*
ГРИГОЛ АБАШИДЗЕ
(С грузинского)
ПОБЕДИТЕЛЬ
Грузинскому воину Кантария, одному из водрузивших наше победное знамя над рейхстагом.
Шел в ярме огня я, устали не ведая,
Лишь одним дышал я — близкою победою,
Полон упованием единым,
Веря, что заря блеснет над нами
И что вспыхнет солнцем над Берлином
Наше знамя.
Оттого, изранен, был неуязвимым я,
Оттого расстался с нивами родными,
Оттого оставил в шахтах глыбы,
Стол мой с неисписанной бумагой,-
Чтобы свой привет послать смогли бы
Мы со стен рейхстага.
И надежде этой неизменно верил я,
Возле гор Кавказа, у его преддверия,
По пятам преследовал злодея,
Разрушал в лесах его берлоги,
Под жестоким ливнем холодея,-
Не свернул с дороги.
Если оглянусь на путь свой, ныне пройденный,
Не пойму, как спасся, впрямь хранимый родиной,
Сумерками жизнь моя сгущалась,
Я по трупам полз порой ночною,
Даже ветер уставал, казалось,
Поспевать за мною.
Торопились тучи по небу свинцовые,
Но моей надежды был покорен зову я.
Рабья трусость — человека чувство ль?
Голову высоко поднимаю,
Не устал я,- что такое усталь?!
Робости — не знаю.
Много исходили мы дорог, товарищи,
Видели в пути мы слезы, кровь, пожарища,
Раненные пулей и гранатой,
В темном поле встретившие мину,
Как виденья, провожали брата
По пути к Берлину.
И летели стоны, воина преследуя:
«Если не вернёшься ты домой с победою
И не разгромишь гнездо тирана,
Навсегда запомнишь стоны братьев,
Сердце будет вечно жечь, как рана,
Братское проклятье».
Был я верным сыном, клятвы не нарушил я,
Родины приказы беззаветно слушал я,
Выносил невзгоды и лишенья,
Ледяной бывал покрыт корою,
Чтоб войти в Берлин, на подвиг мщенья,
Грузии героем.
Кто я? Моего никто не знает имени.
Как захочешь, друг мой, так и назови меня.
Не один я, не один,- нас много.
Назови меня ты именами
Всех, кто шёл военною дорогой,
Славя наше знамя.
Не меня ли дома ждёт моя любимая
И не спит ночами не моя ль родимая?
Тот я, кто придёт, как победитель,
Тот, чьей волей слёз поток прервётся.
И да будет светлою обитель
Тем, кто не вернётся.
1945
Перевод В. Звягинцевой
*
ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ
(С грузинского)
ПОЭТАМ ГРУЗИИ
Родина наша, любимая мать!
В сердце твои заливаются струны.
Солнце твоё и твоя благодать
Нас наполняют силою юной.
Грудью вскормила ты нас, берегла,
Вывела в люди, на труд вдохновила,
Жизненный путь найти помогла,
Голос ломавшийся благословила.
Родина, наш неприступный дом,
Стойко не раз отражавший ненастье!
Запертый накрепко перед врагом,
А перед другом распахнутый настежь!
Весь наш необозримый простор,
Плеч богатырских натиск могучий,
Мысли глубокой искристый костёр,
Красок сверканье и сладость созвучий.
Вздыбились, встали, идут на врага,
Гнев народный, как шторм нарастая,
Скалы дробит, затопил берега
И настигает хищную стаю.
Братских призывов разносится гул,
Степи зовут, отвечают вершины.
Кличет из Казахстана Джамбул,
Слышен из Киева голос Тычины.
Янки Купалы грохочет строка,
Юношеским огнём полыхает.
Вижу — поэт провожает войска,
Руки с надеждою вслед простирает.
Братья, отчизны моей голоса,
Сердцу родные братья — поэты!
Меч наш, врагу слепивший глаза,
В битвах отточенный, в песнях воспетый!
Да, одарила нас родина-мать
Счастьем свободы и щедрой любовью!
Но и булат за неё поднимать
Нам, грузинским поэтам, не внове.
Пусть же коварству жестокой орды
Будет возмездьем глухая могила!
Нет, не допустим, чтоб наши сады
Злобная вражья рука разорила.
Бурей испытанные борцы,
Шли мы в бои, не щадили и жизни.
Грузии новой творцы и певцы,
Клятву святую мы дали отчизне.
Грудью величие её защитим,
Хищников сбросим с земли опалённой,
Слышишь — то брата зовёт побратим;
Бьются Советской страны легионы!
Июнь 1941 г.
Перевод Э. Ананиашвили
ДЕТИ
Ещё по ветру сажа пролетала
И тлела неостывшая зола.
Лежали груды мёртвого металла
У чёрного, сожжённого села.
Как будто хаты снесены потоком,
Как будто горный здесь прошёл обвал.
В молчании, зловещем и глубоком.
Стервятник сбитый на снегу лежал.
И только дети, горя не прощая,
Как серны, осторожны и дики,
Стояли рядом, детство забывая,
Озябшие сжимая кулачки.
1942
Перевод М. Алигер
*
ИЛЬЯ АВРАМЕНКО
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ПОЛЁТА
Они входили молча в тихий дом,
с полуночи покинув самолёты,
тяжёлым изнурённые трудом,
суровой облегчённые работой.
За ними тень металась по углам…
Нёс капитан в охапке туго сжатый,
подшитый мехом кожаный реглан
и грязный шлем с клочками дымной ваты.
Их раздражал не в меру яркий свет,
невозмутимость мнимого покоя…
И понял я: меж ними друга нет,
что прикрывал их там, над полем боя.
Ещё в глазах мерещились мосты,
клубки разрывов, чёрный дым парома
и мёртвый истребитель — полверсты
не дотянувший до аэродрома.
Входило пять… В боях погиб шестой,-
реглан в крови, изодран шлем пилота…
Усталость гнёт, но спать уж неохота,-
какой тут сон! Скорей бы день, и — в бой.
1941
*
ВЛАДИМИР АВРУЩЕНКО
ПРИСЯГА
Советского Союза гражданин —
Я клятву нерушимую даю:
От волн каспийских до полярных льдин
Беречь большую родину мою…
На верность присягну СССР,
И голос сердца для врага — грозой.
Передо мной Чапаева пример
И подвиг героический Лазо.
Не сдав ни пяди дорогой земли,
Они дыханье отдали стране.
Их образы сияют нам вдали,
Их клятва раздаётся в тишине.
Германцев гонит легендарный Щорс,
Комбриг Котовский принимает бой,
И к Феликсу чекисты на допрос
Ведут шпионов полночью глухой…
Клянусь твоею памятью, Ильич,
Твоей, отчизна, клятвой боевой —
Я пронесу родных Советов клич
В стальном строю, в цепи передовой!
23 июля 1942 г.
Владимир Аврущенко погиб на фронте в 1942 году.
*
ВЛАДИМИР АГАТОВ
ТЁМНАЯ НОЧЬ
Тёмная ночь, только пули свистят по степи,
Только ветер гудит в проводах, тускло звёзды мерцают.
В тёмную ночь ты, любимая, знаю, не спишь
И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,
Как я хочу к ним прижаться сейчас губами!
Тёмная ночь разделяет, любимая, нас,
И тревожная, чёрная степь пролегла между нами.
Верю в тебя, в дорогую подругу мою,
Эта вера от пули меня тёмной ночью хранила…
Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,
Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось.
Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в степи…
Вот и сейчас надо мною она кружится.
Ты меня ждёшь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю: со мной ничего не случится.
1944
*
ВСЕВОЛОД АЗАРОВ
Четыре года по команде «к бою!»
Мгновенно собирался наш расчёт.
Спроси у нас орудие любое —
Оно ответит, как сражался флот.
Спроси на «Петропавловске», на «Минске»,
Спроси у раскалённых жерл фортов —
Тебе ответит грохот исполинский
И гордая отвага моряков.
Мы шли сквозь испытанья, зубы стиснув,
В боях теряя дорогих друзей.
Всё одолел, всё вынес флот Балтийский,
И, закалясь, он стал ещё сильней.
С ним возмужали мы, его питомцы,
Заветной думой сплочены одной.
За нами в золотых знамёнах солнца
Стоит любимый город над Невой!
1945
*
АНАТОЛИЙ АКВИЛЕВ
ПЕРЕД БОЕМ
Откройте люки настежь —
пусть пока
в наш дом стальной ворвётся свежий воздух:
нам, может, в этом танке жить века,
на пьедестале
поднимаясь к звёздам!
1945
*
ВЛАДИМИР АЛАТЫРЦЕВ
ПЕСНЯ О ЧЕРЁМУХЕ
Дом немецким снарядом
Разворочен, разбит,
А черёмуха рядом
Невредима стоит.
Всё село опустело,
Всюду пепел и прах,
Лишь черемуха в белых
И тяжёлых цветах.
И сверкает у дома
Под холодной росой
Нашей русскою скромной,
Но бессмертной красой…
Мы устали на марше,
Но над мёртвым селом
Нам черёмуха машет
Белым лёгким крылом.
Чем-то милым и близким
Сердце тронуло вдруг,
И улыбки на лицах
Появились вокруг.
Сразу в памяти ожил
Тот покинутый дом,
Где черёмуха тоже
Расцвела под окном,
Лепестки осыпает,
Словно снег, на крыльцо,
А в окошке мелькает
Дорогое лицо…
И от этого стало
И легко и тепло,
Словно ветром усталость
С наших плеч унесло.
Рота снова на марше
Далеко за селом…
Вслед черёмуха машет
Лёгким белым крылом.
1913
*
АЛЕКСАНДР АЛГА
(С чувашского)
КРОВЬ
Мины летели, пронзительно воя,
Чтобы сразить молодого бойца.
В полдень упал он под елью кривою,
Кровь отирая ладонью с лица.
Бой отгремел, отступая на запад,
Танк догорел, повалившись в кювет…
Ворон седой, потянувшись на запах,
Возле бойца опустился на ветвь.
Вот он, подкравшись тайком к человеку,
Клюв навострил и вскочил на плечо.
Воин открыл воспалённые веки:
— Нет, погоди… Я не умер ещё!
Мне ещё надо пробиться к Берлину…
Глаз моих, жадный, тебе не клевать…
Не для того, чтобы без вести сгинул,
Кровь отдала мне чувашская мать.
Мать моя! Светлая радость! Бывало,
Тёмной осеннею ночью она
Мне колыбельную песню певала,
Над рукодельем не ведая сна…
Не прикасайся, презренная птица!
Солнце, ветра, отведите беду!
Все я стерплю. Вот бы только напиться…
Встану — и снова на запад пойду.
Воин поднялся — и вмиг отлетела
Чёрная птица, тревожно крича.
Доброе солнце, казалось, хотело
Силу придать ему, встав у плеча.
Пот, перемешанный с кровью, стирая,
Накрепко стиснув запекшийся рот,
Молча пошёл он к переднему краю.
В новую битву.
За жизнь!
Вперёд!
1943
Перевод А. Ойслендера
*
СЕМЁН АЛЕКСЕЙЦЕВ
О БЫЛОМ
Мы сражались у лесных завалов,
Был я ранен,- боль, как нож, остра!
Голову мне нежно бинтовала
Наша медицинская сестра.
Сняв с меня простреленную каску,
Осторожно смыла кровь и пот
И сказала с материнской лаской:
— Это все до свадьбы заживет.
Зажило.
И я опять солдатом:
Жил в землянке, грелся у костра,
Бил из пушки, рвал врага гранатой,
Зоревал в дозоре до утра.
И теперь, в момент душевной туги,
Если жизнь мне горечь принесёт,-
Вспоминаю я слова подруги:
«Это все до свадьбы заживёт»!
*
МАРГАРИТА АЛИГЕР
MУЗЫКА
Я в комнате той,
на диване промятом,
где пахнет мастикой и клёном сухим,
наполненной музыкой и закатом,
движеньями,
голосом,
шумом твоим.
Я в комнате той,
где смущённо и чинно
стоит у стены, прижимается к ней
чужое, заигранное пианино,
как маленький памятник жизни твоей.
Всей жизни твоей.
До чего же немного!
Неистовый,
жадный,
земной,
молодой,
ты засветло вышел.
Лежала дорога
по вольному полю,
над ясной водой.
Всё музыкой было —
взвивался ли ветер,
плескалась ли рыба,
текла ли вода.
И счастье играло в рожок на рассвете,
и в бубен безжалостный била беда.
И сердце твое грохотало, любило,
и в солнечном дождике смеха и слёз
всё музыкой было, всё музыкой было,
всё пело, гремело, летело, рвалось.
И ты,
как присягу,
влюблённо и честно,
почти без дыхания слушал её.
В победное медное сердце оркестра
как верило бедное сердце твоё!
На миг очутиться бы рядом с тобою,
чтоб всей своей силою, нежностью всей
понять и услышать симфонию боя,
последнюю музыку жизни твоей.
Она загремела,
святая и злая,
и не было звуков над миром грозней.
И, музыки чище и проще не зная,
ты, раненный в сердце,
склонился пред ней.
Навеки.
И вот уже больше не будет
ни славы,
ни бед,
ни обид,
ни молвы…
И ласка моя никогда не остудит
горячей, бедовой твоей головы.
Навеки.
Мои опускаются руки.
Мои одинокие руки лежат…
Я в комнате той, где последние звуки,
как крылья подстреленной птицы, дрожат.
Я в комнате той,
у дверей,
у порога,
у нашего прошлого на краю…
Но ты мне оставил так много, так много:
две вольные жизни — мою и твою.
Но ты мне оставил не жалобу вдовью —
мою неуступчивую судьбу
с её задыханьями,
жаром,
любовью,
с ночною тревогой, трубящей в трубу.
Позволь мне остаться такой же,
такою,
какою ты некогда обнял меня,
готовою в путь,
непривычной к покою,
как поезда, ждущею встречного дня.
И верить позволь немудрёною верой,
что всё-таки быть ещё счастью
и жить,
как ты научил меня,
полною мерой,
себя не умея беречь и делить.
Всем сердцем и всем существом в человеке,
страстей и порывов своих не тая,
так жить,
чтоб остаться достойной навеки
и жизни
и смерти
такой, как твоя.
1942
ХОЗЯЙКА
Отклонились мы маленько,
Путь-дороги не видать.
Деревенька Лутовенька,-
до войны рукой подать.
Высоки леса Валдая,
по колено крепкий снег.
Нас хозяйка молодая
приютила на ночлег.
Занялась своей работой,
самовар внесла большой,
с напускною неохотой
и с открытою душой.
Вот её обитель в мире.
Дом и прибран и обжит.
— Сколько деток-то?
— Четыре.
— А хозяин где?
— Убит.
Молвила, и замолчала,
и, не опуская глаз,
колыбельку покачала,
села прямо против нас.
Говорила ясность взгляда,
проникавшего до дна:
этой — жалости не надо,
эта — справится одна.
Гордо голову носила,
плавно двигалась она
и ни разу не спросила,
скоро ль кончится война.
Неохоча к пустословью,
не роняя лишних фраз,
видно, всей душой, всей кровью,
знала это лучше нас.
Знала тем спокойным знаньем,
что навек хранит народ:
вслед за горем и страданьем
облегчение придёт.
Чтобы не было иначе —
кровью плачено большой.
Потому она не плачет,
устоявшая душой.
Потому она не хочет
пасть под натиском беды.
Мы легли, она хлопочет,-
звон посуды, плеск воды.
Вот и вымыта посуда.
Гасит лампочку она.
А рукой подать отсюда —
продолжается война.
Пусть же будет трижды свято
знамя гнева твоего,
женщина, жена солдата,
мать народа моего.
1943
*
РУХИ АЛИЕВ
(С туркменского)
ГВАРДЕЙСКОМУ ЗНАМЕНИ
Из пламени смелого сердца выткали мы тебя,
Лучами родного солнца вышили мы тебя.
Над зыбью родного моря, над твердью родной земли
Высоко в родимом небе багряный твой свет зажгли.
Былинная даль седая и гордая наша новь,
Вы жгучею жаждой мести вошли в нашу плоть и кровь.
Тебя высоко вздымают сильные руки бойцов,
Бесстрашных гвардейцев знамя, гордость стальных полков.
В скорбных очах Украины тёмные слёз следы,
Сгорбившиеся могилы, срубленные сады…
Кровь запеклась густая на чёрных рубцах дорог,
Суровое пепелище, окровавленный поток.
По пыльной степной дороге старый кобзарь бредёт,
Он песню тебе навстречу — навстречу спасению шлёт.
Приди, как заря с востока! Зарницей сверкни вдали,
Чтоб стерлись морщины горя навеки с лица земли.
Леса Белоруссии осень окрасила в красный цвет.
Сквозь мглистый туман сочится бледного солнца свет.
Леса затаили злобу, леса накопили гнев,
Врага Беларусь готова испепелить в огне.
В руки берут винтовку эстонец, латыш, литвин,
Казак из донской станицы и Терека гордый сын.
Твой шелковый шум им слышен, огонь твой во взорах их;
Они по-гвардейски бьются за счастье полей родных…
Взвивайся же выше, знамя! Зарей пламеней, восток!
Несите джигитов, кони! Как пламя, сверкай, клинок!
Идите в атаку, танки! Соколы, рвитесь ввысь!
Солнце, целуй наше знамя, в верности нам клянись!
1942
Перевод В. Пермякова
*
ХАМИД АЛИМДЖАН
(С узбекского)
РОССИЯ
О Россия! Россия! Могучая родина,
Беспредельно огромная, как небосвод.
Даже солнце, пока полпути им не пройдено,
Тебя сразу лучом своим не обоймет.
Поезда в многодневном пути задыхаются,
Пробежав от закатной черты на восход.
Птицы с неба не раз отдыхать опускаются,
Совершая над ширью твоей перелёт.
Сокрушит твоя сила все злые напасти,
Землю солнце любви твоей светом зальёт.
Ты воздвигла твердыню свободы и счастья,
Где семья твоих братьев-народов живёт.
Честь великая — дней своих встретить начало
В колыбели твоей, под напевы твои.
В каждом доме, где Пушкина имя звучало,
Дышит, свято хранима, и речь Навои.
О, какою громадою дум обняла меня
Моя память у дальних твоих берегов!..
И увидел я меч твой карающий в пламени,
Под Москвой опрокинувший орды врагов.
И когда в эти лютые зимние стужи
Птицы падают замертво в снег на лету,
Твои дети, могучие, храбрые мужи,
Гонят вражьи полки, как заря — темноту.
Под лучами любви твоей солнце светлеет,
Под лучами любви твоей тают снега.
Но пред гневом священным твоим цепенеет
И во прах сокрушается сила врага.
О Россия! Россия! Твой сын, а не гость я.
Ты — родная земля моя, отчий мой кров.
Я — твой сын, плоть от плоти твоей, кость от кости,-
И пролить свою кровь за тебя я готов.
1943
Перевод В. Державина
ШИНЕЛЬ
Цвет твой — серой пыли цвет.
Ах, шинель моя, мой свет!
В дни, когда я шёл к желанной,
Был я иначе одет.
Был к лицу мне, спору нет,
Шёлковый узорнотканый
Бекасам из Маргелана
В пору юношеских лет.
Но забота из забот,
Словно буря, налетела,
И в шинель меня одела,
И отправила в поход —
Прямо в край далекий тот,
Где жестокий бой идёт,
Прочь от милого предела,
Где отцовский сад цветёт.
Стан затягивает мой
Жёсткий пояс боевой,
В битве будет не у дела
Поясной платок цветной.
А в ладонях у меня
Блещет вместо кетменя
Ствол, заряженный грозою
Смертоносного огня.
Как подушки пух, мягка
На ночлеге ты была мне
И в болоте и на камне
Грела лучше тюфяка.
Ты мой спутник навсегда.
Если я убит не буду,
Я тебя не позабуду,
Не заброшу никогда.
На почетном месте впредь
Дома будешь ты висеть.
Шёлк на праздник надевая,
С уваженьем на тебя я
Не забуду посмотреть…
1943
Перевод В. Державина
*
АБДУЛЛА АЛИШ
(С татарского)
ТРЕТЬЯ ОСЕНЬ
Снова листья метёт непогода,
И опять на душе тяжело.
Нет, не три этих минуло года,
Десять лет или больше прошло.
В третий раз я встречаю в неволе
Этот праздничный день без родни.
Дни проходят, исполнены боли,
Словно цепи, тяжелые дни.
В третий раз в этом проклятом месте
Я заветную дату встречал,
Только в мыслях с друзьями я вместе
Высоко поднимал свой бокал.
Пусть же будущий праздник я встречу
Не в тюремном застенке глухом,
А с детьми и с любимой весь вечер
Проведу за семейным столом!
Перевод Б. Дубровина
ПЕСНЯ О СЕБЕ
Если б вдруг сказали мне:
«Для жизни
По душе ты место выбирай»,-
Я б ответил:
«Я стремлюсь к отчизне:
Лишь она —
Для сердца лучший край!»
Скажут:
«Счастлив будешь,
Но на годы
Родину придавит кабала».
Я скажу:
«Не надо мне свободы,
Лишь бы вольной родина была».
Скажут мне:
«Тебя полюбит сразу
Лучшая из лучших дочерей».
Мой ответ:
«Вернусь к голубоглазой,
К дорогой, к единственной моей!»
Тот, кто честь до смерти сберегает,
Кто глядит бестрепетно вперёд,
Мусором тот золото считает —
Родину свою не продаёт!
Перевод Б. Дубровина
Абдулла Алиш попал в плен в 1941 году. Был соратником Мусы Джалиля по подпольной борьбе. Как и Джалиль, Абдулла Алиш был казнён фашистами.
*
ДЖЕК АЛТАУЗЕН
РОДИНА СМОТРЕЛА НА МЕНЯ
Я в дом вошел, темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло.
Дом был оставлен, пусто было в нём,
Но всё о тех, кто жил здесь, говорило.
Валялся пёстрый мусор на полу,
Мурлыкал кот на вспоротой подушке,
И разноцветной грудою в углу
Лежали мирно детские игрушки.
Там был верблюд, и выкрашенный слон,
И два утёнка с длинными носами,
И дед Мороз — весь запылился он,
И кукла с чуть раскрытыми глазами,
И даже пушка с пробкою в стволе,
Свисток, что воздух оглашает звонко,
А рядом в белой рамке на столе
Стояла фотография ребёнка…
Ребёнок был с кудряшками, как лён,
Из белой рамки здесь, со мною рядом,
В моё лицо смотрел пытливо он
Своим спокойным ясным взглядом…
А я стоял, молчание храня.
Скрипели ставни жалобно и тонко.
И родина смотрела на меня
Глазами белокурого ребёнка.
Зажав сурово автомат в руке,
Упрямым шагом вышел я из дома
Туда, где мост взрывали на реке
И где снаряды ухали знакомо.
Я шёл в атаку, твёрдо шёл туда,
Где непрерывно выстрелы звучали,
Чтоб на земле фашисты никогда
С игрушками детей не разлучали.
1941
Джек Алтаузен погиб в бою под Харьковом в мае 1942 года.
*
СЕРГЕЙ АЛЫМОВ
ВАСЯ-ВАСИЛЁК
— Что ты, Вася, приуныл,
Голову повесил,
Ясны очи замутил,
Хмуришься, невесел?
С прибауткой-шуткой в бой
Хаживал, дружочек,
Что случилось вдруг с тобой,
Вася-Василёчек?
Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина —
Никогда не унывай.
— Бить врага — вопрос другой —
С шуткой веселее,
Нет письма от дорогой —
Думушки темнее.
Письмеца недель пяток
Почта не приносит,
Понимаешь ли, браток,
Сердце ласки просит…
Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина —
Никогда ке унывай.
— Что ж ты, Вася, друг большой,
Зря себя так мучишь?
Если любит всей душой,
Весточку получишь.
Не захочет написать —
Значит, позабыла,
Значит — надо понимать —
Вовсе не любила.
Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина —
Никогда пе унывай.
Прижимай к плечу плечо —
Дружба остаётся.
Если сердце горячо —
Девушка найдётся.
Нынче больно — не тужи,
Завтра твой денёчек,
Выше голову держи,
Вася-Василёчек!
Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина —
Никогда не унывай!
1942
*
КАСЫМ АМАНЖОЛОВ
(С казахского)
САРЫ-АРКА
Сары-Арка… Она лежит, как в золотых лучах,
Та золотая колыбель, где начал жить казах.
Страна лугов, отчизна гор и край шумливых рек…
Взойди на холм — и поразит тебя степной размах.
И песня, спутница дорог, свободна и легка,
Как птицу, сердце понесёт в седые облака.
Неутолимая любовь тогда заполнит мир,
И душу юную в полон возьмет Сары-Арка.
Я помню: в детстве (пусть оно сиротством было мне
И волочилось по земле в дырявом чапане)
Сары-Арка дарила мне то облачко мечты,
Что проплывало надо мной в немой голубизне.
Мне не забыть твоих небес и широты степной,
Тут всё моё, моя страна! Я сын навеки твой!
Прощай, родимый Казахстан! Но я вернусь, вернусь:
За твой простор, Сары-Арка, иду я в грозный бой.
1943
Перевод Д. Снегина
УТЁС
По сердцу ему поныне
С бурями брататься.
Птицы на его вершине
Отдыхать садятся.
Небосвод огнём багряным
Над утёсом заткан.
Он стоит, одет туманом,
Словно плащ-палаткой.
Капли пота выступают
На челе покатом.
В это время схож бывает
Он со мной — солдатом.
1944
Перевод Л. Хаустова
*
ПАВЕЛ АНТОКОЛЬСКИЙ
НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ
Ночь. Землянка. Фитилёк
Разгорелся еле-еле.
Что же рано ты прилёг?
Погляди, как дремлют ели,
Как в серебряной красе
Звёзды вымылись сегодня
И спустились к людям все
Ради ночи новогодней.
Вот и мы, старинный друг,
Ради праздника такого
Оглядимся, что вокруг,
Покалякаем толково.
Говорят, за этот год
Все мы постарели малость.
Разве ж не было невзгод?
Разве сердце не сжималось?
Мальчик мой лежит в земле.
Твой подался к партизанам.
Посидим, старик, в тепле.
Огонёк глядит в глаза нам.
Милый слабый огонёк
Ненадежен и неровен,
Но и он не одинок
Под накатом толстых брёвен.
Много теплится огней,
Много звёзд в России снежной.
В полночь вспомним мы о ней
Честно, празднично и нежно.
Слов не надо… Ни к чему.
Разве мы перед собраньем?
Лучше в сумраке, в дыму
Боевую песню грянем.
…Вот и полночь. Фитилёк
Разгорается, как надо.
Фронт отсюда недалёк.
Слышишь нашу канонаду?
Слышишь славный гул вдали?
Это в заревах пожарищ
Наши к западу пошли.
С новым мужеством, товарищ!
31 декабря 1942 г.
ГЕРМАНИЯ
Широк наш фронт, неслыханно широк!
И нам не хватит крыл воображенья,
Чтобы обнять размах его дорог.
Но всюду, где идут сейчас сраженья,
Ты трупы их замерзшие найдешь.
Они лежат ничком, согнув колени,-
То павшего народа поколенье,
Краса германской крови, молодёжь.
Народ. Он был и будет славной частью
Великой человеческой семьи.
Чем смерить глубину его несчастья,
Его отверженности меж людьми?
Когда-то был он чист, бессмертен, молод.
Звенел по наковальне тяжкий молот.
Веретено жужжало, словно шмель.
Курчавился в отцовской кружке хмель,
Как вдохновенье Себастьяна Баха.
И Фауст по вселенной колесил
Так вольно, так без устали и страха,
Что на сто лет хватило этих сил.
Мы помним, как в притонах, в звоне джазов,
Подземный ключ инфляции вскормил
Ораву дрессированных громил,
На лицах их зловещий грим размазав.
И в Спорт-паласе под свистки и вой
Вертлявый, щуплый, наглый человечек,
Баварский писарь, прусский контрразведчик,
Уже готовил номер боевой.
По части мокрых дел он был не промах
И, года два на месте протопчась,
Пошел ва-банк на ста аэродромах,
Чтоб обогнать Европу хоть на час.
Война! На дне его мыслишек злобных
Гнездилась греза злейшая стократ.
Дымили жерла дул слоноподобных,
Шли танки по цементу автострад.
Война, война! Ещё не пал Мадрид.
А где-то в буре завтрашней, недальной
Уже летел дракон войны тотальной,
Париж и Прага плакали навзрыд.
Так вот зачем покончил Вертер с жизнью
И сто раз жить его творец хотел,
Чтоб этот шпик без чести, без отчизны
Плясал на свалке юношеских тел!
Так вот зачем ребята Карла Моора
Шли на тиранов, шли на штурм веков,
Чтоб этот шут завёл штурмовиков
По своему подобью! Вот умора!
Германия! Всех скрипок голоса,
Всей шиллеровской молодости буря,
Все просветленной готики леса,-
Всё было передернуто в сумбуре…
Тогда герр доктор Геббельс возгласил
По радио во все концы вселенной,
Что над его Германией растленной,
Тащившей лямку из последних сил,
Нависла гибель. Несмотря на ругань,
На фельетонный и блатной словарь,
Заметно было, что министр испуган:
Затрепетала пакостная тварь.
С тех пор прошли не месяцы и годы
В огне фугасных и термитных бомб —
Прошло тысячелетье непогоды,
Забывшее о небе голубом.
И год настал, и год ещё не прожит,
Когда, любовь и жалость истребя,
Неслыханная битва подытожит
Решенье, роковое для тебя.
Пока вопила в Подмосковье вьюга,
Пока гудел от севера до юга,
От Балтики до Черноморья, шквал,
Пока он в океанах бушевал,
Лохмотья пены по свету кидая,-
Стремился к Бирме, угрожал в Китае
Труду народа и его борьбе,-
В какой-нибудь нетопленной избе,
В колхозе, не отмеченном на карте,
Вчера, сегодня, в январе иль в марте
Грозил разгром, Германия, тебе!
Когда мои товарищи вчера
Входили в пункт, недавно населённый,
Который стал землёй испепелённой,
И с песней их встречала детвора;
Когда на перекрёстке чёрных улиц
Три призрака, три оборванца, три
Фашиста с автоматами рванулись:
«Gib uns dein Brot! Дай хлеба иль умри!»
Что это было?
Гибель человечья!
Не только кровь, и пламя, и свинец,
А сквозь свинец, и пламя, и увечья
Фашистского чудовища конец.
На облаках, в столбах огня сплошного,
На южном море, в северном краю,
В снегах, в провалах сумрака лесного
Мы боремся — и победим в бою!
Тогда народ германский вспомнит снова
И молодость и музыку свою.
1942
*
АЛЕКСАНДР АРТЁМОВ
НАСТУПЛЕНИЕ
Пугливо метнулись вороны
Над врытыми в снег валунами.
Вся в оспинах чёрных воронок
Поляна легла перед нами.
Немного правей, у болота,
Где бой завязался, наверно,
Как дятлы, стучат пулемёты,
Упорно и чуточку нервно.
Мы прыгаем с кочки на кочку,
Ложимся, за ротою рота,
И ухает глухо, как в бочку,
За спинами бас миномета.
«Вперёд!..» Поднимаемся молча,
Повзводно, готовые к бою.
Над нами тягуче, по-волчьи,
Снаряды бризантные воют.
Невидные лыжные тропы
К поляне ведут, а за нею
От едкого дыма темнеют
В пологих сугробах окопы.
До них недалеко. Мы снова
Встаём, ожидая приказа.
Короткое резкое слово
По ротам проносится сразу.
«В атаку!..» Четыреста глоток
«Ура!» понесли, подхватили
На скованных льдами болотах,
В наносах серебряной пыли.
Когда же надолго устали
Гранаты греметь,
Над штыками
Деревья, как пленные, встали
С простертыми к тучам руками.
Март 1940 г.
Москва
Александр Артёмов в 1941 году ушел на фронт добровольцем и погиб в 1942 году.
*
ЭДУАРД АСАДОВ
МОЕМУ СЫНУ
Я на ладонь положил без усилия
Туго спеленатый тёплый пакет.
Отчество есть у него и фамилия,
Только вот имени всё ещё нет.
Имя найдем. Тут не в этом вопрос.
Главное то, что мальчишка родился!
Угол пакета слегка приоткрылся,
Видно лишь соску да пуговку-нос.
В сад заползают вечерние тени…
Спит и не знает недельный малец,
Что у кроватки сидят в восхищенье
Гордо застывшие мать и отец.
Раньше смеялся я, встретив родителей,
Слишком пристрастных к младенцам своим,
Я говорил им: — Вы просто вредители,
Главное — выдержка, строгость, режим!
Так поучал я. Но вот наконец
В комнате нашей заплакал малец.
Где наша выдержка? Разве ж мы строги?!
Вместо покоя — сплошные тревоги:
То наша люстра нам кажется яркой,
То сыну холодно, то сыну жарко,
То он покашлял, а то он вздохнул,
То он поморщился, то он чихнул…
Впрочем, я краски сгустил преднамеренно.
Страхи исчезнут — мы в этом уверены.
Пусть холостяк надо мной посмеётся,
Станет родителем — смех оборвётся!..
Спит мой мальчишка на даче под соснами,
Стиснув пустышку беззубыми дёснами.
Мир перед ним расстелился дорогами
С радостью, горем, покоем, тревогами.
Вырастет он и узнает, как я
Жил, чтоб дороги те стали прямее.
Я защищал их, и вражья броня
Гнулась, как жесть, перед правдой моею.
Шёл я недаром дорогой побед.
Вновь утро мира горит над страною!
Но за победу, за солнечный свет
Я заплатил дорогою ценою.
В гуле боёв много вёсен назад
Шёл я и видел деревни и реки…
Видел друзей. Но ударил снаряд,
И темнота обступила навеки…
— Доктор, да сделайте ж вы что-нибудь!
Слышите, доктор, я крепок, я молод! —
Доктор бессилен. Слова его — холод:
— Рад бы, товарищ, да глаз не вернуть…
Доктор, оставьте прогнозы и книжки…
Жаль, вас сегодня поблизости нет,
Ведь через десять полуночных лет
Из-под ресниц засияв, у сынишки,
Снова глаза мои смотрят на свет!
Раньше в них было кипение боя,
В них отражались пожаров огни.
Нынче глаза эти видят иное,
Стали спокойней и мягче они —
Чистой ребячьей умыты слезою.
Ты береги их, мой маленький сын,
Их я не прятал от правды суровой,
Я их не жмурил в атаке стрелковой,
Встретясь со смертью один на один.
Ими я видел и сирот и вдов,
Ими смотрел на гвардейское знамя,
Ими я видел бегущих врагов,
Видел победы далекое пламя,
С ними шагал я уверенно к цели,
С ними страну расчищал от руин.
Эти глаза для отчизны горели!
Ты береги их, мой маленький сын!
Тени в саду всё длиннее ложатся,
Где-то пропел паровозный гудок…
Ветер, устав по дорогам слоняться,
Чуть покружил и улёгся у ног…
Спит мой мальчишка на даче под соснами,
Стиснув пустышку беззубыми деснами.
Мир перед ним расстелился дорогами
С радостью, горем, покоем, тревогами…
Нет! Не пойдёт он тропинкой кривою.
Счастье себе он добудет иное:
Выкует счастье, как в горне кузнец.
Верю я в счастье его золотое.
Верю всем сердцем! На то я отец!
1954
*
НИКОЛАЙ АСЕЕВ
ЭТО — МЕДЛЕННЫЙ РАССКАЗ…
Это — медленный рассказ,
как полёт
туч.
Это Северный Кавказ —
мощный взмёт
круч.
Здесь ни пеший, ни ездок
не пройдёт
скор,-
через Нальчик и Моздок
смотрит смерть
с гор.
Все затянется корой,
схлынет в шум
рек.
Грозный год сорок второй
не забыть
ввек!
Враг ударил на Черкесск,
Пятигорск
пал.
Враг пошёл наперерез
вековых
скал.
По долине Теберды,
через горб —
мост,
перекинул он ряды,
растянул
хвост.
Он преграды прорывал,
бил гранат
град,
на Клухорский перевал
подымал
взгляд.
Вот куда он залетел,
до каких
мест!
В сердце гор он захотел
вбить кривой
крест.
Подымалось на дыбы
всё —
врагу встречь:
корнем вверх пошли дубы
на завал
лечь.
На альпийские луга
с ледников
сверк,
чтоб скользящая нога
не прошла
вверх.
Злобно щерил враг клыки,
щурил злой
глаз.
Волчьи горные полки
тщились сбить
нас.
Но у наших медвежат
не был дух
слаб,-
враг был стиснут и зажат
между их
лап.
Захрустел его костяк,
унялась
спесь,
и недолго он в гостях
побывал
здесь.
Обвалился грязи груз,
вновь чиста
даль.
Не склонился Эльбрус
под его
сталь.
Это — медленный рассказ,
тяжкий ход
туч.
Это Северный Кавказ —
мощный взмёт
круч.
Здесь ни пеший, ни ездок
не пройдет
скор,-
через Нальчик и Моздок
шёл громов
спор!
1943
*
АННА АХМАТОВА
КЛЯТВА
И та, что сегодня прощается с милым,
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,
Что нас покориться никто не заставит.
Июль 1941 г.
Ленинград
ПЕРВЫЙ ДАЛЬНОБОЙНЫЙ В ЛЕНИНГРАДЕ
И в пёстрой суете людской
Всё изменилось вдруг.
Но это был не городской,
Да и не сельский звук.
На грома дальнего раскат
Он, правда, был похож, как брат,
Но в громе влажность есть
Высоких свежих облаков
И вожделение лугов —
Весёлых ливней весть,
А этот был, как пекло, сух.
И не хотел смятенный слух
Поверить, по тому,
Как расширялся он и рос,
Как равнодушно гибель нёс
Ребёнку моему.
1941
МУЖЕСТВО
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесём,
И внукам дадим, и от плена спасём
Навеки.
Февраль 1942 г.
ПАМЯТИ ДРУГА
И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безыменной
Хлопочет запоздалая весна.
Она с колен подняться не спешит,
Дохнёт на почку, и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.
1945
*
ХАЗРЕТ АШИНОВ
(С адыгейского)
МОИ ТОВАРИЩИ
Маме так моей хотелось, чтобы мне однополчане
Приходились земляками… А в ауле их не счесть!
Ведь тогда она, родная, меньше плакала б ночами:
Дескать, сыну с земляками легче беды перенесть!
Но когда меня однажды подсекли в разведке пулей
И не мог рукою двинуть, то как раз спасли мне жизнь
Два солдата белокурых, что в моём родном ауле
Сроду вовсе не бывали и в Калуге родились.
Два солдата белокурых, словно брата, пожалели,
Ночью на переднем крае не оставили меня.
А бинтом перевязали, уложили на шинели,
Сами кровью истекая, вынесли из-под огня…
…Получив мое посланье, мама плакала ночами,
Знала, что моё раненье — далеко не пустяки,
Но, однако, понимала, что мои однополчане
Для меня теперь как братья, хоть совсем не земляки.
И в своих ответных письмах называла их «сынками»,
В гости их к себе просила и ещё клялась притом,
Что когда они приедут, то с аульными парнями
Будет им совсем не плохо встретить праздник за столом!
Перевод В. Корнилова
*
ВСЕВОЛОД БАГРИЦКИЙ
ОДЕССА, ГОРОД МОЙ!
Я помню,
Мы вставали на рассвете:
Холодный ветер
Был солоноват и горек.
Как на ладони,
Ясное лежало море,
Шаландами
Начало дня отметив,
А под большими
Чёрными камнями,
Под мягкой, маслянистою травой
Бычки крутили львиной головой
И шевелили узкими хвостами.
Был пароход приклеен к горизонту,
Сверкало солнце, млея и рябя,
Пустынных берегов был неразборчив контур…
Одесса, город мой! Мы не сдадим тебя!
Пусть рушатся, хрипя, дома в огне пожарищ,
Пусть смерть бредёт по улицам твоим,
Пусть жжёт глаза горячий чёрный дым,
Пусть пахнет хлеб теплом пороховым,
Одесса, город мой,
Мой спутник и товарищ,
Одесса, город мой,
Тебя мы не сдадим!
1941
Всеволод Багрицкий погиб 26 февраля 1942 года на Волховском фронте.
*
МИКОЛА БАЖАН
(С украинского)
КЛЯТВА
Мы клятвой едины и волей едины,
Одно в нас стремленье растёт:
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
Мы сталью орудий, свинцом карабина
Разрушим фашистский оплот.
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
На битву могучая вышла дружина —
Великий советский народ.
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
Одела бронею любимого сына
Страна, посылая в поход.
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
Позорная ждёт лиходея кончина
Повсюду, куда ни шагнёт.
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
Проклятая свастика давит равнины,
Но гадину гнев наш сотрет.
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
Под знаменем партии, словно лавина,
Отчизна стремится вперёд.
Не будет, не будет вовек Украина
Рабою немецких господ!
1941
Перевод Б. Турганова
НАШ ТАНК
Он из сраженья вышел без пробоин,
Задымленный, обугленный в бою,
Не посрамил стальной кольчуги воин,
Отлично службу выполнил свою.
Когда в литейных грозного Урала,
В мартенах, в плавке криворожских руд
Являлась проба лучшего металла,-
Весь наш народ пошёл на славный труд.
Донской шахтёр сказал, рубя породу,
Сказал литейщик, подтвердил кузнец:
«Будь силой равен нашему народу,
Будь твёрже человеческих сердец.
Покрытый славой, как отцы и деды,
Врагам кровавым гибелью грозя,
Ты всем народом создан для победы.
Нам без неё существовать нельзя.
Из недр земных, из почвы рудоносной
В бою добыта добрая броня,
Ступай же в бой, наш звездоносец грозный,
Наш богатырь железа и огня».
И он рванулся в бой. И был он страшен,
И землю тряс, и гневно грохотал,
И день и ночь выбрасывал металл
Из зорких пушек, из прицельных башен.
Твердыня смелых в праведном бою
Огнеупорным сердцем не хладела.
Танкист-водитель славно знает дело,
Вложил в него всю ненависть свою.
1941
Перевод П. Антокольского
ЯР
Трава да глина, рыжие провалы,
Замусоренный жуткой гнилью ров.
Порывисто несётся одичалый,
Зловещий ветер выжженных холмов.
Не побледнеть, не дрогнуть, не поникнуть,-
Стоять, как суд! Как ратный муж, стоять!
Все клятвы бедны, чтобы клятву крикнуть,
Недостаёт проклятий — проклинать.
Простой овраг, захламленный и пыльный.
Две бедные осины, старый клён.
Нет, то не тишь! Неугасимый стон,
Ста тысяч уст предсмертный стон бессильный.
Сребристый пепел множества костей,
Осколки лбов, обломки челюстей.
Раздвинулись песчаные откосы.
Ползут из ямы золотые косы.
Тлен не разрушил, ветер не унёс
Мерцающее золото волос.
В густой грязи поблескивают блёкло
Очков разбитых стариковских стёкла
И дотлевает, втоптанный в песок,
Окровавленный детский башмачок.
Над глиной и песком лежит, как пена,
Ужасный след стотысячного тлена.
Замешан склизкий и тягучий клей
Убогими останками людей.
Здесь что ни шаг ревел костёр багровый,
Шипели нефтью жирные ключи
И в трупах жадно рылись палачи,
Чтоб поживиться с мертвецов обновой.
Гнетущий, тяжкий, нестерпимый дым
Вставал и нависал над страшным яром.
Он веял смертью, он душил кошмаром,
Вползал в дома страшилищем глухим.
Сполохи рдяно-чёрные витали
Над онемевшей в ужасе землей,
Злым отблеском пути окровавляли,
Окутывали Киев грязной мглой.
Смотрели люди, схоронясь в жилища,
Как за венцом кирилловских домов,
За тополями дальнего кладбища
Их плоть и кровь горит в дыму костров.
Дыханьем смерти самый воздух выев,
Плыл смрадный чад, тяжёлый трупный жар,
И видел Киев, гневнолицый Киев,
Как в пламени метался Бабий Яр.
Мы этот пламень помнить вечно будем,
И этот пепел — он неискупим.
Будь проклят тот, кто скажет нам: «Забудем».
Будь проклят тот, кто скажет нам: «Простим».
1945
Перевод М. Лозинского
*
ТЕМБУЛАТ АЛАЕВ
(С осетинского)
РОДИНА
Синь Алагира, Джава скалы,
Ардона горные пути!
Там сердце, как ягнёнок малый,
От счастья прыгало в груди.
Там в Каспий мчался бурный Терек,
Там гордо высился Казбек,
Там тихо падала на берег
Волна, закончив свой разбег.
Под ясной синью небосвода
Песнь соловьиная лилась…
Меня, мальчишку-коновода,
Как сына, вынянчил Кавказ.
Я там узнал беспечность детства,
Полей зелёных ветерок…
На лунный вечер наглядеться,
Как на любимую, не мог.
Как всякий горец, гордый силой,
Я не сводил с Кавказа глаз,
Пока внезапно, в час немилый,
Война не разлучила нас.
Бывало, вербы при дороге
Мне в пояс кланялись, звеня…
Смущённо месяц тонкорогий
Сквозь них приветствовал меня…
И под фандыра голос нежный
Рассказывал старик отец,
Как батраком был в жизни прежней,
Как стал свободным наконец…
Я за тебя врагу навстречу
Иду без страха, мой народ,
И звук твоей прекрасной речи
Всегда в душе моей живёт.
Ты всё мне отдал, край родимый,
Дышу дыханием твоим.
Мы вместе! Мы непобедимы!
Мы все с тобою победим!
1942
Перевод В. Тушновой
*
ИОСИФ БАЛЦАН
(с молдавского)
ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТОЕ АВГУСТА
Нас захватил садов и пепла запах,
Когда вошли мы с боем
в Кишинёв.
А он сынам указывал на запад
Руками искалеченных домов.
Мы на пороге увидали снова
Родных людей
В неповторимый час.
И на пороге жизни
Вся Молдова
Встречала нас
И провожала нас.
Молдавский виноград созрел
до срока
До срока в бочках
он перебродил,
Чтоб угостить бойца,
Что шёл с востока
И что на запад дальше уходил.
1944
Перевод А. Кронгауза
*
ИОХАННЕС БАРБАРУС
(С эстонского)
СОН О РОДИНЕ
Мне снишься ты в садах, кудрявой,
Разлившейся в цветущем море,-
А наяву: тевтон кровавый
В твоих усадьбах сеет горе.
Мне снятся — клейкий лист берёзы
И на лужайках незабудки,-
А наяву: кровь, пепел, слёзы,
Играет смерть на старой дудке.
Мне снится: поле колосится.
Дымится золотой пыльцою,-
А наяву: жнёт голод жница,
Нужда стучится в дверь клюкою.
Мне снится — ожил лес понурый
И море вздыбилось волнами,-
То наяву, взметнувшись бурей,
Народный гнев гремит громами.
Да, сны мои все явью станут,
И ты воспрянешь под грозою,
И вновь очам моим предстанут
Сады, цветущие весною!
1942
Перевод А. Глобы
*
СЕРГЕЙ БАРЕНЦ
РУБЕЖИ
Под ливнем стали
Перекрёстным.
Упал боец на пулемёт.
Он в звёздный миг
Под небом звёздным
Открыл для взвода путь вперёд.
И так всегда.
В любом движенье
Есть тот,
Кто жертвует собой.
И, на него держа равненье,
Выходят люди в наступленье,
Победно завершая бой.
*
АГНИЯ БАРТО
Глаза девчонки семилетней,
Как два померкших огонька.
На детском личике заметней
Большая, тяжкая тоска.
Она молчит, о чём ни спросишь,
Пошутишь с ней — молчит в ответ,
Как будто ей не семь, не восемь,
А много, много горьких лет.
Вдруг сразу словно ветер свежий
Пройдет по детскому лицу,
И, оживлённая надеждой,
Она бросается к бойцу.
Защиты ищет у него:
— Убей их всех до одного!
1942
*
САЛИХ БАТТАЛ
(С татарского)
ПРОЩАЙ, КАЗАНЬ!
Я голову свою высоко нёс,
Но вот пора настала ей склониться:
Едва я только «Здравствуй!» произнес,
Как слово «Хуш!»* должно произноситься.
— Прощай, Казань!
Мне на твоём снегу
Прощальный след оставить так не просто,
Едва соприкоснувшись краем губ
С твоим, таким гостеприимным, тостом.
Я повернул.
Вокзал передо мной.
Как до разлуки близко расстоянье!
И улицы хрустящей белизной
Мне сапоги целуют на прощанье.
Ты — позади, в сплетении теней,
Ты всё туманней…
Как в тебя вглядеться?
Но ты, Казань, и крепче и ясней
Осталась жить в моём солдатском сердце.
Хуш, хуш, Казань!
Дела большие есть.
И слышится бойцу в колёсном гаме:
Ко мне взывают и святая месть,
И счастье, полонённое врагами.
Прощай, приют, дыханьем теплоты
Меня согревший посреди дороги,
Моя одна-единственная ты
Среди моих родных и очень многих.
* Хуш — до свидания.
1944
Перевод Б. Дубровина
*
ИВАН БАУКОВ
ГОРИТ ВАРШАВА
Девятый день горит Варшава,
Девятый день бойцы не спят,
И галки красные пожара
В ночи летят, летят, летят.
И Висла, бледная от горя,
Волной игривой не шумит,
И древний Ян, нахмурив брови,
На запад день и ночь глядит.
В костёле догорают свечи,
Рука застыла на груди.
Усердно ксендз молитву шепчет,
Взывает к господу: «Приди…»
Но бог молчит, пылает запад,
Лютует немец по ночам…
И древний Ян снимает шляпу
И земно кланяется нам.
Полячки, ладные собою,
На перекрёстке двух дорог
Взирают на бойцов с мольбою
И шепчут: «Помоги вам бог».
И дарят нам в тумане синем
Цветы и ласку влажных глаз,-
Для них солдаты из России
Дороже братьев в этот час.
А впереди горит Варшава,
Вот так же, как горел Смоленск,
И галки красные пожара
Стремятся в почерневший лес.
Проходят беженцы босые,
Вокруг гремит орудий гром.
Всё так же, как вчера в России,
Под Сталинградом, под Орлом.
1944
Божа Воля
ГОВОРИ МНЕ О РОССИИ
Говори о звёздной ночи,
О берёзах, об осинах,-
Говори о чём захочешь,
Лишь бы только о России.
Лишь бы только за беседой
Отдохнул я от чужбины.
Говори мне о соседях,
Говори мне о рябине.
Говори о чёрных пашнях,
О высоком тёмном боре,
Говори о реках наших,
Что играют на просторе.
Говори мне об угодьях,
О лесных тропинках узких,
О весеннем половодье —
О раздолье нашем русском.
Говори о звёздной ночи,
О рязанском небе синем,-
Говори о чём захочешь,
Лишь бы только о России.
1945
Быдгощь
*
ДЕМЬЯН БЕДНЫЙ
Я ВЕРЮ В СВОЙ НАРОД
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой,
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.
Он много испытал. Был путь его тернист.
Но не затем зовёт он родину святою,
Чтоб попирал её фашист
Своею грязною пятою.
За всю историю суровую свою
Какую стойкую он выявил живучесть,
Какую в грозный час он показал могучесть,
Громя лихих врагов в решающем бою!
Остервенелую фашистскую змею
Ждёт та же злая вражья участь!
Да, не легка борьба. Но мы ведь не одни.
Во вражеском тылу тревожные огни.
Борьба кипит. Она в разгаре.
Мы разгромим врагов. Не за горами дни,
Когда подвергнутся они
Заслуженной и неизбежной каре.
Она напишется отточенным штыком
Перед разгромленной фашистскою оравой:
«Покончить навсегда с проклятым гнойником,
Мир отравляющим смертельною отравой!»
7 ноября 1941 г.
ЛЕНИН — С НАМИ!
Высоких гениев творенья
Не для одной живут поры:
Из поколений в поколенья
Они несут свои дары.
Наследье гениев былого —
Источник вечного добра.
Живое ленинское слово
Звучит сегодня, как вчера.
Трудясь, мы знаем: Ленин — с нами!
И мы отважно под огнём
Несём в боях сквозь дым и пламя
Венчанное победой знамя
С портретом Ленина на нём!
21 января 1944 г.
*
АЛЕКСАНДР БЕЗЫМЕНСКИЙ
Я БРАЛ ПАРИЖ
Я брал Париж! Я. Кровный сын России.
Я — Красной Армии солдат.
Поля войны —
свидетели прямые —
Перед веками это подтвердят.
Я брал Париж. И в этом нету чуда!
Его твердыни были мне сданы!
Я брал Париж издалека. Отсюда.
На всех фронтах родной моей страны.
Нигде б
никто
не вынес то, что было!
Мечом священным яростно рубя,
Весь, весь напор безумной вражьей силы
Я принимал
три года
на себя.
Спасли весь мир знамёна русской славы!
На запад пяля мёртвые белки,
Успели сгнить от Волги до Варшавы
Фашистских армий лучшие полки.
Ряды врагов редели на Ла-Манше.
От стен Парижа снятые войска
Пришли сюда
сменить убитых раньше,
Чтоб пасть самим от русского штыка.
Тех, кто ушёл,
никем не заменили,
А тех, кто пал,
ничем не воскресишь!
Так, не пройдя по Франции ни мили,
Я проложил
дорогу на Париж.
Я отворял парижские заставы
В боях за Днепр, за Яссы, Измаил.
Я в Монпарнас
вторгался у Митавы.
Я в Пантеон
из Жешува входил.
Я шёл вперёд сквозь битвы грохот адов,
И мой удар во фронт фашистских орд,
Мой грозный шаг
и гул моих снарядов
Преображали Пляс де ля Конкорд!
И тем я горд,
что в годы грозовые
Мы золотую Францию спасли,
Что брал Париж любой солдат России,
Как честный рыцарь счастья всей земли.
Во все века грядущей светлой жизни,
Когда об этих днях заговоришь,
Могу сказать я
миру и отчизне:
— Я брал Париж!
1944
*
ХАЛИЖАН БЕКХОЖИН
(С казахского)
ОСВЕНЦИМ
Разве можем мы быть равнодушными к злу?
Страшный призрак я вижу сквозь смрадную мглу:
Чёрным прахом дымятся на страшных кострах
Миллионы людей, превращенных в золу.
Слышу голос я жалобный, памятный мне.
Показалось на миг — наяву иль во сне? —
Стонет, плачет и кличет на помощь меня
Брат мой, ставший золой в этом адском огне.
Безутешная полька над пеплом стоит.
Нет любимого… Кто ей его возвратит?..
Льются слёзы, и пепел тускнеет седой,
Будто дождь ледяной его хмуро кропит.
Б этой страшной, угрюмой, больной тишине
Образ брата погибшего видится мне,
Он из пепла восстал и назвал палачей —
Тех, кого я в атаках встречал на войне.
Грозной молнией гнев полыхает в груди,
Гулко сердце стучит: «Не прощай! Не прощай!»
Мне, из пепла взывая, кричат мертвецы:
«Ты за нас отомсти, за поруганный край!»
Голос брата среди голосов я узнал —
Он убийц проклинал, он убийц проклинал.
И, когда уходил я в гремящую даль,
Он за мной торопился, меня нагонял.
1945
Перевод П. Шубина
*
ЯКОВ БЕЛИНСКИЙ
ПЧЕЛИНЫЙ ЯЗЫК
Вчера у пчёл была нелетная погода —
Шел долгий дождь. Мир спал под сеткой брызг.
Жужжали в ульях рыжие пилоты
И, хмурясь, выходили на карниз.
Но день прошел. И ночь. А на рассвете
Метнулось солнце в чистых облаках.
Мир, залитый прозрачным, ясным светом,
Зацвёл, защёлкал, засиял, запах!..
Наверно, в ульях все готовы были.
Возня… Галдёж… «Летишь?» — «Лечу, лечу!»
В сады, в поля поплыли эскадрильи
По солнечному тёплому лучу.
И мы у леса на траве зелёной
Заждались этих голубых высот,
Рулим на старт тяжёлые «бостоны»,
Готовые в очередной полёт.
Не за нектаром, не за мирным мёдом,
Не на лесные нежные цветы —
Летим бомбить фашистские заводы
И через Одер длинные мосты…
Земля дрожит от бомбовой работы
В столбах железа и в столбах воды,
Чтоб светлым мёдом набухали соты,
Чтоб жили наши русские сады.
1944
СЕРБСКИЙ ЯЗЫК
Твердил я сербского склады,
Учил я сербский стих.
Как сербские слова тверды,
Как мало гласных в них.
Но как в бою они звучат,
Тогда лишь ты поймешь,
Когда в штыки идёт отряд,
По-сербскому — «на нож».
Я понял трудный их язык,
Народа дух открыв,
Язык, разящий точно штык:
Срб. Смрт. Крв.
1944
*
КОНСТАНТИН БЕЛЬХИН
ПИСЬМА
Они приходят и сюда,
на край земли,
где сказочным сияньем
небо щедро,
где ночь без края,
где снега и ветры
надолго
все дороги замели.
Они приходят,
дорогие письма,
из дальних сёл,
из дальних городов,
где жили,
где росли,
где родились мы,
где каждый встречный
нас обнять готов.
Мы верили,
что письма вновь придут
с знакомою печатью
на конверте.
Мы знали:
каждый дом наш —
наш редут.
И каждая семья —
сильнее смерти.
Январь 1942 г.
Константин Бельхин погиб в 1943 году в Заполярье.
*
ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ
ФЕВРАЛЬСКИЙ ДНЕВНИК
1
Был день как день.
Ко мне пришла подруга,
не плача, рассказала, что вчера
единственного схоронила друга,
и мы молчали с нею до утра.
Какие ж я могла найти слова?
Я тоже — ленинградская вдова.
Мы съели хлеб,
что был отложен на день,
в один платок закутались вдвоём,
и тихо-тихо стало в Ленинграде.
Один, стуча, трудился метроном…
И стыли ноги, и томилась свечка.
Вокруг её слепого огонька
образовалось лунное колечко,
похожее на радугу слегка.
Когда немного посветлело небо,
мы вместе вышли за водой и хлебом
и услыхали дальней канонады
рыдающий, тяжелый, мерный гул:
то Армия рвала кольцо блокады,
вела огонь по нашему врагу.
2
А город был в дремучий убран иней.
Уездные сугробы, тишина…
Не отыскать в снегах трамвайных линий,
одних полозьев жалоба слышна.
Скрипят, скрипят по Невскому полозья.
На детских санках, узеньких, смешных,
в кастрюльках воду голубую возят,
дрова и скарб, умерших и больных…
Так с декабря кочуют горожане
за много верст, в густой туманной мгле,
в глуши слепых, обледеневших зданий
отыскивая угол потеплей.
Вот женщина ведет куда-то мужа.
Седая полумаска на лице,
в руках бидончик — это суп на ужин.
Свистят снаряды, свирепеет стужа…
— Товарищи, мы в огненном кольце…
А девушка с лицом заиндевелым,
упрямо стиснув почерневший рот,
завёрнутое в одеяло тело
на Охтенское кладбище везёт.
Везёт, качаясь,- к вечеру добраться б…
Глаза бесстрастно смотрят в темноту.
Скинь шапку, гражданин! Провозят ленинградца,
погибшего на боевом посту.
Скрипят полозья в городе, скрипят…
Как многих нам уже недосчитаться!
Но мы не плачем: правду говорят,
что слёзы вымерзли у ленинградцев.
Нет, мы не плачем. Слёз для сердца мало.
Нам ненависть заплакать не даёт.
Нам ненависть залогом жизни стала;
объединяет, греет и ведёт.
О том, чтоб не прощала, не щадила,
чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,
ко мне взывает братская могила
на Охтенском, на правом берегу.
3
Как мы в ту ночь молчали, как молчали…
Но я должна, мне надо говорить
с тобой, сестра по гневу и печали:
прозрачны мысли, и душа горит.
Уже страданьям нашим не найти
ни меры, ни названья, ни сравненья.
Но мы в конце тернистого пути
и знаем — близок день освобожденья.
Наверно, будет грозный этот день
давно забытой радостью отмечен:
наверное, огонь дадут везде,
во все дома дадут, на целый вечер.
Двойною жизнью мы сейчас живем:
в кольце, во мраке, в голоде, в печали
мы дышим завтрашним,
свободным, щедрым днём,
мы этот день уже завоевали.
4
Враги ломились в город наш свободный,
крошились камни городских ворот…
Но вышел на проспект Международный
вооруженный трудовой народ.
Он шёл с бессмертным
возгласом
в груди:
— Умрём,
но Красный Питер
не сдадим!..
Красногвардейцы, вспомнив о былом,
формировали новые отряды,
и собирал бутылки каждый дом
и собственную строил баррикаду.
И вот за это долгими ночами
пытал нас враг железом и огнём…
— Ты сдашься, струсишь,- бомбы нам
кричали,
забьёшься в землю, упадёшь ничком!
Дрожа, запросят плена, как пощады,
не только люди — камни Ленинграда!
Но мы стояли на высоких крышах
с закинутою к небу головой,
не покидали хрупких наших вышек,
лопату сжав немеющей рукой.
… Настанет день, и, радуясь, спеша,
ещё печальных не убрав развалин,
мы будем так наш город украшать,
как люди никогда не украшали.
И вот тогда на самом стройном зданье,
лицом к восходу солнца самого,
поставим мраморное изваянье
простого труженика ПВО.
Пускай стоит, всегда зарей объятый,
так, как стоял, держа неравный бой:
с закинутою к небу головой,
с единственным оружием — лопатой.
5
О древнее орудие земное,
лопата, верная сестра земли!
Какой мы путь немыслимый с тобою
от баррикад до кладбища прошли.
Мне и самой порою не понять всего,
что выдержали мы с тобою…
Пройдя сквозь пытки страха и огня,
мы выдержали испытанье боем.
И каждый, защищавший Ленинград,
вложивший руку в пламенные раны,
не просто горожанин, а солдат,
но мужеству подобный ветерану.
Но тот, кто не жил с нами,-
не поверит,
что в сотни раз почетней и трудней
в блокаде, в окруженье палачей
не превратиться в оборотня, в зверя…
…………………………………………….
6
Я никогда героем не была,
не жаждала ни славы, ни награды.
Дыша одним дыханьем с Ленинградом,
я не геройствовала, а жила.
И не хвалюсь я тем, что в дни блокады
не изменяла радости земной,
что, как роса, сияла эта радость,
угрюмо озарённая войной.
И если чем-нибудь могу гордиться,
то, как и все друзья мои вокруг,
горжусь, что до сих пор могу трудиться,
не складывая ослабевших рук.
Горжусь, что в эти дни, как никогда,
мы знали вдохновение труда.
В грязи, во мраке, в голоде, в печали,
где смерть, как тень, тащилась по пятам,
такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали,
что внуки позавидовали б нам.
О да, мы счастье страшное открыли —
достойно не воспетое пока,-
когда последней коркою делились,
последнею щепоткой табака;
когда вели полночные беседы
у бедного и дымного огня,
как будем жить,
когда придёт победа,
всю нашу жизнь по-новому ценя.
И ты, мой друг, ты даже в годы мира,
как полдень жизни, будешь вспоминать
дом на проспекте Красных Командиров,
где тлел огонь и дуло от окна.
Ты выпрямишься, вновь, как нынче, молод.
Ликуя, плача, сердце позовёт
и эту тьму, и голос мой, и холод,
и баррикаду около ворот.
Да здравствует, да царствует всегда
простая человеческая радость,
основа обороны и труда,
бессмертие и сила Ленинграда!
Да здравствует суровый и спокойный,
глядевший смерти в самое лицо,
удушливое вынесший кольцо
как Человек,
как Труженик,
как Воин.
Сестра моя, товарищ, друг и брат,
ведь это мы, крещённые блокадой!
Нас вместе называют — Ленинград,
и шар земной гордится Ленинградом.
Двойною жизнью мы сейчас живем:
в кольце и стуже, в голоде, в печали,
мы дышим завтрашним,
счастливым, щедрым днём,
мы сами этот день завоевали.
И ночь ли будет, утро или вечер,
но в этот день мы встанем и пойдём
воительнице-армии навстречу
в освобождённом городе своём.
Мы выйдем без цветов,
в помятых касках,
в тяжёлых ватниках, в промёрзших полумасках,
как равные, приветствуя войска.
И, крылья мечевидные расправив,
над нами встанет бронзовая Слава,
держа венок в обугленных руках.
Январь — февраль 1942 г.
*
ВИКТОР БЕРШАДСКИЙ
БАЛЛАДА О МУЖЕСТВЕ
Славно воевали моряки,
Перед смертью смазали замки.
Спит эсминец на глубоком дне
Со смертельной раною в броне.
В амбразуры, немы и круглы,
Смотрят орудийные стволы.
Прибыл аварийный мотобот,
Вьётся змейкой воздухопровод.
Под водою, как в лесу, темно,
Водолаз спускается на дно.
Здесь мои товарищи клялись,
Моряки погибли — не сдались!
И волна смертельной синевы
Смыла бескозырки с головы.
Будут жить морские корабли,-
Вот уже понтоны подвели.
Вот уж
Рубка над водой видна
Миноносца, всплывшего со дна.
Если бы я мог когда-нибудь
И моих товарищей вернуть!
1945
*
БОРИС БОГАТКОВ
НАКОНЕЦ-ТО!
Новый чемодан длиной в полметра,
Кружка, ложка, ножик, котелок…
Я заранее припас всё это,
Чтоб явиться по повестке в срок.
Как я ждал её! И наконец-то
Вот она, желанная, в руках!..
…Пролетело, отшумело детство
В школах, в пионерских лагерях.
Молодость девичьими руками
Обнимала и ласкала нас,
Молодость холодными штыками
Засверкала на фронтах сейчас.
Молодость за всё родное биться
Повела ребят в огонь и дым,
И спешу я присоединиться
К возмужавшим сверстникам моим!
1941
Борис Богатков погиб 11 августа 1943 года в бою за Гнездиловскую высоту (в районе Смоленск — Ельня), поднимая взвод в атаку.
*
ДЖООМАРТ БОКОНБАЕВ
(С киргизского)
ЛЮБИМОЙ С ФРОНТА
Склонилась серебристая ветла,
И веяли счастливые ветра,
Пел сладостно под утро соловей…
Забуду ли, как жизнь была светла?
Я с яблони взял яблоко с утра
И дал тебе в знак верности своей…
И верили мы клятвенным словам,
И яблоко мы съели пополам.
И пламя поклялись мы уберечь,-
И пламени погаснуть я не дам!
Любимая, что делается там,
Где радостью звенела наша речь!
Всегда я шёл бы рядышком с тобой
Уверенною, твёрдою стопой,
Судьбу свою связал бы навсегда
С твоей неомраченною судьбой!
Делили бы мы поровну с тобой,
Как яблоки, весёлые года.
Завидно стало чёрным палачам,
Что звёзды нам светили по ночам!
Разбойники, лишённые души,
Завидовали утренним лучам,
Сияющим от радости очам,
Расправленным, развёрнутым плечам!
Что утренние розы хороши,
Завидно стало чёрным палачам!
Покинул я родимые места,
Где молодость прекрасна и проста,
Где горы уплывают в облака,
Где просится улыбка на уста…
Махнула ты платком издалека,
И маленькой ты стала, как звезда…
Но ты, моя подруга, не тужи.
«Любимый мой сражается»,- скажи,
Без горечи ты думай обо мне,
За жизнь мою, голубка, не дрожи,
Высоко, друг мой, голову держи,-
Гордись, что твой любимый на войне!
1941
Перевод А. Адалис
*
ИСААК БОРИСОВ
(С еврейского)
ПЕРВАЯ ТИШИНА
И была тишина.
Мы могли
на руках её взвесить.
И такая была тишина,
что мы слышали явно:
снова жадные корни
весеннюю влагу сосут.
Было слышно,
как птичья любовь
между ветками дышит.
И звенело молчанье
и билось,
как щука в траве.
И была тишина,
и глаза
узнавали глаза —
человек человека
окликал
на великом земном языке
тишины.
9 мая 1945 г.
Перевод Ю. Левитанского
*
ГУРГЕН БОРЯН
(С армянского)
ЗВЁЗДЫ
И. Сельвинскому
Ночью январскою в стынущей мгле
Резало воздух дыханьем морозным.
Плыл наш корабль к разъярённой земле,
Море шумело и пенилось грозно.
С недругом гневный ведя разговор,
На берегу грохотали снаряды,
К небу безбрежному поднял я взор
Под несмолкаемый гул канонады.
Сердце мое защемило тоской:
Небо сверкало — всё в блещущих звёздах.
Как чаровал этот дальний покой,
Буйство сердец усмирял этот воздух.
Много припомнил я звёздных ночей,
Но никогда ещё так не сияла
Звёздная россыпь мильоном лучей,
Столько их на небе и не бывало!
Мне показалось: в бессонной тоске
Чьи-то глаза меня в путь провожали,
Будто родные мои вдалеке
Сына на подвиг благословляли,
Будто меня окружали друзья,
В жажде победы исполнены силы…
И посмотрел на товарищей я:
Молча глядели они на светила.
О, эти звёзды на тверди ночной
Были глазами отчизны любимой,
В час испытания ею одной
Были обласканы мы и хранимы.
1942
Перевод В. Звягинцевой
ДЕРЕВЬЯ НА УЛИЦЕ АБОВЯНА
Брожу ль в золотистые сумерки я,
Спешу ль, озабоченный, утром рано,-
Со мной разговаривают друзья —
Деревья на улице Абовяна.
Зелёные песни, знакомую речь
Я слышу сквозь бурю моих раздумий,
Хотят ли от грусти меня уберечь,
Звенит ли надежда в их чистом шуме?
Завесу прошедшего я отведу,
И детство вдруг выплывет из тумана,-
Вот здесь мы сажали, как будто в саду,
Деревья на улице Абовяна.
Мы все пионерами были тогда,
Мы шли из предместий, как на кочевье,
Немало вложили мы чувств и труда
В зелёную поросль — в эти деревья.
А после как часто по мостовой
Бродил я влюблённым, с думою жаркой,
Под этой сплошной тенистой листвой,
Что стала любви триумфальной аркой.
Когда уходил я далеко от вас,-
Под гром военного урагана
Я думал: как грустно шумят сейчас
Деревья на улице Абовяна!
Я с поля сраженья победу принёс,
Я видел отчизну в боях непрестанно!
Зелёным костром меня грели в мороз
Деревья на улице Абовяна.
И снова я дома — солдат и певец,
Вот дочка моя, смугла и румяна.
Как рады мы оба — и дочь и отец —
Деревьям на улице Абовяна.
Настанет пора поколеньям иным
Шагать по земле, где брели караваны,
И новой листвою шуршать будут им
Деревья на улице Абовяна.
О, если б смогла моя песня доплыть
До берега будущих дней, не увянув!
Я сердце вложил в эту землю, чтоб жить
Деревьям на улице Абовяна.
1916
Перевод В. Звягинцевой
*
СЕМЁН БОТВИННИК
Я спал в окопе тесном. Предо мной,
Январской озарённое луной,
Блестело поле. Красная ракета
С шипеньем догорала на снегу,
И яростно за перелеском где-то
Орудья ударяли по врагу…
Я спал в окопе тесном…
Снился мне
Чапаев на горячем скакуне
И в лунном свете синие клинки,
И словно крылья — бурка, и по знаку
Летят — почти по воздуху — в атаку
Его кавалерийские полки…
Дыхание совсем другой войны,
Распахнутой, хрустящей тишины…
Внезапно танки с грохотом пошли.
Я встал. Земля ходила и гудела,
И небо, оторвавшись от земли,
На огненных столбах окаменело…
И к вражьим дотам медленно ползли,
Как близнецы, похожие солдаты;
Чернели сбоку голые кусты,
И мир лежал, разбитый на квадраты,
И ставили безусые комбаты
На смятых картах красные кресты.
1943
*
НИКОЛАЙ БРАУН
СИНЕ МОРЕ
Сине море, сине море,
Белый парус, ярый шквал!
С детских лет про сине море
Только в сказках я слыхал.
В тульском поле, на равнине,
В тихих лиственных лесах
Я мечтал об этой сини,
О заморских чудесах.
Если утром луг в тумане
Будто волнами кипит,
Это в море-океане
Чудо-юдо, рыба-кит.
Улетали птицы клином
В край далекий, за моря,
И вставали из пучины
Тридцать три богатыря.
В том краю не знают горя,
В том краю не видят зла.
Пел я песню, как по морю
Лебедь белая плыла.
Сине море, сине море,
Неизвестные края!
За родную землю споря,
В сине море вышел я.
Мне не в сказке волны пели,
Ты теперь не только сон,
Я в морской твоей купели
Боевым огнём крещён.
Надо мной вставал железный
Шквал смертельного огня,
Подо мной кипела бездна,
Синей влагой леденя.
Я подумал: «Нет, не сгину!
Ярость мне дана не зря,-
Выходили ж из пучины
Тридцать три богатыря!»
За родную землю споря,
Я родным тебя назвал,
Сине море, сине море,
Белый парус, ярый шквал!
1943
*
ПЕТРУСЬ БРОВКА
(С белорусского)
НАДЯ-НАДЕЙКА
Плачет в лесу сиротливо жалейка:
— Стихла ты,
смолкла, Надя-Надейка!
Кто ж это думал,
как это сталось?
Чёрная темень в глазах закачалась,
щёки запали,
руки завяли.
— Надя-Надейка,-
плачет жалейка,-
больше рукам твоим
жита не жать,
жита не жать,
снопов не вязать!
Пятую ночь на берёзе у хаты
низко висит она в петле проклятой.
Горюшко-горе сердце сковало:
— Что ж ты, берёзонька, не отстояла?
Жёлтые листья, горькие слёзы
падают, сыплются наземь с берёзы:
— Добрые люди, меня не вините,
лучше под корень берёзу спилите.
Буйные ветры, лютые бури,
по лесу бродит разведчик понурый.
— Хлопче-молодче, смутные очи,
срежь меня, белую, тёмною ночью:
с горем-бедою стоять уж нет мочи!
Помню я смех ваш,
гули-гулянки,
песни-веснянки,
зори-зорянки…
Тёмная туча с запада встала,
танки пришли, земля застонала,
дымом дохнули — чёрной я стала.
Дикой ордою
кинулись с воем,
Надейку убили,
красу загубили.
Полем потоптанным, тёмной дубровой
ходит с винтовкой разведчик суровый:
— Скоро вернусь я
вместе с друзьями;
грянем нежданно,
ударим громами,
выжжем врагов мы железом калёным,
землю очистим, тучи разгоним.
И, окликая:
«Надя-Надейка!» —
песней свободной
зальётся жалейка.
1943
Перевод Д. Осина
ЗЕМЛЯКАМ
Расскажу вам, друзья, и далёким и близким,
Про тоску, что гнездо в моём сердце свила.
Вспоминаются мне перелески под Минском,
Где калина над юностью нашей цвела.
На привале досуг коротая недлинный,
Мы услышим в тот час, когда запад погас,
Как в выси пролетает косяк журавлиный,
Он на родину вести уносит от нас.
Крикнуть хочется вслед: «Журавли, расскажите
Вы родной стороне, что придём мы назад,
Что тропинка нам каждая памятна в жите,
Каждый холм на погосте, где предки лежат!..»
Есть одна у меня с малолетства примета:
Дом мой там, где гудит, словно колокол, бор.
Даже зренье утратив, пройду хоть полсвета
И найду его, как находил до сих пор.
Быть в разлуке мне долго пришлось с ним…
Ну что же!
И теперь мне, как прежде, он дорог и мил.
Слышу — вербы зовут и призывно, пригоже
Луг шумит, где я первый прокос проходил.
Я надежду в душе никогда не утрачу,
Что увижу опять мой родной уголок,
Пруд, в который бросал я венки наудачу,
Речку, где колыхался мой детский челнок.
Боевого поста своего не покину
До тех пор, пока враг не уйдет за предел.
Сын растёт у меня, и обязан я сыну
Всё сполна передать, чем я прежде владел:
Небо родины, звёзд златотканых узоры,
Беспокойные волны широкой Двины,
И поля, и леса, и луга, и озёра,
И криницы, где все наши думы видны,
Материнские песни, с которыми рос я,
Тени ветел, что по ветру падают ниц,
И, как струны, звенящие в поле колосья
В шуме тёплых дождей, в перекличке зарниц.
Верю я, земляки, завладеем мы снова
Всем, что видится нам, словно сон наяву,-
Клён, что вырос под окнами дома родного,
Золотую над нами раскинет листву.
Пусть в разлуке нам тяжко, но мы не заплачем,-
Нет, мы станем громить беспощадней врага,
Чтоб, за ним по следам поспешая горячим,
Нам родные увидеть скорей берега.
Перевяжем кровавые раны на теле,
Смоем пыль и усталость росой ледяной
И с друзьями, пока просыхают шинели,
Ради праздника с чаркой пройдемся одной.
Все приложатся к ней — пехотинцы, танкисты
И старик партизан, смерть встречавший не раз…
Сказ, родившийся тут же, споют цимбалисты,
Сказ о том, как невзгода покинула нас.
1943
Перевод Н. Рыленкова
РАНА
Я солдат-фронтовик,
А война так сурова,
Что я думал порой —
Мне уж больше не жить.
Восемь ран залечил,
В строй вернулся я снова,
Только рану одну
Не могу залечить.
Улеглась бы тоска,
Если б снова напиться
Мне воды той живой,
Что пивал я не раз;
Если б я повидал
Тот чабрец с медуницей
И столетний тот бор,
Что под Минском у нас.
Эту жажду ничем
Утолить не могу я,
Сердце только одною
Лишь думой живет:
«Мне попасть бы скорей
На сторонку родную!..
И громить бы врага,
Пробиваясь вперёд!»
1943
Перевод Н. Ушакова
*
НИКОЛАЙ БУКИН
ПРОЩАЙТЕ, СКАЛИСТЫЕ ГОРЫ
Прощайте, скалистые горы,
На подвиг отчизна зовёт,
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход.
А волны и стонут, и плачут,
И плещут на борт корабля.
Растаял в далёком тумане Рыбачий —
Родимая ваша земля.
Корабль мой упрямо качает
Крутая морская волна,
Поднимет и снова бросает
В кипящую бездну она.
Обратно вернусь я не скоро,
Но хватит для битвы огня.
Я знаю, друзья, что не жить мне без моря,
Как море мертво без меня.
Нелёгкой походкой матросской
Иду я навстречу врагам,
А после с победой геройской
К скалистым вернусь берегам.
Хоть волны и стонут, и плачут,
И плещут на борт корабля,
Но радостно встретит героев Рыбачий —
Родимая наша земля.
1944
*
ЕМЕЛИАН БУКОВ
(С молдавского)
ПОБЕДА
Я ждал тебя, не как влюблённый
Подругу ждёт — придёт ли, нет…
Я ждал тебя, как сад бессонный
Ждёт на заре, чтоб хлынул свет.
Я шёл к тебе, нетерпеливый,
И под собой не чуял ног.
Навстречу полыхали нивы
И месяц заносил клинок.
Мне заступали путь руины
И горе разрывало грудь…
Я шёл к тебе, и путь был длинный,
Но не хотел я отдохнуть.
Пришла, как в небо голубое
Приходит солнышко весной,-
И смолк далёкий грохот боя,
Запели птицы надо мной.
Мне столько слов сказать хотелось!
Но слёзы хлынули из глаз,
Впервые изменила смелость,
И робок был я в этот час.
И столько чувств во мне боролось!..
Я слышал в имени твоем
И детский смех, и женский голос,
И радостных салютов гром.
1946
Перевод С. Map
*
НИНА БЯЛОСИНСКАЯ
А лето
в подмосковном дыме
в июль торопится —
в зенит.
Бушует гроздьями густыми,
дождями пышными звенит.
Девчата из зенитной части,
когда смолкает звук сирен,
выискивают капли счастья —
пятиконечную сирень.
1959
*
