Иеродиакон Никон (Муртазов), Свято-Иоанновского монастыря на Карповке
В нашем селе жили две верующие сёстры-старушки. Одна из них была хорошей портнихой, старалась своим трудом угодить односельчанам. Другая занималась домашним хозяйством. Одну звали Надеждой, другую — Ариной.
Жили сёстры дружно. Им мог бы позавидовать любой приходящий, а ходили к ним многие, в том числе и моя мать. Завистник рода человеческого не раз подступал к старушкам, но всякий раз со стыдом бежал, как только сёстры вставали на молитву. Они ласково принимали всех, угощали чаем из большого пузатого самовара вприкуску с сахаром. Самовар не остывал в течение дня. Наговорившись и напившись сполна, гости благодарили хозяев и уходили довольные.
Это были не просто сёстры по плоти, но и по духу, духовные сёстры во Христе. От них много можно было услышать полезного для души. Бабушки читали старинные книги, протяжно пели молитвы, трогая сердце таких же, как они, старушек. Те умилялись, слушая Слово Божие. Сёстры жалели друг друга, ухаживая, когда кто из них болел. Дожив до глубокой старости, всё чаще и чаще они давали место телесному покою, проводя отдых за чашкой вкусного чая.
Замуж в молодости они не вышли, так и остались старыми девами, служа друг другу. Некоторые даже называли старушек монашками. Арина иногда вспоминала свою молодость: «Хороший, который мне нравился, меня не взял, а плохого я и сама не хотела». Они слышали о порочных, падших людях и в своих мыслях невольно осуждали их.
Исповедывать худые помыслы было не у кого, и враг рода человеческого незаметно услаждал тщеславием.
Однажды сидели сёстры за столом и пили чай. Ведёрный медный самовар стоял на столе, начищенный до блеска перед праздником. В месяц раза два приступала к нему Арина с песком, чтобы снять тусклость. Вот и теперь он, сверкая чистотой, шипел и булькал. Гости пока не пришли, и они наслаждались праздничным покоем, тишиной убранной горницы.
— Наденька, что бы мы делали, если бы не было у нас с тобой этого самовара? Из чего бы мы стали пить?
— Да, — вздохнув, гнусаво ответила Надежда. Нос у нее был от рождения сплюснутый, курносый, и от этого она всегда гундосила. — Если бы я не купила его в тридцать четвёртом году, то пришлось бы нам маяться всю жизнь.
— Этот самовар не ты купила, а я! — возразила Арина.
— Как бы не так! — откликнулась на спор Надежда. — Помнишь Митьку раскулаченного? У его сына я и купила, деньги тогда были дорогие.
— Да ты что! — начала сердиться Арина. — Самовар мой. Я привезла его зимой, как сейчас помню, от родителей.
— Нет, мой! — возразила Надежда.
— Не спорь, я хорошо помню…
— Нет, мой! — наступала Арина. — Ты его не покупала, у тебя и денег тогда не было.
Из-за самовара сёстры не на шутку расстроились и рассердились друг на друга.
— Ладно, — решительно прогнусавила Надежда, — если он твой, то посмотри на икону и перекрестись пред образом.
Арина повернулась к углу, где стояли иконы, и перекрестилась.
— Твой так твой… — тихо сказала Надежда, вставая из-за стола. — Бери его и уходи, куда хочешь.
Арина молча вышла и поплелась к племяннице, жившей за мостом. Через несколько дней она заболела, слегла в постель. В таком положении её и застала моя мать.
— Помириться вам надо, — сказала она Арине. — Люди смеются, а враг тешится, что победил вас, по зависти надсмеялся над вами перед смертью. Бог с ним, с самоваром. Затоптать надо грех. Смири свою гордость, а то, не дай Бог, умрёшь без примирения и покаяния. Куда душа пойдёт?
Всё это знала Арина, сама учила других, а теперь и сама омрачилась, разозлилась на сестру за упорство. Смолчала Арина. Тогда мать пошла к Надежде и уговорила ту помириться с сестрой. Они упали в слезах друг другу в ноги и долго плакали, прося прощения. Мать помогла им встать.
— Что ж так нас, неразумных, поймал лукавый, — примирившись, сокрушались сёстры.
* * *
Арина так и не поправилась. Через неделю она умерла, предав душу Богу. Вскоре за ней умерла и Надежда. В память об этих старушках у нас сохранился тот самый горе-самовар. Мы очень полюбили пить из него чай, но за столом всегда старались сохранять мир и ни о чём не спорить.