И. Кунгурцев. Первая смена

Книга артековского вожатого 40-50-х годов — своеобразный вожатский дневник, написанный в форме увлекательных рассказов…

В детстве у меня была мечта — мне хотелось побывать в Артеке. Но посылали туда только отличившихся в чем-то ребят. Одни собрали высокий урожай, другие вырастили коней для Красной Армии, третьи — спасли из огня людей, четвертые предотвратили крушение поезда, пятые… тоже были героями.

Я же ничего этого не сделал. Высокий урожай в Москве, где я жил, не соберешь, лошадей не вырастишь; можно было, правда, подкараулить пожар и кинуться спасать людей, но, как я ни караулил, на месте пожара всегда раньше меня оказывались пожарные.

А когда началась война, я забыл о своей мечте. Правда, на фронт меня пока еще не брали. Но я тушил фашистские зажигалки, работал на заводе.

Весной, в тот самый год, когда отгремели победные залпы, меня вызвали в горком комсомола и предложили стать вожатым.

Какой был из меня вожатый? Любили ли меня ребята? Не знаю. Знаю только, что я их полюбил и еще полюбил работать с ними.

А потом мне предложили ехать вожатым в… Артек!!

Так вдруг, совершенно неожиданно, исполнилась моя детская мечта.

И вот о том, как начиналась моя работа в Артеке, я и рассказываю. Все, о чем рассказано, все события, все-все было на самом деле. Правда, сейчас Артек уже не тот. Сейчас вы не найдете огромных желто-серых палаток Нижнего лагеря, на их месте сверкающие из стекла и металла легкие домики. А там, где раньше к самому морю спускались ряды виноградников, теперь корпуса Прибрежного, совсем нового артековского лагеря. Но по-прежнему живет здесь тот же самый озорной, непоседливый, отчаянный дух артековца, ведь приезжают сюда такие же, как и мы в свое время, парни и девчата, чтобы стать артековскими вожатыми, и такие же, как тогда, мальчишки и девчонки, чтобы стать артековцами!

Автор

Море открылось за Чатыр-Дагом. Сначала его было трудно отличить от нависшего серого неба, и оно только чуть-чуть угадывалось более темным тоном голубой бескрайней дали.

Потом оно сверкнуло! Ближе, еще ближе, и вдруг разлилось всем своим могучим необозримым простором.

Подмигнув красными огоньками стоп-сигналов, машины повернули на узкий, причудливо извивающийся Гурзуфский спуск, протиснулись между двумя рядами сжавших улицу домов и въехали в Артек.

— Вас возле управления высадить? — спросил у Сергея пожилой, грузный, не проронивший за всю дорогу ни одного слова шофер.

— Не знаю.

— Вы на лето или насовсем?

— Да нет, на два года.

— Ну, значит, насовсем. — И шофер улыбнулся впервые за всю дорогу.

Сергея направили в Нижний лагерь.

— Найдете там старшего вожатого Бориса Михайловича, он вам все расскажет, — сказали ему в управлении.

Автобус долго петлял по тенистому парку лагеря, пылил по узкой дороге между скалой и забором, а потом, сбежав почти к самому берегу моря, покатил к подножью Аю-Дага. Там, у моря, в густой зелени парка, виднелись вставшие в два ряда большие желто-серые палатки.

— Первый раз здесь? — спросил у Сергея шофер, не отрывая взгляда от дороги.

— Да, первый!

— Вон Нижний-то! — Шофер указал на палатки у моря. — А там, вон к седлу, домики, это Верхний!

Сергей не видел никаких домиков, не видел и седла, не знал, что так называется место, где Аю-Даг, оборвав крутой спуск со спины, начинает медленно подниматься к главному хребту.

Остановились у небольшого белого домика, приткнувшегося к краю склона. Около домика толпились ребята. Одни еще в домашнем: в пиджаках, рубашках, длинных брюках и кепках, другие уже в легких светлых безрукавках, трусах и панамах.

— Это санпропускник Нижнего, — сказал шофер, открывая дверцу. — Здесь где-нибудь и Борис Михайлович.

Сергей поблагодарил шофера и, выпрыгнув из машины, направился к вожатому — высокому парню с алой повязкой на рукаве.

— Простите, где я могу видеть Бориса Михайловича?

— Бориса Михалыча? — переспросил вожатый; оглядывая Сергея с головы до ног. — А зачем он вам?

— Я новый вожатый.

— Тогда другое дело! — улыбнулся парень, отбрасывая со лба прядь волос и повернувшись к забитым клубами пара дверям, крикнул: — Борис Михалыч!

— Иду! — послышалось оттуда, и на пороге появился худощавый мужчина, — А, Сергей? Здравствуйте!

…Во время дневного отдыха, или «абсолюта», как с давних времен все называли его в Артеке, Борис Михайлович познакомил Сергея со всеми вожатыми лагеря. Вожатым первого отряда был плотный, широкоплечий Василий Зубавич, высокий, чуть сутуловатый Саша Ивакин командовал вторым отрядом, черноволосый юноша, который первым встретил Сергея у санпропускника, оказался вожатым четвертого отряда Толей Байковым, единственная в лагере девушка, Галя Губанова — вожатая шестого отряда. Алеши Плетка, вожатого пятого отряда, приехавшего в Артек со своими ребятами в награду за отличную работу, не было в маленькой комнатке старшего вожатого: приехал только вчера к вечеру, и хлопот у Алеши был полон рот.

— Ну а теперь все, — закончил знакомство Борис Михайлович. — Идите к отрядам, сейчас еще машины придут. Сергей, ваших ребят пока будет принимать Анатолий, а завтра после «абсолюта» примите отряд. Договорились?

Сергей был благодарен старшему: он давал ему возможность осмотреться, привыкнуть к лагерю.

Вышли все вместе. Анатолий потянул Сергея — за руку.

— Пойдем, твою палатку покажу.

Они прошли мимо такого же маленького голубого домика, как и тот, в котором жили вожатые и где располагался незамысловатый кабинет Бориса Михайловича.

— Это наш медпункт, — пояснил Анатолий. — Здесь же телефон, единственный на весь лагерь, если не считать того, что в столовой.

Шли по усыпанной гравием дорожке. Он шуршал под ногами, иногда больно вдавливался в ногу сквозь легкие подошвы тапочек.

— Вот они, наши родные, — Анатолий показал на огромные желтоватые палатки, растянутые на толстых металлических столбах.

— Слушай, Толь, а это специально так строилось? — Сергей показал на толстый каменный фундамент, окружающий палатки, на квадратные площадки с двумя грибками у входа.

— Нет. То есть специально, конечно, но не для палаток. На этих местах стояли домики, самые первые, какие были построены в Артеке. Фашисты сожгли их во время войны. Все сожгли. Остались только два и медпункт. А потом, после войны, когда палатки прислали, решили их на старых фундаментах установить, вот такие и получились.

В палатке вдоль боковых стенок в длинный ряд выстроились кровати. Все под одинаковыми одеялами, туго натянутыми под матрац, с двумя белыми пунктирами: в головах подушки, в ногах — ровно сложенные простыни. Стройный ряд кроватей перебивали тумбочки. Порядок дополняли полотенца, повешенные у всех с одной стороны.

По центру верх палатки поддерживали два могучих металлических столба, и между ними тоже кровати. У первого столба — стойка для флажка, горна, барабана.

— Насмотрелся? — улыбнулся Анатолий. — Ну что, пошли?

— Ты, Толь, иди… я потом…

— Как знаешь.

Сергей остался один. Глубоко вздохнул и осмотрелся. Вот она, его палатка. Завтра здесь появятся первые ребята, здесь им предстоит жить вместе много-много дней. Какие же они, его первые артековские ребята?

Недаром, видимо, отпустил Борис Михайлович Сергея на целый день. О многом надо было подумать новому вожатому. Вспомнилось ему все, что читал раньше об Артеке, о ребятах, которые приезжают сюда. Вспомнились и Мамлакат, и Барасби Хамгоков — первые пионеры-орденоносцы, отдыхавшие в Артеке. Но чаще всего вспоминалась гайдаровская «Военная тайна» с ее обычными мальчишками и девчонками, озорниками и забияками, фантазерами и невероятными выдумщиками. А какие будут у него?

Они пришли после «абсолюта». Первые пятнадцать человек. Все такие одинаковые, в одинаковых рубашках, штанишках, панамках. Вошли, прижимая к себе свои нехитрые пожитки, и остановились, выжидательно глядя на Сергея.

— Здравствуйте, ребята!

— Здравствуйте, — ответили вразнобой, не двигаясь с места.

— Располагайтесь.

Они бочком прошли между рядами и сбились почти все в одном углу. Сунули в тумбочки вещи и остались около кроватей. Сергей, глядя на них, улыбнулся.

— Пошли знакомиться.

Осторожно, по одному вышли. Уселись на скамейке.

— Давайте знакомиться, — снова предложил Сергей.

— Как меня зовут, знаете?

Ребята кивнули.

— Вот и ладно. Теперь рассказывайте, кого как зовут, откуда приехали. Давай вот с тебя начнем, — повернулся Сергей к веснушчатому, огненно-рыжему парнишке.

— С меня?!

— Зовут-то тебя как?

— Васька я. Василий то есть. Фамилия Сазанов. — А откуда?

— Я-то? Из Рязанской. Из села.

Сергей еще раньше решил, что ничего не будет записывать. Потом, если надо, возьмет путевки и все перепишет, а сейчас, при первом знакомстве, постарается все запомнить. — И еще решил для себя Сергей, что не будет спрашивать, за какие заслуги послали в Артек, опасался поставить кого-нибудь из ребят в неловкое положение: не обязательно ведь все должны быть героями. Постепенно все само собой узнается. Потом не раз радовался Сергей, что сделал именно так, немало было у него в отряде ребят, которые не смогли бы ответить на этот вопрос, просто хорошо учились, вели в дружинах большую работу, а чтобы выдающееся что-то, так этого не было. Но все это Сергей узнал потом, а пока продолжалось первое знакомство.

Следом за рязанцем Василием Сазоновым заговорил подвижной маленький мальчишка. Сергей еще раньше подумал, что он будет следующим, так он ерзал, пока отвечал Василий.

— А я Виталька. Из Якутии. Ой, долго-долго екал. На оленях екал, на машине ехал, на поезде ехал. Долго-долго ехал. — Растерянно замолчал и неожиданно закончил: — И вот приехал!

Ребята рассмеялись, улыбнулся и Сергей.

— А я тоже долго ехал.

С конца скамьи поднялся худенький смуглый мальчуган с волосами жесткими даже на вид.

— Из Ашхабада. Толя Овезов.

— И все равно ты меньше меня екал. — Виталька ткнул пальцем в гравий. — Вот Артек, вот твоя Туркмения. А во-от Якутия.

— Да ты, да ты…

— Ладно вам, ребята. Важно, что доехали. А остальные откуда?

Первая скованность прошла, разговорились…

Ребята оказались из самых разных мест. С Урала, Поволжья. Двое были из Латвии.

Сергей присматривался к каждому, в каждом предполагая возможного председателя совета отряда, членов совета, звеньевых. И, к своему удивлению, видел, что хотя почти все были активистами, но так, чтобы безоговорочно, по всем статьям твердо можно было сказать: вот кого хорошо бы избрать председателем, нет, такого не было. И в то же время Сергей понимал, как опасен такой уверенный и скорый выбор.

Бывает, привлекают дисциплинированные, аккуратные, исполнительные ребята, видят вожатые в них готовых помощников, а в дальнейшем убеждаются, что у этих прилежных нет ни инициативы, ни выдумки и, уж конечно, нет авторитета в коллективе.

И хотя после первого знакомства никто не оставил плохого впечатления. Сергей видел, что ребята неровные и трудностей будет с ними немало.

Вот взять хотя бы того же Витальку. Хороший парень, но ершистый, самолюбивый, и вряд ли легко подчинится он строгому артековскому режиму.

Или Саша Горлов из Татарии. При первом знакомстве сидел тише воды, ниже травы, но даже в том, как сдвигал он на затылок панамку, выпускал из-под нее непослушные вихры, чувствовалась озорная, непоседливая натура. Сергей знал таких ребят. Это они засовывают в постель товарищу ежа, а за неимением такового просто насыпают под простыню камешки. Такие, как Сашка, главные противники тихих часов, они вечно в числе «самовольно покинувших территорию» лагеря, и единственное, что захватывает их целиком, — это купание и футбол. А что он будет делать с Сашкой, думал Сергей, когда купание размечено здесь по минутам, а в футбол в Артеке вообще не играют. Не будет в жизни у парня главного, на что тратит он свои силы и энергию, куда он их направит?

Послышался шорох гравия под ногами и веселый голос Василия:

— Эй, хозяева, принимайте пополнение!

Следом за ним, сегодняшним дежурным по лагерю, шла группа мальчишек.

…К вечеру в третьем отряде было уже тридцать человек. А председателя Сергей по-прежнему «не видел».

— Ничего, не огорчайся, — успокоил его Анатолий. — Приехал Вилька. Мы, понимаешь ли, решили к тебе его направить.

— А кто этот Вилька?

— На вот почитай. — И Василий протянул Сергею письмо.

«…Други мои милые! Простите, что вместо себя шлю вам это письмо. Но так сложились дела, что никак в этом году не могу к вам приехать. Решил все же поступить в институт, иду на заочное, надо сдавать вступительные. Тут уж сиди-сиди».

Сергей оторвался от письма, удивленно посмотрел на Василия.

— Это Павел пишет, — ответил за Василия Саша. Был у нас в прошлое лето такой вожатый.

Письмо, правда, нам адресовано, но ты читай дальше, там и тебя касается.

— Меня? — удивился Сергей. — Он же меня не знает.

— Читай, читай. Сейчас все поймешь.

«Но все же будет частица меня и в этом году в Артеке. Едет в лагерь тот самый Вилька, о котором столько я вам рассказывал. Председатель совета отряда будет что надо. Не знаю, к кому он из вас попадет, но уверен, жалеть не будете и не раз вспомните меня добрым словом…»

Сергей оторвался от письма, посмотрел на вожатых.

— Понял теперь, почему мы тебе письмо дали? — спросил Василий.

Над лагерем зазвучал сигнал «на ужин». Вожатые вскочили. И в гуле ребячьих голосов Сергей вдруг ясно услышал и задиристый дискант Виталька, и мягкий говорок Тараса, паренька с Житомирщины, и другие уже, знакомые голоса третьего, его, отряда.

Когда он подошел к палатке, из-под грибка встали трое новеньких. Один из них, коренастый, светловолосый, с опущенным на глаза козырьком панамки, сделал шаг вперед.

— Здравствуйте. Нам сказали идти в ваш отряд.

Сергей пристально посмотрел в серые открытые глаза мальчишки. И, подавив желание рассмотреть его получше, ответил:

— Здравствуйте, ребята! — и, показывая на палатку, пригласил: — Заходите.

«Вчера закончился заезд. В отряде тридцать пять человек: На вечернем сборе знакомились. Рассказывали о своих делах, но охотнее всего о тех местах, откуда приехали. Ребята слушали очень внимательно, с интересом. Так слушали большинство. Но есть и другие.

Одни из них живые, озорные ребята. С ними будет трудно, но интересно, если только найдем общий язык. Со вторыми тоже будет трудно, да еще и неинтересно. Эти многого не могут, не умеют, всего боятся. Озорства от них не жди: они даже не знают, что это такое, но нарушений с их стороны бывает во сто раз больше. И не от желания напроказничать, а от неумения.

С одним таким уже было происшествие. Валерик Петушков не умеет убирать постель так, как это принято здесь. Натянул сверху одеяло, кое-как подоткнул его под матрац, кинул подушку и поспешил к выходу, надеясь, видимо; что никто не заметит его хитрости, а потом, когда все уйдут из палатки, попробуй разберись, чья это кровать: все новое, еще не примелькалось.

Беспорядок заметил Виталька. Настиг нарушителя, подтащил его к кровати. Чем бы это кончилось, неизвестно, если бы не вмешался Вилен.

Какая-то удивительная сила есть в этом, на первый взгляд обычном мальчугане. И самое интересное — что ее чувствуют и ребята. Сегодня, когда выбирали председателя совета отряда, за него голосовали все. Может быть, сказывается, что он значительно лучше их знает Артек и его порядки? Видимо, Павел многое ему рассказал.

Утром я стал невольным свидетелем Вилен…»

Сергей оторвался от дневника, взглянул в окно, где, чуть освещенные, легко дрожали узкие серебристые листочки маслин. В комнате он был один. Товарищи ушли куда-то после отбоя, и только Саша, принявший сегодня дежурство по лагерю, иногда заглядывал в комнату. Сергею идти было некуда, да и события первых дней требовали, чтобы он хоть немного в них разобрался. Вот хотя бы сегодняшнее утро. Правильно он поступил или нет.

Время перед подъемом самое трудное для вожатых. Еще только просыпаются цветы, ветерок лениво перебирает тяжелые листья магнолий, а уже надо вставать. Неодолимая жажда деятельности уже разбудила отряды, и сейчас, в ожидании сигнала подъема, в палатках сначала тихо, а потом все громче и громче начинаются разговоры.

— Виль, а Виль! А откуда ты все так про Артек знаешь? — поднимает с подушки голову сосед Вилена.

— А наш старший вожатый здесь работал. От него и знаю.

— Слухай, хлопче, а шо, до моря туточки никого не пускають?

— Как не пускают? Мы же вчера только на берег ходили.

— Та я не про то. То ж уси разом. А я про то пытаю, шоб одному, як схотив, так и пишов.

— Тоже захотел! Строжайшее нарушение порядка! В два счета можно вылететь «до дому, до хаты».

— Ну?

— Точно, Павел говорил, ни за что так не наказывают, как за это.

Вилен сбрасывает одеяло, спускает ноги на пол, оглядывается. Со всех кроватей смотрят на него внимательные глаза. И он, поудобнее устроившись на кровати, продолжает знакомить ребят с порядками в лагере.

А Сергей тем временем стоял за кустом туи и мучительно думал, как поступить. По всем правилам он, конечно, должен был вмешаться, нанести порядок, установить тишину, ведь еще не было сигнала, и в то же время он понимал, что такой разговор очень нужен ребятам, очень нужен для авторитета Вилена, председателя. И такое ли уж это большое нарушение режима, если ребята все равно уже проснулись, и глупо заставлять их спать, когда и он июни знают, что до подъема осталось пять-семь минут. Но в то же время режим есть режим. Так как же все-таки поступить?

Из раздумий вывел его сигнал подъема. Все встало на свои места. Но вопрос — прав ли был он не вмешавшись? — остался. И вот сейчас, склонившись над дневником вожатого, он снова должен его решать. Теперь уже не для ребят, для себя, чтобы знать, как поступить завтра, послезавтра, в любой другой день…

А над морем, над Аю-Дагом, над Артеком плыла ночь…

— Товарищ дежурный по лагерю! Лагерь в количестве 6 отрядов, 208 пионеров сдал. В строю 206, двое в изоляторе. Вожатый второго отряда Ивакин.

— Лагерь принял! Вольно!

Саша повернулся к строю, и Сергей впервые стал на целые сутки ответственным за отдых ребят, работу вожатых, врачей, поваров…

Он смотрел с трибуны на ребят, на вожатых, замерших перед строем отрядов, и ему вдруг стало страшно. Страшно, что он чего-то не заметит, забудет, упустит.

В напряженной тишине прошли секунды, показавшиеся ему часами; уже Саша, печатая шаг, прошел к своему отряду, а Сергей все молчал.

— Команду, — тихо подсказал Борис Михайлович. — Вы же знаете.

— Лагерь! — каким-то зазвеневшим голосом скомандовал новый дежурный. И увидел, как подтянулись ребята, как выровняли флажки флаговые. — Смирно! Отряды нале-напра-во! С линейки шагом марш!

Ударили барабаны, подхватили горнисты, Костя заиграл марш, и, разворачиваясь навстречу друг другу, отряды пошли к своим палаткам.

Дежурный должен уже сейчас, с вечера, пройти все отряды. И хотя сидят в палатках вожатые, но ведь сегодня ты отвечаешь не только за то, как уснут ребята в твоем третьем отряде, но и у Василия в первом, и у Алексея в пятом, и у Гали в шестом. Иди по рядам между палатками, в свой загляни только мельком, это им испытание, они сегодня ложатся одни, без тебя, ты отвечаешь сегодня за всех.

А утром тебя разбудят первым и целый день потом будут звать то в медпункт, то на пляж, то в столовую…

— Сергей! Сергей! Да проснись же наконец!

Сергей с трудом открывает глаза и первое, что видит, — улыбающееся лицо медсестры Лиды.

— Сережка! Ты что, забыл? Ты — дежурный! Девчата уже пошли, а я тебя никак не разбужу! Скорей вставай!

…Линейка… Рапорты… Вспыхнул над мачтой флаг, дрогнул, распрямился. Начат твой день, Сергей!

— Вы все помните, Сергей, — Борис Михайлович догоняет вожатого на подъеме к столовой. — Сегодня очень четко надо провести первый выход ребят на купание. Вы спасательную лодку вызвали?

— Я сейчас из столовой позвоню; Борис Михайлович, — смущенно обещает Сергей.

— Обязательно. Сразу же как придете…

На пляже рябит от ребячьих тел. Всякие есть: и худые, и толстые, и мускулистые, и щуплые, и загорелы е, и совсем еще белые, не прокалившиеся крымским солнцем.

— Первый! Приготовиться к купанию! — командует дежурный.

— Готово, Сергей, — кивает Василий.

— В воду!

Что-то кричат, хохочут, а хрустальные брызги во все стороны… Василий в воде вместе с ребятами.

На секундомере стрелка обежала полный круг.

— Из воды!

К Сергею подбегает Булат Каныев, дежурный по палатке.

— Сергей, идите скорее в лагерь. Там кастелянша пришла, про форму спрашивает.

— Про форму?

— Да.

— Сергей, ты сводку погоды слушал? — спрашивает Василий.

— Нет, а что?

— Куртки-то мы ребятам не выдавали, а к вечеру обещали похолодание. Будем выдавать куртки или нет?

— А я при чем? — удивляется Сергей.

— Ты сегодня при всем. Какую форму прикажешь надеть ребятам, в такой они и будут.

Сергей растерянно оглядывается.

— Давай, Сергей, давай! Одна нога здесь, другая — там, — смеется Анатолий…

…Перевалив за зубцы Ай-Петри, исчезло с артековского неба солнце.

Шумит море, пенясь у железных опор пристани. Золотой россыпью огней обозначились Верхний и Второй лагеря.

Треплет ветерок отрядные флажки.

— Товарищ дежурный по лагерю! — Сергей, не улыбаясь, смотрит в лицо стоящего на трибуне Анатолия. — Нижний лагерь в количестве 6 отрядов, 208 пионеров сдал. В строю 206, двое в изоляторе. Вожатый третьего отряда — Кузнецов.

— Лагерь принял! Вольно!

Сергей поворачивается к строю лагеря, опускает поднятую в салюте руку.

— Лагерь, вольно!

И идет к своему месту на правом фланге третьего отряда, туда, где стоят рядом Вилен и Андрей Бараневич, флаговый.

Затихает у палаток грохот барабанов, разошлись отряды.

— Устали, Сергей? — спрашивает старший вожатый.

— Очень, Борис Михайлович. Вот уж не думал, что это так трудно, дежурить по лагерю.

— Ничего. Это в первый раз трудно. Привыкнете.

— Борис Михайлович, я ничего не натворил за дежурство? — вырывается у Сергея волновавший его весь день вопрос.

— Нет, нет. Все хорошо, — улыбается старший.

— Спасибо, Борис Михайлович.

— Так не за что. Вам спасибо за дежурство. Сергей с облегчением вздыхает и бежит к палатке своего отряда.

Какай ты? Что ты за человек? Никто, наверное, не избежит этого вопроса, когда попадет в новый коллектив. И самое удивительное, что ведь тебе прямо никто не задаст этих вопросов. Будут все приглядываться, присматриваться, проверять.

Сергей не обижался, когда видел, как присматриваются к нему вожатые, как внимателен к нему Борис Михайлович, — как насторожены ребята, а эти особенно не верят, особенно проверяют. Это их вожатый, их старший товарищ и друг. Друг ли? Будет ли он им? Полюбят ли его ребята?

Сергей всматривается в лица ребят, вслушивается в их голоса, когда они говорят с вожатым, и все ищет ответа на свой вопрос. Наконец, не выдерживает:

— Толь, тебя ребята любят?

Тот недоуменно смотрит на Сергея.

— Что я девушка, что ли? Да я никогда и не задумывался над этим. Плюнь, Сережка. Слушаются, и ладно. А любят? Разве их поймешь. Наверное, нет. Я им ничего не спускаю.

Да разве для того, чтобы любили, надо спускать? Нет. Добреньких да нетребовательных ребята не любят, не уважают — вот так-то вернее будет.

А вечером в пионерской Анатолий говорил Василию:

— Чудной этот Сергей. Ты знаешь, что он спросил у меня сегодня. «Тебя, — говорит, — ребята любят?» Чудно, верно?

— Как спросил? — отрывается от своих бумаг Борис Михайлович.

— Да любят ли меня ребята?

— Понятно! — снова углубился в бумаги старший.

Но когда ушел Толя, Борис Михайлович спросил у Василия:

— Вася, у вас завтра очередная встреча на Генуэзской крепости?

— Да, Борис Михайлович.

— Обязательно возьмите с собой Сергея. Надо, его с другими вожатыми познакомить. И вообще, помогите ему. Он, видимо, еще не освоился.

— Хорошо, Борис Михайлович.

— Он к Анатолию, кажется, тянется?

— Да как вам сказать: Только такой человек, что если кто и не тянется, так он притянет. Он ведь не случайно не понял вопроса Сергея. Наверно; и не задумывался над этим никогда.

— А ведь хорошо, что Сергей задумался над этим. Без этого нельзя с людьми работать. А мне кажется, что Сергей может работать с людьми. Пусть сейчас начнет, потом в жизни это всегда пригодится. Боюсь, только мягок он очень. Надо бы ему побольше твердости, требовательности.

— Это трудно, Борис Михайлович. Сразу не дается.

— Но еще труднее ему будет с его мягкостью. Хорошие люди оценят, плохие воспользуются. Задержится у нас — надо будет попробовать сделать его потверже. А на Генуэзскую крепость завтра обязательно позовите. Полезно ему будет.

— Ну скажи ты мне на милость, кто еще эту каторгу придумал на нашу голову! Это ж надо, а? Каждый день дневник заполняй! — Анатолий бросил ручку, откинулся на стуле.

— Темнота ты, Толь! — Сергей уселся на подоконнике. — Вот пробыл целый день с ребятами.

И каждую минуту, каждую секунду раскрывались перед тобой характеры, характеры… Тридцать пять за одну секунду! Это же клад! Открытие! Какой ученый может наблюдать такой процесс? Науке нужен твой дневник, темнота! Возьмет его потом ученый, прочитает: готовый рецепт для воспитания сразу тридцати пяти людей. Придет он к тебе, поклонится низко и скажет: «Спасибо, Анатолий Иванович, удружили. Прочитал я ваш дневник, думал, диссертация, а здесь ничего…»

Сергей не успел закончить фразу. Анатолий сорвался с места, бросился к окну. Но Сергей уже хохотал, спрятавшись за маслину:

— К нему как к будущему светиле, а он…

— Я тебе дам светило! Погоди, на Генуэзской сегодня поквитаемся…

…Длинна дорога от Нижнего лагеря до Третьего. Взбежит на пригорок, задержится на мгновение на вершине и снова бежит вниз. К морю. От берега до самого горизонта легла по морю лунная дорожка. Ровная дорожка, прямая-прямая, как стрела, не то что эта, по берегу. Вот опять шарахнулась в сторону, нырнула в кусты, по мостику через вечно пересохшую речушку и снова круто вверх, петлями, петлями, теперь уж все дальше и дальше от моря к стене, выложенной ноздреватым хрупким ракушечником. За стеной снова парк, темный, чуть шуршащий на ветру листвой. Второй лагерь.

Четверо парней идут по дороге. Идут широко и ровно, почти не замедляя шага на подъеме, почти не ускоряя на спуске. Серебрит лунный свет белые рубашки; и горят на них кумачовые галстуки. Даже вечером, после работы они — вожатые.

На лодке мы с попутным ветерком
Дорогой лунною в морскую даль плывем.

— Костина песня? — спрашивает Сергей.

— Костина! — отвечает Василь.

Подступили вплотную справа голые каменные склоны Мертвой долины, втиснулась дорога между нею и стеной и бежит, бежит, все такая же извилистая, все с той же выбитой ногами галькой.

Потом, много лет спустя, будет вспоминать Сергей эту дорогу, и шум моря, и запах винограда, и бурые клочья снега по краям, и, если бы можно было повторить все, пошел бы по этой дороге снова…

…На скале, у развалин Генуэзской крепости, горит костер. Искры взлетают в черное небо, долго кружатся и гаснут, уступая место другим. Пламя выхватывает из темноты ветви колючего кустарника, серые камни, громоздящиеся друг на друга, лица девчат и парней. От вспышек костра еще теснее наступает темнота, и Сергей совсем уже не видит, куда идет. Где-то рядом трещит хворост и доносится вопрос:

— Кто?

— Нижний.

— Ты, что ль, Василь? — снова спрашивают из темноты. — Что так долго? Мы уж думали, не придете. Верхний пришел, вас все нет и нет. Давайте скорее к костру.

Они вступают в освещенный круг.

Сидящие у костра сдвигаются теснее, уступают место.

— У вас что, новенький?

— Есть такой. Встань-ка, Сережа, покажись народу.

Сергей встал. Кто-то подбросил в костер хворост, и яркое пламя осветило повернувшиеся к нему лица. Он смотрит на них, стараясь запомнить тех, с кем будет жить бок о бок много дней и ночей.

Трещит костер. Вьются над ним сотни горячих маленьких мотыльков, улетают к темному небу и становятся звездами, маленькими яркими звездами, иначе почему их так много в этом глубоком крымском небе. Звезды в небе и звезды на воде. На такой же необъятной и черной, как небо.

Высокий девичий голос выводит:

По росистой луговой,
По извилистой тропинке…
Провожал меня домой
Мой знакомый с вечеринки, —

подхватывают остальные.

Сергей отошел к краю и стал смотреть на огоньки Артека, раскинувшегося под скалой.

Ты снова придешь сюда спустя много лет, потому что помнишь, как сказали тебе здесь, на этой площадке, у такого же костра, под таким же небом, у обрыва над морской глубиной: «Отныне ты артековец!»

— Сергей, домой пора! — прозвучал откуда-то из темноты голос Василия.

— Иду.

Он хотел шагнуть на голос, но кто-то невидимый крепко схватил его за руку.

— Осторожней, Сергей, наша Генуэзская не площадь Свердлова. Здесь везде ямы да камни.

— Девичий голос звучал чуть насмешливо. — Держитесь за мою руку. Так уж и быть, на первый раз выведу.

Вспыхнув от стыда, Сергей отдернул руку.

— Спасибо! Я уж как-нибудь сам.

— Не сердитесь! — Девушка снова нашла в темноте его руку. — Ставьте ногу тверже, чтоб камни не выскользнули. Я не хотела вас обидеть. Нелегко даются первые шаги в горах, да еще ночью.

— Чего это вы задержались? — улыбаясь, поинтересовался Василий, когда они спрыгнули с последнего уступа на ровную площадку у скалы.

— Хорош друг! — вместо ответа обрушилась на него девушка. Оставил человека одного на развалинах ночью. А как он дорогу найдет?

— Да чего ее искать-то?

— Чего искать?! Хотела бы я посмотреть на тебя, как ты в первый раз спускался отсюда один.

— Утихомирься, Татьяна, — рассмеялся Василий. — Ну везет тебе, Сергей. Гляди, какая заступница.

— Да брось ты, Вася, — смутилась девушка. — А что? Ей-богу, завидую Сергею. Вожатые дружно рассмеялись.

Сергей искоса рассматривал свою спутницу. Невысокая, светлые волосы заплетены в косы, уложенные на затылке, маленький, немного вздернутый нос.

— Идемте, — вдруг повернулась она к нему.

И, подхватив растерявшегося Сергея под-руку, пошла к темному корпусу. Сзади зашуршали шаги остальных.

— Вы давно здесь, Таня?

— Да как вам сказать. С осени. Отзимовала уже, улыбнулась девушка.

— Скучно тут, наверное, зимой?

— Скучно? Нет. Красиво очень. Снег на кипарисах. Снег на самшите. На туе. И горы тоже очень красивые, когда в снегу. Высокие-высокие. Вырастают.

Они спустились по длинной лестнице. Где-то внизу за кипарисами шумело море. Оно выкатывалось на берег и тут же, сердито шурша галькой, убегало назад.

— Вы знаете наш лагерь?

— Был, раз с отрядом.

— Хотите, я вам покажу его…

— Очень хочу.

— Ну вот, смотрите… — Таня остановилась и показала куда-то вправо. — Вот там, вправо от нас, наша линейка, а слева, за кипарисами, пятнадцатая дача. Здесь у нас центр: пионерская, столовая. Столовая прямо под открытым небом. Обещают построить, но это когда еще будет…

Она вдруг рванулась с места, увлекая за собой Сергея, и остановилась у легкого мостика, переброшенного через речку.

— Продолжаем нашу экскурсию по лагерю номер три всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских-лагерей «Артек». И перебила сама себя: — Видишь, какое длинное у нас название. Красивое. А вот когда надо рапорт сдавать Якову Борисовичу…

Таня вскинула над головой руку в салюте и шепотом, но очень торжественно произнесла:

— Товарищ директор всесоюзных ордена Трудового Красного Знамени санаторно-пионерских лагерей «Артек», лагерь номер три выполняет по распорядку дня ночной сон. Дежурный по лагерю Матвеева. Ух-х!

Сергей рассмеялся.

— Не смейся. У меня сначала никак не получалось на одном дыхании. Однажды Яков Борисович слушал-слушал, а потом и говорит: «Отставить! В вашем лагере есть пень, на меня похожий, идите и потренируйтесь!»

— Потренировалась? — серьезно спросил Сергей.

— Пня не нашла, — в тон ему ответила девушка и, рассмеявшись, побежала через мостик.

— Стой! Кто бежит? Стрелять буду!

От стены белого корпуса отделилась закутанная фигура, и лязгнул затвор.

— Дядь Филь! Ты что, не узнал? — весело крикнула Таня.

— Тьфу ты! Носит тебя нелегкая.

— Серге-ей! — донеслось откуда-то издалека. Серге-ей-е-ей!

— Иди. Это Василь зовет. Я провожу тебя.

— Куда?! Я уже дома.

— Серге-е-ей!

— Иде-е-т! — откликнулась Таня. — Ну беги! Она крепко пожала ему руку и взбежала на ступени.

Этой встречи ждали давно. Уж очень хотелось ребятам помериться с кем-нибудь силами, тем более что в отряде сложилась неплохая баскетбольная команда. И душой ее, несмотря на свой маленький рост, были Виталька и опять же Вилен.

Сергей улыбнулся, вспомнив, как шумел и прыгал Виталька, когда его не хотели брать в команду из-за роста, как доказывал всем, что рост нисколько не мешает ему точно бросать по кольцу, и тут же продемонстрировал ребятам свое умение, красиво положив в корзину четыре из пяти брошенных мячей. Это решило спор в пользу Виталька. Даже молчаливый высокий Андрей Бараневич после бросков твердо сказал «годится», а он-то хоть и молчал, но был самым ярым противником зачисления Виталька в команду.

И вот сегодня должна состояться встреча.

Сергей любил баскетбол. Он считал, что эта игра как ни одна другая развивает все у человека: и резкость, и скорость, и глазомер, и реакцию. И поэтому сейчас, глядя на площадку, где стремительно носились ребята, волнами накатываясь то под один, то под другой щит, он остро переживал борьбу. Временами неудержимо хотелось выскочить на площадку самому, почувствовать в руках тяжелый, звенящий мяч, рвануться вперед и кинуть в кольцо. Но он вовремя сдерживал себя и только внимательно следил, как играют его ребята, чтобы в перерыве сделать замечания, кое-что поправить, кое-что подсказать.

Разгоряченные, довольные победой, возвращались его мальчишки с площадки. Виталька, прыгая перед вожатым спиной вперед, неумолчно трещал о своих проходах.

— Нет, а вы видели, как я у этого большого из четвертого под рукой шмыг, он туда-сюда, а я уже под кольцом…

— Что толку-то что под кольцом, — спокойно перебил Витальку Андрюша. — Пока ты бросать собирался, тебя уже двое прикрыли. А ты все равно кидаешь, они и перехватили.

«Перехватили, перехватили», а что мне оставалось делать? Ты же далеко стоял.

— Я-то далеко. А Сашка близко. Открытый. Кинул бы ему, он свободно и положил бы. А так отбили!

— Кинул! Да как же я кину, когда они вон какие здоровые.

— Что ж, что здоровые, — вмешался Саша. Всегда растрепанный, он сейчас, после игры, был еще более взлохмачен. — Разве только верхом кидают. Я даже присел, чтобы легче понизу было взять мяч, а ты сам…

— Ну скажите им, Сергей, — умоляюще повернулся Виталька к вожатому. И столько мольбы было в его взгляде, что тому стоило большого труда не поддержать обиженного мальчишку, но…

— Что же я скажу-то им? Правы ведь они.

— И вы тоже… — обиделся парень и повернулся к Сергею спиной.

Но не таков Виталька, чтобы мог долго сердиться. — А что?! А что?! Скажете, плохую я положил? Плохую?

— Что хорошо, то хорошо!

— Вот видишь! — вьюном повернулся Виталька к Андрею. — А ты говоришь!

— Чего я говорю-то? — улыбается тот.

Нет, определенно на Витальку никто долго не сердится. Даже Валерик, который никак не может наладить с ним отношения, улыбается, глядя на него, как взрослый, умудренный опытом человек смотрит на расшалившегося ребенка…

В какой уже раз задумывается Сергей о своих мальчишках. Таких разных и таких одинаковых. Ему не мешает думать гомон в палатке перед отбоем, вспыхивающие споры. Затихает постепенно отряд, кто-то гасит свет, и Вилен, проверяя настроение вожатого, негромко говорит:

— Спокойной ночи, Сергей?

Так уж заведено у них в отряде: если вожатый доволен ребятами, он пожелает им спокойной ночи, нет — уйдет молча. Это «спокойной ночи» для них оценка, оценка, как провели они день, все ли в порядке, и хотя знают они, что все в порядке, но, услыхав пожелание своего председателя, ждут, что ответит Сергей.

— Спокойной ночи, ребята!

И слышит, как притихший отряд вдруг оживает на какое-то мгновение и из разных концов, как эхо, долетает:

— Приятного сна!

Почему это случилось? Сказалось нервное напряжение первых дней смены? Утром сорвался, накричал на ребят. Они стояли; удивленно глядя на него, не понимая, за что. А Сергей ругал их, безобразно повышая голос, сам понимая, что ругать-то их, по правде говоря, не за что. Вилен стоял, низко опустив голову, потом не выдержал:

— Сергей, вы не правы…

— А ты? Председатель! Следил бы за отрядом. В каком виде ребята? — Грязные, растрепанные.

— Я не нянька…

— А я?! И за что только тебя хвалили?!

Вилен вспыхнул. Замолчал.

А после совещания вожатых во время «абсолюта» Сергей опоздал в отряд. Когда он вошел, его встретила какая-то напряженная тишина. Ребята не спали, он это чувствовал, но глаза закрыты. И что-то тревожное было и в этой тишине, и в этом благополучии. Он уже привык, что последние десять-пятнадцать минут перед подъемом ребята читают, переговариваются шепотом. Обычно он ругал их за это, но как хотелось Сергею, чтобы и сегодня все было так же. Тишина настораживала и волновала.

Он встал в дверях, обвел взглядом палатку, ища какого-нибудь подвоха. Нет, все в порядке. И вдруг справа жалобно и затравленно мяукнула кошка. Вот оно! Из другого угла ей ответила вторая. Заворчала собака. Сергей вздрогнул:

— Кто?!

Как он ненавидел себя за этот вопрос! Неужели он хоть мгновение думал, что кто-нибудь встанет и с повинным видом скажет «я»? Ведь он же знал, что этого не случится. И все же снова и снова повторял:

— Кто?! Кто?!

В палатке стояла тишина, ни один глаз не открылся, ни один мускул не дрогнул на лицах ребят. И только снова жалобно и тоскливо взвыла кошка.

— Встать!

Ребята поднимались преувеличенно медленно, делая вид, что им очень трудно пробудиться от сна. И, проклиная себя, Сергей отдал команду, которая, это он знал заранее, не будет выполнена.

— Лечь!

Ребята не шелохнулись.

Случилось самое страшное. Вожатому перестали подчиняться. И он был сам виноват в этом; забыв в слепом своем гневе, что можно требовать только то, что разумно.

Тридцать пять дар глаз смотрели на него в упор, и в них он видел только упрямство. Они чувствовали за собой правоту.

Педагогический конфликт. Так, кажется, называют ученые такое столкновение. Пройдет несколько лет, и Сергей услышит этот термин на лекциях по педагогике, прочитает о нем в учебниках. Будет искать ответ, как надо было поступить, будет спрашивать преподавателей, услышит уклончивые ответы и рекомендации не допускать такого положения. Не допускать. Правильно! Не допускать! Но как, как быть, если конфликт уже возник, если педагог, воспитатель да просто взрослый человек уже допустил его? Тогда что делать? Ведь такие конфликты возникают. В отрядах, в классах, просто в семьях. Всюду, где есть взрослые и дети!

А тогда он не нашел иного выхода, кроме как резко повернуться и уйти из отряда. Над лагерем горны несли сигнал подъема, но его провожала тишина.

…Когда Сергей вошел в пионерскую комнату, Борис Михайлович сидел за столом и что-то писал.

— Я ушел из отряда, Борис Михайлович!

— Что случилось, Сергей?

Выслушал молча, не перебивая, не расспрашивая, и, когда Сергей кончил, спросил:

— Что думаете делать дальше?

— Я не вернусь в отряд!

Борис Михайлович поднял голову.

— Ну что ж, идите. Вы свободны.

И замолчал. А ему очень хотелось спросить у этого мальчишки: «Неужели ты не понимаешь, что это не выход из положения, что ты ничего не доказал своим уходом, кроме того, что не прав. Подумал только о себе, разыграл оскорбленное самолюбие, а почему же ты не подумал о других? Или тебе безразлично, с кем будет твои отряд, как будет выходить из этого положения лагерь? Почему из-за тебя надо снимать вожатого с другого отряда и менять вас местами? Да и нельзя тогда оставлять тебя в Нижнем, надо переводить в другой лагерь. Для Нижнего, если не вернешься в свой отряд, ты уже не вожатый. Ну, что же ты молчишь? Или ты даже не подумал об этом? Жаль! Скажи же хоть что-нибудь, давай подумаем вместе, как расхлебывать кашу, которую ты заварил. А впрочем, что можешь ты сейчас изменить? Теперь многое зависит от ребят. Может быть, они найдут выход, а не найдут… попробуем подсказать».

— Идите; идите, Сергей. Вы свободны.

«Здравствуй, дружище!

Вот и прошли первые две недели моего пребывания в Артеке. Что рассказать тебе о них? Трудно? Да, бывает трудно. Издали все казалось более простым и легким. Недавно сорвался. Орал на ребят, придирался, в общем, метал громы и молнии. И самое страшное, что они-то и виноваты не были, просто попали, как говорится, под горячую руку. Короче, кончилось все тем, что ушел я из отряда.

Ну на что я мог рассчитывать? Что я так дорог ребятам, что они впадут в ужас от разлуки с любимым вожатым и побегут толпою вослед, выкладывая свои сердца и души и на бегу перековываясь в этаких ангелочков?

Теперь-то уж и самому стыдно, а тогда считал себя правым.

Не знаю, чем бы это все кончилось, если бы не наш старший вожатый Борис Михайлович. Ничего он мне не сказал, когда заявился с таким решением к нему, а, наверное, ох и многое же хотелось ему выложить мне! Но не сказал, поверил, видимо, что сам пойму. А чтобы легче было, не трогал совсем. Нет и нет вожатого в одном из отрядов. Только чаще, чем к другим, заглядывал, да говорил о чем-то с ребятами.

Так и был отряд сутки без вожатого. Председатель совета отряда командовал и, больше того, первый сделал шаг к примирению, привел совет отряда ко мне.

Знаешь, я готов был расцеловать каждого из этих замечательных мальчишек. Мы чуть ли не бежали в отряд, и тут, перед строем, я попросил извинить меня и увидел за палаткой улыбающееся лицо Бориса Михайловича. Вот так и пришло наше примирение: ничего выдающегося, ничего невероятного. Но ты себе представить не можешь, какая гора свалилась с моих плеч.

И представь себе: ребята ни словом, ни взглядом не напоминают об этом происшествии. Приняли меня как есть, даже, кажется, рады были, что вернулся, что все у нас по-хорошему кончилось.

Чудо, а не ребята.

Так-то вот. Многому, казалось, выучились мы за время работы в школе. Нет, даже азбуки, оказывается, еще не освоили, здесь ее прохожу.

И еще тебя прошу: не рассказывай об этом в районе — стыдно. А впрочем, как знаешь.

Сергей».

До утренней линейки оставалось несколько минут, когда Борис Михайлович подошел к палатке третьего отряда.

— Сергей, — позвал старший, — можно вас на минутку.

— Иду, Борис Михайлович.

Сергей развернулся на барьере палатки, на котором сидел по обычаю вожатых, и спрыгнул вниз.

— Небось отругали бы ребят, если бы так же сделали, — с упреком сказал старший.

— Точно, Борис Михайлович, — признался вожатый.

— Ладно. На первый раз прощается. Я не об этом хотел с вами поговорить. У вас сегодня по плану поездка в Никитский. Не передумали?

— Нет, почему же?

— Ну если нет, то все в порядке. Значит, тогда так и объявим на линейке: третий отряд — экскурсия в Никитский ботанический сад.

— Конечно, Борис Михайлович. — Хорошо. Не запоздайте.

Сергей взглянул на часы.

— Сейчас даем на отрядные. Простите, Борис Михайлович, а почему вы все же спросили, поедем ли на экскурсию?

— Просто так. Должен же я знать ваши планы, — ответил уклончиво старший вожатый и пошел к палаткам других отрядов.

Сергей с недоумением смотрел ему вслед. Что-то раньше он не интересовался так детально каждым шагом отряда? Так с чего же сегодня? И вдруг Сергей понял, понял и мучительно покраснел. Старший отлично помнил его позавчерашний уход из отряда и беспокоился, сможет ли вожатый остаться с ребятами один на один вдали от лагеря, там, где дисциплина и порядок важны не только для них, но и для авторитета всего Артека. Ну что ж, поделом.

— Сергей, — окликнул вожатого Вилен. — Пора начинать отрядные. Я скажу, чтобы играли сбор. Хорошо?:

— Да, Виля, — рассеянно ответил Сергей. — Да, да, пусть играют…

Мальчишка удивленно взглянул на вожатого и, ничего не поняв, побежал искать горниста…

…Автобусы остановились у входа в ботанический сад. Захлопали дверцы машин.

— Дорогие юные друзья, — торжественно начал экскурсовод, — мы с вами в Никитском ботаническом саду, в удивительной сокровищнице растительного мира.

Ребята деликатно помалкивали, ожидая удивительного. Ждать долго не пришлось.

— Я покажу вам редчайший экземпляр флоры — дерево, которое тонет в воде!

— Дерево в воде потонет? Чудно! — усомнился Виталька.

— Ты сам в этом убедишься. Прошу следовать за мной…

Деревья отступили, и перед ребятами открылась пересеченная рядами виноградников долина. Очень четко и ясно выступили на фоне голубого неба зубчатая вершина Ай-Петри, россыпь белых домиков Ялты.

— Неужели потонет? — не унимался Виталька.

— Извольте убедиться.

Сергей видел, как, недоверчиво улыбаясь, отломил Виталька кусочек ветки, подошел к бассейну и, делая вид, что он нисколько не верит в успех своего эксперимента, бросил ветку в воду.

Чтобы не обидеть мальчишку, Сергей сдержал смех, наблюдая, как стало меняться Виталькино лицо, когда брошенная им веточка начала погружаться все глубже и глубже.

— Тонет…

— Железное дерево! — экскурсовод был явно доволен произведенным эффектом. — Удельный вес этого дерева, заметьте, больше удельного веса воды.

— А-а-а…

— Скажите, а это дерево пробковое? — донесся откуда-то со стороны голос Наума:

— Совершенно верно. Пробковый дуб. Из его древесины делают пробки, им набивают спасательные круги и пояса. Вот удельный вес этого дерева, — повернулся экскурсовод к Витальке, — значительно меньше удельного веса воды. Таким образом, из этого следует: дерево не только не тонет само, но еще может удержать на воде довольно большой груз. Так-то, друзья мои.

— Дяденька, — нерешительно поднял на экскурсовода глаза Виталька, — можно, я кусочек с собой возьму? Деду покажу. А то он у меня такой, ни за что не поверит.

— Возьми, возьми, — улыбнулся экскурсовод. — Кстати, друзья мои, у вас в лагере, несомненно, есть самшит.

— Есть, — откликнулись ребята. — Кустики такие? У нашей палатки растут.

— Должен сказать вам, самшит тоже тонет в воде.

— Опасные вы даете сведения, — рассмеялся Сергей. — Боюсь, что в следующий раз на вопрос, есть ли самшит, вы получите отрицательный ответ.

— Ну, я надеюсь, они оставят что-нибудь и товарищам.

— Оставим, — озорно закричали ребята.

— А правда, это дерево ядовито? — снова вмешался Наум, показывая на маленькое деревце, обнесенное проволокой с предупреждающими табличками.

— Весьма. И требует самого осторожного обращения.

Экскурсовод повернулся к Сергею.

— Представьте, пришлось огородить. Ладно бы дети, они вообще любят во всем сомневаться, но ведь, подумайте, взрослые… Одного спрашиваем: «Скажите, вы видели предупреждение?» — «Видел», — отвечает. «Так что же вы, простите, полезли?» — «А я не поверил, думал, просто редкое растение и решили припугнуть, чтоб не ломали». Ну что тут будешь делать?!

— Так им и надо! — вдруг сказал Вилен.

— Кому надо? — удивился сотрудник сада.

— Тем, кто лазит. Пусть жгутся. Я бы снял проволоку. Редкое, видите ли, растение, так обламывать его надо. Жалко, что только обжигает. Таких больно жалить надо, — резко закончил Вилен.

Ребята, примолкнув, смотрели то на своего председателя, то на маленькое деревце, огражденное проволокой.

— Правильно Вилен сказал, — зазвенел голос Витальки. — Скажите, пожалуйста, вашим начальникам, — обратился он к экскурсоводу, — что третий отряд Нижнего лагеря «Артека» за то, чтобы сняли загородку. Кто не верит надписям, пусть расплачивается… А я железной веточки брать не буду: Пусть дед не верит, переживу.

Экскурсовод растерянно взглянул на Сергея.

— Придется сказать, — улыбнулся вожатый. — Они, по-моему, все за это.

И, рассмеявшись, обнял за плечи сразу нескольких мальчишек, требовательно смотревших на растерявшегося экскурсовода.

— Великолепно, друзья мои! — только и сказал тот, недоуменно разводя руками. — Знаете ли, это великолепно!

В любом отряде, в любом лагере сколько ребят, столько и характеров. Артек — не исключение. И отношение к каждому разное. Одних любят, других не замечают, третьих презирают, четвертых ненавидят. А если еще учесть, что любовь и ненависть у одних к одним, а у других к другим, то получается такой клубок взаимоотношений, разобраться в котором очёнь трудно. Но и не замечать всего этого нельзя. Нужно вовремя поддержать любимца, сначала, правда, разобравшись, за что любят, каким-нибудь хитроумным маневром поднять в глазах остальных презираемого, пригасить вовремя вражду.

Вражда всегда особенно настораживает. Ребята не взрослые, они ненавидят открыто и чаще всего за дело. Значительно проще, когда не любят действительно плохого. Его перевоспитывают все: и ребята и вожатый. Хуже, когда презирают за неумение. Здесь ребята уже не союзники вожатого. Да и переделать характер человека, пусть даже двенадцатилетнего, значительно труднее, чем заставить его подчиняться, часто, правда, только внешне, требованиям дисциплины.

Еще в первые дни Сергея насторожил Валерик. Он был как раз одним из тек, кого презирают за неумение. Валерик вышел из санпропускника, неловко прижимая к животу комок вещей. Беспрерывно ронял и подбирал то тапочки, то зубную щетку, то мыло. Нагибаясь за одним, он тут же терял другое, и это занятие казалось бесконечным. Большая панама налезла на оттопыренные уши. Галстук, завязанный каким-то немыслимо запутанным узлом, съехал набок, а глаза за толстыми стеклами очков смотрели на мир доверчиво и вопрошающе. Когда он нагнулся за очередной упавшей вещью, Сергей увидел, что кто-то из ребят уже успел засунуть ему за резинку трусов лохматый клочок мочалки.

— Иди-ка сюда, — познал его Сергей. — Тебе так никогда до палатки не дойти. Ну-ка выкладывай на стол свои пожитки. Снимай панаму, клади все в нее. Теперь иди. Стой, хвост у тебя сниму.

— Спасибо, — мальчишка благодарно улыбнулся вожатому.

«М-да! Туго тебе придется», — подумал про себя Сергей, а вслух только спросил:

— Тебе галстук-то кто завязывал? Сам?

— Сам!

— А дома тоже сам?

— Нет, дома папа.

И Валерик тяжело вздохнул.

Это сразу видно. Ты тут такого накрутил… Валерик ничего не сказал, только снова вздохнул.

— Ну ладно, иди. По тропинке спустишься вниз, там палатки… Тебя в какой отряд направили?

— В третий…

С этого дня и начались мучения Сергея. И так-то было трудно в первые дни, а тут еще Валерик.

— Что ты за человек? — не выдержал Сергей. — За что бы ты ни взялся, все у тебя валится из рук. Как же ты дома-то живешь?

— Не знаю, — чистосердечно признался мальчишка и поднял на вожатого огромные глаза. Вы знаете, я как-то никогда об этом не задумывался.

— Смотри, — Сергей взял его за ворот рубашки, у тебя оторвалась пуговица. Ты можешь ее сам пришить?

— Наверное, нет… Я никогда не пробовал шить.

Валерик нисколько не возмущался этим допросом, отвечал спокойно и, как всегда, обстоятельно. Сергей отлично видел, что не сегодня-завтра случится беда, ребята подшутят над беспомощным мальчишкой, и шутка эта может быть очень злой, в этом возрасте еще не очень понимают, где кончается безобидная шутка и начинается злая.

Он вспомнил все те шутки, которые устраивали с Валериком ребята. Все эти подложенные в кровать камни и шишки от кипарисов; связанные шнурками тапочки; уплывающие в море, якобы нечаянно уроненные, панамки, за которыми Валерик бегал в воду, высоко поднимая ноги и смешно подпрыгивая на острых камнях. Шутки, за которые он ругал ребят, а сам понимал, что не подшучивать над Валериком свыше их сил. Они-то издевались не над ним. Это был протест ловкости, умения против неумения и бессилия.

— Что же все-таки умеет и любит ваш Валерик? — спросил как-то вожатого Борис Михайлович. — Вы Думали, Сергей, об этом? Знаете это?

Трудный вопрос, Борис Михайлович, Уметь, по-моему, он ничего не умеет, а вот любить… Сергей помолчал. — Читать любит, мечтать любит, фантазировать любит…

— Отлично. Валерик очень многое любит и как раз то, что нам нужно. Кстати, вы никогда не пробовали поговорить с ним о прочитанном?

— Нет.

— Жаль. А что он любит читать больше всего?

— Видел у него несколько раз книжки о путешественниках.

— А как он рассказывает? Интересно или нет?

— Борис Михайлович, вы прямо скажите, что задумали?

— Все очень просто, Сергей. На вашем месте я бы давно попробовал приобщить его к вашим литературным вечерам.

— Вы о них знаете?

Сергей смутился, услыхав, что старший вожатый знает об их «литературных вечерах» Он и раньше в лагерях так делал. Если ребята успевали закончить вечерний туалет до сигнала отбоя, он в оставшиеся минуты рассказывал им что-нибудь. Чаще всего это были занимательные странички из истории или пересказ каких-либо литературных произведений. Обрывая рассказ на самом интересном месте, Сергей тем самым подгонял ребят и на следующий день.

…Вечером Сергей, как всегда, дождался, когда ны рнут под одеяло последние, и вдруг неожиданно для всех предложил:

— Сегодня я видел у Валерика книгу о путешествии к Южному полюсу русских мореплавателей Лазарева и Беллинсгаузена. Может, расскажешь?

— Я?! Да я, Сергей… Разве я сумею?

— А почему? Парень ты грамотный, читаешь много. Вот и расскажи. А мы послушаем. Как, ребята?

Ответом ему был какой-то нестройный шум, одинаково выражающий и согласие и удивление. Но Сергей решил, что это согласие, так ему было выгоднее.

— Вот видишь, и ребята согласны.

— Ну, если все согласны… то тогда… я… пожалуй…

Начал Валерик робко. Но потом увлекся, сел на кровати, обхватив тонкими руками острые коленки, и… Какая же безудержная фантазия была в его рассказе! Лазарев и Беллинсгаузен, которым и так-то немало пришлось пережить во время путешествия, в рассказе Валерика встретились с такими трудностями, что только неискушенные слушатели вроде третьего отряда могли поверить в действительность этик событии. Но рассказывал Валерик здорово. Это сразу же признал весь отряд, если судить по чуткой тишине в палатке. И только сигнал ко сну нарушил ее.

— Спасибо, Валерик, — Сергей встал. — Завтра продолжишь. А теперь спать, ребята. Спокойной ночи.

— Приятного сна! — откликнулись вразнобой голоса. И все стихло.

Сергей вышел из палатки. У него давно уже был с отрядом уговор: после пожелания спокойной ночи никаких разговоров. Отряд спит, а вожатый должен верить ребятам и сразу же уходить. Поначалу, правда, были срывы, и тогда он, выполняя уговор, просил сначала зайти дежурного, а потом приходил сам, чтобы упрекнуть ребят. Но вот уже неделя, как ребята твердо выдерживают уговор. У Сергея нет причин опасаться, но все же он и сегодня, как, впрочем, и всегда, не может уйти сразу. Еще несколько минут стоит на дорожке у кустов роз, внимательно прислушиваясь. Все тихо, хотя, он это точно знает, ребятам очень хочется обсудить рассказ Валерика, поделиться впечатлениями. Но это завтра. А сегодня все!

Сергей тихо отходит от палатки и тоже думает о том, что будет завтра. — Он отлично понимает Валерик не изменится, но ему сейчас важнее, чтобы изменили ребята свое отношение к нему. И он тоже ждет завтра.

— Сергей, завтра ваша очередь идти в море, — сказал вечером Борис Михайлович, когда вожатые, уложив ребят, собрались в пионерской комнате, — Вы знаете, что предстоит ребятам?

— Да, Борис Михайлович.

— Учтите, это не просто прогулка. Ребята будут дублерами команды, будут вести катер, стоять на руле, будут матросами. У вас все готово к этому?

— Все. Они уже распределили между собой обязанности.

— И без спора?

— Да как вам сказать? Все рулевыми хотели быть.

— Вы все же постарайтесь, чтобы все постояли на руле.

…Это Яков Борисович на одном из совещаний вожатых предложил использовать артековские катера:

— Что они у нас только как прогулочные! Мало это, очень мало. Надо; чтобы ребята сами повели их в море. Сейчас мы, к сожалению, еще очень бедны — два катера нас не спасут, но я верю, что будет такое время в Артеке, когда каждый желающий сможет получить здесь специальность моториста, шкипера, сигнальщика. Кстати, последнее пионеру всегда пригодится. Не вредно знать азбуку Морзе, флажковый семафор, морские сигналы. Этому надо учить уже сейчас…

— У нас и вожатые этого не знают, — перебил Якова Борисовича его заместитель Павел Павлович, или Пал Палыч, как звали его и ребята и вожатые.

— И плохо, что не знают, — продолжал директор. Надо учить их этому. А вам, Павел Павлович, как старому моряку, непростительно, что вы не занялись этим раньше.

Вот с того-то памятного совещания и начались выходы отрядов в море. Для парней-вожатых это было не так уж и трудно, девушкам приходилось сложнее. Парни в силу своей мужской любознательности к технике, к морскому делу легче осваивали сложные морские профессии. Были среди них и такие, о которых на лодочной говорили: «Готовые команды у нас уже есть! Катера давайте».

Но катеров по-прежнему было только два: «Павлик Морозов» и «Артек». На одном из них и предстояло третьему отряду выйти в море.

Первым к рулю встал Вилен. Андрюша Бараневич, Ванюшка Прохоров, Саша Горлов и Вася Сазонов спустились в машинное отделение, еще пятеро подошли к причальному канату вместе с матросом. Шкипер катера, кудрявый, темноглазый Андрей, стал рядом с Виленом.

— Ну, старшина, давай отчаливать, — улыбнулся он, взглянув на сосредоточенного рулевого.

Вилен вспыхнул: он не знал, что надо делать, и растерянно трогал отполированные до блеска ручки штурвала.

— Не робей, парень, — подбодрил его Андрей. — Прикинь: пускаем машину — пойдет катер?

— Нет, — выдохнул Вилен.

— А прикинь, почему?

— Причальный канат мешает.

— Точно! Убирай. Командуй: «Отдать носовой!»

— Отдать носовой! — хриплым от волнения голосом повторил Вилен.

— Да громче кричи! Команду отдаешь! — Отдать носовой!!! И Толя Овезов громко отозвался:

— Есть отдать носовой!

Сергей видел с мостика, как матрос помог ребятам распустить узел, выдернуть его из кольца на буе и они начали укладывать канат в бухту.

— Давай команду машине, — снова подсказал Андрей. — А то катер, глядишь, снесет волной, так и сядешь на камни. Вот в эту переговорную спроси, слышат ли тебя в машинном, и давай команду «малый вперед».

— В машинном! — крикнул Вилен.

— Есть в машинном! — откликнулся откуда-то из глубин катера невидимый Вася Сазанов.

— Малый вперед!

— Есть малый вперед!

Катер дрогнул, вспенил сзади белоснежный бурун и двинулся вперед, прямо на выступающий в море конец причала. Вилен испуганно схватился за ручки штурвала.

— Спокойней, парень, — тихо сказал Андрей. — Бери чуток правее. Выходи в море. Вот так. Теперь можешь дать средний.

— В машинном! — нагнулся к трубке Вилен.

— Есть в машинном! — откликнулись снизу.

— Средний вперед!

— Есть средний вперед!

— Теперь уже не вызывай машинное, — сказал Андрей. — Как стал катер на ход, они и сами слушают команду. Ясно?

— Ясно!

— Теперь переходи на полный.

— Полный вперед!

— Есть полный вперед!

Что-то звякнуло в глубине катера, упругий воздух ударил в лицо стоящим на мостике, развернул флаг на мачте, и легкий кораблик, врезавшись носом в гребень набегавшей волны, пошел все быстрее и быстрее в море, оставляя за кормой белый бурунный след.

— Порядок, старшина! Закурим? — улыбнулся Андрей.

— Не курю, — не отрывая взгляда от бегущей навстречу воды, ответил Вилен.

— Порядок! — одобрил шкипер, зажимая в широких ладонях трепещущий огонек спички. — Да спокойней ты, спокойней. Море не улица. Ни тебе пешеходов, да и встречных судов мало. Держи штурвал полегче. — И, посмотрев вперед, добавил: — Иди курсом на Аю-Даг.

Сергей впервые смотрел на Артек с моря. Вся громада Медведь-горы нависала над ним своей могучей лесистой глыбой. Изрезанная ущельями, рассеченная светлыми треугольниками осыпей, она казалась значительно выше и массивнее, чем была на самом деле. На ее вершине покоилось одинокое белое облачко. Зеленые ряды виноградников бежали от самого берега к шоссе и, казалось, взбирались к самым вершинам гор. И среди них высилась голая стена Красного камня. Кое-где среди буйной зелени извивались серые ленты дорог и белели домики. Присмотревшись, Сергей увидел маленький красный флажок на мачте Верхнего лагеря.

Он спрыгнул с мостика к столпившимся у борта ребятам, и они стали вместе рассматривать панораму побережья, выискивая знакомые места.

— Смена вахты! — крикнул с мостика Андрей.

Из машинного вылезали, щурясь от яркого солнца. С гордостью показывали остальным перемазанные мазутом руки.

— Долго идти будем?

— До Кучук-Ламбата, а там повернем обратно, пройдем до Гурзуфа — и домой.

— Хорошо бы подольше.

— Ничего, еще будем выходить в море.

— С вахтами?!

— Нет. Пассажирами.

— У-у-у!

— А что, понравилось?

— Спрашиваете!

Стояли на руле озорные мальчишки; трудились в машинном отделении неугомонные мальчишки; окатывали водой и драили палубу шумливые мальчишки. А катер бежал и бежал навстречу тяжелым волнам. И бурлил, пенился за кормой след…

Эстафета проводилась ежегодно ялтинской газетой. Артековцы еще ни разу не принимали в ней участия и вот теперь решили выставить свою команду.

В городском парке Ялты, у старта и финиша, собирались спортсмены. Мелькали разноцветные майки, озабоченно пробегали судьи.

Артековцам предстояло бежать во втором забеге. Это было обидно, так как постоянный победитель — ялтинский «Спартак» шел в первом, а новичкам очень хотелось помериться силами с чемпионами в одном забеге.

Сергей пробежал по этапу, прикинул, как соразмерить силы, и вернулся, когда вдали уже затрещал мотоцикл, открывая первый забег.

Впереди, почти сразу за мотоциклом, легко и красиво бежал парень в красной спартаковской майке. Он передал эстафету своему товарищу по команде и, не оглядываясь, не интересуясь, как пошел бег дальше, повернул обратно. И столько пренебрежения, столько уверенности было в его поведении, что Сергею очень захотелось обогнать спартаковцев и выиграть приз. Он отошел к тротуару и встал в толпе любопытных. На него никто не обращал внимания: голубая майка была явно не формой фаворита.

Наконец вдали снова затарахтел мотор мотоцикла. Второй забег.

— Голубой, голубой впереди!

— Эй, кто принимает, готовьтесь!

— «Пищевик»! Где «Пищевик»?

— Здесь!

Рослый парень в такой же, как у Сергея, майке не очень решительно шагнул к центру улицы, и вдруг Сергей узнал бегуна. Это был Саша.

Мимо с треском пронесся мотоциклист, и Сергей услышал, как восхищенно крикнул милиционер судье:

— Вот это идет!

В то же мгновение Сергей рванулся с места, вытягивая руку назад навстречу Сашиной руке. Пальцы сами сжали теплую гладкую палочку эстафеты, и Сергей бросился под гору так, словно бежал стометровку. Он не слышал удивленного возгласа на этапе, не видел качнувшейся толпы любопытных. Прямо перед ним был напряженный, скошенный назад глаз мотоциклиста и стремительно надвигающаяся стена дома.

Потом мотоциклист исчез, осталась одна стена и сознание, что надо же, наконец поворачивать. Но инерция несла вперед, прямо на дом. Замедляя ход, теряя драгоценные доли секунды, Сергей вылетел на тротуар, оттолкнулся от стены и только тогда смог повернуть. Сердце бешено билось, ноги наливались свинцовой тяжестью, а еще предстояло бежать метров полтораста в гору.

Он не помнил, как пробежал эти метры. Он только видел в коридоре этапа пляшущую от нетерпения вожатую — Волю, видел ее протянутую к нему руку, слышал, что она что-то кричит ему, но что, понять не мог.

Когда Сергей спустился на набережную, она еще бурлила от недавно пережитых событий: не каждый ведь день становишься свидетелем эстафетного бега. И по тому, как поглядывали они на его голубую майку с крутой спиной Аю-Дага на эмблеме, он понял, что артековцы и здесь прошли неплохо.

А в парке на финише кипели страсти. Тренер артековцев Павел Митрофанович обнимал ребят, показывал каждому белый циферблат секундомера и кричал, что они молодцы, что они обошли «Спартак». Шкипер артековского катера Андрей в пятнистой от пота майке, поминутно вытирая ею лицо, рассказывал:

— Нет, ты только подумай! Сижу. Жду мотоциклиста. А у того мотор, видишь ли, стал. А я-то сижу. Мне-то ни к чему, что без мотоцикла могут прибежать. Болтаю себе с ребятами. И вдруг кто-то как даст мне. Я уж хотел того… Смотрю, мать моя, Нинка! С эстафетой! «Сидишь?» — кричит. Схватил это я палочку-то да прямо от тротуара как дуну! Курортники, что куры из-под машины, в разные стороны. Ей-Богу, не вру!

Смеющаяся Нина стояла тут же.

К Сергею подошел высокий парень из «Пищевика».

— Слушай. Я думал, ты не повернешь!

— Я сам думал, что не поверну.

— А вы молодцы. Обошли «Спартак».

Но судейская коллегия решила иначе.

Первое место все же дали «Спартаку». Ему же вручили приз газеты. Артековцы на втором месте. Павел Митрофанович долго возмущался, показывал главному судье секундомер. Но тот был неумолим. Кто его знает, может быть, действительно «спартаковцы» прошли дистанцию на две десятых секунды скорее.

Внизу под причалом гремят волны, ударяясь о металлические опоры пристани, шуршат галькой, откатываются назад и снова ударяются о металлические опоры…

Их сегодня двое в лагере. Сергей принял дежурство и сегодня ночью не может уйти: Анатолий подвернул ногу, играя в волейбол.

— Болит? — тихо спрашивает Сергей. — Показал бы врачу.

— Да ну еще! Так пройдет. Хорошо, успел на Горное сводить ребят.

Молчат, глядя в небо, прислушиваясь к морю, к шорохам в лагере.

— Вот я уже третье лето приезжаю. Каждый год ругаюсь, зарекаюсь, а все равно приезжаю. Не могу без Артека. После Нового года дни считаю, книги добываю, готовлюсь.

Он сел, поджал ноги, обхватил их руками, положил подбородок па сдвинутые колени.

— Да, да! Не улыбайся! Бросить институт хотел, совсем здесь остаться, перевестись на заочное. Борис Михайлович запретил: «Не возьму, — сказал. — Вот кончите институт, тогда милости просим». И я жду, когда кончу институт, чтобы приехать сюда навсегда. Когда ты сюда ехал, что ты знал об Артеке? Что ты знал о Крыме, о том, как здесь работать?

— Ну положим, в Крыму я был и раньше.

— Что с того, что был. Отдыхать в Крыму — это не то, что работать. Когда отдыхаешь, жару в тени переждать можно, в море нырнуть, на пляже валяться. А работа — это работа. Тебе, может, спать хочется, а ты вставай.

— Ты чего меня агитируешь?

— Да чтобы ты знал, что такое Артек. Всегда его вспоминать будем, всегда сюда рваться будем. Вот ты знаешь, план Большого Артека утвержден. Лет через десять старого ничего здесь не останется. А все равно будешь сюда стремиться. На том месте, где твоя палатка стояла, постоять захочется, по дорожкам пройти, на причале посидеть… — Не могу я без Артека, Сережка. Не могу — и все тут. И ты не сможешь тоже!

Сергей ничего не ответил. Он смотрел в черное южное небо, усеянное звездами, и думал о том, что уже сейчас знает, что не сможет без него.

Наум Гартвиг был труслив. Сергей понял это очень быстро. К сожалению, так же быстро это поняли и ребята. Сколько раз он наказывал Витальку, Сашу, Булата и многих других за то, что они пугали Наума, но это не помогало. Мальчишки не могли удержаться, чтобы не подстроить Науму какую-нибудь каверзу. И главная трудность для вожатого была в том, что Вилен, хотя сам и не принимавший участия в шутках над Наумом, был на стороне ребят.

— Ненавижу трусов, — холодно ответил он как-то на замечание Сергея, что ему, как председателю совета отряда, надо бы активнее поддержать вожатого. — Что хотите делайте — ненавижу! — повторил мальчишка, и Сергей понял всю бесполезность разговоров с ним на эту тему.

А ребята разворачивались вовсю. Особенно доставалось Науму вечерами, когда спускалась на лагерь ночь и становилось темно, а больше всего он боялся темноты. Каждое дерево, каждый куст казались ему притаившимся грабителем или зверем.

Срочно надо было что-то делать.

А что? Чаще всего Сергей приходил к выводу, что изменить положение может только сам Наум, если найдет в себе силу побороть этот страх. Он всячески подстраивал так, чтобы вечерами Наум чаще оставался один, в то же время внимательно следя, чтобы кто-нибудь из ребят не воспользовался этим моментом и не напугал его снова. Но уследить за тридцатью мальчишками, которые только и ждали случая напугать Наума, было трудно. И вскоре вожатый отказался от этих попыток, тем белее, что пользы от них не было.

Анатолий как-то даже предложил:

— Может, напугать его до смерти. Знаешь, вроде как бы клин клином, а?

— Нет, Толич, — отмахнулся Сергей. — Это не поможет. Тут клин надо какой-то другой придумать. Главная беда, союзников у меня в отряде нет.

— Да. С ними было бы проще, — согласился Анатолий. И вдруг весь просиял. — Есть идея!..

— Какая?

— Нет, погоди! Сначала скажи: твой Наум за честь отряда болеет?

— Болеет как будто, не понимая, к чему клонит товарищ, ответил Сергей.

— А что, если… — и Анатолий быстро зашептал на ухо Сергею.

— Мысль! — воскликнул тот. — Ведь это может выйти, а?

Они еще долго шептались, обсуждая Толин план. Только одно смущало Сергея, но все же они решили попробовать.

После ужина Сергей увел отряд к морю. Но не туда, где ребята купались, а в другую сторону, к мысу. Темные, поросшие густым кустарником, склоны Аю-Дага нависали здесь над берегом, угрюмо темнели над обрывом подмытые волнами сосны, и только лунная дорожка, рассекая море па две части, слабо освещала эти глухие места.

Ребята уселись в тесный кружок на крупных валунах, отшлифованных волнами. Любили эти часы и ребята и вожатый. Говорили, мечтали обо всем. Разговор возникал самым неожиданным образом.

— Сергей, а здесь есть какие-нибудь звери? — спросил Ванюша Прохоров.

— Есть. Я, правда, не видел, но говорят, там, в горах, в заповеднике, есть олени, зайцы, лисы…

— А медведи?

— Медведь — вот этот единственный остался, — улыбнулся Сергей, указывая на Аю-Даг.

— А у нас тайга… — задумчиво проговорил Ваня. — Красивая. И зверья в ней уйма. У меня дед ух и охотник. Белку в глаз бьет. Это чтоб мех не попортить.

Ребята, притихнув, слушали Ванюшу. Многие тоже из лесных районов. Наверное, и Виталька дома в Якутии тоже ходит на зверя. Сергей краем глаза взглянул г-жа сидящего рядом с ним Наума. Тот слушал внимательно. Может быть, и он представлял себя сейчас в глухой тайге, с ружьем смело идущим на медведя… А пока… Пока он сидел среди ребят, прислушиваясь к шорохам с Аю-Дага. Рядом с ним белела панамка. Сергей незаметно прикрыл ее плоским морским голышом.

— В тайге зимой красотища! Бело, тихо, потому как спит тайга. Так бы стоял да тишину слушал. Да только это так кажется, что спит тайга. Глядишь: след по снегу тянется — лисица мышковала. А то и сохатый прошел.

— А ты следы знаешь? — негромко спросил Наум.

— Маленько разбираю. Какой зверь прошел, скажу, а чего делал, не знаю. Вот дед, тот все знает да истории рассказывает. Обещался меня в тайгу взять.

Ванюша замолчал. Никто не решался заговорить, нарушить эту тишину ночи. Сергей взглянул на часы.

Ого, хлопцы, пора двигаться обратно.

Ребята неохотно поднимались с камней, вытягивались в цепочку по берегу. Сергей, отойдя немного от места, где они сидели, оглянулся. Там маячила одинокая фигура Наума. Он искал что-то, поглядывая по сторонам.

— Наум! — крикнул Сергей.

— Сейчас, сейчас иду. Подождите меня секундочку.

Он еще раз огляделся по сторонам и рысцой пустился вдогонку за ребятами. Сергей пропустил его вперед, быстро вернулся и снял камень с панамки.

На Костровой, встретив дежурного члена совета лагеря, Сергей попросил дать сигнал сбора. И как только отряд подошел к палатке, над лагерем зазвучал сигнал.

— На отрядную становись! — скомандовал Вилен. Сергей видел, как метнулись за флажком, горном и барабаном Ванюша, Булат и Андрей, а вслед за ними вбежал в палатку и Наум.

Непорядок в строю Вилен заметил сразу.

— Наум! Панамку! — быстро крикнул он.

— Я… — растерянно начал мальчишка. — Я, Виль, не знаю, где она.

— Как это не знаешь?

Все лица сразу повернулись к несчастному Науму.

— Не знаю, — растерянно пролепетал мальчишка. — Па камнях смотрел — нету, в палатке — тоже нету. Может, кто взял? — с надеждой обратился он к ребятам.

— Очень нужна нам твоя панама, — зашумели ребята.

— Тогда я не знаю, где она, — упавшим голосом закончил Наум.

— Вилен, опоздаем, — напомнил Сергей.

— А ну, Гартвиг, быстро на берег. Поищи там. — Виль… Там же… Темно там…

— Виль, давай я сбегаю, — совершенно неожиданно предложил Саша.

— Еще чего! — возмутился Вилен. — Он забыл, пусть он и бежит.

В глазах Наума мелькнуло отчаяние.

— Нет, — тихо сказал он. — Не пойду!

Сергей уже раскаивался в своей затее, но это была единственная возможность заставить Наума побороть страх, и он смолчал.

— Ага, значит, для тебя отряд ничто?! Значит, тебе наплевать, что о нас говорить будут?!

— Нет, Виля, нет, — быстро заговорил Наум. — Я же… Ты же знаешь… Но я не могу… Я боюсь!

— Чего ты боишься? Камней? Моря? Я считаю до трех, Гартвиг. Потом веду отряд на линейку. Без тебя. Слышал? Раз! Два!!

Наум сорвался с места, точно его кто подтолкнул, и бросился к Костровой.

— Толич! — закричал в темноту Сергей.

— Есть, Серега! — донеслось откуда-то из-за кустов, и в сторону Костровой мелькнула еще одна тень. Никто из ребят не обратил внимания на эту перекличку вожатых.

Сергей взглянул на часы: оставалось очень мало времени. Надо было спешить, хотя он и понимал, что не может без Наума выйти на линейку. Помогало то, что он сам дежурный по лагерю и без него никто не может дать сигнала, но тянуть до бесконечности было нельзя. И когда Сергей уже собирался пойти и сказать обо всем Борису Михайловичу, со стороны Костровой крикнула птица, и к строю выбежал возбужденный, запыхавшийся Наум с панамкой в руках.

— Ну, никто тебя не съел? — улыбнулся вожатый.

— Так там же нет никого. Я прибежал, а она лежит там, где сидели. Как это я ее тогда сразу не заметил? — удивлялся мальчишка. — И не страшно совсем. Ну, нисколечко. Хотите, я опять туда после линейки пойду? Хотите?

Сергей улыбался, глядя на счастливого человека, победившего страх.

Сергей разбудил ребят за час до общего подъема. Солнце только вылезло из-за гребня Аю-Дага, и мальчишки ежились от колючей утренней прохлады.

— Быстро мыться, и чтоб ни звука: лагерь спит. Принимай команду, Вилен. — За мной, — скомандовал председатель совета шепотом и, схватив полотенце, выбежал из палатки.

Вернулись быстро.

— Готовы? Хорошо. Тарас, возьмешь четверых — и в столовую за продуктами. Потом здесь разложим по рюкзакам. Остальным катать скатки. Показываю как.

Сергей взял походное одеяло, сложил его, быстро скатал в тугой длинный жгут, стянул концы ремешком.

— На каждое звено по два рюкзака будет. В дороге меняемся. Звеньевые назначат очередность. Кто с рюкзаком, тот без скатки.

Когда подошли Борис Михайлович и проводник Иван Васильевич, отряд был готов к выходу.

— Товарищ старший вожатый, — Вилен лихо вскинул руку над головой, — третий отряд к выходу в поход по партизанским тропам готов! В строю тридцать пять человек. Больных нет. Разрешите выступить в поход. Председатель совета отряда Троицын.

— Разрешаю выступить в поход. Счастливого пути, ребята.

— Отряд, шагом марш!

Одновременно с командой рванулся над палатками сигнал подъема. И тогда рассыпал дробь марша маленький Булат, лихой барабанщик третьего отряда.

…C каждым шагом все круче подъем, все выше и жарче солнце. Катятся из-под ног мелкие камешки подмытого весенним половодьем русла горной речки. Все чаще меняют звеньевые ребят, несущих рюкзаки. Сергей внимательно приглядывается к мальчишкам: как они в походе? Ведь скоро предстоит им штурмовать Аю-Даг, и тот подъем будет труднее и опаснее.

Шаг за шагом продвигается отряд по узкой тропе, все выше и выше по склону Авинды. Закинул за спину свой барабан Булат, давно уже не прикладывал к губам мундштук горна Ваня Прохоров, и только флаговый Андрюша Бараневич по-прежнему упорно продирается впереди всех. Видно, такая уж сила у маленького отрядного флажка.

Сергей, несмотря на привычку к походам, тоже устал. Видимо, сказывается жара и бесконечный подъем. Очень хочется пить, но он знает — нельзя. Даже глоток воды принесет лишь минутное облегчение, а потом станет в десять раз труднее.

…Горное озеро открылось перед ребятами, когда казалось, уже никакая сила не заставит сделать ни шага. В зеленой чаше заросших кустарником берегов лежало огромное неподвижное зеркало воды. Отражались в нем поросшие лесом склоны, деревья и высокое голубое небо, а справа, там, где озеро подходило к самому обрыву, леса расступались, открывая уткнувшийся в море Аю-Даг.

На склонах Авинды много партизанских троп, землянок. Отсюда уходили партизаны вниз, к шоссе Симферополь — Ялта, устраивали засады; жгли фашистские машины, уничтожали оккупантов.

…Трещит костер на лесной поляне. Притихли ребята. И, наверное, кажется им, что они отряд народных мстителей и что скоро им отправляться в путь… Трудный и опасный. Но они готовы!

… И как-то особенно звонко поет горн. Особенно лихо отбивает дробь барабан. И отрядный флажок реет гордо, как боевое партизанское знамя.

Пионерский отряд, четко печатая шаг, идет узкими тихими улочками Гурзуфа.

Среди многих артековских обычаев Сергею очень нравится этот — торжественный марш через Гурзуф. Еще у входа на его улицы подтягиваются ребята, равняют ряды. И обрушивается на тишину курортного поселка лихой барабанный марш. Останавливаются люди на тротуарах, распахиваются окна, бегут мальчишки навстречу колонне.

Идут артековцы. По трое в ряд, звеньевые впереди. Идут подтянутые и бодрые, как бы ни устали в походе, — такова традиция. Ни слова на всем марше не скажет вожатый — отряд ведет председатель совета. И когда впереди, из-за поворота появляется на Ленинградской улице встречный отряд, Вилен чуть косит глазом на идущие за ним ряды, а Сергей слышит шепот на тротуарах: «Встречный, встречный!»

Все ближе и ближе два флажка. И когда разделяет их всего несколько шагов, Вилен поворачивается к строю:

— Отряд, смирно! Равнение налево!

И от встречного тоже долетает команда:

— Отряд, смирно! Равнение налево!

Оборвались звуки горнов и барабанов, взлетели в салюте руки звеньевых и председателей. Они идут навстречу друг другу — два артековских отряда.

Сергей идет сбоку, салютуя встречному отряду. Даже они, вожатые, ни одного слова не могут сказать после того, как подана команда «смирно!». Разошлись отряды, и снова загрохотали на улицах Гурзуфа пионерские барабаны.

Море, еще недавно голубое и спокойное, стало вдруг черным, холодным, с белыми черточками пенных бурунов. Но небо оставалось по-прежнему ясным, и только далеко на горизонте одиноко белело маленькое облачко.

— Сергей!

Борис Михайлович спешил по дорожке к вожатому, и ветер надувал пузырем его белую рубашку.

— Скажите дежурному, чтобы играли сбор. Предупредите в столовой: ужин на полчаса раньше, потом всех ребят в Верхний лагерь. В столовой и в Верхнем с отрядами — медсестры и врачи. Все вожатые — в лагере! Будем крепить палатки.

И пошел дальше, к ребятам, столпившимся у парапета набережной.

Сигналили сбор. Ребята бежали к палаткам, придерживая панамки, сгибаясь от ударов ветра.

А горн уже отдавал новый приказ, и, подчиняясь ему, уходили отряды вверх, к столовой.

Ребята шли неохотно, оглядываясь назад, на море, на вздувающиеся от ветра желтые крыши палаток.

Море бушевало. Волны с ревом обрушивались на берег. Почти все небо закрыла тяжелая черная туча.

Ветер донес до Сергея чей-то крик:

— Волны пляж разбили!

И он побежал к берегу, к пляжу, куда бежали сейчас все. Волны подхватывали легкие лежаки, поднимали их на своих гребнях, уносили в море. Сергей увидел, как летели в разные стороны искалеченные планки, исчезая в пене и всплывая уже далеко от берега.

Он бросился в круговорот волн и тут же почувствовал сильный удар по ноге. Рядом всплыл искалеченный лежак.

— Ты что, обалдел! — крикнул Василий. — Так не только ноги, жизни можно лишиться. Трахнет лежаком или камнем, и поминай как звали.

Он смеялся и шутил даже сейчас. Мокрый, с исцарапанными руками, зорко следил за волнами.

Стемнело. Скрылись горы, закрытые тучами, скрылись белые гребни волн. Усталые люди выбирались на берег. Шли по дорожке, густо усыпанной сорванной ветром листвой. Останавливались, смотрели на море; ждали, что готовит оно им еще этой ночью.

Горнисты играли сбор на вечернюю линейку. Вожатые вставали перед своими отрядами, не успев переодеться, и, улыбаясь, слушали слова вечерней речевки о спокойной ночи.

Отряд засыпал долго. Ребята прислушивались к завыванию ветра, тяжелому гулу моря, перешептывались. Сергей понимал, что мальчики взволнованы событиями сегодняшнего вечера и, в общем-то, боятся ночи.

— Сергей, вы у нас сегодня спать будете? — Это спрашивает Виталька, самый младший в отряде.

Виталька спросил о том, что хочет знать каждый, и только гордость и самолюбие не позволяют другим задать этот вопрос. Сергей подошел, сел на край кровати, поправил одеяло.

— Спи, Виталька. Мы все по очереди будем дежурить, так что все будет в порядке. Не бойся!

— А я и не боюсь.

— Я так и знал, что ты не боишься.

— Сергей, а вы когда будете дежурить? — Это Вилен.

— Я с трех ночи.

— Тогда идите пока спать. Не беспокойтесь за нас, у нас сейчас все будет тихо.

— Хорошо! Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Сергей улыбнулся: «Да! Спокойная…» — и вышел из палатки.

Клубятся над лагерем рваные клочья туч, мечутся по земле неровные причудливые тени от бешено раскачивающихся фонарей. Волны кидаются па штурм опорной стенки, гуляют по причалу. И шуршит, шуршит галька под ногами дежурных…

К утру ветер затих, но стало еще холоднее. Черные тучи ползли по склонам гор. Море слилось с небом, и казалось, что горизонт совсем рядом, за кустами самшита, за истрепанными ночным ветром магнолиями. И только неумолчный гул волн напоминал, что там море.

Первыми беду обнаружили ребята из пятого отряда. Они не увидели в море привычной коричневой спины бух. Еще утром мотался он на якорной цепи, недалеко от берега, массивный, огромный морской буй, и за его шершавое, разъеденное ржавчиной кольцо матросы привязывали причальные веревки артековских катеров.

Теперь этого буя не было. Мальчишки тщетно искали его в бушующем море и совсем было решили уже, что унесли буй волны, когда глухой удар потряс пристань. Со скрежетом вылетели переломанные доски, и появилось в проломе шершавое тело буя с обрывком цепи.

— Вот он! Вот он! — закричали в восторге от своей находки ребята, но буй снова скрылся, и опять взлетели искореженные доски. Море, как тараном, било по пристани тяжелым металлическим шаром.

— Так он всю пристань сломает, — сказал кто-то из ребят. — Достать бы.

— А что, давайте, а? — Вихрастый парнишка глянул на массивное тело буя. Но в тот же момент новая волна яростно подхватила буй, завертела в белом пенном водовороте и со всей силой ударила им в опорную стену под ногами мальчишек. Брызнули обломки ракушечника.

— Выловить его надо, — сказал кто-то в толпе. — А то искрошит стену — беда. Поползет берег. Волнами подмоет, и починить не успеешь.

— Я, кажется, придумал. — Сергей внимательно следил за буем. — Вася, давай команду, пусть канатов приволокут подлиннее да покрепче. Смотрите, буй швыряет большая волна… Остальные только поднимают его и подносят ближе или относят дальше… За это время я успею добежать до буя и закрепить канат… И тогда его останется только вытащить.

— А если не успеешь?

— Не успею, вытащите меня на канате или сам вылезу.

Сергей обвязался вокруг пояса канатом, взял в руку другой. Перелез через парапет. Замер наверху. Грохочущий и пенный вал подхватил буй, обрушил его на стенку, откатился… Сергей прыгнул вниз…

Он бежал навстречу морю по мокрой, облепленной водорослями гальке.

Плечом врезался в волну. Поймал буй, резко подтянул канат. И тут же с головой ушел под воду, выпустив из рук шершавое кольцо. Снова ухватился за него.

— Сергей, назад!

Канат, обвязанный вокруг тела, натянулся. Перед глазами вырос пенный гребень.

Бросился к стенке. Подтянулся на руках. Поджал ноги. И тут же брызнули из-под них осколки ракушечника, выбитые ударом буя. Прыгнул вслед за ним, догнал, схватился за кольцо. С берега Борис Михайлович кричал в рупор:

— Не вяжи! Продень и давай конец!

Просто и надежно: канат в кольцо и бегом к берегу. Взлетел на опорную стенку — первый отряд дружно рванул канат, обвязанный вокруг тела. Кто-то закутывает его, мокрого и дрожащего, в одеяло, кто-то сует в рот стакан. Стакан стучит о стиснутые зубы.

— Пей, Сергей, пей! Окоченеешь!

— Эх, взяли! Эх, взяли! Еще разик! Еще раз!

Он еще успевает сообразить, что это под «Дубинушку» тянет второй отряд пойманный буй, и тотчас тяжелый сон наваливается на него.

Вожатый видел, как волновались за него ребята, как бегали под окно, когда лежал он после купания в штормовом море. Он радовался этому, так как совсем рядом было новое испытание для его мальчишек, а Сергей не хотел ни за что откладывать его на потом. Этим испытанием был штурм Аю-Дага.

На Аю-Даг вело немало хорошо изученных, исхоженных троп, по которым на его лесистую вершину каждую смену поднимались даже младшие отряды. Но был и такой путь, который разрешался только самым сильным, дружным и подготовленным. Это был путь через мыс. Сергей давно уже добивался разрешения именно на этот подъем, и каждый раз Борис Михайлович под благовидными предлогами отказывал. Но Сергей не отставал и, наконец, получил разрешение.

…И вот уже третий час отряд пробирается по узкой каменистой тропе. Впереди — Иван Васильевич. Где-то в центре — Лида. Сергей — замыкающий. Ему хорошо видна цепочка ребят. Они идут очень осторожно, так же, как и Иван Васильевич, проверяя каждый камень, прежде чем поставить на него ногу. Андрей идет вторым, сразу за Иваном Васильевичем. Вилен где-то в середине, пристроился, наверное, к кому-нибудь из ненадежных. За валуном на мгновение появляется широкая спина Тараса и сразу исчезает, закрытая фигурой Валерика. Сергей улыбается: Тарас последнее время усиленно опекает Валерика.

А вон Виталька. За него Сергей беспокоится больше всего. Уж больно подвижен, как ртуть. От него всегда можно ждать самой неожиданной выходки.

Из-под ноги Сергея с шумом вырывается камень и катится вниз, увлекая за собой поток других. Покачнувшись, вожатый хватается за откос, удерживая равновесие.

Цепочка замирает, прислушиваясь к шороху катящихся камней, настороженно и боязливо. Попасть под такую осыпь — самое страшное на Аю-Даге. Камни не остановишь, и сам не удержишься.

…Потрескивает, почти невидимый в солнечном свете костер. Ребята лежат, подложив под головы рюкзаки, скатки. Лида, присев на корточки, смазывает йодом поцарапанные о камни ладошки.

Они тянутся к ней со всех сторон. Лида поглядывает на Сергея и улыбается. Царапины ерундовые, но каждому хочется, чтобы это были настоящие раны после такого тяжелого и опасного подъема. Только Валерии прячет свои ладони, боится йода — щиплет.

Добродушный Тарас, не желая того, выдает товарища:

— Смотрю, он всю дорогу на карачках да на карачках. «Устал?» — спрашиваю. «Нет, — говорит, — боязно». Ну я около него и пишов.

Ребята улыбаются. Улыбается Иван Васильевич.

— Кому еще боязно-то было? — спрашивает он, но никто не признается.

— Молодцы, молодцы, — говорит Иван Васильевич. — Ну, значит, ничья мамаша сюда не приедет…

— А зачем им приезжать? — удивляется Виталька.

— Зачем? А что ты, хлопчик, домой про поход напишешь?

— Ну что? Как шли, как трудно было… Ну, вообще.

Виталька мучительно ищет подвоха в вопросах Ивана Васильевича, но найти не может и от этого теряется.

— Так, так, — усмехаясь, подбадривает Иван Васильевич. — А еще напишешь, вот-де какой, мама, у тебя храбрый да ловкий сын. На такую гору поднялся, через обрывы и скалы перебрался, и ничего — жив-здоров, не то что другие.

Иван Васильевич удачно выбрал Витальку. Любит парень прихвастнуть, расписать свои заслуги. Ребята с интересом прислушиваются к разговору.

— Да так вот, хлопец, — продолжает Иван Васильевич, — вот тут-то твоя мамаша и приедет. Я к вам, скажет, своего сына отдыхать послала, а вы его такой опасности подвергаете…

— Не скажет и не приедет, — протестует Виталька. — Что, я свою мамку не знаю, что ли?

— Ну, может, твоя и не приедет, — сразу соглашается Иван Васильевич. — А вот одна приехала. Ходили мы сюда же на Аю-Даг. Да не через мыс, через седло. Там дорога торная, не то что пешим, на машине проехать можно. Ну, может, в одном или двух местах только и есть трудные участки. Вернулись из похода, все честь честно. И вдруг, так дней через десять, приезжает одна мама и сразу до Якова Борисовича: «Не позволю, чтобы детей смертельной опасности подвергали. Кто вам разрешил детей губить!» Ну, Яков Борисович, конечно, ничего понять не может. «Кого губить? О чем вы?» Она письмо ему и протягивает. А там написано: «Ходили мы в поход на Аю-Даг. Поход очень трудный, дорога узкая, и все время по скалам. Два мальчика сорвались и разбились насмерть. А я не сорвался, только колено поцарапал, когда на отвесную скалу лез», — и так далее в том же духе. Прочитал письмо Яков Борисович и говорит: «Ну что ж, если такое дело, пошли к вашему сыну». Построили отряд, все живы-здоровы, и царапин у ее сына нет. «Вот, — говорит Яков Борисович, — посмотрите сами, а потом, если хотите, сходим на Аю-Даг, где ваш сын жизнью своей рисковал!» А что дальше было, вы уж сами додумывайте…

Ребята дружно рассмеялись.

— Ну а чтобы вам совсем уж ясно было, что за дорога через седло, обратно по ней пойдем. — И, предвидя возражения, добавил: — Здесь спускаться нельзя, хотя я знаю, что вы все молодцы и герои!..

Трещит костер, выбрасывая к небу точки искр. Далеко внизу видны домики Артека, парки, извивающиеся ленты дорог. Маленькой-маленькой кажется пристань в Нижнем, а все-таки можно разглядеть на ней мачту с лагерным флагом, трибуну.

Сергей вспоминает, как смотрел с Аю-Дага на лагерь, когда готовился принять отряд, и думал, каким-то он будет. Сейчас все это уже позади. Скоро они уедут, и будут новые, другие, и снова все будет начинаться сначала.

Сергей почувствовал рядом чье-то горячее плечо. Обернулся: Вилен. Сергей обнял его за плечи, привлек к себе. С другой стороны подошел Андрюша, не расстающийся с флажком, потом Тарас, Виталька подскочил, Булат, Ваня Прохоров, Наум придвинулся ближе, Саша, озорной, вихрастый, в вечно сдвинутой на затылок панамке, молчаливый туркмен Толя Овезов. Они стояли плотным кольцом вокруг него, молча смотрели на Артек, и Сергей вдруг понял, что никогда не забудет их.

Уже неделю живет Нижний на военном положении. Выдана отрядам походная форма, каждый день повторяют вожатые с ребятами дорожные знаки, азбуку Морзе, сигнализацию. Исчезли отряды, звенья, председатели советов — есть взводы, отделения, командиры. Усилены дневальства, меняясь через каждые полчаса, стоят караулы у штаба и лагерной мачты. Жестче и строже стала дисциплина — в любой момент может прозвучать сигнал тревоги.

Сергей взглянул на часы. Пять! Отряды спят. Сегодня не будет обычных перед подъемом шепота, пересмешек. Лагерь должен вскочить сразу по сигналу тревоги.

Вот он! Кажется, дрогнули верхушки кипарисов и тяжелые листья магнолий. Метнулось от ущелья к ущелью эхо, ухнул удар волны о берег, и лагерь проснулся, закричал на разные голоса: «Тревога!» «Тревога!»

Сегодня не будет зарядки, не будет отрядных линеек. Наскоро оглядев взводы, командиры выводят их на пристань. В две шеренги стоят у трибуны горнисты и барабанщики, замерла знаменная группа с зачехленным знаменем лагеря. Взлетают в салюте руки: каждый взвод рапортует о своей боевой готовности.

В штабе склонились над картой вожатые и командиры. «Противник» занимает высоту над Партенитом. В распоряжении лагеря катер. Задача — прорвать оборону и занять высоту.

Задумались командиры. Даже бросок через мыс ничего не даст.

Сергей переглядывается с Виленом. Улыбается: «Выкладывай план!»

Тот подвигается к карте, кладет на нее ладошку. — Путь один — шоссе!

— Завтра доберешься…

— Через три часа!

Смеются командиры. Вилен хмурится.

— Смеяться будете потом. Сначала выслушайте!..

Слушают молча. Потом встают.

— Ну что ж, Троицын! Другого пути нет!

…Идет взвод. Пот заливает глаза. Ребята срывают панамки, вытирают лица. Особенно тяжело радистам. Сергей вспоминает первый поход на Горное озеро. Сегодня ребята идут лучше. Что это? Сноровка или чувство ответственности? А ведь сейчас труднее. Под ногами вспаханная земля виноградника (вести по дороге побоялись, вдруг просматривается). Да и здесь, по винограднику, идут сгибаясь, скрываясь за рядами кустов. Они тянутся до самого Симферопольского шоссе, не собьешься. Вилен поворачивается к Сергею.

— Сколько идем, Сергей?

— Два часа.

— Успеем? — В голосе тревога. Обещал быть на исходной через три часа.

Сергей отвечает уклончиво:

— Не знаю.

Через два часа двадцать минут головной дозор вступает на шоссе. Полдела сделано. Теперь надо перехватить попутную машину, доехать до спуска на Партенит. В этом и заключался простой и гениальный план Вилена.

Мимо проносятся автобусы. Они не годятся. Нужен грузовик. Когда он будет, никто не знает. А время идет.

Наконец из-за поворота появляется машина. Вилен преграждает дорогу. Сбивчиво объясняет шоферу, что им надо. Молодой парень оглядывает ребят, сомневается:

— Много вас очень, хлопцы. Инспектор встретится, без прав останусь.

— Инспектора боитесь! А мы ребят подведем, приказ не выполним! — наседает Вилен.

Шофер ищет глазами вожатого. Находит. Сергей улыбается ему, чуть подмигивая. Еще минута нерешительности.

— Ну ладно. Лезьте! Да только не вылетите на поворотах.

Мальчишки облепляют машину, забираются в кузов. Вилен стоит, прижавшись спиной к кабине.

— Ложись, ложись! Чтоб над бортами ни одной головы…

Сергей незаметно для ребят пожимает руку шоферу. Совсем не обязательно им знать, что всего лишь три часа назад он договорился с этим шофером о встрече у Красного камня.

Через несколько минут машина тормозит у Партенитского спуска. Ребята выскакивают из кузова и сразу залегают вдоль дороги — так приказал командир. Отсюда как на ладони видна бухта с белым артековским катером на рейде, дорога через седло и высота, занятая «противником». Там уже идет бой. Морской десант штурмует береговую линию, усиленная разведка прорывается у седла — все отвлекают внимание от шоссе.

Радисты развертывают станцию.

— Ну, ну! — торопит Вилен, пристроившись рядом, и смотрит на катер. Там вторая станция, та, что должна принять их сигнал, ответить, сообщить всем, что его взвод прибыл на исходную.

— Есть! Ответили! — шепчет радист и быстро что-то записывает.

Вилен выхватывает бумажку и непонимающе смотрит на длинные ряды цифр.

Радист отбирает у него листок.

— Слышат хорошо, — расшифровывает он. — Через двадцать минут дадут ракету к атаке. Успеем?

— Отвечай: успеем!

И, не дождавшись, пока радист отстучит его ответ, поворачивается к взводу.

— За мной! По одному! На ту сторону! Но так, чтобы ни одна живая душа не заметила!

Через двадцать минут над рванувшимся к берегу катером взлетает красная ракета. В воду прыгает десант. Встают в атаку взводы на дороге. А наверху, в тылу «противника», гремит «ура» третьего взвода!

Гремели барабаны. Их сухой грохот сыпался сверху, от мохнатых боков Аю-Дага, — это шли отряды Верхнего. Обгоняя парадные колонны, осторожно протискивались автобусы с малышами. А по Нижнему из края в край, от палатки к палатке катилось раскатистое: «Ста-но-вись!!!»

Сергей стоял на возвышении у Костровой площади и смотрел, как выходит его отряд, как ладно и четко идут ребята, как спокоен, во всяком случае внешне, Вилен, как прямо держит флажок Андрей Бараневич и как сосредоточен маленький левофланговый отряда — Виталька. Вот уже закончил построение Верхний, вот прошли под аркой девочки второго, и последний артековский отряд вступил на Костровую. Сергей повернулся к знаменной группе.

— Внимание!

Качнулись золотые наконечники, подтянулись и замерли ребята. Чуть слышно стукнули палочки в руках барабанщиков. Скрипнув галькой, подравнялись ассистенты. С Костровой ветер донес чуть глуховатый голос Пал Палыча:

— Под знамена пионерских дружин Артека смирно! Равнение па знамена!

Вот сейчас он должен вывести перед строем знаменную группу.

— Группа, смирно! Шагом…

Сергей увидел, как, поднявшись, чуть наклонились вперед знамена…

— …марш!

Грянули барабаны. Сергей повернулся, вскинул руку в салюте и сделал первый шаг…

…Все! Прошел последний отряд. Убегающие ступеньками вверх трибуны Костровой, там ребята. Сергей разыскал своих. Казалось, двигаться, тесниться было уже невозможно, но они все же подвинулись, уступая место вожатому. Шумные, радостные, возбужденные.

Сейчас вспыхнет костер. Баянисты уже спустились вниз, встали около своих лагерей. Рядом с ними вожатые, по одному от каждого лагеря.

Сергей, поднявшись с места, поворачивается к отряду, и в других местах тоже встают вожатые.

Ты гори, костер, гори!
Пионеров собери!
Золотым твоим огнем
Темноту в кусты спугнем!..

И в тот же момент, заглушая песню, грянули взрывы ракет. Взвились, прочертили в небе огненные полосы и рассыпались десятками сверкающих точек. Трибуны ответили криком «ура!».

Эх, здорово, здорово!
Пожалуйста, без норова.
Гори, гори получше,
Хвороста получишь…

И побежали языки огня. Снова взрыв, и снова вспыхнули в небе ракеты, а на земле взметнулось вслед за ними пламя.

Кто-то подбросил в костер охапку хвороста, г-г вместе со снопом искр снова улетела к небу песня.

Последний, прощальный отрядный костер. Все отряды прощаются сегодня с Артеком. Завтра уедет первая группа.

Саша молчаливый такой, тихий. Будто и не Саша это. Сергей кладет ему на голову руку, поворачивает к себе. И тут же отпускает, слишком уж подозрительно блеснули Сашкины глаза в свете костра.

Сергею невмоготу это молчание. — Хватит, хлопцы. Что вы?..

Молчат.

Костя подходит. Как всегда улыбающийся, с неразлучным баяном. Растягивает мехи.

— Споем, ребята!

И тут же сам запевает:

— «Прощай, необъятное море…».

— Не надо, Костя, — перебивает его Вилен. — Еще успеем эту спеть.

— Не надо так не надо. Я ведь что…

Потрескивает костер. Не умолкая, о чем-то говорит и говорит море.

— А помните, как шторм был, — говорит Виталька. — Ох и напугался же я! — И поспешно добавляет: — Вы только не смейтесь.

— Чего же смеяться, — отвечает за всех Сергей. Вправду страшно было. И мне. А думаешь, другим не страшно было? Это они только молчат.

— Ой, хлопцы! — Тарас блаженно растягивается на еще теплых камнях. — Не надо о страшном. Лучше собирайтесь все да приезжайте к нам. Дед мой на бахче кавуны отберет самые гарные. Приезжайте, хлопцы, а?

— Почему это к тебе, а не к нам? — обижается вдруг Толя Овезов. — Ха, арбузы… А у нас виноград, дыни… Ну вот скажи, Тарас, где самый лучший виноград?

— А яблоки самые лучшие у нас, — вмешивается в разговор Булат.

— Сергей, а вам можно писать?

Саша наконец отрывает взгляд от костра, смотрит на вожатого.

— А почему же нет?

— И вы отвечать будете?

— Буду.

От палаток, особенно резкий в вечерней тишине, доносится сигнал на линейку. Ребята вскакивают, заливают костер и бегут наверх.

…В последний раз в этой смене вьется над строем флаг на мачте. Сейчас последний спуск.

— Лагерь, равняйсь! Смирно! Равнение на флаг! Флаг спустить!

Вздрогнул флаг и потом медленно-медленно, точно не желая спускаться, пополз вниз…

Костя растягивает мехи.

Прощай, необъятное море,
И ты, наш седой Аю-Даг,
Прощайте и горы, и крымские зори,
Спускается лагерный флаг…

Поют вожатые, поют ребята.

По всему побережью, от подножия Аю-Дага до Гурзуфа, звучит над морем эта прощальная песня.

— Сергей, автобусы уходят. Скорей!

Там, у автобусов, они, ребята. Непривычные черные брюки, клетчатые цветные рубашки, кепки и тюбетейки.

— Виталька, ну Виталька! — прыгает вокруг товарища черноглазый Булат. — Ну, что ты?

— Толя, писать будешь? Скажи, будешь?

Это Андрюша Бараневич теребит за рукав Толю Овезова.

— Писать буду! Как не буду?

На Наума Гартвига медведем надвигается Тарас, хлопает его по плечу огромной рукой так, что от каждого хлопка Наум чуть не приседает.

— Ты того, не трусь! Ты того, смелым будь! Станешь смелым? Станешь?

На самом краю, над лагерем, стоят, обнявшись, двое мальчишек. Стоят, смотрят на лагерь, на море и молчат. Один еще в форме, другой в черных домашних шароварах, в ковбойке, в кепчонке с маленьким козырьком. Сергей с трудом узнает в этом пареные Сашу. Рядом Ванюшка Прохоров. Третий день Сашу как подменили. Всегда веселый, озорной, столько трудных минут доставивший вожатому, мальчишка стал неузнаваемым. Тихим, замкнутым каким-то. Сергей знает — у Саши дома плохо. Мать больна, отца нет, еще трое ребят. Саша — старший. В Артек послали по настоянию комсомольцев шефствующего над школой завода. Много страниц в отрядном дневнике вожатого посвящено Саше.

И вот теперь он уезжает…

Все! Машины тронулись! Еще кто-то бежит следом, рядом, держась за протянутую из машины руку.

— Пишите! Пишите! Пишите!

А машины все дальше и дальше, все меньше и меньше, и уже не видно рук, только облако пыли катится через пересохшую речку, карабкается вверх над пустой баскетбольной площадкой, прячется за зеленую стену виноградников и вновь появляется уже далеко внизу, почти у самого Второго лагеря. Уехали!..

…Вечером Сергея разыскал у палаток вернувшийся из Симферополя шофер и протянул сложенный треугольником листок бумаги.

— Читай. Письмо тебе уже прислали.

Сергей торопливо развернул треугольничек.

«Сергей, здравствуйте. Вот мы уже и в Симферополе, скоро на вокзал и, собравшись все вместе, решили написать вам письмо…»

Всего три дня понадобилось, чтобы опустели огромные желтые палатки. Сразу стало тихо и уныло. Не было утреннего подъема, забот, чем заполнить день, беспокойства во время купания. Раньше все это шло непрерывной чередой, сменяя одно другое, и становилось привычным, надоедливо привычным, но удивительно необходимым.

И когда все это оборвалось, жизнь сразу стала какой-то не до конца наполненной, чего-то не хватало, и этим чем-то были ребята. Уж так, видимо, устроен вожатый, и именно потому он и вожатый, что не может без ребят.

Когда Сергей приехал из Симферополя, проводив последнюю группу ребят, его встретил Анатолий.

— Ты что, вернулся? — с невинным видом спросил товарищ.

— А почему я не должен был возвращаться? — удивился Сергей.

— Да как же! Ты ведь говорил, что, может быть, уедешь после первой смены? — Анатолий расхохотался, притянул к себе Сергея. — Я же знал, что никуда ты не уедешь. Просто подразнить тебя захотелось. — И вдруг, став серьезным, закончил: — Готовься, Сережка, завтра новые приедут.

…Завтра! Сергей еле дождался этого завтра.

Как же долго тянулся этот день. И солнце висело над головой, и море глухо билось о парапет, и птицы замолчали, как всегда в предобеденную пору, а машин все не было.

Устав ждать. Сергей пошел в палатку, чтобы за проверкой кроватей хоть немного скоротать время, и вдруг услышал:

— Эй, в Нижнем! Принимайте!

Когда Сергей прибежал к санпропускнику, там уже командовал Василий. Озираясь по сторонам, толпились у машин мальчишки с чемоданчиками.

— Не стесняйтесь, ребята, — шумел Василий. — Вещи свои вот туда сдавайте. Форму получите. Сергей, хорошо, что ты здесь. Забирай первую партию и веди на обед.

— Есть, товарищ дежурный по лагерю! — озорно откликнулся Сергей и шагнул к Василию. — Вася, мои есть?

Остановился еще один автобус. Сергей с любопытством взглянул на выскочившего из него парня с густой копной вьющихся черных волос. Деловито поправив очки, тот огляделся и подошел к Василию.

— Простите, где я могу видеть Бориса Михайловича?

— Бориса Михайловича? — протянул Василий. А зачем он вам?

— Я новый вожатый.

Сергей встретился взглядом с Василием, подмигнул ему и побежал навстречу ребятам.

Начиналась его вторая смена, а для кого-то первая…