*
НИКОЛАЙ ЛАЙНЕ
(С финского)
Надел шинель, винтовку взял —
Ну, чем не воин?
Но куда там!
Я стал мечтать,
но я не стал,
Не стал тогда ещё солдатом
Когда свинцовая струя
Меня хлестнула,-
в то мгновенье
Ещё солдатом не был я,
Хотя уже прошёл крещенье.
Я не был им, когда дружка
Настигла вражеская пуля,
Была тоска моя тяжка,
Я уронил слезу скупую.
Поздней… Забуду ли о том?
С тех пор лежит на сердце камень.
В снегу ребёнок вечным сном
Спал,
обхватив сугроб руками.
Хотел заплакать и не мог,
Глаза мои — сухи и строги.
Я тельце обернул в платок,
Что был обронен у дороги.
Пошёл, ребёнка погребя,
Навстречу пушечным раскатам…
Тогда я ощутил себя
Впервые подлинным солдатом.
Перевод М. Тарасова
*
АБУЛЬКАСИМ ЛАХУТИ
(С таджикского)
Бежит, гонима бурей гнева,
чудовищная стая,
Под натиском советских армий,
как лёд весенний, тая.
Вот отчего душа ликует,
услышав о героях,
Вот отчего декабрь холодный
сияет ярче мая.
Не ослабеет меч разящий,
отчизны не уступит —
Его для мщения заносит
народа мощь святая.
Уже мы слышим клич военный
замученной Европы,-
Она встаёт, в победах наших
надежду обретая.
Безумцы лишь могли помыслить,
что наш Союз погибнет,
Но мы предвидели победу
отеческого края.
Народ наш, разума носитель,
низвергнет мир насилья,
Где правят ненависть и злоба,
кровавых жертв алкая.
Мы вражье логово разрушим,
мы Гитлера настигнем,
И мы поднимем знамя правды,
преступников карая.
1942
Перевод В. Левика
Моя судьба в твоих очах теперь,
Я словно воск в твоих руках теперь;
Тебя не зная, пленником я был,-
Свободным стал в твоих силках теперь.
Не на словах я жизнь отдать готов —
Меня ты можешь испытать. Готов
Я за тебя погибнуть много раз
И смерть принять как благодать готов!
Не дам руки твоей врагу — поверь,
Принять бесчестье не могу — поверь.
Пусть снимут голову мою, с твоей
Не дам упасть и волоску — поверь!
1943
Перевод Н. Подгоричани
*
ИГОРЬ ЛАШКОВ
В ШТАБЕ
Диктует писарь в штабе машинистке
Фамилии погибших на войне,
А их так много в этом страшном списке,
Что боль всю грудь разламывает мне.
Землянка содрогается от гула,
С накатов осыпается песок,
И машинистка, сжав худые скулы,
Заканчивает траурный листок.
Она у печки руки согревает,
Её лицо охвачено огнём,
И тем же шрифтом пальцы отбивают
Приказ о назначении моём.
Быть может, этой самой машинистке
Ещё придётся встретиться со мной,
Когда взойду строкой на обелиске
Под скромною фанерною звездой.
*
АЛЕКСЕЙ ЛЕБЕДЕВ
ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ПОХОДА
Когда мы подвели итог тоннажу
Потопленных за месяц кораблей,
Когда, пройдя три линии барражей,
Гектары минно-боновых полей,
Мы всплыли вверх,- нам показалось странно
Так близко снова видеть светлый мир,
Костёр зари над берегом туманным,
Идущий в гавань портовый буксир.
Небритые, пропахшие соляром,
В тельняшках, что за раз не отстирать,
Мы твёрдо знали, что врагам задаром
Не удалось у нас в морях гулять.
А лодка шла, последний створ минуя,
Поход окончен, и фарватер чист.
И в этот миг гармонику губную
Поднес к сухим губам своим радист.
И пели звонко голоса металла
О том, чем каждый счастлив был и горд:
Мелодию «Интернационала»
Играл радист. Так мы входили в порт.
1941
НА ДНЕ
Лежит матрос на дне песчаном,
Во тьме зелёно-голубой.
Над разъярённым океаном
Отгромыхал короткий бой,
А здесь ни грома и ни гула…
Скользнув над илистым песком,
Коснулась сытая акула
Щеки матросской плавником…
Осколком лёгкие пробиты,
Но в синем мраке глубины
Глаза матросские открыты
И прямо вверх устремлены.
Как будто в мертвенном покое,
Тоской суровою томим,
Он помнит о коротком бое,
Жалея, что расстался с ним.
1941
Алексей Лебедев погиб на подводной лодке в Финском заливе в 1941 году.
*
ГРИГОРИЙ ЛЕВИН
НУ, Я ПОЙДУ…
Перед своим подвигом Александр Матросов просто сказал: «Ну, я пойду!»
Когда меж взглядов,
как сквозь строй,
прогоним,
Узнаем мы,
кто раб, кто червь,
кто бог!
Солдата узнают не по погонам,
А по подмёткам стоптанных сапог.
Он высшей славой на земле отмечен,
Бессмертной, громкой памятью в ряду.
Не статуей предстал,
велик и вечен,
Вполголоса сказал:
— Ну, я пойду.
Но с этим
и погибнуть хорошо нам.
И в нужный час,
опять незаменим,
Он скажет нам,
как о давно решённом:
— Ну, я пойду!..-
И мы
пойдём
за ним.
*
ЮРИЙ ЛЕВИТАНСКИЙ
ЛЕНИН В ПРАГЕ
Есть даты, что не старятся с веками.
Их повторяют мрамор и гранит…
Я видел в Праге дом,
где каждый камень
о Ленине сказание хранит.
Там навсегда впечатаны у входа
следы его стремительных шагов.
…Летел январь двенадцатого года
над крышами чужих особняков.
И снег летел.
Шуршали хлопья, тая
и сразу исчезая на лету…
Был Ленин непреклонен, утверждая
грядущих революций правоту.
В параграфах партийной директивы
и в страстном выступленье Ильича
такие открывались перспективы,
что сердце замирало сгоряча.
В далёкий год
в конспиративном зале,
в неровном свете тусклого огня,
он говорил — и люди осязали
величие сегодняпщего дня.
А вечером,
когда лучи косые
окрашивали окна этажа,
в старинном доме пели о России,
о Волге
и о бреге Иртыша…
…В предместии,
пожарами объятом,
еще алеет кровь у баррикад.
Мы входим в Прагу
в славном сорок пятом
тяжёлою походкою солдат.
Уже в Градчанах вывесили флаги,
к ним рвётся ветер волжских берегов.
И Ленин вновь
идёт по шумной Праге
в огне знамён прославленных полков.
1945
*
ГЕОРГИЙ ЛЕОНИДЗЕ
(С грузинского)
ПОБЕДИТЕЛЬ
В домотканой выцветшей черкеске,
Улыбаясь ясно и сурово,
Он сидит на ветерке нерезком,
Смуглый от дымка порохового.
Смотрит в дали, на простор долинный,
Слышит, как звенит пшеничный колос,
Тихий шёпот лоз и гул пчелиный,
Синего ручья журчащий голос.
В ивняке прибрежном на свободе
Рос он быстроногим оленёнком,
Но перешагнул Дунай и Одер
Тот, кто здесь в ручье плескался звонком.
Видел он моря и океаны!
От села в горах дорогой длинной
Он прошёл в боях, бинтуя раны,
До горящих площадей Берлина.
Видел он бесплодные пустыни
Там, где были города когда-то.
Храбрый и суровый воин ныне
Нежно холит лозы винограда.
Полон он теплом земли родимой,-
Зелен луг, сады цветут богато,
Хлеб стоит стеной необозримой…
Только мало этого солдату!
Надобно трудиться окрылённо
Для своей отчизны, для народа!
Видит он за тучкой отдалённой
Лёт орлиный в бездне небосвода.
Там орлы, не шевеля крылами,
Над скалою плавают отвесной.
Воин взором — высоко, с орлами,
И большим мечтам его не тесно!
1946
Перевод П. Шубина
*
СЕМЁН ЛИПКИН
ПРАВЫЙ БЕРЕГ
Правый берег. Вот он перед нами.
Посмотри внимательней и пристальней.
Эти груды были кораблями.
Этот лес носил окраску пристани.
Странные, горящие туманы.
Зданья стали деревом, а дерево
Превратилось в хаос первозданный.
Правый берег. Не узнать теперь его.
Пахнет мёртвой рыбой, гарью, дымом.
Смерть. Но можно жить. А посчастливится
И остаться можно невредимым:
Так война решила, прозорливица.
Моряки подходят к Сталинграду,
Те, которых все зовут: трамвайщики.
Нет, не к берегу,- к огню и чаду
Наскоро пришвартовались тральщики!
— Кончились билеты! — шутит кто-то.
Поливаемая автоматами,
С корабля на бой пошла пехота
Мостовыми, пламенем объятыми.
На спардеке — старшина, сигнальщик.
Он не сводит с неба глаза карего.
Взяли раненых. Отчалил тральщик,
Словно искру отнесло от зарева.
Ноябрь 1942 г.
Сталинград
*
КАЗИМИР ЛИСОВСКИЙ
ПРОВОДЫ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ БРИГАДЫ
Поздний август шумел ворохами оранжевых
листьев
По безлюдному саду, по площади, по мостовым.
Расстилался над городом серый, удушливо-мглистый,
Занесённый ветрами пожара таёжного дым.
В это раннее утро казались ровесники старше,
В это раннее утро был хмур и угрюм горизонт…
По прямому проспекту, с развернутым знаменем,
маршем
Коммунисты идут. Коммунисты уходят на фронт.
Брови сдвинуты. Сжаты сухие, упрямые губы.
Лица серы от пыли. Под кожею щёк — желваки.
Уезжают на запад ангарской тайги лесорубы,
Енисейских низовьев охотники и рыбаки.
Рядом с ними идут остроскулые дети Тунгуски,
Смуглокожие люди ковыльных хакасских степей.
И, друзей провожая по давним обычаям русским,
Штормовою волною о берег гремит Енисей.
Торопливо подходят к вокзалу. Состав уже подан,
А гудки всё ревут. Всё ревут, не смолкая, гудки.
И хромой ветеран революции пятого года
Тихо шепчет им вслед: — Дорогие… Родные…
Сынки…
И как высшая честь, и как лучшая братская ласка,
Прозвучит после боя солдатский простой говорок:
— Ты откуда, браток?
— Издалёка я. Из Красноярска.
Я к Берлину иду с берегов Енисея, браток!
*
МАРК ЛИСЯНСКИЙ
МОЯ МОСКВА
Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но Москвою привык я гордиться,
И везде повторяю слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой.
Я люблю твою Красную площадь
И кремлёвских курантов бой.
В городах и далёких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в сердцах будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!
1941
*
ВЛАДИМИР ЛИФШИЦ
БАЛЛАДА О ЧЁРСТВОМ КУСКЕ
По безлюдным проспектам
Оглушительно-звонко
Громыхала
На дьявольской смеси
Трёхтонка.
Леденистый брезент
Прикрывал её кузов —
Драгоценные тонны
Замечательных грузов.
Молчаливый водитель.
Примёрзший к баранке,
Вёз на фронт концентраты,
Хлеба вёз он буханки,
Вёз он сало и масло,
Вёз консервы и водку,
И махорку он вёз,
Проклиная погодку.
Рядом с ним лейтенант
Прятал нос в рукавицу.
Был он худ,
Был похож на голодную птицу.
И казалось ему,
Что водителя нету,
Что забрёл грузовик
На другую планету.
Вдруг навстречу лучам —
Синим, трепетным фарам —
Дом из мрака шагнул,
Покорёжен пожаром.
А сквозь эти лучи
Снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука,-
Плавно, медленно, сыто…
— Стоп! — сказал лейтенант,-
Погодите, водитель.
Я,- сказал лейтенант,-
Здешний все-таки житель.-
И шофёр осадил
Перед домом машину,
И пронзительный ветер
Ворвался в кабину.
И взбежал лейтенант
По знакомым ступеням.
И вошёл…
И сынишка прижался к коленям.
Воробьиные ребрышки…
Бледные губки…
Старичок семилетний
В потрёпанной шубке.
— Как живёшь, мальчуган?
Отвечай без обмана!..-
И достал лейтенант
Свой паёк из кармана.
Хлеба чёрствый кусок
Дал он сыну: — Пожуй-ка, —
И шагнул он туда,
Где дымила буржуйка.
Там, поверх одеяла —
Распухшие руки.
Там жену он увидел
После долгой разлуки.
Там, боясь разрыдаться,
Взял за бедные плечи
И в глаза заглянул,
Что мерцали, как свечи.
Но не знал лейтенант
Семилетнего сына!
Был мальчишка в отца —
Настоящий мужчина!
И когда замигал
Догоревший огарок,
Маме в руку вложил он
Отцовский подарок.
А когда лейтенант
Вновь садился в трёхтонку,
— Приезжай! —
Закричал ему мальчик вдогонку,
И опять сквозь лучи
Снег летел, как сквозь сито,
Снег летел, как мука,-
Плавно,
медленно,
сыто…
Грузовик отмахал уже
Многие вёрсты.
Освещали ракеты
Неба чёрного купол.
Тот же самый кусок —
Ненадкушениый,
Чёрствый —
Лейтенант
В том же самом кармане
Нащупал.
Потому что жена
Не могла быть иною
И кусок этот снова
Ему подложила.
Потому, что была
Настоящей женою,
Потому, что ждала,
Потому, что любила.
1942
Ленинград
*
БОРИС ЛИХАРЕВ
КАМЕНЬ
Он выщерблен ветром,
Облизан метелью,
Он голый я синий, как лёд.
Все камень да камень,
Он был нам постелью
Средь этих полярных широт.
Все камень да камень,
От Западной Лицы
До моря лишь камни видны,
Ни дома, ни дыма,
Ни зверя, ни птицы;
Куда ни взгляни — валуны.
Из них мы себе
Воздвигали жилище.
А с полюса хлынет зима —
И вьюга заплачет,
Застонет, засвищет,
И стужа нагрянет и тьма.
Но градом по камню
Ударили пули,
От грома качнулась гора,
Мы с камня поднялись,
По камню шагнули,
Когда нам настала пора.
Об этом словами
Не скажешь сегодня,
Об этом лишь буря гремит.
И те, кто остались
В той преисподней,
Не в землю легли,
А в гранит.
Его мы запомним
В краю невесёлом:
Блестит он в полярной ночи,
Все камень да камень,
Холодный и голый…
— Мы твёрже, чем камень,
Молчи!
1944
СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ
Вся в багрянце, сияет полночная высь,
В красоте несказанной и строгой.
Столько было огня на земле, что зажглись
Небеса и погаснуть не могут.
Словно там, в вышине, разгорается бой,
Полыхая то ярче, то глуше.
И живут продолжением жизни земной
С честью павших бессмертные души.
Это — вечная почесть героям горит
Над полярною тундрой глухою,
Это — небо земли отраженье хранит
И гордится отвагой земною.
1945
*
ВСЕВОЛОД ЛОБОДА
НАЧАЛО
Лес раскололся тяжело,
Седой и хмурый.
Под каждым деревом жерло
Дышало бурей…
Стволам и людям горячо,
Но мы в азарте.
Кричим наводчикам:
«Ещё,
Ещё ударьте!..»
Дрожит оглохшая земля.
Какая сила
Ручьи, и рощи, и поля
Перемесила!
И вот к победе прямиком
За ротой рота
То по-пластунски,
то бегом
Пошла пехота.
13 сентября 1944 г.
Всеволод Лобода погиб 18 октября 1944 года в Латвии, неподалеку от г. Добеле.
*
МИХАИЛ ЛУКОНИН
ПРИДУ К ТЕБЕ
Ты думаешь:
Принесу с собой
Усталое тело своё.
Сумею ли быть тогда с тобой
Целый день вдвоём?
Захочу рассказать о смертном дожде,
Как горела трава,
А ты —
и ты жила в беде,
Тебе не нужны слова.
Про то, как чудом выжил, начну,
Как смерть меня обожгла.
А ты —
ты в ночь роковую одну
Волгу переплыла.
Спеть попрошу,
а ты сама
Забыла, как поют.
Потом
меня
сведёт с ума
Непривычный уют:
Будешь к завтраку накрывать,
А я усядусь в углу,
Начнёшь, как прежде,
стелить кровать,
А я
усну
на полу.
Потом покоя тебя лишу.
Вырою щель у ворот,
Ночью,
вздрогнув,
тебя спрошу:
— Стой! Кто идёт?!
Нет,
не думай, что так приду.
В этой большой войне
Мы научились ломать беду,
Работать и жить вдвойне.
Не так вернёмся мы!
Если так,
То лучше не приходить.
Придём — работать,
курить табак,
В комнате начадить.
Не за благодарностью я бегу —
Благодарить лечу.
Всё, что хотел, я сказал врагу,
Теперь работать хочу.
Не за утешением —
утешать
Переступлю порог.
То, что я сделал, к тебе спеша,
Не одолженье,
а долг.
Друзей увидеть, в гостях побывать,
И трудно
и жадно жить.
Работать — в кузницу,
спать — в кровать.
Стихи про любовь сложить.
В этом зареве ветровом
Выбор был небольшой.
Но лучше прийти
с пустым рукавом,
Чем с пустой душой.
1944
МОИ ДРУЗЬЯ
Госпиталь.
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Запеленав нас туго в одеяла
И подтрунив над тем, как мы малы,
Нагнувшись, воду по полу гоняла
Сестра.
А мы глядели на полы,
И нам в глаза влетала синева,
Вода, полы…
Кружилась голова.
Слова кружились:
«Друг, какое нынче? Суббота?
Вот, не вижу двадцать дней…»
Пол голубой в воде, а воздух дымчат.
«Послушай, друг…» —
И всё о ней, о ней.
Несли обед.
Их с ложек всех кормили,
А я уже сидел спиной к стене.
И капли щей на одеяле стыли.
Завидует танкист ослепший мне,
И говорит про то,
как двадцать дней
Не видит. И —
о ней, о ней, о ней…
— А вот сестра,
ты письма продиктуй ей!
— Она не сможет, друг,
тут сложность есть.
— Какая сложность? Ты о ней не думай..,
— Вот ты бы взялся!
— Я?
— Ведь руки есть?!
— Я не смогу!
— Ты сможешь!
— Слов не знаю!
— Я дам слова!
— Я не любил…
— Люби!
Я научу тебя, припоминая…-
Я взял перо.
А он сказал: — «Родная!» —
Я записал. Он:
— «Думай, что убит…» —
«Живу»,- я написал. Он:
— «Ждать не надо…»
А я, у правды всей на поводу,
Водил пером: «Дождись, моя награда…»
Он: — «Не вернусь…» —
А я: «Приду! Приду!»
Шли письма от неё. Он пел и плакал,
Письмо держал у просветлённых глаз.
Теперь меня просила вся палата:
— Пиши! —
Их мог обидеть мой отказ.
— Пиши!
— Но ты же сам сумеешь, левой! —
— Пиши!
— Но ты же видишь сам?!
— Пиши!..
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Где это всё? Ни звука. Ни души.
Друзья, где вы?..
Светает у причала.
Вот мой сосед дежурит у руля.
Всё в памяти переберу сначала.
Друзей моих ведёт ко мне земля.
Один — мотор заводит на заставе,
Другой — с утра пускает жернова.
А я?
А я молчать уже не вправе,
Порученные мне, горят слова.
— Пиши! — диктуют мне они.
Сквозная
Летит строка.
— Пиши о нас! Труби!..
— Я не смогу!
— Ты сможешь!
— Слов не знаю.
— Я дам слова!
Ты только жизнь люби!
1947
*
ВАЛДИС ЛУКС
(С латышского)
СОЛДАТСКАЯ КРУЖКА
Спутница суровых дней солдатских,
Кружка, потемневшая в боях,
Всё в тебе смешалось: капли пота,
Белый снег, болотная вода.
Как простимся мы, когда однажды
Мир придёт дорогой фронтовой?
Жестяная рыжая подружка,
Пережить немало нам пришлось!
Знаешь ты напамять мои песни,
Все заботы знаешь, все дела
И по именам да по походке
Узнаёшь товарищей моих.
Боевая верная подруга,
Общая теперь у нас судьба,-
Мы людскую утоляем жажду,
Всё до капли отдаем другим.
И хоть о себе и забываем,
Не об этом нынче наша речь:
Много суждено пройти, чтоб солнцу
Медные ворота отворить!
Тени ль по следам бегут слепые
Иль встают преграды на пути —
Выстоим, осилим, ведь недаром
Научились побеждать врагов!
1944
Второй Прибалтийский фронт
Перевод М. Голодного
Милая в мире одна. Знай, что двух не бывает,-
есть только та, что шумит в твоем сердце, как клён,
есть только та, в чей ты ласковый голос влюблён,
сквозь любую метель сердце сразу ее угадает,
сколько в разлуке ни прожито дней,
мысли — о ней, и песни — о ней…
Даугава в мире одна. Знай, что двух не бывает,-
есть только та, что пришла к нам из русской земли,
есть только та, что, качая, несёт корабли,
и широкое море красавицу нашу встречает,
синие стынут над ней небеса,
древние дайны поют ей леса…
Родина в мире одна. Знай, что двух не бывает,-
есть только та, где висела твоя колыбель,
есть только та, что дала тебе веру и цель,
та, что звёздною славой нелёгкий твой путь осеняет,
к ней устремляется сердце твоё,
память, как птица, поёт про неёе…
И ты, уходящий сегодня на бой,
готов и на смерть и на подвиг любой,
ибо сердце дано нам одно. Двух сердец не бывает!
1944
Невель
Перевод Вл. Лифшица
*
АНДРЕЙ ЛУПАН
(С молдавского)
ВСТУПЛЕНИЕ В БАЛЛАДУ
Только лишь солнце зашло —
сумерки враз наступили
и захлестнули село,
чёрной водой затопили.
Трое идут в темноте.
В ночь убегает дорога.
Кто они, путники те,-
нам не известно до срока.
Вот поднялись на откос,
воду из фляги отпили.
Тихо один произнёс:
— Вот где Марию убили!
Смотрит он в чёрную тьму,
будто бы с кем-то прощаясь —
то ли к себе самому,
то ли к друзьям обращаясь:
«Трижды на склоне горы
грозди налиться успели.
Трижды с той самой поры
наши орехи поспели.
Значит, от нас навсегда
ты отошла без возврата
и не придешь никогда
с нами на сбор винограда…»
Тропка лесная узка —
тени их движутся вместе.
Их подгоняет тоска,
сердце зовущая к мести.
Тише, печаль, помолчи!
Смолкни до срока, обида!
Вот уж и скрылся в ночи
холм, где Мария убита.
…………………………….
Душит захватчиков страх.
Склады в ночи полыхают.
Только на наших холмах
мстителей лес укрывает.
1944
Перевод Ю. Левитанского
*
МИХАИЛ ЛЬВОВ
Чтоб стать мужчиной — мало им родиться,
Как стать железом — мало быть рудой.
Ты должен переплавиться. Разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.
Как трудно в сапогах шагать в июле.
Но ты — солдат и всё сумей принять:
От поцелуя женского до пули,
И научись в бою не отступать.
Готовность к смерти — тоже ведь оружье,
И ты его однажды примени…
Мужчины умирают, если нужно,
И потому живут в веках они.
1943
ВЫСОТА
Комбату приказали в этот день
Взять высоту и к сопкам пристреляться.
Он может умереть на высоте,
Но раньше должен на неё подняться.
И высота была взята,
И знают уцелевшие солдаты —
У каждого есть в жизни высота.
Которую он должен взять когда-то.
А если по дороге мы умрём,
Своею смертью разрывая доты,
То пусть нас похоронят на высотах,
Которые мы всё-таки берём.
1944
*
МИХАИЛ ЛЬВОВСКИЙ
СОЛДАТЫ ИДУТ
Вот солдаты идут
По степи опалённой,
Тихо песню поют
Про берёзки да клёны,
Про задумчивый сад
И плакучую иву,
Про родные леса,
Про родные леса
Да широкую ниву.
Вот солдаты идут —
Звонче песня несётся,
И про грозный редут
В этой песне поётся,
Про отвагу в бою,
И про смерть ради жизни,
И про верность свою,
И про верность свою
Нашей славной отчизне.
Вот солдаты идут
Стороной незнакомой,
Всех врагов разобьют
И вернутся до дому,
Где задумчивый сад
И плакучая ива,
Где родные леса,
Где родные леса
Да широкая нива.
1945
*
ГРИГОРИЙ ЛЮШНИН
Бейте, бейте шомполами,
Всё равно не закричу!
На решётке, сжав зубами,
Гайку ржавую верчу.
На свободе быть хочу!
Вот она в цветах,
смотрите:
До неё подать рукой!
Только очень трудно выйти
Мне из камеры сырой:
Смотрит зорко часовой.
Смотрит,
грубо окликая,
С вышки пули сыплет вниз.
Есть ли сила в нём такая —
Удержать меня?
Не знаю!
Я ведь гайку перегрыз.
1943
Концлагерь Ней-Бранденбург
*
МАКС МАЙН
(С марийского)
ВЕСТОЧКА
Ой ты, ветер неукротимый,
Взвил и чаек ты и орла.
Залети ты к моей любимой,
Что осталась в Йошкар-Ола.
И шепни, кисею волнуя,
Что её больше всех люблю я.
Передай ей, тоской томимой,
Чтобы верила, чтоб ждала.
Ой, река, ты летишь потоком,
Что безудержен и широк,
Протекая неподалеку,
Ты пошли к ней хоть ручеёк.
Объясни, что покуда любит,
Здесь тоска меня не погубит,
Ограждён я любовью зоркой
От случайностей и тревог.
Ой ты, гусь, ой, гусь белокрылый.
Полетишь над Йошкар-Ола,
Удружи — на крылечко к милой
Опустись ты, сложив крыла.
Да скажи ей, что не забуду,
Передай ей, что скоро буду,
Чтобы помнила,
Чтоб любила
И спокойно меня ждала.
1942
Перевод А. Коренева
*
НИКОЛАЙ МАЙОРОВ
МЫ
Это время
трудновато для пера.
Маяковский
Есть в голосе моём звучание металла.
Я в жизнь вошёл тяжёлым и прямым.
Не все умрёт. Не всё войдёт в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Мы жгли костры и вспять пускали реки.
Нам не хватало неба и воды.
Упрямой жизни в каждом человеке
Железом обозначены следы —
Так в нас запали прошлого приметы.
А как любили мы — спросите жён!
Пройдут века, и вам солгут портреты,
Где нашей жизни ход изображён.
Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли, не долюбив,
Не докурив последней папиросы.
Когда б не бой, не вечные исканья
Крутых путей к последней высоте,
Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,
В столбцах газет, в набросках на холсте.
Но время шло. Меняли реки русла.
И жили мы, не тратя лишних слов,
Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных
Да в серой прозе наших дневников.
Мы брали пламя голыми руками.
Грудь раскрывали ветру. Из ковша
Тянули воду полными глотками
И в женщину влюблялись не спеша.
И шли вперёд, и падали, и, еле
В обмотках грубых ноги волоча,
Мы видели, как женщины глядели
На нашего шального трубача.
А тот трубил, мир ни во что не ставя
(Ремень сползал с покатого плеча),
Он тоже дома женщину оставил,
Не оглянувшись даже сгоряча.
Был камень твёрд, уступы каменисты,
Почти со всех сторон окружены,
Глядели вверх — и небо было чисто,
Как светлый лоб оставленной жены.
Так я пишу. Пусть неточны слова,
И слог тяжёл, и выраженья грубы!
О нас прошла всесветная молва.
Нам жажда зноем выпрямила губы.
Мир, как окно, для воздуха распахнут,
Он нами пройден, пройден до конца,
И хорошо, что руки наши пахнут
Угрюмой песней верного свинца.
И как бы ни давили память годы,
Нас не забудут потому вовек,
Что, всей планете делая погоду,
Мы в плоть одели слово «Человек»!
1940
Политрук пулеметной роты Николай Майоров погиб под Смоленском 8 февраля 1942 года.
*
МАРК МАКСИМОВ
МАТЬ
Жён вспоминали
на привале,
друзей — в бою.
И только мать
не то и вправду забывали,
не то стеснялись вспоминать.
Но было,
что пред смертью самой
видавший не один поход
седой рубака крикнет: — Мама!
…И под копыта упадет.
1942
БАЛЛАДА О ЧАСАХ
Врага мы в полночь окружить хотели.
Разведчик сверил время — и в седло!
Следы подков запрыгали в метели,
и подхватило их и понесло…
Но без него вернулся конь
сначала,
а после — мы дошли до сосняка,
где из сугроба жёлтая торчала
с ногтями почернелыми рука.
Стояли сосны, словно часовые…
И слушали мы, губы закусив,
как весело — по-прежнему живые —
шли на руке у мёртвого часы.
И взводный снял их.
Рукавом шершавым
сердито льдинки стёр с небритых щёк,
и пальцем — влево от часов и вправо —
разгладил на ладони ремешок.
— Так, значит, в полночь, хлопцы!
Время сверьте!..
И мы впервые поняли в тот час:
как просто начинается бессмертье,
когда шагает время через нас!
1943-1946
*
КУБАНЫЧБЕК МАЛИКОВ
(С киргизского)
КУРБАН-ДУРДЫ
Сын туркменского народа, Герой Советского Союза Курбан-Дурды приехал в сентябре 1942 года с фронта на родину. Этот факт послужил поводом к созданию настоящего стихотворения.
Автор
Проезжая пески пустыни,
Что струятся быстрей воды,
Созерцая новые земли,
Города, поля и сады,
Я волнуюсь, я разгораюсь,
И душа не знает узды,-
И полно моё сердце песней
В честь родного Курбан-Дурды!
Это здесь ты верхом носился
Над бурлящей Аму-Дарьей.
Это здесь ты снимал рубашку,
Соблазнённый быстрой волной.
Это здесь ты, в степях туркменских,
Мир впервые увидел свой;
Это здесь ты гулял с любимой,
Пламенея смелой душой!
Это здесь — когда ты в сраженьях
Шёл вперёд сквозь бурю огня
И врага в крови его чёрной
Уходил, оружьем звеня,-
Скакуна для тебя готовя,
Восторгалась тобой родня.
Ты ж, наверно, средь рек кровавых
Вспоминал Кара-Кумов вид,
Слышал голос той, черноокой,
Что стихом о тебе звенит,
А отец твой, мать и родные
Знали: их не коснётся стыд,
И врагу не восстать из праха,
Коль его Курбан сокрушит.
И они угадали верно,
Сердце сердцу подало весть:
Ты сражался, смерть презирая,
Охранял народную честь.
Хоть попал ты в кольцо стальное,
Ты порвал его, точно лев;
Позабыв о тяжёлой ране,
На врага ты обрушил гнев.
Сын Дурды! Мой Курбан! Держала
Наше знамя твоя рука;
Очищал ты землю от грязи
Благородной силой штыка.
Ты к тулпарам* привык туркменским,
Сам ты — сын туркменской земли,
Где такие, как ты, герои
Всенародный почёт нашли,
Где султан Кёр-Оглы, твой прадед,
Всех врагов растоптал в пыли,
Где сердца обжигал стихами
Старший брат твой Махтум-Кули.
Ты над ширью аму-дарьинской
Стройным тополем в небо взмыл,
Ты на мощной почве народа
Красным знаменем воспарил.
Стал ты честью твоих собратьев,
Стал вершиной твоей земли,
И к тебе молодые львята
У тебя учиться пришли.
Богатырь — он ведь люб народу,
В нём увидевшему свой щит,
И возлюбленного героя
Благодарный народ хранит!
Знает он, что, тебе подобный,
Не боится смерти джигит,
А презренный могильщик-немец,
Чуя смерть, пред тобой дрожит.
Тот, чьё сердце полно водою,-
Недостоин победы тот,
А у смелых сынов отваги
Сердце вечно мчится вперёд.
И поэты, друзья народа,
О героях таких поют,
Прославляя их дух и разум,
Прославляя их ратный труд!
Скромный дар мой, песня поэта,
Пусть летит впереди дружин.
Пусть прибавит герою силы
Боевою песней акын!
*Тулпар — сказочный богатырский конь.
Перевод Н. Манухиной
*
АНДРЕЙ МАЛЫШКО
(С украинского)
УКРАИНА МОЯ
(Отрывки)
Ты опять мне приснилась на горькой дороге разлуки
Синим лугом, ромашкою, птицею с каневских круч.
Ну, возьми мою кровь, мое сердце зажми в свои руки,
Только снами не мучь и невыпитым горем не мучь!
Много вёрст исходил я — не сотню, не двести, не триста.
Всё поход, и поход, и опасность, и труд впереди.
И звезда мне шепнула, сверкая тепло и лучисто:
«Что стоишь как немой? На свою Украину гляди!
На свою Украину, откуда лишь клёкот орлиный
Над курганом высоким, в туманных просторах дорог…»
И лежала земля, и клубился пожар над долиной.
Я глядел, и немел, и, прощаясь,- проститься не мог!
Вновь зову я тебя. Иль по голосу не распознала?
Вновь прошу: отзовись! Молодая, родная моя!
Стать бы ветром в степи — только туча всё небо застлала,
Звонкой песней позвать бы,- но где отыскать соловья?
В приднепровской долине ромашка завяла, побита.
Старый тополь скрипит. Догорает отцовский мой дом.
И не хочется ветром ложиться коню под копыта,
Соловьём запевать на обугленном взгорье твоём.
Я дышать буду, падать, бороться, покуда не сгину,-
А к какому сегодня ещё мне идти рубежу?
Твоей муки и горя возьму я себе половину,
В непокорном, неистовом сердце своём положу!
И пойду, как Микула, под ношей согнусь, потемнею,
Весь иссохну от жажды, и, может, в пути упаду,
Но я знаю — увижу: цветы расцветут, пламенея,
Вновь в твоём, Украина, зелёном и вечном саду.
1942
Перевод Б. Турганова
Как сбирались хлопцы в партизаны,
Их не провожали трубачи.
В красный плат пожитки повязали:
Знамя из него сошьём в ночи.
Клали хлеб печёный на тачанку,
Сабли, гибче молодой лозы,
Положили бурку-таращанку
И гранат полсотни на возы.
Оседлай-ка, друже, вороного —
Ветер в поле клонит зеленя.
А сестра пусть сядет на другого —
На гнедого, доброго коня.
Пыльный шлях. У матерей забота:
Их сыны надолго ли ушли?
А сестра, как вышла за ворота —
Все луга, все рощи расцвели!
В бой пойдет дивчина партизанкой,-
Кто не знает дочки кузнеца?
Сварит борщ, присмотрит за землянкой,
Постирать успеет для бойца.
Так седлай же, друже, вороного —
Ветер в поле клонит зеленя.
А сестра пусть сядет на другого —
На гнедого, доброго коня.
1943
Перевод Дм. Кедрина
*
РЕВАЗ МАРГИАНИ
(С грузинского)
ГРУЗИН В БОЮ
Когда вчера умолк последний бой
И стал холодным жаркий ствол винтовки,
И крик атак улёгся над землёй,
И гром артиллерийской подготовки;
Когда пришёл отдохновенья час
И тишина настала перед ротой,-
Какою вдруг печалью и заботой
Повеяло на каждого из нас!
Из тишины замолкнувших полей
Возник напев тоскующий и страстный.
Ах, все свирели Грузии моей
Не знают песни более прекрасной!
Она грузину свойственна в бою:
Завидев смерть, он нам поёт о жизни,
Чтоб облака, плывущие к отчизне,
Несли напев на родину мою.
Чтоб девушки родной моей земли,
Моей святой грузинской колыбели,
Заслышав песнь знакомую вдали,
О брате погибающем скорбели,-
О том, кто здесь отважен был и смел,
Кто превозмог все горести и беды,
Кто пал в бою, кто в час своей победы
В последний раз своей отчизне пел!
Так, оглашая песнями поля,
Мы бьёмся даже на краю могилы,
Чтоб Грузии священная земля
Всегда цвела, исполненная силы.
И что дивиться, коль напев бойца,
Который пел перед своей кончиной,
Спаял нас в круг железный и единый
И переполнил мужеством сердца?
1943
Перевод Н. Заболоцкого
*
ПЕРЕЦ МАРКИШ
(С еврейского)
Вагоны, лязгая, ползли неторопливо,
Сыпнотифозное баюкая дитя,
И ветры, воем душу отводя,
Шли плакальщиками вблизи локомотива.
В окно вперив потусторонний взгляд,
Ребёнок возлежал, на груде торб покоясь,
Так, засмотревшийся, и был он смертью взят.
И тут как вкопанный остановился поезд.
Никто не всхлипывал. Одни лишь буфера
Отстукали его душе поминовенье…
А поезд, постояв растерянно мгновенье,
Опять рванулся в путь, им начатый вчера…
Он ляжет — маленький скелетик, одинокий,
У самой насыпи, под снеговой завей.
Его потом фашист отметит, как трофей,
Захваченный в сраженье на востоке.
1941
Перевод М. Тарловского
МОРЯКАМ
Раскинулось море широко,
Прибои в простор взметены.
По мутным, по вражьим потокам —
Огонь, Черноморья сыны!
Пусть ярость, как парус раздутый,
Ваш дух понесёт, окрылив.
К земле раскалённой пригнуты
Вершины надломленных ив.
Листвой устилают дорогу
И ластятся к вашим стопам.
Безбрежность морская тревогу
Трубит по безбрежным степям.
Тревога несётся в предгорья
До южных окраин страны.
В атаку, сыны Черноморья!
Огонь, Черноморья сыны!
Колосья от края до края,
Как копья, сверкают сквозь дым.
Матросская песня лихая —
По знойным дорогам степным.
Предгорья Кавказа прикрыты
Сердцами богатырей,
Где ненависть крепче гранита,
Где ярость алмаза острей.
Матросы, окрепшие в бурях,
Казаки из вольных степей,
На орды убийц белокурых
Всей мощью обрушьтесь своей!
Пусть дерево станет дубровой
И камень гранитной грядой
Подымется в мощи суровой
Пред вражьей разбойной ордой.
Повсюду в пути настигая,
Врага ты в огне утопи!
Тревогу безбрежность морская
Трубит по безбрежной степи.
Возмездье — за кровь и за горе!
Ты слышишь ли голос страны?
В атаку, сыны Черноморья!
Огонь, Черноморья сыны!
1942
Перевод Д. Бродского
*
АЛЕКСЕЙ МАРКОВ
РАССТРЕЛ
Привели сынишку коммуниста.
Встал он рядом с матерью у рва.
А стрижи резвились в небе чистом,
И росла весёлая трава.
Дал команду офицер немецкий.
Автоматы глянули в упор.
Вот взметнутся огненные всплески,
И окончен будет разговор.
Но иначе думает курносый,
И улыбка на его лице:
Не докурит немец папиросы,
Всё не так получится в конце!
Из-за леса вылетит тачанка,
И враги рванутся наутек.
Пулемётом прострочит их Анка.
Слышишь, конский топот недалёк!
Или красных партизан засада
Пленников избавит всё равно,
Или Павка налетит с отрядом…
Словом, так, как видел он в кино.
И упал мальчишка навзничь с верой,
С ожиданьем радостным в глазах,
Что покончат с этим офицером
Красные, примчавшись на рысях!
1943
*
СЕРГЕЙ МАРКОВ
СУСАНИН
Поёт синеволосая зима
Под окнами сусанинской светлицы…
Приснились — золотая Кострома,
Колокола Ипатьевской звонницы.
Трещат лучины ровные пучки,
Стучит о кровлю мёрзлая берёза.
Всю ночь звенят запечные сверчки
И лопаются брёвна от мороза.
А на полу под ворохом овчин
Кричат во сне похмельные гусары —
И ляхи, и оборванный немчин,
И чёрные усатые мадьяры.
Прощайте, избы, мёрзлые луга,
И тёмный пруд в серебряной оправе…
Сколь радостно идти через снега
Навстречу смерти, подвигу и славе…
Сверкает ледяная бахрома.
Сусанин смотрит грустными глазами
На полдень, где укрылась Кострома
За древними брусничными лесами.
И верная союзница — метель
По соснам вдруг ударила с размаху.
«Метель, стели мне снежную постель,
Не зря надел я смертную рубаху…»
И почему-то вспомнил тут старик
Свой тёплый кров… «Оборони, владыко!
Вчера забыл на лавке кочедык
И золотое липовое лыко.
И кочедык для озорных затей У
тащат неразумные ребята.
Ленился, грешник, не доплел лаптей,
Не сколотил дубового ушата…»
И вздрогнул лес, и засветился снег,
Далёким звоном огласились дали,
И завершился стариковский век
Причастьем крови и туманной стали.
…Горжусь, что золотая Кострома
И у моей звенела колыбели,
В просторах, где лесные терема
Встают навстречу солнцу и метели.
1943
*
АЛЕКСАНДР МАРТЫНОВ
(С мордовского)
НА ФРОНТОВОЙ ДОРОГЕ
К полосе прифронтовой
Поезд вышел с полустанка.
На вагоне часовой:
Это девушка-мокшанка.
Тут же возле, под рукой,
Пулемёт стоит зенитный,-
Твой товарищ боевой,
Как и ты, всю ночь не спит он.
Все сильнее ветра свист —
То, за груз свой беспокоясь,
Подгоняет машинист
Раскалённый бегом поезд.
Все светлее в темноте
Блеск прожектора струится.
Чёрный «юнкерс» в высоте
Кружит злобной, хищной птицей.
Но вбивает пулемёт
В небо огненные гвозди.
Рухнул наземь самолёт,
Гарью пахнет свежий воздух.
Вновь вокруг — ночной покой…
Девушка легко вздохнула,
Гладя ласковой рукой
Остывающее дуло.
В памяти своей несу
Эту ночь у полустанка,
Этот бой в глухом лесу
И тебя, моя мокшанка.
Перевод Н. Куштума
*
ЛЕОНИД МАРТЫНОВ
НАРОД-ПОБЕДИТЕЛЬ
Возвращались солдаты с войны.
По железным дорогам страны
День и ночь поезда их везли.
Гимнастёрки их были в пыли
И от пота ещё солоны
В эти дни бесконечной весны.
Возвращались солдаты с войны.
И прошли ио Москве, точно сны,-
Были жарки они и хмельны,
Были парки цветами полны.
В зоопарке трубили слоны,-
Возвращались солдаты с войны!
Возвращались домой старики
И совсем молодые отцы —
Москвичи, ленинградцы, донцы…
Возвращались сибиряки!
Возвращались сибиряки —
И охотники, и рыбаки,
И водители сложных машин,
И властители мирных долин, —
Возвращался народ-исполин…
Возвращался?
Нет!
Шёл он вперёд,
Шёл вперёд
Победитель-народ!
1945
*
САМУИЛ МАРШАК
ЧАСЫ НА БАШНЕ
Башня есть под Ленинградом,
А на башне — циферблат.
Разорвался с башней рядом
Неприятельский снаряд.
Бил по башне в перестрелке
Частым градом пулемёт.
Но ползут по кругу стрелки,-
Время движется вперёд!
Под землёй лежит в подвале
Сердце башенных часов,
Чтоб его не колебали
Даже звуки голосов.
Управляет ходом терций
И движением секунд
Металлическое сердце,
Крепко вделанное в грунт.
К башне — к Пулковским высотам
Много месяцев подряд
Рвался враг, стремясь к воротам,
Замыкавшим Ленинград.
Но надёжен, неизменен
Ход часов и бег минут.
Устоял твой город, Ленин,
А часы идут, идут.
Сбиты вражьи батареи,
Сметены с лица земли.
И на Запад мы быстрее
Стрелок времени пошли!
ГОРОДУ-ГЕРОЮ
Я прохожу по улицам твоим,
Где каждый камень — памятник героям.
Вот на фасаде надпись:
«Отстоим!»
А сверху «р» добавлено:
«Отстроим!»
ЛЕНИНГРАДСКОЕ КОЛЬЦО
У кольца нет конца.
Пословица
Враги кричали: «Нет конца
У ленинградского кольца!»
Мечом рассёк его боец —
И вот кольцу пришёл конец.
БЕРЛИНСКАЯ ЭПИГРАММА
«Год восемнадцатый не повторится ныне!»
Кричат со стен слова фашистских лидеров.
А сверху надпись мелом: «Я в Берлине» —
И подпись выразительная: «Сидоров».
1945
*
МИХАИЛ МАТУСОВСКИЙ
СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ В МОСКВЕ
Наверное, помните вы,
Как стужа тогда пронизала
Ночные кварталы Москвы,
Подъезды Колонного зала.
Была непогода скупа,
Снежком припушённая малость,
Как будто бы зта крупа
По карточкам нам выдавалась.
Но город, окованный тьмой,
С уныло ползущим трамваем
Был этой осадной зимой
Прекрасен и незабываем.
Когда композитор бочком
Пробрался к подножью рояля,
В оркестре, смычок за смычком,
Проснулись, зажглись, засияли.
Как будто из мрака ночей
Дошли к нам порывы метели,
И сразу у всех скрипачей
С подставок листы полетели.
И эта ненастная мгла,
В траншеях свиставшая хмуро,
Никем до него не была
Расписана, как партитура,
Над миром взрывалась гроза.
Ещё никогда на концерте
Так близко не чувствовал зал
Присутствия жизни и смерти.
Как дом, от полов до стропил
Охваченный пламенем сразу,
Оркестр, обезумев, вопил
Одну музыкальную фразу.
Ей пламя дышало в лицо,
Глушила её канонада.
Она прорывала кольцо
Блокадных ночей Ленинграда.
Гудела в глухой синеве,
Весь день пребывала в дороге
И ночью кончалась в Москве
Сиреной воздушной тревоги.
1944
СЧАСТЬЕ
Когда от неба и до земли
Летели клочья седого дыма,
И только люди сносить могли
Всё, что для камней невыносимо,
Когда, одетый в огонь и дым,
Мир накренился, как в бурю судно,
И было трудно лежать живым,
А мёртвым было уже нетрудно,
Когда под скрежет весенних льдин,
Прощаясь с миром последним взглядом,
Я оставался в снегу один,
А немцы были почти что рядом,
Когда, разбужен ночной стрельбой,
Весь лес был полон предсмертной дрожи,
Я не прельщался другой судьбой,
Я повторял лишь одно и то же:
Жить не украдкой, жить не ползком,
Подобно горной лететь лавине.
Мне нужно счастье всё целиком,
Мы не сойдемся на половине.
1945
*
ЭДУАРДАС МЕЖЕЛАЙТИС
(С литовского)
ЕСЛИ МИМО ПРОЙДЁШЬ
Есть в России степная равнина…
Об Орловщине память жива…
Деревушку в пуху тополином
Называют в народе — Литва…
Близко слышали грохот орудий
Палисадники, избы и пруд…
Здесь простые и скромные люди
Любят труд свой и мирно живут…
Мой товарищ! Зимой или летом,
Если мимо проляжет твой путь,
Не забудь — деревушку проведай,
Постарайся туда заглянуть.
Мы товарищей там потеряли,
Уцелевшие в буре войны,-
Там отважно боролись и пали
Нашей родины славной сыны.
Мы сражались у этой деревни,
Чтобы родина наша жила,
Чтобы башня над Вильнюсом древним
Стяг багряный опять подняла.
Подарили герои родные
Нашей родине славы венок…
Помним русские дали степные,
Помним русский степной уголок…
Мой товарищ! Зимой или летом,
Если мимо проляжет твой путь,
Не забудь — деревушку проведай,
Постарайся туда заглянуть.
Перевод А. Кленова
АЛЛЕГОРИЯ РАЗВАЛИН
Не дома, а черепа здесь,
И безгубы, и безглазы, и безносы;
Ведь в жилых домах, как золото, сверкают
И уста дверей, и очи окон,
В незакрытых льются речи, речи, речи;
Живо, прямо, грациозно высятся носы балконов.
У живого дома взоры ясны,
Он соперничает с соседом
И поёт соседке серенаду,
Аккомпанируя на проводах, как на струнах.
Он живой, он весь жилой, он тёплый,
Ибо жизнь струится по всем жилам,
Ибо золотой очаг зажжённый
Это — сердце, в котором бьётся живой пламень,
Распространяющий тепло по всему дому,
И, подобно живому человеку, движется жилой дом,
Не дома, а черепа здесь,
И безглазы, и безгубы, и безносы,
Только горы черепов кругом.
Сквозь безносый череп свищет ветер,
Вороньё клюёт остаток глаза,
И пожаловаться не может череп,
Ибо нет у него и уст для жалоб,
Только из разинутого входа
Торчат ещё зубы лестниц; их искрошило
Попадание снаряда…
И когда порыв могучий дождевой осенней непогоды
Задевает черепа, летит сквозь рты пустые,
И безносые проёмы, и глазницы их пустые,
И холодная вода льётся в середину дома,
Вот тогда им, черепам шершавым,
Снится бывшее тепло
И, как будто слёзы скорби, из глазниц их дождь струится
По щекам, по скулам стен,
По расстрелянным рыдают
Эти мёртвые тела.
Не дома, а черепа здесь,
И безносы, и безгубы, и безглазы,
Как когда-то на фуражке бесноватого владельца
Этой сумрачной столицы —
Черепа!
Но дома ещё тогда превратились в черепа,
Когда вынули из них разум, мозг
И бездумно погасили их пылающее сердце,
Чей былой могучий пламень руки гениев согрел,
И двадцатого столетья появилась пустота,
Та, в которой поселились и насилие и ложь —
Всё, что вывихнуло руки и творцам, и земледельцам,
И литейщикам, и детям.
Здесь, в стране, дома которой превратились в черепа,
Здесь чудовище глумилось,
И брало оно больших и малых
Под ефрейторский сапог;
Всех топтало, точно карликов ничтожных,
Грело огрубевшие ручищи
У костра, который при дороге
Был воздвигнут из картин и книг,
И, нажравшись человечины кровавой,
Тёплой кровью человечьей запивало
И над карликами потешалось.
Но природа пустоты не любит,
И пришло возмездие… Помпея…
Не дома, а черепа здесь,
И безгубы, и безносы, и безглазы,
Горы черепов; хохочет ветер
Через их безносые проёмы,
И в глазницах слёзы холодеют,
Но ведь губ-то нет, и чёрный рот
Не умеет петь, скорбеть, рыдать.
1945
Берлин
Перевод Л. Мартынова
*
АЛЕКСАНДР МЕЖИРОВ
УТРОМ
Ах, шофёрша,
пути перепутаны! —
Где позиции?
Где санбат? —
К ней пристроились на попутную
Из разведки десять ребят…
Только-только с ночной операции —
Боем вымученные все.
— Помоги, шофёрша, добраться им
До дивизии,
до шоссе.
Встали в ряд.
Поперёк дорога
Перерезана.
— Тормози!
Не смотри, пожалуйста, строго,
Будь любезною, подвези!
Утро майское.
Ветер свежий.
Гнётся даль морская дугой.
И с балтийского побережья
Нажимает ветер тугой.
Из-за Ладоги солнце движется
Придорожные лунки сушить.
Глубоко
в это утро дышится,
Хорошо
в это утро жить.
Зацветает поле ромашками,
Их не косит никто,
не рвёт.
Над обочиной
вверх тормашками
Облак пороховой плывёт.
Эй, шофёрша,
верней выруливай!
Над развилкой снаряд гудит.
На дорогу, не сбитый пулями,
Наблюдатель чужой глядит…
Затянули песню сначала.
Да едва пошла
подпевать —
На второй версте укачала
Неустойчивая кровать.
Эй, шофёрша,
правь осторожней!
Путь ухабистый впереди.
На волнах колеи дорожной
Пассажиров
не разбуди!
Спит старшой,
не сняв автомата.
Стать расписывать не берусь!
Ты смотри, какие ребята!
Это, я понимаю, груз!
А до следующего боя —
Сутки целые жить и жить,
А над кузовом голубое
Небо к передовой бежит.
В даль кромешную
пороховую,
Через степи, луга, леса,
На гремящую передовую
Брызжут чистые небеса…
Ничего мне не надо лучшего,
Кроме этого — чем живу,
Кроме солнца
в зените,
колючего,
Густо впутанного в траву.
Кроме этого тряского кузова,
Русской дали
в рассветном дыму,
Кроме песни разведчика русого
Про красавицу в терему.
1944
КОММУНИСТЫ, ВПЕРЁД!
Есть в военном приказе
Такие слова,
На которые только в тяжёлом бою
(Да и то не всегда)
Получает права
Командир, подымающий роту свою.
Я давно понимаю
Военный устав
И под выкладкой полной
Не горблюсь давно.
Но, страницы устава до дыр залистав,
Этих слов
До сих пор
Не нашёл
Все равно.
Год двадцатый.
Коней одичавших галоп.
Перекоп.
Эшелоны. Тифозная мгла.
Интервентская пуля, летящая в лоб,-
И не встать под огнём у шестого кола.
Полк
Шинели
На проволоку побросал,-
Но стучит над шинельным сукном пулемёт,
И тогда
еле слышно
сказал
комиссар:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!
Есть в военном приказе
Такие слова!
Но они не подвластны
Уставам войны.
Есть —
Превыше устава —
Такие права,
Что не всем,
Получившим оружье,
Даны…
Сосчитали штандарты побитых держав,
Тыщи тысяч плотин
Возвели на реках.
Целину подымали,
Штурвалы зажав
В заскорузлых
Тяжёлых
Рабочих
Руках.
И пробило однажды плотину одну
На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре,
И пошли головные бригады
Ко дну,
Под волну,
На морозной заре,
В декабре.
И когда не хватало
«…Предложенных мер…»
И шкафы с чертежами грузили на плот,
Еле слышно
сказал
молодой инженер:
— Коммунисты, вперёд!.. Коммунисты, вперёд!
Летним утром
Граната упала в траву,
Возле Львова
Застава во рву залегла.
«Мессершмитты» плеснули бензин в синеву,-
И не встать под огнём у шестого кола.
Жгли мосты
На дорогах от Бреста к Москве.
Шли солдаты,
От беженцев взгляд отводя.
И на башнях
Закопанных в пашни «KB»
Высыхали тяжёлые капли дождя.
И без кожуха
Из сталинградских квартир
Бил «максим»,
И Родимцев ощупывал лёд.
И тогда
еле слышно
сказал
командир:
— Коммунисты, вперёд!.. Коммунисты, вперёд!
Мы сорвали штандарты
Фашистских держав,
Целовали гвардейских дивизий шелка
И, древко
Узловатыми пальцами сжав,
Возле Ленина
В мае
Прошли у древка…
Под февральскими тучами —
Ветер и снег,
Но железом нестынущим пахнет земля.
Приближается день.
Продолжается век.
Индевеют штыки в караулах Кремля…
Повсеместно,
Где скрещены трассы свинца,
Где труда бескорыстного невпроворот,
Или там, где кипенье великих работ,
Сквозь века,
на века,
навсегда,
до конца:
— Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!
1947
*
ЮРИЙ МЕЛЬНИКОВ
МЫ УХОДИЛИ ПРИЗЫВАТЬСЯ
В ту осень на лугу широком,
Там, где течёт река Москва,
Поблекла у дорог до срока
Войной помятая трава.
Зерно неубранное мокло,
И всё сильней день ото дня
У нас в избе дрожали стёкла
От орудийного огня.
…В разрывах небо под Москвою,
Замаскирован в окнах свет.
Всё ближе,
ближе грохот боя,
А нам повесток нет и нет.
Остановились эшелоны,
В вагонах рвётся динамит…
Узнали мы от почтальона,
Что наш военкомат разбит.
А нам уже по восемнадцать,
И нас четырнадцать ребят…
Мы уходили призываться
В соседний райвоенкомат.
Нам на прощанье рук не жали
Подруги наши в эти дни.
Окопы для солдат копали
У Дубосекова они.
И нас отцы не провожали,
А только матери одни.
*
БАГАУТДИН МИТАРОВ
(С табасаранского)
СООБЩИТЕ ДРУЗЬЯМ
Письмо к родным
Если вас обо мне
Будет спрашивать старый знакомый
И друзья и подруги
С вопросами явятся к вам,-
Передайте друзьям,
Что на фронте средь гула и грома
Я спокоен и счастлив,-
Сообщите об этом друзьям.
Передайте друзьям:
С отделеньем пехотного взвода
Я иду по тревожным лесам и степям.
Я — советский солдат,
Я воюю за нашу свободу.
Я спокоен и счастлив,-
Сообщите об этом друзьям.
Сообщите друзьям,
Что здесь небо гудит и дымится,
Что, взлетая навстречу
Своим чернокрылым врагам,
Над землёю летят
Краснозвёздные птицы
И горят «хейнкеля»,-
Сообщите об этом друзьям.
Мы тверды и спокойны:
Под грохотом мин и фугасок
Солнце родины светит приветливо нам.
И я чувствую, как
С каждым днём,
С каждым часом
Становлюсь я сильней и сильней.
Сообщите об этом друзьям.
Передайте друзьям,
Что, наверное, скоро приеду,
Поклонюсь я
Родимым горам и лугам.
Передайте друзьям,
Что уже недалёко победа,-
Мы шагаем на запад.
Сообщите об этом друзьям.
Сообщите друзьям,
Что не хвастают счастьем герои,
А в тяжёлое время
Из глаз их не капать слезам…
Вот уж кончилась ночь.
Мы готовимся к новому бою…
Мы и в этом бою победим,-
Сообщите об этом друзьям.
1943
Перевод Н. Гребнева
Багаутдин Митаров пал на фронте в 1943 году при освобождении Винницы.
*
СЕРГЕЙ МИХАЛКОВ
ПОСЫЛКА
Две нательные фуфайки,
На портянки — серой байки,
Чтоб ногам стоять в тепле
На снегу и на земле.
Меховые рукавицы,
Чтоб не страшен был мороз.
Чтоб с друзьями поделиться —
Десять пачек папирос.
Чтобы тело чисто было
После долгого пути,
Два куска простого мыла —
Лучше мыла не найти!
Земляничное варенье
Своего приготовленья,-
Наварили мы его,
Будто знали для кого!
Всё, что нужно для бритья,
Если бритва есть своя.
Было б время да вода —
Будешь выбритымм всегда.
Нитки, ножницы, иголка —
Если что-нибудь порвёшь,
Сядешь где-нибудь под ёлкой
И спокойно все зашьёшь.
Острый ножик перочинный
Колбасу и сало режь!
Банка каши со свининой
Открывай её и ешь!
Всё завязано, зашито,
Крышка к ящику прибита
Дело близится к концу.
Отправляется посылка,
Очень важная посылка,
Пионерская посылка
Неизвестному бойцу!
1941
КАРТА
Вторые сутки город был в огне,
Нещадно день и ночь его бомбили.
Осталась в школе карта на стене —
Ушли ребята, снять её забыли.
И сквозь окно врывался ветер к ней,
И зарево пожаров освещало
Просторы плоскогорий и морей,
Вершины гор Кавказа и Урала.
На третьи сутки, в предрассветный час,
По половицам тяжело ступая,
Вошёл боец в пустой, холодный класс.
Он долгим взглядом воспалённых глаз
Смотрел на карту, что-то вспоминая.
Но вдруг, решив, он снял её с гвоздей
И, вчетверо сложив, унёс куда-то,
Изображенье родины своей
Спасая от захватчика-солдата.
Случилось это памятной зимой
В разрушенном, пылающем районе,
Когда бойцы под самою Москвой
В незыблемой стояли обороне.
Шёл день за днём, как шёл за боем бой,
И тот боец, что карту взял с собою,
Свою судьбу связал с её судьбой,
Не расставаясь с ней на поле боя.
Когда же становились на привал,
Он, расстегнув крючки своей шинели,
В кругу друзей ту карту раскрывал,
И молча на неё бойцы смотрели.
И каждый узнавал свой край родной,
Искал свой дом: Казань, Рязань, Калугу,
Один — Баку, Алма-Ату — другой.
И так, склонившись над своей страной,
Хранить её клялись они друг другу.
Родные очищая города,
Освобождая из-под ига сёла,
Солдат с боями вновь пришёл туда,
Где карту он когда-то взял из школы.
И, на урок явившись как-то раз,
Один парнишка положил на парту
Откуда-то вернувшуюся в класс
Помятую, потрёпанную карту.
Она осколком прорвана была
От города Орла до Приднепровья,
И пятнышко темнело у Орла.
Да! Было то красноармейской кровью.
И место ей нашли ученики,
Чтоб, каждый день с понятным нетерпеньем
Переставляя красные флажки,
Идти вперёд на запад, в наступленье.
1944
Действующая армия
*
ВЛАДАС МОЗУРЮНАС
(С литовского)
ГОРСТЬ ЗЕМЛИ
Рассказывала матушка, бывало,
Как покидали милые края,
Как при разлуке сердце горевало
И шелестели грустно тополя.
Как уносили горсть земли в котомке
И за морями синими, вдали,
Когда замолкнет разговор негромкий,
Пересыпали горсть родной земли.
А мы не брали ничего с собою.
И что могли мы взять с собой, скажи!
Быть может, это небо голубое,
Быть может, те ромашки у межи?
Вмещает горсточка земли так мало,
А всей Литвы с собой не унесешь,
Всего, что нас влекло и волновало,
Полей, в которых зацветает рожь…
Не унести в котомке за плечами
Очаг родимый, неба синеву…
И мы ушли с тяжёлыми сердцами,
Но поклялись отвоевать Литву.
1943
Перевод С. Map
СТЕБЕЛЁК
Через крохотное оконце
В сумрак дымного блиндажа
Луч, напомнивший нам о солнце,
Как-то раз проскользнул, дрожа…
И среди молчаливых брёвен,
Где он тёплым сияньем лёг,
Неустойчив и малокровен,
К свету выбился стебелёк.
Мы огня разводить не стали,
Мы почти перестали курить,
Только б травка эта простая
Рядом с нами осталась жить.
1943
Перевод В. Тушновой
*
ИВАН МОЛЧАНОВ
ДОРОГИ
Чуть горит зари полоска узкая,
Золотая, тихая струя…
Ой, ты, мать-земля родная, русская,
Дорогая родина моя!
В серебре деревья, как хрустальные,
Но тревожен зимний их узор…
И бегут, бегут дороги дальние
Средь полей в немеренный простор.
Чья душа с тоскою ни оглянется!
Сквозь туман, взрывая ночь и тьму,
Вражья рать по тем дорогам тянется
К городу родному твоему.
Ой, дороги, дымные, военные,
За Москву тяжёлые бои!
На дорогах воры иноземные
Растеряли головы свои.
Не для них сады у нас посажены,
Молодые, светлые сады;
Не для них дороги наши лажены,
Не для них построены мосты!
Ты гори, зари полоска узкая,
По земле ползёт пожаров дым…
Мы тебя, земля родная, русская,
Никогда в обиду не дадим!
1941
*
ВИТАУТАС МОНТВИЛА
(С литовского)
У МОГИЛЫ ДРУЗЕЙ
Друзья-бойцы, люблю я вас.
Нет вас… но свет ваш не погас.
Отчизне — жить,
И жизни — быть,
Всегда, везде
Светить звезде.
Над вами здесь
Взовьётся песнь,
А с ней, красна,
Придёт весна,
Придёт, лучась,
В счастливый час…
Друзья-бойцы, люблю я вас,
Нет вас… но свет ваш не погас.
1941
Перевод Д. Озерова
Ватаутас Монтвила — революционный поэт Литвы — схвачен гитлеровцами в начале войны. Монтвила стойко перенёс нечеловеческие пытки и был вскоре расстрелян.
*
АРТУР МОРО
(С мордовского)
КАШТАН У ДОРОГИ
Борису Масальгину
У широкой дороги каштан.
Мы немного под ним отдохнём.
Над Карпатами — чёрный туман
И раскатистый пушечный гром.
Перед нами — деревня Литень,
А за нею Форешти нас ждёт.
Овивая узорный плетень,
Лёгким цветом шиповник цветёт.
Мнится мне: я в Клочевке родной,
Где шумит мой покинутый сад.
Но всё это — лишь сон золотой…
В путь, товарищ, на приступ Карпат!
1944
Фольтичени
Перевод Б. Бендина
*
СИМИОН МОСПАН
(С молдавского)
ВЕРЮ Я В НЕДОЛГУЮ РАЗЛУКУ
Верю я в недолгую разлуку,
Дома буду о войне писать.
Если правую утрачу руку —
Левой научусь перо держать.
Об одном грущу я: коль придётся
Мне погибнуть на полях войны —
Томика стихов не наберётся
От меня на память для страны.
Юношам я песни пел порою,
Пусть хоть им они послужат впрок;
Что ж, коль вспомнится и остальное,-
Значит, всё же людям я помог.
Значит, не напрасно сердце билось,
Песни дать Молдове я хотел…
Много их в груди моей теснилось,
Только написать их не успел.
1944
Перевод В. Бугаевского
Симион Моспан погиб на фронте в Восточной Пруссии.
*
МИКОЛА НАГНИБЕДА
(С украинского)
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО
Черноморцы спят в палате,
За окошком ливень замер.
Тишина. Сестра в халате
Ходит тихими шагами.
Спят не все. Тому, что с краю,
Перед вечным сном не спится.
Он зовёт сестру:
«Родная,
Напиши письмо, сестрица!
Пусть жена в большой заботе
Будет стойкой в горе каждом.
Я прошёл в морской пехоте
С боем землю нашу дважды.
Напиши, как комендоры
Шли в атаку по долине,
Как морей родных просторы
Снились мне на Украине,
Как мы все врага карали
В Сталинграде нашем грозном,
Как мы Днепр переплывали
В ноябре деньком морозным.
Всё я вижу на прибое
Севастополя зарницы…
Что же, девушка, с тобою?
Ты не плачь. Пиши, сестрица,
Что любовь свою без края
Отдал я за Украину,
Что в письме я посылаю
С бескозырки ленту сыну.
Словно чайки вольной крылья,
Ленту веял надо мною
Приднепровья ветер сильный,
Ветер битвы под Москвою.
А теперь подай мне руку,
Встану рядом я с тобою!
С жизнью вечную разлуку
Черноморец примет стоя!»
1944
Перевод А. Прокофьева
*
АШИРМАТ НАЗАРОВ
(С таджикского)
СТАРЫЙ СОЛДАТ
В колхозной чайхане солдат
Сидит на видном месте.
У юношей глаза горят,
Как чёрное созвездье.
Он всё, что пережил народ
В державе зарубежной,
На свой язык переведёт —
Взволнованный и нежный.
Летят мечты, как облака
По небу в ясных звёздах.
И, как орла крыло, рука
Сечёт вечерний воздух:
«Там ад земной, там палачи,
Там дым над пепелищем.
Смеясь, швыряют богачи
В лицо объедки нищим.
Там нз резины чёрной вьют
Безжалостные плети.
Кто попадётся — насмерть бьют:
Пусть женщины, пусть дети!
Я шёл за правду на войну!
Вела меня дорога
И в ту далекую страну
От милого порога.
Я помню пробужденья час!
Мы встали на кордонах,
И люди целовали нас
И звёзды на погонах
И на пилотках. От лучей
Их красного созвездья
Бежали орды палачей,
Увидев знак возмездья.
И мною сбитый самолёт
Лежит у переправы.
Мой враг в чужой земле гниёт,
Мой друг там косит травы.
Мой танк взошёл на пьедестал
Там, в Праге, за горами.
И над Дунаем стройный встал
Мост, выстроенный нами.
И я опять пришёл в кишлак —
Пора боёв минула.
Тих и спокоен наш земляк —
Ни грохота, ни гула.
Но голос у меня могуч,
Когда «Вперёд! За мною!»
Я крикну,- словно глыбы туч
Столкнутся над землёю!
Зарыт четыре раза был
Снарядами. Но снова
Бессонный фронт — не тихий тыл
Меня видал живого.
А пули десять раз подряд
Меня в боях задели.
Я шёл бесстрашно, говорят,
В простреленной шинели.
Не заблудился я в лесах,
Не потонул в болотах!
И дело тут не в чудесах,
Не в сложных оборотах,-
И если назван ты бойцом,
Так, значит, будь достоин:
Ни пред врагом, ни пред свинцом
Не нагибайся, воин!
Не мальчик я — седой джигит,
Но, земляки, поверьте
Мне, если родина велит,
Я встану против смерти.
Хотя вы молоды, друзья,
А мы уже в почёте,
Но отказать и вам нельзя —
Вы хороши в работе!
И я уверен, что в бою
Меня не осрамите
И биографию мою,
Как должно, повторите!
О молодость! Ты хороша!
Что может быть чудесней?
Щедра, горда твоя душа —
Сравнима только с песней.
О молодость! Весенний той
И праздник ежечасный!
О молодость! Мой край родной,
Таджикистан прекрасный!»
1948
Перевод С. Гудзенко
*
ХОЦА НАМСАРАЕВ
(С бурятского)
ЗВУКИ ПЕСНИ МОЕЙ
Вдаль устремитесь
По волнам голубым,
По теченью реки Селенги,
Звуки песни моей!
Превратитесь
В сад цветущий, густой,
В солнце, ветер и лиственный шум,
Звуки песни моей!
Прикоснитесь
К богатырским рукам
Наших юношей, смелых бойцов,
Звуки песни моей!
Отразитесь
В песнях будущих лет
Нашей славой и мудростью дел,
Звуки песни моей!
Закалитесь,
Как магнитная сталь,
Безотказно разящий булат,
Звуки песни моей!
Обернитесь
Оперённой стрелой,
Поражая презренных врагов,
Звуки песни моей!
Повторитесь,
Как припев боевой:
«Бей врага!»
«Бей врага!»
«Бей врага!» —
Звуки песни моей!
Развернитесь
Пятилучием звёзд
На солдатских сердцах сыновей,
Звуки песни моей!
Размахнитесь,
Будто меч золотой,
Из народных преданий сверкнув,
Звуки песни моей!
Отзовитесь,
Словно эхо на гром,
Славьте нашу советскую жизнь,
Звуки песни моей!
Разгоритесь
Юным жаром в крови
У ровесников наших седых,
Звуки песни моей!
1944
Перевод И. Френкеля
*
СЕРГЕЙ НАРОВЧАТОВ
В ТЕ ГОДЫ
Я проходил, скрипя зубами, мимо
Сожженных сёл, казнённых городов
По горестной, по русской, по родимой,
Завещанной от дедов и отцов.
Запоминал над деревнями пламя,
И ветер, разносивший жаркий прах,
И девушек, библейскими гвоздями
Распятых на райкомовских дверях.
И вороньё кружилось без боязни,
И коршун рвал добычу на глазах,
И метил все бесчинства и все казни
Паучий извивающийся знак.
В своей печали древним песням равный,
Я сёла, словно летопись, листал,
И в каждой бабе видел Ярославну,
Во всех ручьях Непрядву узнавал.
Крови своей, своим святыням верный,
Слова старинные я повторял, скорбя:
— Россия, мати! Свете мой безмерный,
Которой местью мстить мне за тебя!
1942
ДОРОГА В ТЧЕВ
Я сегодня расскажу вам про дорогу в Тчев,
Как на пыльном перекрёстке битых три часа
Я стоял ошеломлённый, вовсе проглядев
Всё видавшие на свете синие глаза.
Вёл колонну итальянцев однорукий серб,
Под норвежским флагом фура проплелась, пыля,
И мне честь, шагая мимо, отдал офицер
В непривычном мне мундире службы короля.
Шли цивильные поляки,- пёстрая толпа! —
Шёл француз под руку с чешкой — пара на большой!
Их вчера столкнула вместе общая тропа,
Завтра снова их наделит разною судьбой.
Шёл старик в опорках рваных, сгорблен, сед и хром,
С рюкзаком полуистлевшим на худой спине.
— Где батрачил ты? — спросил я.- Где свой ищешь дом?
— Я профессор из Гааги,- он ответил мне.
Шла девчонка. Платье — в клочья, косы — как кудель
«Вот,- подумал я,- красотка с городского дна».
— Как вы хлеб свой добывали, о мадемуазель? —
И актрисой из Брюсселя назвалась она.
Шёл в диковинных отрепьях, сношенных вконец,
Черномазенький мальчишка — что за странный взгляд.
— Где ж ты родичей оставил, расскажи, малец?!
— Их повесили в Софии год тому назад.
Так и шли людские толпы… Что там толпы — тьмы!
Всех языков и наречий, всех земных племён.
В эти дни земле свободу возвращали мы,
В эти дни был сломлен нами новый Вавилон.
1945
*
АЛЕКСЕЙ НЕДОГОНОВ
ВЕСНА НА СТАРОЙ ГРАНИЦЕ
Александру Лильеру
В лицо солдату дул низовый,
взор промывала темнота,
и горизонт
на бирюзовый
и розовый менял цвета.
Передрассветный час атаки.
Почти у самого плеча
звезда мигала, как во мраке
недогоревшая свеча.
И в сумраке, не огибая
готовой зареветь земли,
метели клином вышибая,
на Каму плыли журавли.
Сейчас рассвет на Каме перист,
лучист и чист реки поток,
в её низовьях — щучий нерест,
в лесах — тетеревиный ток.
Солдат изведал пулевые,
весёлым сердцем рисковал,
тоски не знал, а тут впервые,
как девочка, затосковал.
Ему б вослед за журавлями,-
но только так, чтобы успеть,
шумя упругими крылами,
к началу боя прилететь…
Возникнуть тут, чтоб отделенье
и не могло подозревать,
что до начала наступленья
солдат сумел одно мгновенье
на милой Каме побывать…
Вдруг — словно лезвие кинжала:
вдоль задремавшего ствола
мышь полевая пробежала,
потом рукав переползла.
Потом… свистка оповещенье.
Потом ударил с двух сторон
уральский бог землетрясенья —
стальных кровей дивизион!
Взглянул солдат вокруг окопа:
в траве земля,
в дыму трава.
Пред гребнем бруствера —
Европа,
за гранью траверза —
Москва!
1944
БАШМАКИ
Открыта дорога степная,
к Дунаю подходят полки,
и слышно —
гремит корпусная,
и слышно —
гремят башмаки.
Солдат Украинского фронта
до нервов подошвы протер,-
в походе ему
для ремонта
минуту отводит каптёр.
И дальше:
Добруджа лесная,
идёт в наступленье солдат,
гремит по лесам корпусная,
ботинки о камни гремят.
И входят они во вторую
державу —
вон Шипка видна!
За ними вослед мастерскую
несёт в вещмешке старшина.
— Обужа ведь, братец, твоя-то
избилась.
Смени, старина…
— Не буду, солдаты-ребята:
В России ковалась она…
И только в Белграде ботинки
снимает пехоты ходок:
короткое время починки —
по клёну стучит молоток.
(Кленовые гвозди полезней,-
испытаны морем дождей;
кленовые гвозди железней
гранёных германских гвоздей!)
Вновь ладит ефрейтор обмотки,
трофейную «козью» сосёт,
читает московские сводки
и — вдоль Балатона —
вперёд.
На Вену пути пробивая,
по Марсу проходят стрелки:
идёт
на таран
полковая,
мелькают
в траве
башмаки!
…С распахнутым воротом —
жарко! —
пыльца в седине на висках —
аллеей Шенбруннского парка
ефрейтор идёт в башмаках.
Встаёт изваянием Штраус —
волшебные звуки летят,
железное мужество пауз:
пилотку снимает солдат.
Ах, звуки!
Ни тени,
ни веса!
Он бредит в лучах голосов
и «Сказкою Венского леса»,
и ласкою Брянских лесов,
и чем-то таким васильковым,
которому
тысячи лет,
которому в веке суровом
ни смерти,
ни имени нет,
в котором стоят,
как живые,
свидетели наших веков,
полотна военной России
и пара его башмаков!
1945
*
САЛОМЕЯ НЕРИС
(С литовского)
СОЛДАТСКАЯ МАТЬ
Я их видела осенью… В небе луна
Холодела. Шли мимо полки.
Уходящего сына кормила она.
Не забыть материнской руки.
И не пищею хлеб для него этот был,-
Плоть и кровь был земли он родной;
Этот хлеб ещё поля дыханье хранил,
Звон косы на ниве ржаной.
И, как сталь, его грудь становилась сильна.
И, как сталь, его пульс зазвучал.
И холодною сталью блестела луна.
«Мать, прощай! Я вернусь,- он сказал.-
Я вернусь… Ну, а если уж я не вернусь,
Обо мне вы не плачьте тогда!
Пусть на бой вся земля наша встанет и пусть
Сбросит вражеский гнёт навсегда».
Я их видела осенью… В небе луна
Холодела над чащей лесной.
«Если ты не вернёшься,- шептала она,-
Ты падёшь за отчизну, родной!»
1941
Перевод В. Державина
МОЙ РЯДОВОЙ
Серые тучи несут нам разлуку,
Серые тучи и пыль над Литвой.
В серой шинели жмёшь ты мне руку,
Мой рядовой.
Здесь, на короткой твоей остановке,
Сердце тебе, как цветок, отдаю.
Не расставайся с другом-винтовкой
В смертном бою!
Сколько шинелей серым потоком
Пересекает простор полевой!
Шаг твой я слышу в гуле далёком,
Мой рядовой.
Бледно-зелёным брызнула светом
Вешних берёз молодая краса.
Грозно проходят, листвой не одеты,
Строгих винтовок леса.
1940-1943
Перевод С. Маршака
СОЛОВЕЙ НЕ ПЕТЬ НЕ МОЖЕТ
Растает снег, и зацветёт сирень.
В сирени соловей не петь не может.
Пусть на руинах чёрных деревень
Обугленные ветки ветер гложет;
Пусть запах пороха в полях пустых
И запах тления нам сердце ранит,-
Возьмёмся дружно и засеем их,
Очаг родной опять уютным станет.
И подивится долгий летний день
Работе нашей, рук никто не сложит.
Растает снег, и зацветёт сирень.
В сирени соловей не петь не может.
1944
Перевод С. Map
*
ПЕТР НЕФЁДОВ
БЕССМЕРТИЕ
Враги партизана вели на расстрел.
Безусый, молоденький, шёл он и пел,
О том, что ему восемнадцатый год,
Что родине жизнь он свою отдаёт…
В берёзовой роще убили его,
И не было рядом родных никого,
Никто молодые глаза не закрыл,
Никто не оплакал, никто не зарыл.
Горячею кровью берёзу омыв,
Лежал он, глаза в синеву устремив,
Как будто и мёртвый он видеть хотел,
Как птицу, ту песню, которую пел.
А песня взметнулась, быстра и легка,
И вдаль полетела, навстречу векам.
1942
*
ИВАН НЕХОДА
(С украинского)
ХРАНЮ Я КЛЮЧ ОТ КОМНАТЫ СВОЕЙ
Я уходил на фронт. Жильё своё
Я запер, как обычно, беззаботно,
К приезду выстирать моё бельё
Соседка обещала мне охотно…
И выехал, а по пути на фронт
Вдруг вспомнил, что забыл диплом в портфеле,
Что не мешало сделать бы ремонт:
Поправить крышу надо, в самом деле…
Мне неизвестно — дом стоит ли мой
Иль бомбой, может быть, его разбило.
Минула осень,
Дышит все зимой,
Дорогу к дому снегом завалило,
Засыпало весны былой следы,
Расчёты, планы, связанные с домом.
Пять месяцев не брил я бороды
И не писал ни близким, ни знакомым.
Развалины везде встречались нам,
И в шапке-невидимке смерть блуждала,
И наша мысль к родимым городам
(В них тоже были немцы) улетала.
Я Киев вспоминал и старый дом
Свой киевский на улице Бульонской.
Герои братьев Гримм бывали в нём,
Встречались в нём Каренина и Вронский.
На стенке Горького висел портрет
И Левитана милые пейзажи.
Быть может, их давным-давно уж нет,
Быть может, нет моей квартиры даже.
Я там писал стихи, и много раз
Стихи других поэтов там звенели.
Так трепещите ж: мы идём на вас,
Ключи у нас — у каждого в шинели!
Своих жилищ мы вам не отдадим,
Земли ж дадим, чтоб вам лежать в могиле,
Чтоб вас покрыло пеплом снеговым,
Чтоб псы одни над вашим прахом выли.
Пред нами горизонт светлей, светлей,-
Дождёмся мы рассвета молодого…
Храню я ключ от комнаты своей
И твёрдо верю: дома буду снова!
30 ноября 1941 г.
Шахты
Перевод Н. Ушакова
БАЛЛАДА О ЖУРАВЛЯХ
Ни встать, ни двинуться — такой кругом огонь!
Винтовку стиснула горячая ладонь.
Вот так лежали мы. А в сизой мгле, вдали,
Над фронтом пролетали журавли.
«Курлы, курлы!..» (И детством мир запах.)
Домой, домой их звал чумацкий шлях.
Таков закон: что б ни слепило очи,
Зов родины живёт в крови твоей.
Они домой летели — к гнездам отчим,
Дворам, левадам, травам пустырей.
Там явор… Колесо лежит на кровле хаты,
Мохнатым облачком там в гнездах журавлята.
Давно, давно!..
Война. В дороге трудной, длинной
Звала нас родина той песней журавлиной.
…Прожектор их поймал… Вон огненные нитки —
По журавлям враги стреляли из зенитки!
И все увидели, как птица, весть весны,
По светлой полосе упала с вышины.
А клин летел вперёд, не дрогнув, ровно шёл
Туда, туда, домой, где Днепр, и Збруч, и Псёл.
«Курлы, курлы…» — неслось, как трубный клич, над нами.
И так хотелось стать нам журавлями!
Тогда мы поднялись с израненной земли,-
Пусть мины, пусть огонь,
За вами, журавли!
1943
Перевод В. Звягинцевой
*
АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВ
ПАРТОРГ
Кончался шквальный артналёт,
Когда, поднявшись перед взводом,
Парторг наш бросился на лёд
И в ледяную прыгнул воду.
Я вслед за ним бежал, и вдруг
Накрыло нас одним снарядом:
Лишь блеск в глазах да ночь
вокруг.
Я встал, а он остался рядом.
Раскинув руки на снегу,
Едва ступил на берег правый,
Упал парторг на берегу
У знаменитой переправы.
Вскипела взрывами река,
И в бой по кручам каменистым
Бойцов гвардейского полка
Повёл один из коммунистов.
Он первым бросился вперёд…
Так ежедневно,
В каждом деле
Родная партия ведёт
Народ к великой нашей цели.
*
ATA НИЯЗОВ
(С туркменского)
КЛЯНУСЬ
Чу! Труба поёт,-
Встал я сразу в строй,
Чтоб обрушиться
На врага грозой.
Друг, седлай коня,
Обнажай клинок,
Враг неистовый
Чтоб уйти не мог!
На отчизны зов
Отзовись, джигит!
Слава прадедов
Пусть в душе горит!
Выполняй свой долг —
Боевой приказ!
Знай: невесты ждут
Славных дел от нас.
Кровью вражеской
Разогрей клинок,
Чтобы милую
Ты утешить мог.
Не жалея сил,
В битве бурей будь,
Чтобы орденом
Засверкала грудь!
Гей, за родину,
Друг мой, встань скорей!
Знай: навек принёс
Я присягу ей.
Ты, подруга, жди:
Я приду, вернусь,
Я навеки твой,
В том тебе клянусь!
1941
Перевод Н. Maнухиной
*
НИКОЛАЙ НОВОСЁЛОВ
НА ПУТИ К ПОБЕДЕ
«Пот — не кровь,
Не жалейте пота! —
Проповедовал старшина.-
Такая у нас работа:
Война».
Гимнастёрки мокры от глины.
Мы копаем траншеи опять.
Нам до Гитлера, до Берлина
Очень нужно их докопать.
Капитана лицо рябое…
Не дойдет до Берлина он.
На рассвете в разведку боем
Поднимется батальон.
За нами блокадный город
Горя,
Веры,
Любви.
С нами пушки «Авроры»
И ленинский броневик.
И мы копаем,
Копаем,
Не разгибая спин.
Глохнет ночь над передним краем
От кошачьего визга мин.
Лицо застилает потом.
Дорога домой длинна.
Вгрызается в грунт пехота,
Ворочает глину рота
Четвертую ночь без сна.
Такая у нас работа —
Война.
1942
*
ИОСИФ НОНЕШВИЛИ
(С грузинского)
ПИСЬМО С ФРОНТА
…Но перед утренней зарницей
Утихнет бой на пять минут,
Над отдыхающей бойницей
Глаза любимые сверкнут.
И в этот полумиг опять я
Настигнуть памятью смогу
Тебя
И лёгкий трепет платья,
Шуршащего на берегу.
Звенит родник. Ползут туманы
К морской изогнутой косе.
Окружена травой поляны,
Ты отражаешься в росе.
Стекают дни в поток великий,
Бег времени упрям и скор.
Сверкают солнечные блики
На ледяных доспехах гор.
И с нами говорит ущелье,
И в этой речи ветровой
Клич Амирани жив доселе
И поражает, как живой.
Но над землёй в июньской рани
Сверкнул литой клинок войны,-
И стали силы Амирани,
Как хлеб насущный, мне нужны;
А ты в то утро захотела
Нарвать такой травы с полян,
Чтоб от прикосновенья к телу
Затягивались щели ран.
…Поляны в кровяных накрапах.
Огнём окружье спалено.
Я позабыл сирени запах,
Я порохом дышу давно.
И кони мрут в горячем мыле,
И раны на камнях свежи,
И мы ущелье превратили
В незыблемые рубежи.
И я затем лежу в дозоре,
Рву снов пятиминутных нить,
Чтоб враг не смог родные зори
Перечеркнуть и зачернить;
Чтобы разгладить все траншеи
И слышать снова голос твой,
Чтобы цвела ты, хорошея,
Под бесконечной синевой,
Чтобы стояли, нерушимы,
Нерасторжимы, в полный рост,
Бессмертной родины вершины
В лучах пятиконечных звезд…
Перевод А. Межирова
Мак на равнине сухой —
южного мая примета.
Май засвистит соловьём,
розу подарит с рассвета,
Тёплым дождём освежит
поздневесеннюю зяблынь.
Мы постоим на заре
в розовом облаке яблонь.
Ласточка лёгким крылом
нашу мечту потревожит,
И окрылится мечта
днём, что в сражениях прожит,
И уплывет синевой —
тихим лучистым простором,-
Глядя на горную твердь
нашим и сердцем и взором.
Терек под нею мелькнет,
где, не мечтая о чуде,
В красных курганах лежат
Грузии храбрые люди.
Смерти забвенье в земле
мёртвых коснуться не в силе.
И мы увидим с тобой
ландыш на братской могиле.
И мы увидим с тобой,
в розовом облаке стоя,
Радуги стяг со звездой
у изголовья героев…
О, как любили они
ливень апрельской лазури,
Празднество майских цветов,
лунные звуки чонгури!
Но беспредельней любовь
к жизни родного простора:
Ясного солнца лучи —
корни их сердца и взора.
О, выходите в поля
с песней, красавицы наши!
Витязей бранных встречайте,
пейте победные чаши!
Скоро не молнии блеск
в стёклах промытых качнётся!
Дождь неостывших штыков
окон родимых коснётся.
Перевод А. Недогонова
*
