*
ИВАН ВАВИЛИН
(С коми)
Помню: в тайге, у опушки,
Девочка в чащу кричала:
«Сколько до свадьбы, кукушка?»
И кукованье считала.
«Если, кукушка, права ты,
Восемь годков отмелькают, —
А по весне, на девятый,
Свадьбу в деревне сыграют…»
Не на таёжной опушке,
Зверя стреляя пушного,
Голос вещуньи-кукушки
Нынче услышал я снова.
Голос, укрытый листвою
Венских лесов, издалече
Я услыхал после боя
Как-то однажды под вечер.
Я, словно девочка в парме*
Ждал от кукушки ответа:
Скоро ли вражеских армий
Песенка будет допета?
Раз лишь «ку-ку» прозвучало
В зарослях Венского леса.
Запад пылал, но молчала
Листьев зелёных завеса.
Перевод Н. Сидоренко
* Парма — тайга.
*
ВИКТОРАС ВАЛАЙТИС
(С литовского)
ТОВАРИЩАМ
Товарищи, коль в вихре боя
Подкосит жизнь мою свинец,
Не омрачайте глаз тоскою
И боль гоните из сердец.
Вперёд, по вражескому следу,
Вперёд идите все быстрей.
Добыв родной стране победу,
Вы отомстите за друзей.
Когда опять родные сосны
Над вами звонко зашумят.
Скажите им, что в битве грозной
Погиб я честно, как солдат,
За то, чтоб не было на свете
Ни войн, ни крови, ни цепей;
Чтоб приносил весенний ветер
Напевы радости с полей.
Пусть, угнетения не зная,
Цветёт в труде родимый край.
Пусть пахарь, землю засевая,
Пожнёт для счастья урожай.
Пускай растут свободно люди,
И любят родину свою,
И защищают правду грудью,
Как защищали мы в бою!
1943
Перевод П. Железнова
МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ
Сквозь горький дым пороховой,
Сквозь минный чад, снарядный вой,
О родина, к тебе стремимся,
Мечтаем свидеться с тобой,
Обнять тебя, тебе сказать:
Мой край, свободен ты!
Пусть птицы запоют опять
У Немана, Венты,
И у Нерис — родной реки,
Там, где, бывало, старики
О пращурах вели рассказ былинный,
О витязях, о доблести старинной,
О том, как в бой герои шли
И как стояли за свободу
И честь своей земли,
Как крестоносцы смерть себе нашли
И были биты вражьи легионы
У Грюнвальда, Тракая, Велюоны.
О родина, к тебе стремимся мы,
Как рвутся вдаль весенние потоки.
Как солнце, вставши на востоке,
Разит лучом завесу тьмы —
Так пламенем борьбы
Развеем рабства мрак кромешный.
И скоро жаворонок вешний
Поздравит вольные сады.
Освобождённые опять проснутся реки,
Умчатся в море льды,
Расплавятся снега,
И волны расцелуют берега,
Уже свободные навеки.
И вновь начнёт кукушка куковать.
Счастливой станешь ты, отчизна-мать.
О родина, к тебе стремимся мы,
Как дети в отчий дом,
Чтоб снова на лице твоём
Улыбка радости сияла,
Как в тот великий год,
Когда, свободна от невзгод,
Ты с алым знаменем стояла,
Когда в советскую семью
Вошёл и наш народ,-
Такой тебя хотим увидеть снова,
Под сенью знамени родного,
Зовущего вперёд.
1943
Перевод Д. Самойлова
Викторас Валайтис погиб на фронте в 1943 году.
*
КОНСТАНТИН ВАНШЕНКИН
Земли потрескавшейся корка.
Война. Далекие года…
Мой друг мне крикнул: — Есть
махорка?
А я ему: — Иди сюда!..
И мы стояли у кювета,
Благословляя свой привал,
И он уже достал газету,
А я махорку доставал.
Слепил цигарку я прилежно
И чиркнул спичкой раз и два.
А он сказал мне безмятежно:
— Ты сам прикуривай сперва…
От ветра заслонясь умело,
Я отступил на шаг всего,
Но пуля, что в меня летела,
Попала в друга моего.
И он качнулся как-то зыбко,
Упал, просыпав весь табак,
И виноватая улыбка
Застыла на его губах.
И я не мог улыбку эту
Забыть в походе и в бою
И как шагали вдоль кювета
Мы с ним у жизни на краю.
Жара плыла, метель свистела,
А я забыть не мог того,
Как пуля, что в меня летела,
Попала в друга моего…
1952
Под взглядом многих скорбных глаз,
Усталый, ветром опалённый,
Я шёл как будто напоказ
По деревушке отдалённой.
Я на плечах своих волок
Противогаз, винтовку, скатку.
При каждом шаге котелок
Надсадно бился о лопатку.
Я шёл у мира на виду —
Мир ждал в молчанье напряжённом:
Куда сверну? К кому зайду?
Что сообщу солдатским жёнам?
Пусть на рассвете я продрог,
Ночуя где-нибудь в кювете,
Что из того! Я был пророк,
Который может всё на свете.
Я знал доподлинно почти,
Кто цел ещё, а с кем иное,
И незнакомые в пути
Уже здоровались со мною.
А возле крайнего плетня,
Где полевых дорог начало,
Там тоже, глядя на меня,
В тревоге женщина стояла.
К ней обратился на ходу
По-деловому, торопливо:
— Так на Егоркино пройду?
— Пройдете,- вздрогнула.- Счастливо.
Поспешно поблагодарил,
Пустился — сроки торопили…
— Ну что? Ну что он говорил?-
Её сейчас же обступили.
1966
*
СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВ
ПОЛЕ РУССКОЙ СЛАВЫ
Медленно и бережно ступая,
мы идём под небом голубым,
в полевых ромашках утопая,
вежливо дорогу уступая
синим колокольчикам степным.
Любо здесь увидеть стаи птичьи
и не видеть дым пороховой.
Вот оно во всем своём величье,
поле нашей славы боевой.
Вот оно простёрлось перед нами.
Встань к нему, родимому, лицом,
полюбуйся пышными цветами,
политыми кровью и свинцом.
Всё, что было выжжено и смято,
заново оделось в зеленя.
Но хранит земля
торжественно и свято
страшный стон железа и огня.
Кажется, пригнись к земле холодной,
чутким ухом ближе припади —
и услышишь звук трубы походной
у пригорка тихого в груди.
Это здесь, под хмурым небом бранным,
шёл туляк на смертный бой с врагом,
пробивая путь четырёхгранным
кованым карающим штыком.
Это здесь в неистовом разгоне
на роскошных сёдлах расписных
в бой несли каурой масти кони
забубённых всадников донских.
Это здесь, на голубом просторе,
на виду у меркнущей зари
разливали огненное море
яростные наши пушкари.
Это здесь, на этом самом месте,
не ходивший к страху на поклон,
испытав всю жгучесть нашей мести,
содрогнулся сам Наполеон.
Поле брани! Поле русской славы!
Это здесь, черней горелых пней,
полегли фашистские оравы
под огнём советских батарей.
Русский воин!
Разве ты в неволе
можешь быть, пока ты сердцем жив?
Разве ты минуешь это поле,
гордой головы не обнажив?
Разве вдохновенно и сурово
слово клятвы вслух не повторишь?
Разве боевое это слово
в славные дела не воплотишь?
Где б ты ни был, честный русский воин,
помни: о тебе гремит молва.
Будь всегда носить в крови достоин
гневный жар великого родства.
Бейся в схватках равных и неравных
до конца! Плати врагу сполна!
Помни, что ты правнук и праправнук
доблестных солдат Бородина.
1942
ЗЕМЛЯКАМ-СИБИРЯКАМ
Я вас славлю за геройство,
за уменье воевать,
за решительное свойство
никогда не унывать;
за обычай рвать с размаха
вьюги огненной кольцо
и всегда глядеть без страха
смерти бешеной в лицо;
за любовь к своей винтовке,
за привычку к зимовью,
за ухватку, за сноровку,
за находчивость в бою;
за искусство видеть зверя
в глубине лесных берлог,
за уменье твёрдо верить
в свой охотничий зарок;
за упрямый норов ловчий,
перешедший в мастерство,
за особый говор певчий
с ударением на «о».
Я вас славлю за единство,
за пленительный, простой,
братский дух гостеприимства,
за характер золотой;
за выносливость, которой
нет преград и нет застав,
за могучий рост матёрый,
за крутой гвардейский нрав;
за испытанный, таёжный,
с детства выверенный слух,
за хозяйственный, надёжный
ум, который лучше двух.
Славя вас и воспевая,
я горжусь, что у меня
есть такая боевая
знаменитая родня!
1942
*
АНАТОЛИЙ ВЕЛЮГИН
(С белорусского)
СМОЛЕНСК
Сосновый малахит,
Заря, как жар костра.
Славян могучий щит
На берегу Днепра.
Он слышал ратный звон,
Не раз встречал врагов.
Бежал Наполеон
Прочь от его снегов.
Он — страж родной земли.
Века стоять стене,
За башнями, вдали,
Шуметь Березине.
1943
Перевод Я. Хелемского
ПАРТИЗАНСКАЯ ПУШКА
В суровой тишине музея
Натертый блещет, словно лёд, паркет.
Иссеченный осколками, ржавеет
Засохшей кровью тёмною лафет.
То пушка партизан Козлова.
Замок добыли на озёрном дне.
На пушке имя рядового,
Что пал под Брестом первым на войне.
Собрали пушку землеробы,
И в январе ударили грома.
Решили Копыль и Старобин:
На выручку пришла Москва сама!
И снится ей теперь, в музее,
Пожар лесной, Козлова санный рейд.
…Но небо от ракет светлеет,
Гремит салют армейских батарей.
И, гильзы подбирая, дети
На улицах щебечут, как стрижи.
Средь зала пушка на паркете
В огне ракет от зависти дрожит.
Разбитою стальною грудью
Вновь, кажется, она вздохнёт,
И гром
друзей её разбудит,
Что спят среди полей, озёр, лесов, болот.
1945
Перевод Е. Винокурова
*
АНТАТАС ВЕНЦЛОВА
(С литовского)
НА ВОЛГЕ
Слышно в каюте, как дышит огромная Волга,
Звёзды погасли над нами — одна за другой.
Ветер притих на рассвете, усталый и волглый.
Слышится: ранняя птица кричит за рекой.
Гость из далёких краёв на реке этой светлой,
Долго смотрю я на волжской волны синеву.
Как стосковался по родине я и по ветру!
Хочется мне, чтоб летел этот ветер в Литву…
Снова я слышу загубленных братьев стенанья,
Хоть далеки до родимой Литвы расстоянья…
В голосе чайки мне слышится отзвук мольбы.
Всюду туманов развешаны сизые сети.
Волга! Ты морем широким встаёшь на рассвете
Песня народа и образ народной борьбы.
1942
Перевод Л. Озерова
*
АРОН ВЕРГЕЛИС
(С еврейского)
ОСЕДЛАТЬ ДОРОГУ
Мой ординарец не поймёт, что значит оседлать дорогу.
Алтайский пахарь, он седлал колхозного коня.
— Да под какое же седло?..- бормочет он с упрёком.
А ветераны говорят: — Да под седло огня!
Угрюмо смотрит мой солдат в хохочущие лица.
Задумывается. Глядит с обидой на меня.
— Ну, как дорогу оседлать? Она не кобылица.
И как дороге на бока навесить стремена?
Я улыбаюсь, я хочу утешить ординарца.
(Что ж, этот парень молодой мне ближе, чем родня…)
— Еще минута,- говорю,- и сможешь разобраться,
Что означает оседлать, накрыть седлом огня!
К дороге скрытно подползём и бросимся в атаку,
И зануздаем мы её, и шпорами в бока
Ударим, чтобы не рвалась и не тряслась со страху,-
И вот на этом рубеже удержим мы врага.
1942
Перевод В. Корнилова
*
ЕЛЕНА ВЕЧТОМОВА
ДЕТИ
Все это называется — блокада.
И детский плач в разломанном гнезде…
Детей не надо в городе, не надо,
Ведь родина согреет их везде.
Детей не надо в городе военном,
Боец не должен сберегать паёк,
Нести домой. Не смеет неизменно
Его преследовать ребячий голосок.
И в свисте пуль, и в завыванье бомбы
Нельзя нам слышать детских ножек бег.
Бомбоубежищ катакомбы
Не детям бы запоминать навек.
Они вернутся в дом.
Их страх не нужен.
Мы защитим, мы сбережём их дом.
Мать будет матерью.
И муж вернётся мужем.
И дети будут здесь.
Но не сейчас. Потом.
1942
Ленинград
*
СЕРГЕЙ ВИКУЛОВ
БАЛЛАДА О ХЛЕБЕ
Я помню: мы вышли из боя
в разгар невесёлой поры,
когда переспевшие, стоя,
ломались хлеба от жары.
Ни облака в небе, ни тучи…
Не чая попасть на гумно,
слезой из-под брови колючей
стекало на землю зерно.
Солома сгибала колени,
как странник, уставший в пути..
В Ивановке — местном селенье —
Иванов — шаром покати!
Авдотьи кругом да Орины,
короче — солдатки одни.
И видим: ещё половины
хлебов не убрали они.
Уставшие —
шли не с парада,-
не спавшие целую ночь,
мы всё же решили, что надо
хоть чуточку бабам помочь.
И тут же, по форме солдаты,
душой же всё те ж мужики,
мы сбросили пыльные скатки,
составили в козла штыки.
И в рост — во весь рост! —
не сражаться
пошли,- нетерпеньем горя,
пошли со снопами брататься,
в объятья их по три беря.
Мы вверх их вздымали, упрямы.
И запах соломы ржаной
вдыхали, хмелея, ноздрями
на поле, бок о бок с войной.
И диву давались:
когда-то,
ещё не начав воевать,
от этакой вот благодати
мы даже могли уставать…
Сейчас же всё боле да боле
просила работы душа.
И мы продвигались по полю,
суслонам чубы вороша.
Мы пели б — наверное, пели б,-
работу беря на «ура»,
когда бы ребят не жалели,
схороненных нами вчера.
Им было бы так же вот любо,
как нам, наработаться всласть,
и сбросить пилотки, и чубом
к снопам золотистым припасть.
Вдохнуть неостывшего зноя
и вспомнить на миг в тишине
родимое поле ржаное,
и, может, забыть о войне.
Забыть, что фашист наседает,
забыть, что у края жнивья
винтовка тебя ожидает,
а вовсе не жёнка твоя.
Но было забыть невозможно.
Платки приспустивши до глаз,
тоскливо, печально, тревожно
глядели солдатки на нас.
Им виделась жатва иная…
Они из-под пыльных платков
глядели на вас, вспоминая,
конечно, своих мужиков.
Глядели, участью не рады,
глядели, на речи скупы…
И мы ощущали их взгляды,
таская в охапках снопы.
Ломили упрямо работу,
носились, не чувствуя ног,
седьмым умывалися потом,
быть может, в остатний разок.
И слепли от этого пота…
И очень боялись — вот-вот
раздастся суровое:
«Рота-а!» —
и все, словно сон, оборвет…
*
ЛЕОНИД ВИЛКОМИР
Мы победим. Мои — слова,
Моя — над миром синева,
Мои — деревья и кусты,
Мои — сомненья и мечты.
Пусть на дыбы встаёт земля.
Вопит, и злобствует, и гонит —
Меня к своим ногам не склонит,
Как в бурю — мачты корабля.
Я буду жить, как я хочу:
Свободной птицею взлечу,
Глазам открою высоту,
В ногах травою прорасту,
В пустынях разольюсь водой,
В морях затрепещу звездой,
В горах дорогой пробегу.
Я — человек, я — все могу!
1941
19 июля 1942 года в районе Новочеркасска был сбит самолет, на котором Л. Вилкомир выполнял обязанности стрелка-радиста.
*
ЕВГЕНИЙ ВИНОКУРОВ
МОСКВИЧИ
В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Серёжка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.
А где-то в людном мире
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.
Свет лампы воспалённой
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.
Друзьям не встать. В округе
Без них идёт кино,
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.
Пылает свод бездонный.
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.
1953
ЧЁРНЫЙ ХЛЕБ
Я помню хлеб. Он чёрен был и липок —
Ржаной муки был грубоват помол.
Но расплывались лица от улыбок,
Когда буханку ставили на стол.
Военный хлеб. Он к щам годился постным.
Раскрошенный, он был неплох с кваском.
Он вяз в зубах, приклеивался к деснам.
Его мы отдирали языком.
Он кислым был,-
ведь был он с отрубями!
Не поручусь, что был без лебеды.
И все ж с ладони жадными губами
Я крошки подбирал после еды.
Я неизменно с острым интересом
И с сердцем замирающим следил
За грозным, хладнокровным хлеборезов
Он резал хлеб!
Он чёрный хлеб делил!
Я восторгался им, прямым и честным.
Он резал грубо, властно, без затей,
Горелой коркой,
как в угле древесном,
Испачкавшись почти что до локтей.
На нём рубаха взмокла холстяная,
Он был велик в восторге трудовом.
Он резал хлеб,
усталости не зная,
Лица не вытирая рукавом!
1955
*
ПЛАТОН ВОРОНЬКО
(С украинского)
ПОХОДНАЯ
Из Путивля раным-рано,
С солнечным восходом,
Ковпаковцы-партизаны
Двинулись походом.
Дед Ковпак сказал:
— Прощайте!
Путь лежит к победам.
Если сгинем — не рыдайте,
Выезжайте следом.
Добывайте ружья сами…-
И умчался к строю.
Пыль клубится над лесами,
Где идут герои.
Загрустила Ярославна,
Мрак тоской нахлынул:
На Карпаты парень славный
Ушёл, да и сгинул.
Нет, не сгинул! Через горы
В тыл врагам выходит —
В галицийские просторы
Партизан выводит.
Возвратится в край орлиный
До твоей он хаты,
Как под самым под Берлином
Уничтожит ката.
1943
Перевод И. Авраменко
ПАРТИЗАНСКАЯ МАТЬ
Когда из Сумщины к нам на Карпаты
Она пришла, тревожась за сынка,
Он, партизан, приземистый, кирпатый,
Привёл старушку к штабу Ковпака.
Она обед варила нам в обозе
И всех звала сынами: «Ну, сыны,
Садитесь похлебайте, как в колхозе,
Давай, Мишко, заштопаю штаны».
Она всегда рыдала горько, слёзно
Над свежею могилою в кустах
И в тихий лагерь возвращалась поздно,
Скрывая боль в заплаканных глазах.
И вот её могила под горою…
Она была убита у леска…
За мать свою, всегда готовы к бою,
Идут в огонь отряды Ковпака.
1943
Перевод Вс. Рождественского
Я ТОТ, КТО РВАЛ ПЛОТИНЫ
Той, що греблi рве.
Леся Украинка
Да, я плотины рвал,
Я не скрывался в скалах,
Когда дубы валились под грозой.
Лесная чаща надо мной склоняла
Густые ветви; жёлтою листвой
Укрытый, я лежал под партизанским кровом,
И кровь текла по капле сквозь бинты,
И лесовик склонялся седобровый
И спрашивал:
«Ты все взорвал мосты?» —
«Да, все».
Я помню, надо мною
Сидела Мавка в сумраке ночном,
Укрытая туманной пеленою,
С походным карабином за плечом.
Она, вздыхая, пела до рассвета:
«А почему не спрашивать об этом?»
Вон роза наклонилась, вопрошая:
«Что, хороша я?»
А ясень шепчет ей, качая ветви:
«Нет краше в свете».
«Да, нет краше в свете!
Спаси меня,
Ведь там, над синим Прутом,
Я не успел ещё мосты взорвать.
По ним ползут, прожорливы и люты,
Враги, как змеи».
«Я могу достать
Жив-гай-траву, и смерть она отгонит!»
И принесла, обегав все луга.
И полетели фермы, ланжероны,
Обрушась на крутые берега?
И только эхо грозно хохотало.
Да, я плотины рвал,
Я не скрывался в скалах.
1946
Перевод М. Комиссаровой
*
САМЕД ВУРГУН
(С азербайджанского)
ВСТРЕЧА С МОСКВОЙ
Восемь месяцев я не видал тебя.
Смертоносный к тебе приближался шквал.
Он подкатывал к сердцу — гремя, слепя…
Я тебя никогда не позабывал.
С ночью звёздной твоей, с ясным днём твоим
В годы юные был неразлучен я.
Светлолицая, взор твой неомрачим,
Улыбающаяся мечта моя!
Вот и свиделись, и отошла тоска,
И томящего одиночества нет.
Как манил мое сердце издалека
Твой единственный, вечный, счастливый свет.
И любимые улицы вижу вновь.
Как ты юн, древний город, и как хорош,
Наша мысль и душа, наша плоть и кровь,
Вдохновенный, как ты горячо живёшь!
Я встречаю моих дорогих друзей,
Обнимаемся крепко и руки жмём,
Лица наши суровей, слова скупей,
Но сердца зажжены боевым огнём.
Зданья, гордо касающиеся туч,
Величавы, как грозное торжество,
Под ударами молний стоял могуч
Вечный город, бесстрашны люди его.
Вижу Красную площадь и свет земли —
Древний Кремль: он — как сказочный великан!
Здесь пройдут поколенья, как прежде шли,-
К сердцу солнца стремящийся караван.
Здесь великого Ленина мавзолей,
Здесь бессмертная сила затаена.
И в лучах её солнечных всё светлей
Человечества радостная весна.
Но сейчас выслал в битву снега и мрак
Верный русский мороз — наш надёжный друг.
Как лютует он нынче! И знает враг —
Нет спасенья ему от штыков и вьюг.
Вижу девушку… Облик знакомый! В нём
Я Татьяну Ларину вновь узнаю.
Как она изменилась! Каким огнём
Эти дни озаряли её в бою!
Свет высокой души неизменен в ней,
Но мечтается ей человек иной,
Человек наших ясных и грозных дней —
Он в шинели, с винтовкою за спиной.
Грозен бронзовый Пушкин в метельной мгле.
Он спокоен, под вьюгами поседев.
Вольнокрылый орёл на крутой скале —
Чутко слушает он буревой напев.
И внимает поэту его страна.
Неразрывных созвучий вольный полёт
Достигает до звёзд, до морского дна,
Движет горы и сердце людское жжёт.
Затихает вдали громовой раскат.
И как радостно людям поверить вновь,
Что в борьбе с тёмной злобою победят
Разум, истина, мужество и любовь!
1942
Перевод М. Петровых
ПАРТИЗАНУ БАБАШУ
Пусть эта весть издалека словами точными бедна —
Нет расстояний для любви… Мы — кровь одна и плоть одна!
Ты партизан — передают; снега глухие твой приют,
Дыханьем жарким этот снег ты растопил — передают…
Ты Белоруссии-сестре спешил помочь издалека:
О, пусть ей счастье принесёт Востока братская рука!
Там вьюги, холод — я слыхал — заиндевелый край лесной,
Твоя подушка и постель — земля да камень под сосной…
Штыком, ногтями — я слыхал — ты прорываешь толщу тьмы,
И светятся твои глаза сквозь полночь западной зимы…
Когда отряд усталый спит и ночь как будто бы тиха,
Когда чуть слышен хвои звон и слабое дыханье мха,-
Угадываешь в тишине, где спят спокойные снега,
Звериный крадущийся шаг и тайный замысел врага,
Его петлистые следы прочитываешь на полях,-
И сводит хищника с ума преследованья вечный страх!
Ты целишься не торопясь, таясь, не вздрагиваешь ты…
Тебе на плечи добрый снег ложится тихо, как цветы…
Твоей папахи завитки мороз в сосульки обратил,
И небо искрится всю ночь игрой негреющих светил;
Сковало щёки и уста мороза колкое стекло,
Но слово «родина» в устах как майский полдень расцвело!
Теперь ты снежным вьюгам брат; бурана леденящий вал,
Коль не сумел тебя сломить,- богатырём тебя признал!
Вдруг слышу, кажется, тебя: «Кровь Кёр-Оглы не мёрзнет, брат!»
Я отвечаю: «Счастлив тот, кто честью смолоду богат!»
Я слышу снова: «Клындж мисри* сшибает головы врагов,
Тела валяются вдали от покатившихся голов…»
«Ты — муж и воин,- я шепчу,- живым останешься в огне».
«Пусть наши сёстры,- шепчешь ты,- цветут в родимой стороне».
«Отчизны тёплый ветерок,- хочу сказать,- к тебе летит
И пальцы твёрдые твои целует, о родной игит!»
Твой слышу зов: «Азербайджан, вставай, всех воинов собрав!»
Я отзываюсь: «Не лежат — стоят от века горы Каф!»
Ты говоришь: «Когда в лесу, настроив радио, лежу,
Мне слышен родины напев, я за руку её держу…»
«Народа сердце, говорю, в твоей груди живёт теперь!
Хлеб-соль, которыми клялись, мы не унизим, брат, поверь!»
Я сердцем слушаю тебя, ты сердцем слушаешь меня,
И мыслей молнии летят во мраке стрелами огня!..
Ждала известий о тебе, терпела стойко до поры,
Молчала знающая жизнь старуха мать Тамам-гары.
Теперь, по радио узнав — о славе сына говорят,-
Седая в старом сундуке находит свадебный наряд…
Одежду юности надев, сидит,- и в доме тишина…
И книгу памяти своей читает медленно она,
И в книге памяти цветут картины прошлого… На них,
О сын, о взрослый богатырь,- сиянье детских дней твоих.
Гордится, радуется мать, что вырос сын богатырём,
И страха нет в её душе: ты неразлучно с ней вдвоём.
Я твёрдо знаю — у любви таинственная сила есть:
Ты к нам вернёшься, милый брат, и принесёшь победы весть!
Не ты ль, далёкий партизан, творишь историю? Не ты ль
Во имя солнца клятву дал зло обратить в золу и в пыль?
И звёзды — зёрна бытия — тебе сопутствуют в бою:
Они всем сердцем за тебя и держат сторону твою!
От плоти Солнца — плоть Земли,- и, Землю милую любя,
Большое Солнце, верь, мой брат, всем светлым
сердцем за тебя!
* Клындж мисри — легендарный меч богатыря Кёр-Оглы.
1944
Перевод А. Адалис
*
ЛЕОНИД ВЫШЕСЛАВСКИЙ
ВСТУПАЕМ В НЕМЕЦКОЕ СЕЛО
Плющом от света отгорожены,
стоят дома старинной моды:
они из карт как будто сложены —
из красных карт одной колоды.
Я на село смотрю и думаю:
здесь, может, тот фашист родился,
с которым я в бою под Уманью
за смерть ребёнка расплатился…
Ко мне рука за хлебом тянется,
и женщина с голодным взглядом
не устает шептать и кланяться…
Я не могу её — прикладом!
Пускай борьба до бесконечности
мне злом испытывает душу —
нигде закона человечности
в борьбе за правду не нарушу.
Детей не брошу ради мщения
в дыру колодезя сырую…
Не потому ль в конце сражения
я здесь победу торжествую?!
1945
Судеты
*
САМУИЛ ГАЛКИН
(С еврейского)
ЗАПЛАТИТ ВРАГ
Нет, бомбами не будет мир убит.
Не сжечь огнем Москву — мой вечный город.
Здесь каждый переулок кровно дорог,
Здесь каждый камень нам принадлежит.
За каждый дом, израненный войной,
Заплатит враг стократною ценой!
Не только тот, кто эти стены клал,
Строителя столицы носит званье.
А разве я не строил эти зданья,
Когда Москву всем сердцем воспевал,
Как тот, кто свет ей дал, кто хлеб ей пек,
Кто в землю у её твердыни лег…
1941
Перевод Л. Гинзбурга
ЗИМА 1942 ГОДА
Она войдёт навеки в каждый камень,
Оставит след беды и стужи злой.
Изгнать её не сможет даже пламень
Дневного солнца, раскалённый зной.
Она сквозь шторы чёрные, глухие
Ворвётся в затемнённые дома,
Проникнет в кровь и плоть, в сердца людские
Неистовая, лютая зима.
Окончится скитаний горьких время,
И с малыми детьми большие семьи
В свои дома вернутся. Но порой
Былое промелькнёт почти незримо
В случайном слове иль в глазах любимой,
И вдруг пахнёт военною зимой.
Счастливцы из грядущих поколений
Не будут помнить стужи и лишений,
Но, оглянувшись через много лет,
Увидят стену с трещиной на камне,
Рубец глубокий, знак страданий давних,
Зимы далёкой неизбывный след.
1942
Перевод Я. Хелемского
*
ЦЭДЭН ГАЛСАНОВ
(С бурятского)
МОГИЛА ГЕРОЯ
В украинской земле, за широким Днепром,
Где песок серебрится, как жесть,
Поднимается берег высоким бугром,-
Там могила солдатская есть.
В этой скромной могиле с почётом зарыт
Пехотинец, гвардейский солдат.
В украинской земле беспробудно он спит,
Мой земляк, селенгинец-бурят.
Он прорвался на западный берег Днепра,
На дорогу великих побед,
И упал у песчаной вершины бугра,
Оборвав окровавленный след.
А товарищ его подобрал автомат
И в Берлин с ним, и в Дальний входил:
Русский друг, фронтовой сослуживец-солдат
О товарище память хранил.
В запорожских степях спит теперь мой земляк,
Верный сын забайкальских степей.
На могиле его пламенеющий мак
Жжёт огни для его сыновей.
Днепрогэс близ могилы солдата встаёт,
Словно памятник славы страны,
У которой защитник — бессмертный народ,
У которой бессмертны сыны.
1945
Перевод А. Ольхона
*
РАСУЛ ГAMЗАТОВ
(С аварского)
Говорят, что посмертно
Тела наши станут землёю.
Я поверить готов
В немудрёную эту молву.
Пусть я стану частицей
Земли, отвоёванной с бою,
Той земли, на которой
Сейчас я всем сердцем живу.
1943
Перевод Я. Козловского
ТЁЗКЕ МОЕГО БРАТА
Герою Советского Союза
Магомеду Гамзатову
Дорогой мой товарищ, земляк и герой,
Я не знаю тебя,
Но приветствовать рад.
Вот прошёл уже год и проходит второй,
Как погиб на войне мой единственный брат.
Мне обидно,
Что мало он видел дорог,
Что ещё не успел орденов заслужить:
Грудь героя,
Где им полагается быть,
В самом первом сраженье осколок прожёг.
Брат был молод и весел, как горный ручей.
Где ж теперь он лежит, неподвижен и нем?
Нет, не высушить слёз материнских очей
И отца моего не утешить ничем.
Но сегодня про подвиг твой
Слух к нам пришёл,
И тогда, в первый раз за нерадостный срок,
Мать сменила свой чёрный печальный платок,
И отец будто заново сына нашёл.
Магомед,
Не встречались мы, но всё равно
Я тебя словно брата люблю своего,
Не за то, что у вас
С братом имя одно,
А за то,
Что убил ты убийцу его.
1945
Перевод Я. Гребнева
ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ
«Скажи мне, товарищ,
В какой это год
Донец переплыл ты и спас пулемёт?»
«Всего не упомнишь,
Чудной человек,
Немало пришлось мне форсировать рек».
«Скажи мне, товарищ,
Про доблесть свою,
Когда ты был ранен в жестоком бою?»
Он скажет лениво:
«Ответить бы рад,
Да всех своих ран не упомнит солдат».
«Скажи мне, товарищ,
Ты вспомнишь иль нет,
Когда получил ты партийный билет?»
И он назовёт и тот день и тот час:
Такое бывает всего только раз.
1946
Перевод Н. Гребнева
*
АШОТ ГАРНАКЕРЬЯН
РОССИЯ
И в радостный день и в печальный
С тобою я связан судьбой.
Тебе я не родственник дальний,
Россия, а сын твой родной.
Не только цветы на поляне,
Но даже степной полынок
Мне снился в полночном тумане
Среди чужедальних дорог.
Любви этой знойная сила
И мне, армянину, дана,
Она меня в бурю носила,
Лишала покоя и сна.
Пусть нет во мне крови славянской,
От русского чем отличим?
Лишь взгляд моих глаз азиатских
Загадочным блеском томим,
Лишь смуглая матовость кожи
Напомнит моим друзьям,
Что я не родился в Поволжье,
Не бегал по тульским полям.
Не слушал в Диканьке я сказки
О ведьмах при свете луны,
Что предки мои у Аракса,
В предгорьях, пасли табуны.
Но северный снег, и метели,
И Пушкина гордый язык
С младенческих лет, с колыбели,
Считать я родными привык.
И, голосу совести внемля,
Солдатской дорогой идя,
Сражался за русскую землю,
По-русски себя не щадя.
*
РАЖДЕН ГВЕТАДЗЕ
(С грузинского)
ПАВШЕМУ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ ШАЛАМБЕРИДЗЕ
Я не видел тебя — и втрое,
Втрое горше потом это выстрадал.
Но возможность узнать героя
Мне твой громкий, предсмертный выстрел дал.
Будто сердца заветное слово
Произнес ты, львёнок воинственный.
Вспоминаю тебя, как родного,
Словно сын мой ты был единственный.
Ведь и сын мой — на фронте тоже,
Ты мог быть его однополчанином,
Боевым его другом… Быть может,
За тобой он ухаживал, раненым.
И когда ты пал в том сраженье,
Может быть, как песнь материнская,
Прозвучало тебе в утешенье
Наше сладкое слово грузинское.
И хотел ты опять наше знамя
В бой нести, словно факел огненный,
И увидеть своими глазами,
Что враги разбиты, отогнаны.
Беззаветно своей отчизне
Отдал кровь ты полною мерою,
До последнего выдоха жизни
В нашу силу победную веруя.
И покуда, как говорится,
Все живое солнцу дано блюсти,
Будет в Грузии Шаламберидзе
Вечным символом воинской доблести.
1942
Перевод Л. Пеньковского
*
МИРЗА ГЕЛОВАНИ
(С грузинского)
ПРОСТИТЕ
Меня умчала тряская теплушка,
А вы вдали остались на заре…
Но помню я печальную улыбку
И волосы, что листья в сентябре.
Я обещал, что возвращусь,
Что с фронта
Меня вернёт к вам
Глаз печальных власть,
Но эти дни осенние,
как воры,
Ту клятву собираются украсть.
И если сердце встретит пулю вражью
И упаду вперёд я, как бежал,
Уж вы меня простите,
да, простите,
Что не пришел и слова не сдержал.
1942
Перевод Ю. Полухина
КЛЯТВА
Картли милая! В смятенном
Мире, грозном и бессонном,
Алым знаменем священным
И девятиглазым солнцем
Я клянусь. И этим статным
Древом, на костях стоящим.
И спасительным остатком
Спирта в котелке бренчащем.
Я клянусь землёй, где гряды
Гор над облачной грядою,
Ржавым сердцем Шавнабады,
Этой строчкой молодою
Я клянусь. Не быть мне сваном,
Никогда не петь мне «Лиле»,
Если силой иль обманом
Враг хотя бы горстку пыли
На земле моей присвоит.
За неё вступая в сечу,
Я, клянусь, как древний воин,
Встречу смерть — улыбкой встречу.
Пасть — так пасть не на колени
И подняться на закате,-
Так не первый, не последний
Тост за родину, за Картли!
Перевод Ю. Ряшенцева
Мирза Геловани погиб на фронте в 1944 году в Белоруссии.
*
КОСТЬ ГЕРАСИМЕНКО
(С украинского)
ИЗ ФРОНТОВОГО БЛОКНОТА
Iдiть, думи, на Вкраїну.
Т. Шевченко
Батареи всю ночь грохотали,
А когда занялась заря,
Мы раскрыли и перечитали
Милый сердцу том «Кобзаря».
Фронтовые будни суровы.
Нежность… Некогда думать о ней,
Но Тарасово светлое слово
Ощущаешь сквозь бурю дней.
Прочитаешь — и вот приснится:
Жито, поле, над полем зной…
Иль весеннее марево, птицы
Возвращаются в край родной…
О земля моя, не пристало
Нам о тихих тропах мечтать,
Но меня ты заколдовала,
И теперь не могу я спать.
Только б встретить тебя, как друга,
Вновь к тебе, дорогая, прийти,-
Там, где свищут буран и вьюга,
Вечный след Кобзаря найти.
Только знать бы, что здесь, у тына,
Молодая вишня цвела,
Что Шевченкова Катерина
Здесь когда-то молча брела.
Тополь стройный обнять бы в поле
И сказать, что каждый из нас
Не изменит священной воле,
Для которой страдал Тарас.
Край родимый, хоть ветром синим
Из далёкой земли повей:
Ты под немцем не сгорбил спину,
Ты встаёшь всей силой своей!
И Холодный Яр оживает,
На врага ополчась, как встарь,
Из концлагеря убегает
Непокорный слепой кобзарь.
Он заходит в каждую хату,
Он приносит привет от нас:
«Подымайтесь, близка расплата!
Бейте недруга, в добрый час!»
И о землю гремят оковы,
И сквозь пламя, за рядом ряд,
Партизаны выходят снова —
Это факелы их горят.
Батареи гремят, негодуя…
Край родимый, с прижатым к груди
«Кобзарем» вновь к тебе иду я,
С гордым словом родимым. Жди!..
1941
Перевод Л. Озерова
Кость Герасименко участвовал в боях на Южном фронте. В сентябре 1942 года был смертельно ранен и вскоре скончался.
*
ЛЮДАС ГИРА
(С литовского)
ДУЮТ ВЕТРЫ ОТ УРАЛА
Клонятся седые ивы
В шорохе листвы,
Песня плачет сиротливо
О сынах Литвы.
В зелени весенней снова
Ивам зацвести,
Ни один боец суровый
Не свернёт с пути.
Дуют ветры от Урала
И снега метут,
Мщения пора настала,-
Мстители идут!
Громче песни зазвучали,
К западу идем,-
Там любимые в печали,
Там отцовский дом.
В ожиданье проглядела
Матушка глаза.
Там творится злое дело,
Буйствует гроза.
В городах ли, в поле чистом,
Всюду, где найдем,
Рассчитаемся с фашистом
За родимый дом,
За отважного героя —
Павшего бойца.
Перебьем фашистов втрое,
Закалив сердца!
Мимо — сёла и местечки,
Пашен полоса,
Зазвенят, запляшут речки,
Зашумят леса.
Хоть ещё огонь бушует,
Будут рады нам:
Радость мы несём большую
Близким и друзьям.
У смоленских белых башен
С первого холма
Словно ветром нам помашет
Родина сама.
Мимо Минска, мимо, мимо
Выжженных полей!
Мы уловим запах дыма
Родины своей.
Мы фашистскую крапиву
Скосим в добрый час.
Воли ждут нетерпеливо
На Литве у нас!
Вражьи силы ослабели,
Дрогнули кругом.
Недалёко нам до цели,
Справимся с врагом!
Не откажемся от мести
Палачам своим,
Это дело нашей чести,
Грозный суд свершим!
И предателям-иудам
Не уйти от нас.
Беспощадны с ними будем
В справедливый час!
Справившись с врагом постылым
На земле отцов,
Воздадим мы честь могилам
Павших храбрецов,
А живых скорей обнимем
И к сердцам прижмём,
Волю вольную любимым
Братьям принесём.
Дуют ветры от Урала
И снега метут.
Мщения пора настала,
Мстители идут!
1941
Перевод С. Map
*
АЛЕКСАНДР ГИТОВИЧ
СТРОИТЕЛЬ ДОРОГИ
Он шёл по болоту, не глядя назад,
Он бога не звал на подмогу,
Он просто работал как русский солдат
И выстроил эту дорогу.
На запад взгляни и на север взгляни
Болото, болото, болото.
Кто ночи и дни выкорчёвывал пни,
Тот знает, что значит работа.
Пойми, чтобы помнить всегда и везде:
Как надо поверить в победу,
Чтоб месяц работать по пояс в воде,
Не жалуясь даже соседу!
Всё вытерпи ради родимой земли,
Всё сделай, чтоб вовремя, ровно,
Одно к одному по болоту легли
Настила тяжёлые бревна.
…На западе розовый тлеет закат,
Поёт одинокая птица.
Стоит у дороги и смотрит солдат
На запад, где солнце садится.
Он курит и смотрит далеко вперёд,
Задумавший точно и строго,
Что только на Запад бойцов поведёт
Его фронтовая дорога.
1942
*
ГРИГОРИЙ ГЛАЗОВ
Мы, вымокшие, злые, ждём сигнала.
Но что нам дождь?
Через минуту бой.
Высокий бруствер над моей судьбой
набит кусками рваного металла.
В ракетнице уже привстал курок.
Не будет ни осечки, ни промашки.
Комбат сдирает ногтем грязь с фуражки
и молча мне кивает:
вышел срок.
Я поднимаюсь.
Медленно.
Вполроста.
Я делаю свой первый трудный шаг.
Но оторваться от земли не просто:
последний страх заныл в моих ушах.
Но вслед за мною —
двое,
трое,
десять…
За ними —
рота огневой дугой.
Бежим, как будто ничего не весим,
травинка не пригнётся под ногой.
И втоптан в землю сапогом пехоты
страх, прижимавший нас к земле собой.
Земля моя,
ты выиграешь бой:
в атаке в рост поднявшиеся роты —
высокий бруствер над твоей судьбой!
*
ПЕТРО ГЛЕБКА
(С белорусского)
ЛЕС
Ломая вражеские доты,
Не дав опомниться врагу,
Мы вышли к Сожу всею ротой —
В дубовый лес на берегу.
Стоял он, чёрный весь от дыма,
Шумел, и многие дубы,
Как те бойцы, за край родимый
Навек легли в огне борьбы.
Но даже в горе был он светел,
И хоть не стих жестокий бой,-
Его баюкал свежий ветер,
И выплыл месяц золотой.
И он под месяцем, как в сказке,
Листвой осенней заиграл,
Как будто все цвета и краски
Он в этот час в себя вобрал.
Он с высоты прозрачно-синей
Нам сыпал под ноги листву —
На тёмный дол, где первый иней
Покрыл измятую траву.
Остановились мы в раздумье,
А лес шумел, шумел, шумел,
Как будто в том тревожном шуме
Сказать он каждому хотел,
Что не с мороза побелела
Земля родимая вокруг, —
Она от горя поседела,
Иссохла вся от тяжких мук.
И нам она навстречу рвётся,
Солдата за сердце берёт.
И учащенней сердце бьётся,-
Она зовёт, она ведёт —
Туда, где в каждом, каждом доме
Нас ждут родные и друзья…
Вперёд, ребята! Близко Гомель —
Мой город, родина моя.
1943
Перевод М. Исаковского
РАЙКОМ
Я помню в Минске строгий дом…
(О, дней прекрасных повесть!)
Там был когда-то наш райком —
И честь моя, и совесть.
Бывало, радость, или грусть,
Иль в чем-то неполадки,-
В райком тотчас же соберусь,
Шагаю без оглядки.
И с чем бы ты ни шел туда —
Любовно будешь встречен,
Поговорят с тобой всегда
С вниманием сердечным.
А впрочем, помнится, зимой
Под этим самым кровом
Раз вынесли за промах мой
Мне выговор суровый.
Разрушил недруг светлый дом
(Времён суровых повесть!),
Но всё ж работал наш райком —
И честь моя, и совесть.
Он был в лесу — слегка свернуть
Налево от полянки:
Простые люди знали путь
К заветной той землянке.
Она, как тот давнишний дом,
В морозы и метели
Их грела ласковым теплом,
Вела к единой цели.
Я ж на Большой земле грустил,
Мечтая на работе:
Пробраться бы во вражий тыл
Тайком, на самолёте!
Сумел бы там и без дорог
В родной райком попасть я,-
Я пять бы выговоров смог
Стерпеть за это счастье.
1943
Перевод В. Звягинцевой
*
МИХАИЛ ГОДЕНКО
НА СТЕНКЕ
Поблёскивая краской свежей,
На стенке катера стоят.
Их вешним светом солнце нежит,
Над ними облака парят.
Как им наскучили кильблоки,
Как надоели холода!
И грезится простор широкий,
Освобождённый ото льда.
У катеров вразвалку ходит,
Нахмурен и нетерпелив,
Усатый мичман.
Он сегодня
Весь день косится на залив.
Когда же волны солью брызнут?
Когда ж начнётся ледолом?
Весь смысл его суровой жизни
Там, вдалеке, за маяком.
1944
*
САВВА ГОЛОВАНИВСКИЙ
(С украинского)
ПОЧТАЛЬОН
Всю ночь напролёт через голову били орудья.
Снаряды, как свёрла, винтили разорванный воздух,
Разрывы гремели. На рёв откликалось безлюдье
Земли изрешеченной. Меркли далёкие звёзды.
В окопе сыром я лежал и не спал до рассвета
И с ночью сливался при каждом ударе снаряда.
А мысли неслись далеко. И бессонница эта
Любой передышке, любой тишине была рада.
Когда же заря, обагрённая кровью, вставала,
Я, словно какой-то неясною болью пронзённый,
Пополз по низине и в сад притащился усталый,
К намёту, служившему почтою дивизионной.
В разбитом намёте лежал почтальон наш. А рядом
В крови его тёплой всё вымокло: письма, пакеты
И пачки вчерашних газет, обожжённых снарядом,
Горячие речи, далёкие чьи-то приветы…
Так вот оно, наше солдатское горькое горе!
А мы ещё ждали, что к нам он дойдет по низине,
Тот русый парнишка, и явится на косогоре,
Из сумки возьмёт треугольник зелёный иль синий.
Я знаю, что завтра другой нам товарищ послужит,
И в наши окопы дойти ему завтра удастся,
И в сумке его ещё кто-то из нас обнаружит
Надежду на наше большое и светлое счастье.
И снова мы будем гадать, как гадали когда-то:
От сына письмо иль от матери весть прилетела?
К конверту потянутся жёсткие руки солдата.
На миг оторвётся бессонный зрачок от прицела.
1943
Перевод П. Антокольского
*
МИХАИЛ ГОЛОДНЫЙ
ДВА ЖЕЛЕЗНЯКА
В степи под Херсоном
В одной из атак
Пал смертью героя
Матрос Железняк.
На мирном привале,
В походе ночном
Мы песню с тобой
Запевали о нём.
Мы пели про бой,
Про удар штыковой,
Матрос Железняк
Проходил, как живой.
Врагов не щадил
Легендарный матрос
И к нам свою славу
Сквозь время донёс.
Былая пора,
Словно буря, прошла,-
Иные герои, Иные дела.
У энской реки
Лейтенант Железняк
Штыками встречает
Удары атак.
Шёл трижды в атаку
Его батальон.
(Героя матроса
Припомнил ли он?)
Семь раз отбивался
Штыком Железняк,
Семь трупов оставил
Разгромленный враг.
Так, значит, то правда
Герой не умрёт,
Он, смерть попирая,
В народе живёт.
Живые за павших
В атаку идут,
И мёртвые к славе
Живого зовут!
1941
НАД УБИТЫМ РЕБЁНКОМ
В траве некошеной — замученный ребенок.
Смерть не дала ему больших ресниц смежить.
И светлые глаза глядят как бы спросонок
На этот мир в цвету, где я остался жить.
А солнце высоко; не зная преступленья,
Щебечут птицы, сердце полонив.
И, словно в пьяном сне, над жертвою глумленья
Рой синих мух жужжит среди цветущих нив!
И, вспомнив вдруг о том, что за посёлком где-то
Мать жаркую слезу смахнет с лица тайком,
Не жду я от друзей ни вздоха, ни ответа,-
Хочу я одного — врага найти штыком!
1943
*
ВИКТОР ГОНЧАРОВ
Когда тебя бессонной ночью
Снарядный визг в окоп швырнёт,
И ты поймешь, что жизнь короче,
Чем южной звёздочки полёт…
Пусть, славя жизнь, и ночь, и осень,
Отбой горнисты протрубят…
Глотая кровь, ты сам попросишь
Своих друзей добить тебя.
Но не добьют…
Внесут в палату,
Дадут железных капель пить,
Наложат гипс, и в белых латах,
Как памятник, ты станешь жить.
И выходят!
Как из пелёнок,
Ты в жизнь шагнёшь из простыней,
Нетерпеливый, как ребёнок,
Спешащий к матери своей.
1945
Меняются цифры, стираются даты,
Но в памяти вечно шагают солдаты.
Стучат и стучат в голове батальоны
И сон выбивают из глаз воспалённых.
И снова и снова — разъезды, заставы,
Составы, и рельсы, и стрелок суставы.
Зудят провода, провожая депеши,
Леса, да болота, да топи, да леший —
На ветке закрученный домик улитки
Да ветер осенний, продрогший до нитки.
Там липкое небо стекает за ворот,
Там город рукою ракеты распорот.
Там корчатся в судорогах танки и люди.
И кажется, нет им конца и не будет…
Разрывы то сбоку, то дальше, то ближе!
Там рухнул отец мой в дорожную жижу.
Дома догорают, и плавятся крыши…
Там младший братишка упал и не дышит!
Дым, дым, дым…
На этой земле, где сгинул брат,
Где кости сложил отец,-
Меня на испуг не возьмёт снаряд,
Ни бомба и ни свинец!
1946
*
ЮРИЙ ГОРДИЕНКО
УПРЯЖКИ
Рысцою размеренно-строгой,
Под танковый грохот и гуд
К переднему краю дорогой
Собачьи упряжки бегут.
С дарами пехотной каптёрки
К солдатам с тридцатой версты
Спешат ездовые шестёрки,
Неся калачами хвосты.
По зарослям дикой крушины,
Где минные дремлют поля
И где не проскочишь машиной,
Бегут целиною, пыля;
Косматыми ловят ушами
Орудий чужих голоса.
С горячими свежими щами
В тележках стоят термоса.
Дубовая клёпка бочонка
Под серым брезентом видна.
И шутят в траншеях, что чётко
Работает их старшина.
Вином не забыл поделиться,
Спасибо ему — тороват!
Светлеют небритые лица
Худых и усталых солдат.
И, как бы тут ни было тяжко,
Добреет любая душа,
Когда подбегает упряжка,
Отрывисто, жадно дыша.
Бойцы вспоминают о доме,
Ссыпая в кисеты табак.
И мягко большие ладони
Ласкают загривки собак.
Но снова затянуты пряжки
Добротных постромок.
В тылы
Уходят рысцою упряжки
Под скрежет немецкой «пилы»*.
И если их пули не тронут,
Всю ночь, налегая в ремни,
То хлеб и табак, то патроны,
То раненых возят они.
Над ними с передней кромки
Гремит орудийная ночь.
И хочется впрячься в постромки
И верной упряжке помочь.
* Так на фронте солдаты называли немецкие реактивные установки за характерный во время залпа звук, напоминавший звук далекой пилы.
1944
*
СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ
РУССКОМУ НАРОДУ
Не раз ты в горестные годы
Стоял пред недругом своим,
Терпел смертельные невзгоды,
Но был всегда непобедим.
Свой лук натягивая туго,
Москва, и Тула, и Рязань
С гостями запада и юга
Всегда выдерживали брань.
Не раз в столетьях быстрокрылых
В лицо врагам бросал Урал
Неисчерпаемые силы
Своих могучих гор и скал.
Не раз ты гордую Европу
Спасал от дерзких дикарей
И взнуздывал их грозный топот
Рукой своих богатырей.
И вновь тебе достался жребий:
Созвав возлюбленных сынов,
На суше, в море и на небе
Бить человечества врагов.
Они хотят всё уничтожить,
Чем жизнь прекрасна и добра,
Всю радость мира подытожить
Бандитским взмахом топора.
Они ораву воспитали
Убийц, смакующих погром,
И много стран четвертовали
Кровавой свастики крюком.
И бросился в ваш край коварно
Поправший совесть лиходей,-
Туда, где в доле лучезарной
Уж воплотились сны людей,
Где уж лелеяли народы
Свой быт, свой гений, свой язык,
Где каждый азбуку свободы
С ребячьих лет читать привык.
Но встал грозой неотвратимой
На озверелый дикий сброд
Ты, нашей родиной любимой
Взращенный доблестный народ.
Всё, что построил, всё, что добыл
В суровых битвах и трудах,
Ты бросил в бой последний, чтобы
Был до конца разгромлен враг.
Народ родной, народ мой русский,
Рассеет мрак твоя звезда!
Безумье войн и крови сгустки
С земли ты смоешь навсегда.
Несокрушимою отвагой
В огне неслыханных боёв
Ты завоюешь жизни благо
Для всех народов и веков.
1941
*
АШОТ ГРАШИ
(С армянского)
НОЧНАЯ БАЛЛАДА
Приснилось мне, что ночью постучались
Ко мне друзья, погибшие в бою,
В полях войны по другу стосковались
И вот явились в комнату мою.
Я отпер дверь. Они вошли и сели,
К груди оружье бережно прижав.
Устало разместились на постели,
Пригнувшись, как, бывало, в блиндажах.
Они заговорили, как живые,
Про битвы, про победы торжество,
Про трудные дороги боевые,
Про подвиг поколенья моего.
По-прежнему, как в годы дружбы тесной,
Прочесть стихи просили в тишине.
И я прочел им траурную песню
О них самих, о павших на войне.
Но горячо меня прервали гости:
«Не пой о смерти, не печалься, друг.
Пускай в земле истлели наши кости,
Пускай трава растёт из наших рук,-
Ты жизнь воспой. Она, как дуб зелёный,
Шумит листвой, стремится в вышину.
Мы были веткой, войнами спалённой,
Испепелённой в битве за весну».
Так говорили в комнате поэта
Товарищи мои с душой моей,
Пока не пали лепестки рассвета
На склоны гор и на ковры полей.
Тогда, прижав немые автоматы,
Ушли они, товарищи, солдаты…
1945
Перевод Д. Самойлова
*
НИКОЛАЙ ГРИБАЧЁВ
ИДУ!
Взметая пыль и жаром обдавая,
Опять с утра ворчит передовая,
Проламывает блиндажи и доты,
Где чернозём с железом пополам.
Два года здесь я, офицер пехоты,
И как я жив — не понимаю сам.
Мой путь лежал над прорезью прицела,
В моей шинели смерть навылет пела.
И думаю я на исходе дня:
Чья нежность душу навсегда согрела
И чья любовь хранит в бою меня?
Не женщины. Я не поладил с ними,
Вздохнув тайком, завидую другим.
С упрямством и причудами моими
Недолго был я женщиной любим.
И та одна, что в горький час разлуки
На шею нежно положила руки,
Остыла, видно, пишет в месяц раз
По дюжине скупых и скучных фраз.
Не поняла она, что в годы бед,
Когда весь мир качает канонада,
И тяжело, и рядом друга нет,-
Сильней любить, сильнее верить надо,
Что там, где, стоны, смерть и ярость сея,
Осколки осыпаются дождём,
Мы нашу нежность бережём сильнее,
Чем пулю в окруженье бережём,
Что, как молитву, шепчем это имя
Губами воспалёнными своими
В часы, когда окоп накроет мгла.
Не поняла она… Не поняла!
Забыла всё, ушла с другим, быть может,
И росы в травах размывают след.
Зачем её мне письмами тревожить
И звать назад, когда в том смысла нет?
Зачем кричать в немыслимые дали?
Мой голос до неё дойдёт едва ли,
И лишь с предутренней передовой
Ему ответит пулемётный вой.
Я здесь один с невысказанной болью —
И я молчу. А над моей любовью
Растёт бугор окопного холма.
Не получать письма мне перед боем
И после боя не писать письма,
Не ощутить во сне прикосновенья
Её заботливых и тёплых рук.
Любовь моя, теперь ты — только звук,
Почти лишённый смысла и значенья…
Ещё на сердце каждого из нас
Есть облик женщины. И в трудный час
Он нам напоминает дом и детство,
Весёлых братьев за столом соседство
И ласку добрых и усталых глаз.
То — мать. Всесильно слово матерей,
В туман высот, в глубины всех морей
Оно за нами следует по свету.
Но мать осталась там… И может, нету
На свете старой матери моей.
Всё в гости нас она к себе ждала,
Всё в дом родной, в село к себе звала,
Настойки в старом погребе хранила.
Война фронтами нас разъединила,
Судьба нам попрощаться не дала.
Но есть ещё одна святая сила.
Она меня любовью осенила,
Благословение дала своё —
Не женщина, не смертная —
Россия,
Великое отечество моё.
Куда б ни шёл — она мне путь укажет,
Где б ни был я — она всегда со мной,
На поле боя раны перевяжет
И жажду утолит в палящий зной;
Она ко мне в часы моей печали,
Метёт ли снег, ложится ли роса,
Все песни, что над юностью звучали,
И всех друзей доносит голоса.
И если за какой-то переправой
Уже мне не подняться, не вздохнуть,-
Она своею выстраданной славой
Среди других и мой отметит путь.
К её любви, широкой, доброй, вечной,
Всей жизнью мы своей обращены,
И не найти мне на полях войны
Ни теплоты щедрей и человечней,
Ни преданнее друга и жены.
И я, покамест смерть не погасила
В моих глазах последнюю звезду,-
Я твой солдат, твоих приказов жду.
Веди меня, Советская Россия,
На труд,
на смерть,
на подвиг —
я иду!
1943
ПРАГА
В сады Градчан, за Карлов мост
Несёт фонарь луна,
В реке меж поплавками звёзд
Не протолкнуть челна.
На Старой площади Ян Гус,
Окончив давний спор,
Твердит Писанья наизусть
И всходит на костёр.
И, кайзера к чертям послав,-
Уже терпеть невмочь!-
Со Швейком Гашек Ярослав
Беседует всю ночь,
И свежий ратуши пролом,
И каждой арки свод
Напоминает о былом
И чеха в бой зовёт…
А он вчера окончен — бой,
И мимо древних стен
Завоеватели толпой
Прошли понуро в плен,
И в улицах цветёт каштан —
Не счесть его свечей!-
И слышен смех то тут, то там
И говор москвичей,
И кажется, что здесь при всех,
Родства исполнив власть,
Вацлавская во весь разбег
С Садовою слилась!
1945
ШАГ ИДУЩЕЙ РОТЫ
Дубов расстрелянных стволы.
Морозный воздух крепче водки.
Я роту вёл через тылы
В ночной обход одной высотки.
Она была совсем мала,
Но, вспять отбрасывая танки,
Два дня сбивала и рвала
Строй и энергию атаки…
Тьма. Снег шуршал, сыпуч и сух,
Каких-то тропок рвались звенья,
И в сизой мути был мне слух
Как бы вторым комплектом зренья,
И, с бело-серою стеной
Стараясь свыкнуться и слиться,
Я как бы видел за спиной
Сосредоточенные лица.
И тот особый посверк глаз,
То их мерцание и жженье,
В котором жизнь самозажглась
Необратимостью решенья.
И я смирял своё в себе,
И шёл, и вёл навстречу бою,
Чтоб равным в общей стать судьбе
И всё же быть самим собою,
И личной цели не иметь,
И пораженье, торжество ли,
И честь победы или смерть —
Принять в своей и в общей доле.
С тех пор везде и в час любой,
В любые жизни повороты
Я слышу, вижу за собой
Солдат в века идущей роты.
И проверяю сам в себе
Решимость и готовность к бою,
И растворяюсь в их судьбе,
Чтоб вправду стать самим собою.
1958
*
АРВИД ГРИГУЛИС
(С латышского)
РИГЕ
Сраженья нас к тебе всё ближе подводили,
Напиток огневой мы пили из ковша…
Так нежно имя мы твоё произносили,
Что осыпанье роз в нём слышала душа.
По топям ледяным нам был поход не страшен.
Въедалась стужа в грудь, и жёг насквозь огонь.
Но в сердце ты жила виденьем древних башен,
Из Даугавы могла воды черпнуть ладонь.
За каждый шаг борясь, прошли мы путь тернистый,
Родное море вновь легло у наших ног.
Дороже золота нам этот бархатистый,
Сквозь пальцы с шорохом стекающий песок!
С тебя, отчизна, мы сорвали рабства цепи,
Вновь Латвия в семью свободную войдёт,
И озарит её весны великолепье…
Гори, звезда побед! Латышский жив народ!
1944
Перевод Вс. Рождественского
*
СЕМЁН ГУДЗЕНКО
ПЕРЕД АТАКОЙ
Когда на смерть идут — поют,
а перед этим
можно плакать.
Ведь самый страшный час в бою —
час ожидания атаки.
Снег минами изрыт вокруг
и почернел от пыли минной.
Разрыв —
и умирает друг.
И значит — смерть проходит мимо.
Сейчас настанет мой черед.
За мной одним
идёт охота.
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже
не в силах ждать,
И нас ведёт через траншеи
окоченевшая вражда,
штыком дырявящая шеи.
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
1942
НАДПИСЬ НА КАМНЕ
У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.
Ни крестов, ни цветов,
не полощутся флаги.
Серебрится кусок
алюминьевой фляги,
и подсумок пустой,
и осколок гранаты —
неразлучны они
даже с мёртвым солдатом.
Ты подумай о нём,
молодом и весёлом.
В сорок первом окончил
он среднюю школу.
У него на груди
под рубахой хранится
фотокарточка той,
что жила за Царицей.
…У могилы святой
встань на колени.
Здесь лежит человек
твоего поколенья.
Он живым завещал
город выстроить снова
здесь, где он защищал
наше дело и слово.
Пусть гранит сохранит
прямоту человека,
а стекло — чистоту
сына
трудного века.
23 июля 1943 г.
Сталинград
Я был пехотой в поле чистом,
в грязи окопной и в огне.
Я стал армейским журналистом
в последний год на той войне.
Но если снова воевать…
Таков уже закон:
пускай меня пошлют опять
в стрелковый батальон.
Быть под началом у старшин
хотя бы треть пути,
потом могу я с тех вершин
в поэзию сойти.
1946
*
ДМИТРИЙ ГУЛИА
(С абхазского)
ПЕСНЯ О ГЕРОЕ ИЗ ГЕРОЕВ
Воин отважный, герой и храбрец,
Верный товарищ, бесстрашный боец —
Сын твой любимый, Абхазия,
Смелый Владимир Харазиа.
Танки фашистские ночью и днём
В прах обращал беспощадным огнём.
Славы бессмертной достоин,
Родина, сын твой и воин!
Стал для врагов он смертельной чумой…
Только назад не вернется домой
Сын твой любимый, Абхазия,
Доблестный витязь Харазиа.
В сече с врагами, в дыму и в огне,
Сил не щадя, он погиб на войне,
Славы бессмертной достоин,
Родина, сын твой и воин!
Имя героя запомнит страна,
Песни о доблести сложит она,
И не забудет Абхазия
Светлое имя Харазиа.
1943
Перевод Я. Сашина
К МОРЮ
Стоял на берегу в глубоком я молчанье.
Спокойно было ты, о море, и бело.
Подобно облаку, шло от тебя дыханье,
Струящее, как пар, молочный пар, тепло.
Мы были вместе. Глаз друг с друга не спускали.
Казалось, веки ты открыло лишь сейчас.
Всю ночь я бодрствовал, и ты всю ночь не спало,-
Победа эта радовала нас!
Да, мы не спали оба этой ночью…
Как два немых, с тобою мы глядим.
Шевелишься слегка, сказать ты что-то хочешь…
К чему слова, когда восторг в груди?!
На зелень берега роса с небес ложится.
Понятно всё без слов. Уж близится рассвет.
С тобою мы, друзья: ты — море без границы,
Я — море радости, границ которой нет!
9 мая 1945 г.
Перевод Б. Серебрякова
*
ГАФУР ГУЛЯМ
(С узбекского)
ВОИНАМ
Вы — гордость народа, источник даров,
Ядро поколенья, земное цветенье,
Виновники свадебных светлых пиров,
Опора отчизны, её вдохновенье.
Вы — сила, и края нет силе такой,
Вы — крепость, вы мира хребет горделивый,
Вы — старых родителей сладкий покой,
Вы — смеха девического переливы!
Я всю свою жизнь променять бы готов
На вашу весну, на расцвет плодоносный!
Вы — чаянье близких и дальних годов,
О вас уже грезят грядущие вёсны!
Герой покидает родимый очаг
И ранит разлукою седоволосых.
Вы — шум тополей в благовонных ночах,
И стан ваш — народа испытанный посох.
Вы — воины чести: из нашей страны
В позорное бегство вы смерть обратили.
Вы — чистое сердце священной войны,
И, жизнь отдавая, вы жизнь утвердили.
Своей целомудренной кровью святой
Вы недругов смыли с покрова земного,
Вы гибель попрали железной пятой,
Вы — нового, ясного мира основа.
Кипучей энергией ваших сердец
Исполнена сила державы нетленной.
Вы — счастье, вы — слава, вы — мира венец.
Вы — стража отчизны, вы — судьбы вселенной.
1945
Перевод С. Липкина
*
ТАТУЛ ГУРЯН
(С армянского)
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Отдав поклон больнице и палате
И медсестре, отнянчившей меня,
Пришёл я вновь на линию огня,
Где льётся кровь моих отважных братьев.
Как вражеская пуля ни лиха —
Невмоготу ей одолеть поэта,
Чья жажда жить теперь так велика,
Что смерть ничто в сравненье с жаждой этой.
Сразимся же, друзья мои! Весь мир
Коричневой чумою атакован;
А нам… нам легче лечь в бою костьми,
Чем променять свободу на оковы.
Вот враг опять лавиной огневой
Рванулся к нам; он лезет вон из кожи…
Пренебрежём же смертью, уничтожим
Прожорливые полчища его!
За мной, друзья! Всей грудью на врага!
Вперёд, на зов армянского поэта!
Да будет наша честь нам дорога!
Да сгинет враг! Да здравствует победа!
Свинцовый дым густеет на холмах,
Гремит и содрогается Малахов,
Парят орлы, не знающие страха,
Поблескивая звёздами впотьмах.
И огненные наши бастионы
Позор и смерть пророчат вам, тевтоны!
И каждый наш корабль береговой
Выносит вам свой смертный приговор!
Крепки ряды друзей моих суровых,-
Они встают и падают, но снова
Встают и устремляются вперёд,
Святая месть сквозь пламя нас ведёт.
С победной песней поступью широкой
Шагаешь, Севастополь наш, и ты,
Перед тобой кровавые потоки
И вражьих тел зловещие хребты.
И в этот час нам смерть не тяжела,
О нас потомки скажут без печали:
Они дрались за родину и пали,
Чтоб родина любимая жила!
1942
Перевод В. Баласана
Снова застит завеса дыма
Крымских высей седую даль,
Стоит биться за горы Крыма,
Погибать ради них не жаль.
Как в декабрьской эпопее,
Здесь до смерти — подать рукой,
Враг беснуется, свирепеет,
Кровь сражённых течёт рекой.
Враг безжалостен, нагл, бездушен.
Жизнь мраком своим накрыв,
Отовсюду — с воздуха, с суши —
Надвигается он на Крым.
Пламя мчится, преград не зная,
Мины в каждом таятся рву,
Ширь небесная и земная —
Раскалённый ад наяву.
Черноморцы грозны, как вихрь,
И неистовы в жаркой схватке,
Чужеземцы при виде их
Разбегаются без оглядки.
Не страшит нас орудий вой,
Смерть не ставит нас на колени,
Рядом с павшим встаёт живой,
Чтобы ринуться в наступленье.
Обессиленная вконец,
Смерть уж пятится шаг за шагом;
Наше мужество и отвага
Возлагают на нас венец.
Снова застит завеса дыма
Крымских высей седую даль,
Стоит биться за горы Крыма,
Погибать ради них не жаль.
1942
Перевод В. Баласана
Татул Гурян погиб в 1942 году в дни обороны Севастополя.
*
ВИКТОР ГУСЕВ
ЕСТЬ НА СЕВЕРЕ ХОРОШИЙ ГОРОДОК
Есть на севере хороший городок,
Он в лесах суровых северных залёг.
Русская метелица там кружит, поёт.
Там моя подруженька, душенька живёт.
Письмоносец, ей в окошко постучи,
Письмецо моё заветное вручи!
Принимайте весточку с дальней стороны,
С поля битвы жаркого, с мировой войны!
Слышишь, милая, далёкая моя,
Защищаем мы родимые края!
В ноченьки морозные, в ясные деньки
В бой выходят грозные красные полки.
Мы захватчиков-фашистов разобьём,
С красным знаменем по родине пройдём.
А война окончится, и настанет срок —
Ворочусь я в северный милый городок.
Я по небу, небу синему промчусь,
Прямо к милому окошку опущусь,
Постучусь в окошечко, и душа замрёт…
Выходи, красавица, друг любезный ждёт!
Есть на севере хороший городок,
Он в лесах суровых северных залёг.
Русская метелица там кружит, поёт,
Там моя подруженька, душенька живёт.
1942
КАЗАК УХОДИЛ НА ВОЙНУ
На вольном, на синем, на тихом Дону
Походная песня звучала.
Казак уходил на большую войну,
Невеста его провожала.
— Мне счастья, родная, в пути пожелай,
Вернусь ли домой — неизвестно,-
Казак говорил, говорил ей: — Прощай!
— Прощай! — отвечала невеста.
Над степью зажёгся печальный рассвет,
Донская волна засверкала.
— Дарю я тебе на прощанье кисет,
Сама я его вышивала.
Будь смелым, будь храбрым в жестоком бою,
За русскую землю сражайся.
И помни про Дон, про невесту свою,
С победою к ним возвращайся.
1942-1943
*
ТОБИАС ГУТТАРИ
(С финского)
ВЕСНОЙ 1942 ГОДА
Летят на север птицы косяком,
И воды рек спешат в седое море.
У нас свой путь, и мы его пройдём,
Хоть он исполнен трудностей и горя.
Как перелётным птицам прилетать,
Как пенистым потокам к морю рваться,-
Так нам врагов вовеки побеждать
И в край родной с победой возвращаться.
По тем путям, где отступали мы,
По этим сердцу памятным дорогам,
Пойдём вперёд, сметём остатки тьмы —
Нам до рассвета ждать уже немного.
Как неизменен птиц прилёт весной,
Как верно то, что реки рвутся в море,-
Победы солнце встанет над страной,
Мир засияет на её просторе.
1942
Перевод В. Шефнера
ПЕТРОЗАВОДСКУ
Я снова здесь, на улицах твоих…
Петрозаводск, о, как ты сердцу дорог!
Как тосковал я о садах густых,
О синих, словно небеса, озёрах.
Я вспоминаю трудные года,
Когда на бой великий нас призвали,
И тот июнь, когда мы вновь сюда
Пришли — и ты лежал среди развалин.
Колючкой мёртвой лагерь окружён,
На кладбище крестов ряды густые.
Весь город вражьим пламенем сожжён,
Травой покрыты улицы пустые…
Ты вновь встаёшь, родной Петрозаводск!
Сияньем утра душу озаряя,
Ты вырастаешь вновь у синих вод.
Скажи: не сказка ль жизнь твоя вторая?
Из пепла возрождаясь, город мой,
Ты снова нов, ты снова юн и светел.
Твоих сынов, вернувшихся домой,
Приветствует, шумя, онежский ветер.
1946
Перевод А. Шпирта
*
