Священномученики: Ипполит (Красновский), Василий (Иванов), Александр (Ерошов), Митрофан (Вильгельмский), Михаил (Дейнека). Мч. Михаил (Вознесенский). Расстреляны в 1938 г.
Память — 19 мая (1 июня).
Священномученик Матфей (Вознесенский) (+ 1919).
Ипполит (Красновский) (1883 — 1938).
Священномученик Ипполит родился 3 августа 1883 года в Москве в семье священника, служившего в церкви Воскресения Словущего на Таганке, Николая Аникитовича Красновского и его супруги Веры Ефимовны. В 1897 году Ипполит окончил Заиконоспасское духовное училище, в 1904-м – Московскую Духовную семинарию, в 1909-м – Московскую Духовную академию со степенью кандидата богословия.
В 1910 году Ипполит Николаевич был рукоположен во священника к Воскресенской церкви на Таганке и назначен заведующим и законоучителем Воскресенско-Таганской одноклассной и воскресной школ; в 1911 году скончался его отец и отец Ипполит был назначен настоятелем храма. В 1914 году он был определен законоучителем коммерческого училища, учрежденного Н.Ф. Горбачевым, и избран членом Благочиннического совета, в 1921 году – награжден наперсным крестом, в 1924-м – возведен в сан протоиерея и назначен временно исполняющим обязанности благочинного 2-го отделения Ивановского сорока. В 1927 году протоиерей Ипполит был награжден золотым наперсным крестом с украшениями; в 1928 году освобожден от исправления обязанностей благочинного.
19 сентября 1930 года власти арестовали его и заключили в Бутырскую тюрьму. Отца Ипполита обвиняли в том, что он поддерживал отношения с широким кругом духовенства, читал сам и хранил рукописную церковную литературу, трактующую вопросы современной церковной жизни. Тройка ОГПУ приговорила священника к десяти годам исправительно-трудовых лагерей, и отец Ипполит был отправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала. В 1933 году заключение в лагерь заменили ссылкой с прикреплением к определенному месту жительства. Он выбрал Курск, куда приехал незадолго перед тем, как туда правящим архиереем был назначен архиепископ Онуфрий (Гагалюк), который его знал и сразу же предоставил ему место священника, и они часто потом служили вместе. Отец Ипполит заходил в дом к архиепископу, совершал по просьбе владыки молебны и окормлял духовно его мать, монахиню Наталию. Архиепископ и священник были близки по взглядам, и во время отъездов архиепископа Онуфрия в Москву на заседания Священного Синода отец Ипполит вел делопроизводство епархии и старался по мере возможности разрешать вопросы, возникавшие у духовенства. 23 июля 1935 года сотрудники НКВД арестовали архиепископа Онуфрия и отца Ипполита, которого обвинили в том, что он произносил с амвона антисоветские проповеди.
– Расскажите, какое содержание носили ваши проповеди, – спросил следователь священника.
– Мои проповеди сводились к объяснению сущности христианской веры, – ответил отец Ипполит.
– В своих проповедях вы призывали верующих к терпению и не терять надежды на то, что скоро настанет светлое будущее. Признаете ли вы, что в вашем призыве есть контрреволюционный смысл?
– Да, я действительно в своих проповедях говорил о терпении, но это относилось только к личным скорбям верующих, к их личным потерям, борьбе с внутренним грехом… контрреволюционного смысла в моих проповедях не было.
– По своей собственной инициативе вы говорили проповеди или по указанию архиепископа Онуфрия?
– Да, по своей собственной инициативе, так как право произносить проповеди на религиозную тему предоставлено по законам церковным каждому священнику.
– Скажите, гражданин Красновский, какое толкование вами давалось духовенству в связи с опубликованием в печати сообщений о выселении контрреволюционного элемента из Ленинграда, Москвы и других городов СССР после убийства товарища Кирова?
– Узнав о выселении людей из Ленинграда и других городов после убийства Кирова, я действительно говорил духовенству, что настало время, когда и нам нужно подготовиться к ссылке, так как такое мероприятие советской власти коснется и нас, духовенства, причем о себе я лично сказал, что я даже рад буду этому, так как это отвечает моему желанию.
– Следствию известно, что вы с прибытием Онуфрия Гагалюка в город Курск установили с ним в целях развития контрреволюционной деятельности связь, каковую поддерживали до момента ареста. Признаете ли вы себя в этом виновным?
– В своем общении с Гагалюком я развития контрреволюционной деятельности не преследовал и виновным себя в этом не признаю.
– Что вы еще можете показать по вопросу проповеди, произнесенной вами 27 сентября 1934 года, то есть, в частности, говорили ли вы в этой проповеди следующее: «Какие бы ни встречали вас скорби, напасти, а их в жизни очень много, – терпите и терпите: все это нам дается за грехи наши»?
– Да, я это говорил и разумел под этими словами личные скорби людей в их жизни.
– Что вы имели в виду, говоря в некоторых случаях, в частности весной 1935 года, следующие слова: «Где же наши верующие? При таком отношении, совершенно безучастном, безразличном, вполне можно ожидать закрытия всех церквей»?
– Говоря эти слова, я имел в виду слабое посещение церквей со стороны верующих.
Были проведены очные ставки священника с некоторыми лжесвидетелями, но отец Ипполит отверг все их показания.
После окончания допросов священник подал заявление следователю. «Во всех проповедях, – писал он, – я излагал, как показывал, только внутреннюю сторону христианской религии и ни власти, ни строя, ни вообще внешней жизни не касался. К власти советской относился всегда лояльно. Поэтому решительно заявляю: ни к чему антисоветскому… не призывал и не признаю себя виновным».
8-9 декабря 1935 года в Курске состоялись заседания Специальной Коллегии Курского областного суда. Они были закрытыми для публики, в зале суда присутствовали лишь обвиняемые и свидетели. Выступая на суде, отец Ипполит сказал: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. Никакой группы я не знал, Гагалюка я знаю как приехавшего к нам архиепископа… прием просителей происходил на квартире у Гагалюка, как обыкновенно у всех архиереев. По вопросу моих проповедей мне говорили, чтоб я не задерживал народ, диакон говорил мне: “теперь говорить опасно”; я в своих проповедях не касался внешней жизни, я говорил о христианской любви, о страданиях… 27 сентября у нас был праздник Воздвижения, и я говорил проповедь… о страданиях Христа, о том, что страдания не озлобляют, а облагораживают душу.
В проповеди о любви я говорил, что любовь – это дар за нашу твердую решимость не потерять веру».
9 декабря 1935 года Специальная Коллегия Курского областного суда приговорила отца Ипполита к десяти годам заключения, и он был отправлен в исправительно-трудовые лагеря в Хабаровский край.
Наказание отбывал в совхозе НКВД Дальневосточного ИТЛ на ст. Средне-Белая Амурской железной дороги вместе с архиепископом Онуфрием и Белгородским епископом Антонием (Панкеевым). Находясь в заключении, вместе с др. священнослужителями совершал богослужения. В начале 1938 г. был взят под стражу в лагере вместе с группой священнослужителей по обвинению в «контрреволюционной деятельности», которая выражалась в том, что они, «будучи почти все отнесены к группе инвалидов… дезорганизуют производство» и «открыто собираются группами в палатке и совершают религиозные обряды, поют молитвы». В марте 1938 г. переведен в тюрьму г. Благовещенска. 17 марта Особой тройкой при УНКВД по Хабаровскому краю приговорен к расстрелу. Казнен вместе с архиепископом Онуфрием, с епископом Антонием, со священномучениками Митрофаном Вильгельмским, Александром Ерошовым, Михаилом Дейнекой, Николаем Садовским, Василием Ивановым, Николаем Кулаковым, Александром Саульским, Павлом Поповым, Георгием Богоявленским и с псаломщиком мч. Михаилом Вознесенским; погребен в безвестной общей могиле. Прославлен Архиерейским юбилейным Собором РПЦ 2000 г.
Василий (Иванов) (1875 — 1938).
Священномученик Василий родился 25 февраля 1875 года в городе Старый Оскол Курской губернии в семье портного Андрея Иванова. Окончив городское училище и четыре курса Курской Духовной семинарии, он в 1910 году был назначен псаломщиком в церковь в селе Усть-Стужень Староосколького уезда; 28 мая 1910 года он был рукоположен во диакона ко храму в селе Ярыгино Обоянского уезда и назначен законоучителем церковноприходской школы.
В 1913 году диакон Василий был переведен в Архангельскую церковь в селе Любостань Суджанского уезда, а затем в село Наумовку Белгородского уезда. 15 февраля 1919 года на праздник Сретения Господня он был рукоположен во священника ко храму в селе Долбино Белгородского уезда, в 1922 году – переведен в храм в селе Ровеньки Острогожского уезда.
13 января 1930 года отец Василий был назначен служить в храм в селе Нижний Икорец Лискинского района. В это время духовенство Воронежской епархии, как и многих других, было охвачено смятением, вызванным опубликованием декларации митрополита Сергия. В храме до приезда туда отца Василия служил священник Сергий Бутузов, а уже вместе с отцом Василием – священник Петр Корыстин; оба они подчинялись архиепископу Гдовскому Димитрию (Любимову).
Отец Василий был человеком простым и совершенно не разбирался в тонкостях церковного разномыслия тех лет; прослужил он здесь всего две недели; в конце января 1930 года он был арестован и заключен в воронежскую тюрьму. Тогда же были арестованы многие священники этого благочиния и некоторых других, с которыми отец Василий и оказался в одной камере в воронежской тюрьме.
16 марта следователь допросил священника; отец Василий ответил, с кем и когда служил и что действительно слышал об отце Сергии Бутузове как о выдающемся проповеднике, а «про Корыстина я ничего не знаю и не слышал, а только одно, что он меня обманным образом оставил… а сам уехал, якобы полечиться на три дня в Воронеж, а потом и не приехал, а на меня бросил приход, как на нового и незнакомого человека».
Отца Василия снова вызвали на допрос, желая узнать, о чем говорили находящиеся вместе с ним в камере священники Феодор Яковлев и Петр Корыстин. Но отец Василий сказал, что они говорили так тихо, что трудно было расслышать.
В 1930 году священник Василий Иванов был приговорен к десяти годам заключения в концлагерь и отправлен в Хабаровский край.
Митрофан (Вильгельмский) (1883 — 1938).
Священномученик Митрофан родился 4 июня 1883 года в городе Новомиргороде Херсонской губернии. Отец его, Григорий Вильгельмский, занимался ремесленным промыслом. Митрофан окончил церковноприходскую школу и с 1911 года служил в храме псаломщиком. В 1922 году он был рукоположен во диакона, а через год – во священника и служил в храмах Одесской епархии.
В 1924 году отец Митрофан был арестован и приговорен к трем трем месяцам заключения по обвинению в крещении ребенка без справки из ЗАГСа. С 1928 года он стал служить в Полтавской епархии. В феврале 1934 года власти закрыли храм, в котором служил священник, и отец Митрофан написал архиепископу Онуфрию (Гагалюку), которого хорошо знал как ранее управлявшего Одесским викариатством, и получил от него благословение ехать к епископу Антонию в Белгородскую епархию. Приехав к владыке, отец Митрофан получил место и вскоре был назначен благочинным.
22 февраля 1935 года сотрудники НКВД арестовали его. На допросе священник сначала было подписал показания, написанные следователем, но 22 июня дал иные показания, которые следователь вынужден был записать:
«Относительно моих показаний, данных мной ранее, имею внести следующие поправки, которые мной обнаружены в результате ознакомления с материалом следствия при окончании следствия, а именно: В ранее данных мной показаниях при записях неверно сформулировано, что якобы я получал от епископа Панкеева задание производить сбор денег под видом пожертвований на епархию и Патриархию для оказания помощи ссыльному духовенству. Поясняю, что этот вопрос при записи моего показания сформулирован немного не так. Я показывал, что я действительно получал распоряжения от епископа Панкеева производить сборы на Патриархию и епархию, но о том, что указанные деньги посылаются на оказание помощи ссыльному духовенству, Панкеев мне об этом не говорил и я этого не знал. О том, что эти деньги идут на оказание помощи ссыльному духовенству, это было мое личное предположение. Об этом я иногда верующим, то есть свое предположение, высказывал, но точно я не знал. Неправильно также сформулировано при записи, что якобы я получал от епископа Панкеева задание об усилении пастырской деятельности среди верующих в праздничные и воскресные дни с целью отрыва колхозников от работ и что я такие распоряжения давал священникам своего благочиния. Я действительно от Панкеева получал распоряжения, чтобы усилить пастырскую деятельность, но только в своем приходе, который я лично обслуживал, в городе Короче. В этом распоряжении ничего не говорилось о том, чтобы отрывать колхозников от колхозных работ. Такое распоряжение вызвано было тем, что на меня имелась жалоба от прихожан, что я плохо провожу религиозную деятельность и что я плохой проповедник. Насчет этого Панкеев действительно мне писал о желательности того, чтобы я читал акафисты святителю Иоасафу…»
Но и этими ответами отец Митрофан остался недоволен и 7 августа направил прокурору новое заявление, в котором, в частности, писал: «При допросе следователя… мне был задан вопрос, признаю ли я свои показания, данные мною в марте месяце сего года? Я заявил, что не признаю, так как таковые были неправильны и извращены следователем и записаны неправильно, а была лишь моя подпись, которая была подписана мной под нажимом и угрозой следователя. Но следователь в протокол от 25 июня почему-то этого не записал. Второй вопрос мне был задан тем же следователем: почему я не признаю свое показание, записанное следователем 9 мая сего года? Я ему ответил, что я их также не признаю, так как эти показания также являются неправильными, о чем я заявлял следователю в момент записывания этих показаний следователем в протокол. Я говорил следователю, не пишите, потому что это неправильно. Следователь мне ответил, что здесь ничего преступного для вас нет и вы можете на суде отвергнуть это. Подписал я, потому что не желал раздражать следователя, дабы не возник такой же конфликт, как был со следователем, который нанес мне ряд угроз и оскорблений в городе Белгороде, когда я ему заявлял, что мое следствие ведется неправильно и мои показания записываются в искаженном виде… Следователь в протоколе от 25 июня сего года записал, что якобы я желал исправить свои ошибки. Это также неверно – не свои ошибки, а ошибки следователя. И так как все дело поступило в Ваше распоряжение, то я поясняю, что свои показания, данные мною в марте месяце, я считаю неправильными, так как все показания были извращены следователем… В акте об окончании следствия и ознакомлении со следственным материалом я не записал своих возражений, потому что следователь мне сказал, что будет суд, где вы будете опровергать все неправильности… Еще раз заявляю, что я не показывал при допросе о том, что Панкеев делал мне распоряжения о сборе пожертвований на ссыльных и заключенных и об усилении проповедей с целью отвлечения колхозников от работы, а также не показывал, что я проводил контрреволюционную агитацию или вел какие бы то ни было контрреволюционные разговоры. Ничего подобного я не показывал на допросах, а потому виновным себя не признаю ни в чем». Во время судебного заседания отец Митрофан отверг возводимые на него обвинения и сказал: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. Показание на предварительном следствии неправильно записано. Следователь записывал с моих ответов на черновик, а потом зачитал мне; я был согласен с записанным, а подписал показание, переписанное начисто, которое не читал… Об усилении пастырской деятельности мне никто указаний не давал, и я также никому не давал таких указаний, потому что каждый священник сам знает свои обязанности…»
Александр (Ерошов) (1884 — 1938).
Священномученик Александр родился 22 ноября 1884 года в селе Чернянка Новооскольского уезда Курской губернии* в семье крестьянина Луппа Ерошова.
С детства Александр мечтал стать служителем Христовой Церкви. В 1896 году он окончил сельскую школу и уехал в Киев, где долгое время пел в монастырском хоре, и здесь основательно изучил церковный устав и богослужение. В 1911 году он был рукоположен во диакона. В 1918 году диакон Александр окончил пастырские курсы в Харькове и был рукоположен во священника. Служил он в Свято-Троицком храме в селе Ольшанка Новооскольского уезда.
В 1934 году епископ Антоний перевел его в Успенский храм села Большая Халань Корочанского района Курской области. Власти, намереваясь закрыть этот храм, потребовали от прихода под видом уплаты налогов сдачи государству дополнительных денежных средств. Деньги были выплачены, но церковный совет Успенского храма, указав на незаконность этих действий, попросил учесть эти средства в качестве уплаты налогов за следующий год.
Но власти поступили иначе – 22 февраля 1935 года сотрудники НКВД арестовали отца Александра.
– Скажите, – спросил его следователь, – были ли вам указания от своего благочинного Вильгельмского об усилении пастырской деятельности, и в каком направлении?
– Да, были. Указания благочинного Вильгельмского заключались в том, чтобы я усилил свою пастырскую деятельность путем проповеди с амвона по привлечению верующих прихожан к посещению церкви, особенно в воскресные и праздничные дни. Например: вводить общее пение, служить великие вечерни, после которых читать акафисты, и другие меры воздействия. Речь здесь шла, разумеется, о колхозниках, которые в силу своих колхозных работ плохо посещают церковь, – записал следователь его ответ в протокол, как считал нужным.
– Выполняли ли вы эти указания и каким путем?
– Да, выполнял. Как пастырь, я воздействовал на верующих колхозников, для того чтобы они усердно посещали церковь, путем усиления службы и проповеди с амвона, то есть так, как мне было предложено епископом Антонием через благочинного Вильгельмского, – написал следователь.
Отец Александр подписывал протоколы допросов, не читая их, но, заподозрив неладное, потребовал от следователя, чтобы тот разрешил ему написать ответы собственноручно. Тот разрешил. Знакомясь со следственным делом, священник не обнаружил этого протокола в деле и просил следователя его показать, на что следователь ответил, что протокол им был уничтожен.
Во время судебного заседания отец Александр сказал: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю… Я свои показания на предварительном следствии подписал, но не читал… Указаний об усилении проповедей и молебнов Вильгельмский мне не давал, он только спрашивал, какая у меня идет служба в церкви, – я ему рассказал, что служу вечерни по воскресным и другим праздничным дням. Спрашивал, ведется ли у меня церковное пение, я сказал, что поют любители…»
Матфей (Вознесенский) (+ 1919).
Священномученик Матфей (Вознесенский) был священником храма в городе Белгород. В 1919 году он был расстрелян красноармейцами. Причислен к лику святых Новомучеников Российских постановлением Священного Синода в августе 2000 года для общецерковного почитания.
Михаил (Вознесенский) (1900 — 1938).
Мученик Михаил родился 14 апреля 1900 года в слободе Фощеватая Корочанского уезда Курской губернии в семье священника Матфея Вознесенского, убитого безбожниками в 1919 году. Михаил учился в Духовной семинарии в Белгороде, которую не успел окончить из-за происшедшей в 1917 году революции. Затем служил псаломщиком в храмах Белгородской епархии; он был арестован в 1935 году. Михаил Матвеевич был племянником митрополита Литовского Елевферия (Богоявленского). На допросе следователь спросил его:
– С кем вы из родственников переписывались?
– Переписку я вел с братом, с сестрой… и с дядей – митрополитом Литовским Елевферием. Последний в своих письмах выражал желание, чтобы я был с ним, но я считал, что это осуществить невозможно, поэтому не пытался ходатайствовать о выезде за границу.
– О чем вы писали митрополиту Елевферию?
– Митрополиту Елевферию я писал о своей тяжелой жизни, где и как живут родственники, о его духовных знакомых и о церковном расколе в России.
– А о чем он вам писал?
– Митрополит Елевферий интересовался, как живет духовенство, интересовался моей жизнью, спрашивал, как живут родственники и описывал, как он сам живет. На все интересующие его вопросы я ему отвечал.
2 июля 1935 года Михаил Матвеевич написал заявление прокурору Курской области по надзору за органами НКВД. «22 мая сего года, – писал он, – мне было объявлено об окончании следствия по моему делу, и я коротко и бегло был ознакомлен следователем с обвинительным против меня материалом. В то время я уже заболел тяжелой болезнью, продолжавшейся полтора месяца. Основательно же ознакомиться с этим материалом я мог только по выздоровлении и теперь делаю необходимое Вам заявление. Уже не раз было мне предъявлено обвинение. Его я не могу назвать иначе, как голословным, не основанным ни на каких фактических данных следствия. По существу вопроса я должен коснуться двух основных пунктов обвинения: 1) в агитации вообще и групповой в частности и 2) свидетельских против меня показаний. Прежде всего: где неопровержимые (фактические) данные, прямо, документально изобличающие меня в агитации? При всем своем ухищрении и трехмесячных усилиях следователь не мог найти ни одного (в действительности не существующих, а только в болезненном воображении – подозрении обвинения). Полное отсутствие свидетельских показаний в этом отношении красноречиво говорит само за себя в мою пользу. Наоборот, не хвалясь, могу уверенно сказать в свою защиту то, что следователю во время ведения следствия не раз приходилось слышать положительные и лестные обо мне отзывы людей разного рода. Конечно, не в интересах обвинения было помещать их в мое дело – во имя правды с точки зрения справедливости и добра. По ходу следствия (допросов) это было ясно. Если действительно в руках следователя нет никаких данных, уличающих меня в агитации, то за что же я нахожусь под стражею почти пять месяцев? Еще раз категорически, а в то же время искренне заявляю Вам, что совесть моя чиста в этом отношении – я ни в чем не виновен. А между тем во втором предъявленном мне обвинении, по которому я – подчеркиваю это – ни разу не был допрошен, не в первый раз было повторено, так сказать, отвлеченное, не имеющее под собою, по-видимому, никакой почвы обвинение: «Вел систематическую работу пропаганды…» Чего, где, когда, при каких обстоятельствах? – неизвестно. При чтении свидетельских против меня показаний сразу же и невольно бросается в глаза подложность принадлежности их означенным авторам… Ряд навязанных друг на друга обвинений – фраз чудовищных и нелепых по своему содержанию и сущности – обличает в авторе их невменяемого человека, находящегося своим безвольным индивидуумом в полном и безраздельном распоряжении кого-то другого. В мыслях его не видно ни логики, ни тени какого-нибудь творчества, ни даже собственного разума, а единственно чужая воля и определенная цель лица, стоящего за спиною автора. Получается впечатление (в котором я не сомневаюсь как в действительности), что свидетель повторяет чужие слова. Принадлежностью… к церковной ориентации, к которой я не принадлежал, только и можно объяснить их наглую ложь и нелепую клевету против меня. Ввиду этого я вправе просить у Вас очную ставку с обоими свидетелями».
Вскоре после этого следователь вызвал Михаила Матвеевича на допрос, о чем он подробно затем написал в своем новом заявлении прокурору: «2 августа сего года я был вызван следователем на допрос для вторичного мне объявления об окончании следствия, а главное, для ознакомления меня с моим делом и не имею ли я желания прибавить какие-нибудь свои замечания к уже имеющимся. Заявлений, весьма для меня важных, было не одно, но следователь не только не дал возможности занести их в протокол, но с криками и нецензурною руганью постарался как можно скорее удалить меня от себя. Обращаясь к Вам, гражданин прокурор, с жалобою на такое незаконное действие следователя, должен заявить и подчеркнуть, что подобное, далеко не корректное ко мне отношение следователя было в продолжение всего следствия надо мною. Велось оно с пристрастием, а главное, под угрозою. “Паразит!” – “Отщепенец!” – “Тебя надо было давно уже расстрелять!” – вот обычные эпитеты и приемы допроса меня, сопровождавшиеся руганью, криками, топаньем ногами и т. п. Будучи первый раз в жизни на следствии, я был буквально терроризирован и, естественно, давал неверные, может быть, показания. Если раньше не жаловался на такое явное беззаконие следователя, то потому, что, не зная правил судебного следствия, считал этот способ – порядком вещей. Теперь я не могу больше молчать и заявляю свой энергичный протест против такого насилия и издевательства, прося Вас дать свое заключение и вывод из моего заявления».
Во время судебного заседания Михаил Матвеевич отверг все обвинения.
Михаил (Дейнека) (1894 — 1938), иерей.
Священномученик Михаил (Дейнека Михаил Фомич) родился 7 ноября 1894 года в селе Борзна Черниговской губернии. Окончил церковно-приходскую школу и поступил на курсы псаломщиков при монастыре. С 1917 года Михаил служил псаломщиком в храмах Харьковской губернии. В 1921 году он был рукоположен во диакона, в 1924 году – во иерея. Сначала служил в Харьковской епархии, а потом переехал служить в Белгородскую епархию.
25 февраля 1935 года отца Михаила арестовали, а 10 сентября приговорили к трём годам исправительно-трудовых лагерей («контрреволюционная и антиколхозная работа, создание кассы взаимопомощи репрессированному духовенству»).
— Скажите, вы производили сбор денег под видом пожертвований? — спросил следователь.
— Да, производил. Сбор производился особой тарелкой во время службы, — ответил отец Михаил.
— Вы знали, для какой цели производятся эти сборы?
— Со слов епископа Антония и благочинного Вильгельмского я знал, что эти пожертвования идут на патриархию.
После объявления об окончании следствия, в то время, когда все «дело» ввиду отсутствия доказательств вины арестованных епископа и священника было отправлено на доследование, следователь спросил отца Михаила:
— Скажите, подтверждаете ли вы свои ранее данные показания?
— Все свои показания, данные ранее, подтверждаю полностью. Одновременно добавляю, что показания свидетеля… о том, что якобы я в своих проповедях призывал верующих посещать храмы и не ходить на работу, считаю ложным измышлением. На эту тему… я никогда не говорил, и об этом могут подтвердить все верующие…
В судебном заседании отец Михаил сказал, что в предъявленном ему обвинении виновным себя не признает.
Отбывал наказание на Средне-Бельском лагпункте Дальлага НКВД Дальневосточного (ныне Хабаровского) края.
В феврале 1938 года его снова арестовали в Средне-Бельском лагпункте, а 17 марта приговорили к высшей мере наказания. 1 июня 1938 года отца Михаила расстреляли.
11 сентября 1935 года подсудимым был оглашен приговор: епископ Антоний и благочинный Митрофан Вильгельмский были приговорены к десяти годам лишения свободы; священник Александр Ерошов и псаломщик Михаил Вознесенский – к пяти годам; священник Михаил Дейнека – к трем годам лишения свободы. Все они были отправлены на Дальний Восток и были заключены в тот же лагерь, где находились архиепископ Курский Онуфрий (Гагалюк) и осужденные вместе с ним священники Виктор Каракулин и Ипполит Красновский.