такие косые,
Что в поле не видно ни зги..
Запомни: всё это — Россия,
Которую топчут враги.

1942

БРОНИСЛАВ КЕЖУН

ВАСИЛЬКИ

Под огнём на берегу реки
Залегли усталые стрелки.
Золотая рожь сверкала рядом,
А во ржи синели васильки.

И бойцы, уже не слыша гуда
И не ощущая духоты,
Словно на невиданное чудо,
Радостно смотрели на цветы.

Синевой небесной, нестерпимой,
Полыхая, словно огоньки,
Как глаза детей, глаза любимых,
На бойцов глядели васильки.

Через миг, усталость пересилив,
Вновь пошла в атаку цепь стрелков.
Им казалось: то глядит Россия
Синими глазами васильков.

1944

В ПАРЛАМЕНТЕ

Был город взят, С гвардейцами-орлами,
Вверх по ступенькам, через вестибюль,
Как победитель он вошёл в парламент.
Где на колоннах — оспины от пуль.

Вошел — и перед ним, казалось, замер
Необозримый депутатский зал…
Пустые кресла обежав глазами,
Он ничего сначала не сказал,

А только автомат поправил быстро,
Поднялся на трибуну, прост и прям,
Как будто он, гвардеец, стал министром,
И обратился в зал, к своим друзьям:

«Товарищи!..» И были в слове этом —
Тысячевёрстный путь, зарницы битв,
И дымные февральские рассветы,
И очи матерей в слезах молитв,

И этот холод в ледяных окопах,
И кровь друзей, и ураган свинца…
Он говорил — и слушала Европа,
Мир слушал голос нашего бойца.

1948

МИРДЗА КЕМПЕ

(С латышского)
В ТО УТРО

Всю ночь метались по небу зарницы.
Не умолкал суровый грохот боя.
В то утро на военной колеснице —
На русской пушке я вернулась в Ригу.

Ещё огнём охвачена была ты,
И с плеч твоих спускался дым сраженья.
Но пот успели отереть солдаты,
Кровь, за тебя пролитую, о Рига!

Я тронула орудья ствол прохладный:
Сталь честная — врагов она громила
Под Ленинградом с силой беспощадной
И гром свободы разнесла над Ригой.

Взглянули на меня артиллеристы —
Тот русский капитан с лицом бесстрашным,
Ефрейтор — украинец плечистый
И армянин, воскликнувший: «Джан! Рига!»

Они сказали: — Вот ваш дом, товарищ!-
И счастье переполнило мне сердце.
На русской пушке стоя, в мгле пожарищ
Тебя узнала я, родная Рига!

Я видела — по улицам предместий
Идут стрелков латышских батальоны.
Герои павшие, с живыми вместе,
Идут воздвигнуть будущую Ригу.

1949
Перевод Вл. Невского

АЛИМ КЕШОКОВ

(С кабардинского)
ОЧАГ

Пожитки люди притащили!
Захватчик изгнан из села.
Домой вернуться поспешили,
Но сожжены дома дотла.

Блуждает дым по пепелищу,
Лишь очагов не виден дым…
Когда-то здесь варили пищу
И пахло здесь теплом живым.

У старика сгорела хата,
Загрёб золу, потом в очаг
Горячий уголь, как когда-то,
Он положил и молвил так:

— Да, все сгорело, отпылало,
Нет крыши в этот горький час,
Но, чтобы жизнь начать сначала,
Есть пламя в очаге у нас.

1944
Перевод С. Липкина

НЕЗАВЕРШЁННЫЙ ПОРТРЕТ

Нелегко художнику-солдату,
Краток на путях войны привал,-
Наш товарищ фронтовой когда-то
Нас в часы досуга рисовал.

Кто хотел послать портрет невесте.
Кто родных порадовать спешил:
— Нарисуй меня, но, честь по чести,
Безбородым, как до фронта был.

И художник на клочках бумаги
Рисовал, досуга не ценя.
Как-то раз в одном глухом овраге
Рисовать он начал и меня.

Ранят иль убьют бойца, но дома
На стене висит его портрет
И одной улыбкою знакомой
Утешает в том, что писем нет.

День настал — погиб солдат-художник,
Мой портрет закончить не успел,
Не узнал конца путей тревожных…
Нет бойца, а вот рисунок цел.

Он хранится в небольшой тетради.
Это память друга моего…
На портрет незавершенный глядя,
Не себя я вижу, а его.

1945
Перевод М. Петровых

СЕМЁН КИРСАНОВ

ДОЛГ

Война не вмещается в оду,
и многое в ней не для книг.
Я верю, что нужен народу
души откровенный дневник.

Но это даётся не сразу,-
душа ли ещё не строга? —
и часто в газетную фразу
уходит живая строка.

Куда ты уходишь? Куда ты?
Тебя я с дороги верну.
Строка отвечает! — В солдаты. —
Душа говорит: — На войну.

И эти ответы простые
меня отрезвляют вполне.
Сейчас не нужны холостые
патроны бойцу на войне.

Писать — или с полною дрожью,
какую ты вытерпел сам,
когда ковылял бездорожьем
по белорусским лесам!

Писать о потерянном? Или —
писать, чтоб, как огненный штык,
бойцы твою строчку всадили
в бою под фашистский кадык.

В дыму обожжённого мира
я честно смотрю в облака.
Со мной и походная лира,
и твердая рифма штыка.

Пускай эту личную лиру
я сам оброню на пути.
Я буду к далёкому миру
с солдатской винтовкой ползти.

1942

ТАНК «МАЯКОВСКИЙ»

Танки,
танки,
танки…
Здравствуй,
наша сталь!
Под шатром знамён
по мостовой московской
грохотал,
и шёл,
и прогибал асфальт
грузом многих тонн
«Владимир Маяковский».
Баса
грозный тон
под броневою грудью.
Чувствую,
что он,-
по взгляду,
по орудью.
Рёв
сложился в речь:
«Товарищи!
Я с вами!
Жив
и горд —
Советской родины поэт,
что, неся
на башне
боевое знамя,
двигаюсь,
как танк,
по улицам побед.
Гвардия стихов
теперь
в гвардейской части,
в ста боях прошла
тяжёлая броня.
Мой читатель
броневые части
отливал в Магнитогорске
для меня.
Рифмами
детали
мне выковывая,
по эстрадам
месяц напролёт
мой читатель
собирал
целковые
мне
на сталетвёрдый переплёт…
Тыща километров.
Фронтовым зарницам
ни конца, ни края.
Орудийный гром.
Здесь я ездил прежде.
Знаю заграницу.
Приходилось
глазом
меряться с врагом.
Разве мне в новинку?
Не встречался разве
с воем их газет,
со звоном прусских шпор?
Значит,
буду бить
по гитлеровской мрази,
как по белой
прежде,
рифмами в упор!»
Четверо читателей
присягу
повторили
про себя.
И вот —
сам
Владим Владимыч
по рейхстагу
в свисте пуль
осколочными бьёт.
Поднят флаг победы.
Враг обрушен.
«Рад я,
что моя поэзия
была
безотказным
партии оружьем,
воплотившись
в танки,
строчки
и другие долгие дела…
Расскажите это
всем поэтам!
чтобы шибче ход
и чтобы твёрже ствол!
Чтоб работой,
мыслью,
песней спетой
праздновать
на улице
вот этой
коммунизма торжество…»
Под шатром знамён
пронёсся
голос строгий.
И когда
отгрохотал
знакомый бас,
мы с волненьем
повторили строки,
поднимавшие
в атаки
нас:
«Слово —
полководец
человечьей силы.
Марш!
Чтоб время
сзади
ядрами рвалось.
К старым дням
чтоб ветром
относило
только путаницу волос…»
Здравствуй,
танк,
советской мощи образ.
В день победы
и в другие дни
наша гордость —
это наша бодрость
и непробиваемая
твёрдость
выкованной
родиной
брони!

1945

АНДРЕЙ КЛЕНОВ

БЕРЛИН ГОРИТ

Берлин горит…
Мне снится отчий дом…
Кружится белый пух и серый пепел.,.
— Открой мне, мама…-
Я давно там не был.
Стоит наш дом
На горке, за мостом…
Кто говорит, что он сгорел?
Он цел!
Он цел, он цел,
Знакомый, тот же самый.,.
— Не надо, мама.
Успокойся, мама…-
Кто говорит, что я осиротел?
Жива! Жива!
За домом у калин
Струится Неман вровень с небесами.
Я тот же мальчик с чистыми глазами,
И ты все та…
К чему же тут Берлин?
Берлина нет!
В ложбинке за кустом
Ночует славка,
Я принёс ей крошек…
— Сядь рядом, мама.
Я тебя не брошу,
Я навсегда вернулся в отчий дом…-
Пожар в окне все шире,
Как рассвет.
На гулких плитах
Цокают копыта…
Мне хочется домой,
А дома нет.
Мне хочется к тебе
А ты убита.

1945

ПЁТР КОБРАКОВ

ВЯЗ

Он, как рукой,
Корявой веткой
Остановил:
«Не узнаешь?»
Я, вспомнив,
Вздрогнул,—
Здесь в разведку
Спешил с друзьями
Через рожь.
В овраге
Выстрел грянул сухо
И я,
За вязом притаясь,
Почувствовал,
Как пуля глухо
В его коре разорвалась.
Сейчас
В стволе шершавом мета,
А вяз
Стоит, листвой звеня.
Спасибо, друг!
Ведь пуля эта
Предназначалась
Для меня.

1945

ДМИТРИЙ КОВАЛЁВ

КАМЕНЬ

Когда на фронт,
К Рыбачьему, пойдёшь,
Ты на откосе, в стороне, заметь:
Там камень есть,
Он на орла похож,
Готового куда-то улететь.
Быть может, он —
Потухший метеор,
Упавший там,
Где нету никого.
И только синим холодом озёр
Скупая тундра смотрит на него.
И, не успев ещё позеленеть,
Валяется в торфянике сыром
Задымленная гильзовая медь.
И слышится ещё недальний гром.
Моряк безвестный
В боевом пути,
Который год не видя милых глаз,
На этом камне «Маша» начертил.
Когда пошёл в сраженье в первый раз.
Кто скажет нам:
Он жив или убит?
Известно только:
Там, где, одинок,
Заветный камень над водой стоит,
Враг ни на шаг продвинуться не смог.
Когда на фронт,
К Рыбачьему, пойдешь,
Пускай откос напомнит о былом?
Высокий камень
На орла похож
С могучим
Чуть приподнятым крылом.

1943

АЛЕКСАНДР КОВАЛЕНКОВ

ОЛЕНЬ

Приснился мне олень,
В гранит копытом бьющий,
Как облачная тень,
Стремительно бегущий,
Летящий сквозь снега
Над чёрными горами
В зелёные луга
За синими морями.

Карелия моя —
Камней шары и кубы,
Озёрные края,
Рябиновые губы!

Бежит олень, летит
С бубенчиком на шее,
Следы его копыт —
Воронки и траншеи
На просеках лесных,
В трущобах непролазных,
В болотах торфяных,
На мхах лилово-красных.

Там солнце на луну,
На камбалу похоже;
Там снится валуну
Давно одно и то же:
Прибрежных скал свинец,
Богульник да морошка.
Обрыв. Всему конец.
Последняя дорожка…

Ни кровли, ни куста
У пристани дощатой…
Знакомые места,
Я здесь бывал когда-то.
Ещё следы видны,
И волны их не смыли.
Здесь в первый день войны
Оленя застрелили.

Холодный север мой —
Янтарь зрачков совиных;
Над сказочной землёй
Свист крыльев лебединых.

1945

СНЕГИРЬ

Что ты заводишь песню военну,
Флейте подобно, милый Снегирь?
Г.Р. Державин, «Снегирь»

Клубы дыма, танки, самолёты,
Сломанные надвое мосты,
Конские хвосты, штыки пехоты,
Взрывов жёлто-красные кусты,
Людоед бежит во все лопатки,
Снайпер с ёлки целится в него,
Войско чужестранцев в беспорядке,
Солнце видит наше торжество…
Вот что нарисовано в тетрадке
У мальчишки — сына моего.

Говорю: — Рисунок сделан смело,
Только что ж бумагу тратить зря?
Кончен бой, сраженье отгремело,
Ты изобразил бы снегиря.

Или, скажем, лодку, рыболова,
Разные деревья и цветы…
Мало ли хорошего, такого,
Что видал и что запомнил ты!

Но художник явно не согласен —
Смотрит вбок, вздыхает тяжело:
— Что там рисовать скворца иль ясень,
То ли дело — сабля наголо.

Лодку,- говорит,- я нарисую.
С парусом, чтоб плыть в далёкий край.
С пушками зенитными, такую,
На которой спасся бы Чапай.

— Я пойду гулять…
— Ну что ж, ступай…-
Наперед известно по программе,
Что наследник явится домой
Весь в песке, с извёсткой под ногтями,
С круглою медалью жестяной.

Тут пойдёт обычная беседа:
— Кто пустил стрелу в окно соседа?
— Кем и чем губа рассечена?
— Почему опять была война?

Вымоют мальчишку, спать уложат,
Скажут, улыбаясь: — Вот беда,
Каждый вечер всё одно и то же,
С девочкой спокойнее куда…

И возникнет дальней песни эхо —
«Нас не трогай», и приснится ширь,
Где сидит на придорожной вехе
Зоревой суворовский снегирь.

1946

ПАВЕЛ КОГАН

ИЗ НЕДОПИСАННОЙ ГЛАВЫ

Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков
И будут жаловаться милым,
Что не родились в те года,
Когда звенела и дымилась,
На берег рухнувши, вода.
Они нас выдумают снова —
Косая сажень, твёрдый шаг —
И верную найдут основу,
Но не сумеют так дышать,
Как мы дышали, как дружили,
Как жили мы, как впопыхах
Плохие песни мы сложили
О поразительных делах.
Мы были всякими, любыми,
Не очень умными подчас.
Мы наших девушек любили,
Ревнуя, мучась, горячась.
Мы были всякими. Но, мучась,
Мы понимали: в наши дни
Нам выпала такая участь,
Что пусть завидуют они.
Они нас выдумают мудрых,
Мы будем строги и прямы,
Они прикрасят и припудрят,
И всё-таки пробьёмся мы!
…………………………………..
И пусть я покажусь им узким
И их всесветность оскорблю,-
Я патриот. Я воздух русский,
Я эемлю русскую люблю,
Я верю, что нигде на свете
Второй такой не отыскать,
Чтоб так пахнуло на рассвете,
Чтоб дымный ветер на песках…
И где ещё найдёшь такие
Берёзы, как в моём краю!
Я б сдох, как пёс, от ностальгии
В любом кокосовом раю…

1940-1941

Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
…………………………………
И, задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы.
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже близким славы не сыскать.

Апрель 1941 г.

Павел Koган был убит под Новороссийском 23 сентября 1942 года, возглавляя поиск разведчиков.

ЯКОВ КОЗЛОВСКИЙ

Мы за церквушкой деревенскою,
У тихой рощи на краю
Хороним Лёльку Воскресенскую,
Погибшую в ночном бою.

Она лежит, не легендарная,
Смежив ресницы, как во сне,
А рядом сумка санитарная
С бинтом багровым на ремне.

Свод неба вместе с лунной долькою
Туманным залит молоком.
Полковник,
стоя перед Лёлькою,
Слезу стирает кулаком.

Своё забывший положение,
Седой, видавший смерть не раз,
«Прощай» ли шепчет иль прощения
У Лёльки просит в этот час?

А мне бы плакать в одиночестве
Весь день сегодня напролёт…
К торжественной готовясь почести,
Винтовки зарядил мой взвод.

Женат полковник и, наверное,
Не знает он, лихой в бою,
Что хороню я нынче первую
Любовь мою.

1943

ДЕНЬ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ

Противнику был послан ультиматум,
А мой комвзвода в званье старшины
Пал смертью храбрых на проспекте,
взятом
За час до окончания войны.

Ещё летели к женщинам России
Те письма, что писались на войне,
А мы в тот день
вдруг о войне впервые
Подумали, как о прошедшем дне.

Казалось:
время приостановилось,
И молча,
в неулегшейся пыли,
Сдавались победителям на милость
Те, кто до Волги некогда дошли.

Летели автобаты с провиантом.
И только бой на улицах утих,
Был дан приказ
армейским интендантам:
Кормить детей
из кухонь полевых!

Смахнув слезу
(мы каменные, что ли?),
Прости меня,
погибший старшина,
Не мог я радость отделить от боли
Положенною чаркою вина.

Отбой сыграли полковые трубы,
Войска как будто встали на привал.
Фуражку сняв,
командующий в губы
Уставшую пехоту целовал.

ЯКУБ КОЛАС

(С белорусского)
НА РАЗОРЁННОЙ ЗЕМЛЕ

Земля моих предков — в тумане густом,
Он чёрной повис пеленою:
То раны дымятся на теле родном,
Истерзанном дикой ордою.

В развалинах, в прахе лежат города,
А сёла — одни пепелища,
Где ветер гуляет и стонет беда
В разрушенных, скорбных жилищах.

Смерть бродит по краю. В полях и лесах
Могилы всё гуще и гуще…
Вот всхлипнули реки, как вдовы в слезах,
Заря потускнела над пущей.

…Здесь всё так знакомо: реки поворот
И голые сучья берёзы…
Кто горе измерит, кто слёзы сочтёт,
Сиротские, горькие слёзы!

Земля моих предков! В неволе глухой
Ты смертную муку узнала.
Проклятье бандитам, всей нечисти той,
Что славу разбоем снискала.

Земля, расступись, отомсти, покарай
За раны свои и мученья,
Сынов своих верных зови, поднимай
На правое дело отмщенья.

Пускай сатанеет и рвётся вперёд
Фашистская, чёрная сила,-
Я верю, я знаю, конец её ждёт
В земле моих предков — могила.

1942
Перевод Е. Мозолькова

ДНИ СЛАВЫ

На землях, где нам с детства милы
Названья рек и городов,
В давно готовые могилы
Мы гоним полчища врагов.

Сойдёт с полей туман кровавый,
Развеют ветры смрадный дым,
Вновь воцарится правды право
Над нашим краем молодым.

И о полках победоносных,
Что в прах повергли вражью рать,
Шуметь родные будут сосны
И гимны славы им слагать.

Как дар грядущим поколеньям,
В великой книге всех времён
Навеки будет украшеньем
Венок прославленных имён.

1944
Перевод Е. Мозолькова

ЛЕСАМ БЕЛОРУССИИ

Мне смолоду любы леса —
Таинственный шорох в зелёных хоромах,
Косматые дебри, а в них буреломы,
Где вихри кружились и рушились громы,
Где ливнем хлестала гроза.

Учил меня лес понимать
Великие песни и думы природы,
Весенних пернатых пиры, хороводы,
Криниц потаённых прозрачные воды,
Рождённых, чтоб край умывать.

Ой, лес, белорусский наш лес!
Я песен сложил о красе твоей много,
И в мир сквозь тебя мне лежала дорога,
Ты нянчил меня, но и в старости строгой
Даруешь не меньше чудес.

Тебя я от сердца пою.
Прими же спасибо за добрые встречи,
За тихие думы, за ясные речи,
Что ты напевал мне, прекрасен и вечен,-
Спасибо за ласку твою!

Хвалу тебе все воздают:
И в мирные годы, и в годы лихие
Кормили, хранили нас чащи лесные,
Давали нам щедро стволы смоляные,
И мёд вересковый, и трут.

Гляжу на отеческий край:
Промчались здесь смерчи, кровавые грозы,
Ломая дубы, как иссохшие лозы,
Пошли под топор и ольха и берёза,
Что сникло в огне,- не пытай.

Изранена тяжко земля,
Война, как косарь, намахалась косою,
Омыла дороги смертельной росою,
На нивах раскинулась тенью ночною,
Леса потрясла до комля.

Родимые пущи мои!
Как вы поредели от битвы тяжелой.
Ах, сколько полян обожжённых и голых,
Где свищет лишь ветер — бродяга весёлый
Шальные напевы свои!..

Пора уж и вам отдохнуть,
Покрыться одеждой сияющей, свежей,-
Пусть гром топоров пробуждает вас реже
И пилы стальные напрасно не режут,
Чтоб вновь вы расправили грудь!

Я грежу теперь об одном:
Немало сокровищ землёю хранится,-
Даст глины она на кирпич, черепицы,
Из камня мы выстроим школы, больницы,
Из камня дома возведём.

А вас, наши други — леса,
Мы будем отныне беречь неустанно,
Засадим овраги, пески и поляны,
Заботливо вылечим все ваши раны,
Где смерти гуляла коса.

Пускай осенит вас покой,
Чтоб вновь вы простёрли зелёные крылья,
Могучей и гордой набралися силы
И снова над нашим отечеством милым
Блистали бессмертной красой.

1945
Перевод П. Семынина

ОСИП КОЛЫЧЕВ

СОЛОВЬИ

Два соловья поют в лесу,
Зарю малиновую встретив.
По капле солнце пьёт росу,
И песню начинает третий.
За оборотом оборот…

Замаскированные в листья,
Сегодня не пройдут вперёд
Фашистские мотоциклисты.
Они сегодня лягут в топь,
В лесную ржавчину и сырость.

Гремит стремительная дробь,
Под небом Украины ширясь.
Так звонок голос одного
Над потаённою тропинкой,
Как будто в горле у него
Серебряная есть дробинка.
Другие вторят вперекат
На всём просторе поднебесья…
В тылу фашистов, в чернолесье,
Три партизана говорят.

1941

ПЁТР КОМАРОВ

Широких дорог многоверстьем
Раскинулась наша земля,
Снегов горностаевым ворсом
Покрыты холмы и поля.

Но есть расстоянье прямое
От нас до кремлёвской стены.
С высоких отрогов Приморья
Мне древние башни видны.

Иду я по сопкам горбатым,
И кажется: дым фронтовой,
Проплыв над вечерним Арбатом,
Повис над моей головой.

Я вижу московского друга
У старых Ильинских ворот,
В привычные строгие руки
Он молча винтовку берёт,

С бойцами гвардейского взвода
Уходит навстречу врагу,
Туда, где зарылась пехота
В глубоком ноябрьском снегу.

А я пограничной тропою
Один прохожу в полумгле,
Доносятся отзвуки боя
И к нашей таёжной земле.

В тайге, через все расстоянья,
Я слышу, я чувствую, друг,
И слово твоё, и дыханье,
И сердца отчётливый стук.

1941

АЭРОГРАД

Сосну на диком пустыре
Да три палатки на увале
Мы не напрасно в сентябре
Аэроградом называли.

Обозначая первый шаг
И первый час Аэрограда,
К сосне прибила красный флаг
Рабочих первая бригада.

Он был началом всех начал,
Напоминал о нашей славе,
Недосыпали по ночам,
Как на передовой заставе.

А если кто вздремнёт, пока
Не подоспел бригадный ужин,-
За неимением гудка
Он будет птицами разбужен.

Сама земля за нас была,
Сама тайга с её величьем
Нас подгоняла, и звала,
И торопила криком птичьим.

Нам было мешкать не резон,
Пока враги в краю родимом,
Пока зелёный горизонт
Ещё объят огнём и дымом.

За полотняным городком
Мы воздвигали кровли цеха,
И скоро утренним гудком
Встречало нас лесное эхо.

Деревья рушились, и вот —
Ни пустыря, ни сосен старых.
Стоят, готовые в полёт,
Бомбардировщики в ангарах.

Уже сегодня над тобой
Они прошли в строю орлином.
Аэроград выходит в бой
С надменным городом Берлином!..

Нет, не напрасно в сентябре
Аэроградом называли
Мы три палатки на увале,
Сосну на диком пустыре…

1942

СУНГАРИЙСКИЕ БОЛОТА

Ты вниз поглядел из окна самолета —
И ты не увидел привычной земли:
Глухие разводья, протоки, болота,
Озёра и топи лежали вдали.

Там чахлые травы шептались и дрогли,
И плакали чибисы, злясь на судьбу,
И серая цапля, как иероглиф,
Стояла, должно быть, с лягушкой в зобу.

Бездонные топи. Озёра. Болота.
Зелёная, жёлтая, рыжая мгла.
Здесь даже лететь никому неохота,-
А как же пехота всё это прошла?..

1945

МАРИЯ КОМИССАРОВА

Полыхает, полыхает
Над просторами война.
Провожает, провожает
Мужа в армию жена.

Сшила теплую фуфайку,
Сшила варежки ему,
Обернула ноги в байку
Дорогому своему.

И кисет с тоской сердечной
Подала ему в слезах,
Донесла мешок заплечный
До состава на путях.

Эшелон пошёл на запад,
А жена пошла домой,
Дома — дети, надо стряпать
И везде успеть одной.

Крепче стойте, бабьи ноги,
Не ломись от горя, грудь,-
И забот и дела много,
После можно отдохнуть.

Ты лети, лети, соколик,
Высоко и далеко!
И жена, вздохнув от боли
Тяжело и глубоко,

Вытрет слёзы и шагает.
Вот пришла домой — одна…
Дни и ночи полыхает
Над просторами война!

1942

АЛЕКСАНДР КОРЕНЕВ

РАДИСТКА

Она поступала, наверное, мудро,
Что в ночь за аэродромную гладь
Ходила гулять,
возвращалась под утро,
И было ей на дисциплину плевать.

Радистка. В уме ее тайные коды.
Девчонка. Давно ли жила среди вас?
Мы ждали приказа. Ждали погоды.
И злились.
И спали, не раздеваясь.
Как вызвездило! Значит — вылет близко…
А где-то, во мглу, замедляя шаг,
Уходит
в обнимку с любимым
радистка —
Накинув на плечи его пиджак.
Земляк? Или просто особенный кто-то
Из группы, что улетает вослед?
Влюбилась она —
за день до отлёта,
Впервые
в свои девятнадцать лет.
Как будто предчувствуя,
что больше нет ей
Счастья, что больше уже не встать.
Как будто стараясь в денёк последний
Своё за целую жизнь наверстать…
Росою волосы её унизаны,
Взор её синий разгорячен.
Но, полон восторженного аскетизма,
Прогулок
я ей не прощал нипочём!
И в голосе —
«не отлучаться ночами!» —
Гремела командирская медь.
В ответ —
презрительное молчанье.
Ведь ей всё едино —
лететь.
Отчитывал.
И у машины ребята,
Простое веселье свое гася,
Смолкали смущённо и виновато
И в сторону отводили глаза…
Когда мы прыгнули,
когда нас предали,
Когда — не выскользнешь из кольца,
Она, одна, во тьме неведомой,
Она
отстреливалась до конца.
Когда закричали,
когда застрочили,
Уже в лицо ей картаво сипя,
Она, как в спецшколе ее учили,
Пулю —
В рацию,
Пулю —
В себя!..
Плывут облака, исчезая в безбрежность,
Плывут и года, уже далеки.
И спать не дает мне
горькая нежность.
И где-то живут её старики.

И, всю дисциплину сейчас отвергая,
Мне хочется крикнуть, года превозмочь:
— В обнимку пойди, поброди,
дорогая!
Ступай,
догуляй свою первую ночь!

1955

ГРИГОРИЙ КОРИН

НОВОРОССИЙСКИЙ ВОКЗАЛ, 1943 Г.

Сорок пульманов с пломбами
На вокзале ночном.
Сорок пульманов с бомбами
Заметает дождём.

Мы лежим под вагонами —
Караул из двоих.
Под молчащими тоннами
Ждём диверсий ночных.

Сорок пульманов с пломбами,
И собачья пора…
Сорок пульманов с бомбами
В ночь взорвали вчера.

Автоматы заряжены.
Он — устал,
Я — устал.
Чуть отстанешь — и кажется,
Шевельнулся состав.

Папиросы потушены
Подвагонным дождём.
Мы по шпалам разрушенным
Друг за другом ползем.

БОРИС КОСТРОВ

У МОГИЛЫ БОЙЦОВ

Отдав салют,
Товарищей останки
Торжественно мы предали земле,
И по команде
Боевые танки
Пошли вперёд к сверкающей заре.
И я подумал вслух:
Не на чужбине —
Под сенью звёзд далёких и родных
Друзья лежат…
Когда-нибудь долине
Присвоят имя одного из них.

1941

ПОСЛЕ БОЯ

Портянки сохнут над трубой,
Вся в инее стена…
И, к печке прислонясь спиной,
Спит, стоя, старшина.

Шепчу: — Товарищ, ты бы лёг
И отдохнул, солдат!
Ты накормил, как только мог,
Вернувшихся назад.

Ты не поверил нам. Ну что ж,
В том нет большой беды.
Метёт метель. И не найдёшь
На небе ни звезды.

Твоей заботе нет цены.
Ляг между нами, брат.
Они снежком занесены
И не придут назад.

1943

Борис Костров 11 марта 1945 года смертельно ранен в Восточной Пруссии, похоронен в г. Крейцбурге, на центральной площади.

БОРИС КОТОВ

В полночь холодно, в полдень жарко.
Ветер хочет всю пыль смести.
Остается рабочий Харьков
Вехой, пройденной на пути.

Войны слева, и войны справа,
В центре — смертная карусель.
И задумчивая Полтава
Перед нами лежит, как цель.

Плач старухи и крик девчурки
На развалинах изб стоит,
Я завидую ныне Шурке,
Что в Донбассе ведёт бои.

28 августа 1943 г.

Борис Котов, будучи минометчиком, погиб 29 сентября 1943 года в бою на днепровском плацдарме. Сержанту Борису Александровичу Котову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

ПЕТРЯ КРУЧЕНЮК

(С молдавского)

Каждого, как мать, расцеловала
Ты в тот день нас, встретив за селом,
Молоком и хлебом угощала,
Плача всё о чём-то о своём…

— Где-то сын мой, где-то мой Костаке —
Весточки четвёртый год не шлёт!
— Мать, не плачь… Бывает в жизни всяко…
Может, он Берлин сейчас берет,-

Я сказал. Она не удивилась.
Руку сжав сильней в своей руке…
И не знаю, чья слеза скатилась
Вдоль по шраму на моей щеке.

1945
Перевод В. Бугаевского

ДАВИД КУГУЛЬТИНОВ

(С калмыцкого)
ВЫСОТА

Николаю Санджиеву

Взять высоту был дан приказ:
Враги сдержать пытались нас.
За кукурузными стеблями
Мы залегли. Вперёд я звал,
Но с пулей в лёгком наземь пал.
Под Сарпами то было с нами.

Сознанье на короткий срок
Вернул мне свежий ветерок,
И я подумал: «Вероятно,
Обрызган кровью, здесь, в бою
Я и закончу жизнь свою…
О, как бы кровь втолкнуть обратно!»

Уже с жужжанием вокруг
Носился рой зелёных мух,-
Они на кровь мою садились…
И понял я, что смерть близка,
Когда земля и облака
В огонь, казалось, превратились!

Мне в рот холодная вода
Лилась, и я не знал, куда
Тянуться помертвевшим взглядом!
Не проронив ни капли, скуп,
Облизывал я корку губ;
И вдруг, в стеблях, со мною рядом

В тугом венце сплетённых кос
Увидел девушку. Принёс
Мне силу взор её красивый:
Строга, доверчива, нежна,
Вдруг показалась мне она
Весь мир спасающей Россией!

1945
Перевод В. Луговского

САЙФИ КУДАШ

(С башкирского)
СПИЧКИ

Бойцы курили. Пели. Вспоминали громко
Сегодняшний горячий и победный бой.
Один из них сидел, задумавшись, в сторонке,
Коробку спичек он держал перед собой.

Привет из солнечной Башкирии!.. Коробка
С обычною наклейкой, надпись в уголке…
Боец, от нас украдкой, пламенно и робко
Поднёс её к губам и крепко сжал в руке.

Родные спички!.. Всё, что дорого в разлуке,
Бойцу-башкирину напомнили они:
И материнские заботливые руки,
И очага родного тёплые огни.

По рытвинам дорог, через снега и воды,
В слепящую метель и в пламенный мороз,
В честь родины своей, в честь своего народа
В походе доблестном он спички те пронёс.

Он их достал вчера. И тратит их недаром:
В украинском селе, преследуя врага,
Он чьей-то матери, больной, иззябшей, старой,
Вернул тепло её родного очага.

1942
Перевод Е. Шумской

ЯБЛОНЕВЫЙ САД

Тёплый воздух порохом пропитан,
С лиц бойцов стекает чёрный пот.
За селеньем, у врага отбитым,
Батарея где-то глухо бьёт.

Раненой ногою ковыляя,
Упираясь костылём в гряду,
Дед для яблонь землю разрыхляет
В опалённом взрывами саду.

Новым яблоням родиться нужно,
Дед бросает в землю семена.
И взойдут они легко и дружно,
Лишь наступит новая весна.

Вряд ли дед увидит зелень сада,
Это будет через много лет.
На могилу деда, за ограду,
Яблони осыплют белый цвет.

Молодость идёт за смертью следом,
Всё родится вновь, и потому
Семена, посаженные дедом,
Памятью останутся ему.

1943
Перевод Н. Кончаловской

АНАТОЛИЙ КУДРЕЙКО

ЗАПАСНЫЙ ПОЛК

Расквартированный на лето,
где ели сшиблись в тесноте,
полк поднимался до рассвета,
а спать ложился в темноте.

Своё он помнил назначенье —
фронт управлял его судьбой.
Поход, на местности ученье
чередовал он со стрельбой…

Но это — дела половина!
Нужны траншеи в полный рост,-
берёшь кирку: земля не глина,
а камень, брат, не так-то прост!

Скалистый пласт искрит под ломом,
рубашка сохнет на траве,
удар наносишь по изломам —
он отдаётся в голове…

Но это — дела половина!
На лесопилке склад пустой,
берёшь пилу, а лес — махина,
кондовый спелый древостой!

Такое дерево повалишь,
что обнимаешь ствол вдвоём,
но ты ругаешь, а не хвалишь
его в усердии своём…

Но это — дела половина!
Хлеб осыпается в полях,-
берёшь косу, покос — лавина
и на тебя идёт впотьмах!

Росой унизанный шиповник
шумит у леса под луной,-
не отличил бы и полковник
овса от пыли водяной…

Косить всё горше без рубахи —
свет блещет резко, как стекло…
А хлеб такой, что только взмахи
видны идущему в село.

На горизонте гаснут скалы,
стекает с них последний блеск,
и косы на плечах усталых
уносит полк в еловый лес.

И та дорожка полевая,
которой в сумерки брести,
стремится в сердце, как живая,
навеки место обрести.

Ты самой долгою любовью
преисполняешься к земле,
где камень ставишь в изголовье
и спишь под елями в тепле.

Не высыхает пот солёный
в той академии наук,
куда под твой шатёр зелёный
не залетает с фронта звук…

Но это — дела половина!
Другая в тыщи раз трудней —
дойти до самого Берлина
с пехотной выкладкой своей!

1956

ВАСИЛИЙ КУЛЕМИН

МЕКЕНЗИЕВЫ ГОРЫ

Есть такие
Мекензиевы горы —
Окольцовывают
Мой город.

Через них
К Севастополю едешь.
И проедешь порой,
Не заметишь.

Это, собственно,
Даже не горы —
Цепь нагорий
Открылась взору.

В сорок первом —
Забуду едва ли —
Моряки тут
Высотку брали.

Час от часу
Огонь нещадней.
Осыпается
Чертов песчаник.

Непривычно
Морской пехоте.
До крови
Разодраны ногти.

А под вечер
Взяли высотку.
Мир, казалось,
Из темени соткан.

У живых
На бушлатах дырки.
А на свежих холмах
Бескозырки.

Есть такие
Мекензиевы горы,
Им с Эльбрусом
Помериться в пору.

АРКАДИЙ КУЛЕШOB

(С белорусского)
НАД БРАТСКОЙ МОГИЛОЙ

Есть под Старою Руссой
Деревня такая — Лажины.
Как у нас в Беларуси,
Там вербы растут и рябины.

Там деревья
Весной на погосте
Цветут,
Как в Беларуси.
За деревней
Фашистские кости
Гниют,
Как в Беларуси.

Там могила есть братская рядом
с деревней Лажины,
Белорусские парни
Там головы честно сложили.
Мы без слёз их хороним
И помним
О клятве своей неизменной.
Наши слёзы стыдятся
Винтовок и касок военных.
Мы не плачем, хоть знаем:
не просто солдатские кости
Прячем мы под холодный песок
на печальном погосте.
Засыпаем глаза мы и губы,
что жарко любили,
На которых их жён поцелуи
ещё не остыли.
Сыплем землю на руки,
которые сына носили,
Сыплем землю на ноги,
что землю свою исходили.
Ноги просятся встать,
их дороги войны не согнули,
Но вогнали в могилу
Их силу
фашистские пули.
Руки просят обнять
Ещё сирот своих ненаглядных,
Но уже не подняться, не встать
Им из братской могилы прохладной.
Хоть и эта земля
принимает их с воинской честью,
Но хотят они видеть
хоть горстку земли из Полесья.
Только где её взять? Как они Беларусь покидали,
То в дорогу с собою
Мешочки с землёю не брали…
Что им горстка земли, если вся им нужна непреложно,
А в мешочке дорожном
Вместить её всю
Невозможно.
Ты попробуй в дорогу забрать
эти нивы, луга и криницы,
Эти пущи, что в сердце,
лишь в сердце сумеют вместиться.
Беларусь моя, как же хочу тебя видеть я снова,
Весь чабор твой и вереск лесной,
Чуять запах сосновый…
Сердце просит в пути повстречаться
С тем, что с детства любили,
Я тумана хочу наглотаться,
И ветра родного,
И пыли,
Наглотаться хочу за себя и за них,
Им не встать — их песок засыпает;
Мне небес не хватает твоих,
Мне твоей синевы не хватает…
Мы друзей засыпаем землей —
Ленинградцы, татары, узбеки —
И клянёмся мы
кровью чужой
Напоить белорусские реки.
Мы салют отдаём,
помним клятву свою
неизменно,
И не плачем мы —
слёзы стыдятся доспехов военных.

1942
Перевод А. Софронова

ПИСЬМО ИЗ ПОЛОНА

Дорогой!..
Не расстаться с тоской,
Невесёлый мой путь, невесёлый…
Покидаю родимые сёла,-
И увозят по взгорьям и долам
Нас в Неметчину,
Будто в Туретчину…

Не одна я, с девчатами,- всех нас увозят в неволю,
Покидают девчата
Отцовские хаты,
Наплачутся вволю.

Я пишу и не плачу, я стала скупою на слёзы,
Только кинуть хочу свои косы
Под эти колёса,
Да не кину я: двери глухие
Стерегут часовые.

Дорогой!..
На бумаге простой
Я пишу эти строки простые.
Я не кровью пишу — кровь застыла
И в сердце и в жилах,-
А чернильного карандаша драгоценным огрызком
Я пишу тебе это письмо, ты читай его близким.
Ты ушёл на войну, не дождалась письма от тебя я,
До сих пор неизвестна мне почта твоя полевая.
И куда я пишу?
Не людей ли смешу?
Пусть мой ворог смеётся.
Письмецо неизвестно куда напишу я, как в песне поётся.
Я пошлю его в небо, пусть странствует за облаками,
Может, туча тебе его выплеснет вместе с дождями.

Дорогой!..
Мы простились с рекой.
До свиданья, днепровские дали…
Жаль нам быстрой реки,
По которой венки
Мы недавно пускали.
И плыли васильки,
И тонули венки,
И сидели девчата;
А мой синий венок плыл один,
Невредим,
Плыл куда-то…

Мне казалось: стоишь на пригорке
В своей гимнастёрке
И пилоткой мне машешь, казалось,
И пуля тебя не касалась.
Может быть, и касалась, проклятая, да не убила,-
Будто снова с тобою иду я, как прежде ходила.
Будто сон, будто ложь
То, что кончились наши гулянки,
Что дороги в высокую рожь
Затоптали фашистские танки.
Будто замуж я вышла, ты муж мой, а я твоя жёнка,
Нам дышалось легко, целовались, смеялись мы звонко.
Плыл мой синий венок, плыл, да стоит ли думать об этом.
Ты ведь знаешь: не верю, не верю я бабьим приметам.

Дорогой!..
Вот и солнце простилось с землёй.
Бор темнеет сосновый…
Из-за леса восходит мой страшный, мой месяц медовый,
И умыли росой, как слезой, васильки свои очи,
Пусть не видят они мой позор, мои тёмные ночи.
Доведётся мне спать, да не так, как они мне сулили,-
У чужого на правой руке да в холодной могиле.
Я рабыня, рабыня, я чёрная, чёрная, чёрная…
Любый мой,
Не с тобой,
А с проклятой бедой
Обручённая…
Ты приди, отомсти, и не так за дивчину, мой милый,
Как за землю родную, за ту, что легко нас носила.

Дорогой!..
Я прощаюсь с тобой,
Жаль бумагу на жалобы тратить…
А дойдет ли,
Найдет ли
Тебя письмецо на листке из тетради?
Не найдет, так читай по дороге от Орши, от Бреста
Ты другое,
Большое
Письмо, что на шпалах писала невеста.
Коль писала его не она, не сама, так подруги писали,
Поливая слезами горячими рельсы и шпалы.
Болью сердца всего
То письмо написала дивчина.
Ты читай и ответ на него
На штыке донеси до Берлина!

1942
Перевод автора

Не встречалися ни разу мы с тобой за всю войну,
Но мои с твоими письма знали встречу не одну.

Каждый раз на полдороге письмам встречи суждены:
На войну твоё стремится, а моё летит с войны.

И в дожди летят и в бури
Письма, будто голубки,
Не задержатся в цензуре
Наши белые листки.

Брось листок в тот ящик синий —
И он в путь пуститься рад.
Он домчится, не загинет,
Жил бы только адресат.

До того нас письма знают — хоть без адреса пусти,-
Полетит письмо, как голубь, не собьёшь его с пути.

Так им любо, так просторно
На путях, что к нам ведут,
Будто крошки, будто зёрна
С наших рук они клюют.

1945
Перевод М. Исаковского

КАЙСЫН КУЛИЕВ

(С балкарского)
ЛИРИЧЕСКМЕ ЗАПИСИ

Война велика, бесконечны поля,
Дороги, как старые песни, длинны,
И ходит беда, и тоскует земля,
И воет волчицею ветер войны.

Быть может, по этим дорогам глухим
К тебе суждено мне вернуться, любя.
А если не мне, так хоть песням моим,
Я верю, придется дойти до тебя.

1941
Перевод В. Звягинцевой

Тот, кто говорит, что на войне
Забывают про любовь свою,
Говорит неправду. Ясно мне:
Никогда он не бывал в бою.

1941
Перевод В. Звягинцевой

Я после боя спал в соломе.
И хоть мне холод досаждал,
Мне ты приснилась утром дома…
Когда же я продрог и встал,
Был холод. Ты куда-то скрылась,
Тоску умножив по себе…
Но всё ж за то, что ты мне снилась,
Я благодарен был судьбе.

1941
Перевод Н. Коржавина

Я в первый день войны жестокой
Твои все письма взял и сжёг,
Чтоб враг слова любви высокой
Топтать подмётками не мог.

Но и теперь, когда случится
Назад в те годы бросить взгляд,
Я вижу: там ещё дымится,
Как будто письма всё горят.

1943
Перевод Н. Коржавина

Я на войне увидел тьму смертей,
Дым городов, свалившиеся своды,
Протянутые руки у детей —
Большое горе моего народа.

«Закрой глаза!» — твердил себе порой,
Чтоб отдохнуть, чтоб позабыть об этом.
Но так нельзя. Прости, читатель мой!
Не видящий не может быть поэтом.

1945
Перевод Н. Коржавина

МИХАИЛ КУЛЬЧИЦКИЙ

Мечтатель, фантазёр, лентяй-завистник!
Что? Пули в каску безопасней капель?
И всадники проносятся со свистом
Вертящихся пропеллерами сабель.

Я раньше думал: лейтенант
Звучит «налейте нам»,
И, зная топографию,
Он топает по гравию.

Война ж совсем не фейерверк,
А просто — трудная работа,
Когда —
черна от пота —
вверх
Скользит по пахоте пехота.

Марш!
И глина в чавкающем топоте
До мозга костей промёрзших ног
Наворачивается на чёботы
Весом хлеба в месячный паёк.

На бойцах и пуговицы вроде
Чешуи тяжёлых орденов.
Не до ордена.
Была бы родина
С ежедневными Бородино.

26 декабря 1942 г.
Хлебниково — Москва

Михаил Кульчицкий погиб под Сталинградом в январе 1943 года.

ЯHKA КУПАЛА

(С белорусского)
БЕЛОРУССКИМ ПАРТИЗАНАМ

Партизаны, партизаны,
белорусские сыны!
Бейте ворогов поганых,
Режьте свору окаянных,
свору чёрных псов войны.

На руинах, на погосте,
на кровавых их следах
Пусть скликает ворон в гости
Воронов считать их кости,
править тризну на костях.

Пусть у Гитлера-урода
сердце вороны клюют,
Пусть узнает месть народа
Вурдалакова порода.
Партизан, будь в мести лют!

Враг народу нёс мученья,
резал женщин и детей,
Встал кошмаром-привиденьем
И закрыл кровавою тенью
день наш ясный, лиходей.

Вас зову я на победу,
пусть вам светят счастьем дни!
Сбейте спесь у людоедов,-
Ваших пуль в лесу отведав,
потеряют спесь они.

Слышу плач детей в неволе,
стоны дедов и отцов.
Опалённый колос в поле
На ветру шумит: «Доколе
мне глядеть на этих псов?»

За сестёр, за братьев милых,
за сожженный хлеб и кров
Встаньте вы могучей силой,
В пущах ройте им могилы,-
смерть за смерть, и кровь за кровь!

Вам опора и подмога
белорусский наш народ.
Не страшит пусть вас тревога —
Партизанская дорога
вас к победе приведёт.

Мы от нечисти очистим
землю, воды, небеса.
Не увидеть псам фашистам,
Как цветут под небом чистым
наши нивы и леса.

1941
Перевод М. Голодного

СНОВА ЖДУТ НАС СЧАСТЬЕ И СВОБОДА

Лютует Гитлер оголтелый —
Тесны Германии границы.
Чтоб выйти за её пределы,
Он кровью мир залить грозится.

Откормлен человечьим мясом
Палач; им попрана свобода,
Грозит он миру смертным часом,
Пьёт кровь свободного народа.

На Беларусь мою родную
Он жадным ринулся шакалом,
На ту страну, что, торжествуя,
Свободным счастьем расцветала.

Он режет, вешает невинных,
Он топчет нивы наши, долы,
Кровавым пламенем, скотина,
Сжигает города и сёла.

Он вытоптал цветы и травы,
Затмил пожаром наши зори,
Ох, отомстит же местью правой
Народ ему за это горе!

Недолго нам терпеть страданья.
Разбойничает он, сжигает,
Но всенародное восстанье
Ему час смерти приближает.

Настал день мести и расплаты,
И поднялися партизаны
Крушить фашистский сброд проклятый,
Давить захватчиков поганых.

И Красной Армии в подмогу
Народ наш, сердцем вняв приказу,
Встал — к счастью проложить дорогу
И сжечь фашистскую заразу.

Пускай увидит враг заклятый
День роковой, жестоко мстящий
За наши выжженные хаты,
За детский труп, в крови лежащий!

Очистим наши лес и поле
От Гитлера орды кровавой
И заживём на вольной воле
В домах, отстроенных на славу.

Преодолев годину злую,
Отстроим всё, залечим раны,
Чтоб Белоруссию родную
Свет снова залил несказанный.

Земля покроется дворцами,
Все выйдут в праздничной одежде,
И знамя, пламенное знамя,
Над нами расцветёт, как прежде.

1942
Перевод Вс. Рождественского

ГРИГОРИЙ КУРЕНЁВ

ПОЛОТА

Вс. Иорданскому

Под Полоцком
было так:
мутная
Полота,
лес подобстрельный,
редкий,
а я —
командир разведки.
На берегу Полоты
я ещё был молодым.

На берегу Полоты
мы
сколотили плоты,
автоматы,
гранаты — на пояс.
Разведка
уходит
в поиск.

Я с пленными
шёл на рассвет,
миномёты
мне били вслед.
Миномёты
били не в лад,
но я
потерял
солдат.
Назад
четыре солдата
по два
несли автомата.

Миномёты…
били…
не в лад…
Я к комдиву
пришёл на доклад.
И выматерился
с досады
комдив 360-й.
Солдат
схоронили рядком
под Зелёным Городком,
а старшина
отдал нам
их четыреста грамм.
На том берегу Полоты
я не был уже молодым.