В.А. Никифоров-Волгин с учеником Алешей, будущим Святейшим Патриархом Алексием II
Весенним половодьем снесло мост через реку Быстрянку, и тем, кому нужно было попасть к празднику в село Лыково, пришлось на опушке бора развести костер и ждать переправы.
В числе ожидавших мужичков и баб был и коммунист-агитатор Федор Строгов, которому во что бы то ни стало надо было попасть в Лыково и прочесть лекцию «О Христе-обманщике и о войне с Богом».
Строгов сидел на чемодане, непрерывно курил и ругался озлобленно и хрипло:
— Сиди тут… Жди окаянных, когда придут?! А время идет. У меня лекция должна быть перед вашей заутреней, чтоб им, дьяволам, ни дна ни покрышки… Из нагана так бы и перестрелял чертей!
— Потише, братишка, — успокаивал агитатора кряжистый старик в тулупе. — Неужто можно так ругаться? Ты подумай только: страшная Суббота стоит… Спаситель в гробе лежит… Пасха наступает, а ты нечистую силу поминаешь.
— Плевать хочу на вашу Пасху! — рычал Строгов. — И на Спасителя также. Никакого Бога нет. Яма! Тьма! Ни хрена нет! Одна зыбь ходячая да атомы с молекулами! Ежели Бог был, куриные ваши мозги, так Он давно меня покарал бы, в порошок стер, а я ведь мощи вскрывал, в алтарях гадил и Богородице, самой Богородице в глаза гвозди вбивал, а икона-то, хе-хе-хе, чудотворная была! У меня в чемодане такие данные, такие штучки, что ахнете… Сами гвозди будете вбивать в глаза Богородицы, ежели увидите!
От злобы исступленной на губах Строгова выступала пена и голос доходил до истеричного срыва. Мужички, опустив голову, сурово молчали. Бабы в страхе жались одна к другой и стонали, словно секли их кнутами. И только старик спокойно возразил Строгову:
— По правилу, следовало бы тебя за такие слова поленом по башке, да только вот в такой день рука не поднимается… Христос во гробе лежит, и тревожить Его, Батюшку, негоже. Таких разбойников, как ты, жалеть Он велел…
— Жалеть? — быстро, но без злобы переспросил Строгов и задумался.
— Жалеть… — повторил старик.
Тихими стопами сумерек шла пасхальная ночь… Талый снег, кусты вербы у дороги, мглистая глубина лесного бора, шорох льдин на реке, травные запахи пробужденной земли и огни на том берегу источали необычную тишину, какая бывает только в монастырской церкви после выноса плащаницы…
— Вечери Твоея тайныя, — вполголоса запел старик, прислушиваясь в шагам Святой ночи.
Строгов вздохнул и ниже склонил голову… На колокольне сельской церкви зажигали цветные фонари и доносились голоса. На фоне тьмы белым видением выделялась церковь, и вокруг нее пылали костры.
— По лесам и полям земли святорусской, — начал старик, — в эту ночь тихими стопами проходит Спас Милостивый… К шагам Его прислушиваются цветы подснежные, звери лесные, травы весенние, ручейки, реки и молятся… чу! какая стоит тишина и благость…
Ходит Спас и слушает, как звонят колокола Его любимицы — земли святорусской — и плачет… Слезы Спасовы падают на землю, и от слез тех зарождаются цветики белые — слезы Господни…
— Вся земля ликует, дедушка, — спросила молодица, — так почему же Он скорбей Своих забыть не может?
— Оттого, голубушка моя, что радость наша, яко роса утренняя… Порадуемся празднику, встретим Спасителя нашего, а потом опять жизнь без Бога, опять забижать Его, Батюшку, будем… Замолкнут колокола, и забудем. Все забудем. И сад Гефсиманский, Голгофу и смерть… Оттого-то вот и плачет Спаситель в эту ночь…
Строгов неожиданно вдруг закрыл лицо руками и заплакал. Без удивления, словно так и должно быть, смотрели на него с русским жалением и кротостью. Строгов поднялся. Молча раскрыл чемодан. Вынул кипы последних номеров «Безбожника» и антирелигиозных плакатов — бросил в костер. В сельской церкви зазвонили к пасхальной заутрене… Строгов отошел в сторону и, скрестив руки, без шапки, стал слушать пасхальный звон, и было видно, как вздрагивали у него плечи, не то от холода, а может быть, от глухих судорожных рыданий.
В. А. Никифоров-Волгин
(род. в 1901 г., в декабре 1941 г. расстрелян органами НКВД)