*
СЕРГЕЙ ОБРАДОВИЧ
БЕЖЕНЦЫ
Пути на все четыре стороны,-
Но беженцам путь на восток.
Бомбардировщик вьётся вороном,
И бомбы падают у ног…
Могилы роют по обочинам,
Чернеет взрытая земля,
И колосом необмолоченным
До хрипоты кричат поля.
Но красным зверем ветер гонится
От поля к полю второпях.
Бессильно бьётся у околицы
Подбитой птицею ветряк…
А там, где враг, в краю Смоленщины,
Темней могилы белый свет…
Скрипят телеги. Плачут женщины:
Разрушен дом, затерян след.
Лишь горсть земли с родной окраины
Таят у сердца, как зарок:
Земле прапрадедов хозяин
Её вернёт в победный срок.
1942
*
РАЧИЯ ОВАНЕСЯН
(С армянского)
БАЛЛАДА О МАТЕРИ
Матери Хачика, Гургена и Абрама Малхасян посвящаю
У матери их трое было,
И всех троих она любила.
Настали дни войны…
Пошли на бой с врагом три сына,
Три смелых, рослых исполина,
Отечеству верны…
В атаках грозных наступали.
В атаках грозных трое пали
За родину свою.
Далеко, на земле немилой,
На сопках скорбные могилы —
Сыны легли в бою…
А дома под тутою спелой
Ягнёнок с шёрсткой белой-белой
Копытцами стучал.
В саду, в тени кустов азалий,
Три внука у воды играли
И строили канал…
Заря победы расцветала.
И каждый угол озаряла
Лучей её игра.
Всю ночь по дому мать бродила,
Слезами письма мать кропила
До самого утра…
Со смертью в непрерывном споре
Жизнь победила. В сердце горе
Затихло кое-как…
Не угасая и в метели,
Три факела её горели,
Рассеивая мрак.
Дышала грудь её порою,
Как поле, взрытое войною,-
Всё глуше, тяжелей…
Но, пробудясь от бликов света,
Похоронила горе где-то
Под зеленью полей.
Дымок над крышей мирно вьётся,
Играет в зеркале луч солнца,
Блестит в траве роса.
В ребячьих голосах звенящих
Погибших сыновей всё чаще
Мать слышит голоса.
И льётся речь её в эфире —
Мать миру говорит о мире,
Слова светло звучат.
Прославили её газеты,
Печатают её портреты,
Её… и трёх внучат.
Ей надо высадить рассаду.
Разжечь в печи огонь ей надо,
Всегда полна забот,-
Мать выступает против смерти,
Мать прославляет жизнь на свете,
Бессмертная — живёт.
1951
Перевод Н. Алибеговой
*
ЛЕВ ОЗЕРОВ
Было тихо и тепло в избе,-
Нет избы. Котёнок на трубе,-
Нет трубы. Испепелённый пень,-
Нету пня. Осиротелый день.
Кованый сундук молчал в углу,-
Нету. Ветер разметал золу.
Глянцевитый черепок в песке.
Больно мне. Но нет тоски в строке.
Есть строка, которая сильна
Тем, что сердцем сказана она.
Нечего стыдиться честных слёз!
Пусть слезу оледенит мороз,
Чтоб она, упавшая из глаз,
Стала резкой, острой, как алмаз.
Но алмазу долго надо ждать,
Чтоб таким, как сердце, твёрдым стать.
1942
*
АЛЕКСАНДР ОЙСЛЕНДЕР
ВЫСАДКА ДЕСАНТА
Шёл головным торпедный катер,-
И берег, пушки наклоня,
Вдруг оживал, как дымный кратер
От извержения огня.
Но, зачерпнув воды с разлёта,
Всю ночь, быть может, до утра,
Сквозь эти чёртовы ворота
Врывались в бухту катера.
И страшно было небосводу
Смотреть на то, как моряки,
Бросаясь в огненную воду,
Держали шаткие мостки,
Чтобы советская пехота
Сухою на берег сошла
И, выкорчевывая доты,
Дорогу верную нашла.
Как прежде, мины шелестели,
В глухом ущелье ветер выл —
И раненые не хотели
Эвакуироваться в тыл.
И даже мёртвые, казалось,
Уже не сдали б ни за что
Ту пядь, что с кровью их смешалась
На отвоёванном плато!
1944
*
ПЁТР ОЙФА
АВГУСТ 1941 ГОДА
Ласточки на бреющем полёте
Задевают тихую траву.
Я не знаю, как вы все живёте,-
Здесь я очень буднично живу.
Друг пробитую снимает каску —
Кровь струится по загару щёк.
Мы прошли болот зелёной ряской,
Вдоль лесных завалов и дорог.
Вот идём горящею Покровкой
(Сколько их, Покровок, на Руси!),
Две гранаты сбоку да винтовка…
Новгородский дождик моросит.
Над земли ковровой луговиной
Дали затуманены грозой,
Первым боем, первым маршем длинным,
Первой материнскою слезой,
Первым сбитым наземь «мессершмиттом»,
Тлеющим за Оредеж-рекой,
Чтобы снова звёздным и открытым
Я увидел небо над собой.
1941
Ленинградский фронт
*
БУЛАТ ОКУДЖАВА
Он не писал с передовой,
она — совсем подросток —
звалась соломенной вдовой,
сперва — соломенной вдовой,
потом — вдовою просто.
Под скрип сапог, под стук колёс
война её водила,
и было как-то не до слёз,
не до раздумий было.
Лежит в шкатулке медальон
убитого солдата.
Давно в гражданке батальон,
где он служил когда-то.
Но так устроено уже:
не сохнет лист весенний,
не верят вдовы в смерть мужей
и ждут их возвращенья.
Не то чтоб в даль дорог глядят
с надеждою на чудо,
что, мол, вернётся он назад,
что вот придёт домой солдат
неведомо откуда.
А просто, бед приняв сполна,
их взгляду нет границы,
и в нём такая глубина,
что голова кружится.
Как будто им глаза даны,
чтобы глазами теми
всем не вернувшимся с войны
глядеть на мир весенний.
1946
*
ЮРИЙ OKУНЕВ
ИОГАННА
Такого не забудешь дня.
Здесь память входит в силу:
В Берлине девочка меня
Дать хлеба попросила.
Ей кажутся темней теней
Земля, руины, небо.
Забыли взрослые о ней
И не дают ей хлеба.
Ей непонятно, почему
Ты, небо, так устало,
Что даже богу самому
Не до неё вдруг стало.
Страшнее самых страшных снов
Тот взгляд, упрёк тот жёсткий.
Старушка девяти годов
Стоит на перекрестке.
Раскрою вещмешок, отдам
Свой хлеб. Но где взять средство,
Чтоб годы возвратить годам
И вновь дать детству детство?..
Чтоб сбросить груз невзгод и зла,
Сдавившего ей плечи…
Когда б она понять могла
Значенье нашей встречи!
Молчит, Одни глаза живут.
Мрачна и безымянна…
Боится.
— Как тебя зовут?
Чуть слышно:
— Иоганна.
1943
*
СЕРГЕЙ ОРЛОВ
Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.
Ему как мавзолей земля —
На миллион веков,
И Млечные Пути пылят
Вокруг него с боков.
На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжёлые гремят,
Ветра разбег берут.
Давным-давно окончен бой…
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей…
Июнь 1944 г.
У СГОРЕВШЕГО ТАНКА
Бронебойным снарядом
Разбитый в упор лобовик,
Длинноствольная пушка
Глядит немигающим взглядом
В синеву беспредельного неба…
Почувствуй на миг,
Как огонь полыхал,
Как патроны рвались и снаряды.
Как руками без кожи
Защёлку искал командир,
Как механик упал.
Рычаги обнимая,
И радист из «ДТ»
По угрюмому лесу пунктир
Прочертил,
Даже мёртвый
Крючок пулемёта сжимая.
На кострах умирали когда-то
Ян Гус и Джордано Бруно,
Богохульную истину
Смертью своей утверждали…
Люк открой и взгляни в эту башню,
Где пусто, черно —
Здесь погодки мои
За великую правду
В огне умирали!
1947
*
ДМИТРИЙ ОСИН
ПОСЛЕ ДАЛЬНИХ ПОХОДОВ
Пахнет дёгтем и пылью,
дорогою русской —
неширокой, просёлочной,
с детства родной,
и петровским сенцом
по лозинам в раструску,
и на солнце, в тиши,
терпкой смолкой лесной.
После дальних походов
и стран заграничных —
как мила ты
и снова до боли родна,
вся в разливах пшеничных,
в цветах земляничных полевая,
простая моя сторона!
В сорок первом,
когда отступали мы с болью,
когда горечь мне
душу в бою обожгла,
под немецким огнём
и в немецкой неволе
ты всё тою же —
русской и гордой была.
Сколько раз ты нам снилась,
бывало, за фронтом —
полевая, простая,
родная до слёз,
с неоглядным
днепровским твоим горизонтом,
с поредевшей семьёй
придорожных берёз.
Всё ты знала, родная;
глумленье и пытки,
и пожары, и голод,
и мор, и беду,
все снесла ты в неволе,
всего натерпелась в избытке,
что с войной тебе выпало
вновь на роду…
Снова веет теплом,
снова вспаханы пашни,
поднялась, расцвела и обстроилась ты,
даже вдовье убранство
пожарищ вчерашних
не сгубило, не скрыло
твоей красоты.
И, вернувшись обратно
с чужбины немилой,
верен гордой твоей
и суровой судьбе,
я с сыновней любовью
и с прежнею нежною силой
вновь к тебе припадаю
и кланяюсь низко тебе.
1945
*
ВЛАДИМИР ОСИНИН
РОМАНТИКИ
Романтики, мы увлеченно жили,
К полётам в небо так тянуло нас.
Но солнце тучи чёрные закрыли,
И нашу юность опалил фугас.
Натянуты поспешно гимнастерки.
Рывком в гранату затолкав запал,
Мы шли и шли, и ветер горький
Не только лица — душу обжигал.
Примкнув штыки и чуя локоть друга,
Задымленным, гремевшим большаком,
Как журавли, застигнутые вьюгой,
Мы тоже пробивались — косяком.
*
СЕРГЕЙ ОСТРОВОЙ
БРАТЬЯ
Ещё минувшей ночью берега,
Трясясь от орудийной канонады,
Как два смертельных, яростных врага,
На грозный бой сходились без пощады.
А поутру, когда был кончен бой,
Когда мелькали вспышки издалека,
В рассветный час, над гладью голубой,
Зашелестела мирная осока.
Прошли сапёры. Сваи поднялись.
Легла в сосновых стружках переправа,
И берега, как братья, обнялись:
Спокойно. Нерушимо. Величаво.
1943
ПЕЙЗАЖ
Лес в осенних подпалинах.
Лист, несущийся прочь.
В травах, наземь поваленных,
Ветер свищет всю ночь.
Ни домов. Ни околицы.
Даль глухая темна.
Где-то выстрел расколется —
И опять тишина.
Бродят шелесты. Шорохи.
Что-то шепчут ручьи.
Пожелтевшие ворохи
Разметались в ночи.
Одиноко, из милости,
Тусклый месяц блестит.
Тянет запахом сырости
От намокших ракит.
Утро. Пни разворочены.
Зябкий дождь моросит.
И в кустах, у обочины,
Мёртвый недруг лежит.
1943
*
ЛЕВ ОШАНИН
Кем я был на войне?
Полузрячим посланцем из тыла,
Забракованный напрочно всеми врачами земли.
Только песня моя
с батальоном в атаку ходила,-
Ясноглазые люди её сквозь огонь пронесли.
Я подслушал в народной душе
эту песню когда-то —
И, ничем не прикрасив, тихонько сказал ей:
— Лети! —
И за песню солдаты
встречали меня как солдата,
А враги нас обоих старались убить на пути.
Что я делал в тылу?
Резал сталь огневыми резцами.
Взявшись за руки,
в тундре шагали мы в белую мглу.
Город строили мы, воевали с водой и снегами.
С комсомольских времён никогда не бывал я в тылу.
Дай же силу мне, время,-
сверкающим словом и чистым
Так пропеть, чтоб цвели небывалым цветеньем поля,
Где танкисты и конники
шляхом прошли каменистым,
Где за тем батальоном дымилась дорога-земля.
1945
ДОРОГИ
Эх, дороги.,.
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Вьётся пыль под сапогами —
степями,
полями,
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Выстрел грянет,
Ворон кружит —
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит…
А дорога дальше мчится,
пылится,
клубится.
А кругом земля дымится —
Чужая земля!
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Край сосновый.
Солнце встаёт.
У крыльца родного
Мать сыночка ждёт.
И бескрайними путями —
степями,
полями
Всё глядят вслед за нами
Родные глаза.
Эх, дороги…
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.
Снег ли, ветер
Вспомним, друзья.
…Нам дороги эти
Позабыть нельзя.
1945
*
ГЛЕБ ПАГИРЕВ
Остановись на полуслове,
Встаю, бросаю карандаш.
Горит родное Подмосковье,
Гудит от выстрелов блиндаж.
Ну что, поэт? Бери гранаты,
Тяни латунное кольцо!
По фронту хлещут автоматы,
Песок и снег летят в лицо.
Умри, но стой! Назад ни шагу:
Ты эту землю не отдашь.
Здесь ценят стойкость и отвагу,
Здесь штык нужней, чем карандаш.
Забудь пристрастье к многословью,
К строке, что лирик сочинил.
Сегодня люди пишут кровью
За неимением чернил…
Земля, седая от мороза,
Окопы, надолбы, штыки.
Война, война — святая проза
И позабытые стихи.
НА ПЕПЕЛИЩЕ
Среди тряпья, немецких касок, ям
Здесь, у крыльца, валялось под ногами
Льняное полотенце, по краям
Расшитое большими петухами.
Весёлое творенье женских рук;
Два петуха — косые гребни, шпоры;
Они трубили зорю, а вокруг
Всё заплели цветы, легли узоры.
Но полотенце было вмято в грязь,
И петухи убиты каблуками,
Они, последним криком подавясь,
Лежали с незакрывшимися ртами.
А в доме — тихо, пусто и темно,
Рассыпанные по полу патроны,
Заложенное бревнами окно,
И на стене безликие иконы.
Я обошёл с товарищами дом
По гильзам, черепкам и ржавой жести
И полотенце, подцепив штыком,
Повесил на крыльцо на видном месте…
В какой-то день, в деревню возвратяоь,
Свое жилище женщина узнает
И полотенце, брошенное в грязь,
Колодезной водою отстирает.
Повесит вновь его под образа
И хоть вокруг всё голо, незнакомо,
Впервые вытрет насухо глаза
И наконец поймет, что снова — дома.
*
БОРИС ПАЛИЙЧУК
На бульваре пыльном в Сталинграде
Девушка-зенитчица лежит.
Перерыв случился в канонаде,
И девчонка сладко-сладко спит.
Примостилась в холодке у стенки,
Прилегла, уснула на часок.
У неё на согнутой коленке —
Бережно заштопанный чулок.
Шелестели мины, грохотали,
Но, привычке девичьей верна,
При коптилке где-нибудь в подвале
Тот чулок заштопала она.
Может быть, ей в этой мгле суровой,
В том дыму, что горек и тяжёл,
Улыбнулся парень чернобровый,
Только улыбнулся и ушёл.
Ничего — ни встречи, ни беседы,
Паренёк ушёл в огонь и дым…
Спи, невеста!.. Может, День Победы
Ты на счастье встретишь вместе с ним!
И ещё в какой-нибудь усадьбе,
Где высокий тополь у ворот,
Чарка на весёлой вашей свадьбе,
Может быть, и мне перепадёт!
1942
*
НИКОЛАЙ ПАНОВ
ДОМ СТАРШИНЫ
После трудного боя достался матросам
Этот каменный полуразрушенный дом,
Что стоял у дороги, над самым откосом,
Озарённый огнём, на пригорке крутом.
С подоконника вражеский автоматчик
Мёртвым рухнул на камни. Пришла тишина…
И снаружи, гранату за пазуху пряча,
В едкий комнатный дым ворвался старшина.
Возле детской кроватки игрушки стояли,
Опрокинулся плюшевый жёлтый медведь…
И в распахнутом взрывом крылатом рояле
Золотилась широкая струнная медь.
Старшина озирался — в надвинутой каске,
В полушубке бараньем, высокий, прямой,
От снегов Заполярья, предгорий кавказских
По дорогам войны он вернулся домой!
Он вернулся домой… Стены были, как в тире,
В пулевых отпечатках… Скрипело стекло…
Сколько времени не был он в этой квартире!
Сколько дней, как расстался он с ней, истекло!
Он любил говорить: «Вот добудем победу,
Мир подпишем, винтовки держа на весу,
И домой я к жене и к мальчонке приеду,
И хороших подарков семье навезу».
Но когда прочитал он короткую сводку —
Что враги подступили к родимым местам,
Отправляясь на юг, покидая подлодку,
Он совсем говорить о семье перестал.
С автоматом, на серых камнях у Моздока,
Поджидал он часами — и немцу каюк…
А потом мы рванулись на запад с востока,
Проходя опалённый, дымящийся юг.
Шли на запад морская пехота и танки.
Старшина не смотрел на счастливых людей,
Только будто от тайной мучительной ранки
Становился лицом все мрачней и худей.
И теперь вот — прострелены стены, как в тире,
И от крови врага подоконник намок…
Он стоял в разорённой, холодной квартире
И ещё в свое горе поверить не мог.
Он буфет распахнул… Опустелые полки…
Он вдоль выбитых окон к столу пробежал.
На столе, на полу, где посуды осколки,
Лишь следы разоренья, следы грабежа.
Что искал он в вещах этих, некогда близких?
Что надеялся здесь увидать старшина?
Неужели двух строчек, короткой записки
Не могла на прощанье оставить жена?
Краснофлотцы входили, стараясь не топать,-
В блеске ближних пожаров, в мерцанье ракет,
И, с лица вытирая тяжелую копоть,
Кто-то вдруг наклонился, взглянув на паркет.
Из-под шкафа чуть видно бумажка торчала.
Старшине передали её моряки,
Старшина посмотрел — и не понял сначала
Торопливых каракулей детской руки.
Сын писал: «Угоняют в Германию, папа.
Мы не плачем. Мы ждём — ты придёшь нам помочь».
…По широким ступеням парадного трапа
Мы спускались гурьбой в озарённую ночь.
Старшина отошёл, успокоиться силясь.
Загремели гранаты на чёрном ремне.
Только щёки небритые перекосились…
И таким навсегда он запомнился мне.
Он смотрел на письмо неотрывно и странно,
И казалось — плывёт под ногами земля.
И сказал чернобровый сигнальщик с «Тумана»,
С легендарного северного корабля:
— То, что мы увидали, товарищи, с вами,
Это горькое горе за сердце берёт.
Невозможно помочь никакими словами,
Так поможем делами! На запад, вперёд!
Чтоб о нашем походе слагалась былина,
Чтобы песни звенели о нём в вышине…
Если нужно, матросы, рванём до Берлина,
Но клянёмся семью возвратить старшине!
И вошли мы в Берлин через битвы и муки,
Сквозь огонь, через смерть, на немолкнущий зов,
И сомкнулись детей исхудалые руки
На обветренных шеях суровых отцов.
Всех врагов краснозвёздная сила сломила,
Разгромила оплот угнетенья и зла —
То Советская Армия, армия мира
Человечеству новую жизнь принесла.
1943-1945
Северный флот
*
НИКОЛАЙ ПАНЧЕНКО
ИЗ ДНЕВНИКА СОЛДАТА
Я в коммунизм вхожу
не как в гостиную:
открыл,
вошёл,
представился — не так!
Ты, будущий,
взволнованность прости мою:
я шёл к тебе сквозь крошево атак,
сквозь хлябь болот,
путей разбитых месиво,
сквозь свет ночей,
сквозь дни в сплошном бреду,
И если мне
порой
бывает весело,
то только оттого,
что я — иду.
1944
*
ПИМЕН ПАНЧЕНКО
(С белорусского)
ГЛАЗ СНАЙПЕРА
В его зрачок, как будто в дом просторный,
Входили сосны, травы, вечер чёрный,
Косая тень вороньего крыла
С размаху глаз делила пополам.
Хотел бы снайпер в зёрнышке зеницы
Собрать, как прежде, всех своих друзей,
Простор любимых улиц, площадей,
Сады, луга, озёра и криницы,-
Но только снег вокруг волной сыпучей
Да чёрный враг в зрачок вползает с кручи,
В одно мгновенье, как змею, врага
Клещами сжали жёсткие ресницы.
Короткий треск — и синие снега
Засыпали двухсотого арийца…
И вновь открыто снайперское око
Для птиц, друзей, деревьев, звёзд высоких.
1943
Перевод Е. Мозолькова
МОЯ ГЕОГРАФИЯ
Географы!
Бросьте учебники древние
В печь, словно мусор,
Без сожаления!
Все переиначено, трижды проверено
В нашей науке великим сражением!
Вам старые книги пора обстоятельно
Пересмотреть
И перетряхнуть их…
Война мне учительницей внимательной
Была на кровавых своих перепутьях.
Не раз по-пластунски по нивам мы ползали,
Ощупали каждую кочку болотную,
С дубами беседы вели и с берёзами,
Луга рассказали нам всю подноготную…
Вы нудно писали про наши селения:
«У речек стоят, на пригорках цветущих…»
А думали вы о переселении
Народа в глухие и тёмные пущи?
Пожёг свои хаты он в год этот памятный,
Был сыт он не хлебом, а местью и злостью,
Ходил на врага он облавой — и грамоте
Свою детвору обучал на бересте.
А реки?
По-вашему — тихие, пресные,
В них рыба и тина годами спрессованы,
А их берега, словно губы, потрескались
От жажды, и просит воды непросоленной
Болотного чибиса голос слабеющий…
Тут слёзы текли.
И кто раз тут помылся,
Тот солью беды — сединою покрылся…
Про это не сказано в книгах нигде ещё?
Ходила легенда, что край наш не славится
Вулканами грозными
К землетрясеньями…
Спросите врагов — и они вам признаются,
Как пуща трясла их ночами осенними.
Их жуткие всюду встречали провалы,
Горячею лавой земля заливала,
И в этом отчаянье, в этом безумии
Им шуткой казались бы вспышки Везувия!
На картах неточных и жёлтых от старости,
Где все под песок и траву заштриховано,-
Поставьте
Крестов бесконечные заросли —
Здесь в землю враги навсегда замурованы!
Пока ещё новые будут издания
И новые карты доставят по плану вам,-
Вот вам, читатель, лишь очертания
Моей географии, сделанной заново!
1944
Перевод М. Светлова
*
РАЛЬФ ПАРВЕ
(С эстонского)
НА ПЕРЕКРЁСТКЕ
Тот из вас, кто с нами шёл когда-то
Тем путём, которым шла война,
Верно, видел этот дом дощатый
И шлагбаум из бревна.
И в пилотке выцветшей девчонку
Вам встречать случалось где-нибудь,
Легковым машинам и трехтонкам
Открывающую путь.
Этот скромный боевой участок
Мы на фронте видели не раз —
У него задерживался часто
ЗИС дивизионный или ГАЗ.
Удавалось втиснуться, бывало,
В переполненный грузовичок.
В часть свою тащиться пешедралом
Может лишь отважный новичок.
Для бывалого фронтовика
Есть места на всех грузовиках.
А застрявший путник был утешен
Дружеской беседой у костра.
В котелке, что над огнём повешен,
Булькает какой-то концентрат.
Отмахать весь путь пешком — не шутки,
Не дойдёшь, пожалуй, и за сутки.
Остановимся. Присядем тут.
Может, на машине подвезут.
Тут на КПП столпотворенье
Начинается порой с утра.
Сколько задушевных откровений
Переслышишь за день у костра!
Ты узнаешь, каково в пехоте,
Кто работал на какой работе,
Где изведал, что такое бой,
Почему махорка стала злее,
Что кому дороже, что милее —
Край любимый или город свой.
Тут сказал мне русский пехотинец,
Развязав свой вышитый кисет
(Девушки какой-нибудь гостинец)!
«Закури-ка нашего, сосед!»
И, затягиваясь понемногу,
Не спеша поведал нам о том,
Как растёт подсолнух у порога,
Как шумят берёзы за окном,
Как у них поют там и как пляшет
Девушка с тяжёлою косой —
Есть такая…
И как счастье наше
Было прервано войной.
Продолжай, приятель, свой расскав —
Он найдёт дорогу в наши души.
Отвоюем мы — настанет час —
Всё, что враг безжалостно разрушил.
Дом твой где-то далеко-далёко,
Ждёт тебя там девушка-краса…
У другого — на горах высоких,
У другого, может быть,- в лесах.
Он теплом своим нас греет снова,
Словно рядом здесь родимый кров.
Дом! Нам всем понятно это слово
На любом из наших языков.
Мы из разных собрались дивизий.
Вот латыш — Москву он защищал,
Смуглый уроженец Кутаиси,
Русский, что махоркой угощал,
Белорус и украинец рядом,
Сибиряк, что шёл от Сталинграда,
И эстонец…
Мы пришли за тем,
Чтобы счастье улыбнулось всем!
Мы храним о доме память свято.
Пусть к нему дорога далека,
Каждому советскому солдату
Родина
в любом краю близка!
1945
Перевод Л. Тоома
*
БОРИС ПАСТЕРНАК
СМЕРТЬ САПЁРА
Мы время по часам заметили
И кверху поползли по склону.
Вот и обрыв. Мы без свидетелей
У края вражьей обороны.
Вот там она, и там, и тут она —
Везде, везде, до самой кручи.
Как паутиною, опутана
Вся проволокою колючей.
Он наших мыслей не подслушивал
И не заглядывал нам в душу.
Он из конюшни вниз обрушивал
Свой бешеный огонь по Зуше.
Прожекторы, как ножки циркуля,
Лучом вонзались в коновязи.
Прямые попаданья фыркали
Фонтанами земли и грязи.
Но чем обстрел дымил багровее,
Тем равнодушнее к осколкам,
В спокойствии и хладнокровии
Работали мы тихомолком.
Со мною были люди смелые.
Я знал, что в проволочной чаще
Проходы нужные проделаю
Для битвы, завтра предстоящей.
Вдруг одного сапёра ранило.
Он отползал от вражьих линий,
Привстал, и дух от боли заняло,
И он упал в густой полыни.
Он приходил в себя урывками,
Осматривался на пригорке
И щупал место под нашивками
На почерневшей гимнастерке.
И думал: глупость, оцарапали,
И он отвалит от Казани
К жене и детям вверх, к Сарапулю,
И вновь и вновь терял сознанье.
Все в жизни может быть издержано,
Изведаны все положенья,-
Следы любви самоотверженной
Не подлежат уничтоженью.
Хоть землю грыз от боли раненый,
Но стонами не выдал братьев,
Врождённой стойкости крестьянина
И в обмороке не утратив.
Его живым успели вынести.
Час продышал он через силу.
Хотя за речкой почва глинистей,
Там вырыли ему могилу.
Когда, убитые потерею,
К нему сошлись мы на прощанье,
Заговорила артиллерия
В две тысячи своих гортаней.
В часах задвигались колёсики.
Проснулись рычаги и шкивы.
К проделанной покойным просеке
Шагнула армия прорыва.
Сраженье хлынуло в пробоину
И выкатилось на равнину,
Как входит море в край застроенный,
С разбега проломив плотину.
Пехота шла вперёд маршрутами,
Как их располагал умерший.
Поздней немногими минутами
Противник дрогнул у Завершья.
Он оставлял снарядов штабели,
Котлы дымящегося супа,
Всё, что обозные награбили,
Палатки, ящики и трупы.
Потом дорогою завещанной
Прошло с победами все войско.
Края расширившейся трещины
У Криворожья и Пропойска.
Мы оттого теперь у Гомеля,
Что на поляне в полнолунье
Своей души не экономили
В пластунском деле накануне.
Жить и сгорать у всех в обычае,
Но жизнь тогда лишь обессмертишь,
Когда ей к свету и величию
Своею жертвой путь прочертишь.
Декабрь 1943 г.
ВЕСНА
Всё нынешней весной особое.
Живее воробьёв шумиха.
Я даже выразить не пробую,
Как на душе светло и тихо.
Иначе думается, пишется,
И громкою октавой в хоре
Земной могучий голос слышится
Освобождённых территорий.
Весеннее дыханье родины
Смывает след зимы с пространства
И чёрные от слёз обводины
С заплаканных очей славянства.
Везде трава готова вылезти,
И улицы старинной Праги
Молчат, одна другой извилистей,
Но заиграют, как овраги.
Сказанья Чехии, Моравии
И Сербии с весенней негой,
Сорвавши пелену бесправия,
Цветами выйдут из-под снега.
Всё дымкой сказочной подёрнется,
Подобно завиткам по стенам
В боярской золочёной горнице
И на Василии Блаженном.
Мечтателю и полуночнику
Москва милей всего на свете.
Он дома, у первоисточника
Всего, чем будет цвесть столетье.
1944
*
ЛЕОНИД ПЕРВОМАЙСКИЙ
(С украинского)
ЗЕМЛЯ
Осенний путь… Осенний ржавый шлях!
Как мертвецы, снопы лежат в полях,
Продрогший куст под ветром облетает.
Столбы высоки, облака низки,
И холодок тревоги и тоски
В моём притихшем сердце нарастает.
О, как дрожат под ветром провода,
Как дребезжат прерывисто и длинно,
Как солнце падает, как будто навсегда,
За чёрный горизонт твой, Украина!
Грузовики гремят не в первый раз,
Не в первый раз проходит мгла у глаз.
Не в первый раз доносит запах дыма
Недальнего пожара… Не впервой
Летает смерть над нашей головой
И, не найдя нас, пролетает мимо.
Но сердце никогда в груди моей
Так не дрожало… Нас везёт машина
Последнею дорогою твоей,
Твоей землёй последней, Украина!
Я знал тебя с младенческих годов.
Я отдыхал в тени твоих садов,
Любил с тобой встречаться на рассвете.
Тропинка шла хлебами напрямик,
Туда, где трепетал степной родник,
Попавший рыбкой в солнечные сети.
В предутреннем сиянии над ним
Склонялась многолетняя калина,
И в небе тихо подымался дым
Твоих селений мирных, Украина!
Далёкие безоблачные дни!
Мне вдруг так ясно вспомнились они
Под рёв грузовика, буксующего в луже,
И виделся любимый образ мне,
Неуловимый, зыбкий, как во сне,
Наперекор ветрам и едкой стуже.
Я вылез и на борт налёг плечом.
Пристали к борту чернозём и глина.
Ревел мотор. Так в поле под дождём
Прощался я с тобою, Украина!
Машины грузно двинулись, пошли.
Нагнувшись, я поднял комок земли,
Исхлёстанный осенними дождями.
Он тяжко холодел в моей руке,
Как сердце без кровинки… Вдалеке
Пожар высокий задрожал за нами.
И вздрогнул я, услышавши гудок,
И побежал — меня ждала машина,-
Но я не бросил наземь тот комок
Твоей земли озябшей, Украина!
В нём всё, что остаётся мне от дней
Степной и вольной юности моей;
В нём память про цветенье молодое,
Про степи, розовые поутру,
Про старый куст, шумящий на ветру,
Склонившийся над светлою водою
Минувшего… Земли сырой комок!
Пускай же в нём сольются воедино,
В один живой, неистовый поток,
Моя печаль и гнев мой, Украина!
Я пронесу его сквозь все бои,
Как… кровь свою, как помыслы свои.
Моя душа сольётся с ним навеки.
Теперь он всю мою судьбу хранит,
Как пепел Клааса, в сердце мне стучит
И в снах бурлит, как в половодье реки.
Он поведёт меня в моей борьбе,
Пройдет в походах трудная година,
Настанет день, и я верну тебе
Комок земли нетленной, Украина!
А если я в сраженье упаду
На мёрзлую седую борозду,
Раскинув руки, точно для объятья,
И если меж холмов земли немой
Мой миг последний встретится со мной
И не смогу ни мыслить, ни дышать я,
Пусть родина тогда, склонясь ко мне,
Сорвав ремни, найдёт на сердце сына
Твой не сгоревший ни в каком огне
Комок земли горячей, Украина!
1941
Перевод М. Алигер
СНЕГ ЛЕТИТ
Снег летит и летит… Мы уже никогда не забудем,
Как на мёртвые лица ложится нетающий снег.
Кто останется жив, пусть расскажет, по совести, людям:
Об отходе в ту зиму и думать не мог человек.
Снег летит и летит… Если по приговору потомства
Нас осудят за тяжкий от Сана до Дона отход,-
Пусть припомнят: не нас одолело врага вероломство,-
С целым миром мы бились один на один в этот год.
Снег летит и летит… Мы недёшево жизнь отдавали
В той долине, где юность в осенней калине цвела.
В эти сёла глухие, в нагие кварталы развалин
Враг вошёл, попирая холодные наши тела.
Снег летит и летит… Все равно, в сентябре иль в апреле,
Не видали мы дня, не вставало нам солнце во мгле.
Восемнадцатилетние, в час поседев, догорели.
Их горячая кровь — под ногами у нас, на земле.
Снег летит и летит… Тяжелей умирать довелось им,
Чем отцам их, прожившим свой век от войны до войны.
Чёрной каплей свинца иль гранатой, ударившей оземь,
Думы юные скошены, юные прерваны сны.
Снег летит и летит… Вместе с ними погибла навеки
Тайна первой любви, и ушли в эту мглу навсегда
Непройдённые ими дороги, и горы, и реки,
В нерасцветших садах непостроенные города.
Снег летит и летит… А в степи, на холмах, на пригорках
Ни крестов, ни имён. Только хлопья сплошной седины,
Словно горькая слава, совьются в стенаниях горьких.
Лучших лавров не надо безвестным героям войны.
Снег летит и летит… Мы идём по взметённому следу.
Что ни шаг, приближается час, и рожок возвестит —
И другие пойдут в наступленье, и вырвут победу,
И пробьются по нашим могилам сквозь снег, что летит.
1942
Перевод П. Антокольского
*
МИХАИЛ ПЕТРОВ
(С удмуртского)
ДРУЗЬЯ
Немало друзей посчастливилось мне
На разных дорогах встречать,
В далёкой и близкой бывать стороне,
О родине в песнях скучать.
…И часто мне пел мой товарищ, казах,
Про степь, что как песня звенит,
Где беркут кружит и кружит в небесах,
И ветру соперник — джигит.
Другой мой товарищ — высок, кареглаз
Тот пляской любил удивлять
И между боев свой далекий Кавказ,
Родимый свой край вспоминать:
Над Грузией снежных вершин череда —
Истоки стремительных рек,-
Орлы никогда не летают туда,
Лишь тучи ползут на ночлег…
Про шелест берёзок рассказывал я,
О далях сторонки родной,
И слушали эти рассказы друзья,
Объяты ночной тишиной.
Я помню: снаряд разорвался вблизи —
До ночи пришлось мне лежать…
Отрыл меня русский? Казах? Иль грузин?
Не смог я тогда распознать.
Но я не забуду, пока не умру,
Той дружбы солдатской святой
И как после боя латышка в жару
Меня напоила водой.
1945
Перевод В. Торопыгина
*
ГРИШ ПЛИЕВ
(С осетинского)
Будто сразу присмирел
Причитаний хор,
Будто с неба поглядел
Нежный лунный взор
И осыпал всё вокруг
Серебром своим,-
Сердца моего недуг
Скрылся перед ним.
Нет, не сразу присмирел
Причитаний хор,
И на нас не поглядел
Нежный лунный взор.
Это — смолк на краткий миг
Смертоносный бой,
И в глазах моих возник
Светлый образ твой.
1945
Перевод А. Ахматовой
*
СЕРГЕЙ ПОДЕЛКОВ
ОФИЦЕР
От бега задохнувшийся связной —
пот по щекам, кривые брови взмокли…
А солнце катится.
И дышит бой.
И офицер в кустарнике с биноклем.
И он увидел хутор, крутояр,
солдат, пересекающих яругу.
Звенит над ухом яростно комар.
Весна раскрашивает, как маляр,
в зелёное и пёстрое округу.
И он увидел: в пламени поветь…
Стремительна атака, как пружина.
И офицер, чтоб лучше разглядеть,
раздвинул ломкие кусты крушины.
Бесплодные, в пролысинах поля,
над всем войны навязанное иго.
Враги — назад,
через плетни, за выгон,
сползают в дол по гривам ковыля!..
Он усмехнулся: «Русская земля
покатая, как русская коврига».
Но взрыв.
Визжит снаряд один, другой…
Игольчатая зыбь бежит по коже.
Относит ветром дым.
Но что с ногой?
Не может быть? Да, он ступить не может.
А жаворонок в синеве висит,
а корни трав приникли жадно к влаге,
а медсестра настойчиво твердит,
что медсанбат недалеко, в овраге.
От злости выругался:
«Чёрт — не встать!»
Швырнул растерзанный сапог в траншею.
«Что делать там? Матрацы обминать?
Еще облатки запивать успею».
Он этот бой семь дней в себе носил,
семь дней в душе сперва сраженье длилось.
Да у него теперь не хватит сил
отдать его слепой судьбе на милость.
Он — там, с солдатами.
Взят крутояр…
Корчуют бомбы сад.
В дыму строенья.
Там мысль его, как молнии удар,
там ненависть его, как вдохновенье.
А степь раскинута, как западня,
дрожит в ознобе, будто в лихорадке.
Его среди кромешного огня
несут бойцы вперёд на плащ-палатке.
1944
1-й Прибалтийский фронт
Есть в памяти мгновения войны,
что молниями светятся до смерти,-
не в час прощальный острый крик жены,
не жёсткий блеск внезапной седины,
не детский почерк на цветном конверте.
Они полны священной немоты,
и — смертные — преграды мы не знаем,
когда в кистях тяжёлых, золотых
перед глазами — полковое знамя.
И тишина мгновенная страшна
врагам, оцепеневшим в чёрных травах.
Со всех дистанций боевых видна
сердца нам осветившая волна —
судьба живых и храбро павших слава.
И ты уже не ты. Глаза — в глаза,
удар — в удар и пламя — в пламя…
Цветы, раздавленные сапогами,
обглоданные пулями леса
нам вслед цветут сильней стократ
и крылья веток к солнцу поднимают.
Пусть женщины тот миг благословят,
когда о них солдаты забывают.
1944
1-й Прибалтийский фронт
*
ГРИГОРИЙ ПОЖЕНЯН
ЭПИЛОГ
— Вернёшься — ты будешь героем,
ты будешь бессмертен, иди! -—
И стало тревожно, не скрою,
и что-то кольнуло в груди,
и рухнул весь мир за плечами:
полшага вперёд — и в века…
Как это не просто — в молчанье
коснуться рукой козырька,
расправить шинельные складки,
прислушаться к дальней пальбе,
взять светлую сумку взрывчатки
и тут же забыть о себе…
А почестей мы не просили,
не ждали наград за дела.
Нам общая слава России
солдатской наградой была.
Да много ли надо солдату,
что знал и печаль и успех:
по трудному счастью — на брата,
да красное знамя — на всех.
*
ВИКТОР ПОЛТОРАЦКИЙ
День догорел, чернобородый всадник
Спускался тихо по тропинке с гор.
Косая тень легла на виноградник.
Мы разожгли на берегу костёр.
И, подложив под головы шинели,
Упали на колючую траву.
Над нами звёзды мирно зеленели,
И море было рядом, наяву.
Мы долго шли в ненастье, без дороги.
Без отдыха мотала нас война.
Ещё гудят натруженные ноги.
А душу обнимает тишина.
Костёр горит, и мы его не прячем,
Не роем и не строим блиндажей,
Всё по-другому, всё теперь иначе,
Нам даже воздух кажется свежей.
Не торопясь, не злобствуя, не споря,
У огонька спокойной тишины
Поговорим о музыке, о море…
И долго будем помнить гром войны.
1947
*
ФЁДОР ПОНОМАРЬ
(С молдавского)
ВОРОНОЙ МОЙ, ВОРОНОЙ
Оглядись — в степи широкой
Трёх дорог видны истоки,
Где-то ключ журчит далёкий…
Вороной мой, вороной.
Высока трава степная,
Скрыта сила в ней большая,
Набирай её, играя,
Вороной мой, вороной.
Трёх дорог видны истоки,
А над ними дым высокий —
Это враг идёт жестокий,
Вороной мой, вороной.
Он пришёл — пришло несчастье,
На руки легли запястья,
Сгинул свет — пришло ненастье.
Вороной мой, вороной.
В битву ринемся с тобою,
И над вражьей головою
Мой клинок сверкнёт средь боя,
Вороной мой, вороной.
Если конь один прискачет,
Сын поймёт, что это значит,-
Он не вздрогнет, не заплачет…
Вороной мой, вороной.
Сын моё вспомянет слово,
Снарядит тебя он снова.
Береги его, родного,
Вороной мой, вороной.
В наше дело верим свято:
Кровь за кровь — святая плата!
Да погибнет враг проклятый!
Вороной мой, вороной.
С губ роняя хлопья пены,
Налетай, как вихрь мгновенный,
На врага, мой друг бесценный,
Вороной мой, вороной.
Ширь степная перед нами,
Храбро бились мы с врагами!
Светит нам победы знамя,
Вороной мой, вороной.
1942
Перевод В. Бугаевского
*
АЛЕКСАНДР ПРОКОФЬЕВ
МОСКВЕ
Вся родина встала заслоном,
Нам биться с врагом до конца,
Ведь пояс твоей обороны
Идёт через наши сердца!
Идёт через грозные годы
И долю народа всего,
Идёт через сердце народа
И вечную славу его!
Идёт через море людское,
Идёт через все города…
И всё это, братья, такое,
Что враг не возьмет никогда!
Москва!
До последних патронов,
До дольки последней свинца
Мы в битвах!
Твоя оборона
Идёт через наши сердца!
1941
ТОВАРИЩ, ТЫ ВИДЕЛ
Александру Фадееву
Товарищ, ты видел над нею
Закаты в дыму и крови,
Чтоб ненависть била сильнее,
Давай говорить о любви.
Под грохот тяжёлых орудий
Немало отхлынуло дней,
Товарищ, мы — русские люди,
Так скажем, что знаем о ней.
Расскажем, и все будет мало,
Споём, как мы жили в ладу.
Товарищ, ты будь запевалой,
А я подголоском пройду!
Вся в солнце, вся свет и отрада,
Вся в травах-муравах с росой,
Широкие ярусы радуг
Полнеба скрывали красой!
И день занимался прекрасный,
И — вёсен весёлых гонцы —
Галчата сидели на пряслах,
И шли бороздою скворцы.
Ручьи в краснотале всех краше,
В них — звёзд голубых огоньки,
В них русские девушки наши
Бросали цветы и венки!
И «любит-не-любит» гадали
В тени белоногих берёз…
О милые, светлые дали,
Знакомые с детства до слёз!
Долины, слепящие светом,
Небес молодых синева,
На всем этом русская мета
И русского края молва!
Поляны, поляны, поляны
Везде земляникой цвели,
Баяны, баяны, баяны
Звенели, горели и жгли!
Катились глубокие воды,
И ветер слетал с парусов
На красные трубы заводов,
На кроны дубрав и лесов.
И хмурые видели глыбы
В гранитном подножье — прибой,
И в заводи, полные рыбы,
Слеталися чайки гурьбой!
Нам дорого это и свято,
Нам край открывался родной
За каждой травинкой примятой,
За каждой былинкой степной.
Встают за высокою рожью,
За взлётом на крышах коньков,
За лёгкой знакомою дрожью
Склонённых к воде ивняков;
За красною шапкой рябины,
За каждым дремучим ручьём,
За каждой онежской былиной,
За всем, что мы русским зовём,
Родней всех встают и красивей
Леса, и поля, и края…
Так это ж, товарищ, Россия,
Отчизна и слава твоя!
1942
ЯБЛОНЯ НА МИННОМ ПОЛЕ
Она в цвету. Она вросла в суглинок
И ветками касается земли.
Пред ней противотанковые мины
Над самыми корнями залегли.
Над нею ветер вьёт тяжёлым прахом
И катятся седые облака.
Она в цвету, а может быть, от страха
Так побелела?
Не понять пока.
И не узнать до осени, пожалуй,
И я жалею вдруг, что мне видна
Там, за колючей проволокой ржавой,
На минном поле яблоня одна.
Но верю я:
от края и до края
Над всей раздольной русской стороной
Распустятся цветы и заиграют
Иными днями и весной иной.
Настанет день такой огромной доли,
Такого счастья, что не видно дна!
И яблоня на диком минном поле
Не будет этим днём обойдена!
1944
*
ГРИГОРИЙ ПЯТКОВ
Утихло всё, и бой как не был.
Здесь редкой гостьей тишина.
И снова смотрят мирно с неба
В траншею звёзды и луна.
А мне, привыкшему к разрывам,
Не спится в этой тишине…
Стоят израненные ивы,
Они пять дней как на войне,
Вокруг обломанные ветки,
В стволы впились десятки пуль…
Пришли солдаты из разведки,
Сменился у реки патруль.
А мне по-прежнему не спится.
Тревожно в этой тишине.
Вдали кричит ночная птица,
Как будто я не на войне.
А вышел с конями в ночное,
Прохладой ветры обдают.
Рукой подать — село родное,
Вот-вот девчата запоют…
Но вдруг — зелёная ракета,
За ней вторая, третья… пять!
Пришёл приказ, что на рассвете
Мы будем снова наступать.
*
МАМЕД РАГИМ
(С азербайджанского)
ОДИНОКАЯ МОГИЛА
Земля израненная впереди…
В шинели, с автоматом на груди
Шагаю, прохожу за долом дол.
Высоко надо мной парит орёл,
Порой скрываясь в низких облаках…
А я один, затерянный в степях,
Едва тащусь. Устал я, спать хочу.
Я еле-еле ноги волочу.
А до ночлега больше полпути,
Но я не в силах далее идти.
Взор одиноким привлечен холмом.
Чтоб расстелить походную на нём
Шинель свою, поесть, передохнуть
Я подошёл к высокому холму.
Он приютит меня. Привет ему!
Печальный вид! Стою, раздумья полн.
Я вижу свежий надмогильный холм,
Душе напоминающий без слов
О буре прошумевших здесь боёв.
Боец навеки тут обрёл покой,
Зарытый безыменною рукой.
И друг, хоть имени бойца не знал,
На маленькой дощечке написал:
«Здесь павший смертью доблестных лежит
Азербайджана сын, герой — игит.
Когда пробилась травка из земли,
Его в земле мы русской погребли…»
Войска промчались гневною рекой,
А он, отстав от армии родной,
Навеки здесь остался в стороне.
И долго я стою, и грустно мне.
Внезапною печалью я объят:
Быть может, здесь лежит родной мой брат?
Путь продолжать не в силах я. Но вот
Крестьянка мимо старая идет;
Встаёт к холму могильному лицом
И крестится медлительным крестом,
И утирает головным платком Глаза.
И вдаль идёт своим путём.
И я пускаюсь также в дальний путь,
Не отдохнув. Свободней дышит грудь…
И исчезает холм в дали степной,
И пропадает, скрыт вечерней мглой.
Но нет, о нет! Неверно я пишу,-
Могилу ту я в сердце уношу.
Проходят дни и месяцы боёв,
Пылают стены древних городов,
По улицам, бушуя, льётся кровь,
И дети наши гибнут вновь и вновь.
Но что б ни совершалося со мной,
Я не могу забыть могилы той,
Далёкой, одинокой средь степей,
Где спит безвестный сын страны моей,
И как по-русски крестится над ней
Старуха, утомлённою стопой
Плетущаяся тропкою степной…
1943
Перевод В. Державина
*
ГИЛЕМДАР РАМАЗАНОВ
(С башкирского)
Я стал участником событий,
Которым равных не найти.
О песни сердца, расскажите,
Что воин чувствовал в пути!
Быть может, критики укажут,
Что рифмы взяты наобум,
Но знаю, и педанты даже
Не осмеют солдатских дум.
По мне лишь те удачны строки,
Те у поэта хороши,
Где мыслям есть простор широкий,
Где что ни слово — от души.
По мне, теперь, когда объята
Планета пламенем войны,
В дыханье каждого солдата
Поэты вслушаться должны.
Стихи шагают с нами в ногу,
Ведут дорогами побед,
И каждый воин хоть немного
В душе по-своему поэт.
1944
Перевод Д. Седых
*
МАРТ РАУД
(С эстонского)
ПАРТИЗАН ТАММЕМЕТС
Возле Маурасаре в снегах Муракасо,
День за днём, за неделей неделя подряд
Хлещет всё веселей, всё грозней час от часу
Частый, дробно-прерывистый огненный град,
«Сея в головы вражьи свинцовое семя,
Золотой урожай соберем,- будет время!» —
Говорил партизан Таммеметс.
Так, когда и до наших морских побережий —
В славном месяце марте, весною побед —
Через пейпусский лед дунул ветер надежды,
Мы ломали и здесь оккупантам хребет.
От врагов очищавший эстонские сёла
Был известен за Пейпусом дерзкий, весёлый
Наш герой — партизан Таммеметс.
Три недели они в тех местах воевали,
Дело мести народной отважно творя,
И отряд в эту ночь отдыхал на привале.
Тихо… Мглисто… Не скоро займется заря…
На сугробе, как в шерсти пушистой, уснули
Утомлённые люди. Не спал в карауле
На шоссе партизан Таммеметс.
Тишина… Тишина… Только вдруг на дороге
На прибитом снегу заскрипели шаги…
Грянул резкий раскатистый выстрел тревоги,
Длинной цепью отряд окружают враги.
«В оборону залечь!» Ой ты, ноченька, ночка!
Отвлекая врагов, начал бой в одиночку
Удалой партизан Таммеметс.
Пулемётные очереди — ураганом,
Враг уверен, что кучке героев «капут».
И хотя все трудней и трудней партизанам,
Партизанские пули без промаха бьют.
Нагло лезет на них чуть не целая рота.
И приказ: «Отступать и прорваться к болоту!» —
Услыхал партизан Таммеметс.
Он услышал слова боевого приказа,
Он решил про себя: «Я, конечно, не в счёт —
Я отсюда прикрыть отступленье обязан».
И за пулею пуля — врагов он сечёт.
А бойцы-партизаны, готовясь к атаке,
Говорят: «Этот подвиг свершил бы не всякий.
Молодец партизан Таммеметс!»
«Эй, ребята, вперёд!..» И вскочили в мгновенье…
Блеск штыков, треск винтовок и грохот гранат.
И к болоту рывком… Из кольца окруженья
Вырывается весь партизанский отряд.
«Поспеши! Отходи!» Но уже Таммеметсу
От врагов многочисленных некуда деться,-
Пропадёт партизан Таммеметс.
Он один против вражеской роты остался —
И, последний патрон досылая врагу,
Встал смельчак — и шагнул, он шагнул-зашатался,
И упал, и стоит на коленях в снегу…
Неужели, израненный, ты Христа ради
Будешь свору фашистов молить о пощаде,
Гордый наш партизан Таммеметс?
Вот фашисты метнулись к нему разъярённо…
Будет схвачен живым партизан удалой.
Что же ты для себя не оставил патрона?
Но граната лежит под кровавой полой!
Вот они перед ним, и злорадно хохочут,
И за плечи хватают… Но взрыв уж грохочет.
И погиб партизан Таммеметс.
И леса зашумели, и вспыхнуло солнце…
Он сказал иль подумал — не все ли равно?
Для разбойников наглых у гордых эстонцев
И последнее слово бывает одно:
«Нашей правды не сломите подлым разбоем,-
Наш народ победит — иль погибнет героем,
Как погиб партизан Таммеметс!»
1943
Перевод Л. Пеньковского
*
БОКИ РАХИМ-ЗАДЕ
(С таджикского)
ПИСЬМО ИЗ БЕРЛИНСКОЙ ЧАЙХАНЫ
Красная звезда светло зажглась,
На полу лежит цветной палас.
Сюзане, портреты на стене,-
Мы в Берлине, в красной чайхане.
Мы на двух таджиков бросим взгляд,
По-восточному они сидят,
Перед ними чайник, пиалы,-
Не нужны в Берлине им столы!
Вспоминают братьев боевых,
Раненых, убитых и живых,
Говорит об Одере один,
А другой о том, как брал Берлин.
Пьют поспешно свой зелёный чай,
Вспоминают свой таджикский край.
В лица дышит им пахучий пар.
Одному мерещится Гиссар,
А другой, прошедший сто дорог,
Видит явственно родной Хорог…
И Кадыр товарищу сказал:
«Ты, Сабир, письмо бы написал.
Ты любимей бы напомнил вновь
Про свою горячую любовь.
Ну-ка, сочини слова любви,
Образ милой в буквах оживи».
И тогда Сабир достал калам*,
И представилась его глазам
Посреди берлинской чайханы
Девушка родимой стороны.
Показалось: родина сама
Ждёт его солдатского письма.
Он такие написал слова:
«Родиной мечта моя жива,
Ты и родина слились в одно,
Я соскучился по вас давно.
Напиши мне, свет моей души,
О Таджикистане напиши,
О его весельях и трудах,
О его ущельях и садах,
О его долинах и горах,
О его стремнинах и ключах,
О его сладчайших родниках,
О его редчайших рудниках,
О его известных ледниках,
О его прелестных цветниках,
О его закатах и утрах,
О его гранатах и кустах,
О козлах и сернах напиши,
О полях безмерных напиши,
О холмах и скатах напиши,
О певцах пернатых напиши,
Ты о белом хлопке напиши,
Все его коробки опиши,
Напиши о Пяндже на заре,
Напиши о вахшском серебре,
О каналах наших дорогих,
О кварталах наших городских»
Милая, с ответом поспеши,
О памирском тракте напиши,
О своём заводе напиши,
О родном народе напиши,
О героях мирного труда…
Поскорей письмо пришли сюда,
Пусть таджикистанскою весной
Веет над берлинской чайханой!»
* Калам — тростниковое перо для письма.
1948
Перевод С. Липкина
*
ВАЦИС РЕЙМЕРИС
(С литовского)
РАССКАЗ ВОИНА
Мы шли и шли в атаки неустанно.
Берлин пылал. Дымился каждый дом.
А май свечами украшал каштаны
В разрытом парке, где катился гром.
Шёл жаркий бой за каждый дом и выступ,
Валились башни в сломанных крестах.
Как жаждали мы ринуться на приступ,
Пробиться к центру, где горит рейхстаг!
И вот он перед нами. Рёв орудий…
За боем бой… За дымом снова дым…
Мы лишь тогда вздохнули полной грудью,
Когда наш флаг увидели над ним.
И тут-то мы услышали безмолвье.
Голубизна проглянула из мглы…
Мы увидали, что ресницы, брови
У нас, как от муки, белым-белы!
Пыль от летящей наземь штукатурки
Белесыми туманами плыла.
Посасывая пыльные окурки,
Глядели мы в слепую муть стекла.
А в стёклах — дым клубящийся и пламя,
И, пробегая от окна к окну,
Я в зале под имперскими орлами
Отряхивал со смехом седину.
Да и не я один тогда смеялся:
Смешны седины в девятнадцать лет.
Я тряс кудрями… Всё-таки остался
На них седой, неизгладимый след.
И я, чего-то всё не понимая,
Взглянул в окно — а там весенний зной!
Каштан в цвету! И понял я, что в мае
Обоих нас покрыло сединой.
1945
Перевод И. Сельвинского
*
АЛЕКСАНДР РЕШЕТОВ
Огонь войны не сжёг в душе, не выжег
Ни нежных чувств,
Ни дорогих имён.
Как тёмен путь!
Вот орудийных вспышек
Мгновенным блеском озарился он.
И в этот миг, взнесённые высоко,
Предстали этажи передо мной
И глянули ряды дрожащих окон
С огромных стен, израненных войной.
Рванулось сердце,
Словно ждало знака.
Но мы в строю —
И всё, что мне дано:
Из тысяч окон, глянувших из мрака,
Лишь различить заветное окно
И прошагать в ночи осенней мимо,
Во имя встреч благословляя ту,
Что, может, в этот час,
Тоской томима,
В грохочущую смотрит темноту.
1942
СОСНА У ФИНСКОГО ЗАЛИВА
Над зимним морем,
Над его пустыней
Среди других
Я вдруг узнал одну —
По росту,
По наклону,
По вершине —
Знакомую, забытую сосну.
И напрямую,
Так, что лыжи пели,
Я не напрасно к ней тебя повёл,
Лишь только нам
Из белизны метели
Сверкнул её смолистый красный ствол.
…Проходит всё.
Была пора другая —
Пора метелей огненных, иных,
Когда они здесь выли, обжигая,
Я их встречал у этой вот сосны.
Но все, что дорого, я помнил в дыме,
В жестокий час,
На выжженной земле.
Гляди сюда:
То не своё ли имя
Ещё прочесть ты можешь на стволе?
Семь букв твоих виднеются сквозь новый,
Твердеющий янтарный слой смолы;
Они глядят из той поры суровой,
Как грусть моя походная, светлы.
Им с временем теперь недолго спорить,
Хотя остёр был нож солдатский мой…
Расти, сосна,
Клонясь, шуми над морем!
Сбылась мечта, хранимая тобой.
1946
*
ЛЕОНИД РЕШЕТНИКОВ
НОЧНАЯ АТАКА
Прожектор, холодный и резкий,
Как меч, извлечённый из тьмы,
Сверкнул над чертой перелеска,
Помедлил и пал на холмы.
И в свете его обнажённом,
В сиянии дымном, вдали,
Лежали молчащие склоны
По краю покатой земли.
Сверкая росой нестерпимо,
Белесая, будто мертва,
За еле струящимся дымом
Недвижно стояла трава.
Вся ночь, притаившись, молчала.
Ещё не настала пора.
И вдруг вдалеке зазвучало
Протяжно и тихо: «Ура-а-а!»
Как будто за сопкою дальней
Вдруг кто-то большой застонал,
И звук тот, глухой и печальный,
До слуха едва долетал.
Но ближе, все ближе по полю
Катился он. И, как игла,
Щемящая ниточка боли
Сквозь сердце внезапно прошла…
Но рядом — с хрипеньем и хрустом
Бежали, дыша горячо,
И сам я летел через бруствер,
Вперёд выдвигая плечо.
Качалась земля под ногами.
Моталась луна меж голов.
Да билось, пульсируя, пламя
На выходах чёрных стволов.
1959
*
РАСУЛ РЗА
(С азербайджанского)
СВЕЧА
Поздний час. Прифронтовая полоса.
Ночь глядит в моё окно во все глаза.
Хочет в комнату проникнуть не стуча,
Да закрыла ход зажжённая свеча;
Тёмной ночи не даёт вломиться в дом,
Светлым облачком пылает над столом.
Тихо тает, оплывает тонкий ствол,
Слёзы падают на мой рабочий стол.
Это слёзы не печали, не стыда,
Свечка белая судьбой своей горда,
Ведь её трудолюбивый огонёк
Тёмной ночью потрудиться мне помог.
Он горел, горел, покуда не погас,
И за этот срок мне песня удалась.
Ночь кончается… Светлеет между строк…
Первый луч зари, как сизый голубок…
В новой песне, что я складывал в ночи,
Узнаю тебя, огонь моей свечи.
В каждой строчке теплота твоя и свет…
Может, песне жить на свете много лет
И всегда будить в душе моей живой
Огонёк свечи в избе прифронтовой…
Ты гори, гори, нетленный огонёк,
Что от мрака мою песню уберёг,
Отогрел своим заботливым огнём,
Чтобы пели её люди мирным днём.
1942
Перевод М. Алигер
НАША ДИВИЗИЯ
Я в памяти своей храню доселе
То, что запечатлелось навсегда:
Морозный сумрак, голоса метели
И кровь, подернутую коркой льда.
Шинель седая. Ложе автомата.
И Терека и Дона берега…
Даль. Небеса, обложенные ватой,
И ты идёшь на запад, на врага.
Я помню, как среди огня и дыма
Плыла по лицам ненависти тень;
Я помню, как глядели нелюдимо
Развалины сожжённых деревень.
Нас пепелища призывали к мести,
Пожарища чернели на пути,
Заколотые с матерями вместе,
Казалось, дети просят: «Отомсти!»
Дивизия, идущая к победам,
Высоко знамя алое держи!
Твои бойцы, которым страх неведом,
Захватывают вражьи блиндажи.
Вы доблести исполнены высокой,
Трепещет враг, едва завидя вас,-
Своё гнездо так охраняет сокол,
Как вы оберегаете Кавказ!
Везде прошли Истории солдаты,
Могучие, везде шагали вы
Сквозь гром войны, невзгоды и утраты,
Пред смертью не склоняя головы.
Отважные сыны родной отчизны,
Вас славят девушки страны моей;
Народа гордость, знаменосцы жизни,
Озарены вы зорями идей.
Вы — как таран, сметающий заслоны,
Вперёд стремитесь, недругам грозя;
Вас славит Таганрог освобождённый.
Тот милый дом, где Чехов родился.
В испуге он вопит, фашист отпетый,
Лишь пыль поднимут ваши сапоги.
Гремит знакомый гром!.. Я знаю — это
Прославленной дивизии шаги.
Исполненные доблести высокой,
Вы недруга сразили в славный час,-
Своё гнездо так охраняет сокол,
Как вы оберегаете Кавказ!
1944
Перевод В. Луговского
*
ИГОРЬ РИНК
В ТЫЛУ ВРАГА
Даст генерал заданье важное,
Его приказ непогрешим,
Опять тебе путями вражьими
Бродить под именем чужим.
А где друзья? Ты не догонишь их.
Горит огнём родимый край.
Друзья дерутся под Воронежем,
А ты под Кёльном умирай,
Не зная, что в минуты жаркие
Твой молчаливый генерал
Тебя всю ночь, склонясь над картою,
По всей Германии искал.
На листья, с дерева опавшие,
Метнётся рыжая заря,
Запишут в без вести пропавшие
Тебя штабные писаря.
И всё пройдёт… И лишь у матери
Волос прибавится седых…
Но хоть дорога и не скатертью,
На этот раз — вернешься ты.
И строевое отделение
Опять отменит свой приказ,
Но ведь о смерти извещения
Домой приходят раньше нас…
У генерала сердце отчее,
А мысли холодны как лёд,
Похвалит, водкою попотчует
И тут же в Пруссию пошлёт!
*
ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
ВОЛХОВСКАЯ ЗИМА
Мороз идёт в дублёном полушубке
И валенках, топча скрипучий прах.
От уголька зубами сжатой трубки
Слоистый дым запутался в усах.
Колючий иней стряхивают птицы,
То треснет сук, то мины провизжат.
В тисках надёжных держат рукавицы
Весь сизый от мороза автомат.
Рукой от вьюги заслонив подбровье,
Мороз глядит за Волхов, в злой туман,
Где тучи, перепачканные кровью,
Всей грудью придавили вражий стан.
Сквозь лапы ёлок, сквозь снега густые
Вновь русичи вступают в жаркий бой.
Там Новгород: там с площади Софии
Их колокол сзывает вечевой.
В глухих болотах им везде дороги,
И деды так медведей поднимать
Учили их, чтоб тут же, у берлоги,
Рогатину всадить по рукоять!
1942
*
ИГНАТИЙ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ
РУЖЕЙНАЯ БЕРЁЗА
Здесь не кружились вражьи бомбовозы
И не рвалась немецкая шрапнель,
Здесь тишина, да сосны, да берёзы,
Серебряное полымя мороза
Здесь разожгла февральская метель.
В рассветный час, навстречу белым вьюгам,
Легко, как крылья, распахнув тулуп,
По голубым рассыпчатым застругам
В тайгу шагает рослый лесоруб.
Он смотрит зорко с льдистого пригорка,
Ряды берёз смыкаются плотней.
Он даже не притронулся к махорке:
Сейчас не время баловаться с ней.
Молчит морозом скованная чаща,
Вот у реки тропа оборвалась.
Берёза… С виду будто подходяща,
Такая вот годится в самый раз.
Глотнув, как спирту, крепкого мороза,
Седой лесник, прищурившись хитро,
Выстукивает, слушает берёзу,
Какое, дескать, сердце и нутро…
Молчат деревья и не встрепенутся…
Домой шагает в полуночный час:
«Теперь не грех махоркой затянуться,
На целый взвод винтовочек припас».
И он идёт сквозь полымя мороза:
Сибирская ружейная берёза
Не подведёт сибирского стрелка.
1943
*
ФРИЦИС РОКПЕЛНИС
(С латышского)
ТРИ ДРУГА
Солдатской дружбе нет преград,
Ей не страшны огонь и рвы.
Я помню дружбу трёх ребят
Из Минска, Риги и Москвы.
Когда за лес ушла заря,
Во мгле вечерней на траве
Друзья лежали, говоря
О Минске, Риге и Москве.
Когда ж погасли свечи звёзд,
В предутреннюю синеву
Друзья поднялись в полный рост
За Минск, за Ригу, за Москву.
И отступила ночи мгла
Под грозный клёкот штыковой,
И ясная заря взошла
Над Минском, Ригой и Москвой.
1944
Перевод Е. Винокурова
*
САМУИЛ РОСИН
(С еврейского)
НЕ ВЕРИТСЯ
Как светел, солнечен мой день,
Как дружески со мной шагает тень,
И солнце не ласкало так поля,
Не зеленела так вовек земля.
Затишье здесь…
И целится стволами в небо лес,
И головой взлетает к солнцу он.
Корнями твердо в почве укреплён.
Под лиственной зелёной бородой
Б широких тенях задремал покой.
И тень под деревом прохладна и темна.
Не верится, что где-то есть война,
Что длится бой над молодой землёй,
Что лес склоняет голову свою
И брата убивает брат в бою,
Встают, склоняются, к земле припав опять,
Чтоб никогда отныне не вставать.
Вот почему отравлен мой покой!
Но всё дороже край любимый мой!
Ещё родней становится земля —
Долина, луг, реки широкой брод,
Моя страна, великий наш народ!
Лес, устремлённый в ясный небосклон,
Корнями твёрдо в почве укреплён.
1941
Перевод Н. Асанова
К MУ3E
Опасность повисла в эфире —
Слепой и убийственный груз.
В бесплодных мечтаньях о мире
Позорно молчание муз.
Когда с беспощадною силой
Взрывается свод голубой,
Хочу, чтобы муза будила,
Чтоб муза звала за собой.
Чтоб, тысячи вёрст пролетая
Сквозь вихри огня и свинца,
Строка проникала литая
В живые людские сердца.
Горячими вспышками молний —
От края до края земли —
Все помыслы, муза, наполни
И гневом сердца накали.
Прорвись сквозь туманы густые,
Которыми дышит война.
За многие жизни людские
Потребуй расчёта сполна.
За каждого требуй расплаты,
Кто жил, и любил, и творил,
И встал неизвестным солдатом
Из сумрака братских могил.
О муза, орлиной повадкой
Над родиной крылья расправь,
Чтоб враг не пробрался украдкой
Ни с неба, ни с суши, ни вплавь.
Опасность повисла в эфире —
Слепой и убийственный груз.
В бесплодных мечтаньях о мире
Позорно молчание муз.
1941
Перевод В. Эльтермана
Самуил Росин погиб в тяжёлых оборонительных боях под Вязьмой осенью 1941 года.
*
ЯКОВ РОЧЕВ
(С коми)
НА УХТЕ
Здесь не было прежде железных дорог.
Здесь топи кишели болотною дичью.
Охотник сквозь чащу пробиться не мог
И выстрелом стаю распугивал птичью.
Здесь тетерева токовали весной
И голос, подобный звучанию меди,
Отчётливо слышался в чаще лесной,
Где грозные свадьбы справляли медведи.
Казалось, вовек неизменна тайга.
Дрожали лучи в золотом полумраке.
Лишь выстрел да лай беспокойной собаки
Речушек лесных оглашал берега.
И нынче там выстрел охотничий грянет,
Нарушив таёжную тишь и покой.
Но дымом теперь над Ухтою-рекой
И гарью заводской над ельником тянет.
Бьёт чёрное золото из-под земли
Струёй маслянистою без передышки.
И, вместо елового леса, вдали,
За городом новым — несчетные вышки.
Где рябчик свистел поутру у ручья,
Где множество птиц и лесного зверья
От века в бору обитало дремучем,
Там нынче стальная блестит колея,-
Идут на Москву эшелоны с горючим.
О чём говорит колесо колесу?
Вагоны подрагивают равномерно.
Мне видно с холма, как в далёком лесу
Последняя из виду скрылась цистерна.
Проходит состав, нагружённый углём,
И дым расстилается по горизонту,
С реки Воркуты и с Печоры мы шлём
Подарки свои Ленинградскому фронту.
Перевод В. Потаповой
*
ЯККО РУГОЕВ
(С финского)
ТЕБЯ ВСПОМИНАЮ
Когда заря светить устанет,
Глухая ночь сойдет в леса,
Сиянья северного танец
Перепояшет небеса,-
Ты в мыслях моих.
Холмы, озёра и безбрежный
Разлив листвы, весь золотой,
И шёпот пылкий, безмятежный,
Чуть приглушённый темнотой,-
Все памятно мне.
За мной, что в путь солдатский вышел,
Следит, как свет звезды, твой взор,
Твой голос в песнях ветра слышен,
Всё в сердце живо до сих пор,-
Ты в мыслях моих.
Как вспомню о тебе, и сразу
Добреет злой мороз всегда,
И если к бою по приказу
Встаю я, даже и тогда —
Ты в мыслях моих.
1942
Перевод Н. Сидоренко
*
СУЛЕЙМАН РУСТАМ
(С азербайджанского)
ЖУРАВЛИ
Как печально курлычете вы,
Собираясь в отлёт, журавли!
Ведь свободными вы родились,-
Что ж вам душу гнетёт, журавли?
Славно грудью просторы взрезать,
Славно биться за родину-мать,
Славно жизнь молодую отдать
За неё, за народ, журавли.
Чёрных дней отойдёт череда,-
Я вам друг, я ваш друг навсегда.
Если с вами стрясётся беда,
Кровью друг изойдёт, журавли.
Вскиньте ж голову в горестный час.
Я исчахну без вести от вас.
Отдохните в дороге не раз,-
Мало ль пастбищ и вод, журавли?
Громким криком будите людей,-
Пусть невольники встанут скорей,
Пусть, как солнце во мраке ночей,
Ваша слава взойдет, журавли!
Пусть осушится ваша слеза,
Пусть внимательней будут глаза,
Пусть пройдет стороною гроза,
Коршун рухнет с высот, журавли.
Мир местам, где бываете вы!
Больше света, тепла, синевы!
Эй, охотник, долой с муравы,-
Продолжайте полёт, журавли!
Скоро песни везде зазвучат,
Разольётся цветов аромат.
Вместо сов соловьи прилетят,
Всё вокруг расцветёт, журавли.
Где руины — там вспыхнет цветник,
Улыбнётся — кто ныне поник,
Если ж высохнет с горя родник,
Я найду вам исход, журавли!
Пусть душа отдохнёт от невзгод,
Пусть надежда в грядущем живёт.
Пусть израненный в битвах народ
Слёз вовек ёе прольёт, журавли!
1941
Перевод П. Панченко
НЕ ГНИСЬ!
Я — друг негнущихся людей: в душе моей
И месть и ярость с каждым днём горят сильней.
Я жив — и ты не одинок среди людей,-
Не проливай же горьких слёз, мой друг, не гнись!
Сынов-героев кличет в бой отец-народ,
И сердце наше без него замрёт, умрёт.
Неси любовь свою в огонь, веди вперёд,
Пусть враг над миром нож занёс,- мой друг, не гнись!
Ты помни: предок твой — игит, и ты — игит.
Пусть шашка острая твоя в дыму блестит!
И если вдруг исторгнет стон седой гранит
И кровью изойдёт утёс,- мой друг, не гнись!
Мужает родимый край, он жив, он жив!
А ты беспомощно стоишь, застыв, средь нив.
Открой мне душу, кровь свою с моей сдружив,
И в зной, и в бурю, и в мороз, мой друг, не гнись.
Зачем ты, голову склонив, молчишь в ответ?
Коль бедным, жалким будешь ты — падешь от бед!
Впусти же в душу синеву и солнца свет,
Воспрянь и до седых волос, мой друг, не гнись!
Я знаю: ночь твоя черна, а день — как ночь!
Ищи, ищи того, кто б смог понять, помочь!
Когда от бесконечных ран тебе невмочь,
Иди ко мне сквозь грохот гроз,- мой друг, не гнись!
Вот грудь моя! Она — дневник твоих скорбей,
Твои слова всегда звучат в душе моей,
Ты можешь сердце в ней согреть. Ко мне! Скорей!
Ты с нею с детства жил и рос,- мой друг, не гнись!
1941
Перевод П. Панченко
*
ЕЛЕНА РЫВИНА
…И летели листовки с неба
На пороги замерзших квартир:
«Будет хлеб. Вы хотите хлеба?..»
«Будет мир. Вам не снится мир?»
Дети, плача, хлеба просили.
Нет страшнее пытки такой.
Ленинградцы ворот не открыли
И не вышли к стене городской.
Без воды, без тепла, без света.
День похож на чёрную ночь.
Может, в мире и силы нету,
Чтобы все это превозмочь?
Умирали — и говорили: —
Наши дети увидят свет!
Но ворота они не открыли.
На колени не встали, нет!
Мудрено ли, что в ратной работе
Город наш по-солдатски хорош?..
Пётр построил его на болоте,
Но прочнее земли не найдешь.
1942
*
НИКОЛАЙ РЫЛЕНКОВ
СВЕТ СОЛДАТСКИХ КОСТРОВ
Как могут эти дни забыться,
Когда на просеке лесной
Мы пили воду из копытца,
Смывая с губ засохший зной.
Качалось небо в пятнах алых,
И плакал ветер-голосей.
Мы оставляли на привалах
Зарытых наскоро друзей.
Кто знал такой разлуки горше?
В ней вся глухая скорбь земли.
…От Минска, Витебска и Орши
Из окруженья шли и шли.
Не знали, близко иль далече,
Но знали — надобно идти,
Взвалив на согнутые плечи
Всё, что пережито в пути.
Пусть замутились рек истоки,
В крови пожухшая трава,
Но солнце всходит на востоке,
И, значит, родина жива.
1941-1943
НАВОДЧИК
Не позабыть мне ночи той короткой.
Был май. В лесу черёмуха цвела.
Мы наступали, и прямой наводкой
Артиллеристы били вдоль села.
И, пробираясь меж коряг и кочек,
Когда рассвет вставал от пепла сед,
Я слышал, приговаривал наводчик:
— Вот, в самый раз… Прости меня, сосед!
И вновь взлетало облако рябое,
И вновь шаталась от разрыва мгла…
А мы узнали только после боя,
Что парень был из этого села.
1942
ОТЧИЙ КРАЙ
У зимы серебряная сбруя,
Расписной с разводами возок.
В руки вожжи тонкие беру я —
Путь далёк да бубенец высок.
На морозе кровь не стынет в теле,
Чует ветра близкое родство,
И несут, несут меня метели
В край счастливый детства моего.
Всё, чему мы в снах заветных верим.
Там увидеть можно наяву.
На заре войду я в старый терем,
Бабушку-ведунью позову.
Я скажу ей: «Добрая ведунья,
Высока над теремом заря.
В голубые ночи полнолунья
Собирала травы ты не зря.
Брось пучок на уголья в печурку,
Сладким дымом, как в былые дни.
Сивку-бурку, вещую каурку,
Из лесов дремучих примани.
Пусть быстрее ветра, легче пуха
Прилетит она, разгорячась,
Влезу к ней, как ты учила, в ухо,
А в другое вылезу тотчас».
Где ты, терем, тёплая печурка?
Я махнул рукой — и был таков.
Расстилает гриву сивка-бурка
Выше леса, выше облаков.
Пролечу невидимой дорогой,
Опущусь на луг зелёный тот,
Где олень пасётся златорогий,
Золотое дерево растёт.
Разве это сон мой в самом деле,
А не явной яви торжество?
Всё быстрей несут меня метели
В край счастливый детства моего.
Я за этот край ходил под пули,
Я, как счастья нашего залог,
В пламени, в дыму, железном гуле
В сердце у себя его сберёг.
Мне везде за фронтовой дорогой
Виделся зелёный берег тот,
Где олень пасётся златорогий,
Золотое дерево растёт.
1944
*
МАКСИМ РЫЛЬСКИЙ
(С украинского)
СЛОВО О МАТЕРИ-РОДИНЕ
Благословен тот день и час,
Когда раскинулась коврами
Земля, которую Тарас
Босыми исходил ногами,
Земля, которую Тарас
Горючими омыл слезами.
Благословенна в болях ран
Ширь беспродельная, степная,
Та, что плывет, как океан,
Херсона стены окаймляя,
Свой молодой девичий стан
К Днепру могучему склоняя.
Благословенна будь в веках,
Как солнце в глуби небосвода,
Как птичий голос в облаках,
Ты, песня — скорбь и смех народа:
Отвагу будишь ты в сердцах,
Когда нависла непогода.
Благословенны вы, следы,
Не смытые волной тревожной,
Мечтателя Сковороды,
Бредущего с сумой дорожной
На поиски живой воды
Своей дорогой непреложной.
Благословен мечей стальных
Огонь — отчизны честь и слава —
И топот конников лихих,
И моря пенная держава,
И «Энеиды» колкий стих*,
И тихие сады Полтавы,
Как гром, звучащие в века
Шевченко строки огневые,
И молот мудрого Франко,
И струны Лысенко живые,
И лавр бессмертного венка
Над Заньковецкой**, над Марией!
И труд, и пот благословен,
И все плоды земного сада,
И клёнов придорожных плен,
И строгий огонёк лампады,
И вдоль седых кремлёвских стен
Знамён багряная ограда.
Благословенна синь озёр,
И Псёл, и терпкий дух полынный.
Народа нашего не стёр
И не сотрёт наскок звериный,-
Благословенна меж сестёр
Та, что зовётся Украиной.
И вы, собратья и друзья!
Нас всех, под знаменем свободы,
В тот край ведёт одна стезя,
Где ясны зори, тихи воды.
Благословен, врагов разя,
Ты, воин русского народа!
Кто глубину днепровских вод
Расплещет хитростью лукавой,
Кто клады, что сберёг народ,
Расхитит силою неправой,
Кто сердца самый чистый плод
Отравит чёрною отравой?
Настанет день, настанет час,
И разольётся вновь медами
Земля, которую Тарас
Своими освятил делами,
Земля, которую Тарас
Своими окрылил словами.
Ужель судьба погибнуть ей,
Потопленной в крови багровой,
Когда зовёт и шум ветвей
На правый бой, на бой суровый,
Когда жива она в своей
Семье — великой, вольной, новой?
Как опадут её цветы,
Замолкнут вещие напевы,
Когда с низин до высоты
Народ, что лев, рычит от гнева,
Лисицы брешут на щиты
И кличет див с вершины древа?
Кто посмеется над струной,
Где скрыта память о Бояне,
Кто запахи травы степной
Погасит в сумрачном тумане,
Кто гробовою пеленой
Оденет Киев наш и Канев?
Нет! Силы не сыскать такой,
Нет в мире силача такого,
Чтоб наступил на нас пятой,
Чтобы надел на нас оковы,-
Ведь Партия ведёт нас в бой,
Её мы всюду слышим слово!
Рокочет Днепр, шумит Сула,
В Карпатах отзвук отдаётся,
И зов подольского села
К Путивлю древнему несётся.
Иль совы заклюют орла?
Нет, правда кривде не сдаётся!
Земля родная! Знаешь ты:
Близки завещанные сроки!
Встаёт народ, гудят мосты,
Кипят весенние потоки!..
Лисицы брешут на щиты,
Но солнце рдеет — на Востоке!
* «Энеиды» колкий стих. — Здесь имеется в виду произведение И.П. Котляревского (1769-1838) «Энеида, на украинский язык перелицованная»,
** Заньковецкая М.К. (1860-1934) — замечательная украинская актриса.
1941
Перевод В. Турганова
Это было в том бессмертном
Городе, чье имя ныне
Болью сердце наполняет,
Словно песни журавлиной
Звук в безумных небесах;
Это было той весною.
Лишь одно воспоминанье
О которой озаряет,
Согревает нам всю душу
До последней глубины.
В переменном свете марта,
Где под тучкой, где под солнцем,
По Крещатику с тобою
Проходили мы вдвоём,
И нарядных и красивых
Много шло людей навстречу,
И летели над землёю
Голубых гусей стада.
Таял снег, на тротуарах
Лужицы переливались,
Взбаламученные ветром,-
Детства раннего моря,-
И боялся я, чтоб ножек
Ты своих не промочила,
И поддерживал тебя я,
В даль лазурную ведя.
Отшумит война, над миром
Март весёлый заиграет,
На земле испепелённой
Снова вырастет трава,-
И вернёмся мы с тобою,
Поседев ещё немного,
В труд священный обновленья
Нашу долю принесём.
Что ж, пускай не мы уж будем
В опьянении влюблённом
Под весенними лучами
По Крещатику ходить,-
Сын наш поведёт подружку,
Что ждала его так долго
Из сурового похода,
И для них прорежут небо
Голубых гусей стада;
Сын наш будет озабочен,
Чтоб она, шагнув неловко,
В лужице не промочила
Милых ножек молодых.
26 января 1942 г.
Перевод А. Глобы
Прекрасный Киев наш на вековечных кручах!
Многострадальному — хвала тебе, хвала!
Пускай сияет день, где ночь, как смерть, прошла,
Пускай блестит весна, где небо было в тучах!
За муки, за болезнь детей любимых, лучших,
За кровь горячую, что, как река, текла,
За всё бесчинство их, за чёрные дела
Пускай враги падут от наших рук могучих!
Суд правый близится, настал расплаты час!
Не затупился меч, и светоч не погас,
И скорбь идёт судить все преступленья злые.
А сыновьям родным, защитникам страны,
Несущим светлый день сквозь чёрный дым войны.
Наш Киев распахнул Ворота Золотые.
16 февраля 1944 г.
Перевод И. Ушакова
*
ИВАН РЯДЧЕНКО
В ДЕНЬ ОКОНЧАНИЯ ВОЙНЫ
Ещё стояла тьма немая,
в тумане плакала трава
Девятый день большого мая
уже вступил в свои права.
Армейский зуммер пискнул слабо
и улетел солдатский сон!
Связист из полкового штаба
вскочил и бросил телефон.
И всё!
Не звали сигналистов.
Никто не подавал команд.
Был грохот радости неистов.
Плясать пустился лейтенант.
Стреляли танки и пехота.
И, раздирая криком рот,
впервые за четыре года
палил из «вальтера» начпрод.
Над мутной торопливой Тисой
и стрёкот выстрелов и гул.
К жаре привыкший повар лысый
зачем-то ворот расстегнул.
Не рокотали стайки «ЯКов»
над запылавшею зарей.
И кто-то пёл.
И кто-то плакал.
И кто-то спал в земле сырой.
Вдруг тишь нахлынула сквозная,
и в полновластвой тишине
спел соловей,
ещё не зная,
что он поёт не на войне.
1955
*
