Борис Ганаго. Чудик

  Для старшего школьного возраста

 Первые книги Б. Ганаго были адресованы детям. Но с тех пор прошло десять лет. Тем маленьким читателям теперь лет по пятнадцать-двадцать. Вот для них-то, ищущих свое место в духовном мире, эта повесть.

— Есть идея! — обратилась мама к сыну.

Серафим вопросительно посмотрел на родителей.

— Мы с папой задумали завтра отвезти тебя на все лето к тете Тамаре.

—В деревню на все лето? — не поверил своим ушам сын.

—Не спеши радоваться, дорогой, — предостерег папа. — Там тебя ожидает ряд трудностей, можно сказать, испытаний.

Молодой человек насторожился. Мама пояснила:

—Одна из сложностей в том, что тетя Тамара глухонемая: последние годы после странной болезни не слышит и не разговаривает. Мы не рассказывали тебе об этом, так как сами еще не выяснили, что именно с ней случилось. Она, ты знаешь, очень славный человек, добрый и заботливый. С ней тебе будет хорошо. Правда, объясняться придется лишь жестами или писать записки. Мы дадим тебе уйму ручек и пачку бумаги, так что проблема общения разрешима. Живет она в отдельном доме одна. Недалеко речка, где можно, купаться, рядом лес… Мы думаем, что ты там сможешь хорошо отдохнуть после школы и подготовиться к вступительным экзаменам. Как ты на это смотришь?

Все обещанное показалось Серафиму привлекательным. Особенно то, что никто не будет допекать его замечаниями, потому он уверенно кивнул:

—Я согласен.

—Но мы еще не все тебе сказали, сын, — продолжила мама. — Главная опасность, и мы не знаем, справишься ли ты с ней, — это среда, в которой ты окажешься. Деревенька эта особенная, честно говоря, не из лучших. Мат для многих из ее жителей является нормой. А где черное слово, там и черная душа. Почти вся молодежь курит. Ох, если бы ты знал, как я беспокоюсь за тебя! Ты такой впечатлительный, ранимый. К тому же возраст у тебя, как говорится, опасный… Но, увы, у нас так складываются обстоятельства, что…

—Мы оберегали тебя от скверных влияний, — дополнил папа, — но рано или поздно человек обречен встретиться со злом. Ты уже почти мужчина, и пришла пора тебе стать воином в борьбе за добро. Все понял, сынок?

—Да, — прозвучал задумчивый ответ.

Родители благословили сына и удалились. Оставшись один, Серафим стал отбирать необходимые книги и вещи.

Тетя Тамара встретила их тепло, всех обнимала, целовала, а при виде племянника даже смахнула слезу. Она угостила дорогих гостей пирогами, чаем с вкусным вареньем. Но застолье было недолгим, так как родители торопились.

Прощаясь, отец пытался ободрить сына:

—Мы будем молиться за тебя. Молись и ты.

В первый день Серафим никуда не выходил со двора. Устраивался в отведенной ему комнатке, осматривал тетино хозяйство, наполнял бочку водой, добывая ее из колодца.

Объяснялись с тетей руками. Простейший язык жестов был для него забавен. Жестами он попросил разрешения осмотреть книжную полку тети. Та охотно согласилась.

Там оказались книги духовного содержания, авторами которых были современные священники. Это вызвало особый интерес у юноши:

—Вот тебе и неговорящая тетя! Кто бы мог подумать?!

Его рука невольно потянулась к “Тайне спасения” архимандрита Рафаила (Карелина). Серафим полистал ее. Взгляд остановился на строках, подчеркнутых цветными карандашами. Юноша не мог удержаться от желания узнать, что же выделила тетя красным цветом, что явилось для нее главным. Одна строчка даже была отмечена восклицательным знаком: “В молчании происходит встреча души с Богом”.

— Не в этом ли тайна ее немоты? — мелькнула догадка.

Серафим прочитал всю главу, испещренную тетиными пометками. Да, это были некие зарубки для памяти о силе молчания: “Человек, который много и постоянно говорит, постепенно разучивается думать”. “Многословие опустошает душу… благодать покидает такого человека”.

Серафим все более и более утверждался в предположении, что причиной немоты маминой сестры является не болезнь, а нечто другое. Но что?

Вечером, попросив у тети Тамары разрешения покататься на велосипеде, он, помолясь, помчался по деревенской улице.

Новичка облаяли местные собаки. Маленькие шавки долго гнались за ним. Одна здоровенная дворняга рвалась из-за забора, злобно завывая. Казалось, ограда вот-вот рухнет, и тогда… Ему было страшно, но не сидеть же целыми днями, как мышь в норке.

В следующий раз Серафим захватил с собой краюху хлеба, и когда дворняга с лаем бросилась к изгороди, кинул ей ломоть. Собака замолкла, поглядывая то на хлеб, то на незнакомца.

— Ну, чего ты? Ешь! — дружелюбно сказал юноша, сел на велосипед и медленно покатил за околицу. Мчавшимся за ним шавкам время от времени он тоже бросал куски.

Возвращаясь домой, Серафим остановился около забора, за которым сидела громадная дворняга, дал ей остатки хлеба. Собака, недоверчиво понюхав, стала есть.

—Так-то лучше! — приветливо заговорил Серафим. — Зачем портить хорошие отношения? А если я на тебя лаять начну? То-то!

Дворняга проглотила последний кусок и выжидающе смотрела на нового знакомого.

—Ну, пока! — Серафим покатил к дому.

Так продолжалось несколько вечеров. Дворняга уже не проявляла враждебности и даже слегка помахивала хвостом.

Но однажды его путь преградила ватага парней и подростков. Серафим вынужден был остановиться.

—Привет! — как старым знакомым, бросил он парням.

—Здорово! — процедил сквозь зубы Рыжий. — Дай прокатиться!

—Ну, прокатись.

Рыжий неуклюже оседлал велосипед и, виляя из стороны в сторону, покатил по пыльной дороге.

—Смотри, столб не сбей! — попытался пошутить Серафим. Однако его шутку никто не поддержал. Наступила тягостная минута молчания.

—Дай закурить, — обратился к нему вожак.

—Я не курю.

—Ах, мы не курим. Нам мамочка не велит.

По лицам стайки проскользнули ухмылки.

—Я сам не хочу.

—А если попробовать, вдруг понравится? У нас все курят. Нельзя же выпендриваться, все — так все, — и он протянул пачку сигарет.

— Бери!

—Не хочу.

—Бери!

—Не буду.

—Вот как? — злая ирония искривила лицо вожака: — И надолго к нам пожаловали?

—На все лето, если Бог даст.

—Тут не Бог, тут мы сами управляемся. У нас свои порядки. Придется их принять. Ясно?

—Смотря какие порядки.

—Ну, это мы тебе еще расскажем. Не все сразу. Завтра вечером приходи на поляну к дубу, за деревней. Там и велик свой получишь. А пока и другим охота покататься. Чао!

Вожак помахал рукой, давая знать, что аудиенция закончена и Серафиму пора убираться восвояси.

—Чего стоишь?

—Велосипед жду. Он тетин.

—Тебе долго придется ждать.

—Я не могу вернуться без него. Она по всей деревне пойдет, искать будет. Ей он каждый день нужен на ферму ездить.

—Теткин, говоришь? Глухой, что ли? Не боись, мы Богом обиженных не обижаем. Вернем. Топай, топай, — процедил вожак и смачно выругался.

Серафим понуро поплелся к дому, продумывая, как написать записку тете Тамаре про велосипед, и решая, идти ли ему завтра к дубу. Первый раунд схватки с вожаком он не выиграл, но и не проиграл, хотя понимал, что главные битвы еще впереди.

Записка все никак не придумывалась. Он тянул и тянул, пока тетя Тамара жестами не спросила, где велосипед. Тогда он кратко написал: “Ребята взяли покататься. Обещали вернуть”.

Тетя Тамара, качнув головой, перекрестилась.

Когда же перед сном Серафим вышел на крыльцо, велосипед уже стоял у калитки. Он обрадовался этому, но на душе покоя не было. Думалось о завтрашней встрече у дуба. Что они затеяли?

Сон долго не приходил к нему, а когда он заснул, то сильно ворочался, постанывал. Тетя Тамара, заметив неладное, присела к нему на Край кровати и ласково погладила по руке. Серафим глубоко вздохнул и погрузился в безмятежный, мирный сон.

Утром, умываясь во дворе, он заметил лицо Рыжего, появившееся из-за калитки.

— Вечером, когда трижды прокукует кукушка, приходи к дубу, — повелительно бросил тот и испарился.

Внезапно оказавшаяся здесь тетя Тамара перекрестила Серафима и, войдя в дом, склонилась перед иконой Божьей Матери. Молился и Серафим.

День внешне прошел спокойно, хотя чувство тревоги не покидало ни юношу, ни его тетю. Она словно знала обо всем происходящем и чувствовала грядущее.

Лишь стало темнеть, Серафим весь превратился в ожидание, чутко вслушиваясь в птичьи трели. Это была целая многоголосая симфония, поразительная по красоте и мелодичности. Но голоса кукушки не слышалось.

Медленно наступали сумерки. Птичьи напевы смолкли. Серафим сидел на крыльце и тихо молился. Несколько раз мимо него проходила тетя и с улыбкой кивала головой, будто говоря:

—Все будет хорошо, держись.

Когда стемнело, трижды кто-то прокуковал. Серафим, вверяя себя под защиту Божьей Матери, направился в назначенное место. Из-за туч появилась огромная луна. Что-то зловещее витало вокруг, или это казалось ему? Он даже почти не замечал лая собак, сопровождавших его весь путь.

Дуб находился рядом с кладбищем.

—Конечно, это не случайно, — мелькнула у него мысль.

Его поджидала сидящая на бревнах группа. Были там и девчата, все курили. На большом пне, как на разбойничьем троне, восседал вожак. Увидев Серафима, он небрежно процедил:

—Пойдешь прямо, через тридцать метров увидишь большую могилу поперек дорожки. На ней лежит конверт. Принеси его.

—Зачем? — спросил Серафим.

—У нас обычай такой. Выполняй! Что стоишь? Слабо?

Все затихли. Серафим догадывался, что за всей этой затеей таится подвох, но в чем? Творя тихо молитву, он двинулся по указанной тропе.

—Преподобный отче Серафиме, моли Бога обо мне, — шептали его губы.

Десятки глаз следили за ним. Вот уже и та могила. Да, на ней конверт. Серафим только взял его, как перед ним предстало нечто странное в белом — не то привидение, не то пугало огородное. Оно зарычало:

—Ты что, падла, тут делаешь?!

Пугало двинулось на Серафима. Тот не растерялся и дал этому чучелу хорошую оплеуху.

Чучело окаменело, а Серафим схватил его за шиворот и поволок к дубу. Все стояли, разинув рты. Никто не ожидал такого финала. Но это еще был не конец. Серафим толкнул пугало, и оно упало у ног главаря.

—Ну что ж, неплохо, — пробормотал он, — Теперь вскрой конверт. Рыжий, посвети ему.

Рыжий сбросил с себя атрибуты привидения и достал фонарик.

Все происходящее казалось Серафиму плохим фарсом, в который его втянули. Однако конверт вскрыл, и при свете фонарика его взгляд пробежал по написанным строчкам.

—Читай вслух. Это клятва нашего братства.

—Я не буду этого читать. Там сплошной мат, — Серафим отбросил конверт.

— Как ты сказал, не буду? — вожак похлопал по спине здоровенную дворнягу. — А если я ей прикажу — фас?!

—Я все равно читать вашей клятвы не буду.

—Ты хорошо подумал? Не пожалеешь потом?

—Хорошо.

—Ну, смотри. Привязать его!

И как только несколько парней двинулось к Серафиму, на той же тропе появилась белая фигура, издавая какие-то лязги.

Вся орава на секунду замерла, а потом в ужасе с визгом бросилась к деревне. Первым улепетывал вожак. Он наверняка побил все олимпийские рекорды.

Серафим стоял, крестясь. Белая фигура Сбросила покрывало. При свете луны Серафим узнал родное лицо.

—Тетя Тамара! — кинулся он к ней.

Она обняла его и тихо сказала:

—Да, Серафимушка, это я.

—Как? Ты говоришь? Ты же глухонемая?!

—Нет, мой дорогой. Я взяла тайно обет молчания. Теперь этот срок завершается.

Вдруг Серафим почувствовал, как кто-то коснулся его ног. Это была большая дворняга, виляющая им хвостом.

Днем за окном раздался короткий посвист. Серафим вышел на крыльцо. Из-за куста сирени выглянула голова Рыжего.

—Приходи вечером к озеру.

—Когда кукушка закукует?

—Да нет. Когда стадо прогонят. Костер разведем. Увидишь.

—Ладно.

Весь день Серафим возился по дому. Надо было помочь тете — все-таки мужчина. Собираясь идти к костру, сказал:

—Опять зовут. Только уже к озеру.

—Теперь их на кладбище и калачом не заманишь, — засмеялась тетя. — Иди, не бойся. Ребята эти неплохие. Только не знают, чем себя занять, вот дурью и маются. И вожак их, Лёня, был хорошим пареньком, но захотел лидером стать, а куда вести за собой ораву — не знает. Как бы не доигрались до чего. Без Бога живут.

Тетя Тамара благословила племянника:

—Иди, дорогой, иди. Только про меня не проговорись, ладно?

—Ладно-ладно, — заговорщицки кивнул Серафим.

Костер уже вовсю пылал. Собравшиеся с нескрываемым интересом следили за приближающимся новичком.

—Салют! — сказал он, приподняв руку.

—Здорово-здорово, — ответил за всех вожак. — Садись, — и когда Серафим сел на приготовленный ему пенек, спросил: — Вот что скажи, почему ты не трухнул тогда?

Кто с Богом, чего ему бояться? — ответил вопросом на вопрос Серафим.

—А как это — “с Богом”?

—Это значит во всем надеяться на Господа, а не на себя.

—И давно ты такой чокнутый?

—С пеленок.

—А как тебя звать-то?

—Серафим.

—И имя у тебя чудное.

—Неужели никогда не слышал? Это же имя святого всей Руси — преподобного Серафима Саровского. Сейчас о нем даже по телевизору рассказывают.

—А мы по телеку только боевики смотрим.

—Напрасно.

—Что “напрасно”?

—Боевики смотрите.

—Почему?

—“Это не душеполезно”, как говорил преподобный Серафим.

—А что такое “преподобный”?

—Это святой, который удалялся от мирской суеты, подальше от людей, и творил свои подвиги.

—Какие подвиги творил твой святой?

—Трудно перечесть.

—Например?

—Вот ты попробуй на этот камень встать коленками.

—Ну? Допустим.

—Попробуй-попробуй!

Вожак кивнул Рыжему:

—Ну-ка, встань!

Тот нехотя подчинился.

—Давайте засечем время, сколько он сможет простоять? — Серафим посмотрел на часы.

—Так, заметано.

—На фига это?

—Для наглядности. Как, приятно стоять?

—Сам попробуй, — проворчал Рыжий.

—Я уже пробовал, — признался Серафим. — Знаешь, долго не выдержал.

—Удовольствие среднее, — сказал, слезая с камня, подопытный.

—Для какой наглядности? — не понимал вожак.

—Дело в том, что преподобный Серафим стоял в лесу на камне и в жару, и в мороз тысячу дней и ночей.

—Ну, ты и мастер заливать, — насмеялся вожак.

—Нет, я не заливаю, Лёня.

—Откуда ты знаешь мое имя?

—Догадался. Тетя мне написала, что есть тут хороший парень, который несколько раз помогал ей наколоть дров. Я подумал, что это ты. Разве не так?

Лёня пробурчал:

—У тебя интересно получается. Заливай дальше.

—О чем?

—Да про подвиги шпарь еще что-нибудь. Говоришь, их много?

—Ты в мягкой постельке спишь с подушкой, небось?

—А то как же?

—Старец спал на полу или на мешках с кирпичами, на поленьях. Питался раз в день овощами со своего огородика или травой снытью. Хлеб раздавал лесным зверям. К нему многие по ночам собирались: волки, лисицы, зайцы — и никто никого не трогал. На землю райский мир возвращался. Медведя из рук кормил. Тот даже его повеления выполнял — мед из лесу приносил.

Ребята засмеялись, не зная, верить ли услышанному.

—Святой видел духовным взором то, что скрыто от наших глаз. Приходили к нему толпы народа со всей Руси. Пришедшие порой не успевали задать вопрос, волнующий их, как преподобный уже отвечал на него. Старцу не нужен был мобильник, ибо чужие мысли, чужая душа были раскрыты перед ним. Не нужен ему был ни телевизор, ни спутниковая связь — он видел на расстоянии, и не только то, что происходило где-то в эти минуты, но и то, что совершится через десятки лет. Так, им было предсказано, что его признание как святого (на церковном языке это называется канонизацией) произойдет во время царствования Николая, при царице Александре Федоровне и матери царя Марии Федоровне. Старец умер, когда царствовал Николай I. Как хлопотали о канонизации те, кто уже при жизни преподобного верили в его святость и знали о его предсказании! Но вот скончался царь Николай I. На русский престол взошел Александр II, потом царем стал Александр III, а старец Серафим все еще не был канонизирован. Так что же, его предсказание — ошибка? Какой повод для сомнений! Но кто мог знать, что через 48 лет после смерти царя Николая I на российском престоле окажется царь Николай II, царицей будет Александра Федоровна, и мать царя также будет носить имя Марии Федоровны? Преподобный Серафим даже оставил письмо для Николая II, запечатав его хлебным мякишем. Письмо передали царю в 1903 году в Дивеево, куда вся царственная семья, как и предсказано было почти полвека назад, прибыла для участия в канонизации старца. Что в письме — осталось тайной. Вероятно, святой предупреждал царя о грядущей кровавой революции, чтобы укрепить его духовно. Святой Серафим предвидел события и наших дней. Он предсказывал, что мощи его будут утеряны, а потом найдены. Несколько лет назад это совершилось, что показывали даже по телевизору. В честь этого святого меня и назвали.

— А зачем он на камне стоял?

— Молился о нас, чтобы мы души свои спасали.

— От чего их спасать?

— От греха: чтобы мы не ругались, не курили. Особенно девчата, а то нарожают уродиков без рук, без ног. Что тогда со страной станет? Представьте, на границах никого, иди, кто хочешь, защищать некому. Когда-то турки захватили Сербию и установили там чудовищные порядки. Если турок заходил в сербский дом, его не только обязаны были накормить, но и заплатить налог за то, что он ел. Если турок оставался ночевать, то мог выбрать любую женщину: жену хозяина, невестку, невинную дочь. За этот позор хозяин тоже должен был платить налог.

Все слушающие недоуменно замерли, а Серафим продолжал:

—Конечно, это было давно, но в наше время порабощение может быть пострашнее — порабощение души. Все боевики, фильмы ужасов, воспевание страстей к чему приведут? К разврату, безотцовщине, крушению семьи, родного очага да и к гибели души.

Возникла пауза. Несколько девчат бросили сигареты в костер. Только одна девушка с вызовом пускала дымовые колечки. Она явно была из приезжих, красивая, снисходительно поглядывающая на местных. Ее звали Рая.

Лёня подбросил несколько сухих веток в костер и спросил Серафима:

—Куда поступать думаешь?

—В духовную семинарию, если примут.

—В попы, что ли?

—В священнослужители. Надо слово Божье людям нести. Святые отцы говорили: все беды мира от отсутствия богопознания.

—В семинарию, значит? Ну, давай-давай. Может, по знакомству и нам грехи отпустишь.

Ребята засмеялись, но Серафим остался серьезным.

—Господь каждого кающегося с радостью принимает. Без покаяния спастись нельзя. Сложность в том, что миллионы людей живут, а для чего — не знают. Вот ты, Лёня, для чего живешь? —Спроси что-нибудь полегче.

—А преподобному Серафиму был открыт смысл жизни человека.

—Ну, и в чем он?

—В приобретении Духа Святого — духа мира, духа любви. Старец говорил: “Обрети мирный дух, и вокруг тебя спасутся тысячи”.

Представим на минуту такую картину: все вокруг стали мирными, любящими. Не было бы войн, преступлений, обманов. Не надо было бы армий, тюрем, милиции…

—Ну ты даешь! Как это — без милиции?

—А зачем она, если у каждого в душе мирный дух? Обрети его — и в душе будет такая радость, что всех обнять захочется, всем творить добро. Так уже здесь, на земле, уже в этой жизни может прийти Царство Небесное.

—Не гони пургу! Откуда же оно придет?!

—Да оно есть в сердце каждого! Только начни исполнять заповеди Божьи, заповеди любви — и откроешь его в себе.

—Слушай, чудик, тебе и в семинарию идти не надо. Ты уже готовый попик или, как это… служитель.

—Нет, Лёня, надо. И не только в семинарию, но и домой. Уже тетя заждалась, ей рано на ферму.

—Приходи завтра вечером, — предложил Лёня. — Может, еще что занятное расскажешь.

—Если Бог даст.

Серафим чувствовал какое-то беспокойство, его словно что-то тянуло домой.

Тетя Тамара встревоженно встретила его:

—Серафимушка, у меня к тебе большая просьба: рано утром, лишь только откроется почта, надо отправить телеграмму. Ее необходимо дать в соседнем райцентре, чтобы здесь лишних сплетен не было. Я же должна быть на ферме. Поможешь?

—Конечно, тетушка. —Автобус здесь проходит в 6.15, так что встать тебе придется раньше шести.

—Ну и что? Встану, это не проблема.

—А обратно рейс только в 11.00. Тебе долго придется его ждать.

—Ничего, тетя. Возьму с собой книгу. Позанимаюсь, а то что-то разгулялся.

—Спасибо, родной. Тогда ложись скорее.

—Да-да, только помолюсь.

Серафим ни о чем не расспрашивал тетю, хотя вопросы возникали. Но раз не говорит сама, значит, так ей лучше.

Только на почте он раскрыл бумажку с текстом телеграммы — его надо было переписать в телеграфный бланк. После адреса и незнакомой фамилии был краткий текст: “Семен, маме плохо. Приезжай. Тамара”.

Огонь костра взлетал к самому небу, хотя общий разговор явно угасал. Тогда Лёня подкинул Серафиму вопрос, интересный для всех:

—Как ты относишься к привидениям?

—Как к бесам. Бесы в кого угодно могут превратиться: в привидения, домовых, инопланетян, но суть у них одна — погибельная.

—А я, — снисходительно бросил Рыжий, — в привидения вообще не верю.

—Чего же тогда удирал? — под общий смех спросил Лёня.

—Как все, — оправдывался Рыжий. — Все тикать, и я.

—Как все, говоришь? А надо ли, как все? — спросил Серафим. — В прошлые века известны были эпидемии смеха. Вдруг целыми деревнями начинали хохотать без всякой причины. Передач “Смехопанорам” еще не было, а всех приступы хохота сотрясали. Или целая страна пела: “И как один умрем в борьбе за это!” За что — “за это”? Не думали. Но раз как все, то и шел брат на брата. Возьми пьянство. Раньше любимым напитком был чай. Он и для здоровья хорош, и по душам за самоваром разговоры добрые совершались. Теперь же без бутылки даже друзья за стол не садятся. Чуть что — “отметить надо”. Страна спивается, дети больными рождаются, но раз все, так все. А сквернословие? В старые времена за грязное слово богохульников на улице пороли, а сегодня мат — признак братания. Разве не так? Божия Матерь, Заступница наша, за сквернословов не молится. А без ее молитв что с нами будет? Не зря же испокон веков к Ней верующие взывают: “Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородице, надеющиеся на Тя да не погибнем, но да избавимся Тобою от бед, Ты бо еси спасение рода христианского”. Конечно, некоторые могут сказать: “не верю”. Увы, сатане многих удалось убедить, что его нет. В этом его главная победа. А раз нет, то и опасаться не надо. Зачем тогда крест, молитва, церковь? Допустим, воры внушили, что их нет. Значит, не надо ни замков, ни сторожей, ни милиции. Все двери — настежь. Какой простор для жулья! Бери, что хочешь. В банках нет охраны. Вывози золотые слитки, сколько сможешь.

—Вот была бы лафа! — размечтался Рыжий.

—Но скоро и воровать было бы нечего, — охладил его Лёня. — Все вмиг бы разворовали.

—Так и с душой, — продолжил Серафим. — Если нет ни вечной жизни, ни Бога, ни сатаны, успей лишь “покайфовать”. Это сатане и нужно. Он, как рыбак, подбирает наживку для каждого: кому дискотеки, кому поп-музыка, боевики, секс, водка, наркотики — выбирай, кому что по нраву.

Едва он замолк, как на него посыпался целый град вопросов.

—А что плохого в дискотеках? Там собирается молодежь, веселится. Не дома же сидеть вечерами?!

—А поп-концерты чем плохи? Это же современная музыка!

—Что ты нашел плохого в сексе? Семью я пока завести не могу. Да и промахнуться можно. Почему бы не торопясь выбрать партнершу не на месяц, а хотя бы на…

Парень даже не смог назвать подходящего срока для счастья, а Серафим не знал, кому отвечать и как. Возникла пауза. Все смотрели на сверстника выжидающе, чтобы вновь обрушить на него новый шквал своих возражений.

Серафим вдруг сказал:

—Что вы меня спрашиваете? Сами себе и ответьте, не маленькие, — и, выждав несколько секунд, добавил: — Послушайте, какая тишина сейчас. Наверное, в тишине рождается все хорошее. А на дискотеках и поп-концертах невыносимый грохот, чтобы никто не смог думать. Дьявол любит шум. В шуме вряд ли придет хоть одна спасительная мысль, разве что уйти. И я пошел, тетя заждалась.

Он встал и махнул всем рукой. За ним поднялась и Рая.

—И я с тобой.

—Вот-вот, проводи девушку, — напутствовал Лёня.

Серафим знал от тети, что родители Раи купили в деревне дом и использовали его летом как дачу. Однако сами они там почти не бывали. Дочка приезжала туда на собственной машине и неделями оставалась одна.

Какое-то время они шли молча. Серафим не знал, о чем говорить с модной девушкой, томящейся в деревне от скуки.

Разговор начала она.

—Ты всегда такой зануда?

—Всегда.

—Как тебя девчата терпят?

—А у нас в воскресной школе другие девчата.

—Такие же зануды, как ты?

—Порой еще большие.

—Ты не ответил на один вопрос, который задавали тебе.

—Я не ответил ни на один. Но что тебя интересует?

—Как ты относишься к сексу?

—Да пока никак.

—Ты еще… мальчик? — Рая насмешливо скривила губки.

—Можно, я отвечу тебе одной библейской историей?

—Ну, попробуй.

—Иосиф служил управляющим у египетского царедворца, который ему во всем доверял. Иосиф был молод и прекрасен лицом. Он приглянулся жене царедворца, и она, выбрав удобный момент, сказала ему: “Ложись со мной!” Но Иосиф, всем обязанный доверию своего правителя, отказался. Тогда она схватила его за одежду и притянула к себе. Иосиф, боясь, что страсть овладеет им и он не справится с собой, вырвался и убежал. В ее руках остался его платок, и она оклеветала Иосифа перед мужем, обвиняя, что управляющий хотел силой овладеть ею. Бог, видя чистоту сердца Иосифа, помог ему. Эта история — наглядный урок, как надо бежать от искушений.

—Забавная история, — согласилась Рая.

— И ты побоишься зайти ко мне?

Они стояли у ее крыльца. Серафим слышал ее дыхание, видел ее красивое лицо при свете луны.

—Да, побоюсь, —Я тоже трушу входить одна в дом, когда там никого нет. Помоги мне включить свет.

Она испытующе смотрела на него и загадочно улыбалась.

Серафиму вспомнились предупреждения тети: “Смотри. Они будут всячески заманивать тебя в свои сети, чтобы ты стал, как они — без Бога в душе, без морали”.

—Ну, что ж ты, помоги, — Рая открыла дверь, ожидая, когда он войдет в дом. — Трусишь?

—Да нет.

Серафим переступил порог и стал нащупывать выключатель. Рая обняла его.

—Не спеши, чудик.

Серафим чувствовал ее гибкое тело. Она искала его губы:

—Ну, поцелуй меня, поцелуй, — шептала она.

Жар ударил ему в голову. Юноша понял, что еще мгновение, и он потеряет власть над собой. В памяти мелькнул образ убегающего Иосифа.

Серафим резко отстранил Раю и выскочил из дома. Ему показалось, что во дворе кто-то шарахнулся в сторону. Всю дорогу его трясло, и в ушах звучал ее насмешливый голос: “Чудик!”

Он долго не мог уснуть. К нему подошла тетя и тихо спросила:

—Что, очередное испытание?

—Да, — он кивнул головой.

—Надеюсь, ты выдержал?

—Пока да.

—Слава Богу! Чем же сегодня пытались соблазнить тебя?

—Девушкой.

—Да, это большое искушение. Торопясь сорвать запретный плод, они сами обворовывают себя. Быть близкими без любви — это… Этим можно искалечить свою душу на всю жизнь, так никогда и не познав всей красоты чувств.

Когда-то я читала, как к одному сосланному на Север заключенному добиралась по реке на плотах его жена. Представь плот, где негде укрыться ни от дождя, ни от ветра, ни в холод, ни в зной. А тучи комаров, от которых вспухало все тело!..

Они встретились. Какой поэт опишет их радость, то, что они пережили?! Позже, когда его освободили, она сильно заболела. Настолько сильно, что месяцами была неподвижна, даже не могла говорить. Казалось, что от нее осталось? Но муж заботливо ухаживал за ней. Он был счастлив видеть ее, гладить, говорить ей ласковые слова.

—Тетя Тамара, а Семен — это кто?

—Это… Это… — тетя как будто заглянула в какую-то даль и тихо проговорила: — Это самый близкий мне человек. Только он далеко сейчас. Я бы к нему даже на плотах поплыл. Но… Будь на все воля Божья! Спи.

Тетя перекрестила племянника и ушла к себе.

Утром, когда тетя была на ферме, хлопнула калитка. Во двор вошла Рая в пляжном халатике.

—Чудик, пойдем искупаемся. Все вкалывают на своих участках. Я не знаю, чем себя занять. К тому же жарко.

Из-под халатика виднелось ее загорелое тело. Серафим отвел взор.

—Ну что, пойдешь? Или боишься меня?

—Я не тебя боюсь.

—А кого же? Тетю?

—Нет.

—Так кого же?

—Да ты не поймешь.

—Такая я темная? Ой, жарко!

Она сбросила с себя халатик и осталась в узеньком купальничке. Рая следила за его взглядом: посмотрит ли он на нее.

Серафим хмуро отвернулся:

—Знаешь что, не приходи ко мне больше. Тем более в таком виде.

—Это почему же? Боишься соблазниться?

—Я Бога боюсь. Это же грех, Рая. Не губи ни себя, ни меня.

—Какой же грех, чудачок? — она опасно приблизилась к нему, ласково глядя. —Пойдем к реке. Там сейчас прохладно, и никого нет. Ты мне расскажешь, в чем грех, если двоим может быть приятно. Пойдем на речку. Там есть замечательное место. Пойдем. Поплаваем, позагораем… Ты перевоспитаешь меня. Расскажешь про заповеди.

—Нет, Рая, мне надо… Тетя просила…

—Успеешь. Мы только окунемся, и все.

—Ну, хорошо. Я сейчас.

Серафим вошел в дом и быстро переоделся. Поверх плавок надел спортивные брюки и взял полотенце.

Место у реки было действительно прекрасное. Мягкий песочек. Теплая вода. Они искупались. Рая легла на песок. Волосы ее растрепались. Капельки воды стекали на грудь.

—Ну, так что же такое грех?

—Еще в давние времена были состязания в стрельбе из лука. Если кто промазывал, то судья и говорил: “Грех”, что означало — твоя стрела пролетела мимо. Нам дана великая цель — стать сынами Божьими, наследниками вечного Царства. Каждый наш поступок, каждое слово, каждая мысль — это наш выстрел. И мы летим либо к Богу, либо… Большинство людей в мире гибнет из-за нарушения седьмой заповеди — не прелюбы сотвори, не развратничай. Неужели любовь — это только…

Серафим замялся.

—Что “только”?

— Ты сама знаешь, что…

—Но почему не нельзя? Бог для того и создал Еву, а не оставил Адама одного.

—Но Он создал ее для семьи, для детей. Бог не исключал близость, но по любви, по большому чувству.

—А ты мне очень нравишься. С первого взгляда я отметила тебя как необыкновенного парня. Надеюсь, и я тебе нравлюсь. Так что же мешает нам?

—Мешает чему — создать семью?

—Ну уж сразу семью. Ты скажешь. До своей семьи ты не дорос. Еще на папиных харчах.

—Да, ты права, не дорос. К тому же у меня есть девушка. Мы договорились с ней пожениться через два-три года.

—Через два-три года?!

 —Да.

—Она хорошенькая?

—Симпатичная. Очень. Для меня — самая лучшая.

—Лучше, чем я? Так ее уведут.

—Она верная.

—Ха-ха! “Верная”! Кто же нынче ждет два-три года, чудик?

—Мы ждем друг друга. Она регентом будет, церковным хором руководить, матушкой готовится стать. Это не каждой по силам. Жены священников имеют много детей, а современные девчата часто лишь о фигуре думают, чтобы быть, как Барби. Ты не дразни меня. Лучше подумай, как раскаяться за свою прошлую жизнь.

—Вот так всегда у меня: как хороший парень, так уже чей-то, — грустно призналась Рая, а потом с вызовом спросила: — А в чем, интересно, мне нужно каяться? Я никому ничего плохого не делала. Ничью семью не разбила, никого на себе не женила, хотя, поверь, могла бы.

—Ты чистоту девичью не сохранила. Это большой грех. Он отзовется на твоих потомках.

—Вот как?

—И ходишь ты порой, обнажив пуп, — это тоже соблазн для ребят. Они мысленно грешат, глядя на тебя, и тебе быть за это в ответе.

—А ты, правда, зануда. Рядом с тобой юная девушка, жаждущая ласк, а ты морали читаешь. Уходи-ка лучше к своей тете.

—Хорошо.

Серафим взял полотенце и пошел.

—И я никого не соблазняла, — крикнула она ему вдогонку. — Меня Лёнька уговорил испытать тебя. Вон, посмотри, они в кустах затаились с фотоаппаратом…

—Ах, вот что… Тогда мне кое-что стало ясно.

—Что тебе ясно? Им плохо оттого, что ты не похож на них! Никто не верит тебе. Считают, что вся твоя вера — сплошная показуха. Никто не верит ни в какие святыни. Их нет! Их придумали!

—Бедняги, — вздохнул Серафим и обернулся, — Неужели они в кустах? Кто же там?

Он шагнул к зарослям. Кустарник зашевелился и зашуршал.

—Да, действительно готовился фоторепортаж с места события, — Серафим посмотрел на Раю: — И ты согласилась? Зачем?

—Для забавы. На память.

—Напрасно, каждый миг нашей жизни уже запечатлен для Страшного суда.

—Какого еще суда?

—Ты что, не знаешь?

—Нет.

—После второго пришествия Господа все предстанут на суд Божий — и мертвые, и живые. И все плохие дела наши, нераскаянные, обнажатся.

—И мой пуп?

Серафим засмеялся:

—И пупик. Так что — успей покаяться, пока Церковь зовет.

В этот момент с другого берега донесся колокольный звон, призывающий к святой службе.

—Не зря сказано: сколько радости на небесах будет об одном грешнике кающемся.

—Ну, покаялся — и что?

—Эти грехи с тебя снимутся, если начнешь новую жизнь.

—Понятно: можно грешить и каяться, грешить и каяться. Ну, не лицемерие ли это?

—Бог же видит наши сердца. Лукавую исповедь Он не принимает.

—Да, тут есть о чем подумать.

—Подумай.

Оставшись одна, Рая какое-то время слушала благовест, а потом, не понимая себя, перекрестилась.

Тетя Тамара была чем-то обеспокоена, даже подавлена. Серафим прямо спросил ее:

—Что-нибудь случилось?

—Маме Семена все хуже и хуже. Соседки не оставляют ее одну. В эту ночь я с ней буду. Не теряй меня.

—Да-да. А как молиться о ней?

—Имя ее Анастасия. По батюшке Ниловна. Она трудную жизнь прожила. Вот и Семен не простой сынок оказался. В тюрьму угодил. Разве для материнского сердца это легко?

—За что же его посадили?

—Лучше спроси — за кого?

—За кого? — догадываясь, спросил Серафим.

—Да за меня, грешную, — тетя Тамара закрыла лицо рукой и покачала головой.

—Как же так, тетушка?

—Мы с Семеном дружили, но он и курил, и выпивал крепко. Как заговорил о свадьбе, я прямо сказала: пока он пьет и курит, ни о какой семье речи быть не может. Я только пединститут закончила. Меня сюда учительницей направили, в селе культуру поднимать. Вот я себя борцом и чувствовала — все с маху рубила. Он даже пытался обуздать свои привычки, но тут появился соперник из соседнего села. Молодой, интересный. Меня стал обхаживать, сватов обещал прислать. А я ни тому, ни другому согласия не давала. Семен настаивал, чтобы я определенно ответила. Я колебалась. Знаешь, выходить за выпивоху опасно: всю жизнь можно поломать и себе, и детям. Хоть и нравился он мне, но я не решалась. Все тянула, тянула. Соперник тоже ждать не хотел. За помощью пошел к Комарихе, к колдунье, чтобы она меня к нему приворожила. Комариха ко мне повадилась, что-то испить уговаривала. Семен, как узнал, ворвался к ней, посадил ее в погреб да на крышку сундук придвинул. Она там сутки просидела, пока соседки не спохватились — куда ведьма исчезла? Вытащили. Та подала в суд на Семена. Обвинила его еще в какой-то краже. Деревня гудит. Многие меня осуждают. Да и я сама места не находила. Как после этого детишек учить? Семена забрали. Тому сопернику я сразу отказала: поняла, что никто другой, кроме Семена, мне не нужен. Адрес узнала, написала, что виню себя, что ждать буду и на весь его срок беру обет молчания. Для деревенских в записке на внезапную нервную болезнь сослалась. На ферму пошла работать. Там молчать можно, буренки и без слов тебя понимают.

— Но почему ты взяла именно обет молчания?

—Чтобы легче было сохранить себя. Тот, кто сватался, мгновенно забыл дорожку к моему дому. Да и соседушки перестали сплетнями донимать. Грешит не только тот, кто праздное говорит, но и кто слушает. Святой Дух тогда покидает тебя. Так старцы учат, да и сама я это заметила. А с Ниловной нам вдвоем и помолчать хорошо. Она письма Семена дает мне читать. В последнем он писал, что срок ему убавят. Дай-то Бог! Привет мне посылал.

—А если вернется даже не таким, а хуже? Тюрьма редко кого красит. Что тогда?

—Ох, дорогой, я сама этого боюсь. Но мне вспоминается часто одна притча. Шел Христос со Своими учениками под палящими лучами солнца. Нигде ни деревца, ни ручейка. Долго шли. И вот повстречался им на пути дом. Попросил Господь хозяина воды, жажду утолить, а тот прогнал их. Идут дальше, и попадается еще домик. Вышла им навстречу милая девушка. Напоила всех, предложила посидеть в холодке, фруктами угостила. Путники с благодарностью приняли ее гостеприимство, передохнули и пошли. Ученики спрашивают: —Господи, что ждет в будущем эту добрую девушку? —Она выйдет замуж за того скрягу. —Как? — поразились все Его спутники. — Разве это справедливо? —Да, ей будет трудно. Всю жизнь она промучается с ним, но в конце дней своих он станет другим человеком. И в Бога поверит. Такова бывает цена спасения. —Ты думаешь, — осторожно спросил Серафим, — что Семен — твой крест? —Не знаю, Серафимушка, но я готова ко всему, а там — как Господь даст. Лишь бы вернулся скорее.

Утром опять явилась Рая.

—Действительно, она опасна, — подумал Серафим.

Рая, опережая его мысли, сказала:

—Я хочу спросить тебя. Может, ты что посоветуешь. Не знаю, с кем и поговорить.

—Вряд ли я смогу быть тебе чем-либо полезным. Но садись, — он указал на скамейку в беседке.

—Я ведь и вправду боюсь входить в дом, где живу, — присев, начала гостья. — Мне кажется, будто в нем что-то на меня давит. Сны дикие снятся. Ты в колдовство веришь? — вдруг спросила она.

—Есть такое зло на свете, есть.

—Так в этом доме колдунья жила. Говорят, она мучительно долго умирала. Ее хату никто не хотел покупать. Вот дом по дешевке нам и достался. В нем будто что-то витает. Мы и мыли, и скребли, проветривали, все вещи ее выбросили, а все равно там тяжко, даже жутко.

—Так освятить надо и самим исповедаться.

—Считаешь, поможет?

—Уверен. Я читал об этом. Есть много историй…

—Тут в своих историях не разобраться. Лёня был славный паренек, да незадолго до смерти колдуньи зачастил к ней. Она, говорят, ему книгу какую-то старинную передала. Боюсь, что он не только сам колдует, но и пацанов втягивает. Вот и мне поручение дал тебя на посмешище выставить. Заманить в дом. А они, если не включу свет две-три минуты, ворвались бы всем скопом. Дверь-то оставалась открытой. Он первым бы и похохотал. Не удалось. Ты вовремя сбежал.

—То-то мне показалось, что когда я от тебя вылетел, кто-то едва успел в сторону отскочить.

—Он, конечно, или Рыжий.

—А если бы я “клюнул”? Что тогда?

—Лёнька бы не допустил. Да и я лишь забавлялась. Когда не получился номер ночью, он придумал заснять тебя на берегу в подходящий момент для всеобщего обозрения. Надо же ребятам позубоскалить. Вожак был уверен, что после происшедшего я буду вспоминаться тебе, ты не выдержишь и полезешь обнимать меня. Тут они, предварительно щелкнув аппаратом, из кустов бы и вылезли. Ему хочется унизить тебя. Лёнька явно ревнует меня, чувствует, что ты мне нравишься. Он давно меня “клеит”, но напрасно. У меня в душе тоже что-то есть, не думай, что я… Слышала о нем: одну хорошую девчонку поматросил и бросил. Теперь задумал на меня перекинуться. Ничего у него со мной не выйдет.

—Но как ты могла дать согласие на такие опыты?

—Мне самой было интересно узнать, кто ты есть на самом деле. Не верила я тебе.

—А о Лёньке еще надо подумать: если он колдовать учится, можно ли с ним даже разговаривать. — заметил Серафим. — В прежние времена…

—Я знаю, — кивнула Рая, — читала. Не думай, что я такая уж темная.

—Грамотных сейчас много. Однако духовно слепых полно. Читают чепуху во вред душе. Без святых книг нынче спастись нельзя — так старцы учат.

—Ты опять с проповедью? Лучше скажи, что мне делать?

—Я уже сказал, но ты не услышала.

—Освятить дом?

—Да. В одной квартире начали летать тарелки, сковородки, утюги. Позвали батюшку. Он освятил жилье. Хозяева исповедались, причастились. Все стихло. Пришла соседка. Хозяйка с ней и поделилась радостью: как хорошо теперь, спокойно. Соседка согласно закивала: “Да-да, но это надо закрепить” — и стала окроплять углы своей заговоренной водой. И тут опять началось невесть что, да с еще большей силой.

Вновь позвали батюшку, опять освятили все. И вновь возник мир. Больше хозяйка соседку на порог не пускала. Об этом сам батюшка рассказывал.

—Остерегайся-ка ты Лёньку, — вдруг повелительно сказала Рая и пояснила: — Теперь от него хорошего не жди.

—Жалко его, ведь он, говоришь, славным был. Да и ребят, которые к нему тянутся, жалко. Слепые щенки. К чему приучат, так и будут жить. А откуда ты знаешь, что он колдун?

—Каждый раз, как приходит, что-нибудь в доме оставляет: узелки, косточки. Я даже боюсь его. Порой мне кажется, что он уже надо мной имеет какую-то власть.

—Исповедуйся, причастись, освяти квартиру и, конечно, сама молись. Вся власть его над тобой и кончится.

—Дал бы Бог. Но я молиться не умею.

—Я тебе краткий молитвослов дам.

Серафим вынес из дома маленькую книжку и протянул ее Рае.

—А Лёню лучше в дом не пускай.

—Теперь ты ревнуешь?

—Нет. Смотри, как бы у тебя сковородки летать не стали. Так прямо и скажи: “Не хочу, чтобы колдун ходил ко мне”. Может, очнется.

Несколько дней никто не звал Серафима, да и ему самому не хотелось никого видеть. Он прокручивал в своей памяти эпизоды прошедших дней.

— Рая права: во всем была западня. Но цель у Лёни не просто посмеяться надо мной, а над той Истиной, которую я пытался им передать. Да, идет война, битва каждое мгновение, за каждую душу. Дело не во мне. Что я? Я могу исчезнуть для них. Уходить на день в лес, на рыбалку, закрывшись в доме, читать, читать. Но не будет ли это бегством с поля боя? Почему-то Бог дал мне в это лето оказаться здесь, в этой деревеньке. Может быть, Он чего-то ждет от меня? Но что я могу? Ребята засыпали меня вопросами, живущими в них, а я сказал: “Думайте сами” — и сбежал, дезертировал, оставив их под опекой Лёни. Разве не так? Да, я пытался что-то пролепетать, а потом испугался, увидев, что передо мной непробиваемая стена. Однако мой святой говорил: “Сей при камне, сей при дороге, Господь даст, где-нибудь и прорастет”.

Пред мысленным взором Серафима вдруг всплыла надпись на арке, сделанная из газового баллончика. Обычно он проходил мимо, не читая заборных творений. Но эти два слова бросились в глаза и запечатлелись глубоко в памяти. Вряд ли они были начертаны ради забавы или как сатанинский призыв. Серафим воспринял их как крик чьей-то раненой души, а может быть, и стон целого поколения.

Зловещие буквы взывали, как сигнал SOS с тонущего корабля: “Ничего святого”.

Хотелось найти этого беднягу, протянуть ему руку, обнять. Но как найти его в миллионном городе?

“А разве деревенские ребятишки не такие же обманутые? Разве у них не похитили святынь? Жалко и Рыжего, и Раю, и Лёню. Но что я могу сделать для них?”

Взгляд его устремился к иконе преподобного Серафима, где тот стоял на коленях на камне, вымаливая нас.

“Боже, милостив буди нам грешным!”

И так тысячу дней и ночей.

Конечно, моя молитва слаба и рассеянна. Но, может быть, для молитвы за них и направил меня сюда Господь?”

Серафим встал на колени перед иконой Спасителя и стал молиться. Молился он долго, кладя поклоны, пока не зазвенел будильник.

Серафим приучал себя жить по графику, чтобы больше успеть. Будильник напомнил ему о поручении тети сходить в магазин за хлебом. У прилавка он встретился с Лёней.

— Чего не приходишь? — как ни в чем ни бывало спросил тот.

—Куда?

—К нам. Мы каждый вечер на берегу костер разжигаем. Приходи.

—Зачем?

—Как зачем?

—Вы каждый раз из меня забаву устраиваете.

—Ну что ты?! Какую забаву? Все, что ты говоришь, нам интересно.

—Ой ли?

—Приходи, приходи! — Лёня хлопнул Серафима по плечу и удалился.

Серафим задумался: “Идти или не идти к ним? Для чего? Мои попытки — глас вопиющего в пустыне. Тем более они вновь могут что-нибудь затеять, пытаясь превратить меня в шута. Схватка продолжается- Боже, милостив буди нам грешным. Господи, помоги мне исполнить волю Твою”.

Помолившись, он подошел к книжной полке в надежде найти там подсказку, что ему поведать ребятам, еще не встретившим Бога. Ему казалось, что каждая книжка просила: —Ну, возьми меня! Они же все духовно слепые, а на моих страницах столько спасительных мыслей! 

—А кто я такой, чтобы учить их? — спросил себя Серафим. Спросил и сразу — разве это случайно? — открыв наугад страницу, получил ответ: —Всякий, кто может возвещать истину и не возвещает ее, будет осужден Богом. —И в самом деле, — рассуждал Серафим, — если бы кто оказался на минном поле или в радиоактивной зоне и, зная об опасности, не известил бы других, разве не согрешил бы он? Ведь сказано: “Горе мне, если я не благовествую”.

Невыносимо громыхала музыка.

—Укроти, — сказал, подходя к сидящему у магнитофона пареньку, Серафим.

—Что? — переспросил он.

—Сделай потише.

Паренек убавил звук.

—Оставь, как было, — приказал вожак.

—Тогда я оставлю вас, — предупредил Серафим.

—Это почему же? — не скрывая насмешки, поинтересовался Леонид. —Наши ушки не выдерживают? Мы не приучены к современным звучаниям?

—От такой громкости звуковые контузии бывают: потеря слуха и памяти.

—Опять заливаешь?

—Да нет. Факт довольно известный: в Венеции в конце 80-х во время концерта Пола Маккартни рухнул мост.

—Случайное совпадение. Просто мост был древним, подгнившим, — явно забавлялся Лёня.

—От выступления одной группы в соседнем озере рыба, оглушенная, всплыла.

—Ну, ты даешь, чудик, — захохотал вожак и добавил: — Ладно, убавь, Гриша, уважим гостя, не то следующим летом к нам не завернет, а с ним забавно.

Музыка зазвучала тише.

—Ну что, нормально теперь? — уточнил Лёня.

—Почти. Кто-то из философов сказал, что громкость, с которой люди слушают музыку, обратно пропорциональна их умственным способностям.

—Это намек? — нахмурился вожак.

—Нет, просто вспомнилось, — поторопился погасить чуть не вспыхнувший конфликт Серафим. — Дело в том, что от многих децибел звуковые ожоги бывают.

—Ожоги? — Лёня готов был опять расхохотаться.

—Да. Чему ты удивляешься? Опыт даже был такой поставлен: около громкоговорителя положили обычное сырое яйцо. После концерта рок-группы оно сварилось вкрутую.

—Ну, молодец, Серафим, никто меня давно так не забавлял, как ты. И в цирк идти не надо.

—Ты опять меня в клоуна, в шута превратить хочешь?

—Нет-нет, что ты… Все что ты говоришь очень занятно: яйцо сварилось. Кто это так додумался сказать? Может, у него мозги сварились, если не вкрутую, то хотя бы всмятку?

Вместе с вожаком хохотала и вся орава.

—Да, ты прав, Лёня, и мозги у слушателей тоже свариваются от диких ритмов. В Японии, в Токио, журналисты задали зрителям после рок-концерта всего три вопроса: как вас зовут? где вы находитесь? какой теперь год? Как вы думаете, — обратился Серафим ко всей компании, — что те ответили?

Все примолкли. Даже Лёня перестал смеяться.

—Как ни печально, — сам ответил Серафим, — ни один из посетителей концерта не мог вспомнить ни своего имени, ни названия города, в котором он находится, ни года, в котором живет. Ну что, смешно? После рок-концерта семиклассники на время забывали таблицу умножения. Правда, потом вспоминали, но механизмы самозащиты, инстинкты самосохранения разрушались, нравственные устои расшатывались, личность деградировала.

—А ты не загибаешь?

—Увы, нет. Вспомни, как ведет себя зомбированная на концертах толпа, круша все на своем пути: витрины магазинов, машины.

—Ну, бывает, поддадут ребятки, надо им пар выпустить. Молодые — вот и бесятся.

—О бесах ты кстати упомянул, Лёня, очень кстати, — Серафим достал из кармана книжечку.

—Что там у тебя? — спросил Лёня.

—Брошюра архимандрита Лазаря.

—Архимандрита, да еще Лазаря? Как говорил Сережа Есенин: “Ни при какой погоде я этих книг, конечно, не читал”.

—Очень жаль, Лёня, очень.

—Так восполни наш пробел, просвети, что там поет твой архи… Лазарь?

—Знаешь, надо мной потешайся, ладно, переживу, но над лицом священного сана не насмехайся. Это грех большой, кощунство называется.

—Вот как? — скривился Лёня.

—Пусть почитает! Читай! — раздались голоса.

—Тихо, вы, — окрикнул вожак. — Кто-то тут смелый очень? Кто сказал: читай?

Лёня испытующе посмотрел на всех. Его взгляд встретился со спокойным взглядом Николая.

—Я сказал. Да, читай, Серафим, читай, нам всем интересно. Всем, я не ошибаюсь?

—Да-да, пусть читает, — раздались робкие голоса.

—Ну, если всем, — вожак милостиво кивнул: — читай.

—Я немного, только отрывки, — засмущался Серафим, но начал читать, четко донося каждое слово. —Книжка называется “Новые дороги в ад: рок-музыка. Наркомания”. Крайне разрушительно влияние на душу христианина джаз-музыки, рок-музыки, панк-музыки, диско-музыки и других подобных форм. Суть же ее всегда одна. Весь путь, по которому прошла и идет эта разрушительная “культура”, направляя короткой дорогой огромные толпы молодых людей в кромешный ад — весь он покрыт срамом самых гнусных, самых страшных смертных грехов. Это всевозможные блудные извращения, полная “свобода любви”, то есть отвержение всякого стыда, полная распущенность всех самых низких страстей и похотей, наркомания, приводящая часто к самым ужасным последствиям, частым смертным случаям от чрезмерных доз наркотиков, случаям насилия, самоубийства и т.д.

Серафим остановился, решая, читать ли ему дальше или пора ставить точку.

Все напряженно ждали, и он продолжил:

—С целью развратить окончательно сознание молодежи и распространить демоническое влияние во многие записи вложены так называемые “подсознательные сообщения”, то есть страшные слова, призывы, заклинания, которые можно обнаружить при прослушивании записи в обратном порядке.

—Но мы же не слушаем в обратном порядке! — попытался подорвать всеобщий интерес к читаемому Леонид.

—Да, не слушаем, — согласился Серафим, — но… “Исследования показали, что подсознание улавливает такую фразу, услышанную наоборот, даже если оно сообщено на языке, неизвестном слушающему”.

—Вот это да! — удивился Рыжий.

—Помалкивай! — процедил вожак.

—Примечательно, — продолжал читать Серафим, — что все производители рок-н-ролла являются членами сатанинских “церквей”. По окончании ритуалов посвящения, когда на пластинку накликано огромное количество демонов, им вменяется в обязанность производить определенное воздействие на тех, кто будет слушать ее.

Серафим приостановил чтение и, открыв другую книгу, спросил:

—А хотите узнать, каким было это воздействие?

—Да-да, почитай, почитай, — зазвучало со всех сторон.

—Вот отрывки описания одного из концертов группы “Биттлз” в парижском Дворце спорта: “Вся закулисная часть Дворца была окружена полицией и грузовыми фургонами. Внутри — полное впечатление подготовленного к осаде опорного пункта обороны: вокруг сцены три ряда металлических барьеров. Двести полицейских охраняли здание и зал, сто профессиональных борцов и боксеров стояли в проходах, прикрывая подступы к сцене. Листовки просили публику не сходить с ума, не убивать билетеров, не ломать стулья. Концерт начался выступлением третьесортных ансамблей. Не успели они немного попеть, как какая-то девица, растрепав волосы и разорвав на себе одежду, с диким воплем кинулась к сцене… Ее перехватили телохранители, поволокли, как бревно, к выходу. Дел охранникам хватало. Истерические всплески волнами расходились в битком набитом громадном зале… Динамики работали на пределе, непереносимая сила звука давила на психику. Но вот начали свое выступление “Биттлз”. Истерика стала всеобщей: визг, вой, истошные, как во время шаманского сеанса. Уже не одиночки, а целые группы девчонок по сто-двести колотились в истерике. Зал после концерта напоминал поле битвы: обломки стульев, обрывки одежды”.

Ребята качали головами и слегка посмеивались. Серафим опять открыл книжечку архимандрита:

—Еще одна деталь: почти все рок-концерты сопровождаются многими жертвами — из-за огромного скопления безумствующей толпы бывают просто растоптаны или задушены в давке, погибают от больших доз наркотиков. Шестьсот пятьдесят молодых людей погибли во время одного из таких концертов в Лос-Анджелесе. В уши журналистки Джуди Аргазоны, которая вела репортаж с места происшествия, сатана стал нашептывать такие слова: “Вот они! Смотри на них внимательно, они мои трофеи!” Как в одной средневековой легенде о флейтисте, который с помощью колдовской игры на флейте избавил город от крыс, но, не получив платы, той нее сладкой музыкой увлек из города всех детей и завел их в расселину скал, откуда они уже не вышли.

Серафим перевернул страницу и завершил:

—Итак, даже самое “легкое” увлечение православного христианина рок-музыкой есть измена своей вере, есть явное оскорбление своего Господа, удаление от Него, есть общение с духами тьмы, заигрывание с сатаной. Меня спрашивали девушки: а почему не стоит ходить на дискотеки? Может, ответом им будет такой случай. Группа десятиклассников попросила психолога объяснить, что было с ними на дискотеке. Обычно спокойная Надя вдруг исцарапала до крови лицо своей лучшей подруги Лены. Ребята вспоминали: “Мы чувствовали, будто кто-то вселился в нас, и мы уже не мы”. А вот случай, о котором я узнал от знакомых. Один паренек, довольно крепкий, спокойный, оказался на дискотеке. Что там произошло, он никому не рассказывал. Только такие же парни выкинули его из окна второго этажа. Теперь он инвалид-колясочник. А впереди долгая жизнь. Есть о чем подумать, не правда ли? — Серафим вопрошающе взглянул на ребят.

— Спасибо тебе, чудик, — за всех ответила Рая.

Все были в сборе. Не хватало только Рыжего. Был и Николай, белокурый здоровый парень с приятной улыбкой. Он редко присоединялся к этой компании, считая тусовки пустой тратой времени, к тому же в последние месяцы у них не находилось общего языка с Лёней.

Разговор шел вяло. Серафим помалкивал, не желая быть назойливым. Возможно, он ожидал какого-нибудь вопроса со стороны вожака. Но тот медлил, словно взвешивая общее настроение. Новых задумок у него не было. Иссяк. Чем дальше держать интерес ватаги, он не знал. Пауза затягивалась. Возникала скука.

—Гришка, слетай-ка за самогоном. Возьми втихую у бабки, она же торгует им. Да стаканчики прихвати, — распорядился вожак, хлопнув по плечу сидящего рядом подростка. — А ты, Петька, — кивнул он другому, — что-нибудь пожевать раздобудь.

Подростки нехотя поплелись. Несколько взоров вопросительно устремились на вожака. Тот пояснил:

—Сегодня похоронили Ниловну. Хорошая была бабка. Помянуть надо, чтобы ей было легче на том свете, — он поднял палец, указывая на небо, и добавил с вызовом: — Если там есть что-нибудь.

—Ты считаешь, что все кончается на земле? — спросил Серафим.

—А то где же?! Все имеет конец, как ни крути. И наша жизнь тоже. Потому… — и он вдруг запел хрипловатым баритоном, перебирая струны гитары:
Не будем грустить, господа офицеры,
Чего потеряли — того не вернуть.
Уж нету Отечества, нету уж веры…
Он пьяно брякнул по струнам:
Ни Отечества, ни веры…

—Это у кого нет Отечества? У тебя, что ли? — спросил Николай. — Это же песня про белых офицеров, изгоняемых с Родины, но любящих ее. А тебя кто гонит с родной земли?

—А где же было это Отечество, когда Ниловна, всю жизнь горбатившаяся на него, на старости лет осталась одна, на нищей пенсии, едва передвигая ноги, брошенная всеми? — заявил вожак.

—Ну, не надо так передергивать, Лёня, — остановил его Николай. — Ей картошку готовую привозили, продукты выделяли, дрова. А что одна — кто виноват, что сынок выпивал да голову потерял. Ты вон мальцов за самогоном послал — для чего? Их с детства пить приучаешь, да? Отечество — это мы. Разве не так?

Серафим, довольный, что появился толковый парень, обратился к вожаку:

—Вот ты говорил: нет веры. У кого это нет? Ты про себя? Да и вообще, нет ни одного человека, у которого нет веры. Все верят. Но во что? Интересно, во что веришь ты?

—Не твое дело лезть в мою душу! — вспылил Лёня и грубо выматерился.

—Если будешь сквернословить, я уйду, —предупредил Серафим.

—Ах, у нас ушки нежные, мы не приученык народному языку, — скривил губы вожак.

—Не надо так, Лёня, — остановил его Серафим, — народ не кощунствует над святым именем матери. Мат — язык бесов. И ты напрасно чернишь им свою душу, да и души ребят тоже. Особенно девушек.

—Ты, кажется, захотел меня перевоспитать? Я ж говорил, что у нас тут свои законы, — зло процедил вожак и, встав, направился к Серафиму.

Ему преградила путь Рая:

—Не трогай его, он не от мира сего.

Леонид отодвинул в сторону Раю и, сам не понимая, чего хочет, шагнул к Серафиму. На его пути возник Николай:

—Успокойся, Лёня! Ты перебрал на поминках. Тебе пора отдохнуть.

Вожак даже замер, еле сдерживая себя. В этот момент появился Рыжий:

—Пацаны! Полундра! Там, на берегу, — он указал направление, — возник целый лагерь!

—Какой лагерь? — нахмурился вожак.

—Не знаю. Разбили палатки, народу навалом. Городские. Песни поют, костер готовят.

—И кто это к нам пожаловал? — призадумался вожак. — Сходим, посмотрим. Только тихо.

Вскоре группа подростков вместе с вожаком залегла в кустах, наблюдая, как прибывшие устанавливали палатки, рыли канавки, готовили костер. Кто-то возвращался с рыбалки.

—Смотри-ка, у них надувные лодки.

—Надо будет свистнуть.

—Тихо вы!

К лагерю не спеша подходили Николай, Серафим и Рая. Их приветливо встретили, завязывая знакомство, такие же по возрасту парни, девчата. К ним, улыбаясь, подошел молодой священник:

—С миром принимаем! Мы, правда, еще не освоились, но вскоре ухой угостить сможем. Проходите, проходите.

Серафим взял у батюшки благословение.

—Да мы не одни, тут еще целая орава, — доложил Николай.

—Хорошо, хорошо, зовите всех.

Николай свистнул ребятам и махнул рукой.

Те с любопытством выбрались из засады. Последним появился вожак. Он чувствовал, что его власть кончается и командовать ему будет некем, разве Рыжим.

Ребята из лагеря расставляли складные стульчики, подкатывали бревнышки, чтобы разместить неожиданных гостей. Постепенно и деревенские включились в работу по заготовке дров для костра, по устройству общего ужина. Натянутость исчезала.

Когда уже почти все расселись, появились пацаны, бегавшие за самогоном и закуской. Они недоуменно остановились, не зная, как себя вести.

—О, еще гости! — приветствовал их священнослужитель. — Проходите! А что это у вас в руках?

—Самогонка, закусь, — простодушно ответили посланцы.

—Ну, закуска нам сгодится. А вот самогон для чего? — нахмурился батюшка.

Возникла пауза.

—Сегодня похоронили одинокую бабулю. Помянуть думали, — пояснил вожак.

—А ее отпевали? — спросил священник.

—Нет.

—Одинокая, говоришь? Ну, так завтра можно будет и панихиду отслужить. У нас и маленький хор есть. Надеюсь, она православная?

—Наверное. Богу, я знаю, молилась. По праздникам, когда помоложе была, в церковь добиралась, — рассказал о своей соседке Николай.

—Ну и слава Богу! Меня зовут отец Павел. Завтра в десять утра зайдите за нами, пойдем на кладбище. Вот и помянем, как положено, а самогона чтобы духу тут не было. Договорились?

Николай согласно кивнул, а Леонид смотрел на все происходящее хмуро.

Перед ужином городские помолились. Деревенские с удивлением смотрели на сверстников.

Потом все с удовольствием уплетали уху, пели песни, глядя на костер.

Перед расставанием отец Павел предложил местным ребятам составить волейбольную команду и завтра вечером сыграть товарищеский матч.

Деревенским эта идея понравилась и, возвращаясь, они горячо обсуждали состав команды. Капитаном выбрали Николая — он как никак спортсмен.

Вожак шел молча, засунув бутылку в карман. На него никто не обращал внимания.

Весть о том, что Ниловну будет отпевать священник, мгновенно разнеслась по всей деревне. На кладбище собрались все от малого до старого. Такого здесь давно не бывало. Впечатлил и приезд ее сына Семена. Этого никто не ожидал. О нем всякое поговаривали. А тут гляди-ка: опоздал, но приехал. Старые люди одобрительно кивали головами.

—Молодец, молодец! Уважил мать родимую. За сотни километров прилетел. А как иначе? Люди же мы… Люди.

Когда батюшка в сопровождении Николая, Серафима, хора и всего православного лагеря появились у кладбищенской калитки, первыми подошли взять благословение Семен и тетя Тамара. Видя это, просили их благословить и другие сельчане.

В полной тишине началась панихида.

—Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей Анастасии, — трогательно пел хор.

Сын не мог сдержать слез, плакали многие. А в завершение батюшка ходил по кладбищу и окроплял все могилы, где стояли кресты. Потом он сказал:

—Называли усопшую Ниловной. Но имя у нее было Анастасия, что значит воскресшая. Вот и помолимся о ее душе, чтобы в день святого Второго пришествия Господа она воскресла для светлой блаженной жизни. Нам всем предстоит умереть и воскреснуть. Каким будет наше воскресение — зависит от нас. Жили с Богом — и воскреснем с Богом. А жить с Богом — значит иметь в сердце любовь. Раба Божия Анастасия, как мне рассказывали, делилась последним, больным помогала, пока сама ходить могла. Теперь и мы поможем ей нашей молитвой: да подаст Господь рабе Божией Анастасии прощение ее грехов вольных и невольных и дарует ей Царство Небесное.

После панихиды сын пригласил сельчан, батюшку и хор помянуть маму у него дома. Приглашение было принято. За столом сидел и Лёня. Он сказал теплые слова о Ниловне. Сердечно вспоминали ее и другие односельчане. Последним взял слово сын:

— Спасибо всем, спасибо Тамаре за то, что меня известила. Опоздал, но на то причины были. О моей жизни вам лучше не знать. Я о ней Богу поведал. Всю судьбу мою исковеркала Комариха-колдунья. Деревенские знают, о ком говорю. Не хочу даже и имени ее называть. Срок отсидел. Но Господь всем хочет спасения. Там, в зоне, Евангелие стал читать. Святые слова меня преобразили, заклятия Комарихи в церкви снял. Но какой ценой далось все это! Неужели, чтобы Закон Божий мы начали постигать, нас за решетку сажать надо?! Говорят, Лёня, тебе книга по черной магии от колдуньи досталась. Сожги и покайся, пока не поздно. Не играй с бесами. Отец Павел, я вот что надумал: дом матери, который мне по наследству достался, я на церковь перепишу. Пусть там будет воскресная школа, база для лагеря — что хотите, лишь бы дети наши деревенские с Богом росли. Может, и меня с мамой когда помянете в своих молитвах.

В этот день все были притихшими. Вероятно, минуты, проведенные у могил, пробудили у каждого воспоминания о своих близких, ушедших в иной мир, посеяли мысли о неведомом. Отец Павел, чувствуя общую настроенность, спросил:

—Бывая на кладбище, многие невольно задумываются о смерти, так? — и, не дожидаясь ответа, продолжал: — А что если бы нам был открыт срок нашего пребывания на земле?

—Как это открыт? — не понял кто-то из деревенских ребят.

—Это по-разному случается, — ответил батюшка. — Пушкину, к примеру, во сне явился старец. Александр Сергеевич даже оставил об этом стихи.
Чудесный сон мне Бог послал.
В ризе белой предо мной
Старец некий предстоял
С длинной белой бородой
И меня благословлял.
Он сказал мне: будь покоен,
Скоро, скоро удостоен
Будешь Царствия небес.
Скоро странствию земному
Твоему придет конец.
Но приостановим пока стихи поэта и спросим: для чего Пушкину было такое видение, ведь многие умирают внезапно? Некоторые даже хотят такой внезапности.

—Оленька, — обратился батюшка к одной из участниц хора, — помнишь песенку, которую, маршируя, распевала страна о комсомольцах, уходящих на гражданскую войну.

—Помню.

—Спой, пожалуйста.

Оля взяла гитару и тихонько запела:

Дан приказ — ему на Запад,
Ей в другую сторону.
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.

Уходили, расставались,
Покидая тихий край.
—Ты мне что-нибудь, родная,
 На прощанье пожелай.

И родная отвечала:
—Я желаю всей душой:
Если смерти, то мгновенной,
Если раны — небольшой.

А всего сильней желаю
Я тебе, товарищ мой,
Чтоб со скорою победой
Возвратился ты домой.

—Спасибо, спасибо, Оля, — поблагодарил отец Павел. — Ну, как вам это нравится: если смерти, то мгновенной?

—А что? — уверенно ответил Рыжий. — Не желать же мучиться годами. Хлоп — и нет.

—Ты думаешь, всего лишь “хлоп” — и “нет”? И от нас, считаешь, ничего не останется? Ты всерьез? И с этим еще кто-то согласен?

Ребята из православного лагеря дружно возражали:

—А душа?! Разве она не останется? Она бессмертна!

Деревенские подростки пытались их оспорить:

—Никто еще с того света не возвращался!

—Как не возвращался?! — возразил Серафим.

Но его голос потонул в общем шуме. Когда заговорил отец Павел, воцарилась тишина.

—А ты играл в детстве в игру “Замри —отомри”? — обратился он к Рыжему.

—Нет. У нас в нее не играли.

—Странно. Насколько помню, — продолжал батюшка, — вся детвора забавлялась: дурачатся, прыгают, рожицы строят, и вдруг команда: “Замри!” И каждый замирал, пока не прозвучит: “Отомри!” В этой затее, если задуматься, был смысл. Сказано: “В чем за стану, в том и сужу!” Вы слышали о городе Помпее? Его в несколько минут накрыла огненная лава вулкана Везувий. В музее города сохранились миски, оружие, баночки для румян, скрюченные скелеты, засыпанные пеплом. Лава настигла внезапно. Кто-то пил, торговал, обвешивал, обмеривал, кто-то дрался, обнимался, кто-то поднял ногу для следующего шага, и вдруг — ты сейчас умрешь, недообвесив, недодравшись, недообнимавшись. Хотя город сам маленький, но в нем было множество публичных домов, кабаков. Случайно ли, что Помпея погибла в час ужина? Смерть прошла, всех скосив в разгул страстей. “Когда человек умирает в болезни, — рассуждал поэт Владислав Ходасевич, — в изношенности своего тела, от него постепенно отходят его земные дела, спадает случайное, временное. Спадает маска — обнаруживается лицо. Умирает не сапожник, не врач, не актер, а человек, раб Божий”. В Помпее на каждом шагу открывался ужас смерти без покаяния. Смерть без покаяния для неподготовленных к ней радует бесов. Они считают эти души своей добычей, как и души самоубийц. Теперь скажите, — отец Павел обратился ко всем ребятам, — какой победы желала подруга любимому в песне о гражданской войне? Такой войны, как гражданская, Русь-матушка никогда не ведала, чтобы брат воевал с братом, сын против отца, матери, деда. Из-за чего воевали? Хлеб отбирали в селах, церкви закрывали, Бога отнимали, семью собирались уничтожить. А какие лозунги были: грабь награбленное, Бога нет — всё дозволено… Вот и ждали мгновенной смерти, чтобы никто не успел задуматься, — батюшка подправил затухающий огонь костра и продолжил: — Конечно, есть разная мгновенная смерть. Жили дружно старичок со старушкой. Всегда в мире, заботе друг о друге, да и ближним помогали. И вот старичку стало плохо. Старушка накапала в ложку лекарства и потянулась, чтобы дать его своему мужу. В этот момент и умерла с рукой, протянутой для помощи любимому. Ей и самой было, наверное, плохо, но она думала не о себе. Ей не требовалось времени для размышления, ибо она всей своей жизнью, до самого последнего мига исполнила заповедь любви. Один монах говорил, что человек умирает либо когда не может сделаться лучше, чем есть, либо когда не собирается исправиться. Но если еще имеется надежда на преображение, мгновения для покаяния ему даются. В некоторых странах приговоренных к смерти спрашивали об их последнем желании, не хотят ли они очистить свою душу на исповеди. И если исповедовались от всего сердца, то священник от имени Господа провозглашал: —Я, недостойный иерей (он называл свое имя), прощаю и отпускаю твои грехи. Все верующие молятся в церкви об этом спасительном мгновении, прося: —Только дай нам, Господи, прежде конца покаяние.

—Так нужно ли желать мгновенной смерти, дружок? — обратился батюшка к Рыжему.

Тот нахмурился. Он явно уже понимал свою неправоту, но признаться в этом ему не хотелось.

—Во время Отечественной войны, — задумчиво сказал отец Павел, — связисты слышали, как летчики из горящих самолетов молили: “Господи, прими мою душу!” Но эти секунды им давались. А один летчик после взрыва услышал: “Будешь священником!” — и, выйдя из госпиталя, стал им.

Кому-то нужны секунды, кому-то часы, кому-то годы для встречи с вечностью.

—Какой еще вечностью? — пробурчал Рыжий.

—Умереть, уйти в небытие, дорогой, никому не удастся. Мы обречены на бессмертие. А вот каким оно будет — зависит от нас, от каждого прожитого нами дня. Теперь вспомним вопрос: для чего Господь послал старца к Пушкину предупредить о скорой смерти?

—Чтобы тот приготовился к ней, — догадался Рыжий.

—Да, ему было дано еще сорок пять часов.
Казни вечные страшуся,
Милосердия надеюсь:
Успокой меня, Творец.
Но Твоя да будет воля,
Не моя. — Кто там идет?
И что сделал Пушкин, когда узнал, что до перехода в иной мир остаются часы?

—Он послал за священником, — напомнил Серафим.

—Да. За первым, кто будет близко. Таким оказался отец Петр. Исповедав поэта, он, потрясенный, со слезами рассказывал: —Я стар, мне уже недолго жить, на что мне обманывать? Вы можете мне верить или не верить, но я скажу, что для себя самого желаю такого конца, какой он имел. —Вспомним и то, — дополнил Серафим, — что Пушкин перед своей кончиной простил своего убийцу — Дантеса. —Да. Это важнейший момент, — подтвердил отец Павел. — Уходя в иной мир, он уносил с собой чистое сердце, сердце без зла и греха. А о чем мы задумаемся в последние часы, которые даст нам Господь? Будем ли молить Его о прощении наших грехов, о нашем светлом воскресении? Тут кто-то сомневался — будет ли оно. Ты, кажется, мой дружок? — обратился батюшка к Рыжему.

—Ну, я. И что? — с вызовом ответил тот.

—Так плохо. Это же главный вопрос нашего бытия. Тебя как звать?

—Рыжий.

—Я не про кличку, а про твое святое имя спрашиваю.

—Вовка.

—Стало быть, Владимир. Может, тебя назвали в честь святого князя Владимира, освятившего Русь светом Православия?

—Не знаю, — хмуро потупился Володя.

—Да он и родителей своих не знает, — пояснил Леонид. — Бездомным был, пока его не приютила бабка Матрена.

—Есть и отец, и мать, — поправил батюшка, — он же не с другой планеты спустился. Только Володя о них не знает. Как и не знает, что есть у него Небесная Мать — Богородица Пресвятая и Отец Небесный — Господь. Бог для нас Царство приготовил, о котором нет даже слов, чтобы описать. Ты в Него пока не веришь? Напрасно. Отец наш, Господь Иисус Христос воскрес, и мы в свой час воскреснем. Только бы успеть очистить свою душу покаянием. Помоги нам Бог! — отец Павел потрепал рыжие непокорные волосы подростка.

Когда утихли волейбольные игры и молодежь разместилась у костра, отец Павел предложил задавать вопросы. Рая решилась спросить о наболевшем:

—Опасно ли жить в доме, принадлежавшем раньше колдунье?

—А что именно вас там беспокоит? — осторожно поинтересовался священник.

—Мне бывает в нем страшно. Порой кажется, что рядом кто-то есть. Зажгу свет — никого, а все равно страшно.

—Крыша поехала, — сострил Лёня. — К психиатру пора обратиться.

—У самого давно крыша поехала, — обиделась Рая. — Лучше бы помолчал, а то я и про тебя рассказать кое-что могу.

—Ну, расскажи, расскажи. Попробуй! — с угрозой огрызнулся Леонид.

—Не надо ссориться, молодые люди, — остановил отец Павел. — Лучше посоветуемся, как девушке дальше быть.

—Освятить дом. И не только дом, а все хозяйство, — прозвучало несколько голосов.

—А зачем освящать? — наивно спросил Рыжий.

—Ты что, не понимаешь? А как иначе батюшкам заработать детишкам на молочишко?! —довольно громко прокомментировал Леонид. — Вот и придумывают всякие ритуалы — крестить, освятить, отпеть.

—Так, ваша точка зрения понятна, — спокойно продолжал отец Павел. — Может, попытаемся разъяснить Володе, для чего жилище освящают испокон веков, а, Серафим?

—Можно, я отвечу одной историей? —предложил тот.

—Да, да. Конечно, конечно, — согласился батюшка.

—Это произошло довольно давно, — начал рассказ Серафим. — Один бравый полковник Милонов прожигал дни и ночи в кутежах, не веря ни во что святое. Мать-старушка молилась за него, уговаривала одуматься, но он в ответ только смеялся. Однажды, после очередной попойки ложась спать, он явственно услышал странный голос:

—Милонов, возьми пистолет и застрелись! Он подумал, что его кто-то разыгрывает, осмотрел комнату, заглянул под кровать, за печку. Никого не увидел и, решив, что ему показалось спьяну, улегся в постель. Но не тут-то было. Вновь чей-то голос повелительно прозвучал рядом с ним:

—Милонов, возьми пистолет и застрелись! Хмель мгновенно улетучился. Полковник крикнул денщика и рассказал ему о происшедшем.

Денщик объяснил барину, как младенцу, что тот стал жертвой бесовских нападений, и посоветовал при новых напастях читать молитвы и осенять себя крестом.

Полковник выругал денщика за его невежество, самоуверенно заявив, что ни Бога, ни бесов нет, и выставил того из комнаты.

Уходя, денщик умолял барина при следующих наваждениях осенять себя крестным знамением, чтобы бесы не погубили его душу навечно, ибо грех самоубийства — страшный смертный грех.

Милонов в ответ на увещевания запустил в денщика сапогом. Спустя время протрезвевший четко услышал приказ беса:

—Милонов! Возьми пистолет и застрелись!

У полковника зашевелились волосы на голове, и он со страхом перекрестился. Вся прошедшая жизнь, как в кино, промелькнула перед ним. Что было в ней? Лишь бравада, волокитство да хмельной угар.

А какой ответ даст он на Страшном суде? Какая участь ожидает его в ином мире, если таковой действительно есть? Эти мучительные поиски на радость матери окончились тем, что Милонов вступил на путь очищения души, на путь покаяния и даже стал монахом.

—А причем здесь освящение дома? — все еще не понимал Рыжий.

—Ты про Оптину пустынь слышал? — вдруг спросил отец Павел.

—Нет.

—Это древний монастырь. По преданиям, он был основан раскаявшимся разбойником Оптой.

—Разбойником? — удивился Рыжий.

—Да, дорогой. Все мы подобны разбойникам. Только одни раскаиваются, ищут и находят Бога, другие из себя бога творят. В этом монастыре молились великие старцы. Для них не существовало ни времени, ни пространства. Они видели через века. Да и сейчас нас видят, раз мы их вспоминаем.

—Да ну? — Рыжий открыл рот от изумления.

—И не только видят, но и молятся о нас. А молитва у них была пламенная, все освящающая. Однажды в Оптину приехали космонавты. Собственно, не в монастырь, а разгадать загадку, необъяснимую наукой. Пролетая над этими местами, они обратили внимание на столп света, устремленный в небо. Они засняли это свечение, определили координаты и приехали за разгадкой — что же там могло светиться? А монастырь был еще разрушен. Постарались большевики, чтобы духа Божьего нигде не было. Остервенело поработали. Ленин еще в детстве сорвал с шеи крест и топтал ногами. Но как бы ни растаптывали святыню, монастырь вновь возродился. Интересно, что он еще был в развалинах, когда приехали космонавты. Они привезли фото, сделанное из космоса. На нем руины монастыря, и они светятся! Представляешь?

—Вот это да… — Рыжий не знал, верить ли услышанному.

—Теперь тебе понятней стало, для чего надо освящать дома?

Рыжий неопределенно пожал плечами.

—И не только дома, но свою душу прежде всего, чтобы Бог поселился в ней. Если Бог будет с нами, то никакие вражьи напасти нам не опасны.

Отец Павел повернулся к Рае:

—Если хотите, милая, я завтра освящу ваш дом.

Рая благодарно поклонилась батюшке.

Семен завозился дотемна в саду. Он уже решил уйти в дом, да заметил два силуэта каких-то пацанов у калитки. Семен замер, ожидая, что будет дальше. Мальцы пошептались, ободряя друг друга.

—Да нет его, заходи.

—И свет нигде не горит, айда!

Калитка приоткрылась, и две фигурки проскользнули во двор. Они достали из карманов какие-то пакетики и стали что-то высыпать из них около крыльца, окон, в саду, на грядках.

—Что вы тут делаете? — строго спросил Семен.

Перепуганные мальчишки бросились бежать. Одного из них Семену удалось схватить.

—Стой! Куда? Что ты тут напакостил? Кто тебя научил? Говори, кто?

Пойманный лишь всхлипывал.

—Что вы подбрасывали? — Семен сильно тряхнул мальчишку. — Ну, признавайся!

—Не знаю.

—Что-то я тебя не припомню. Как тебя звать?

Мальчик молчал.

—Не внук ли ты бабки Галины, а? Молчишь? Тогда пойдем в лагерь. Там разберемся, кто ты и что делал в моем саду.

Не выпуская пленного, Семен повел его к озеру.

—Кто с тобой был? Не хочешь выдавать? Небось, в герои себя записал, да? Ладно, сейчас мы всю вашу шкоду выведем на чистую воду.

На берегу молодежь тихо пела под гитару. Семен подвел упирающегося мальчишку к костру.

—Простите, батюшка, вот поймал с поличным у себя в саду этого молодца. Вместе с каким-то напарником что-то подсыпали у дома, на грядках, в кустах. Этого схватил, другой смылся. Я его опознать не могу, на вопросы не отвечает. Опасаюсь, что они выполняли задание начинающего колдуна. Недавно появился у нас такой после смерти Комарихи. Это же беда будет для всей деревни, если у нас школа колдунов появится, свои Гарри Поттеры.

—Как тебя зовут, мальчик? — дружелюбно спросил отец Павел.

Тот промолчал.

—Не ты ли тогда самогон сюда приносил?

Молчать уже не имело смысла, так как все деревенские мгновенно узнали его.

—Я, — хмуро сознался он.

—А звать-то как?

—Гришкой.

Парнишка что-то бубнил себе иод нос.

—Ты громче, громче. Кто тебя научил что-то подсыпать в саду дяди Семена?

Все смотрели на Леонида, а тот сидел как ни и чем не бывало.

—Так… Боишься сказать? Не людей надо бояться, а Бога. Он же все видит. Но для тебя было бы лучше, если бы ты сам признался. Впрочем, и без твоего признания картина начинает проясняться.

—Да, начинает, — согласился Семен. — Я пригласил всех подростков, юношей и вообще всех желающих приходить ко мне обучаться столярному делу. Еще с детства мне нравилось топором что-нибудь сооружать, а в зоне это особенно пригодилось. Там с умельцами церковь небольшую поставили. Вот и здесь, думаю, ребята не знают, чем себя занять. Решил умением поделиться.

—Благое дело, благослови Бог ваши труды, — одобрил отец Павел.

—Но кому-то это уж больно не понравилось. Как тут, так и в зоне есть своя субординация: главарь, или авторитет, — его власть держится на силе, свирепости, хитрости. Он готов на все ради власти.

Ребята стали перемигиваться, поглядывая на Лёню, а он злобно засверкал глазами.

—При нем, — продолжал Семен, — приближенные, исполняющие его приказы.

Деревенские подростки перешептывались, указывая взглядами на покрасневшего Рыжего.

—Есть в этих примитивных группках подхалимы, марионетки, шуты, забитые… Интересно, какую роль ты исполняешь, Гриша? — вдруг спросил Семен мальчика.

—Никакую, — недовольно огрызнулся Гриша.

—Подхалима!

—Марионетки!

—Забитого! — раздалось с разных мест.

Мальчуган обиженно оглядывался.

—А какую роль исполняет главарь, который дал задание что-то подсыпать у меня во дворе? — вдруг спросил Семен. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Чьи повеления он исполнял, ты догадываешься?

—Нет.

—Ты слышал, что мой дом будет передан церкви?

—Слышал, — пробурчал Гриша.

—А для чего я его передаю, понимаешь?

—Не…

—Чтобы ребятам интересно жилось. В нем же можно воскресную школу создать, кружки разные. Кому, для чего вздумалось подсыпать какую-то заразу? Людей отравить, деревья, чтобы все боялись ходить сюда, так? Ты понимаешь, кому вместе с главарем своим ты служишь? Тебе что, хочется, чтобы деревня спивалась и перед колдуном дрожала? Ты этого хочешь?

—Нет, — понуро прошептал Гриша.

—Вот что, приходи лучше завтра с утра ко мне. Я тебя научу топор в руках держать, что бы ты мог дома строить. Придешь?

—Приду, — пообещал мальчик.

—И еще желающих сорванцов с собой приведи.

—Ладно.

—Если не возражаете, — попросил разрешения отец Павел, — и я приду к вам. Хочу освятить и дом, и сад. Пусть все злые наветы улетучатся. Вы же знаете: колдовство бессильно, если человек с Богом, с Церковью живет.

На улице у дома Раи, толпилась группа сельчан. Они ожидали батюшку, чтобы попросить освятить их жилье. Отец Павел никому не отказывал, лишь поручил Серафиму составить очередность и для желающих провести предварительную беседу. Серафим несколько смутился от такого доверия, но отказаться не посмел.

Отца Павла встретила Рая и провела в дом. Серафим остался на крыльце. Через некоторое время дверь дома резко распахнулась, словно из него вылетел некий вихрь. Серафим не знал, что и подумать: то ли сквозняк дунул, то ли бесы как ошпаренные выскочили. Он перекрестился и закрыл дверь. И тут появился Леонид. Он, кивнув односельчанам, направился к крыльцу.

Серафим встал у него на пути.

—Туда нельзя.

—Это почему же? — нахмурился Леонид.

—Сейчас совершается освящение дома. Тебе там быть не стоит.

—Ты это сам придумал?

—Рая не хотела, чтобы ты приходил к ней.

—Откуда тебе это известно? Ты что, особо доверенным лицом стал у нее?

—Она советовалась со мной.

—Вот оно что! Тогда я тем более хочу увидеть ее, сейчас же! — вспылил Леонид и попытался подняться на ступеньки.

Однако Серафим встал на его пути.

—Не пущу.

—Сгинь! — крикнул Леонид. — Испарись, а не то я… — и тут послышалась площадная брань.

Он хотел сбросить Серафима с крыльца, но чья-то крепкая рука ухватила его сзади за воротник. Жадно хватая ртом воздух, Леонид выпустил Серафима и, оглянувшись, увидел Николая.

—Остынь, Лёня. Тут рядом святое дело совершается, а ты — такие некрасивые слова. Ай-яй-яй! — спокойно сказал Николай и слегка толкнул буяна в сторону.

Тот упал.

—Ой, немножко не рассчитал. Извини.

Леонид вновь зло выматерился. Встал, отряхнулся и, пригрозив кулаком, пообещал отплатить обидчикам.

Пожилые сельчане осуждающе покачивали головами, а малыши смеялись вслед вожаку.

Лёню всего трясло от злости. Он скрежетал зубами:

—Этот смех надо мной дорого будет вам стоить. Я не прощу никогда ни Николаю, ни Чудику.

Так получилось, что с легкой руки Раи многие стали звать Серафима Чудиком.

— Да, да, такое нельзя простить. Особенно Чудику, — диктовал ему знакомый голос.

К этому тайному советнику Леонид уже привык. Первые дни удивлялся: кто-то постоянно разговаривает с тобой и руководит твоими мыслями, особенно транслирует их по ночам.

Леонид четко засек, когда у него появился этот беззвучный голос. Да, это было после встречи с Комарихой, последней встречи. Старуха долго мучилась, ее кидало из стороны в сторону. Она упрашивала его:

—Возьми у меня! Возьми!

—Что взять?

—Дар мой, от бабки моей полученный. Возьми, ну, возьми…

Комариха пробовала дотянуться до Лёни. Наконец ей удалось скрюченными пальцами вцепиться в него.

—Ну, возьми, Лёнечка, возьми.

—Как взять?

—Лишь согласись, лишь согласись…

Он чувствовал, как какая-то невероятная сила сковала его. Да, ему хотелось получить доступ к тайным знаниям, к власти. Однако что-то сдерживало, даже противилось в глубине сердца. Он колебался. Но когда от мертвой хватки сжалась его рука, ему показалось, что назад дороги нет. Да и зачем? Он давно хотел стать избранником неведомых сил. И вот этот миг настал.

Леонид кивнул головой, прошептав:

— Я согласен.

Комариха показала на книгу, лежащую у ее изголовья и, слабея, проговорила:

—Вот она. Бери.

Леонид осторожно, как мину, взял толстый, почти рассыпавшийся по листкам старинный фолиант со множеством закладок и, прикрыв его полой, вышел.

Колдунья умерла у ту же ночь, а у Леонида тогда и появился тайный наставник, гид, указывающий ему пути-дороги, повелевающий им. Вот и теперь он услышал нашептывание:

—Николая опозорь, чтоб он носа в деревню не смел сунуть. И Чудика сделай всеобщим посмешищем. Пусти слух, что он любовник своей тети. Она же еще в самом соку. Вот тогда над его проповедями все будут потешаться. Подкинь записку Семену, что пока он где-то пропадал, у его невесты, из-за которой он и угодил за решетку, появился молодой любовник. Уже в первые дни его приезда в ее доме рано гас свет и, как в башне у лермонтовской царицы Тамары, “странные, дикие звуки всю ночь раздавалися там”. Да не тяни, не то Семен еще свадьбу сыграть задумает. А, прочтя записку, он, конечно, вспылит. Тут и очередной скандал. Чудика из дома вышвырнет, да и Тамаре достанется… Кроме записки, слушок пусти. Он мгновенно облетит деревню.

—Конечно, конечно, тянуть не надо. Уж много деловых развелось — Чудик, Николай, Семен, поп. К моему костру уже никто не ходит. Всех в лагерь тянет. Нет-нет, медлить нельзя.

Леонид написал записку и, пока еще было темно, бросил ее в почтовый ящик Семена.

Что же касается Николая, то…

Лёня свистнул Рыжего.

К дому Семена подходили односельчане. Их приветливо встречали либо сам хозяин, либо Серафим и приглашали зайти. При виде икон входящие, быть может, впервые за многие годы, крестились.

Беседу Серафима слушали внимательно. Потом спросили: что делать, если в деревне живет ведьма? Опасно ли это?

Серафим рассказал одну историю.

—В небольшом селе жил колдун. Все его боялись: вдруг поросята ни с того ни с сего подохнут, корова перестанет давать молоко, болезнь постигнет или разлад в семье случится. Вот и задабривали его, кто чем: то курочку принесут, то сала кусок, то яиц. Безбедно жил чародей, пот в трудах не проливая…

Рассказывая, Серафим заметил стоявшего у дверей Леонида. Все повернулись в его сторону. Семен предложил Лёне пройти в комнату и сесть, но тот отказался и кивнул своей матери:

—Пойдем, не дойдешь до дома одна.

—Дойду, дойду, Лёня. Если что, люди добрые помогут.

—Поможем, поможем, — раздались голоса.

—Ну, смотри, — процедил он и сделал вид, что направился к выходу, но приостановился, слушая.

—И вот, — продолжал Серафим, — поселилась в этой деревне целая семья. Колдун шепнул соседке: —Скоро они свои шмотки собирать начнут. Запомни мое слово! Соседка, конечно, разнесла об этом по деревне. Все наблюдают: что будет? Проходит неделя, месяц, два, полгода, а семья курочек, поросяток, кроликов разводит. Деревья сажают. Время идет, а новоселы никуда не собираются, даже корову приобрели. Спрашивает колдуна соседка:

—Что ж ты? Обещал приезжих выставить, а они живут припеваючи. Или сила твоя ослабла?

Тот простодушно признался:

—Ничего не могу с ними поделать: в доме у них иконы, на груди у каждого крест. День с молитвы начинают, на ночь молятся, Евангелие читают. Без благословения на улицу не ступят, дела никакого не начнут. В магазине в очереди и то молитву шепчут. Как к ним подступиться?! На ваш вопрос сами себе ответьте: стоит ли колдунов бояться или лучше с Богом жить?

Все удовлетворенно зашумели и стали записываться на освящение домов. Когда Ленина мама попросила включить ее в список, Серафим призадумался: он знал, что в их доме хранится колдовская книга Комарихи, да и как отнесется к этому Леонид? Однако он все-таки записал ее, а всем сказал:

—Проверьте, нет ли у вас чего-нибудь, оскорбляющего Господа, с домашними поговорите. Дело не только в том, чтоб избу окропить. Душу надо приготовить к встрече со святыней. А то как бы греха не случилось. Тому, кто к колдуну ходил, надо об этом на исповеди священнику покаяться. Да, все ли крещеные?

Ответы прозвучали разные:

—А как же?!

—Не знаю.

—Может быть.

—Я — нет.

—Раньше у нас всех новорожденных крестили, а потом…

—Что потом?

—Новая власть стала церкви закрывать, кресты срубать.

—За веру ссылали. Крестили тайно, если где батюшка уцелел. Их тысячами расстреливали.

—Голод начался, не до крещения было.

—Теперь всего и не упомнишь.

—Ну что ж, — подытожил Серафим, — попросим отца Павла для всех желающих крещение назначить. Согласны?

—Да, да…

—А если кто не знает о себе, крещен ли, как быть?

—Это вопрос для батюшки. Слава Богу, он сейчас рядом, в летнем лагере. Как вы считаете — случайно ли это?

—Так Бог дал, — вздохнули старушки.

—Да, случайностей нет: во всем глубокий духовный смысл имеется. А как вы думаете, наша встреча случайна, или ее Бог дал?

—Не много ли на себя берешь? — ворвался в комнату Леонид. — Тоже мне Божий посланник на нашу голову свалился.

Серафим спокойно выдержал паузу, желая увидеть реакцию присутствующих. Те осуждающе посматривали на Леонида, а один старик ответил за всех:

—Не любо — не слушай, а нам не мешай.

—Я не свалился, — поправил Серафим. — Меня священник благословил провести беседу перед освящением домов. Кстати, отец Павел передал книги для вашей будущей библиотеки. Он напомнил завет старцев: “Без слова Божия спастись нельзя”. Бог сподобил — и у вас теперь будет маленькая духовная библиотека. Пусть она поможет вам найти ответы на запросы вашей души.

Стол окружили со всех сторон. Серафим и Семен улыбались, наблюдая, как сельчане выбирают книги.

Семен позвал на сороковины односельчан помянуть маму свою, Анастасию Ниловну. Пригласил и отца Павла. Помянули ее добрым словом. Старики говорили: побольше бы таких людей, так всем бы жилось теплее. Согревала она. Дай ей Бог Царствия Небесного!

Хорошо посидели. На душе у людей действительно теплее стало, словно очистились от одной мысли о Ниловне да после поминальных молитв.

Потом встал Семен и зачитал письмо матери, к нему обращенное, да недописанное.

—“Семен, Семенушка, где ты, мой родной? Боюсь, не увижу тебя, а так бы хотелось посмотреть, каков ты теперича. Болит мое сердце о тебе, что с тобой потом станет. Вот если б ты с Тамарой повенчался, мне бы на том свете спокойно было. Хорошая она, Тамара, добрая, чистая, что бы о ней злые языки ни судачили”.

При этих словах некоторые взглянули на Лёню, тот невольно опустил голову…

—“А уж какая сердечная, — продолжалчитать Семен, — за мной, как за дитем беспомощным, ухаживает. Всю меня обмывает, кормит, как доченька. Уж ты, если не загулял где на стороне, проси ее себе в спутницы. На то даю тебе материнское благословение. А еще поручаю тебе…” На этом остановилось мамино послание. Так и не довелось мне узнать ее поручения… Что же до спутницы жизни, то, батюшка, хоть и не вышел срок, положенный после смерти моей мамы, но прошу благословить нас с Тамарой на венчание.

В наступившей тишине прозвучал мягкий голос отца Павла:

—Для венчания нужно согласие невесты.

Встала Тамара и, перекрестившись, сказала:

—Я согласна.

Все изумленно зашептались:

—Как? Она заговорила? Поправилась?

—Простите меня, люди добрые, — поклонилась Тамара. — На время заключения Семена я взяла на себя обет молчания. Так мне было легче дождаться его. Простите.

Возникший шум остановил отец Павел, который, встав, сказал:

—Раз на то была и воля Анастасии Ниловны, готовьтесь к венчанию. Да благословит вас Бог!

Утром по деревне разнеслась весть: Лёню увезла “скорая”. Что случилось, никто толком не знал. Николай с Серафимом пошли выяснять к его матери, но дом был закрыт. Соседи подтвердили: да, Леонида на носилках погрузили в машину, и мать уехала с ним.

Николай и Серафим с трудом дозвонились до районной больницы. Там подтвердили, что поступил к ним больной с переломом ноги. Лежит уже в гипсе. Надо решать, что с ним делать. Теперь за ним полный уход нужен, а мать старая. В больнице коек свободных нет, да и санитарок не хватает.

—А вы кто ему будете? Родные? Что? Что? Алло! Алло! Плохо слышно. Родные?

—Все мы родные, — проговорил Николай и пообещал: — Скоро приедем. Пусть не волнуются.

Он посмотрел на Серафима.

—Все слышал?

 —Да.

—Машину срочно надо. Попросим Раю.

Рая быстро собралась, и они поехали.

Встреча была почти безмолвной, только мать охала и причитала. Лёня был хмурым.

Николай и Серафим бережно разместили больного в машине. Рая осторожно рулила, старательно объезжая колдобины. Ехали молча, лишь мать шептала:

—Господи! Господи!

Лёня лежал, скованный гипсом. Он мог шевелить только руками, головой да пальцами ног. Невеселые мысли одолевали его.

Сколько ему придется пребывать в этом гипсовом плену? Все вдруг стало проблемой — умыться, поесть, даже туалет. Он превратился в беспомощного младенца, словно новорожденный. Но мать не в силах была поднимать его. Как быть?

Когда поймали с поличным Гришку, всем стало ясно, кто того подослал. Леонид чувствовал, что все деревенские отвернулись от него, и не только пацаны, но и взрослые, старики.

В памяти всплывали слова, сказанные отцом Павлом: “Нет ничего тайного, что не стало бы явным”.

Да, теперь каждый догадывается, кто пустил сплетни о Тамаре с Серафимом.

—Какой же я дурак, что слушаю всякие голоса! Как теперь бабки обо мне судачат! Все склоняют меня, а кое-кто наверняка даже радуется, что я ногу сломал. Долго ли мне так валяться? — Лёня осмотрел голые стены, на которых не за что было зацепиться взглядом. —Кажется, Серафим приводил чьи-то слова: что в душе, то и на стене. А у меня на стенах пусто. Лишь пожелтевшее фото в углу. Кто там — никогда и не думалось. Что это были за люди, какой след оставили на земле? Может, расспросить мать о них? Как-никак корни рода. Мне на всех было наплевать. Разве не так? Что лгать-то самому себе?

Для Лёни это были лишь выцветшие лица — и все. Про отца он знал. Поехал за длинным рублем, да и исчез — другую семью где-то завел.

Не было в комнате и книг. Комарихину куда-то запрятала мать.

—Видя мою беспомощность, вздумала меня перевоспитать. Всегда тихая, вдруг настырность проявляет. Не спросив моего согласия, квартиру освятила, когда я где-то шлялся. Вернулся — книги нет. На стенах какие-то знаки с крестами. Помню, вспылил тогда, в ярости кричал матерно, залез на табурет, чтобы кресты уничтожить, и тут-то грохнулся, потеряв сознание. Теперь я в нокауте, а кресты остались.

Отец Павел часто повторял: —Нет ничего случайного. Все дается Господом для чего-то. —Может, и табуретка развалилась не случайно?

В дверь тихо постучали. Кого это принесло?

—Кто там? Войдите!

Вошел Серафим, поздоровался.

—Чего тебе? — настороженно спросил Леонид.

—Зашел узнать, чем помочь.

Лёне хотелось гордо заявить, что и без него обойдется, но помощь пришлось принять, куда денешься? К тому же Серафим спросил:

—А если бы со мной так случилось, ты бы помог?

Лёня промолчал.

Без лишних слов Серафим осторожно и ловко делал необходимое, как опытная сиделка, вернее, как опытный медбрат. Открыл окно, помог умыться, поставил еду.

—Тетя Тамара прислала.

Леонид собирался отказаться, но каша и биточки так вкусно пахли, что он быстро все съел.

Серафим закрыл окно, собрал посуду и тихо вышел. Лёня прошептал вдогонку:

—Спасибо, — глаза его увлажнились.

Лёня был не на шутку встревожен: по ночам стала выть его дворняга. Мать вздыхала:

—Ох, не к добру это, не к добру…

Леонид и сам где-то читал, что такое бывает перед большой бедой — болезнью или смертью. Даже слышал, как в Спитаке, накануне землетрясения, несколько ночей выла собака. Вот и Буян завыл. Что-то жуткое было в этом вое.

Может, заболел? Мать осматривала его всего, проверяла, нет ли занозы в лапах. Нет. Внешне пес был здоров, только поглядывал жалобно, повизгивал, словно жалуясь. А по ночам выл протяжно, к небу взывая.

—Когда это началось? — пытался восстановить в памяти события Лёня.

Не зная, чем себя занять, он, словно на экране, мысленно прокручивал день за днем минувшие недели. Но очередность эпизодов перепутывалась в сознании, а главное, их суть, смысл оставались для него сокрыты.

Почему воет пес? За что он пригвожден к постели, закован в гипс? Неужели за то, что замахнулся на крест, нарисованный при освящении на стене?

Говорят, нет ничего случайного. Теперь он беспомощный лежит под этим крестом, и мать, оставляя одного, троекратно крестит. Первое время Леонид возмущался, грубил ей, называл темной бабкой, а она все равно крестила.

Как-то он задремал и в полудремоте ощутил особую свежесть. Открыв глаза, он догадался: мать окропила его святой водой. Голос тайного советника вопил внутри:

— Запрети! Пошли ты ее!

Но ему почему-то не хотелось больше кричать на мать. Иной раз он делал вид, что спит, когда она шептала над ним молитвы. После них на душе было мирно. Но этот невыносимый вой…

Лёня с опаской ожидал каждой ночи, почему и решил поделиться с Серафимом своим беспокойством о странном поведении Буяна. К тому же надо о чем-то с ним говорить. Неудобно так: приходит несколько раз в день, переворачивает его (матери не справиться), обмывает. Все молча. Только когда еду подает, старается незаметно ее перекрестить и что-то шепчет, едва шевеля губами.

Нехорошо молчать, да. Вот Леонид и рассказал про вой Буяна. Что с ним могло случиться?

Буян и был тем самым псом, который бросался на Серафима, едва не сваливая набор. Потом они подружились. Собираясь к больному, Серафим прихватывал какой-нибудь кусок и для Буяна, так что тот прыгал, радуясь его приходу. Что же происходит с дворнягой?

Серафим всегда во всем пытался найти некий духовный смысл. Но как о нем говорить с Лёней? У них же противоположные взгляды, позиции, цели. Однако Серафим, воспользовавшись моментом, спросил:

—Где ты хранишь книгу по магии, доставшуюся тебе от Комарихи?

—А причем тут книга?

—Как причем? Каждая строка хранит чувства, мысли, которые были у написавшего ее, тем более целая книга. Она, словно волшебный сосуд, таит в себе либо зло, либо добро. Открой его — и дух вырвется на волю. Если душа автора была отравлена страстями, то они заразят и душу читающего, даже если написавший их уже давно на том свете. Вокруг его книги вьется рой бесов. Вот как: источника нет, а зараза летит. Так доносится до нас свет мертвой звезды.

—Смотри, как заливает! Только уши развесь, — нашептывал знакомый голос. Но Лёня изнывал от скуки, лежа целыми днями один. Он был готов слушать что угодно, лишь бы избавиться от томящей пустоты.

Серафим, выдержав паузу, продолжил:

—И, наоборот, книги, написанные человеком с чистой, верующей душой, освящают. Святые отцы, авторы удивительных духовных творений, чувствуя, что чей-то взгляд коснулся их строк, молятся о читающем. Вокруг Евангелия витают светлые ангелы.

Серафим вернулся к щекотливому вопросу:

—Так где же колдовская книга?

—Не знаю, — сурово пробурчал Леонид. — Мать куда-то вынесла, когда дом освящали.

—Не догадываешься, куда?

—Нет, а что?

—Слышал я от кого-то или читал, не помню. Где-то в пригороде стала выть собака, как Буян. Хозяин даже священника звал. Дом освящали. Несколько дней помолчит пес, а потом опять. Батюшка и посоветовал осмотреть двор, пристройки — нет ли там чего нечистого. Хозяин нашел пленки с дикой музыкой, от которой в доме цветы вяли. Он их вынес в сарай. Собака и стала выть. Может, и у тебя так?

Лёня согласно кивнул:

—Спрошу у матери, куда задевала.

—Книгу сжечь надо. Знаешь, когда я Бога искал, со мной всякое случалось. Как-то в йогу занесло. Слава Богу, Господь оборонил. Все сочинения разных гуру выбросил, а до того потоком они шли ко мне. Только успевай читать. Однажды мне подарили трехтомник по белой и черной магии. Ну, белой она для соблазна называется. Магия не может быть белой, вся она черная. Я раз-другой полистал ее, но читать не стал, словно кто-то хранил меня от этой напасти. Пришла подсказка — избавиться. Вышли мы в поле с друзьями, развели костер и сожгли. Потом я на исповеди покаялся, что в руки брал эту пагубу. Еще мне как-то достался череп. Я его на письменном столе держал. Поглядывал иногда, о тайне бытия размышляя. Древние говорили: помни о смерти! Да, помнить надо о ней, чтобы жизнь не зря прожить. Глядя на череп, я невольно думал о временном и вечном. Мальчишкой мечтал “о доблестях, о подвигах, о славе”, а глядя в пустые глазницы, все представлял по-другому. Что слава? — фейерверк, вспыхнувший на мгновение. Посверкал — и погас. Что власть? — щекотание самолюбия. Может быть, человек, чей череп пылился на моем столе, был когда-то правителем? У его ног простирались сотни слуг. И что? Где теперь обитает его душа? А доблести — в чем? Все материальные победы, да и вообще всё материальное — временно. Вечен только дух любви. Так мне думалось при взгляде на чьи-то останки. Потом один добрый человек посоветовал мне предать череп земле. Мы же из праха земного созданы и в землю должны вернуться. Так Создателем дано. Я подумал: “Может, кому-то плохо, что его кости где-то пылятся”. Подумал-подумал, и закопал череп на опушке леса, помолившись о неизвестной душе… Ты узнай у матери, куда она книгу задевала, — напомнил Серафим и, перекрестившись, вышел.

Лёня, обдумывая услышанное, задремал. Разбудил его вой дворняги.

— О чем молишься по ночам, мать?

—О тебе, Лёнечка, о тебе, чтоб о жизни своей задумался. Столько лет уже, а все непутевый. Я надеялась внуков нянчить, а ты… Взял бы в дом невестку хорошую. Мы бы с ней дружили, ладили, детей растили.

—Хватит болтать, мать. У меня своя голова есть. Лучше скажи, куда книгу растрепанную задевала?

—Вот и не скажу. В ней одно колдовство, я заглядывала. Перед людьми позор: сын в колдуны подался. Ох, Лёня, Лёня, за что мне такое наказание?! И не только мне, на Страшном суде и тебе отвечать придется.

—Где книга, спрашиваю?

—Спалила.

—Что-о-о?

—Да нет, пока нет. Я так поразмыслила: мало толку будет, если кто-то другой сожжет. Надо б тебе самому ее в огонь бросить. Господь тогда многие грехи простит, сынок.

—Тебя Чудик подговорил?

—Вовсе нет. Раньше у нас с тобой разговор не получался. Ты кричал на меня, дверью хлопал, а сейчас не хлопнешь — вот я и заговорила. Так, о женитьбе твоей…

—Мать, ты безнадежно устарела. Теперь время другое. Нынче в моде гражданские браки или гостевые.

—Это еще что придумали?

—Гражданские, когда попробуют пожить вместе, пока не выяснят, подходят ли друг другу по всем параметрам.

—Каким еще параметрам?

—Как сексуальные партнеры, по характерам, привычкам.

—Ох, ох, ох! Прости нас, Господи! —А гостевые еще проще: зайдет он к ней или она к нему на ночку-другую… Если надоело, гуд бай, милая.

—Как Господь нас еще терпит?!

—Мать, ты совсем темная. Теперь в некоторых странах даже однополые браки узаконены.

—Что ж это творится, люди добрые, что творится?! Это ж Содом и Гоморра!

—Какие Содом и Гоморра?

—Неужели не знаешь?

—Нет.

—Так это ты темный, а не я. Об этом же в Библии написано. Брось дурь, Лёня, о семье позаботься. Без нее ничего доброго быть не может.

—О семье? — зло процедил сын. — А что с твоей семьей стало? Где муж твой, отец мой?

—Я его не осуждаю, сынок. Он поддался на агитку: “великая стройка, великая стройка”! Жили мы, еле-еле перебиваясь. Время было трудное. Вот он и поехал за большими деньгами. Ну а там… Еще же молод был… Не надо родное гнездо никогда покидать. Ты же знаешь: у нас под горкой родничок был. Водичка там текла такая чистая, прозрачная. Ее целебной считали. Теперь все заросло. Никому ничего не нужно, только бы подкалымить где. Ну, зашибут денежку, пропьют — и что? Даже память о доме затуманят. А родные места — это же наши истоки.

Лёня слушал тихий голос матери, и все, что она говорила, казалось ему простым и мудрым, хотелось взять ее исхудавшую руку, погладить.

—Приходила ко мне Степанида, плакалась про свою дочку, — издохнув, продолжила мать. — Катя ребенка ждет, а кто отец — не говорит. Девушка онахорошим была, как родничок чистая, и вот…

—Чистая? Да она почти со всеми парнями переспала. Теперь ищи-свищи, кто отец. Кому захочется алименты за чужое дитя платить?

—Ну, зачем ты так, Лёня? Побойся Бога! Для чего искать? Сам знаешь, что она девушкой была. Все говорят, ты ее с толку сбил, а теперь опозорить хочешь. Каково мне, матери, такое о сыне слышать? Деревня есть деревня. В ней все про всех знают: кто к кому на сеновал ходил после вечеринок, кто о ком слово неправедное сказал… Взял бы ее в дом. Она хорошей женой будет. И я внуков дождусь. Род у нее трудолюбивый, земледельцы. Все здоровые, непьющие, долголетние. Она — кровь с молоком, красавица и сердечная. Чего тебе еще? Зачем безотцовщину разводить? Сам знаешь, как плохо без батьки. А по годам пора тебе свое гнездо свить. А как бы тебя все зауважали. Подумай, сынок, не бери грех на душу. Сейчас и батюшка в лагере рядом. Семен к свадьбе готовится, венчаться задумал, и ты бы заодно. Порадовал бы меня на старости. Неровен час — слягу скоро. Кто тебе еду будет готовить, дом прибирать? Она и за мной присмотрит, как дочка. А малыш в доме появится — это и радость какая! Ты — с работы, он к тебе, как звоночек: “Папа, папочка!”

—Сопливые они все, звоночки, а потом вырастут, вроде меня, — что тогда?

—Я тебя растила не умеючи. В прежние годы всё из поколения в поколение передавалось. Все молились перед едой — и дитя. Все в церковь — и дитя. Не зря пословица была: “Без Бога ни до порога”. Потом все разрушили, а главное — веру. Ну что ж? На ошибках учимся. Я сейчас бы тебя совсем по-другому растила, воспитывала.

—Как?

—Чтоб Бога любил и людей, не только себя, жил и трудился по совести. Эту науку с первых дней постигают.

—Лёнь, а, Лёнь, — постучала в дверь мать. —К тебе можно?

—Войди.

—Я не одна. Ну-ка, отгадай, кого привела? Ни за что не догадаешься. А ты входи, входи, не стесняйся. Мы же люди свои, — подтолкнула она в комнату светло-русую девушку. — Она тебе пирожков испекла, а зайти никак не хотела. Даже убежать пыталась. Еле ее уговорила. Вы тут посидите, а я пока чаек согрею.

Мать торопливо вышла в кухню, а смущенная Катя не знала, как себя вести.

—Садись, раз пришла, гостьей будешь, — стараясь быть приветливым, предложил Лёня.

Катя присела на край стула и торопливо выпалила:

—Ой, как тебя загипсовали! Я лишь услышала, сразу захотела к тебе прибежать, да не знала, удобно ли будет.

—Ну и добре, что пришла. Ко мне многие заходят, но все равно часто бываю один.

—Надоело, поди, лежать? Скоро гипс снимут?

—Не знаю. Хирургу надо показаться, тогда прояснится.

—Чем занимаешься? Скучно, наверное?

—Да нет, говорю: навещают. А во-вторых, думать стал. Когда здоров был, все дни в суете какой-то мелькали. А когда один, мысли приходят разные, иной раз интересные. Серафим — он мне помогает — иногда такое сказанет, что потом часами об этом невольно думается. Нет, не скучаю. Семен заходит, мерку снял, собирается с ребятами для меня костыли сделать. Как врач разрешит, начну учиться ходить. Ты как?

—Слава Богу, все нормально. Что-то там, — она показала на свой живот, — шевелится.

—Мать знает?

—Да куда же денешься? Подружки аборт советовали сделать, но я не хочу. Это ж дитя свое убить, всю жизнь себе не простишь. Мама говорит, Бог за это строго наказывает. Детей потом не бывает, а без них есть ли счастье? Я решила, на заочный переведусь, дояркой пойду на ферму. Как-нибудь выращу малыша. Он для меня будет желанный. Мать готова помочь.

Лёня промолчал.

Катя посмотрела на него и, озорно улыбнувшись, спросила:

—Ты не приворожил меня?

—Не успел, — засмеялся он. — А ты меня?

Лёня залюбовался ею и поманил к себе.

—Ишь ты! — шутливо погрозила Катя пальцем.

В этот момент во входную дверь постучали. Мать открыла. На крыльце стоял Серафим.

—Ой, подожди, подожди, Серафимушка. Там у него Катя сейчас. Может, о чем сговорятся. Ты уж не серчай.

—Конечно, конечно. Вы меня простите, что не вовремя.

—Ты потом зайди. Я всегда тебе рада, да и Лёня доволен, когда ты заходишь. Но, понимаешь, дело такое…

—Понимаю, понимаю. Помоги им Бог. Это я Библию принес. Тут закладка про Содом и Гоморру, он спрашивал. Скажите, вечером заберу. Глава небольшая, пусть почитает.

—Хорошо, передам. Спасибо тебе, спасибо. Не знаю, что бы без тебя и делали. Ты теперь нам как родной.

Мать читала Библию, старательно произнося каждое слово:

—“И сказал Господь: вопль Содомский и Гоморский, велик он, и грех их, тяжел он весьма. Сойду и посмотрю, так ли они поступают, каков вопль на них”. — Она покачала головой: — Ты говоришь, в Европе кое-где однополые браки узаконили. А что нам когда Европа хорошего дала? Только сраму и бесстыдству научила! Прости меня, Господи!

—Вот как?! — засмеялся Леонид. — Да без Европы мы бы… Недаром Петр I в нее окно прорубил.

—А стоило ли прорубать? До Петра в России семья была крепкая. Это он волокитство ввел да и к водке народ приучил. На перекрестках солдаты прохожих останавливали и насильно сивуху в рот вливали…

—Ладно, мать, читай дальше.

—“Авраам же еще стоял пред лицом Господа. И подошел Авраам и сказал: неужели Ты погубишь праведного с нечестивым? Может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь и не пощадишь (всего) места сего ради пятидесяти праведников (если они находятся) в нем? Не может быть, чтобы Ты поступил так, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым, не может быть от Тебя! Судия всей земли поступит ли неправосудно? Господь сказал: если Я найду в городе Содоме пятьдесят праведников, то Я ради них пощажу (весь город и) все место сие. Авраам сказал в ответ: вот, я решился говорить Владыке, я, прах и пепел: может быть, до пятидесяти праведников не достанет пяти, неужели за недостатком пяти Ты истребишь весь город? Он сказал: не истреблю, если найду там сорок пять. Авраам продолжал говорить с Ним и сказал: может быть, там найдется сорок? Он сказал: не сделаю того и ради сорока. И сказал Авраам: да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, там найдется тридцать. Он сказал: не сделаю, если найдется там тридцать. Авраам сказал: вот, я решился говорить Владыке: может быть, найдется там двадцать? Он сказал: не истреблю ради двадцати. Авраам сказал: да не прогневается Владыка, что я скажу еще однажды: может быть, там найдется десять? Он сказал: не истреблю ради десяти”.

—Такова, Лёня, цена праведников, — вздохнула мать.

—Ну, а дальше?

—Дальше нехорошо, сынок. И читать страшно. Ведь это и нас ожидает, если всюду начнут содомские обычаи принимать.

—Что ожидает?

—Содом и Гоморра под землю ушли, а на месте том Мертвое море возникло. В нем никакой жизни нет. Ты лучше сам прочти. Серафим вот-вот придет.

Мать вышла, оставив сына одного. Когда постучался Серафим, Леонид, возвращая Библию, сказал:

—Да, интересно. А не легенды все это?

—Нет, Лёня, археологи подтверждают.

—Ты мне объясни, кто такие праведники?

—Они — самые нормальные люди, те, кто по заповедям Божиим живет. Жить по законам любви — естественное состояние человека. Их молитвами мир держится. Ради них изменяется течение исторических и даже космических событий. Вот что значит жить по Божиим заповедям.

—Я по своим заповедям живу.

—Не по своим, Лёня, не по своим. Это сатана нашептывает: делай, что хочешь — все можно. Что будет, если всем все можно? Повальный грех, а каждый грех, даже самый малый, влияет на судьбы мира. Так старцы учат.

—Какие старцы? Пенсионеры, что ли?

—Нет, праведники. Те, которые покаянием сердце очистили. Господь и дал им мудрость. Они все видят. Почему бы тебе не стать праведником?

—Мне?! Ну, ты даешь, Чудик.

—А почему бы нет? Ради такой цели стоит жить. Иначе — зачем? Не в поддавки же с бесами играть, колдовством занимаясь.

—Слушай, парень, не надо! — Леонид уже не смеялся. В глазах его вспыхнули злые огоньки.

—Не хочешь — не надо. Человек волен сам выбирать, с кем ему быть.

Лёня вдруг захохотал, громко, истерично. Серафим удивленно смотрел на него, не понимая, что происходит с Леонидом: нервный припадок или какой злой дух бушует в нем.

Внезапно смех оборвался, и в наступившей тишине прозвучали горькие признания:

—Нет, Серафимушка, в праведники мне путь заказан. Я слишком далеко зашел. Опутала меня Комариха. Ничего с собой поделать не могу. Как под гипнозом. Катю бросил. Говоришь, праведником стань. Дитя ты книжное. Мне дороги назад нет.

—Есть, Лёня. Но не назад, а к Богу. Он же пришел нас, грешных, спасать, лишь покайся.

Лёня отвернулся к стене.

—Может, ты и прав, — кивнул головой Серафим. — Действительно, пока не надо… Я поторопился. Прости.

Серафим взял Библию и вышел.

Время от времени шумная жизнь в летнем лагере замирала — почти все его обитатели, кроме двух-трех дежурных, отправлялись в пешие походы. Однажды вернулись и видят: одной надувной лодки нет. Кто мог стащить, если не деревенские?

В прежние времена с этим строго обходились.

Воровство! Позор какой! Да этого быть не может! У нас раньше и двери-то, чтоб не болтались от ветра, лишь палочкой подпирали.

Словом, деревня шумела, не зная, на кого и подумать. К тому же лодка ведь не маленькая. Увидят на озере, всем ясно станет. Значит, взять мог тот, кто с городом связан. А из наших там часто бывает лишь Николай. Да бросьте! Что вы? Впрочем, в чужую душу не залезешь. Уж сколько лет он от деревни оторван, к цивилизации потянулся. Что теперь у него на сердце?

А кто еще мог?

Дежурные доложили о ЧП отцу Павлу. Бедный батюшка! Что только не сваливается на его голову! Что ему делать? Общий деревенский сход собирать? С обыском по сараям и подвалам пройти, как предлагали некоторые? Простить? Сделать вид, что ничего не произошло? Но и это плохо. Если вор почувствует безнаказанность, чем он кончит?

Да… Дела, дела… Господи, подскажи!

Когда молодежь угомонилась, отец Павел попросил всех помолиться за того, кто вступил на опасный, гибельный путь, чтобы Бог его вразумил.

Говорил батюшка кратко, но слова его проникали глубоко. Все слушали, не шелохнувшись, а потом помолились.

И тут растроганная Рая сказала, что видела недавно ночью, как в сарай Николая двое что-то большое спрятали и тихо ускользнули.

—Один здоровый такой, как Лёня ростом, это было до того, как он ногу сломал. Другой поменьше. Темно было, я не разглядела.

—Вы не разглядели, но Бог-то все видит. Скоро у нас исповедь в лагере. Может, Бог даст, виновный грех с себя снимет. Раньше в таких делах пред всем народом каялись, согрешившего прощали, доверия его не лишали. Пусть Господь поможет заблудшему!

И тут Рыжий признался:

—Один из двух — я. Лодка в сарае у Николая спрятана, а кто второй — не скажу.

—И на том спаси тебя Бог, Вова, — перекрестился отец Павел.

—Нетрудно догадаться, кто это учинил, — усмехнулся Николай. — Это не только в отместку. Цель была глубже. Но зря стараются… Если у нас будет воскресная школа в деревне и сельчане церковь начнут возводить, тогда все попытки помешать жалкими окажутся. Отец Павел, я сельхозакадемию заканчиваю, — продолжал Николай. — Скоро распределение. Хотел с вами посоветоваться. Разрешите?

—Да, да, конечно.

—Говорю при ребятах, пусть и они подумают. Суть вот в чем. Проходил я практику в одном местечке. Сады там дивные. К ним из дальних мест за их драгоценным опытом приезжают, саженцы покупают. Много в своей практике я повидал, но такого… Спросил: почему называется “Петров сад”? Вместо ответа меня повели в их музей, показали старую любительскую фотографию. На ней группа подростков, а в центре — дед с окладистой бородой, добрым взглядом и приветливой улыбкой.

—Вот это-то и есть тот самый Петр, в честь которого сад и назван, — объяснили мне. Еще когда он только окончил школу, послали его сельчане учиться в сельхозакадемию. Деньгами регулярно снабжали, надеясь, что, постигнув тайны наук, к ним вернется.

Учеба ему легко давалась, многое с детства знал. Заметили в академии смышленого и любознательного паренька и после окончания предложили аспирантуру. И пошло: кандидатская, статьи, монографии. Скоро стал Петр известным доктором наук, заведующим кафедрой. Где уж тут про село вспомнить — лекции, международные конференции, аспиранты.

О деревне родной и подумать некогда было. Как и про обещание вернуться. Разве только икона Спасителя напоминала, которой его родители в путь-дорогу благословили.

Пролетели годы. Вышел он на пенсию, и потянуло к отеческим гробам, к земле-матушке родимой. Вернулся, привез с собой огромную библиотеку, саженцев да различных фруктов для пробы.

Сначала собрал группочку местных подростков. Дал отведать привезенных сортов и поделился задумкой — вырастить такой сад, чтобы к ним из окрестных мест люди наведываться стали. Да и самим взглянуть на село было бы радостно. Спросил молодых: нравится ли им такая идея, согласны ли постараться для себя и будущего своих детей и внуков?

Ребята не ожидали таких возможностей в своем селе, загорелись планами, дали свое согласие.

На следующий день пошел дед Петр в правление, угостил всех плодами и сказал:

—Хочу искупить свою вину. Обещал домой приехать сразу после учебы, на которую вы меня когда-то командировали, а вернулся через многие годы. Собираюсь сад заложить, да такой, чтобы в наше село люди добрые учиться приезжали.

—Хорошо, — говорят, — дедушка задумал. А лет-то тебе сколько?

—Понимаю ваши сомнения, понимаю. Но я сначала с молодой порослью договорился. Согласны они к этому свои руки приложить.

Так и началась новая жизнь в селе. Летом ребята ямы копали, деревья выкорчевывали, вечерами собирались в доме деда. Он им лекции читал на самом высоком уровне. Да не лекции то были, а живые беседы, и о каждой яблоньке или вишенке говорил как о чуде, как о Божием создании.

Ребята полюбили ученого старичка, называя “наш дедушка”, да и он их принимал за внуков.

Осенью привезли машину саженцев лучших сортов. Помощники прибыли: девчата, мужики, женщины. Даже малыши потянулись в “Петров сад” помогать, чем смогут.

А чтобы сад рос и плоды давал, освятили его. Это было большим событием для деревни.

Пришло время, зацвел “Петров сад”, а потом и плоды появились. Сколько радости было, настоящий праздник.

Умер дед Петр, но сад становился все прекрасней. Сбылась мечта: из дальних и ближних мест зачастили сюда люди сельские да дачные. Любовались, советовались и увозили с собой саженцы для новых садов.

Вы знаете, что, у нас в деревне был когда-то сад, знаменитый на всю округу. Теперь он одичал, зарос. Как было бы хорошо возродить его и создать питомник!

Отец Павел попросил сидящих у костра поделиться возникшими мыслями о замысле Николая. Почти все деревенские подростки сразу загорелись мечтой о саде. Спустя три вечера Николай заявил: заложить сад и создать питомник хочет большинство жителей деревни. Сельское начальство согласилось помочь техникой и выделить земельный участок для питомника.

Услышав об этом, и городские ребята из летнего лагеря готовы были копать ямы не только в деревенском саду, но и во дворах престарелых сельчан.

Был отслужен молебен. Все, и деревенские ребята (быть может, впервые в жизни) молились, прося у Бога помощи в совершении задуманного.

Так уж получилось: Рая и Серафим сидели на одном бревнышке и после костра пошли вместе.

—Завидую я тебе, Николаю.

—В чем?

—У вас мечты, планы, цели на всю жизнь и далее, а я день не знаю, как и для чего прожить. Машина во дворе стоит, водительские права в сумочке, в баке бензина полно, куда-то тянет, а куда — не пойму. Здесь ни подруг, ни друзей, да и в городе, если всерьез глянуть, — тоже. Липнут разные парни, мужики, но все не то… Мыслишки порой прибегают — зачем я? Для чего меня Бог создал? Не для дискотек же, вечеринок, кайфа. Для чего? Вот приду в дом — там пусто. Чем себя занять? Телек смотреть? На костер хожу — вдруг что услышу такое, что и у меня какой-то смысл, какая-то цель появится. Да, послушать бывает интересно, есть о чем призадуматься, но мне-то что сейчас делать, кто скажет? Отдыхать сюда приехала, разве это отдых? Конечно, до озера рукой подать, лес, по вечерам молодежь у костра песни поет. Ребята в летнем лагере славные, на что-то нацелены, к чему-то стремятся. А я? Всем, как чужая. Встану завтра — и что? Опять весь день в каком-то ожидании. А для чего мне этот день? Что молчишь?

—Дал тебе высказаться.

—Ну, высказалась, излила душу. Что мне скажешь? Ты же в семинарию поступаешь, умным должен быть.

—Да, ты права, должен, — засмеялся Серафим, — но это у меня не получается.

—Что так?

—Не знаю. Наверное, молюсь плохо. Такие размышления, как у тебя, и у меня были. Наверняка они к каждому приходят — это же мысли о главном, о смысле жизни. Не зная, зачем — как жить? Я долго искал, куда себя направить, думал, читал, Бога просил. Однажды услышал подсказку, совет, где искать смысл.

— Где?

—В познании. Что есть добро и что зло.

—Ну, для Николая — это сад выращивать. А что может быть для меня?

—В добрых делах во имя Господа. Начнешь их творить — ив твоей душе сад расцветет, жить захочется.

—Красиво говоришь, Серафим чик. Что конкретно посоветуешь?

—А ты попробуй, на ночь молясь, попросить Господа подсказать, что тебе делать и как. Утром проснешься и… Только доверь всю себя Богу, тогда Он все и устроит.

—И в кого ты умный такой?

—Да нет, просто прикидываюсь, а сам как в сказке: У крестьянина три сына: Старший умный был детина, Средний сын и так, и сяк, Младший вовсе был дурак. Это обо мне.

Рая засмеялась.

—Старший духовную академию окончил, а там только одних названий предметов не упомнишь. От него у нас в доме большая библиотека осталась. Я в ней и подпитываюсь, ума-разума набираюсь.

—Почему средний “так и сяк”?

—Он психотерапевтом работает, души лечит. А разве их можно без Бога лечить? Но попробуй о молитве вместо таблеток с пациентами заговорить, тебя самого в психушку посадят.

—Однако ты не такой уж дурачок, каким пытаешься себя выставить. Порой такое выдашь, заслушаться можно.

—Это я к вступительным экзаменам готовлюсь. Впрочем, любой день для нас экзамен. Ты не заметила?

—Нет еще.

—Даст Бог, заметишь.

—Но на этом экзамене больше, чем на двойку, я не потяну.

—За такую самооценку тебе пару баллов накинут в порядке поощрения. С недовольства собой духовный рост начинается. Взглянул человек на себя и увидел: да я же жадина. И решил что-нибудь просто так подарить, ближнего порадовать.

—А ты не такой уж зануда, если к тебе немного привыкнуть. Так, может, зайдешь ко мне на стаканчик чаю? Лёня не ворвется, не бойся.

—На стаканчик чаю? У большевиков, когда они власть захватили, была фраза в моде насчет стаканчика. У них времени заводить семью не хватало, ибо весь мир подчинить себе хотели, так они придумали отменить семью, отменить любовь. Зачем все это, если можно сойтись быстренько, все равно, что выпить стакан воды. Любовь, считали они, буржуазный пережиток. Эта теория жива и поныне. Слово “любовь” заменили словом “секс”. Любимый — словом “партнер”. Все занижено, заземлено, лишено одухотворенности, красоты и поэзии. 

—У тебя лихо получается. Ну, пойдем, без чая посидим, за жизнь потолкуем.

—Нет, спасибо.

—Понимаю, опасаешься, что соблазнять буду.

—В том числе. И чтоб сплетен не было.

—В деревне болтают, что ты оттого на мои чары не клюнул, что со своей тетей живешь. Она ж ягодка.

—Донеслась такая молва. Семен как анонимку получил, кинулся к Лёне, но тетя его остудила, сказала: лежачего не бьют. Эх, люди, люди… Да она чистейшая душа. Истинно целомудренная и любит одного Семена. За него жизнь готова отдать.

—Значит, не в ней причина, что ты не клюнул? Ну и ладно. Все равно в тебе что-то непонятное есть. Чем ты движим, почему у тебя тормоза так срабатывают? Раскрой тайну. Я никому не скажу. Мне почему-то это важно. Не могу догадаться, кому нужно себя сдерживать? Ведь ты молод. Кровь, поди, играет. Зачем тормоза включать?

—Затем, что один создан каждого своя половинка, одна дут друг друга — их счастье.

—Как искать?

—Бога проси.

—На это годы могут уйти. А ласки сейчас хочется. Кому это нужно — томить себя?

—Тебе, мне, каждому. Иначе разменяешь себя, растратишь. Пошлет Господь тебе твою половинку, а у тебя в душе уже пустота. Теперь даже ученые изучают, как пагубно распутство. Они вывели закон, называется телегония. Заметили: собачка с прекрасной родословной побудет разок с бродячим псом — и чистота породы будет нарушена. Это в биологическом плане. До духовных сфер ученые не добрались, но известно: свяжется невинная девушка с волокитой, переболевшим пагубными страстями, и тот всю свою духовную заразу передаст ей. Он заразит ее и пороками всех тех, с которыми был когда-то близок и с которыми были близки их прежние любовники и любовницы. Возникает эпидемия, сеть, в которую завлекает нас сатана для погибели мира. Вот как. А ты говоришь, зайдем на стаканчик чая. Тоже сети расставляешь? Лучше вспомним про Иосифа, как он удрал вовремя. И я от тебя сбегу, покойной ночи!

Серафим приветливо махнул рукой и быстро зашагал к дому. Рая долго стояла у калитки, смотря ему вслед.

Лёня заметил, что все ребята изменили отношение к нему. Иногда навещали как больного, что-нибудь приносили, но на разговоры не шли, торопясь уйти.

Когда началось падение его авторитета? Уж не с появления ли Серафима? Сначала над Чудиком насмехались, потом стали слушать с любопытством и даже с интересом. Серафим открыл им что-то новое, какой-то иной мир. И ребят влекло к нему.

“Я надеялся, — думал Лёня, — что все это временно: лагерь исчезнет, уедет Серафим, и пацаны вновь от скуки потянутся ко мне. А что теперь могу я им дать? Мать не хочет вернуть мне Комарихину книгу. Да еще Семен появился, пообещавший отдать дом для воскресной школы… И Николай… Н-да-а…

Я полез с кулаками на Серафима, а он обихаживает меня, как брата. Я пустил слух о Семене, а он мне костыли соорудил. И с лодкой скверно получилось. Все догадались, что подбросил ее Николаю я. А ведь мы с ним когда-то дружили. Явно что-то не то и не так…”

Размышления его прервал стук. Вошли Николай и Серафим. Они помогли Леониду в необходимом. Лёня был смущен.

— Не пойму: на фига вам возиться со мною?

Вместо ответа последовал вопрос Серафима:

—Знаешь ли, что сделал Господь на тайной вечери перед распятием?

—Нет.

—Он умыл ноги Своим ученикам. С кого же нам брать пример, как не с Бога?

Лёня секунду помолчал, а потом с вызовом обратился к Николаю:

—Неужели правда, что я слышал: ты после учебы собираешься вернуться в нашу дыру? Стоило ли кончать академию? Тебе что, не предлагали ничего лучшего?

—Предлагали, Лёня, предлагали аспирантуру, несколько мест.

—Так что же?

—Меня сюда тянет. Не знаю, почему. Может, корни мои здесь. Как-никак, все предки тут жили. Теперь почивают на деревенском погосте.

Уже вечерело. В комнате наступил полумрак. Николай распахнул окошко. Птичьи трели донеслись до них.

—Да, конечно, многие куда-то удрали. А я люблю эти места. Они для меня родные, словно зовут меня. Возьми наш прежний яблоневый сад. Ты же знаешь, каким он был когда-то. Мы еще мальчишками его застали. Такую красоту редко где увидишь. Потом его забросили, он одичал, деревья на дрова попилили — жутко взглянуть. Будто смерть прогулялась со своей косой. Душа болит о нем.

Николай прошелся по скрипучим половицам и присел поближе к кровати.

—А чем наш край уступит другим? Только приглядись, какие красоты нам по наследству достались. А когда расцветет наш новый сад…

—Вас послушать, и соловья не надо, — засмеялся Леонид. — Красивый дуэт у вас получается.

—Зачем ты так, Лёня? — покачала головой Катя, входя в комнату и угощая всех чаем. — Ребята стараются, помогают тебе, а ты опять со своими насмешками.

—Смотрите, какая заступница! Ну-ну… — и, чтобы разрядить атмосферу, добавил. — Это я к тому, что Николай после академии мог бы выбрать себе что-нибудь более подходящее, чем нашу Богом забытую деревеньку.

—Не Бог забыл о нас, а мы Его. А для меня что может быть более подходящим, как не возрождать родной край?! — возразил Николай и, прищурившись, добавил: — Мне кажется, что именно ты не хочешь, чтобы в нашу деревню вернулся Семен, не хочешь, чтобы тут бывал Серафим… Или я ошибаюсь?

—С чего ты это взял? Живи тут, если хочешь. Да и Семен мне тоже пока ничего плохого не сделал.

—“Пока”! — засмеялся Николай. — Ты будто ждешь от людей какой-то пакости.

—Я не о вас, но не зря говорится: человек человеку волк. Каждый о себе только и думает. Что, не так?

—Не так, Лёня, не так, — нахмурился Николай.

—Брось! Не видишь, что творится вокруг? Приглядись: зло торжествует. А ты что примолк, будущий попик? И ты не хочешь признать, что зла — море?

—Да, — согласился Серафим.

— Но, как говорил один старец: зла море, а добра — океан. Иной раз и беды даются для добра.

—Даже? — ухмыльнулся Лёня.

—А ты не задумывался, что все даруется нам как урок? Кстати, я давно хотел спросить, — поинтересовался Серафим, — как это с тобой произошло?

—Ты о чем?

—Да о ноге твоей. Что ты делал в тот момент, когда…

—Не твое дело! — резко оборвал его Леонид.

— Тоже мне, следователь нашелся.

—Конечно, не мое. Я бы хотел, чтобы ты сам себе ответил: почему Бог тебе такое дал?

—Хватит в душу лезть, — возмутился Леонид. — Хватит! 

—Мне его мать рассказывала, — начала Катя. — Он в тот момент… 

—Прекрати! — закричал Леонид.

— Оставьте меня! Все!

—Прости! — поклонился больному Серафим.

—Не обижайся на нас, — присоединился Николай. — Поправляйся!

Серафим и Николай вышли.

Катя подошла к кровати.

— Не сердись и на меня. Я думала, что будет лучше, если зло не таить в себе. Ты же раньше совсем другим был.

Катя погладила его руку и выскользнула из комнаты.

“Да. Да. Да. Чудик прав, — четко осознал Лёня. — Я поднял руку на Бога, и Он дал мне урок. Разве не так?”

Во дворе опять завыла собака.

Мать, поохивая, мыла пол. Лёня знал, что у нее давно болят и руки, и ноги. Теперь он увидел, как ей трудно разгибать поясницу. Но кто пол помоет, как не она?

“А если бы я не был в гипсе, помыл бы?” — заглянул он в себя и заботливо произнес:

—Мать, а, мать, присядь, отдохни.

Она, вопросительно глядя, присела на край кровати.

—Я забыл, кто там, на стене, висит?

—Это дед твой, мой отец. Это братья мои, сестры, их мужья, дети. Теперь детки уже большие. 

—Дай-ка поближе глянуть.

Мать сняла фотографии и принесла Лёне. Тот долго рассматривал каждое лицо.

—Видишь, у всех какие большие семьи. И все дружно живут. Еще для моего деда семья была дороже всего. За нее, да и за каждого из нас, он и голову сложил под Брестом. Уже после войны ему орден дали. Героем, значит, погиб. В честь него и тебя Леонидом назвали. Он тихий был, скромный. Его все село любило. Всем помогал, безотказный такой. Ты на него похож и лицом, и фигурой. Только походка у тебя другая. В детстве, да и в юности, и характером на него походил, пока к Комарихе не стал наведываться. Тогда тебя словно подменили. Что дальше с тобой будет? Ох, Господи!..

—Хватит причитать. Вот поправлюсь, сам в избе пол мыть буду.

—Да неужто?

—Тебе же, я вижу, тяжко уж.

И вдруг, взяв гитару, он задумчиво запел:

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний, несказанный свет.

Мать замерла, слушая.

Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном, ветхом шушуне.

Мать подошла к окошку и посмотрела вдаль.

Лёня подумал, что ее еще совсем молодой бросил муж, и никого у нее, кроме него, непутевого, не было. А что он дал ей? И тут сами собой зазвучали слова: Я по-прежнему такой же нежный И мечтаю только лишь о том, Чтоб скорее от тоски мятежной Возвратиться в низенький наш дом.

В возникшей паузе она призналась:

—Я и не знала, что ты так хорошо поешь. Лёня, будто глядя в некую даль, продолжил:

Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.

Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось, —
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.

Мать подошла к кровати и по-новому загляделась на сына.

И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.

—Почему “не учи”, Лёня? Лучше пой: “И молиться научи меня. Мне надо!” У Сергея Есенина есть другие слова. Ты лучше их вспомни. —Да, есть другие, — согласился Лёня и, пробежав перебором по струнам, продолжил:

Чтоб за все грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать,
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать.

Пришла пора Леньке учиться ходить на костылях, постепенно увеличивать прогулки. Вот и в этот вечер, выйдя за калитку, он решал, куда направиться.

“Вся молодежь наверняка в лагере. Что привлекало их туда? Просто тусовка или желание услышать отца Павла? Чем он притягивал их? Почему потеряли интерес ко мне? Да, если честно, меня самого тянет в лагерь, как зов какой-то”.

Но слышал Леонид и другой голос: “Не ходи! Зачем? Ты что, в ученики к попу захотел? У тебя свой, особый путь, путь для избранных…”

Так куда же ковылять?

Борясь с сомнениями, Лёня отправился к лагерю. Ему хотелось незаметно послушать, о чем там говорят. До него донеслись споры: может ли ведьма или колдун приворожить человека?

—Еще как! — выдал свое мнение Рыжий.

— У нас в деревне такое было, когда Комариха жила.

—Ну, любить заставить — не знаю, — прозвучал чей-то голос, — а вот привязать, кого хочешь, привяжет.

—Смотря кого, — уточнил отец Павел.

— Любовь — божественное чувство. Разве может им управлять служитель зла? Но и “привязать” человека, у которого в душе Бог, сможет ли колдун, пусть даже самый сильный?

Тут отец Павел заметил стоящего Леонида и позвал его.

—А, Лёня, проходите, проходите, присаживайтесь.

Ребята дали место пришедшему. Тот, кивнув всем головой, присел. Ему тоже было интересно послушать. Отец Павел продолжил.

—Был один известный волхвователь Киприан. С самого детства его родители посвятили своего младенца Аполлону, одному из наиболее почитаемых языческих богов. А мы знаем, что языческие боги — это бесы. С семи лет малыш был отдан чародеям для обучения колдовству. На горе Олимп, где обитали демоны, он постиг дьявольские хитрости: мог губить виноградники, насылать ураганы, язвы на людей и даже смерть. Семь великих жрецов обучали его многим наваждениям и обольщению, в том числе вызывать мертвых из могил и заставлять их говорить. Князь тьмы полюбил его и дал ему целый полк бесов в услужение. Многие в гневе, вражде, зависти, похотливой страсти обращались к нему со своими злыми желаниями. И он помогал им бесовской силой. За свое колдовство Киприан уже заслуживал вечной погибели.

Все слушали с глубоким вниманием. Леонид боялся пропустить хоть слово. Заметив это, отец Павел сказал:

—Но Господь наш всем хочет спасения, даже таким погибающим, как Киприан, ибо Божие милосердие превышает любой грех. В то время жила прекрасная девушка по имени Иустина, юная христианка. Она служила Господу, исполняя Его заповеди, усердно молясь, соблюдая посты и оберегая свое целомудрие. Однажды ее увидел богатый юноша Аглаид, живущий в роскоши и погоне за наслаждениями. Он был поражен красотой Иустины. Диавол вложил в его сердце желание совратить юную девицу. Аглаид постоянно встречал ее по дороге в церковь, восхвалял красоту, льстил ей. Видя тщетность своих усилий, Аглаид с товарищами как-то подстерег Иустину и потащил в свой дом. Она сильно кричала и била его по лицу. На шум прибежали соседи и освободили юную Иустину. Сгорая от страсти, Аглаид обратился к великому волхву и чародею Киприану и за золото и серебро просил его помощи. Киприан пообещал:

—Скоро девица сама будет искать твоей любви.

Киприан призвал нечистого духа и поручил ему распалить чувственными желаниями сердце Иустины к юноше.

—Нетрудное это для меня дело, — похвастал бес. — Я много раз потрясал города, разрушал дома, производил кровопролития, сеял вражду между супругами, и многих, дававших обет девства, доводил до греха. Неужели я не сумею девизу сию склонить к Аглаиду?! Возьми это снадобье, — он подал наполненный чем-то сосуд, — и отдай юноше. Пусть он окропит им дом Иустины, и увидишь, что сказанное мною сбудется.

Когда это было сделано, блудный бес вошел в дом Иустины, чтобы стрелами плотской похоти воспалить сердце девушки.

Серафим наблюдал, с каким вниманием слушала Рая.

— А Иустина, — продолжал отец Павел, — по заведенному ею обычаю по вечерам подолгу возносила молитвы к Господу. В ту ночь, когда в ее дом проник бес, в третьем часу она ощутила в теле волнение, огонь плотских желаний. Перед ее мысленным взором возник юноша Аглаид, и в сердце закрались дурные желания. Она всегда противилась им. Иустина догадалась, что это внушения диавола, осенила себя крестным знамением и призвала Христа. “Господи, Иисусе Христе, враги восстали на меня, приготовили сеть для моей души. Но я вспомнила в ночи имя Твое и возвеселилась. Я прибегаю к Тебе и надеюсь, что враг мой не восторжествует надо мною. Даруй мне победу”. Пораженный ее молитвами, бес бежал. Киприан несколько раз посылал других, более сильных злых духов, но Иустина постом и молитвой, осеняя себя крестом, побеждала их. Киприан возненавидел диавола.

—Такова-то ваша сила, что и слабая дева побеждает вас! Ныне я узнал твою немощь, ибо если ты боишься даже тени креста и трепещешь имени Христова, то что ты будешь делать, когда Сам Христос придет на тебя! Отойди, отойди от меня, враг истины, ненавистник всякого добра.

Услышав сие, диавол бросился на Киприана, чтобы убить его. Киприан, едва живой, перекрестился и призвал имя Христово. После долгих и яростных нападений диавол зарычал и удалился. Киприан взял свои чародейские книги и пришел к христианскому епископу, умоляя совершить над ним святое крещение. Зная, что Киприан страшный волхвователь, епископ подумал, что тот пришел к нему с какой-нибудь хитростью и отказал ему, говоря:

—Много зла творишь ты между язычниками; оставь же христиан, чтобы тебе не погибнуть в скором времени.

Тогда Киприан со слезами исповедался епископу и отдал ему свои книги на сожжение. Видя такое смирение, епископ рассказал ему о святой вере, повелел ему готовиться к крещению; книги же колдовские сжечь перед верующими. Узнав о святом крещении Киприана, Иустина возблагодарила Бога, раздала много милостыни нищим. Киприан сначала был поставлен в церкви чтецом, потом диаконом, а через год — священником. За его подвиги в борьбе с силами зла он был возведен в сан епископа. Узнав об этом, языческий правитель, яростный гонитель христиан, предал Киприана и Иустину мучительной казни. За свои труды и мученическую кончину Киприан и Иустина были причислены Церковью к лику святых. Многие православные, прибегая к ним с верою, получают по их молитвам от Господа исцеление и помощь в борьбе с искушениями.

Отец Павел посмотрел на ребят, внимавших ему, и продолжил:

—Некоторые молодые люди, вероятно, думают, что святые жили долго, и их духовный опыт нас не касается. Не так ли?

Ребята промолчали. Рая спросила:

—А есть ли сегодня такие?… Я не знаю, как их назвать… избранники, что ли, которые могут сражаться со злыми духами?

—Мы все избранники, если благая весть коснулась нашего сердца. Значит, Господь призвал нас, — ответил отец Павел. — Мы все призваны быть воинами Христовыми, сражаться со служителями князя тьмы. Вы думаете, что Иустина родилась особой избранницей? Нет, она услышала зов Божий и Его слова о бесах: “Сей род изгоняется только молитвою и постом”. Вот она и постилась и молилась, оберегая свое целомудрие. Так и стала святой. Теперь к ней в скорбях и искушениях обращаются страждущие, прося ее помощи. Почему бы и нам не следовать ее примеру, соблюдая заповеди? За сохранение чистоты, целомудрия, супружеской верности обещаны большие награды в вечности.

Ребята переглядывались и неуверенно улыбались.

—Впрочем, награды бывают еще и в этой жизни. В далекие времена была такая история, —решил привести пример отец Павел. — Одна красивая женщина приходила в тюрьму с передачами для мужа. Его посадили за долги. Они сильно бедствовали. Некий богатый мужчина, залюбовавшись ею, узнав ее обстоятельства, предложил ей оплатить долг мужа за одну ночь, проведенную с ним. Женщина сильно смутилась. Надежды на избавление от долгов — никакой, впереди — нищета и позор. А тут — всего одна ночь… Что делать? С мужем они жили в любви, да и воспитана она была как глубоко нравственный человек. Однако и мужа спасти хотелось, и семью от бедности избавить. Сердце ее разрывалось. Она взмолилась к Господу, прося вразумления, и тут ей пришла мысль сказать ее искусителю: —Я спрошу согласия у моего мужа. Он властвует над моим телом. Как скажет мой муж, так я и поступлю. Ответ вам дам завтра. При свидании со своим венчанным супругом она поведала ему о возможности его освобождения ценой ее чести. Муж согласия на грех не дал, а предал себя и свою жену на волю Божию. Бог не замедлил с помощью. Их разговор услышал один заключенный. Он рассказал о тайном месте, куда запрятал свои богатства. И, видя целомудрие жены и мужа, решил отдать накопленное им, чтобы они оплатили свои долги. Деньги ему уже не были нужны, ибо он был приговорен к казни. Заключенный назвал свое имя и просил молиться за его грешную душу. Женщина нашла спрятанное, расплатилась с долгами. Муж был освобожден, и они до конца своих дней молились о своем избавителе. Вот так высоко оценил Господь целомудрие и сердечную чистоту.

Отец Павел собрался читать молитвы перед исповедью, но заметил подъезжающий к лагерю автомобиль. Он остановился, ожидая. Каково же было изумление всех присутствующих, когда увидели Серафима и Раю, помогающих выбраться из машины Леониду.

Опираясь на костыли, явно смущаясь и что-то преодолевая в себе, Лёня подошел к исповедникам. Ему подставили стульчик, но он отказался.

Отец Павел кивнул головой и начал молиться. Обычные молитвы и предваряющие великое таинство слова здесь, под бездонным небом, звучали особо значимо и впечатляюще.

Собравшихся оказалось не просто много, а очень много: и деревенские жители от мала до велика, и молодежь из летнего лагеря.

Все стояли благоговейно. При наименовании грехов сначала тихо и нестройно, а потом все стройней и стройней раздавалось:

— Каюсь, Господи, прости мя, грешного.

Отец Павел, завершив молитву, направился к палатке и предложил последовать за ним Леониду. Но Лёня, прежде чем приступить к исповеди, попросил прощения у всех, подошел к костру и, перекрестившись, бросил в него книгу Комарихи.

Все замерли, наблюдая. В наступившей тишине было слышно легкое потрескивание разгорающегося огня. Потом черный густой дым взвился в вышину, и, наконец, яркое пламя торжествующе осветило лицо Леонида.

Быть может, не всякий из свидетелей понимал суть совершаемого в эти мгновения, но каждый сердцем, духом своим чувствовал промыслительность происходящего.

Леонид еще раз перекрестился и вошел в палатку за отцом Павлом. Он пробыл там долго и вышел, вытирая слезы, но радостный и счастливый.

Исповедь продолжалась почти до рассвета. Ожидающие своих минут порой засыпали на надувных матрацах. Их будили, когда подходила очередь, потом они ложились опять.

Лишь один батюшка трудился всю ночь не смыкая глаз. Но усталости на его лице никто не замечал. Он весь излучал любовь, сострадание и радость.

Это была необыкновенная, Богом данная ночь.

Ах, эта свадьба, свадьба,
Свадьба пела и плясала…

Да, пели и плясали задорно и лихо, но без пьяного разгула. Словно после венчания особый дух посетил каждого. Когда тут раньше венчались, кто вспомнит?

И стар и млад любовались красотой таинства, слушая хор, думали о чем-то сокровенном. Старшие вздыхали, что у них отобрали такую благодать, а в юных сердцах зарождались думки непременно в свой час постоять под дивным венцом.

А какой радостью сияли глаза Тамары! Такой лучистой ее никто не видывал. Семен прятал свое волнение, но счастье не спрячешь, да и надо ли его прятать? Эти мгновения достались молодоженам дорогой ценой.

На застолье говорилось обычное: желали счастья, множества деток, дружно кричали молодым “горько!” И те застенчиво, но охотно целовались, хотя и в этих соприкосновениях читались целомудрие и трепетность.

На следующее утро вместе с родителями, которые были на свадьбе, уезжал Серафим. Каково же было их изумление, когда они увидели ребят, парней и девчат, пришедших проститься с их сыном. Деревенские жали ему руку и звали приезжать к ним. Родители не верили своим глазам. Особенно поразила их Рая, сказавшая Серафиму:

—Нет, ты не Чудик, а чудо. Ты помог мне наполнить смыслом мою жизнь.

Ее поправил Николай, посмотрев на провожающих:

—И не только твою.

К Серафиму тянули свои руки и Рыжий, и Гриша.

Еще удивительнее было появление Леонида на костылях. Он подобрался поближе к уезжающему и хитро прошептал:

—А Буян перестал выть.

—Когда?

—Сразу же, как я сжег книгу.

—Где ты ее нашел?

—Да в сарае, за конурой.

Они дружески улыбнулись друг другу.

—Прости меня, — попросил Лёня.

— Спасибо тебе. Приезжай!

—И ты прости, — сказал Серафим и обнял его.

Когда машина миновала деревню, их встретили на пути ребята из лагеря. Матери вручили букет полевых цветов, а батюшка благословил их в путь.

Все долго прощально махали друг другу руками, а Серафим шептал:

—Слава Богу за всё!