*
ПЕТРЯ ДАРИЕНКО
(С молдавского)
ДНЕСТР
Слышу, слышу сквозь огонь и взрывы
Плач далёкий, голос твой тоскливый,
О мой Днестр любимый!
Горький ветер из родного края
Рвётся в грудь, к отмщенью призывая.
О мой Днестр любимый!
Не пестрят луга каймою свежей
Вдоль твоих печальных побережий,
О мой Днестр любимый!
Не мелькают праздничные лодки,
Не смеются поутру молодки,
О мой Днестр любимый!
Кровь детей, казнённых палачами,
Льётся в серебро твоё ручьями,
О мой Днестр любимый!
И, тоскуя, в берег бьётся пена,
Где чернеют взорванные стены,
О мой Днестр любимый!
Но послушай дальние раскаты —
Это в битве бьётся сердце брата,
О мой Днестр любимый!
Грозное оружие сжимая,
Мы идём, сметая волчью стаю,
О мой Днестр любимый!
Верю твердо: всё равно фашистам
Не владеть твоим раздольем чистым.
О мой Днестр любимый!
И красу твою, твои потоки
Иссушить не в силах враг жестокий.
О мой Днестр любимый!
День придёт счастливый, долгожданный,
Солнце прочь сорвёт с тебя туманы.
О мой Днестр любимый!
И вдоль нашей солнечной Молдовы
Ясной песней ты польёшься снова,
О мой Днестр любимый!
1943
Перевод С. Северцева
*
ИВАН ДЕМЬЯНОВ
САМЫЙ ТЯЖЁЛЫЙ ГРУЗ
Ночь без сна,
В метель и дождь —
без крова,
Чужд шофёру на войне покой —
Гасли дни и зажигались снова
На моей дороге фронтовой.
«Юнкерсы» ныряли спозаранку —
ЗИС трясло по грудам кирпичей…
Поступью тяжелой,
словно танки,
Годы шли на гусеницах дней!
Подо мною на пути к Моздоку
Плыл асфальт, скрипел мостов настил
Раненую жизнь возил к востоку,
Смерть на запад тоннами возил!
Знаю я свинца, железа клади,-
Кузов опускался до колёс…
Но больнее вспомнить —
в Ленинграде
Я товарища зимою вёз.
Груз совсем не разгибал рессоры:
Он лежал на сердце у шофера…
Расколов Невы холодный мрамор,
По земле огня катился вал.
За сугробами
чернела яма,
рядом заступ сторожем стоял.
Застонав, пурга покрыла кузов,
Наклонялись мёрзлые кусты…
Нет на свете
тяжелее груза,
Чем друзей
в последний путь
везти!
1945
Когда от бомб, казалось, мир оглох
И друг мой пал из нашей роты
первым…
Я знал:
нужны не слёзы
и не вздох,-
а мой свинец,
мой шаг вперёд
и нервы!
Мне смерть страшна,
Но в битвах не робел,
В атаку шёл —
других не гнулся ниже.
Шёл смело в бой
Не потому,
что смел,
А потому,
что трусость ненавижу!
1948
*
МУСА ДЖАЛИЛЬ
(С татарского)
ПРОСТИ, РОДИНА!
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?
Волхов — свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берёг.
В содрогающемся под бомбами,
Обречённом на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: «Приди! Добей!..»
Просил: «Избавь от жестокого рабства!»
Молил медлительную: «Скорей!..»
Не я ли писал спутнику жизни:
«Не беспокойся,- писал,- жена.
Последняя капля крови капнет —
На клятве моей не будет пятна».
Не я ли стихом присягал и клялся,
Идя на кровавую войну:
«Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну».
О том, что твоя любовь, подруга,
Смертный огонь гасила во мне,
Что родину и тебя люблю я,
Кровью моей напишу на земле.
Ещё о том, что буду спокоен,
Если за родину смерть приму.
Живой водой эта клятва будет
Сердцу смолкающему моему.
Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла — прошла стороной.
Последний миг — и выстрела нет!
Мне изменил
мой пистолет…
Скорпион себя убивает жалом,
Орёл разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
Поверь мне, родина, был орлом я,-
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.
Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумёртвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след…
…Я вижу зарю над колючим забором,
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!
Только одна у меня надежда!
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.
Есть одна у меня надежда —
Сердце стремится к одному!
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!
Июль 1942 г.
Перевод И. Френкеля
НЕ ВЕРЬ!
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Устал он, отстал он, упал»,-
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если верят в меня.
Кровью со знамени клятва зовёт!
Силу даёт мне, движет вперёд.
Так вправе ли я устать и отстать?
Так вправе ли я упасть и не встать?
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут; «Изменник он! Родину предал»,
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят меня.
Я взял автомат и пошёл воевать,
В бой за тебя и за родину-мать.
Тебе изменить? И отчизне моей?
Да что же останется в жизни моей?
Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Погиб он. Муса уже мёртвый»,-
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят тебя.
Холодное тело засыплет земля,-
Песнь огневую засыпать нельзя!
Умри, побеждая, и кто тебя мёртвым
Посмеет назвать, если был ты борцом?!
20 ноября 1943 г.
Перевод И. Френкеля
МОЙ ПОДАРОК
Моему бельгийскому другу Андре, с которым познакомился в неволе.
Когда б вернуть те дни, что проводил
Среди цветов, в кипенье бурной жизни,
Дружище мой, тебе б я подарил
Чудесные цветы моей отчизны.
Но ничего тут из былого нет —
Ни сада, ни жилья, ни даже воли.
Здесь и цветы — увядший пустоцвет,
Здесь и земля у палачей в неволе.
Лишь, не запятнанное мыслью злой,
Есть сердце у меня с порывом жарким.
Пусть песня сердца, как цветы весной,
И будет от меня тебе подарком.
Коль сам умру, так песня не умрёт,
Она, звеня, свою сослужит службу,
Поведав родине, как здесь цветёт
В пленённых душах цвет прекрасной дружбы.
Декабрь 1943 г.
Перевод Р. Галимова
ПОСЛЕДНИЙ СТИХ
Сияет прелесть мира,
Ликует вдалеке,-
В тюрьме темно и сыро,
И двери на замке.
Птенец летит, теряясь
В весёлых облаках,-
Я на полу валяюсь
В тяжёлых кандалах.
Цветок растёт на воле,
Обрызганный росой,-
А я увял от боли,
Задушенный тюрьмой.
Я в жизнь влюблён, я знаю
Кипенье чувств живых,-
И вот я умираю,
Мой стих — последний стих.
1943
Перевод С. Липкина
Муса Джалиль, будучи тяжело раненным, попал в плен. В концлагере вёл активную подпольную работу. Был брошен фашистами в тюрьму Моабит и в 1944 году казнён. Друзья сохранили стихи, написанные им в застенке. Мусе Джалилю посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
*
ДЖАМБУЛ
(С казахского)
ЛЕНИНГРАДЦЫ, ДЕТИ МОИ!
(Печатается с сокращениями)
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи.
Если вдоль снеговых хребтов
Взором старческим я скользну,-
Вижу своды ваших мостов,
Зорь балтийских голубизну,
Фонарей вечерних рои,
Золоченых крыш острия…
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Не затем я на свете жил,
Чтоб разбойничий чуять смрад;
Не затем вам, братья, служил,
Чтоб забрался ползучий гад
В город сказочный, в город-сад;
Не затем к себе Ленинград
Взор Джамбула приворожил!
А затем я на свете жил,
Чтобы сброд фашистских громил,
Не успев отпрянуть назад,
Волчьи кости свои сложил
У священных ваших оград.
Вот зачем на север бегут
Казахстанских рельс колеи,
Вот зачем Неву берегут
Ваших набережных края,
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя!
Ваших дедов помнит Джамбул,
Ваших прадедов помнит он;
Их ссылали в его аул,
И кандальный он слышал звон.
Пережив четырёх царей,
Испытал я свирепость их;
Я хотел, чтоб пала скорей
Петербургская крепость их;
Я под рокот моей струны
Воспевал, уже поседев,
Грозный ход балтийской волны,
Где бурлил всенародный гнев.
Это в ваших стройных домах
Проблеск ленинских слов-лучей
Заиграл впервые впотьмах!
Это ваш, и больше ничей,
Первый натиск его речей
И руки его первый взмах!
Ваших лучших станков дары
Киров к нам привез неспроста:
Мы родня вам с давней поры,
Ближе брата, ближе сестры
Ленинграду Алма-Ата.
Не случайно Балтийский флот,
Славный мужеством двух веков,
Делегации моряков
В Казахстан ежегодно шлёт,
И недаром своих сынов
С юных лет на выучку мы
Шлём к Неве, к основе основ,
Где, мужая, зреют умы.
Что же слышит Джамбул теперь?
К вам в стальную ломится дверь,
Словно вечность проголодав,-
Обезумевший от потерь
Многоглавый жадный удав…
Сдохнет он у ваших застав!
Без зубов и без чешуи
Будет в корчах шипеть змея!
Будут снова петь соловьи,
Будет вольной наша семья,
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя!
……………………………………
Ленинград сильней и грозней,
Чем в любой из прежних годов:
Он отпор отразить готов!
Не расколют его камней,
Не растопчут его садов.
К Ленинграду со всех концов
Направляются поезда,
Провожают своих бойцов
Наши сёла и города.
Взор страны грозово-свинцов,
И готова уже узда
На зарвавшихся подлецов.
Из глубин казахской земли
Реки нефти к вам потекли,
Черный уголь, красная медь
И свинец, что в срок и впопад
Песню смерти готов пропеть
Бандам, рвущимся в Ленинград.
Хлеб в тяжелом, как дробь, зерне
Со свинцом идет наравне.
Наших лучших коней приплод,
Груды яблок, сладких, как мёд,-
Это всё должно вам помочь
Душегубов откинуть прочь.
Не бывать им в нашем жилье!
Не жиреть на нашем сырье!
…………………………………..
Предстоят большие бои,
Но не будет врагам житья!
Спать не в силах сегодня я…
Пусть подмогой будут, друзья,
Песни вам на рассвете мои,
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя!
Сентябрь 1941 г.
Перевод М. Тарловского
НА СМЕРТЬ СЫНА
О сыны мои, о сыны!
Свирепые бури кому не страшны?
Тополь до корня качается в горе,
До самого дна волнуется море —
Седая скала лишь встречает в упор
Неистовой бури свирепый напор.
Крепок чресседельник, силён верблюд,
Не сломят его ни груз, ни труд,
Так старый Джамбул духом силён,
Под вестью тяжёлой не сломится он,
Что сын его милый, сын герой
Отнят безвременно злой судьбой.
О сыны мои, о сыны!
Герои отвагою рождены,
Коль голову сложат, громя врага,-
Их память народу навек дорога.
А крепости вражьи сумеют взять —
Их славе в народе вечно сиять.
За родину смерть — продолжение жизни,
Пример молодым, как стоять за отчизну,
И клятву свою Алгадай оправдал —
За родину смерть он без страха принял.
Он сыном народа отважного был,
Который извечно отважным слыл.
О сыны мои, о сыны!
Как бьётесь с врагом вы за счастье страны,
Так старый Джамбул, ваш отец, запоёт
И песнями к мести народ поведёт.
1943
Перевод П. Богданова
*
АХМЕД ДЖАМИЛЬ
(С азербайджанского)
БАХТИЯР
Обняв руками голову, порою,
Часами погружаясь в море дум,
Тебя я вспоминаю… Валит снег,
В окно стучится сумасшедший ветер…
И где-то с гордой прежнею осанкой
Ты по снегу глубокому идёшь
В шинели серой, за плечом винтовка…
И, улыбаясь, напеваешь песню:
«Был саблей я, да не вошёл в ножны…»
Вот ты ко мне подходишь крупным шагом,
Жмёшь руку мне, то дружески браня,
То успокаивая, говоришь:
— Да, знаю, друг, меня ты вспоминаешь…
Ах, если б человек не вспоминал,
Наверно, стало б легче бремя горя!..
Но сердце хочет песен… Друг, покурим! —
Мы долго скручиваем папиросы.
Как прежде, шутим, весело смеёмся,
Но, взгляд задумчивый поднявши, снова
Ты говоришь мне: — Сердце хочет песен!
Я достаю заветную тетрадь,
Что на груди своей пронёс по фронту.
Читаю,- в строках эхо канонад,
Места боёв недавних, даль, окопы…
Стихи бегут, как снежный шлях в степи.
В них дышит буйный черноморский вечер,
Ночная мгла над морем и землёй,
Скрипит арба с какою-то поклажей…
Не видно возчика, устали кони,
В их поступи, в их головах понурых
Большое горе… От арбы поодаль
Видна окровавленных трупов груда,
А подле них, раскинув руки, словно
Крылья орёл, и в смерти горделивый,
Одиннадцать волков один сразивший,
Лежит игит… И это — Бахтияр,
Друг сердца, гордость моего народа.
И, голову поднявши на мгновенье,
Я вглядываюсь в сумерки… Один я —
И нет тебя… Нет в доме никого.
Лишь ветер хлещет по оконным ставням
Да издалека, в памяти ль, в ушах ли,
Звенит твой голос:
«Сердце хочет песен…»
6 февраля 1942 г.
Керчь
Перевод В. Державина
*
ДАНИИЛ ДОЛИНСКИЙ
ПОЛЁТ
Мое крещение огнём!
Мой первый вылет боевой!..
Приказ:
и мы в полёт идём
над огневой
передовой.
Я — необлётанный птенец,
неопытная птица.
И я — лечу.
Гремит свинец,
ко мне в броню стучится.
На мне, наверно, нет лица…
А сердце
чаще, чаще:
«Держись,- стучит мне,- до конца
прорвём разрывов чащу».
А вспышки шапками висят:
с боков, вверху — завеса,
как будто шапками хотят
нас забросать из леса.
Я оглянуться не успел —
разрывы поредели.
Кричит ведущий:
— Слева цель!
Пике —
и нету цели.
В тот день мне довелось понять,
что так всегда бывает:
кто даже не рождён летать,
приказано — летает!
*
ЕВГЕНИЙ ДОЛМАТОВСКИЙ
ПЕСНЯ О ДНЕПРЕ
У прибрежных лоз, у высоких круч
И любили мы и росли.
Ой, Днепро, Днепро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли.
Ты увидел бой, Днепр отец-река,
Мы в атаку шли под горой.
Кто погиб за Днепр, будет жить века,
Коль сражался он, как герой.
Враг напал на нас, мы с Днепра ушли.
Смертный бой гремел, как гроза.
Ой, Днепро, Днепро, ты течёшь вдали,
И волна твоя, как слеза.
Из твоих стремнин ворог воду пьёт,
Захлебнётся он той водой.
Славный день настал, мы идём вперёд
И увидимся вновь с тобой.
Кровь фашистских псов пусть рекой течёт,
Враг советский край не возьмёт.
Как весенний Днепр, всех врагов сметёт
Наша армия, наш народ.
1941
МОЯ ЛЮБИМАЯ
Я уходил тогда в поход,
В далекие края.
Платком взмахнула у ворот
Моя любимая.
Второй стрелковый храбрый взвод
Теперь моя семья.
Поклон-привет тебе он шлёт,
Моя любимая.
Чтоб дни мои быстрей неслись
В походах и боях,
Издалека мне улыбнись,
Моя любимая.
В кармане маленьком моём
Есть карточка твоя —
Так, значит, мы всегда вдвоём,
Моя любимая.
1941
ПЕЛЕНГ
Певица по радио пела,
И голос летел далеко,
Сперва осторожно, несмело,
А дальше — как птица, легко.
Был город в тугие объятья
Тревожного сна погружён…
Была она в бархатном платье,
И слушал её микрофон.
А где-то в небесном молчанье,
Стараясь держаться прямой,
С далёкого бомбометанья
Пошли самолёты домой.
Несли они много пробоин,
Скрываясь в ночных облаках.
Сидел за приборами воин
В своих марсианских очках.
Певица о юности пела,
О лебеде и о тоске.
Катодная лампа горела
На аспидно-чёрной доске.
А в Гамбурге яростный «зуммер»
В неистовой злобе урчал.
Но голос певицы не умер,-
Он только сильнее звучал.
Два мира в эфире боролись.
Сквозь бурю, сквозь грохот и свист
Услышал серебряный голос
В наушниках юный радист.
Узнав позывной Украины,
Над крышами горестных сел
Пилот утомлённый машину
По песне, как лебедя, вёл.
Пришли самолёты на базу,
Родные найдя берега,
И песня, пожалуй, ни разу
Им так не была дорога.
1942
*
НИКОЛАЙ ДОРИЗО
БИНОКЛЬ
Мы,
стиснув зубы, шаг за шагом
Шли на восток,
шли на восток.
Остался там,
за буераком,
Наш городок.
А боль разлуки всё сильнее,
А в дальней дымке всё синее
Кварталы.
А потом —
От городка
Лишь два кружка
В бинокле полевом.
Дома —
глядеть не наглядеться.
Река, сады,
картины детства
В двух маленьких кружках!
Мы городок к глазам прижали,
Мы, как судьбу, бинокль держали
В своих руках.
И тополя под ветром дрогли.
И покачнулись вдруг в бинокле
Сады и зданья все,
И только пыль
да пыль густая.
А городок
исчез,
растаял
В одной скупой
слезе.
Бинокль.
Ты был
В походе с нами,
Ты шёл победными путями
От волжского села.
На рощу,
на зигзаг окопа,
На пыльный тракт
глядел ты в оба,
В два дальнозоркие стекла.
И расшифровывались дымки,
Срывались шапки невидимки,
В степи кивал ковыль,
И под твоим бессонным взглядом
Вдруг
Рыжим «фрицем» с автоматом
Оказывалась пыль…
Бинокль, бинокль,
какие дали
Тебя в те годы наполняли,
Какие скалы,
реки,
горы,
Дворцов готических узоры…
И сколько дальних стран легло
На круглое твоё стекло,
Пока тебя я в руки взял
Здесь, у донских дорог,
Пока опять к глазам прижал
Мой городок!
1944
*
ЮЛИЯ ДРУНИНА
Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы но ней.
Шагаем и мы —
девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты —
То юность моя в огне.
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
1942
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
1943
ЗИНКА
1
Мы легли у разбитой ели.
Ждём, когда же начнёт светлеть.
Под шинелью вдвоём теплее
На продрогшей, гнилой земле.
— Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она — не в счёт.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живёт.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня — лишь она одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: каждый кустик
Беспокойную дочку ждёт…
Знаешь, Юлька, я — против грусти,
Но сегодня она — не в счёт.
Отогрелись мы еле-еле.
Вдруг приказ: «Выступать вперёд!»
Снова рядом в сырой шинели
Светлокосый солдат идёт.
2
С каждым днём становилось горше.
Шли без митингов и знамён.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрёпанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по чёрной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы,-
Мы хотели со славой жить.
Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Её тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав.
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
3
— Знаешь, Зинка, я — против грусти,
Но сегодня она — не в счёт.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живёт.
У меня есть друзья, любимый,
У неё ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!
1944
*
БОРИС ДУБРОВИН
ВОСЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ
Мне хотелось вобрать
Всю листву, все увалы,
Мне хотелось запомнить
Всех трав имена.
Мне впервые
Природа такой представала,
И глаза на неё
Мне раскрыла война.
Восемнадцатилетний,
Как будто впервые
Видел я и пригорки, и росчерки птиц.
И опять растекались пути полевые
Мимо полуистлевших, замшелых криниц.
Где-то сбоку
Мутнели белёсые хаты,
Наплывали на нас горьковатым дымком.
Шли берёзы,
Как будто из плена, в заплатах.
Головою к корням
Мы валились ничком.
Мы щетиною грязной до глаз зарастали,
Нам давали под сорок —
Бывавшим в бою,
Нам давали и больше…
И люди не знали,
Что мы юность тогда начинали свою.
1945-1956
*
МИХАИЛ ДУДИН
СОЛОВЬИ
О мертвецах поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И всё-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова
Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорели. В нас
Остался только пепел, да упрямо
Обветренные скулы сведены.
Трехсотпятидесятый день войны.
Ещё рассвет на листьях не дрожал
И для острастки били пулемёты…
Вот это место. Здесь он умирал,
Товарищ мой из пулемётной роты.
Тут бесполезно было звать врачей,
Не дотянул бы он и до рассвета.
Он не нуждался в помощи ничьей.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошёл с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защёлку.
Вот тут и появился соловей,
Несмело и томительно защёлкал,
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы ещё едва означась,
Здесь, рядом с нами, возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.
Как время, по траншеям тёк песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
Ещё минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма.
Она пришла обескуражить день.
Она везде. Она непроходима.
Еще мгновенье. Перекосит рот
От сердце раздирающего крика,-
Но успокойся, посмотри: цветёт,
Цветёт на минном поле земляника.
Лесная яблонь осыпает цвет,
Пропитан воздух ландышем и мятой…
А соловей свистит. Ему в ответ
Ещё — второй, ещё — четвертый, пятый.
Звенят стрижи. Малиновки поют.
И где-то возле, где-то рядом, рядом
Раскидан настороженный уют
Тяжелым громыхающим снарядом.
А мир гремит на сотни верст окрест,
Как будто смерти не бывало места,
Шумит неумолкающий оркестр,
И нет преград для этого оркестра.
Весь этот лес листом и корнем каждым,
Ни капли не сочувствуя беде,
С невероятной, яростною жаждой
Тянулся к солнцу, к жизни и к воде.
Да, это жизнь. Её живые звенья,
Её крутой бурлящий водоём.
Мы, кажется, забыли на мгновенье
О друге умирающем своём.
Горячий луч последнего рассвета
Едва коснулся острого лика.
Он умирал. И, понимая это,
Смотрел на нас и молча ждал конца.
Нелепа смерть. Она глупа. Тем боле,
Когда он, руки разбросав свои,
Сказал: «Ребята, напишите Поле:
У нас сегодня пели соловьи».
И сразу канул в омут тишины
Трехсотпятидесятый день войны.
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал.
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал.
И, может быть, в песке, в размытой глине,
Захлебываясь в собственной крови,
Скажу; «Ребята, дайте знать Ирине:
У нас сегодня пели соловьи».
И полетит письмо из этих мест
Туда, в Москву, на Зубовский проезд.
Пусть даже так! Потом просохнут слёзы,
И не со мной, так с кем-нибудь вдвоём
У той поджигородовской берёзы
Ты всмотришься в зелёный водоём.
Пусть даже так. Потом родятся дети
Для подвигов, для песен, для любви.
Пусть их разбудят рано на рассвете
Томительные наши соловьи.
Пусть им навстречу солнце зноем брызнет
И облака потянутся гуртом.
Я славлю смерть во имя нашей жизни.
О мертвецах поговорим потом.
1942
СТИХИ О ШАЛАШЕ
Мелкий лес да болото. В лиловом огне горизонт.
Грохот взрывов, и дыма тяжёлая грива;
Через два километра уже начинается фронт.
Облака раздробились в чешуйчатой ряби Разлива.
Нас мороз леденил,
к нам в землянки врывалась вода,
Снег крутил, заметал переходы и щели,
Пели пули во тьме, и свистели в ночи провода,
Прорывались враги, и прорваться они не сумели.
Это воинов долг. Это подвиг решительный наш.
Это наше единство, горячая сила порыва.
Это видевший виды из веток сосновых шалаш.
Это Ленин здесь жил, в шалаше у скупого Разлива.
Разжигая костёр, он, прищурясь, смотрел в темноту.
В лунном свете вода отливала холодною сталью.
Сквозь застенки и ссылки он нёс золотую мечту,
И мечту эту вместе мы сделали крепкою явью.
Мы стоим на часах. Тишина. Из густой темноты
Только звёзды сквозь тучи,
и ветер, летящий над миром
…Он обходит расчёты и, проверяя посты,
Подбодряет бойцов, наставленья даёт командирам.
Мы не слышали слов, но мы чувствуем наверняка,
Что вот именно так, что иначе никак не бывает,-
Этот голос, и жест, и на Запад простёрта рука,
Непременно вперёд, непременно вперёд призывает!
Он приходит — победы решительный час.
Трубы грянут тревогу. Дорога крута и открыта.
Ленин вышел и встал.
И, прищурившись, смотрит на нас.
Мелкий лес да болото.
Бессмертный шалаш из гранита.
1942
С. Кара
У Кинешмы и Решмы
Особая краса.
Ложится на орешник
Тяжёлая роса.
И песня долго-долго
Тревожит тот покой,
Плывёт над самой Волгой,
Над медленной водой.
Она почти сквозная,
И я, её любя,
За тыщу верст узнаю
И вспомню про тебя.
А здесь, у переправы,
У смертной полосы,
Обугленные травы
Чернеют от росы.
Пусть битвы будут долги.
По пеплу чёрных трав
Приду на берег Волги
Сквозь сорок переправ.
1943
*
ТАТАРИ ЕПХИЕВ
(С осетинского)
ПЕСНЯ ВОИНА-КАВАЛЕРИСТА
Когда скакал я на коне
В одежде боевой,
Все говорили обо мне:
— Смотрите, вот герой!
Закутан в бурку, будто в бронь,
Скакал во весь опор.
Подкован сталью верный конь,
Стальной клинок остёр.
И всё, что армия дала,
Имел я при себе;
Мой автомат и у седла
Две сумки в серебре.
Скакал, и топоту коня
Стучало сердце в лад.
Народ приветствовал меня:
— Будь нашим гостем, брат!
Но отвечал я на бегу:
— Прошу простить, друзья.
Ни на минуту не могу —
На фронте нужен я…
И старики, меня любя,
Давали мне наказ;
— Отчизна проклянет тебя,
Коль опозоришь нас!
Пришпорив верного Серка,
Я мчусь на смертный бой,
И знамя конного полка
Пылает надо мной.
1942
Перевод И. Френкеля
*
АХМЕД ЕРИКЕЕВ
(С татарского)
ДРУЖБА
По шуршащей траве два советских стрелка
Хмуро шли под конвоем средь вражьего стана.
У Ахмеда бессильно висела рука,
И сочилася кровь на груди у Степана.
Их вели на расстрел, их на пытку вели.
Зарычит на них немец, речь русскую скомкав,-
Хлынет кровь их на землю, и голос земли
Про геройство их весть донесёт до потомков.
Здесь никто не оплачет их, двух мертвецов,
Кроме ветра степного да ивы плакучей.
— Хальт! — Враги окружили двух пленных бойцов,
Два бойца на них смотрят со злобою жгучей.
— Рус! — Ахмеду сказал офицер и рукой
Показал на Степана.- Он враг твой и мой.
Его трупу дорога — на свалку, в отбросы.
Ты останешься жив. Лишь ответ дай прямой
На мои все вопросы.
И припомнил Ахмед свой родной Татарстан
И за пазухой Катин портретик в конверте.
На Степана взглянул. Сколько раз и Степан
И Ахмед вызволяли друг друга, ни ран
Не страшася, ни смерти.
Ленин тоже был русский. О многом Ахмед
Вспомнил в миг этот страшный. Но смелый ответ
Дал фашистскому гаду: — Я правды не скрою,
У меня — враг один, и гнусней его нет.
Этот враг… Он стоит предо мною!
— Расстрелять их обоих! — оскалив клыки,
Захрипел офицер хрипом злобным, поганым.
Залп. Упали на землю, обнявшись, стрелки,
Два советских героя — Ахмед со Степаном.
И — весь бледный — увидел фашистский злодей,
Озираясь на трупы убитых тревожно,
Что убить мог он пленных советских людей,
Но их честь, но их дружбу убить невозможно!
1942
Перевод Д. Бедного
Что б ни говорили про неё,
А война войною остаётся,
И не странно, если оборвётся
В жаркий день дыхание моё,
Если щедро брызнет, в блеске алом,
Кровь моя, как ягоды в саду,
Если я в сраженье упаду
Молнией спалённым красноталом.
Ты не плачь в жестокой тишине,
Пусть глаза не знают слез-жемчужин.
Пусть друзья придут к тебе на ужин,
Как тогда, в былые дни, при мне.
Дочь вбежит, дитя моё родное,
Милою забавой занята.
И никто не вспомнит: «Сирота»,
Только тихо скажут: «Дочь героя».
Пусть не я, а ты нальёшь вина
И услышишь тост замысловатый,-
Но внезапно привкус горьковатый
Только ты почувствуешь одна.
1944
Перевод С. Липкина
*
ВЕНИАМИН ЖАК
ПОСЛЕ БОМБЁЖКИ
Катился с неба вой фугасок,
Зенитки били, разъярясь,
И стены,
потолки,
каркасы
Валились наземь — в кровь и в грязь.
Рассвет, Отбой. А на земле
Ещё дымит кирпич горячий…
И дети роются в золе,
Давно охрипшие от плача.
*
АЛЕКСАНДР ЖАРОВ
МОРЯКИ-МОСКВИЧИ
Присмирело море Баренца,
Ночь над берегом тиха.
За скалой в сторонке варится
Краснофлотская уха.
Вымыт пол водою пресною.
Придан кубрику уют…
Моряки землянку тесную
Тоже кубриком зовут.
До московских улиц близко ли
От арктической воды?
Спиридоновка, Никитская,
Патриаршие пруды…
К огоньку придвинув столики,
Вспоминать друзья пошли —
Кто Полянку, кто Сокольники,
Кто Таганку, кто Фили.
Вспомнил всё москвич в волнении,
Только дома не назвал,
Где он сердце на хранение,
Расставаясь, оставлял.
Разглашать не полагается
Тут секрет сердечный свой.
Если в бой идешь — сливается
Этот дом со всей Москвой.
Море Баренца волнуется,
Словно думает о том:
Где родная эта улица,
Где любимый этот дом?
Не спеши его отыскивать,
Замела война следы…
Спиридоновка, Никитская,
Патриаршие пруды…
1942
ЗАВЕТНЫЙ КАМЕНЬ
Холодные волны вздымает лавиной
Широкое Чёрное море.
Последний матрос Севастополь покинул,
Уходит он, с волнами споря…
И грозный солёный бушующий вал
О шлюпку волну за волной разбивал…
В туманной дали
Не видно земли.
Ушли далеко корабли.
Друзья-моряки подобрали героя.
Кипела вода штормовая…
Он камень сжимал посиневшей рукою
И тихо сказал, умирая:
«Когда покидал я родимый утёс,
С собою кусочек гранита унёс —
Затем, чтоб вдали
От крымской земли
О ней мы забыть не могли.
Кто камень возьмёт, тот пускай поклянётся,
Что с честью нести его будет.
Он первым в любимую бухту вернётся
И клятвы своей не забудет.
Тот камень заветный и ночью и днём
Матросское сердце сжигает огнём…
Пусть свято хранит
Мой камень-гранит, —
Он русскою кровью омыт».
Сквозь бури и штормы прошёл этот камень,
И стал он на место достойно…
Знакомая чайка взмахнула крылами,
И сердце забилось спокойно.
Взошёл на утёс черноморский матрос,
Кто родине новую славу принёс.
И в мирной дали
Идут корабли
Под солнцем родимой земли.
1943-1945
*
ТАИР ЖАРОКОВ
(С казахского)
ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ
После ручки с пером впервые
Здесь винтовку держит рука.
Вам, друзья мои тыловые,
Поручаю стихи пока.
Здесь бумагой мне — поле битвы,
Здесь не перья, а блеск штыков.
Здесь куются новые ритмы,
Не чернила льются, а кровь.
Я вам был по перу собратом —
Свято долг я выполню свой.
Посвящайте стихи солдатам —
Вот вам мой наказ боевой.
К вам, Аскар и Сабит с Габитом,
Обращаю слова письма:
Вы для тех, кто вернётся с битвы,
Приготовьте стихов тома.
Не сердитесь на это слово, —
Торопитесь, время не ждёт!
Бой окончится, и суровый
Вам солдаты предъявят счёт.
После ручки с пером впервые
Здесь винтовку держит рука.
О борьбе стихи боевые
Напишу остриём штыка!
1942
Перевод П. Железнова
*
ПАВЕЛ ЖЕЛЕЗНОВ
НА ПОДСТУПАХ К МОСКВЕ
Держась,
как за личное счастье,
за каждую пядь земли, —
мы под Москвой
встали насмерть,
в грунт промёрзлый
вросли.
Земля от взрывов дрожала.
Трещала танков броня…
Солнце в огне пожара
чадило, как головня…
Не только на этом взгорье,
где наш окопался взвод, —
на Балтике
и в Черноморье
Москву защищал народ.
Но лишь в подмосковной зоне
встряхнуть моё сердце
мог,
как часы на ладони,
знакомый с детства гудок…
Когда с орудийным раскатом
мы подымались в бой, —
поэт становился солдатом,
поэтом —
солдат любой!
1941
*
ВЛАДИМИР ЖУКОВ
День и ночь над землянкой штабной
только дождь проливной.
Только стук
рассыпает, урча, пулемёт —
то ль от скуки, а то ль на испуг
пулемётчик кого-то берёт,-
вот и бьёт
то по фронту, то вкось,
прошивая лощину насквозь.
А потом и ему надоест —
оборвёт.
Ловит шорохи лес,
жаркий шёпот поспешный: «Свои», —
в тьме кромешной
средь тихой хвои.
И опять над землянкой штабной —
только ветер
да дождь проливной,
да нет-нет за стеной
часовой
на приступок опустит приклад.
Иль шальной недотёпа-снаряд
прошуршит
и влетит в перегной.
Хорошо, если не по своим!
А по ним, по нему…
Не пойму,
хоть солдат,
почему
этот дым в дождь всегда сладковат?
На войне
в тесный створ блиндажа
что я видел?
Болотная ржа
всколыхнётся,
ударит огнём —
и пошла вся земля ходуном.
Справа,
так мне сказал командир,
ель — мой первый ориентир,
слева взлобок, приметный едва,-
ориентир номер два…
Я постиг и душой и умом
то,
что в секторе было моем
с первых дней
до последнего дня.
Вот о том и спросите меня.
Был снег по плечи… Я и не заметил,
когда впервые запахом земли
в лицо пахнул мне беспокойный ветер
и на берёзах почки отошли.
И полушубок сразу стал ненужен.
Невесть откуда взявшись,
на тропе
заголубели,
зачернели лужи,
и обвалились стенки на НП*
И запестрели рыжие пригорки
сквозь проволоку на земле ничьей.
На песню от простой скороговорки,
сливая звуки,
перешёл ручей.
И, корочку листвы едва осилив,
ко мне в окоп головку наклоня,
открыл глаза подснежник бледно-синий
и изумлённо смотрит на меня,
на гильзы,
на солдатские портянки,
что ветерок трепал,
отволгло свеж.
Мы этой ночью откопали танки
и выкатили пушки на рубеж.
Нам надоела нудная зимовка,
коптилок чад,
и лабиринт траншей,
и выстрелы из снайперской винтовки
с давно осточертевших рубежей.
В бездействии вконец изнылись души,
ждя наступления,
как войны конца…
Шипя и воя, грянули «катюши»,
и, холодея, ёкнули сердца.
*НП — наблюдательный пункт.
1944
*
ВАСИЛИЙ ЖУРАВЛЁВ
Впереди леса еловые,
тёмно-синие, лиловые,
Нара-река,
Протва-река,
свинцовые облака.
Хлопьями падает снег
в полосе
Варшавского шоссе,
и низенькие ельнички
оделись в шубки беличьи.
В снежном окопе
лежит солдат.
Две гранаты и автомат.
Впереди —
дом, разбитый войной,
и Москва за спиной…
1941
Какая ночь!
Блиндаж дремотный,
река, и берег, и камыш…
Но ты
сквозь рокот пулемётный
дыхание весны услышь.
Сумей увидеть этой ночью
деревья около пруда,
и набухающие почки,
и ручейки под кромкой льда,
и звонкие луны поводья,
мелькающие над тобой,
и половодье —
половодье,
которое не за горой.
Апрель 1943 г.
Западный фронт
*
ВЛАДИМИР ЗАМЯТИН
ПАМЯТНИК
Не там —
в пустынном переулке,
Не там, где мать
жила, ждала,-
В тяжелой бронзовой тужурке
Мой друг стоит среди села.
С дороги, прямо
из похода,-
Казалось,
Зов наш услыхал,-
По августу большого года
В село родное пришагал.
Любуясь отчим кровом,
немо
Стоит солдат и хлебороб,
И бронзовые дуги шлема
Упрямо сдвинуты на лоб.
И на его груди открытой
Пылают так,
что видно всем:
Навечно две звезды отлитых,
Знак скромный —
ВЛКСМ.
Проходят, кланяясь, сельчане.
А он, свою расправив грудь,
Стоит в торжественном молчанье
Как будто в дом решил шагнуть,
Всё так же молодо, пытливо,
Нащупав взглядом даль полей,
Глядит на бронзовые нивы
Он из-под бронзовых бровей.
Всё так же, спутник
жизни нашей,
Он входит в дни,
в мои года —
Прямой, бесстрашный,
В битве павший,
Не умиравший никогда!
1948
*
ВЛАДИСЛАВ ЗАНАДВОРОВ
НА ВЫСОТЕ «Н»
На развороченные доты
Легли прожектора лучи,
И эти тёмные высоты
Вдруг стали светлыми в ночи.
А мы в снегу, на склонах голых,
Лежали молча, как легли,
Не подымали век тяжёлых
И их увидеть не могли.
Но, утверждая наше право,
За нами вслед на горы те
Всходила воинская слава
И нас искала в темноте.
Владислав Занадворов погиб в ноябрьских боях 1942 года под Сталинградом.
*
НАИРИ ЗАРЬЯН
(С армянского)
СТАЛИНГРАД
Колыбель героев ратных, вечный Сталинград,
На тебя с надеждой люди в этот час глядят!
Весь в огне, в дыму, как воин, встал бесстрашно ты,
Чтобы всюду жизнь шумела, чтоб сбылись мечты.
Я — певец земли армянской — о тебе пою.
Языки твоих пожарищ душу жгут мою.
Но в долине Араратной тихо и светло,
Небо, вымытое ливнем,- чистое стекло.
Ереван, от туфа розов, светится, маня,
Как родные очи — окна смотрят на меня.
Прохожу я по кварталам из конца в конец.
С нами вместе рос мой город: площади, дворец.
Только знаю, расколоться б небу, как стеклу,
И кружил бы горький ветер серую золу,
Если б грудью против смерти ты, герой, не встал,
Если б вражеское пламя ты не затоптал.
Если где-нибудь в Нью-Йорке в этот грозный год
Ещё ходит беззаботно поздний пешеход,
Потому лишь, что отважно ты сейчас стоишь,
Потому, что, словно факел, ты огнём горишь.
Сталинград, герой бессмертный, воин, патриот!
Вся вселенная в восторге гимн тебе поёт,
Ну, а я — певец твой давний — слышу голос твой,
Отдаётся в сердце грохот битвы грозовой.
Подлый враг к могиле чёрной ближе с каждым днём,
И встаёт заря победы в пламени твоём.
Октябрь 1942 г.
Перевод Л. Гинзбурга
ПАВШИМ ТОВАРИЩАМ МОИМ
Наши армии на запад в жажде мести мчатся в бой,
И орудия салюта громыхают над Москвой.
Вы встаёте предо мною в свете праздничных ракет —
Павшие во имя славы, вы — друзья прошедших лет.
Ваши голоса я слышу, шаг знакомый по земле,
Очертанья лиц любимых видит память в синей мгле.
Сколько было в вашем сердце пламени, мечты, скорбей —
Все вы отдали за счастье светлой родины своей.
Где ж, товарищи и други, вечный вы нашли покой?
Вас Кубань ли приютила, Дон ли принял голубой?
Обняла ли Украина вас, по-сестрински, в ночи?
Пали вы у стен Смоленска иль в развалинах Керчи?
Где вы спите? Не забудет вас Армении певец.
Ваша слава — что на небе звёзд сверкающий венец!
В шуме праздничном победы, в мощном ликованье масс
Ваш певец гордится вами и оплакивает вас
В час, когда на запад мчатся воины в победный бой
И приветственные залпы полыхают над Москвой.
1944
Перевод В. Луговского
*
МИКОЛА ЗАСИМ
(С белорусского)
ПОЭТУ
Писать и только — это мало.
Цена таким писаньям — грош.
А чтоб одна рука держала
Перо, другая — острый нож.
Фашисту нож всади под рёбра
И сам воспой его конец.
Тогда, по правде, будешь добрый
Для наших грозных дней певец.
1942
Перевод А. Твардовского
СЕСТРЕ
Сестрёнка милая моя,
Ты где теперь — не знаю.
Одно, о чём прослышал я,-
Схватили полицаи
И увели на Белосток
В Германию рабою.
И хлеба увязать в платок
Ты не могла с собою.
В слезах, поникнув головой,
Ты шла с другими рядом.
На сельских улицах конвой
Толкал тебя прикладом,
Чтоб нашим людям в души страх
Вселить, не дать потачки…
А я лежал в сырых кустах,
Больной, в бреду, в горячке.
Не мог тогда поспеть к тебе,
Спасти сестру родную.
Но нынче снова я к борьбе
Вернулся, вновь воюю.
Сестрёнка милая моя,
Не знаю, где ты ныне.
В одно лишь твердо верю я:
Найду тебя в Берлине.
1942
Перевод А. Твардовского
ВСТРЕЧА
Вся деревня, стар и млад,
В хате у Акима:
Из Берлина сын-солдат
Прибыл невредимый.
Дед Лукаш, родня кругом,
Братья: Гриц, Тодорка.
А солдат — орёл орлом,
В новой гимнастёрке.
Грудь в медалях, в орденах —
Даром не получишь.
«На каких бывал фронтах,
Расскажи-ка,внучек?»
«А смотрите все подряд,
Ради интереса:
Ленинград и Сталинград.
Киев и Одесса.
На поверку — как один —
Слева или справа.
И Варшава и Берлин,
И «Звезда» и «Слава».
1945
Перевод А. Твардовского
*
ВАСИЛИЙ ЗАХАРЧЕНКО
МОСТ
Он над водой упругим телом зверя
Раскинулся в стремительном прыжке.
Я подошёл к нему, ещё не веря,
Что смерть его сжимаю в кулаке.
Мы двадцать лет учились созидать,
По кирпичу, по капле счастье множить,
Чтобы сегодня всё это опять
Прикосновеньем спички уничтожить!
В нём сто ночей моих недосыпаний,
В нём весь напор, таившийся в крови,
И улицы невыстроенных зданий,
И время, отнятое у любви.
Да, я любил его…
Вот так подходишь к сыну,
Которого ты создал и взрастил…
Я сам последнюю поставил мину
И шнур последней спичкой запалил.
И видел я, как над водой взлетело
Огнём исполосованное тело.
Там, за рекой, лежал любимый город,
И молодость, и материнский дом.
И я клянусь:
— Мы возвратимся скоро!
Мы вновь как победители придём!
Мы всё вернём, оставленное нами,
Заставим петь любимые места…
И над водой раскинется, как знамя,
Литая тень висячего моста!..
Октябрь 1941 г.
*
ВЕРА ЗВЯГИНЦЕВА
НАША МУЗА
Нет, не печальницей кроткой,
Муза приходит в твой дом
Краткой военной сводкой
И вдохновенным трудом,
Музыкой шума земного,
Виденьем доблестных дней,-
И зарождается слово
Песни правдивой твоей.
Это давнишние узы:
Делит с поэтом судьбу
Наша военная муза
С гневною складкой на лбу.
1944
*
АНАТОЛИЙ ЗЕМЛЯНСКИЙ
ПАРТВЗНОС
Всю жизнь передо мной
Страничка партбилета
И кровью надпись строчкою неровной:
«Умрём, но не отступим.
Наша песнь не спета.
Мы победим фаш…»
И листок оборван.
С тех пор я не свободен от вопроса
И навсегда в его останусь власти:
Какие,
Кто
Сдавал партийной кассе
Ценней и клятвеннее взносы?!
*
ЗУЛЬФИЯ
(С узбекского)
СЮЗАНЕ
«Я полюбил тебя, взглянув в твои глаза,
И в мире с той поры светло мне только с ними.
Волну несёт поток и молнию — гроза,
А я твержу твоё коротенькое имя».
Ты это говорил. Вечерняя заря
Над сонною землёй тюльпаны осыпала.
Дыханье затаив, от радости горя,
Я слушала тебя. И глаз не поднимала.
Обычай есть такой: джигита полюбив,
Цветное сюзане невеста вышивает.
И вот шелков цветных весёлый перелив
В корзинке предо мной, как радуга, блистает.
И все цветы садов, цветы Чимганских гор —
И роза, и райхон, и астра золотая —
Приходят в дом ко мне, вплетаются в узор,
Охапки лепестков по шелку рассыпая.
Но только начала я это сюзане —
Иголки острие мне укололо руку.
Запахла дымом даль. В пороховом огне
К нам ворвались враги. И принесли разлуку.
И взял оружье ты окрепшею рукой.
И за твоим конём я шла, полна тревоги.
«Подруга, жди меня! Вернусь, окончив бой!»
Донесся возглас твой с полуночной дороги.
На память о весне осталось сюзане,
Ладонью провела по шёлковому свитку
И, губы закусив, в тревожной тишине,
Во весь размах руки разматываю нитку.
И словно сквозь узор глядят глаза твои,
И на шелку стежки, как строчки на бумаге.
И это сюзане — письмо моей любви,
О верности оно, о славе и отваге.
Подруги помогать приходят иногда,
И, косы наклонив над яркими шелками,
Мечтаем вместе мы. А сквозь окно звезда
Внимательно следит за быстрыми руками.
Ты победишь врага. Вернёшься. И вдвоём
Цветного сюзане мы развернём узоры.
Сияньем солнечным оно наполнит дом,
И солнце никогда не спрячется за горы.
На память обо мне прими подарок, друг,
Он ярок, словно сад во время листопада,-
Замысловатое искусство женских рук,
Забава для тебя, а для меня — отрада.
1943
Перевод С. Сомовой
*
АНАТОЛЬ ИМЕРМАНИС
(С латышского)
Вокзал, и поезд без огней пыхтит,
Траншею роют, и стучит кирка.
Как близко смерть! Свет Млечного Пути
Так нежно льётся к нам издалека.
Ракеты в небо медленный полёт,
И взрыва отдалённого удар!
Среди трясин застывших и болот —
Везде опасность, как ночной кошмар.
В шинели длинной ходит часовой.
Мерцает острый штык, к ружью примкнут.
Дождь падает,- он как узор живой,
И капли мелкие его плетут.
Сигнал мигнёт нам, дальний путь открыв,
И часовой нам станет вслед глядеть.
Когда вернёмся, будет ли он жив
Иль будет в плащ-палатке костенеть?
И не услышит он, как поезд, мчась, пыхтит,
Как топь трепещет, стонет в глубине:
Над мёртвым лбом свет Млечного Пути
И воздух стынет в грозной тишине.
Перевод Е. Полонской
ПЕРЕДЫШКА
Беспрестанно снежинок крушение.
Башни древние в их пелене.
Здесь находит душа исцеление
От тоски по родимой стране.
Отряхает каштан хлопья снежные.
Снег скользит по ресницам слезой.
Верно чувствуешь ты,- неизбежно я
Вновь уйду… Не окончился бой.
Перевод С. Спасского
*
ВЕРА ИНБЕР
ТРАМВАЙ ИДЁТ НА ФРОНТ
Холодный, цвета стали,
Суровый горизонт…
Трамвай идёт к заставе,
Трамвай идёт на фронт.
Фанера вместо стёкол,
Но это ничего,
И граждане потоком
Вливаются в него.
Немолодой рабочий —
Он едет на завод,
Который дни и ночи
Оружие куёт.
Старушку убаюкал
Ритмичный шум колёс:
Она танкисту-внуку
Достала папирос.
Беседуя с сестрою
И полковым врачом,
Дружинницы — их трое —
Сидят к плечу плечом.
У пояса граната,
У пояса наган,
Высокий, бородатый —
Похоже, партизан —
Пришёл помыться в баньке,
Побыть с семьёй своей,
Принёс сынишке Саньке
Немецкий шлем-трофей —
И снова в путь-дорогу,
В дремучие снега —
Выслеживать берлогу
Жестокого врага,
Огнём своей винтовки
Вести фашистам счёт…
Мелькают остановки,
Трамвай на фронт идёт.
Везут домохозяйки
Нещедрый свой паёк,
Грудной ребёнок — в байке
Откинут уголок —
Глядит (ему всё ново).
Гляди, не забывай
Крещенья боевого,-
На фронт идёт трамвай.
Дитя! Твоя квартира
В обломках. Ты — в бою
За обновленье мира,
За будущность твою.
Ноябрь 1941 г.
Ленинград
ЛЕНИН
Он не украшен свежими цветами,
Ни флагов, ни знамён вокруг него,-
Укрытый деревянными щитами,
Стоит сегодня памятник его.
Он мог бы даже показаться мрачным,
Но и сквозь деревянные щиты,
Как будто стало дерево прозрачным,
Мы видим дорогие нам черты.
И ленинских бессмертных выступлений
Знакомый жест руки, такой живой,
Что хочется сказать: «Товарищ Ленин,
Мы здесь, мы отстояли город твой».
Лавиною огня, и русской стали
Враг будет и отброшен и разбит.
Мы твой великий город отстояли,-
Мы сами встали перед ним, как щит.
И близится желанное событье,
Когда тебя опять со всех сторон,
Взамен глухого, тёмного укрытья,
Овеет полыхание знамён.
Ты будешь вновь приветствиями встречен,
Как возвратившийся издалека.
И вновь, товарищ Ленин, с краткой речью
Ты обратишься к нам с броневика.
Все захотят на площади собраться,
И все увидят жест руки живой,
И все услышат! «Слава ленинградцам
За то, что отстояли город свой!»
Январь 1943 г.
Ленинград
*
ЮРИЙ ИНГЕ
ТРАЛЬЩИКИ
Седое море в дымке и тумане,
На первый взгляд такое, как всегда,
Высоких звёзд холодное мерцанье
Колеблет на поверхности вода.
А в глубине, качаясь на минрепах,
Готовы мины вдруг загрохотать
Нестройным хором выкриков свирепых
И кораблям шпангоуты сломать.
Но будет день… Живи, к нему готовясь,
Подымется с протраленного дна,
Как наша мысль, достоинство и совесть,
Прозрачная и чистая волна.
И потому мы, как велит эпоха,
Пути родного флага бережём,
Мы подсечём ростки чертополоха,
Зовущегося минным барражом.
Где бы противник мины ни поставил —
Всё море мы обыщем и найдём.
Согласно всех обычаев и правил,
Мы действуем смекалкой и огнём.
В морских просторах, зная все дороги,
Уничтожаем минные поля.
Свободен путь. Звучи, сигнал тревоги,
Дроби волну, форштевень корабля
1941
Юрий Инге погиб на Балтике 28 августа 1941 года на пароходе, торпедированном фашистами.
*
ЛИДЖИ ИНДЖИЕВ
(С калмыцкого)
НА ФРОНТ, СЫНУ-ВОИНУ
В магическом стекле воображенья
Встают передо мной поля сраженья.
Ты, смелый сын мой, бьёшься впереди
С винтовкою в руке, с огнём в груди.
Таким тебя я вижу. Ты отважен,
Ты, жизни не щадя, стоишь на страже,
На боевом посту своей страны,
В густом дыму, средь грохота войны.
И знаешь ты, что этими полями,
Где жерла пушек извергают пламя,
Где боевые цепи залегли
Во впадинах израненной земли,
Где гибнет лес прочёсанный и редкий,
Когда-то шли походом наши предки;
Здесь, в ореоле славы и побед,-
Тому назад уже немало лет —
Вел полчища Наполеон надменный.
Он сломлен был, Москвы оставил стены:
Весь наш народ, поднявшись для борьбы,
Подрезал крылья баловню судьбы.
А до того отпор был дан суровый
Псам-рыцарям близ озера Чудского,
Смерть встретили старик и молодой
Под стылою озерною водой.
Величьем прошлой славы окрыляя,
Зовёт на подвиг нас страна родная,
Поддерживая стойкий пыл бойцов.
Тебя я вижу, сын мой. Ты суров.
Вот в сумраке удушливом и мглистом
Шагаешь ты — и смерть несёшь фашистам.
Ты гнева полон. Твой удар тяжёл.
Ударил ты — могилу враг нашёл.
Ты помни каждый час, мой сын любимый,
Что за тобой народ непобедимый,
Не знавший поражений богатырь,
И родины богатство, мощь и ширь.
Покинуты обжитые селенья,
Растут и крепнут силы ополченья,
На линию огня все шлёт и шлёт
Отряды за отрядами народ.
Мы поднялись решительно и смело
За наше правое, святое дело:
Мы дьяволов сотрём с лица земли,
Что к нам с цепями кабалы пришли!
И над отчизною разгонит тучи
Народ советский — стойкий и могучий.
Перевод Б. Лейтина
*
АВЕТИК ИСААКЯН
(С армянского)
БОЕВОЙ КЛИЧ
Ночь. Тучами окутанная ночь.
Как бешеную бурю превозмочь?
Гремучий шквал из вражеской страны
Рокочет на просторах наших нив.
Встают в ответ моря, возмущены,
Исполнен гнева буйных рек разлив.
Э-эй, Масис, заоблачная высь!
Э-эй, земля родимая, держись!
Готовы ль молнии? Готов ли меч,
Чтоб ненавистных гибели обречь?
Все ль вы на страже, родины сыны?
Мы взяться за оружие должны,-
Затихнет ветер, и заснёт вода,
Но злобный враг не дремлет никогда.
Вы слышите тяжёлый лязг цепей?
Тиран оковы тяжкие несёт
В наш край лесов, нагорий и степей.
Он хочет обесчестить наш народ.
Вступайте в перекличку меж собой!
Все ль на ногах, и все ль готовы в бой?
Да опояшет каждый стан броня,
Да опояшет воля гордый дух,
Да опояшет поясом огня
Великий гнев наш дружественный круг!
Шуми, шуми зелёной кроной, дуб!
Гремите бурей, зовы вещих труб!
Срывайся, ржанье, с жарких конских губ!
На бранный подвиг, братья, на борьбу!
Решаем сами мы свою судьбу.
За облака взлетай, победный стяг,
К бессмертью, побеждающему смерть!
Да будет уничтожен дерзкий враг,
Да будет усмирён свирепый смерч!
От наших виноградников и рощ
Гоните злоумышленников прочь!
Да будет вечной в солнечном краю
Давилен, житниц мирных тишина.
Свою отчизну отстоим в бою.
Э-эй, к победе, вольная страна!
26 июня 1941 г.
Ессентуки\
Перевод В. Звягинцевой
ВЕЧНОЙ ПАМЯТИ С.Г. ЗАГИЯНА
С героями-друзьями ты, как пламя,
Как молния, врагов испепелял,
Великой правды нёс высоко знамя
И смертью храбрых в жаркой битве пал.
В твоём краю свободном, беспечальном,
Что наделил отвагою бойца,
Склонились все в молчании прощальном,
И горе переполнило сердца.
Твое чело победа увенчала,
И в летописях славы ты живёшь.
И тем, кого унынье посещало,
И гордость ты и мужество даёшь.
Наш гнев священный вдохновил героя,
И мы гордимся подвигом твоим.
Ты варвара поверг стальной рукою
И, словно щит, стоял неколебим.
Покойся безмятежно в вечной славе,
Твои герои-братья мчатся в бой,
Армения цветёт всё величавей,
И пламенеют розы над тобой.
1942
Перевод А. Ахматовой
*
МИХАИЛ ИСАКОВСКИЙ
В ПРИФРОНТОВОМ ЛЕСУ
Лиде
С берёз, неслышен, невесом,
Слетает жёлтый лист.
Старинный вальс «Осенний сон»
Играет гармонист.
Вздыхают, жалуясь, басы,
И, словно в забытьи,
Сидят и слушают бойцы —
Товарищи мои.
Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;
Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чём-то дорогом;
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал — дорога к ней
Ведёт через войну…
Так что ж, друзья, коль наш черёд,-
Да будет сталь крепка!
Пусть наше сердце не замрёт,
Не задрожит рука;
Пусть свет и радость прежних встреч
Нам светят в трудный час,
А коль придётся в землю лечь,
Так это ж только раз.
Но пусть и смерть — в огне, в дыму —
Бойца не устрашит,
И что положено кому —
Пусть каждый совершит.
Настал черёд, пришла пора,-
Идём, друзья, идём!
За всё, чем жили мы вчера,
За всё, что завтра ждём;
За тех, что вянут, словно лист,
За весь родимый край…
Сыграй другую, гармонист,
Походную сыграй!
1942
ОГОНЁК
На позиции девушка
Провожала бойца,
Тёмной ночью простилася
На ступеньках крыльца.
И пока за туманами
Видеть мог паренёк,
На окошке на девичьем
Всё горел огонёк.
Парня встретила славная
Фронтовая семья,
Всюду были товарищи,
Всюду были друзья.
Но знакомую улицу
Позабыть он не мог: —
Где ж ты, девушка милая,
Где ж ты, мой огонёк?
И подруга далёкая
Парню весточку шлёт,
Что любовь её девичья
Никогда не умрёт;
Всё, что было загадано,
В свой исполнится срок,-
Не погаснет без времени
Золотой огонёк.
И просторно и радостно
На душе у бойца
От такого хорошего
От её письмеца.
И врага ненавистного
Крепче бьёт паренёк
За Советскую родину,
За родной огонёк.
1942
РУССКОЙ ЖЕНЩИНЕ…
…Да разве об этом расскажешь
В какие ты годы жила!
Какая безмерная тяжесть
На женские плечи легла!..
В то утро простился с тобою
Твой муж, или брат, или сын,
И ты со своею судьбою
Осталась один на один.
Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И все — без конца и без счёта —
Печали, труды и заботы
Пришлись на тебя на одну.
Одной тебе — волей-неволей,
А надо повсюду поспеть;
Одна ты и дома и в поле,
Одной тебе плакать и петь.
А тучи свисают все ниже,
А громы грохочут всё ближе,
Всё чаще недобрая весть.
И ты перед всею страною,
И ты перед всею войною
Сказалась — какая ты есть.
Ты шла, затаив своё горе,
Суровым путём трудовым.
Весь фронт, что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим.
В холодные зимы, в метели,
У той у далёкой черты
Солдат согревали шинели,
Что сшила заботливо ты.
Бросалися в грохоте, в дыме
Советские воины в бой,
И рушились вражьи твердыни
От бомб, начинённых тобой.
За всё ты бралася без страха,
И, как в поговорке какой,
Была ты и пряхой и ткахой,
Умела — иглой и пилой.
Рубила, возила, копала,-
Да разве же всё перечтёшь?
А в письмах на фронт уверяла,
Что будто отлично живёшь.
Бойцы твои письма читали,
И там, на переднем краю,
Они хорошо понимали
Святую неправду твою.
И воин, идущий на битву
И встретить готовый её,
Как клятву, шептал, как молитву,
Далёкое имя твоё…
1946
ВРАГИ СОЖГЛИ РОДНУЮ ХАТУ…
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою?
Пошёл солдат в глубоком горе
На перекрёсток двух дорог,
Нашёл солдат в широком поле
Травой заросший бугорок.
Стоит солдат — и словно комья
Застряли в горле у него.
Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,
Героя — мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,-
Свой день, свой праздник возвращенья
К тебе я праздновать пришёл…»
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал,
И только тёплый летний ветер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
«Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришёл к тебе такой:
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам…»
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам.
Он пил — солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
«Я шёл к тебе четыре года,
Я три державы покорил…»
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд,
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
1945
*
БОГДАН ИСТРУ
(С молдавского)
МАТЬ
Как пред дубравой, что зимою
Не дрогнет от жестоких вьюг,-
Склоняюсь низко пред тобою,
Мой добрый, непокорный друг.
Ты от беды хранила свято
Родное милое жильё,-
Чужие в дом вошли солдаты,
На сердце наступив твоё.
Мы вместе. Прочь ушли печали,
Хоть слёзы на лице твоём.
Из-под знакомой старой шали
Виски сверкают серебром.
Бывало, всё твой образ снится,
Всё не отходишь от окна…
Ведь, говорят, весною птица
Вернуться в гнёздышко должна.
Так шепчешь ты и руки гладишь,
Касаешься несмело щёк.
Взгляни — и в этой буйной пряди
Блестит не тающий снежок.
Дай на тебя мне наглядеться,
Дай ночью у колен твоих
Уснуть, как в раннем-раннем детстве
Под шум черешен молодых.
Скалой ты в эти годы стала,
А прежде кроткою была:
Ведь всё, что на пути встречала,-
Всё силой духа превзошла!
1944
Перевод М. Голодного
*
