Любовь всепобеждающая

СОДЕРЖАНИЕ

От издателей

1966

Любовь всепобеждающая

1968

Свидетельство о Воскресении
Господь нам завещал радость
Радость разлуки
Вознесение Господне
“… останется одна любовь»
Слово о Предтече
Ответ всей земли
Слово на панихиде по протоиерею Николаю Голубцову
Малая Пасха
Путь Христов

1969

«Воскресение Христово видевше»
Вера в человека
Нечаянная радость
Заступление Божией Матери

1971

Церковь неодолима
С нами Бог!
Победа Воскресения
Слово о Божией Матери
Живое семя
Радость встречи
Рождество Божией Матери
Победа вечной жизни

1972

Святитель
Сила Божия в немощи совершается
Господь с нами
Тайна приобщенности ко Христу
Слово в день усекновения главы святого Иоанна Предтечи
О покаянии
О жизни христианской
О благодарности

1973

Слово под праздник святителя Николая
О призвании христианина
Стояние христианское
Свидетельство о православии
О Божественной литургии

1974

Слово в день памяти святителя Стефана Сурожского
Христос пришел грешных спасти
Притча о званных

1982

О следовании святым
«Тако да просветится свет ваш пред человеки…»
Слово в Неделю о блудном сыне
Слово в праздник Сретения Господня

1983

Плод сеяния Господня
О слепом Вартимее
О хранении слова Божия
Слово пастыря
Отдавайте Богу Божие
Святые — свет миру
Победа Господня

1987

Радость Христова

1988

Слово под праздник всех святых земли Российской ,

1989

Покров Божией Матери над Россией
Прости им, Отче!
Все Евангелие говорит только о любви

1990

Слово накануне интронизации Патриарха Алексия II

Приложение

«Жизнь для меня — Христос…»

Отвечая однажды на вопрос, сколь продолжительна должна быть проповедь, митрополит Антоний сказал: «Если посещаешь какой-нибудь приход, где не бывал и больше не будешь, тогда можно говорить несколько пространнее; или когда случай такой, что надо сказать все, что есть».

Так вот, в этой книге собраны проповеди, в которых Владыка стремился сказать «все, что есть»: это проповеди, произнесенные им в России, в разные его приезды. Как ждали этих приездов здесь — помнят многие; как стремился в Россию Владыка — неоднократно говорил он сам: «Я еду всегда с чувством благоговения: что я буду ходить по Русской земле, что я буду с русскими людьми, что я приезжаю /…/ к себе на Родину /…/ и что в зависимости от обстоятельств я смогу или что-то делать, или очень мало что делать».

Делал Владыка столько, что всякий раз уезжал из России в полном физическом изнеможении: здесь он отдавался, выкладывался до конца. Все помнят, как зажат и бесправен был еще совсем недавно церковный народ в России; тем жаднее воспринималось благовестие любви и свободы, которое нес Владыка Антоний. Он приезжал не поучать нас: он щедро делился с нами огненной силой своей веры и надежды.

По его словам, он и сам черпал силы от общения с этим верующим народом, хотя его отношение к России свободно от сентиментальности и иллюзий насчет будто бы утраченной «Святой Руси». В каждом человеке он умеет видеть образ Божий, пусть изуродованный жизнью и грехом; так и в нашей церковности, лишенной крыльев, он прозревал неодолимое присутствие Христа и Его силы, И как старался он вдохнуть в нас бесстрашие, разомкнуть пашу закрытость от окружающего и как бы враждебного «мира» 1 И все это — через раскрытие нам евангельского свидетельства о крестной любви Божией: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную. Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него» (Ин. 3, 16-17).

Это свидетельство крестной любви и радости ее победы над всем, в первую очередь ее победы в самом человеке, мы и предлагаем читателю. Будем надеяться, Владыка еще посетит Россию; но приедет он уже в другую страну. Но и сейчас не меньше, чем прежде, России нужно трезвое слово митрополита Антония, произносимое им из глубин общения с Живым Богом, Который есть Любовь.

В Россию Владыка Антоний приезжал, начиная с 1960 года, то ежегодно, то с большими промежутками. К сожалению, насколько нам известно, записей проповедей первых приездов не сохранилось. Заглавия проповедям даны издателями для удобства читателя. В заключение мы сочли нужным присовокупить слово, сказанное митрополитом Антонием в собрании Московской Духовной Академии при вручении ему (в 1983 г.) почетного диплома доктора богословия. Это, так сказать, исповедь его как проповедника. Докторский диплом Владыка получил от Академии «за совокупность научно-богословских, пастырских и проповеднических трудов». Эту степень он имеет и от Абердинского университета «за проповедь слова Божия и оживление духовной жизни» в Великобритании.

---

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Старец афонский Силуан писал: «Сердце рвется сказать; ум недоумеет, как сказать; слезы не дают сказать, как нас много любит Господь». И то же чувство овладевает человеком, когда он переживает и человеческую, братскую любовь — любовь, которая основана на Христе. Иоанн Златоустый говорит: не бывайте ни в чем должны друг другу, кроме как в одном — в любви, потому что любви не отплатишь; на любовь можно только отозваться благодарностью и ответной любовью.

Мне кажется, что мы друг друга полюбили с первой встречи нашей в этом храме. Так бывает. Сербы называют встречу радостью, потому что всякая встреча от Бога, потому что всякая встреча — это мгновение, когда люди оказываются лицом к лицу иногда на очень короткое мгновение, а вместе с тем и навсегда, ибо, раз встретившись сердцем, верой, любовью, общей надеждой, под сенью общего креста, под сиянием общего грядущего победного воскресения, уже расстаться нельзя, расстояния земли людей не разлучают. Мы все это знаем: жизнь далеко разводит близких, родных, а сердца остаются соединенные неразлучно такою любовью, которая только на небе может расцвести полной радостью и воссиять полной своей славой.

Все мы молимся о том же: молимся, чтобы радость пришла на землю; слышим из десятилетия в десятилетие слова Исайи, которые он сказал именем Господним: «Утешайте, утешайте народ Мой!». Бог знает, какая скорбь настигла наш современный мир везде, — скорбь охладевающей любви, скорбь разъединенных семейств, скорбь войн, скорбь ненависти, многие, многие скорби. Он это знает, и вместе с тем Он зовет нас не только не унывать, но надеяться еще ярче, еще пламеннее. Вспомните Его слова в Евангелии: когда вы услышите обо всем, о чем Я говорил (а говорил Он о приближении страшного конца Иерусалима), когда вы услышите о войнах, о слухах брани, и о голоде, и о бедах —восклонитесь, то есть поднимите голову, потому что спасение близко… И это спасение все ближе и ближе. И это спасение выражается двояко: когда постепенно обнищание наше становится по-человечески все безнадежнее, то все шире и шире, все глубже раскрывается перед нами возможность познать Царствие Небесное.

Помните первую заповедь блаженства: Блаженны нищие.,. Не всякий нищий блажен. Блажен не просто обездоленный, потому что от обездоленности нищенства духовного не обретешь; обездоленный, который только жаждет доли потерянной, в Царствие Божие не входит; а блажен тот, кто познал, что ничего у него нет; даже то, что кажется его собственностью— не его. Жизнь, тело, ум, сердце и все, чем богата наша жизнь: любовь людей, солидарность людей, братство, жалость, милосердие — столько можно было бы еще назвать таких богатств,— все это от Бога. И если почувствовать совершенную нашу нищету, почувствовать, что ничего у нас нет, тогда вдруг хлынет в сердце такая несказанная радость: хотя нет этого у меня, хотя оно не мое, но — Господь дает! Все, что мое, было бы вне Господа, а все, что не мое, — это ведь дар Божией ласки и любви и человеческой ласки и любви! И только тогда, когда мы чувствуем, что ничто не наше, можем мы сказать с апостолом: Мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем, потому что это Царствие Божие внутри нас: радость, что мы Богом любимы и что любовью Божией другие возбуждаются к тому, чтобы любить, чтобы жалеть; и не только те, кто так легко возбуждается, но и те, которые трудно приходят в сознание о любви и о милосердии.

В Литургии святого Василия Великого есть такие слова: «Благих благими сохрани, а злых благими сотвори Твоею благостию». И вот мы живем в мире, где есть добрые и злые. Дай Бог, чтобы мы были среди добрых, среди Христовых, среди тех, которым Господь сказал: Как Меня послал Отец, так и Я вас посылаю… Можно прибавить из другого места евангельского: как овец среди волков. Войти в мир кротостью, любовью, беззащитностью, готовностью все отдать, чтобы другой обогатился надеждой, чтобы поверил он в любовь, — вот к чему мы призваны. Сила Божия в немощи совершается , а сила человеческая всегда может разбиться о большую силу. Только простота голубиная, только любовь неодолимы ничем, но лишь настоящая любовь, любовь, о которой говорил апостол Павел: не пристрастная, не та любовь, которой мы выбираем любимых и откидываем нежеланных, а та любовь, которая, как солнце Божие, светит и на добрых и на злых, потому что хочет добра злым, желает и им стать детьми Царствия Божия, а не погибнуть во тьме кромешной.

За границей, в церквах моего управления, мы молимся: «Устроивый мир во славу Твою и в радость его несончаемую, сотвори, да и противящиеся Твоему слову обратятся и вместе со всеми верными истинною верою и любовию Тебя прославят». Молимся, в той же ектенье: «Якоже некогда гонителя Твоего Савла апостолом Твоим Павлом дивно соделал еси, Господи, сице и ныне, во дни скорби нашея, сотвори, да и ненавидящие нас и творящие и желающие нам злая познали истину Твою и любовь Твою». Только такая молитва, только такая установка может победить зло, ненависть, противление. Христос нам сказал, что Отец мог бы двенадцать легионов ангелов Ему в защиту послать, но Он не послал… И Христос не молил об этом, а отдал Себя, отдал до конца, неограниченно, чтобы сделали с Ним, что только захотят. Никто Моей жизни у Меня не отнимает, говорит Он,— Я ее отдаю… И что? На Кресте, потому что Он принял это страдание, потому что не поколебалась любовь, Он смог перед Богом и Отцом последним вырванным смертью криком сказать: Прости им, Отче, они не знают, что творят!.. Прости…

Собор в городе Ковентри был разрушен во время налетов немецкой авиацией; и из развалин построен на площади престол, из обломков железа — крест и надпись: «Прости им, Отче!» Так могут сказать люди обыкновенной веры, потому что эта вера была испытана огнем и железом, и в этом страдании они поняли, что ненавистью не искоренишь ненависти, что гнев человеческий правды Божией не творит, а любовь покрывает множество грехов и побеждает все, все без остатка.

И вот — будем любить. Окружавшие первохристиан люди удивлялись, говорили: «Что это за люди, как они друг друга любят!» Станем таким обществом, где люди так друг друга любят, что всякий вне стоящий посмотрит и скажет: «Как я беден! Какой я сирота вне этого общества! О если бы мне только в него войти! Если бы только и меня обняла эта ласка и любовь! Если бы только мне стать Христовым!». Так ранняя Церковь покорила мир. Так Христос покоряет каждую отдельную душу. Верующие растут в любви, неверующие к ней просыпаются. Любовь была для меня откровением неизвестного тогда мне Божьего Царствия и Христовой Церкви. Я встретил человека и не мог понять: чтo это за человек, почему у него на всех хватает любви? Почему он нас любит — не из-за того, что мы хороши или дружелюбны к нему, а несмотря ни на что? Откуда это?.. Тогда я этого не понимал, а когда впервые прочел Евангелие, я понял, откуда эта любовь, которая предваряет, идет навстречу, принимает удар, угнетение, все — и радуется, потому что когда мы делаемся жертвой, подобно Христу, мы получаем божественную власть простить именем Господним и благословить во спасение тех, которые силятся сломать нас… Какая это сила, какая это радость!

Когда вы приходите на архиерейскую службу, вы видите в ней славу, а ведь смотрите: входит архиерей, с него снимают его одежду, а он вспоминает слова, Христом сказанные Петру: Придет время, иной тебя препояшет и поведет, куда ты не захочешь; когда был молод, сам препоясывался и куда хотел — ходил, а теперь, во Христе, и тебя совлекут твоих риз, как в ночь бесправного суда, и оденут в препряду, и поведут… Видим мы митру и забываем, что только потому она ставится на престоле, что она изображает собой терновый венец, в котором мы видим венец славы Господней. Дается жезл и кажется, что это жезл силы и власти, а это жезл странников бездомных, у которых нет прибежища, нет дома, нет защиты, перед которыми весь мир раскрыт, потому что он — Божий, потому что в весь этот мир ведено идти, как смертникам, говорит апостол Павел: умирай каждый день, чтобы каждый день кто-то душой ожил… И омофор, который ложится на наши плечи, который раньше, в древности, делался из белой шерсти, изображает заблудшую овцу, за которой пастырь должен пойти куда угодно. А мы знаем, куда Христос напоследок пошел за последними потерянными овцами: сошествие во ад. Во ад надо идти искать овцу… И все это в славе, и в радости, и в надежде, и в вере воскресения, и в чуде этой нашей простой человеческой любви, которая вырастает в меру Божьего Царствия.

Как это дивно, какая радость нам дана! Будем ее хранить в единстве раньше всего, потому что единству нашему дается любовь. Где рознь — нет любви, где разделение — нет любви, а просто попрание Креста и Слова. А где люди преодолеют рознь во имя Христово, останутся друг с другом неразлучными во имя Христово, несмотря на то, что не всегда нам легко друг с другом, там победа будет Христу и Духу, тогда наша жизнь будет сокрыта со Христом в Боге. Будем любить, держаться единства, не дадим себя разорвать ничем, и явим миру, что значит, когда Бог в сердцах человеческих победит, и останется только любовь, ничто другое! Аминь.

Христос воскресе! Христос воскресе! Христос воскресе!

Вот с этой радостью о воскресении Христовом жены мироносицы ранним-ранним утром покинули гроб, в котором был положен Иисус. Что же делает Мария Магдалина у этого гроба несколько часов спустя в слезах, в горе? Как она, утром еще осиянная вестью о Воскресении Господнем, теперь в плаче предстоит этому самому гробу? Что случилось с ней?

Случилось то, что, услышав ранним утром весть о Воскресении Христовом, она ее восприняла как победу Господню над смертью, как торжество Божие, а вместе с этим, как окончательную разлуку с Господом своим. Тогда ангелы возвестили женам о воскресении, но Самого Христа они не узрели. И вот она вернулась; вернулась, погруженная в собственное горе, забыв за своим собственным горем и о Воскресении Господнем, и о победе Божией, только окутанная тьмой этого будто непоправимого несчастья, что, правда, воскрес Господь, но никогда, никогда уж ей не видать Его, никогда не слышать ей Его собственного голоса, никогда не быть Ему в среде возлюбивших Его учеников, для которых Христос был — сама жизнь.

И вот, погруженная в горе среди этой славы, окутанная тьмой среди этого сияния Воскресения Господня, она — у гроба. И она так погружена в свое горе, что не видит она ангелов, которые утром уже возвестили ей и другим о Воскресении Христовом, она видит только горе свое неизбывное, безнадежное. Она видит гроб — и не находит в нем торжествующего свидетельства о Воскресении и о победе, она видит в нем поражение — не Божие, свое. Окутана она тьмой собственного горя.

Разве не бывает часто с нами, когда умрет близкий, родной человек, что в момент смерти коснется нашей души крыло веры, загорится в нашем сердце уверенность о том, чтожизнь жительствует, что смерть побеждена, что любовь не может быть покорена… А потом проходит иногда короткое время, и мы возвращаемся к сетованию, к своему горю, к своему несчастью, и за ним собственной, только что пережитой радости мы не умеем больше ощутить. Торжество победы заглушено нашим горем. Так и в этом рассказе: Мария Магдалина не видит. Не видит света, не видит ангелов, не чует победы, видит только гроб, и притом гроб особенно страшный, потому что этот гроб пуст. Даже нельзя поплакать над любимым телом, даже нельзя побыть с Тем, Который теперь умер, но Который хоть плотью Своей еще среди людей. Нет этой плоти…

И ангел Господень, стараясь возбудить ее, привести ее в сознание собственного опыта Воскресения, обращается к ней с вопросом: Что ты плачешь, женщина? Кого ты здесь ищешь? Но и тут она не узнает его голоса, не поднимает на него глаз; она только отвечает: «Взяли Господа моего и не знаю, куда положили Его». И сказав эти слова, она от ангела-благовестника, от утешителя, от радости своей отворачивается: не воззрела бы на него! Зачем с ним говорить, что он может сделать для моего горя?..

Опять скажу: разве не это бывает часто, когда умрет дорогой нам человек, и кто-нибудь близкий, родной, живой свидетель нашего собственного опыта победы Божией и Воскресения Господня нам хочет напомнить о том и тихо говорит: «Что ты плачешь? О чем? Что с тобой?» И мы отвечаем: «Умер! Умер… умерла моя любовь…» — и отворачиваемся: «Отойди прочь с твоим утешением, с твоими теплыми словами. Я хочу плакать, я хочу горе свое до конца пережить, чашу свою хочу испить до конца»…

Отвернувшись от благовестника-ангела, она оказывается лицом к лицу с воскресшим Господом. Но и Его она не видит. Она занята своим плачем, своим горем; она не смотрит на Него. И тогда Он тоже спрашивает, теми же словами: Что ты плачешь, женщина, кого ищешь ты здесь? Даже тут она не опомнилась. Даже тут она, думая, что это садовник, отвечает: Куда ты Его дел? Куда ты положил это тело, все, что теперь у меня осталось от вечной жизни?,” (Не так ли мы часто поступаем?) И тогда Христос говорит ей одно слово: «Мария!» Называет ее по имени.

Сколько раз она слышала этот же голос, это же имя из Божественных и животворящих устах. И это слово, это имя, которое никто на свете не может для каждого из нас произнести так, как единственный, кого мы любим больше всех, единственная, кого мы любим больше всех,— это слово доносится до ее сердца, отзывается оно в ее сердце; и тут она больше не взирает ни на Говорящего, ни на ангелов, ни на гроб. Встреча случилась в глубинах сердца, ожившего от этого слова животворного. Она названа по имени так, как никто на свете ее не называл. Это слово говорили многие, но так оно никогда не звучало, как когда Христос его произносил.

И она падает ниц перед Ним: Учитель! Он жив!.. Теперь она бы прикоснулась к Нему, к Его ногам, она облобызала бы Его пречистые ноги, но Господь ее останавливает: Время не пришло…

Слова Его таинственны; слова Его часто более таинственны, чем нам кажется. Единственное, что ясно в них, это: Не касайся Меня, не пришло время тебе и Мне. Но иди, иди ты,первая, которая увидела, потому что сумела сердцем услышать то, что глаза не могут показать. Иди, и возвести другим, что ты видела воскресшего Господа.

И она идет, и она проносит эту весть торжествующе, ликующе; и эту весть от нее воспринимают ученики — и спешат, спешат к этому гробу — внутрь сердца, внутрь опыта; и тут начинается для них новое.

Сколько раз нам придется в жизни — и по отношению ко Христу, и по отношению к самым родным и близким и дорогим — испытать это же самое. Когда коснется нас горе, перечтем это место, вдумаемся в него вновь. Это одно из самых торжествующих свидетельств о Воскресении Господнем, которые пробиваются через мрак, через тьму, пробиваются через горе, пробиваются через все, при одном только условии: что сердцем мы умеем слушать и сумеем услышать, что воскрес Господь. Потому что и теперь Он нас называет по имени: Мария!.. Каждого из нас этим именем, потому что теперь по отношению к Нему прошло время суеты, пришло время созерцания, образ которого — именно Мария, по свидетельству Евангелия Господня.

Возрадуемся о Воскресении Господнем, и не будем бояться. Свет Христов, который так торжествующе, так ослепительно озарял нас в пасхальную ночь, теперь превратился в тот тихий свет, о котором мы поем на всенощной: Свете тихий святыя славы Небесного Отца, Святого, Блаженного — Ты, Иисус Христос.

Аминь!

Каждый раз, когда я приезжаю из-за границы, я приношу сюда русским людям, нашим родным и кровным, привет, неумирающую память и любовь к ним и к нашей родной стране тех, которых буря рассеяла по лицу всей земли. Многие сейчас ушли в могилу, многие клонятся к земле, как побитый стебель; другие еще в цвете сил — не те, кто когда-то уехал, а их сыновья и дочери, внуки, которые помнят, что они русские, которые помнят и любят свой родной народ и свою родную землю, и свое родное, животворное Православие.

Первые годы нашего рассеяния были поистине для нас днями евангельскими. Все было потеряно. Родина была далека, родные были вне досягаемости, жизнь была так тяжела, что иногда страшно и вспоминать. И в этой совершенной обнаженности и обездоленности многие нашли Христа и Евангелие Господне. Ничего не осталось у людей, кроме истерзанной души, разбитой жизни — и вдруг перед их взором встала та нищета, о которой говорит Христос в заповедях блаженства: Блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное. В нищете материальной, нищете душевной, растерянности нам вдруг открылся Христос, Который нами познался тогда не в пышных богослужениях, не в славе, а Таким, Каким Он родился в Вифлееме, Каким Он жил в Назарете, Каким Он проповедовал и был преследуем в Святой Земле.

Когда Он родился, дома не нашлось, который принял бы Его. Мать, ожидающая ребенка, Сына Божия, не нашла Себе приюта и гостеприимства. Так было и с многими из нас за границей. Было бегство, подобное бегству в Египет, в страну далекую и чужую, в страну рабства; и вдруг оказалось — достигнута свобода: свобода духа, свобода во Христе. Потому что внешне — тяжело ложилась жизнь; и образ Христа назаретского, рабочего, труднического Христа, стал понятным и родным для многих, как и годы странствий Его, и проповеди в нищете и в одиночестве.

По лицу всей земли тогда начали воздвигаться малые-малые храмы. Этот ваш храм мы рассматривали бы как величайший собор. Тогда открывались церковки в старом гараже, в подвальном помещении; где-нибудь в закутке собиралось молиться малое количество людей. Тот храм, который теперь служит нам собором в Париже, вмещал тогда пятьдесят человек. Храм, где я провел многие юные годы, был меньше алтаря этого вашего храма. Однажды приезжал в Париж тогдашний наш архиерей, митрополит Литовский и Виленский Елевферий, и, одетый в длинную архиерейскую мантию, он дошел до царских врат, а конец мантии его был еще у входных дверей. Малый храм… а сколько было веры, сколько нищеты, сколько любви к Родине и к Богу. И вспоминается его слово,— никогда не забыл я его с тех пор. Наш настоятель извинялся перед ним в том, что принимаем мы его в таком убожестве: иконостас из дешевой фанерки, иконы из бумаги, пол еле выдерживал тяжесть молящихся… Владыка его остановил и сказал: «Не говорите никогда об убожестве храма. Храм так же велик, как Бог, Который в нем живет». Храм не ограничен этими стенами, храм вмещает вечность, храм вмещает Бога, храм вмещает всю любовь Господню к этой многострадальной и грешной земле, на которой живут люди, по всему лицу мира.

И каждый храм — ваш, здесь, и наш убогий храм тогда, и тысячи других храмов — является местом, где на земле Бог у Себя дома. Сколько есть мест, где теперь Ему нет ни пути, ни приюта. Сердца закрылись, и умы закрылись, и воля отвернулась, и жизнь пошла иным путем, по лицу всей земли. И однако, вера каких-то людей — многих, немногих — создает приюты для Живого Бога, для Царя неба и земли, место, где Он у Себя, место, куда к Нему — не к нам, священникам, а к Живому Богу — могут прийти скорбные, истерзанные души, куда можно принести радость и горе, куда может прийти всякий человек, — верующий, неверующий — только бы была у него в душе скорбь, которой он не может выдержать, или радость, которая слишком велика для земли.

И вот так мы живем: вы и мы — той же жизнью, потому что храм не мерится размером и количество людей не мерится числами, а тем, что среди нас вся невидимая Церковь Христа: и Спаситель, и Божия Матерь, и апостолы, и святые и мученики,— все те, которые прошли жизненным путем до нас, неся крест победным образом, — крест и радость Христову. Потому что Господь нам завещал победную радость, но своеобразную радость. Не радость о том, что мы обеспечены, не радость о том, что нам легко живется, а радость о том, что мы можем любить, и не только своей любовью, но Господней; можем благословлять не своим только убогим благословением — Божиим благословением. И радость о том, что перед нами в этот мир с этим же вошел Господь, что победила любовь, что не ушел Господь после крестной смерти от убивших Его людей, а остался в нашей среде. Какая радость!

С этой радостью мы и должны идти в мир, любить ближних и дальних. Любить всегда значит в какой-то мере умереть, потому что тот, кто любит, уже не живет для себя, не живет собой, он живет для другого, в другом, ради другого. Но живет-то он вечной жизнью, а не только жизнью временной и земной, в самой смерти он живет жизнью вечной, отдавая свою жизнь для того, чтобы другие могли жить. Вот радость Христова, которой никто у нас не отнимет. Никто не может отнять этого у нас, никто не может нам помешать любить, и любить так, чтобы быть готовыми не только жить, но и умирать для того, чтобы другие жили и познали Бога, и вошли в Царство Господне. Это радость пасхальная, это радость вечная, это радость наша и Господня. Слава Ему за все!

А вам — спасибо, что молились вместе, спасибо за то, что слушали, спасибо, что приняли нас, приехавших издали: отца Сергия, отца Александра, настоятеля нашего собора в Париже, и меня, с такой лаской и любовью.

Христос воскресе!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Радость нам оставил Господь, радость Он нам завещал, и сегодня мы празднуем праздник таинственной радости,— радости разлучения. И радуемся мы сегодня также встрече на земле. Господь нам дал сегодня встретиться. Встретиться не значит просто оказаться где-то в одном и том же месте, лицом к лицу. Радоваться встрече можно только тогда, когда встретишь и посмотришь другому в глаза и в душу, когда уйдешь взором души в глубины человека: тогда встреча совершилась. Иначе мы только столкнулись и прошли мимо. А в храме, когда мы молимся, когда мы сердцем устремлены вместе, к одной цели, с тем же чувством — как легко встретиться.

Но есть радость и в разлуке. Вспомните слова Спасителя на Тайной вечери. Говоря о том, что Ему надлежит умереть, и воскреснуть, и уйти от Своих учеников, Он увидел, что они стали скорбны, и сказал им: Если бы вы Меня действительно любили, вы радовались бы, что Я иду к Отцу… И вот сегодня мы вспоминаем этот день, когда, совершив трудом, подвигом, кровью дело нашего спасения, Господь почил от трудов Своих в великую, благословенную субботу, воскрес в славный день Воскресения, а теперь возвращается во славу Отчую, в ту славу, которую Он имел от начала мира и прежде чем мир стал. А нам Он все же оставляет радость. И радость не только о том, что Он теперь в славе, которая Ему принадлежит, что нет больше перед Ним крестного пути, нет скорби земной, а есть прославленность вечная, — не только об этом радость нам дана. Радость нам дана в том, что теперь, в совокупности всего случившегося, мы понимаем путь спасения, и мы видим, чтo для Бога значит наша земля, как она Ему дорога, и какие непостижимые в ней возможности.

Мы редко задумываемся над тем, что значит для твари, для той самой земли, на которой мы живем, для всего того, что окружает нас, и для людей, которые нас окружают, воплощение Господне. Бог стал человеком. Теперь среди человеческих имен — Имя Вечного Бога. Разве это не дивно? Разве мы не дивимся, не ликуем, когда в нашем роде и в нашей семье можем прочесть имя, достойное любви, почитания, благоговения? И вот в нашей человеческой семье одно Имя вписано, Имя Бога, Который так возлюбил нас, что Он породнился с нами, стал одним из нас, и не на время, а навсегда, на веки вечные. Потому что воскресший Господь воскрес плотью человеческой, и возносящийся Господь вознесся человеческой плотью Своей. И не только мы можем радоваться об этом, но радуется вся тварь. Ведь подумайте о том, что представляет собой просто человеческое тело. В нем сосредоточено, можно сказать, все то, из чего состоит вселенная. Все материалы не только земли, но и неба мы находим в этом человеческом теле, и вот со всем этим соединился Господь. В Его теле соединилось с Божеством неразлучно и навсегда все, что видимо и невидимо. Разве этого не достаточно для того, чтобы ликовать? Мы можем думать с радостью, что Господь Бог не только нашу человеческую судьбу взял на Себя, не только так породнился с нами, что Он один из нас, человек среди нас, но что вся тварь, все породнилось через воплощение с Живым Богом. Наша земля, на которой мы живем, уже не та земля, какой она была до воплощения, земля, которая как бы лицом к лицу стояла перед Богом — в грехе, в трепете, в борении, в вере, в искании Господа. Нет, теперешняя земля — та, которую Господь таинственно Себе соединил, она пронизана Его присутствием, она призвана вся без остатка стать как бы богоприимной: так же как богоприимными делаются хлеб и вино, которые на литургии освящаются Духом Святым и делаются Телом и Кровью Христа, так же как воплотился Господь. Разве это не радость?

А дальше? Христос жил, Христос учил, Он на Себе понес все ограничения земли, Он на Себя принял всю человеческую ненависть, Он был отвергнут — и за что? За то, что Он разочаровал людей. Люди надеялись, что Он придет водворить временное царство, победу Своего народа над другими народами. А Господь не для этого пришел. Он пришел для того, чтобы собственный Свой народ призвать, вместе с Ним и подобно Ему, быть готовым жить и умирать ради других. Они надеялись на победу, а им было сказано: Я вас посылаю, как овец среди волков, идите, проповедуйте слово Господне, благую весть любви Господней всей твари. Как Меня послал Отец, так и Я вас посылаю, — говорил Господь. Это страшно; так любить — страшно нам. Разочаровались люди: они хотели землю,— Господь предложил небо на земле и крест. Он нас призвал любить, притом так, как никто на земле любить не может; любить, как Он любит, Его любовью; любить, не ища взаимности, любить, не ища награды; любить не для себя, а для другого.

Ведь часто мы любим друг друга и держим друг друга в плену нашей любви. Как часто людям хочется освободиться от гнетущей любви, которой мы их порабощаем. Нет, этой любви Господь нам не оставил. Он нам сказал, чтобы мы любили, как Отец Небесный любит: и злых и добрых равно. Не одинаково, но равно; не одинаково, потому что на одних радуешься, а о других разрывается сердце; но любишь — так же. Ликуешь, потому что один добр и светел, и плачешь, потому что другой не таков; но любишь равно. И эта любовь должна идти очень и очень далеко. Господь нам дал пример (Он Сам это говорит), чтобы мы ему последовали: так любить, чтобы жизнь отдать и смерть подарить людям, тому, кто захочет их взять; но вместе с этим, отдав, не поколебаться в любви. Вот почему столь многие отвергают Господа и не могут Его принять: потому что так любить значит согласиться на смерть. Всякий, кто любит, в какой-то мере умирает. Кто любит, уже не живет для себя, а для дорогого, любимого, родного. Тот, кто любит совершенно, себя забывает до конца, и живет только в том, кого любит, для того, кого любит. Такой любви и тогда испугались, и теперь боятся: страшно!.. А вместе с тем, это одна из дивных радостей, которую нам оставил Господь: уверенность в том, что мы можем так любить, что человек настолько велик, что он даже на это способен.

И еще радость о том, что Господь — вот сегодня мы вспоминаем это событие — вознесся на небо. С одной стороны, казалось бы, горе, разлука… Нет! Не горе, не разлука — что-то другое. Вознесся Господь плотью Своей, вошел во славу Отчую, сел одесную Бога и Отца, и теперь мы с ужасом и удивлением, как говорит святой Иоанн Златоустый, смотрим и видим, что в сердцевине, в самых глубинах тайны Святой Троицы — человек. Человек Иисус Христос. Да, Сын Божий, но и нам родной — человек. Человечество наше теперь покоится в недрах Господних. Разве не можем мы об этом ликовать?

А на земле? Господь нам обещал на земле не оставить нас сиротами, послать Духа Святого в сердца наши. Кто Этот Святой Дух? Что Он нам принесет, приносит,— уже принес и дал? Это Дух сыновства. Через Него мы приобщаемся духу Христову. Кто открывает Ему свое сердце, тот приобщается всему, чем жил Христос; этой вере без предела, этой надежде всепобеждающей, этой дивной и ничем не колеблемой любви. Дух этот нас делает вместе со Христом детьми Божиими, дает нам возможность говорить Небесному Отцу, Богу нашему: Отец! Не называть Его больше «Вседержитель», а родным словом Его называть: Отец, и так к Нему относиться, так обращаться с Ним. Этот же Дух нас учит, что всякий человек — нам брат, родной, для которого мы должны быть готовы — нет, «должны» плохое слово, оно означает долг, а мы говорим о радости — для которого мы поистине готовы дать свою жизнь, чтобы только он ожил, чтобы и у него возликовала душа, чтобы и он вошел в Господню светлую вечность.

Праздник разлуки… Какая разлука! Восходит Господь на Небо, и с Собой в тайну Божественной жизни вносит всю тайну человека. Вот мера нашего призвания, вот, что человек представляет собой. Но тогда понятно, почему апостолы могли выйти на проповедь, радуясь и ликуя, не боясь ни гонений, ни преследований, ни мук, ни смерти, ни изгнания —ничего. Радостью они шли, потому что все у них было уже: было Небо на земле, была вечность в них самих, и они были в вечности. Вот куда нам надо врастать. Верой, устремленностью мы, может быть, с ними вместе, а на деле нам надо вырасти в их меру, стать такими, какие они на самом деле были: любящими всем сердцем, всем умом, находчивым, трезвым, творческим умом, всей волей — закаленной, крепкой, самозабвенной волей, всей жизнью нашей, а если нужно — и всей смертью, и не только по любви к Богу, но и по любви к ближнему, ко всякому человеку. Ближний — тот, кто в нас нуждается. Проявим же эту любовь к каждому отдельному человеку, кто рядом с нами, и сами вырастем в меру истинной церковной радости. Аминь!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Христовы слова: Когда Я вознесен буду от земли, всех привлеку к Себе, относятся равно и к крестной смерти Спасителя, и к Вознесению Господню. И оба эти события равно — но разно — являют нам действие Божие о нашем спасении. Когда Христос умер на кресте, привлек Он к Себе сначала и видимо лишь малое стадо тех, которые оказались способны и в силе поверить в победу любви над ненавистью, победу жертвенной, крестной преданности друзьям над страхом. Он привлек тех, которые сумели прозреть новое откровение о Боге во Христе, воплотившемся Слове Божием. А откровение это было поистине ново и трудно к принятию. Древний мир часто создавал образы богов и героев: боги как бы воплощали в себе все то, что было дорого человечеству, все то, чего человек желал себе больше всего— покоя, мощи, торжества, величия; и даже те из божественных героев, которые в своем подвиге погибали, погибали в славе и восставали в чести. Но явление и откровение Божие во Христе могло только разочаровать и древний Израиль, и языческий мир. Христос явил нам образ Божий совершенно по-новому, так, как человек Его и помыслить не мог, так, как человек себе и пожелать Его не мог. Бога, явившегося в смирении, Бога униженного, Бога, беззащитно Себя отдающего по одной любви, Бога, как будто бессильного Себя Самого защитить, Бога, Который был окружен ненавистью и как будто побежден, Бога, Которого языческий мир был вправе презирать, потому что Он ничего не являл из того, чего хотели от Бога своего: мощи торжествующей — немногие оказались способны этого Бога принять, этого Бога узнать, Ему поклониться. Тем более, что этот Бог нам сказал: образ даю вам, которому вы должны последовать; не только Он Сам пошел путем предельного смирения на крест и муку, но и нам повелел таковыми же стать и тем же путем идти.

Да, когда Господь был вознесен на крест, не многие приняли это свидетельство, не многие последовали за Ним. Но это только видимость, потому что то, что Он явил на кресте, засеяло семенами наш человеческий мир далеко за пределами Церкви Христовой, далеко за пределами того, что мы называем «мир верующих». Как Христос Сам говорит, Его слово подобно дрожжам, которые полагают в тесто, и они расходятся, они делаются неприметными, но все тесто вскисает, все тесто всходит и уже не опресноки, а хлеб, живой, питательный хлеб получается из этой смеси. Слово Христово, образ Его жизни, пример Его смерти засеяли семенами весь мир. До Христа люди не умели ценить человеческой личности. Христос и Евангелие первые провозгласили единственность, неповторимость, драгоценность для Бога каждой человеческой личности, каждого человека, и это открытие, это откровение стало менять всю обстановку и древнего и последующего мира. Если теперь среди людей есть понимание человеческой личности, если к ней есть уважение, если мы друг на друга смотрим и думаем, понимаем, что мы — перед единственным человеком, неповторимым человеком, для которого стоит жить и жизнь отдавать, то это — по слову, по учению и по образу Христа, засвидетельствованному крестом, потому что другого, предельно убедительного свидетельства никто не может дать, кроме жизни своей и своей смерти, не поколебавшись в своем свидетельстве неумирающей, торжествующей любви. Вот как возлюбил мир Бог наш, вот каким Он Себя явил, вот какими Он желает нас видеть. Но это вознесение крестное. А что говорит нам вознесение, которое мы сегодня празднуем, восшествие во славе и седение одесную Бога и Отца?

Воплощение Христово уже открывает нам о человеке и обо всем мире нечто дух захватывающее. Человек, оказывается, столь глубок, столь дивен, что он способен соединиться с Божеством, не сгорев в этом пламени, не погибнув от этой встречи. Древний, Ветхий Завет нам говорит, что сердце человека глубоко, и опыт людей показывал, что это глубокое сердце ничто земное не в силах заполнить; оно слишком глубоко для всей вселенной, заполнить его может только Бог. И вот Бог стал человеком. Человек показан нам в этом воплощении во всей своей дивной, непостижимой емкости: он может стать вместилищем Божества, он может стать и быть храмом, местом вселения Святого Духа. Но в Вознесении Господнем нам показано что-то, может быть, еще более дивное.

Плоть человеческую, принятую Им любовно от Девы Богородицы, плоть, которую Он отдал истязаниям суда и крестной смерти, — эту плоть Христос не покидает на земле после крестного Своего умирания и свидетельства о Божественной любви: Он воскресает, живой в плоти Своей, воскресает с язвами на руках и на ногах, с раной в боку, воскресает в свидетельство о том, что и тело человеческое призвано не к тлению, призвано не к смерти, а призвано к вечной, неумирающей, ликующей жизни. И в Вознесении Своем наше человеческое тело, наше естество человеческое Он возносит на Небо и вступает, Плотоносец, в глубины Троичной тайны. Святой Иоанн Златоустый говорит, что если мы хотим понять, сколь велик человек, не надо взирать на великих людей земли, но надо поднять взор к престолу Господню и там узреть облеченного плотью человеческой Сына Божия во славе Отчей. Вознесением Христа жизнь наша поистине, по слову апостола Павла, сокрыта со Христом в Боге,

Но не только о человечестве говорят и Воплощение, и Вознесение Господне. Тело, которое воспринял на Себя Христос, тело, которым Он жил, которым Он ходил по земле, которым Он вкушал пищу, которым Он слышал и видел, тело, которым Он говорил животворное слово, тело, которое Он предал на истязание и смерть, — это тело ведь состоит из всего того, из чего состоит видимый, тварный наш мир. В этом теле сосредоточено все вещество неба и земли, от самого простого до самого непостижимого. Вся материя наша представлена в теле Христовом, вся эта окружающая нас видимая материя и земли и неба, до пределов вселенной, представлена в этом дивном теле, соединившемся с Божеством. И когда Христос возносится на небо, Он не только наше человечество, Он все видимое, всю видимую тварь вносит в глубины Божественной тайны, в недра Троичной, дивной Божественной действительности. И после этого как нам, вместе с Богом, не любить этот мир? Этот мир уже неотделим от Него. Этот мир должен стать, как он всегда был, нашей человеческой ответственностью и нашей человеческой заботой. И действительно, из века в век так было. Ничего нет человеческого,— говорит Тертуллиан, — что чуждо нам, христианам: и культура, и жизнь, и мир, и страдания, и скорбь, и радость земная, и радость небесная, и красота, и наука — все нам дорого, потому что все есть явление Премудрости Божией, все является для нас чем-то, что любит Господь во плоти, до отдачи Сына Своего, до крестной Его смерти, до крестной Троичной любви. И действительно, так было из рода в род, и так должно быть и теперь: должны мы возлюбить все, что в мире есть, любовью, которая может радостью нам быть и предельным страданием, и любовью, которая никогда не колеблется и не умирает. Вознесся Господь, и все земное, все тварное теперь мы можем созерцать, созерцая Троицу Святую.

Христос, возносясь на небо, отдалился как бы от нас, ушел, но в этом есть тайна радости этой разлуки. Это разлука временная, в которой нам открываются призвание наше человеческое и призвание всей твари, торжество любви, соединения с Богом. И так за Христом уходили, из столетия в столетие, люди, оказавшиеся способными любить Христовой, Божественной любовью. Так отходили — иногда ликуя о своей смерти, а иногда погружаясь в мрак Гефсиманского сада и ужас слов Христовых: Боже Мой, Боже Мой, почто Ты Меня оставил? — и простые люди, и святители, и подвижники, и мученики, и исповедники Церкви.

Перед своей смертью поминаемый нами теперь с таким благоговением святейший патриарх Тихон говорил: » Тьма! Беспросветная, страшная тьма!» В этом он приобщился Гефсимании и Кресту Господню, и пройдя через этот ужас со Христом, Который до него, до всех прошел через все ужасы земли и ада, он вознесся духом к престолу Господню и пребывает молитвенником за нас. И с ним и святейший патриарх Сергий, и тысячи, тысячи людей, скромных и именитых, известных и не известных никому, кроме любви Божией, с тех пор, как Церковь Христова восприняла заповедь этой любви.

А любовь — это значит союз, это значит скрепление всех во единое тело, во един дух, и потому так ликует сердце сегодня, когда мы видим воочию здесь, в этом храме Православной Русской Церкви святителей, священников, мирян, представляющих собой Вселенское Православие, ту семью, которая во имя Христово, силою Духа Святого, несмотря на нашу такую страшную немощь и такую постоянную неверность Евангелию и Богу, осталась едина в любви. Как нам надо это ценить! И как нам надо растить это богатство наше! Как мы должны бороться в себе и в своей среде со всем тем, что разрушает, со всем тем, что разделяет людей, каких бы то ни было, лишь бы была в них добрая воля! Больше того: и тех, кто и злую волю имеет, должны мы любовью привлечь к радости церковной любви.

Но здесь представлены не только те, кого вы видите, — наши православные братья и наши инославные братья. Представлен здесь тысячный, миллионный, многомиллионный православный народ, находящийся за пределами Советского Союза. От имени трех Патриарших Экзархатов — Американского, Среднеевропейского и Западноевропейского — приношу я вам, русским людям, привет всех православных людей различной национальности, различной культуры, различных языков, но единой с нами православной веры,— англичан, американцев, бельгийцев, голландцев, итальянцев, немцев, французов — людей, которые по всему миру рассеяны. Одни — русские люди, которых унесли бури далеко от пределов Родины, но которые не забыли ни Церкви своей, ни единокровных своих, ни любви своей к родной земле. Другие — кто благодаря свидетельству убогого нашего, нищенского зарубежного жития в рассеянии, когда оставались у нас только Бог и вера наша, тысячами обратились к православной вере и приобщились к нам, и стали мы многомиллионной, разнообразной, пестрой семьей людей, единых во Христе.

Осознаем же теперь, чтo нам дает Господь в этой дивной радости церковной любви, осознаем, как велико призвание человека, которое только мы, верующие, можем знать до конца, до самых глубин, возрастем в меру роста Христова, станем подлинно Христовым телом — если нужно, то распятым за спасение мира — и возлюбим этот мир, станем его строителями со всеми людьми доброй воли, во славу Божию, в радость земли, чтобы все выросло в меру, о которой говорит апостол, обещая нам, что придет время, когда Бог будет все во всем, когда все засияет, пронизанное присутствием Божественной благодати, в единении с Богом. Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Святой апостол Павел говорит: Знание упразднится, вера уже не будет иметь места, останется одна любовь… И вот любовь — это итог и единственный пребывающий плод встречи, молитвы: любовь и благодарение, потому что все остальное проходит.

Мы молим Бога о многом, но проходит нужда, или дает нам Господь просимое, и уже мы устремлены дальше и просим о другом. Единственное, что никогда не ветшает, это благодарность за полученное и любовь к тому, кто дал. Вот будем — благодарны. Потому что Господь нам дает так много, так удивительно много! Он нам дает Его знать.

Мы все знаем, как драгоценна для нас мысль о том, что мы в жизни встретили кого-то, кого мы полюбили от всей души, или просто что вокруг нас, около нас есть люди, которые нам дороги без остатка, просто дороги. Что же сказать о том, что нам дана радость так именно знать Господа? Мы, здесь находящиеся, где-то в своем сердце Его когда-то встретили и полюбили в ответ на Его крепкую, жертвенную любовь. Какая это радость!

Сколько миллионов людей теперь, по всему миру, ищут полноты своего сердца, ищут, чем заполнить это глубокое человеческое сердце, ищут заполнить его всем, что дает земля — и сердце остается пусто, потому что сердце слишком глубоко, чтобы земля, земное до предела и до конца и навсегда его заполнило торжеством и радостью. Господь милостив к нам: Он нас такими сотворил, что только Он может до края наполнить чашу нашей души, так что она переливается радостью, переливается благодарностью, переливается лаской и любовью — не к Нему только, а к людям, ко всем. Она так переливается, что хватает ее не только на любящих нас, но и на ненавидящих нас, так же как у Бога хватает света на всех, и радости, и любви, и крови Сына Его Единородного — на всех. Какое это диво, как это замечательно! Это любовь Божия.

Но любовь Божия как бы еще больше нам дает. Господь не только нам дает Свою любовь,— Он изливает в наши сердца, пропитывает нашу душу, пронизывает самое тело наше благодатью. Дух Святой, Бог и Господь наш, изливается в наши сердца, уча нас любить друг друга так, как нас любит Бог: без остатка, без меры, не взвешивая, просто любить, чего бы это ни стоило.

А любить всегда стоит дорого; потому что любить по-настоящему это значит так отнестись к другому, что твоя жизнь тебе уже не дорога,— его жизнь дорога, его душа дорога, его судьба дорога. Любить — значит войти в такое отношение хоть к одному человеку,— а лучше ко многим — что себя не помнишь. Об этом говорит Господь: отвергни себя; так полюби, чтобы уже не помнился сам себе, чтобы можно было жить, глядя на другого. Помните, как Петр пошел по волнам, глядя на Христа. И пока он только на Христа глядел, он шел в буре и не тонул; как загляделся на себя, на волны — начал тонуть: поколебалась цельность такой сильной души.

Вот будем хранить радость, которую дает Господь, не только в Его любви, но в изливающейся в нас, пребывающей в нас Божией любви. Станем радоваться и в радости, как говорит пасхальная песнь, обымем друг друга; откроем друг другу не объятия, а сердца наши так широко, чтобы никому там тесно не оказалось. А тесно бывает многим, часто, в наших сердцах. И потому в жизни трудно бывает многим. И не только тем, для кого не найдется места в чужом сердце, том сердце, которое стало чужое, отчужденное, но и тому, кто сам закрыл сердце, потому что оно сжимается, и больно делается самому себе: жизнь вымирает. Но для того, чтобы любить, надо быть готовым на все. В конечном итоге, кто любит, уже не живет; живет другой — им, а он живет для другого, себя не чует. Как мало бывает мгновений, когда у нас такое чувство по отношению к другому человеку или друг другу.

А вместе с тем — вот, церковная община. В этом храме вмещаются тысячи приходящих людей. Что они находят? — Бога, Который всех любит, да; но находят ли они людей бережных, вдумчивых, которые посмотрят в лицо человеку и скажут: «Пришел новый человек, поделимся с ним радостью нашей. Не будем тушить в нем горения. Он, может, впервые пришел: пусть уйдет с радостью, которой никогда в жизни он еще не испытал. А если придет вновь и вновь, если мы начнем замечать, что он нам труден — откроем еще шире сердце, чтобы ему там тесно не было, чтобы не нужно было ему мучить нас. Отдадим себя, как Христос Себя отдал». Никто,— говорит Он,— Моей жизни у Меня не берет, Я ее свободно отдаю… Так станем отдавать жизнь.

Не только умирать трудно, — жить трудно. Иногда жить труднее, чем умирать, потому что это значит умирать изо дня в день. Умереть разом порой легче. Вот станем жить такой любовью, такой радостью, такой благодарностью, которая переливалась бы через край на всех, чтобы люди, как в древности, говорили: «Что это за люди?! Какая тайна их радости? Почему они так друг друга любят? Почему они так бесстрашны? Почему никто не бывает ими отвергнут?» Ведь в ранней Церкви сердце каждого человека, ставшего верующим в страшных обстоятельствах жизни, было открыто, отверсто раной Христовой. Будем любить друг друга так, сколько у каждого есть сил, но изо всех сил без остатка. И будем ждать новой встречи, новой радости, новой молитвы, под сенью Божией Матери, Которая в первый мой приезд милостиво мне допустила здесь служить и дала мне найти здесь семью.

Пусть Господь среди нас пребудет навек. Пусть благословение Божией Матери будет над вами и над вашими далекими, многоязычными, многонародными братьями, среди которых я служу. Пусть нас сроднит Господь там, где нет никакого различия, а есть только люди, которых Бог так возлюбил, что дал Своего Сына для них. Храни вас Господь!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Хочу сказать вам несколько слов о святом, который является покровителем этого храма.

По свидетельству Господню, никто рожденный на земле не был так велик, как святой Иоанн Предтеча. И когда вдумываешься в свидетельство Евангелия о нем, действительно захватывает дух. Но не только дух захватывает,— видишь в нем человека, который сумел так беспредельно, так неограниченно быть преданным своему Богу и своему земному призванию, и который может послужить каждому из нас примером и образом; потому что каждый из нас в каком-то смысле, по отношению к тем, кто его окружает, является так часто предтечей Господним, является тем, кого Господь послал впереди Себя, чтобы принести людям слово и образ жизни, который приготовил бы их понять Христа, принять Христа. И когда нашей жизнью мы посрамляем наше свидетельство, когда, глядя на нас, люди перестают верить и в наши слова, и в слова Христовы, то мы берем на себя страшную ответственность. Мы не только сами живем в суд себе и в осуждение, но мы других не влечем за собой туда, куда мы призваны их вести: к радости, к той радости, которой Господь нам оставил залог и которой никто не может отнять, но которой никто, кроме Господа, не может дать.

Вспомним несколько из тех выражений, которые употреблены Христом или Евангелием по отношению к Крестителю Иоанну. Первое, что мы о нем слышим, это то, что он —глас вопиющего в пустыне. Пустыня — это не только место ненаселенное, это место, где пусто; и так часто в человеческом сердце пусто, в человеческой жизни пусто. Не только нет содержания вечного, но нет вообще такого содержания, которым можно было бы жить. И в этом отношении мы окружены — все — людской пустыней. И вот, в этой пустыне и мы призваны, подобно Крестителю, свидетельствовать.

Свидетельство Иоанна Крестителя не началось словами. Раньше чем вернуться к людям и говорить, раньше чем властно требовать от них, чтобы они стали достойны своего звания человека, он сам удалился в голую, жаркую пустыню и остался один с самим собой, лицом к лицу с самим собой перед очами Божиими. Иногда и нам приходится остаться в таком одиночестве. Бывает это, когда нас оставят ближние, когда сделается вокруг нас пусто. Бывает это, когда нас тронет болезнь, и тогда, как бы ни были мы окружены заботой, мы чувствуем, что мы одиноки, потому что мы стоим теперь перед лицом жизни и смерти, там, где каждый человек один за себя будет решать вопрос жизни и смерти, не только временной, но и вечной. Бывает, что мы удалимся сами, для того чтобы прийти в себя, — и тогда мы знаем, как трудно бывает остаться одному с самим собой, если к этому не привык. Делается боязно; тогда открывается перед нашим собственным взором внутренняя наша пустота, и в эту пустоту, в эту пустыню нам надлежит войти. Там будет одиноко, там будет пусто, там будет трудно жить, но только если мы сумеем жить в этой пустыне, с Богом Одним, сможем мы вернуться к людям, никогда не теряя Бога и способными, победив себя, победить все.

И вот Иоанн в течение свыше тридцати лет пребывал в пустыне, боролся со своим сердцем, боролся со своей жизнью, и вышел на проповедь, и засвидетельствован Богом как величайший,— но не только. Евангелие нам называет его не пророком, а гласом. Он так сроднился с волей Божией, так стал един с тем животворным словом, которое ему надлежит произнести для спасения людей, для пробуждения людей, для того, чтобы в них тоже воссияла жизнь, возродилась радость, что он только голос. Это уже не человек, который говорит, это Бог вещает его гласом. Так говорили святые. Один из подвижников Афона, не так давно умерший — всего лишь тридцать лет тому назад — говорил: «Святые от себя не говорят; они говорят от Бога, и только». Иоанн отверг все земное для того, чтобы принадлежать Богу, и Господь его вернул к этой земле, Господь не оставил его в далекой пустыне. Господь, когда стал с Иоанном неразлучным, послал его к людям, чтобы и другие люди зажили той жизнью, которую познал Иоанн.

И вот ставится вопрос перед каждым из нас: есть ли во мне такая жизнь, которой я могу зажечь другого человека? Где эта жизнь во мне? Когда меня люди встречают, они загораются ли? Когда люди меня слышат, трепещет ли их сердце? — как Евангелие говорит о спутниках Эммаусских: горело сердце в них. Когда люди видят нашу жизнь, разве они говорят о нас, как говорили о первых христианах: «Как они друг друга любят!» Разве слыша, видя нас, люди дивятся тому, что у нас есть что-то, чего ни у кого нет? А если это так, то мы не пошли даже путем предшественника, мы не готовы принести Христа людям, мы не готовы даже проложить Ему дорожку, чтобы Он нашел как-то путь Себе. А мы призваны быть теми, кто готовит радость людям, радость встречи с Богом, радость, которой никогда не будет конца и которой никто, ничто не может отнять. Почему это так? Да потому что мы хотим жить на своих правах, мы хотим жить для себя, мы не хотим сходить на нет. А вот что говорит Евангелие о Иоанне Крестителе. Свидетельствуя перед людьми о том, кто он сам есть, Креститель говорит: мне надо умаляться, на нет сходить, для того чтобы Он вырос в полную меру… Сам он — только предтеча, он должен открыть дверь и отойти, так, чтобы о нем больше не вспомнили люди, вдруг увидев Христа и все забыв в этой радости.

Сходить на нет, приготовив путь Господень… Кто из нас это умеет делать? Кто из нас, оживив чью-нибудь душу хотя бы добрым словом, не хочет остаться в этой радости взаимного общения? Кто, сказав животворное слово, иногда нечаянно, когда Господь нам дает, не хочет, чтобы вспомнили и никогда не забыли, что было сказано это слово именно им?

Креститель о себе еще говорит: я — друг жениха. Что это за друг жениха? В древности, еврейской как и языческой, у жениха был друг, который заботился обо всем для брака, и который после совершения брака приводил к брачной комнате невесту и жениха, оставался за дверью и сторожил, чтобы никто не прервал их глубокой, таинственной встречи в дивной брачной любви. Он был другом, потому что умел остаться за дверью, остаться за пределом. Радость его была совершенна тем, что радость жениха и невесты теперь была совершенна, они остались вдвоем, и он был защитником этой встречи. Еще скажу: кто из нас умеет так поступить с чужой радостью? Все сделать, чтобы эта радость случилась, все сделать, чтобы она воссияла вечным светом, и отойти, уберечь ее, охранить ее, и остаться забытым за закрытой дверью.

Вот еще образ о нем, последний образ. Его умаление, его схождение на нет дошло почти до предела. Он взят в тюрьму за правдивое, честное слово. Христос остался на свободе, Он проповедует, к Нему перешли ученики Иоанновы, Он окружен Своими учениками, Он вырос в полную меру Своего земного призвания. Иоанн знает, что на него идет смерть, что из тюрьмы он не выйдет, и вдруг его охватывает сомнение. Он посылает двух своих учеников ко Христу, спросить Его, — он, который на берегу Иордана реки перед всеми засвидетельствовал, Ктo грядущий Христос — он посылает двух своих учеников ко Христу, спросить: Ты ли Тот, которого мы ожидали, или нам ожидать другого?.. Иначе сказать: Ты ли на самом деле Тот, о Котором я принес свое свидетельство, или я ошибся?.. Если он ошибся, то напрасно он погубил юные годы в пустыне, напрасно он выходил к людям, напрасно он теперь в тюрьме, напрасно он умрет, напрасно все. Напрасно даже то свидетельство, которое он принес Христу, и он обманут Самим Богом. И колеблется самая сильная душа, которая когда-либо была на земле. И Христос не отвечает ему. Христос не отнимает у него полноты подвига веры и подвига верности до конца. Вопрошающим Его ученикам Христос говорит: Скажите Иоанну, что вы видите, — слепые видят, хромые ходят, нищие благовествуют; блажен тот, кто не соблазнится о Мне… Слова, когда-то, столетиями до этого, написанные пророком Исаией; и ученики возвращаются с этим словом.

Остается Иоанну войти внутрь себя и поставить перед собой вопрос: когда он был в пустыне один перед лицом Божиим, правда это была или внутренняя ложь? Когда он вышел из пустыни проповедовать, и потрясал людей, обновлял их жизнь, приводил их к новой жизни, к новизне, к весне духовной — правда это была или нет? Когда он увидел Христа и прозрел в Нем Грядущего — правда это была или нет?.. И Иоанн умер в вере и в безусловной верности.

Как часто бывает, что колеблется наша душа, что после того, как мы сделали все, что должны были сделать, сказали доброе слово, правдивое слово, сделали все, что только мы могли, для того чтобы другой человек ожил радостью и воскрес душой и начал жить весенней жизнью вечности, вдруг находит колебание. Устала душа, меркнет жизнь, клонится наша глава к земле… Стоило ли все это делать? Я не вижу плода, я не знаю, что будет, а погубил-то я столько сил, столько надежды, столько веры, столько любви. Стоило ли все это делать?.. И Господь нам не отвечает на это свидетельством успеха. Он нам говорит: Достаточно того, что все это было правда, что все это было добро, достаточно тебе того, что ты сделал то, что надо было. В этом — все.

И вот, перед каждым из нас стоит этот образ Крестителя. Каждый из нас друг ко другу, к каждому другому, послан как предтеча, чтобы сказать слово настолько чистое, настолько свободное от себя самого, от себялюбия, от тщеславия, от всего того, что делает каждое наше слово мелким, пустым, ничтожным, гнилым. Делаем ли мы это с готовностью сойти на нет, только бы из этого человека вырос живой человек, невеста вечной жизни?.. А когда все это сделано, готов ли я сказать с радостью: Да, пусть свершится последнее, пусть и не вспомнят обо мне, пусть жених и невеста встретятся, а я сойду в смерть, в забвение, вернусь в ничто?.. Готовы ли мы на это? Если нет — как слаба наша любовь даже к тем, кого мы любим! А что сказать о тех, которые нам так часто чужды, безразличны?.. Вот будем часто, часто вглядываться в этот величественный, но человеческий образ Крестителя, и будем учиться, как живет настоящий, цельный человек, и попробуем хоть в малом так прожить, изо всех сил, даже если их немного, но без остатка, до последней капли нашей живой силы.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Всякий праздник Божией Матери — это чистая радость. Это радость не только о любви Божией к нам, это радость и о том, что земля — наша простая, родная, обычная земля — может так ответить на любовь Господню.

В этом для нас радость особенная. Когда мы от Бога получаем милость — ликует наше сердце. Но иногда делается тоскливо: чем, чем мне воздать за любовь, где найти ту святость, ту ласку, ту способность отзываться всем естеством на милость Божию?.. И тогда, хотя мы знаем, что каждый из нас слаб и немощен в любви, мы можем подумать о Матери Божией. Она за всех ответила совершенной верой, никогда не колеблющейся надеждой и любовью такой широкой, что Она сумела обнять этой любовью и небо и землю, открыться любовью так, что воплотился Сын Божий, и так открыться любовью к людям, что все, самые грешные, могут к Ней прийти и получить милость. Это — ответ всей земли, это ответ всей Вселенной на любовь Господню.

И вот, будем радоваться, и унесем радость сегодня из этого храма — не на одно только мгновение. Будем ее хранить изо дня в день, будем изумляться этой радости, будем ликовать этой радостью и станем эту радость давать людям, чтобы всякое сердце и возликовало, и утешилось, и просветилось этой радостью о том, что земля может вместить небо, что человек может ответить Богу так, что Бог стал человеком.

И теперь, из века в век, пока мир стоит, Бог среди нас, Христос Тот же Самый среди нас, изо дня в день. И когда будет проявлена, открыта слава земли и неба, Господь Иисус Христос, истинный Бог, но и истинный человек, будет среди нас пребывать Божией Матерью, Которая дала Ему плоть Свою любовью, верой, святостью, благоговением.

Будем хранить, беречь, растить эту радость и ею жить во дни скорби, во дни темные, во дни, когда нам кажется, что ни на что мы не способны, что ничем не может земля ответить на любовь Божию. Ответила земля, и стоит этот ответ вовек с воздетыми руками, молясь о нас всех, и о добрых и о злых, никогда не стоя поперек пути спасения, всем прощая. А Она имеет, чтo простить: ведь люди Сына Ее убили,— и к Ней мы прибегаем. Потому что если Она простит, то никто нас не осудит… С какой верой приходим мы к Божией Матери, как глубока она должна быть, чтобы каждый из нас, который своими грехами и своим недостоинством участвует в смерти Христовой, мог бы сказать: Матерь, я погубил Сына Твоего, но Ты прости… И заступается за нас, и милует и спасает, и вырастает во весь рост любви Господней. Слава Богу за это, слава Матери Господней за эту Ее любовь!

Аминь.

Сейчас мы вознесем наши молитвы о добром вашем наставнике, отце Николае. И хочется мне напомнить вам слова апостола Павла, который пишет коринфянам: Печать моего апостольства вы есте. Что это за печать и что это значит для нас, для вас особенно, по отношению к отцу Николаю?

В древности мало кто умел писать. Писал кто-то по просьбе другого, но достоверным это писание делалось тогда, когда тот, от имени кого было написано письмо, клал свою печать в его конце, как мы кладем подпись. В тот момент это письмо приобретало все значение, оно было убедительно, оно могло служить доказательством. И вот, когда апостол Павел говорит: Печать моего апостольства вы, — он говорит о том, что сколько бы он ни проповедовал, как бы он ни свидетельствовал о Христе, сколько бы он ни пострадал за это свидетельство — если это свидетельство не принято, если семя брошено на ветер, но не пало ни на какую почву, которая его примет с любовью и даст этому плоду тело, откуда произрастет клас, то все его апостольство, все посланничество его во имя Христа напрасно. Это только слова, которыми, может быть, в какой-то мере он сам оправдается, потому что он страдал за слово, но эти слова из него подлинного апостола не сотворят.

И вот вы, духовные дети отца Николая,— являетесь ли вы печатью его апостольства? Придет день, когда откроются все тайны сердец, когда перед всеми и перед лицом Господним станет ясно, кто сеял, и кто был доброй почвой, и кто остался почвой каменистой, и кто почвой мог бы быть доброй, но взрастил столько сорной травы, столько терний, что доброе семя заглохло. Тогда станет перед всеми воочию ясно, грозно, грустно — а то и радостно — этот вопрос: явились мы или нет печатью этого апостольства? Несем ли мы печать этой личности, этого слова, этой жизни, этого примера, этого свидетельства, или нет?.. И тогда грустно будет тем, которые слушали и радовались слову, но не оказались делателями. Будет грустно видеть, что напрасно это слово звучало вокруг них, и что они остались без того плода, который только и может быть оправданием апостольства отца Николая и прославлением его.

Человек от плодов труда своего прославляется. Священник не прославляется от слов, которые он говорит, а от того, как эти слова, принятые в души человеческие, дают плод; и какая радость думать о том, что жизнь каждого из нас может иметь такое значение для человека любимого и почитаемого. Придет же время, когда мы все станем перед Божиим лицом, и как будет дивно, если, прожив жизнь, которая делает нас достойными любви и радости Господней, мы сможем принести все эти плоды к ногам Христа и сказать: «Господи, я — только почва, слово сеял он, трудился он, все это принадлежит ему, это слава его жизни, он должен воссиять в этой славе».

И когда мы теперь стоим и молимся об упокоении, о радости, о свете для этой души человеческой, мы ведь не просим Бога быть несправедливым и дать ей то, чего она не заслужила в жизни своей. Мы приходим свидетельствовать о том, что он не напрасно жил. Во-первых, свидетельствовать о том, что он посеял в сердца наши любовь. Любовь неумирающую, любовь, которая все углубляется, все растет, все очищается, все светлеет и объемлет не только его память, но всех вокруг. Свидетельствовать пришли мы тоже о том, что жил он, посеял доброе семя, и вот поле, которое он засеял; а какое мы поле?.. Если это поле доброе, богатое, тогда жизнь, которая как будто прекратилась на земле, оказывается, никогда не прекращалась; эти плоды растут, охватывают новые и новые души; и жизнь и свидетельство пастырства и апостольства отца Николая продолжаются во имя Христово в вас, и через вас — все далее.

Вот на чем основана сила нашей молитвы перед Господом, когда мы совершаем панихиду. Если жизнь наша является свидетельством правды наших слов, тогда эта молитва, как стрела, бьет в двери райские, по слову святого Иоанна Лествичника. Но если наша жизнь не свидетельствует об этом, если она свидетельствует только о том, что человек жил, жил Крестом, жил на Кресте, и что мы прошли, слышали и забыли, тогда наши молитвы теперь — как недостоверны и как немощны! И пора, пора опомниться, чтобы наше свидетельство было свидетельством истины и жизни. Тогда наша молитва будет та, о которой говорит Христос в Евангелии: Духом и истиной надлежит нам молиться; не словами едиными, а всей жизнью своей.

Помолимся теперь от всей благодарной любви, от всего благоговения, но уйдем отсюда для того, чтобы принести такой плод, который оправдал бы слова молитвы нашей и сделал нас поистине той печатью апостольства, которой мы призваны быть. Выйдем из этого храма с тем, чтобы творить то дело, к которому мы призваны отцом Николаем; и помните, что среди вас есть такие, которые больше чем другие осиротели его смертью. Окружите их любовью, будьте милостивы друг к другу, и идите в мире, творя дело Божие.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Каждое воскресенье — это малая Пасха; потому и называется этот день днем Воскресения. Радостью Воскресения исполним сердца и выйдем сейчас из храма со светом в сердце, со светом в душе, с умом светлым, так, чтобы всякого, кто нас встретит, осияло этим светом Воскресения Господня. Святой Серафим Саровский говорил: заботьтесь о том, чтобы вокруг вас всякая душа радостна была, потому что радостной душе легче найти Бога, а душе горькой — трудно… Если бы мы умели идти в мир, в тот скорбный мир, в котором мы живем, с радостью, если бы вокруг нас всякое сердце делалось тихое, всякое напряжение спадало, если бы было светло вокруг нас, то и о нас говорили бы, как о ранних христианах: «Как они друг друга любят!» — и спрашивали бы себя: что же есть у этих людей, что их делает бесподобными, делает такими, какими другой человек не может быть? Откуда у них эта радость, которую не может потушить ни холод, ни горе жизни,— откуда у них это?.. Если бы только, глядя на нас, люди могли поставить себе этот вопрос, ответ бы дал им Господь. И как грустно думать, что мы часто бываем такие серые, такие тусклые, такие потухшие.

Сейчас мы с такой радостью пели Воскресение Христа. Унесем эту радость из храма в жизнь и будем ее беречь, как берегут на Страстной огонь, который несут из церкви, чтобы ничто его не задуло, — чтобы от этого огня зажечь нам вокруг себя много, много душ: радостью церковной, светом Христовым, огнем духа.

К нам Господь милостив. Не раз только в году мы празднуем Пасху животворную, от которой ликует сердце: из недели в неделю мы ее вспоминаем, не как прошлое, а как событие, которое сейчас случается, торжественно и ликующе находится среди нас. И из недели в неделю неужели семь дней мы не можем пронести этой небесной радости и ее датьхоть одному человеку около себя, чтобы возликовало, умилилось хоть одно сердце, утихло хоть одно горе. Попробуем так жить, чтобы наша большая толпа, которая здесь собралась, и во всех храмах Руси, и во всех местах, где веруют во Христа — чтобы все это множество людей вышло, как свечи горящие; тогда вокруг станет теплей, светлей, радостней жить, и другие проснутся к вечной радости.

А завтра соберемся на молитву, и в свете Воскресения войдем в тайну Вечности. Потому что Божественная литургия — это не событие земное, на земле совершающееся, это событие небесное, которое врывается в нашу земную жизнь, это уже будущий век. Мы здесь — и с нами Бог, Господь, Святая Троица; Дух Святой действует в нас.

Это так явственно в первых словах, которые дьякон перед началом службы говорит священнику, когда тот приготовил хлеб и вино к освящению. Все готово; народ Божий собрался, готово и сердце людей; и тогда дьякон обращается к священнику и говорит: Время сотворити Господеви. Что значат эти как будто мало понятные слова? Из греческого текста ясно, что они значат: Теперь пришло время Самому Богу действовать… Мы сделали все, пришли с верой, с надеждой, с посильной любовью; мы приготовили хлеб и вино; мы составили собор церковный. Но то, чего мы ожидаем, человек не может совершить. Не может этот хлеб стать Телом Христа силой и верой человека, не может это вино стать Кровью Господней действием слов человеческих. Это может совершить только Сам Живой Бог. Вот почему Совершитель всякого таинства — Христос, действующая сила, совершающая всякое таинство — Дух Святой. Священник произносит слова, зовет в молитве, действует, он — уста, он — руки; но глас — Господень и сила — Духа Святого.

Вот куда мы собираемся прийти после сегодняшней вечерней молитвы и тихого вечера и благоговейной ночи: в то место, где Сам Христос совершает Божественную литургию, где Дух Святой претворяет хлеб и вино в Тело и Кровь Господни; в то место, где — потому что мы так дороги Богу — Он готов нас, нас-то с вами, приобщить этому чуду Царствия Божия, пришедшего в силе, и Телу и Крови, и вечности, и полноте этого присутствия Божия на нашей земле.

С каким благоговением, с какой радостью — трепетной, ласковой — должны мы ждать этого времени, как должны мы стоять в храме, когда знаем, что за видимым находится именно это невидимое: присутствие той единственной тайны, которую совершил и вовек совершает Христос. Какая радость!

И что же, после этого — нам бояться? Нам смущаться? Ведь небо на земле, и мы на небе каждый раз, когда Святые Тайны совершаются… Апостолы потому не боялись смерти, что жили вечной жизнью и что для них, как Павел говорит, умереть означало просто совлечься временного своего бытия и вступить в безграничное, бездонное, торжествующее вечное бытие. И нам это дано. Слава Богу за все! Да благословит вас Господь!..

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Поздравляю вас снова с праздником Воскресения Христова.

Нам было дано сегодня праздновать как бы малую Пасху, вместе быть в Царствии Божием. Читавшаяся сегодня притча говорит нам о чем-то очень важном. Вечеря, о которой в ней говорится, это ведь образ того праздника вечной радости, к которой нас призывает Господь. Это брак Агнца, тайная вечеря, когда мы будем вовек приобщены к истине Господней; как говорит апостол Петр, будем причастниками естества Божия.

Но в сегодняшнем Евангелии нам предупреждение: не всякий, кто будет порываться в это Божие Царство, войдет в него без осуждения. Призванные Христом отказались. У них на земле оказались более важные дела, чем встреча с Господом. Они были отвергнуты, и взамен Господь призвал всех, кого Его слуги, ангелы и святые, найдут на путях, на дорогах, на распутьях, на задворках жизни. Всех Он призвал, чтобы Его пир наполнился ликующими. Сытые не нуждались в этом пире, а голодные, те, о которых говорит Евангелие, что они нищие, то есть что они жаждут и голодают, те пришли,— но пришли разно, с разным сердцем. Одни пришли нищие, голодные, обездоленные, с сердцем, полным благодарности иизумления о том, что их, таких, какие они есть, Господь призывает, принимает, как Своих родных, взамен званным, близким Своим. Но один оказался такой, для которого встреча была дело неважное, который пришел только насытиться. Ведь среди тех, кого ангелы встретили на путях и дорогах, ни у кого не было при себе брачной одежды. На пиру они оказались облеченными в одежду брачную потому, что, придя к господину, придя к хозяину дома, они от него приняли, как в древности это делалось, умовение ног, перемену одежды. И когда они вошли в брачный пир, нельзя было их отличить от богатого гостя, потому что получили они от хозяина дома одежду достойную и хозяина, и пира самого. Один человек, однако, прошел мимо этого. Не принял он омовения, не принял он одежды, прошел прямо на пир, мимо хозяина, мимо любви его, мимо заботы Его, мимо его гостеприимства, мимо его смирения (вы ведь помните, как на последней Тайной вечери Христос встал и омыл ноги Своим ученикам). Так он вошел — и был извергнут. Потому что в этот пир можно войти, только если любовью, благоговением, трепетом сердечным, ласковой благодарностью стать своим, родным для Того Хозяина, Который нас принимает с такой любовью.

И мы так же приходим — со всех краев человеческой жизни, и с широких улиц, и с задворков жизни. Приходим мы все нищие, потому что перед славой Божией все мы бездомные, все мы бедные, все мы бродяги земли. Господь нас принимает и, как говорится в Евангелии, словом Своим делает нас чистыми. Когда мы слышим Его слово, и сердце загорается, и вдруг чистота проливается, свет и радость, и новизна жизни проникает в душу, в сердце, в ум, в самое тело, живое и животворное слово Христово нас очищает.

Очищает нас и покаяние наше, сознание того, что нам нет места на этом пиру, потому что мы по своим грехам уже не свои для Бога, а только присвоены Им. И Господь нам дает очищение другое: сознай это, пойми, что ты нищий, пойми свое сиротство, пойми, что голодно тебе без Него, покайся, попроси прощения — и Он простирает руку и говорит: «Прощаются тебе грехи твои».

И пусть никто не думает, что грехи его слишком велики, Христос сказал: кому много прощается, тот много любит… И Священное Писание нам говорит, что любовь покрывает все грехи,— подлинная любовь, не жадная, не себялюбивая, а та любовь, которая себя отдает радостью и лаской. И принимает нас Господь, облекает в чистоту, и допускает к причащению Святых Даров.

Сейчас на литургии мы все молитвой или самым делом приобщились этому пиру. Но теперь нам надо из этого храма выйти и куда-то идти. Куда пойдем мы? Куда пошли апостолы Христовы после Тайной вечери? За исключением одного, все пошли со Христом в Гефсиманский сад. Иуда вышел раньше, и было темно там, куда он пошел. Две дороги перед каждым из нас: за Христом, в страшную тьму Гефсиманского сада, где Христос принял в Свое сердце, взял на Свои плечи всю отверженность мира, все отчуждение мира от Бога, всю скорбь, рождающуюся от этого, вырастающую из вражды, из ненависти, из отчужденности людей друг от друга. Апостолы пошли в место темное, потому что там было борение против зла, был кровавый пот, были слезы Христовы, был ужас перед надвигающейся смертью. Но Иуда ушел в другую тьму. Там никакой заботы ни о ком не было, никто его не трогал, он был свой в этой тьме, но остался в ней один, потому что те люди, которые ходят в этой тьме, друг другу не братья,— каждый закован в свое одиночество.

Из тьмы Гефсиманского сада возносилась священническая, жертвенная молитва Христа — не о тех только, которые с Ним пошли, но и о тех, которые в той густой, разъединяющей, слепящей, убийственной тьме готовили Ему смерть… Перед нами эти два пути. Вернее, нет: один только путь перед нами — путь Христов, путь апостольский, путь в Гефсиманию, путь в мир со словом и жизнью, достойными того праздника веры, который мы пережили.

Пойдем же все в этот мир снова с любовью, с теплом, со светом, с готовностью жизнь свою положить, чтобы всякий человек ожил, чтобы радость вернулась тем, кто ее потерял и чтобы эта радость была райская, небесная, Христова.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Для меня большая радость — молиться с вами в вашем храме. Много раз — недостаточно, однако — мы вместе молились, и всегда это было для меня духовной радостью. Да благословит вас Господь за эти молитвы!

Каждый воскресный день — это малая Пасха. Каждый раз, когда мы под воскресенье или на воскресную литургию собираемся в храм, мы празднуем Пасху Христову. Самое слово «воскресенье» означает жизнь и торжество и победу Господню над злом, над грехом, над ненавистью, над смертью: поэтому с такой радостью из недели в неделю мы живем этим священным, победным днем Воскресения Господня.

Но для нас не всегда так ясно, как то было для апостолов, что этот день может значить в нашей жизни. Посмотрите, что нам в сегодняшнем Евангелии говорится. Умер Господь на кресте; ученики в страхе рассеялись — побежденные, в ужасе. Рано утром несколько женщин пришли помазать тело Иисуса Христа во гробе, совершить над Ним те погребальные действия, которые они не смогли совершить в субботу, когда по еврейскому закону запрещалось что-либо делать. И вот, придя ко гробу, закрытому тяжелым камнем, который они не надеялись отвалить, они видят гроб открытым и пустым. И они спешат к ученикам с вестью, исполненной страха и тоски: не только убили Господа, но украли Его тело. Даже погребсти Его нельзя с той любовью, лаской, с какой им хотелось это сделать…

И два ученика спешат ко гробу: два совершенно различных человека. Бежит Иоанн, юноша, которого по-человечески особенно как-то любил Господь. Спешит, как юноша, который вдруг услышит, что случилось горе с тем, кого он так горячо любил; и спешит другой ученик, Петр.

Вспомните, что произошло в ту ночь, когда предали Христа. Во время умовения ног апостол Петр, слыша от Спасителя, что Он будет предан, что все Его оставят, сказал Ему: Если и все Тебя оставят, я готов принять смерть с Тобой… И Христос печально ему ответил: На смерть ли ты пойдешь со Мной? Раньте чем петух два раза пропоет, ты три раза от Меня отречешься.., И не поверил Петр. Все-таки понадеялся на свою крепость, на свою силу, и пошел со Христом в Гефсиманский сад. Трех учеников взял с Собой Спаситель Христос, чтобы Его поддержали в этом ужасе предсмертного томления, — и уснули ученики. И Петр уснул от тоски и холода и растерянности. Три раза подходил Христос, три раза просил Он человеческого участия — и не нашел: спали ученики.

И когда Христос был предан, рассеялись все. Двое последовали за Ним и вошли к Каиафе, но не как ученики Спасителя, а потому что Иоанн был знаком с домом, и его пустили, а он попросил, чтобы пустили Петра. Когда Христа били, истязали, допрашивали, Петр стоял во дворе и грелся у огня. Ему задали вопрос, не ученик ли он Христов, и он ответил:Нет, не знаю я этого Человека… И пропел петух; Петр взглянул в сторону окна, и его взор встретился со взглядом Христа…

А дальше — осуждение Спасителя, крестная смерть. Что же мог переживать Петр после того, как умер Господь, как не отчаяние? Ведь мы все знаем, что нас охватывает, когда умрет близкий нам человек, с которым мы враждовали или которого мы просто «не долюбили», оставили умереть одного, без помощи, без поддержки, одиноко. Петр стоял перед тем же: умер Христос, поздно просить прощения, нет надежды, что Он скажет, как столько раз говорил грешникам: Прощаются тебе, отпускаются тебе грехи… И вдруг — весть о том, что нет тела Христова во гробе. Может быть, украли, а может быть — Он правду говорил, что в третий день воскреснет? И тогда есть надежда на прощение, на встречу, на то, что ужас предательства будет смыт и снят. Вот почему так он спешит ко гробу, вот почему может у дверей гроба остановиться Иоанн в благоговейном трепете, но не может остановиться Петр, не удостоверившись, что жив Господь, и что, значит, жива надежда для него. И Христос — воскрес. Воскрес Он для Петра и простил, воскрес Он для Иоанна, воскрес для всех тех, которые в эту страшную ночь спали, бежали, прятались, впали в отчаяние, были побеждены, рассеяны, как овцы, у которых пропал пастырь.

Вот радость ранних учеников. Когда воскрес Христос, к ним вернулась не только надежда, не только временная жизнь,— вечная жизнь им открылась как победа, как радость, как торжество. Ненависть была побеждена любовью, смерть была смертью же побеждена. С этой именно вестью ученики пошли во весь мир, не боясь ни истязаний, ни мук, ни креста, ни темниц, ни одиночества. Малое стадо среди волков, они пошли, безоружные, ни с чем, кроме одной вести: о любви, кроме одного чувства в сердце: любви к Богу и к людям, которых они готовы были полюбить вплоть до собственной смерти.

Вот завет, который нам оставлен. Воскрес Христос; и нам говорит, как ученикам Своим сказал в день воскресения: Как Меня посылает Отец, так и Я вас посылаю… Дай нам Господь так пережить Воскресение Христово, чтобы в нас победоносно, ликующе торжествовала жизнь, чтобы и мы могли пройти через всю нашу жизнь со светом, с теплом, с любовью, чтобы ни один человек около нас не остался во тьме, без утешения, без радости. Тогда мы пронесем свет Воскресения Христова, и люди вокруг нас сами воспоют: Воскресение Христово видевше… — как мы только что пели.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Какая радость бывает встретиться! Отец Леонид говорил о том, как нам встречать Христа. Если бы только мы могли, если бы только мы умели так встречать Господа, как простой, сердечной, человеческой любовью мы умеем встречать друг друга, когда в сердце светло и тепло! Вот так, как сегодня, по вашей ласке, милости вашей, Божией и Богородичной любви, мы встречаемся. Давайте же так ждать и встречать Спасителя, являющегося нам плотью в Рождестве.

Скажу еще: обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что все Евангелие — сплошная встреча? Ведь весь рассказ евангельский говорит нам не о каком-то учении, которое преподносится всем равно, безразлично, безлично. Каждое евангельское слово сказано кому-то, каждое событие евангельское — это встреча Христа с какой-то человеческой нуждой, со

скорбью, с радостью, с горем, с болезнью, с грехом. Это всегда встреча лицом к лицу. И какая могла бы быть в нас постоянная радость, торжествующая, победоносная радость, если бы мы так воспринимали Евангелие, если бы, читая его, мы просто себе представляли образы. Вот толпа — такая, как мы теперь; иногда большая, как сегодня, иногда совсем маленькая, когда собирались только-только первые ученики. В этой толпе я — затерся где-то и слышу, как Христос говорит. Не обязательно со мной лично, но Он говорит с кем-то: не просто «вещает», не просто говорит кому угодно и никому. Он говорит женщине, у которой сын умер: Не плачь! Юноше, который спрашивает, как найти жизнь вечную: Оставь все ,только иди за Мной! Больным, слепым, грешникам: Прощаются тебе грехи… и так далее.

Вот если бы нам помнить каждый раз, как мы слышим Евангельские слова, что они не где-то звучат для других, а говорятся мне или при мне — кому-то, кому они нужны. Может быть, в этой толпе один человек услышит то или другое слово Христово, которое сегодня было прочитано; может быть — многие. А мы все должны с трепетом стоять и думать: Христос говорит — и в чью-то душу входит жизнь… кто-то спасается… у кого-то горе утихает… у кого-то слезы текут… у кого-то вдруг разломилось каменное сердце… у кого-то вдруг надежда блеснула, вера разгорелась…

Какая радость — от встречи, от того, что Христос посреди нас. Ибо Воскресение Христово, которое мы с такой радостью поем (и не только в пасхальную ночь, но из недели в неделю в воскресный день), это же событие, которое не просто когда-то произошло, — это событие, которое нам современно. Потому что, правда, умер Христос на кресте в определенный год, в определенный день и час, и воскрес Он в третий день после этого; но воскресший Христос жив, Он среди нас. И Воскресение Христово, которое когда-то воссияло из гроба, сейчас сияет среди нас то ярко, а то тихим светом, о котором мы поем на вечерне: Свете тихий святыя славы Небесного Отца… Христос то является нам во славе, а то пребывает среди нас такой тихий, незаметный…

Вот в свете Евангелия и думайте о каждой человеческой встрече именно как о встрече; не просто о том, что люди столкнулись да разошлись, прошли мимо — и не заметили, кто мимо прошел. Так в евангельской притче о милосердном самарянине проходили бесчувственный левит и безответственный священник. А мы должны, как самарянин, остановить свой взор на каждом, никого не пропустить незамеченным, и когда слушаем — слышать, а не просто воспринимать звуки слов. Если бы только мы умели встречаться! По-сербски слово «встреча» значит «радость», а встречу они называют «сретением» — тем словом, которым мы называем праздник, когда Божия Матерь принесла Спасителя в храм и была встречена — пророческим приветствием и Живым Богом. Встреча всегда могла бы быть радостью, если бы только мы умели встречаться.

Мы с вами — встретились. Сколько лет тому назад впервые я имел счастье молиться здесь, и вы меня встретили, как брата, как своего, не как чужого человека. И с тех пор мы ведь никогда не разлучались. Да, я уезжал за границу, но уезжал-то с вами в сердце, а вы оставались и, видно, тоже не забывали, потому что иначе мы никогда не встретились бы вновь с такой радостью.

А основная встреча евангельская — о ней все-таки хочу сказать — это встреча со Христом, с Богом, явившимся нам во Христе. Каково это явление? О Боге мы думаем в контексте славы, величия, как на иконах пишут Вседержителя. О таком Боге можно думать и молиться Ему в трепете; но Бог захотел нам явиться так, как ни один человек не мог себе Его вообразить, или представить, или даже подумать. Потому что Бога беспомощного, Бога смиренного, Бога уязвимого, побежденного, битого, мучимого, Бога как будто убитого никто себе не мог представить. Этот Бог нам явился. Он нам показал, что нет такой бездны, которая для Него слишком глубока, нет такой обездоленности, которая превосходит Его способность все отдать, всего Себя, до конца, чтобы поделиться с нами тем, что Он Сам есть: Жизнь вечная, вечная Радость, Сияние и Свет, Истина и Торжество. Этого Бога можно познать, только когда обездоленность, горе, несчастье, одиночество, сиротство вдруг нас охватят и будут держать в своих тисках.

Нам, оказавшимся за границей в двадцатые годы, Он открылся именно так. Мы оказались без Родины, отделенные от всего, что мы любили, от самых любимых и родных, чужими на чужой стороне, лишними и нежеланными; ничего не оставалось, кроме убожества. И вдруг мы обнаружили, что у нас есть Бог, Которого нам нечего стыдиться и Который нас не стыдится. Не великий Бог иконный, а тот смиренный Господь, Который стал человеком — хрупким, презренным, родившимся в маленьком городке небольшой страны, оккупированной врагами, порабощенной,— Раб бездольный. И мы обнаружили, что Он с нами может пойти в самую бездну нашего горя. Он все изведал, до самого края нашей обездоленности, Он гораздо дальше пошел, чем край, предел нашей обездоленности. Вдруг оказалось, что Он такой простой, такой родной, такой свой. Тогда стали понятны слова апостола: вы Богу уже не чужие, а свои… Не потому что мы такие великие, а потому что Бог смирился, ибо Он нас так любит.

И думалось: да, в горе; а что во грехе? что если вдруг падение? Неужели тогда Бога не найти? И прозвучали снова слова апостола Павла: Там, где изобилует грех, преизобилует благодать… В самой глубине падения мы нашли Христа — спасающего, утешающего, призывающего жить, говорящего: Разве ты не видишь — Я верую в тебя так, что Сам стал человеком, подобным тебе , чтобы ты мог поверить в Мою веру в человека, в Мою любовь.

В любовь мы могли верить; но иногда так трудно поверить, что вам верят и в вас верят. Любить можно и с какой-то долей, скажем, презрения, свысока. А верить в человека можно только с благоговением. И воплощением Своим Христос нам говорит: В каждого из вас, кто здесь, в каждого из вас, кого здесь нет, кто Мне будто чужд, кто Меня не познал, кто даже образ Божий как будто потерял — в каждого Я верю так, что готов всю Свою жизнь истощить и отдать, чтобы он поверил в Божию веру в человека.

Вот на чем мы стоим; вот о чем нам говорит воплощение Господне. Да, Он стал человеком, чтобы мы могли поверить в себя и поверить в брата. А если так, то мы все можем встретиться лицом к лицу; нам не надо отворачиваться от одного, для того чтобы вглядеться в другого. Каждому поверил Господь Свою жизнь и смерть. Это — встреча. Да, это встреча, из которой можно извлечь спасение, жизнь, радость. Давайте ждать Христа как того, кто единственный поверил в каждого из нас — не потому что не знал, кто мы, а именно — зная о нас всё, до самого глубокого нашего падения, не только на деле, но и в чувстве, в мысли, в поползновении. Христос как бы говорит: смотри, Я воспринимаю плоть человеческую, делаюсь человеком, чтобы ты знал и верил: Я верую в тебя, человек; становись по образу и подобию, к которому ты призван: Человеком, как Я…

Встретим Христа с этой верой, с ликованием, хотя бы с надеждой, что даже у самого обездоленного есть кто-то, кто в него верит без конца, без границ, вплоть до крестной смерти.

А друг друга станем встречать, как нас учит апостол Павел: Принимайте друг друга, как вас принял Христос, — не ожидая, чтобы сосед, ближний стал лучше, более похож на нас, более нам близкий, а какой он есть; ибо если любовью охватить человека, как пожаром, и он переменится, и он растает, и он станет человеком.

Дай нам Господь такую веру в человека пронести через всю жизнь, через весь мир, верующий и неверующий, чтобы каждый человек знал: когда сам он потеряет веру в себя, в него верит не только Небесный Бог, но и всякий человек, который назвал себя христианином.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Хочу поздравить вас с днем «Нечаянной Радости». Сколько у нас могло бы быть нечаянных, нежданных для нас радостей, если бы мы сердцем совсем открытым воспринимали все, что нам дается в жизни. Беда в том, что мы обедняем свою радость, считая ее естественной, а горе — помрачением того, что должно быть в жизни. Мы ожидаем радости, мы требуем радости, и когда она нам не дается, мы делаемся душевно тусклыми, печальными, темнеем.

А вместе с тем, сколько радостей в это же самое время проходит совершенно незамеченными. Мы все считаем свое тело своей собственностью, своим достоянием; оно должно нам служить верой и правдой, должно быть безболезненно. А люди, много и долго болевшие, вдруг выздоровев после многолетних страданий, чувствуют, что тело — такое дивное. Как бывает удивительно для человека, который годами еле мог двигаться — что он ходит, еле стоял — что он может стоять, еле мог дышать — что он свободно дышит, и так далее. Чтобы жизнь наша была богата радостью именно нечаемой нами, такой радостью, о которой мы и не думаем, мы в первую очередь должны научиться никакую радость не считать естественной, полагающейся, долгом Божиим по отношению к нам, должны уметь дивиться каждой радости, которая приходит. Ведь каждая радость — это знак ласки Божией или человеческой ласки и любви. Если бы только мы задумались над тем, сколько труда, заботы Божией и человеческой за тем куском хлеба, который мы едим — как мы этот хлеб держали бы в руке, дивясь, что этот хлеб, по слову одного нашего русского молодого богослова, — это Божия любовь, ставшая для нас пищей. И так — воздух, так — тело, так — ум, сердце, все.

И вот мне хочется сказать вам об одной особенной, действительно нечаянной радости, которая случилась в нашем лондонском патриаршем приходе именно теперь, вблизи от праздника «Нечаянной Радости». В какой-то день после богослужения ко мне подошел в волнении церковный сторож и сказал: «Владыко, Иверскую украли!..» Небольшую Иверскую икону Божией Матери XVII века украли во время службы. Что делать? Я ему сказал молчать и молиться о том, чтобы она вернулась. Я ее заменил другой иконой, — через две недели пропала и та во время службы. Сторож доложил мне. Я молился во время литургии: что нам делать? И в конце службы я вышел к народу и сказал: «Вот что случилось,— два раза подряд какой-то человек во время богослужения украл иконы. Мы можем отнестись к этому двояко: или видеть в этом кощунство и молить Бога, чтобы Он наказал преступника; или задуматься над тем, что может человека побудить совершить такое дело. Что у такого человека делается в душе, если он приходит в церковь, где люди молятся, где все открыты, уязвимы, беззащитны, и вот — уносит образ. Как страшно за него, и как больно за него, и как жалко его!». И мы поставили: молиться о нем. Молиться просто о человеке, о котором мы ничего не знали, кроме того, что он украл дорогие нам иконы. Не драгоценные, а дорогие, потому что все иконы в нашем храме кем-нибудь даны от убожества своего. И еще о том молиться мы постановили, чтобы эти иконы принесли благословение и тому, кто их взял, и тому, кому они достанутся. Так мы молились в течение около полугода.

В какой-то вечер ко мне постучался человек и говорит: «Владыко, исповедоваться хочу». Не знаю почему, но я ему сказал: «Нет, я не буду слушать твоей исповеди; ты мне скажи: что ты сделал и почему ты пришел?» Он ответил: «Хорошо; я украл ваши иконы и надеялся получить от вас разрешение…» Я сказал: «Так ты его не получишь. Скажи: ты еще у кого-нибудь крал, много крал?» — «Да». — «Так ты вернись домой, собери все, что ты украл, и иди из дома в дом, звони и говори людям, твоим друзьям (потому что крал-то он у друзей своих; он не такой вор, чтобы красть с опасностью), пойди к каждому из твоих друзей, кто тебе доверился и был обманут тобой, и скажи: » Я тебя обманул; теперь я тебе принес краденое, — прости!..» И я прибавил: «Будь готов, что тебя могут не простить, что тебя могут выгнать вон, вызвать на суд,— будь к этому готов и скажи с радостью “да”». Он пошел, сказав: «Часов до одиннадцати придется ходить». Но в одиннадцать он не пришел. Я его ждал и до полуночи, и дальше, и болела душа: значит, испугался, значит, этот порыв у него умер перед страхом, перед стыдом,— ложным стыдом, потому что перед Богом стыда-то не было, а перед людьми испугался. Я молился, как умел. А на следующее утро, уже в двенадцатом часу, он снова постучался в дверь. «Что же ты вчера не пришел?» — «Слишком много кражи было, весь вечер ходил, все утро ходил; теперь возьмите и ваши две иконы». Тогда я его взял исповедоваться. Молились; я ему дал разрешительную молитву. Это было именно сразу после праздника «Нечаянной радости»; а в следующее воскресенье я говорил в приходе проповедь о том, что Божия Матерь сделала, как Она сумела превратить преступление в новую радость, в нечаянную радость, в нежданную, негаданную радость. Ведь подумайте: Она действительно с ним пошла, Она действительно возбудила в его сердце покаяние, Она действительно его привела обратно, к Сыну Своему и Богу, как раз перед Рождеством Христовым, тем днем, когда Христос стал человеком, чтобы спасти погибших.

Вот вам пример. Пример богатый, потому что он говорит не только о том, как человек может каяться, но и о том, как мы можем надеяться против всякой надежды, любить там, где так и напрашивается гнев, раздражение, обида,— любить “безумно”. Потому что все Евангелие, в сущности, «безумие» по суду человеческому. Так по-человечески не живут, так живут только по-Божьи.

Какую радость Господь нам дал! Этой радостью хочу с вами поделиться. Этот Миша, который крал иконы, теперь прислужник в приходе, наш, вернее, не наш — Божий. И это сделала Матерь Божия. Вот какие бывают действительно нечаянные радости. И таких радостей могло бы быть много, если вместо того, чтобы быть подозрительными, мстительными, злыми, мы готовы были бы потерпеть убыток, а любовь не потерять.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Не знаю, приведут ли Господь и Божия Матерь еще встретиться в течение нашей жизни, потому что жизнь сложна, и пути Господни очень таинственны. Поэтому мне хотелось бы второй раз обратиться к вам со словом и сказать нечто, что у меня глубоко легко на душу, за многие годы, по отношению к Божией Матери.

Меня всегда поражает, с какой смелостью мы обращаемся к Ней за милостью, за заступлением, за спасением. Наша молитва говорит ярко, сильно о том безграничном доверии, которое у нас есть к Ней. Но ведь каждая наша молитва к Божией Матери могла бы выразиться так: «Мать, я — своими грехами, неправдой своей жизни, отдаленностью своей от Бога ответственен за крестную смерть Сына Твоего, и за страшные часы Гефсиманского сада, за все поругание и за все страдание Его. Мать, если Ты простишь и Заступницей станешь моей — никто меня не осудит, никто меня не отвергнет… «

Не так ли? Ведь каждый раз, когда мы отступаем от Бога, может быть, даже не столько колебанием нашего сердца, сколько поступками нашей жизни, мы соединяемся с теми, кому воплощение Христово было чуждо, кому Бог был не нужен, кому надо было Его из жизни убрать, чтобы можно было жить по человеческой воле.

А человеческая воля — это нелюбовь. Потому и распяли Христа, что заповедь Его была о такой любви, от которой людям страшно делается. Ведь любить, как Христос любил, это значит — любить другого больше, чем он сам умеет себя любить; верить в него, когда он уже потерял веру в себя, веру в человека, веру в любовь. Это значит любить так, чтобы быть готовым свою жизнь положить, чтобы другой жил — и не только земной, а вечной жизнью. Любить по-Христову, это значит войти в самую глубь жизни, войти в самые ее трущобы, самую ее трагическую, страшную глубину, и там встретить тех, к кому никто не подойдет, кроме Бога — потому что они отвержены людьми. В конечном итоге, любить — это значит себя так забыть, будто мы для себя самих умерли, будто нет уже нас, а существует только тот, только те, которых мы любим любовью Господней.

Такая любовь очень страшная: в нас все восстает против этой любви. Хочется жить, то есть утверждать себя, брать, получать, обеспечить, защитить; а какой образ нам дает Господь, Бог наш Небесный во Христе? Он дает нам образ Бога, Который так нас полюбил, что согласился стать одним из нас: уязвимым, беззащитным, побежденным, презренным, битым, оскорбленным, убитым, в конце концов — отверженным. Неужели такая любовь не может нас вдохновить? Так любить — да, страшно; а вместе с тем только в такой любви и можно жизнь найти.

И вот, Божия Матерь сумела так возлюбить Своего Сына. Она Его любила как мать, и Она Ему поклонялась как Богу. И никогда Она не стояла препятствием на Его крестном пути. Нигде в Евангелии вы не найдете места, где Божия Матерь Его останавливает, подобно Петру, говоря: Не позволь, чтобы с Тобой это (то есть крест и смерть) случилось… Петру Христос ответил: Отойди от Меня, ты Мне противник и враг, ты думаешь о человеческом, а не о Божием… Божия Матерь, Дева Богородица никогда не стояла препятствием на этом пути. Она дала Ему пройти весь крестный путь, и у подножия креста не выронила ни одного слова, не произнесла вслух ни одной молитвы, которая шла бы вразрез с волей Отчей и с волей Сына. Стояла, ни словом не защитила Своего Сына от мучителей, ни словом не остановила хулителей и насмешников, ни словом не обратилась к Отцу; не взывала: «Пошли же, Господи, помощь Твою, да рассеются Твои враги!..» Нет, Она в полном единстве, соединенная до конца с волей и любовью Своего Сына, Его отдавала на смерть, чтобы жили другие.

А другие — это кто? Это мы, люди. Из столетия в столетие жили люди, потому что поверил в нас Господь и полюбил нас. И эта крестная смерть Христа,

и это, поистине, умирание Божией Матери у Креста Господня — ведь это совершилось ради каждого из нас. Каждый из нас перед иконой Божией Матери может сказать: «Да, Матерь, Ты отдала Своего Сына на смерть, не зная меня, или, поскольку знала, зная, каков я, как я буду неверен Ему, — но Ты отдала Его, чтобы я мог поверить в Божию любовь и мог спастись Крестом Господним…»

Вот почему мы так молимся перед Ней, вот почему мы действительно говорим «Спаси!», а не только «Помолись…» Если Она скажет: «Я простила, Сын Мой и Бог Мой. Я простила Твою смерть, и простила, что Мое сердце прошло оружие» — тогда Сын скажет: «Если Ты простила, то суда нет над этими людьми» …

Дай нам Бог всегда помнить, как, какой ценой Матерь Божия получила власть простирать над нами Свой покров, получила власть прощать и раскрывать нам двери Царства Небесного.

Аминь.

---

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Раньше чем сказать вам несколько слов о сегодняшнем празднике, хочу передать вам привет, любовь, молитвы русских и нерусских людей, принадлежащих к Русской Православной Церкви за границей, в Западной Европе. Молитвы их всегда с вами; любовь их к родной Церкви, к родной земле, к родному народу не гаснет, и передается она из поколения в поколение в скорби сердца и с горением сердечным. Примите этот привет от тех, которые почти полстолетия не прикоснулись к священной русской земле и не молились в родных храмах, но которые перед престолом Божиим неразлучно соединены с теми, кто одной веры и одной крови с ними.

Хочу сказать вам несколько слов о сегодняшнем празднике. Господь в Своем Евангелии, как повествует евангелист Иоанн, говорит: Когда Сын Человеческий будет вознесен от земли, Он всех привлечет к Себе… И эти слова относятся к двум событиям в жизни Спасителя, Сына Божия, ставшего сыном человеческим, братом нашим по плоти, как об этом говорит сам евангелист и как повторяют и отцы Церкви.

Христос был вознесен от земли на невысокий крест страданий. Он так возлюбил мир, каждого человека, каждую потерянную душу, что захотел нас ради принять страсти и смерть. И сердца многих обратились к Нему, когда люди увидели, что Бог способен на такую любовь к человеку, что Он не стыдится стать одним из нас. Он облекается в нашу плоть. Гаснет Его слава, принимает Он образ раба угнетенного и умирает, потому что Он так любит человека и так в него верит. Многие сердца обратились тогда к Нему, многие были тогда к Нему привлечены. Для апостолов это был решительный перелом их жизни, для сотника, который стоял у креста, это было откровение о Боге,— а по их свидетельству родился весь христианский мир. Да, смертью Он привлек многих к Себе.

Но Он включил в эти Свои спасительные страсти не только тех, которые тогда сумели отозваться на Божественную любовь и на веру Божию в человека. Распинаемый, Он молился: Отче, прости им, они не знают, что творят… И в этой молитве Он собрал в Свое сердце тех, которые Его пригвождали ко кресту, тех, которые Его предали, тех, которые Его неправедно судили, тех, которые Его били на судилище Пилата, тех, которые на Него клеветали,— всех Он включил в эту Свою любовь. И когда Господь вознес эту молитву — неужели не услышал Отец? Христос Своей кровью, Своим страданием, Своей смертью заслужил право прощать, и Он простил. И нет такого человека, который так или иначе не под защитой этой молитвы Господней: Прости им, Отче, они не знают, что творят… Не знаем мы, христиане, что творим, когда живем недостойно Евангелия; не знают гонящие Церковь, что творят, когда восстают на Живого Бога и на Христа Его. Но всех объемлет молитва Христа: Прости им, Отче, не знают, что творят… В этом отношении не только некоторых Он привлек к Себе, — Он как бы узлом любви связал всех и всех вознес молитвой к престолу Господню. Тайна спасения глубока; мы не знаем, чтo в последний час решит Господь о каждом из нас и о тех, в спасении которых мы так легко сомневаемся…

Но Господь еще и иначе влечет нас с Собой, ввысь. В этот день Вознесения Он, человеческой, хотя и прославленной, воскресшей плотью Своей вознесся на Небо; и с Ним человечество наше вступило в таинственные глубины Всесвятой Божественной Троицы. Святой Иоанн Златоустый в одной из своих проповедей говорит: если ты хочешь измерить величие человеческое, не взирай на престолы царей, не оглядывайся туда, где живут мощные, властные мира сего; вознеси взор свой к Престолу Божию, и там увидишь сидящего одесную славы Отчей Сына Человеческого… Он нам явил нашу истинную природу, наше подлинное призвание, то место, куда мы призваны, — одесную Бога и Отца.

Но путь этот нелегок, хотя сила — не от нас, а от Самого Бога. Не своей силой взойдем мы на Небо, не своей силой обретем мы спасение. Когда апостол Петр спрашивал Христа: Кто же может спастись? — Его ответ был: Человеку это невозможно, но Богу возможно все… Немощь наша не помешает нам подняться до престола Господня, пасть у ног Спасителя, испросить милость себе. Апостол Павел приводит слова Христа к нему: Сила Божия в немощи совершается… Не в той, столь нам обычной немощи, когда мы ленивы, бессильны, когда мы не пользуемся той крепостью, которая Господу принадлежит и которую Он нам так щедро дает. Но другой: немощи гибкой, послушной души, немощи, которая заполняет человека, когда сила Божия через него и в нем действует. Как хрупкий, слабый парус наполняется ветром и влечет за собой корабль, так и немощь человеческая может быть преисполнена дуновением, дыханием Святого Духа и повлечь нас к победе, к тому берегу, где вечная жизнь.

В немощи — да, сила Божия совершается; но для этого надо отдаться в руки Божии; для этого надо отозваться сначала на то вознесение Господне на крест, которое нам открывает любовь Господню к нам и свидетельствует, как Господь верит в человека: Он готов стать одним из нас и умереть в уверенности, в победоносной надежде, что Его смерть отзовется в каждом сердце, превратит каждую жизнь из земной в небесную и каждого из нас в члена — живого, трепетного, хрупкого, и однако непобедимого — Тела Христова.

Одно нас может остановить. Вспомните рассказ Евангелия от Иоанна о том, как Христос говорил на пути в Иерусалим Своим ученикам, что Ему надлежит умереть на кресте и воскреснуть. Тогда двое из них, забыв, не заметив, пройдя мимо страшной вести о грядущих страданиях Христа, подошли к Нему, помня только о Его победе, и стали Его просить, чтобы, когда Он воцарится, им было дано сесть по правую и по левую руку Его. Тогда Господь строго их предупредил, тогда Он им сказал: Можете ли вы креститься тем крещением, которым Я буду креститься?.. (что в переводе с греческого языка означает: готовы ли вы погрузиться в то, во что Я буду погружен, в ужас, в который Я должен уйти с головой?), готовы ли вы пить чашу, которую Я буду пить?.. Иначе сказать: «Раньше чем вы сядете в Моей славе, готовы ли вы по дружбе со Мной, по любви ко Мне разделить Мою земную участь?..» И они ответили: «Да…» Они опомнились тогда, поняв, что просили покоя себе — кровью Христовой. Христос им напомнил, что если они с Ним едины, то они с Ним должны пролить кровь, пройти муку, принять крест, последовать за Ним, куда бы Он ни пошел: не только во славу, — но и на плаху, в страшную Гефсиманскую ночь, на избиение у первосвященника и у правителя Пилата.

И так и нам говорится, словами отцов: Пролей кровь и примешь дух… Это кажется иногда страшными словами; но если вспомнить победу Господню над крестом, победу над смертью, победу над злом, победу над ненавистью, вознесение во славе, если вспомнить несметное число и мужчин, и женщин и детей, которые так поверили Богу, что они прошли Христовым путем — и мы можем устремиться по этому пути, с верой не в нашу силу, а именно в нашу немощь, зная, что потому мы непобедимы, потому Церковь НЕОДОЛИМА, что мы немощны, но что с нами Бог и что сила Божия в немощи совершается. Да будет так во веки веков!

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Праздник сегодня, и праздник не только Божественный, но и человеческий, потому что не только Бог сияет во всей славе Своей, но на Престоле Господнем, на Божием Престоле восседает Господь наш, Иисус Христос, облеченный человеческой плотью; и взирая к Господу нашему и Богу, мы видим человека во всей славе вечного нашего призвания. Это слово смелое, и принадлежит оно святому Иоанну Златоустому. Если мы хотим знать, какова слава и честь человека,— говорит он,— не станем взирать на палаты царские или обращаться к сильным мира сего; поднимем глаза к Престолу Божию и одесную славы Его увидим Человека Иисуса Христа. Слава человека сегодня явлена нам так, как мы не могли бы даже о ней помыслить. И это нас обязывает, потому что то, что Христос нам предлагает, есть и заповедь, и призвание наше.

Священное Писание нам говорит, что мы должны стать Телом Христовым все вместе; живым, трепетным телом человеческим, исполненным, пронизанным Божественным присутствием. В том же Писании апостол Павел призывает нас быть храмами Святого Духа. Храм — это место вселения, но нам дано быть больше, чем каменным храмом. Дух Святой, сходящий на нас в день Пятидесятницы, подаваемый нам в таинстве святого миропомазания, не только в нас обитает, словно мы вещественный храм,— Он нас пронизывает, Он приобщает нас к Божественной природе. Он есть Дух истины; он нас учит всякой истине и правде о Боге. Но Он тоже — Дух сыновства, и Он нас учит в Небесном нашем Боге узнавать Отца. Он нас учит, обращаясь к Живому Богу, перед Которым мы можем только преклониться и поклониться, в простоте сердца, потому что по человечеству мы — братья Христовы, называть Его «Авва» — Отец: потому только можем мы говорить «Отче наш».

Вот величие нашего человеческого призвания. Как много нам дано от Бога. Но, скажете, призвание — это призыв, это может быть заповедью, но как нам ее осуществить? где найти такие силы, чтобы стать по образу Христа сыном Божиим, дочерью Живого Бога?.. Человеку это невозможно, но Бог нам дает Свою благодать без меры, дает нам ее потоком. Мы сами принимаем ее только мерой и небольшой мерой потому, что не раскрываемся ее действию; сердце наше узко, и поэтому вмещается в нем мало любви, мало жизни Божией; но это зависит от нас. От нас зависит — учиться так любить, чтобы стать подобными Христу любовью. И тогда благодать Всесвятого Духа, всесозидающего, преображающего Духа нас преобразит и созиждет подлинно по образу Христа, Сына Божия, ставшего сыном человеческим.

Нам столько дано в Церкви!.. Когда слушаешь церковные молитвы, иногда, когда сердце вдруг станет необычайно чутким, поражаешься тому, сколько у нас есть. Вот выходит священник и говорит: Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога и Отца, и причастие Святого Духа да будет со всеми вами. Это не пустой звук, потому что это слова, которые Дух Божий повелел нам говорить, благословение, которое Дух Божий повелел нам давать народу Божию. Значит,— с нами Его благодать, и сила, и любовь, и вера Его в нас, и надежда Его неиссякаемая, бесконечная на нас; значит, любовь Отца с нами — Отца, Который так возлюбил мир, что Он Своего Сына отдал на смерть, чтобы мы могли, во-первых, поверить в любовь, а во-вторых, этой любовью спастись. И вселение, причастие Святого Духа — с нами.

Казалось бы — облеченные такой благодатью, поддерживаемые такой любовью, водимые таким Духом, мы могли бы не бояться ничего. Так жили апостолы, так жили тысячи христиан, которые не боялись ничего, ничего на земле, только суда Божия. И сколько других дивных слов — и о благодати, и о любви, и о силе, и о милости… Поэтому не станем унывать, когда жизнь нас теснит, не станем унывать, когда кажется, что по-человечески нет сил устоять.

С нами Бог — и никтоже на ны; с нами Бог, Он в нашей среде; даже больше — Он в наших сердцах, и даже больше, чем в сердцах,— Он в самой плоти нашей через причащение Святых Тайн. Он нас приобщает Себе и телом, и духом, и душой. Церковь — общество, Тело неодолимое; крепость его измеряется крепостью Божией, надежда этого Тела — на Живого Бога, Который и через смерть побеждает смерть, проходит ее вратами, вступает в ад и его побеждает, восстает из мертвых, возносится во славе.

Дай нам Господь эту веру, эту уверенность, эту радость победную сохранить в наших сердцах, как бы ни было темно в жизни, потому что с нами Бог и никтоже на ны, с нами Бог, и победа Им и в Нем уже одержана; с нами Бог — и мы с Ним, там, где Он восседает во славе одесную Бога и Отца.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Каждую неделю, в течение всего года, из века в век Православная Церковь возвещает Воскресение Христово. Каждую неделю мы вновь переживаем радость о том, что воскрес Господь. И эта радость настолько глубока, что сама она свидетельствует: мы ликуем не только о том, что воскрес Господь, но и о том, что Его Воскресение для нас самих — начало новой, обновленной жизни. В «Слове» Иоанна Златоустого, читаемом в ночь Воскресения Христова, говорится: Воскресе Христос, и мертвый ни един во гробе… И эту весть мы продолжаем проносить из столетия в столетие. Однако, правда ли это? Разве мы не видим, что смерть косит вокруг нас, разве не стоят гробы и в христианских церквах? Как же мы можем говорить, что «мертвый ни един во гробе», что Христос смертью смерть победил?

Мы можем так говорить, потому что смерть имеет два совершенно различных оттенка, и гробы действительно опустошены. До пришествия Христова каждый человек, умирая, праведен он был или нет, бывал отлучен от радости встречи с Богом. В ветхозаветном представлении грех наших прародителей Адама и Евы отлучил весь человеческий род от сияния, от радости и славы Божией. Всякий, кто умирал, сходил в бездну ужаса разлуки со своим Богом и, следственно, разлучения со своими ближними. И смерть была двоякая; не только смерть земная, когда душа, разлучившись от тела, вспорхнет, и взлетит к Богу и поклонится у престола Господа, Который утешит ее от скорби земной. Была и вторая смерть, вторая разлука. Пока человек жил на земле, он мог какой-то гранью своей души прикасаться хоть края ризы Господней, но после смерти разлука была окончательная, страшная. И из тысячелетия в тысячелетие люди ожидали Спасителя, Того, Кто соединит Небо и землю, Бога и тварь. Но пока не пришел Господь, Спаситель наш Иисус Христос, разлука эта была темная и страшная.

Но вот пришел Господь, и умер Он на кресте смертью человека, приобщился Он к ужасу предсмертного томления и одиночества. Вспомните Гефсиманский сад: Если можно, Отче, пусть пройдет эта чаша мимо… Приобщился Он к ужасу этой разлуки, когда с креста возопил Богу: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?.. И сошел в ад, сошел в ад!..

И ад широко разверзся в радости и в надежде, что теперь побежден и пленен непобедимый на земле его Противник, Враг. Ад отверзся, как говорит тот же Иоанн Златоустый, раскрылся, чтобы принять плоть — и приразился Божеству. Ад открылся, чтобы пленить воплощенного Сына Божия, ставшего человеком,— и перед ним предстал, в него вошел Живой Бог, все Собой заполняющий, вступающий в ад и уничтожающий его до конца: ад — уже не древний ужасный ад разлуки, потому что и в нем — Живой Бог.

Пророк Давид видением своим таинственным говорил: Куда мне бежать от Твоего лица? На небе престол Твой; сойду ли в преисподнюю — и там Ты… Для нас это кажется простым, потому что для нас уже нет этого ада бесконечного, безнадежного отсутствия Божия. Но для ветхозаветного человека это было недоуменное слово: как же может Бог быть там, где место разлучения? Давид предвидел, пророчески провозгласил это сошествие Господне и прекращение этой конечной разлуки.

Теперь для нас смерть стала иной, теперь смерть стала успением. Телом человек засыпает для тревоги земли, покой сходит на его плоть. Лежит она теперь, как бы во образ Христа лежащего во гробе в ту таинственную, благословенную субботу, когда почил Господь от дел Своих, от дел спасения человека, от дел страдания, и креста, и распятия. Всякий, кто теперь умирает, усыпает во Христе, засыпает плотью до дня, когда и плоть его восстанет при последней трубе, в день воскресения мертвых. Блаженны отныне умирающие о Господе, — говорил в своем видении Иоанн.

Вот почему не страшна христианину смерть; вот почему человек, который много значил для меня, мог мне говорить: «Ожидай смерть твою так, как юноша ожидает невесту свою». С таким же трепетом, с таким же ликованием души можем мы смерти сказать: «Приди, отверзи мне врата вечной жизни, чтобы успокоилась многомятежная плоть, и вспорхнула и взлетела душа в вечные обители Божий». Вот почему правдиво и истинно можем мы говорить, что Христос Своей смертью победил смерть, можем говорить, что мертвый ни един во гробе: гроб перестал быть тюрьмой, местом окончательного страшного плена; он стал местом, где тело ожидает воскресения, пока душа вырастает в свою меру к вечной жизни.

А смерть, разлука смертная осталась все-таки в какой-то мере еще на земле. Она побеждена там, где было ее царство, но сам человек продолжает, отлучая другого от тайны любви, на земле увековечивать эту разлуку. Посмотрите на наше человеческое общество; не смотрите далеко от себя: взгляните на семью, на самых близких, на друзей, на приход, на Церковь. Разве мы можем сказать, что мы так объединены любовью, что нет на земле смерти, нет этой разлуки, отлучения от Бога, взаимного отлучения? Увы, победил Бог везде, но в сердце человеческом должен победить сам человек.

А смерть и любовь неразлучны между собой; и потому так страшно бывает нам любить. Любить слегка, любить безответственно, любить так, что завяжутся отношения и развяжутся, когда станет больно и трудно и страшно — мы все умеем. Но любить так, как нас полюбил Господь,— нет, мы не умеем. Апостол Павел нам говорит: Принимайте друг друга, любите друг друга, как Господь вас полюбил… Знаете ли, как нас полюбил Господь? Он так нас полюбил, что Сам стал человеком. Он так нас полюбил, что не захотел остаться чужим для нас, и сделался одним из нас, человеком среди людей,— и не на время, а на веки вечные, навсегда,— со всей тяжестью, со всем ужасом этого приобщения. Слава Господня потухла в Воплощении, никто Его не узнавал, победа Его казалась поражением. Он стал Тем, о Ком Священное Писание говорит: Он Муж, изведавший страдания. Он навсегда с нами соединился. Умеем ли мы так друг с другом соединяться? Умеем ли мы любить так, чтобы сказать: навсегда,— и в горе и в радости, и в ужасе и в ликовании, что бы ни было, что бы ни случилось — я останусь с тобой навсегда?.. Если бы так было, какая была бы дивная наша земля, какая дивная была бы наша Церковь, какой был бы приход, какая была бы семья, какие были бы друзья!.. Но наши встречи подобны встрече в море корабля с другим: встретились и разошлись. Не хватило глубины, не хватило верности, не хватило готовности сделать то, что Христос сделал: сойти в ад, в ад страдания того, кого мы любим, в ад его соблазна, в ад его горя, в ад его погибели. Мы стоим на берегу, призываем другого: «Спасись, приплыви — я протяну тебе руку!..» Но сами не сходим в этот ад, и так страшно нам говорить о любви, так трудно любить — потому что любить надо только так, как нас возлюбил Господь. Смерть и любовь переплелись, потому что полюбить — это значит так себя забыть, чтобы даже не существовать, не вспомнить о себе; другой тебе так дорог, что мысль о себе мешает; хочется сказать себе самому то, что Христос сказал Петру, когда тот встал поперек Его пути к Голгофе: Отойди от Меня, сатана, ты думаешь о земном, а не о небесном… Умеем ли мы так себя забыть, умеем ли так полюбить, умеем ли так умереть?

А вместе с этим, пока этого с нами не случается, мы касаемся только края ризы Господней, мы только с края приобщаемся свету, сиянию, лучезарному свету и сиянию Воскресения Господня. Жить воскресением можно, только пройдя смерть и по ту сторону смерти, но не земной смерти, не вещественной, не телесной; а той смерти, которая называется любовью, когда человек о себе забудет и так полюбит, что он жизнь и душу свою положит за други своя. Моисей был назван другом Божиим в Священном Писании, и чтo он говорит: Господи, если Ты не простишь народу Твоему грехов его, зачеркни мое имя из Книги Жизни, не хочу жить, если другие уходят в смерть… Апостол Павел говорил, что предпочел бы, если можно, быть отлученным от Христа, скорее чем видеть погибель народа Израильского… Безумные слова,— безумные тем, что когда человек вкусит такой любви, он по ту сторону смерти; но по-человечески это все, что мы можем сказать: да, лучше мне погибнуть, чем одному человеку быть отлученным… Вот какую меру нам показывают Крест и Воскресение, которые неразлучны друг от друга.

Итак, из недели в неделю, когда вы будете слышать весть о том, что воскрес Христос, вспоминайте: мы призваны все уже на земле быть воскресшими людьми; но для этого надо так полюбить, чтобы пройти врата смертные, сойти крестом в ад, любовью приобщиться страданию ближнего, забыть себя — и вдруг обнаружить: я жив — жив Божественной жизнью Христа!

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Из столетия в столетие Церковь находит все новые и новые слова, чтобы петь славу Пречистой Девы Богородицы, — и все равно слов не находит: какие бы они ни были ласковые, восторженные, теплые, наши слова никогда не сравняются с тем, что была Божия Матерь, что Она есть для нас. Мы молимся Ей с таким доверием! Так нам ясно, несомненно, что Она отзовется на нашу молитву; так ясно нам, что радуется Она о каждой радости человеческой, радуется о спасении нашем, радуется о всем самом простом, самом земном. Но мы мало думаем о том, какой ценой эта радость Ей досталась.

Уметь радоваться с радующимися, уметь радоваться о том, что добро, что нечто хорошее пришло в жизнь человека, не всегда легко. А для Матери Божией — это подвиг, который мы недостаточно измеряем. Ведь подумайте: каждый раз, когда мы говорим Деве Богородице: «Пречистая Богородица, спаси! Пречистая Дева, защити! Матерь Божия, заступись за нас!» — что это значит? Кто мы по отношению к Ней? Разве мы не те, ради которых Ее Сын умер на кресте? Разве не потому умер Он страшной смертью, пережив до этого ужас Гефсиманского сада и страстных дней, что мы — грешные, что каждый из нас потерял Бога, потерял доступ к Нему, потерял доступ к своему брату, к своему ближнему, к самому родному? Для того сделался Сын Божий Сыном человеческим, чтобы закрыть эту пропасть, которую грех создает между человеком и Богом, чтобы закрыть бездну, которая отделяет человека от человека… В одном житии рассказывается, как праведной жизни священник, в ужасе от того, что он видел вокруг себя, как-то в молитве воззвал: «Господи, когда же Ты накажешь этих людей?». И Христос перед ним стал и сказал: «Молчи! Так — не молись! Если только один-единственный человек был бы грешен, лишен Бога, отчужден от людей, погибал, Я был бы готов вновь стать человеком и тысячи раз перестрадать то, что Я перестрадал однажды на земле».

Вот любовь Божия; и вот любовь Божией Матери. Каждый раз, как мы Ей говорим: «Матерь, защити нас от того осуждения, которого мы заслуживаем»— потому что мы ведь изменники Богу, мы изменники друг другу — это то же самое как сказать: «Мать, я виновен в ужасной смерти Твоего Сына… Если Ты простишь, если Ты заступишься — никто не может меня осудить и отвергнуть. Прости, заступись, защити; тогда, я знаю, суд меня не застигнет, а милость Божия меня покроет, спасет и унесет из мира зла в мир Божьего Царства».

Но как велика, как изумительна любовь Божией Матери, как мы ее изведали из столетия в столетие, чтобы быть в состоянии говорить такие слова! Ведь подумайте — многие из вас матери, отцы, сестры: кто из нас нашел бы в себе силу заступиться за убийцу сына, брата, мужа, близкого человека, сказав: «Я прощаю — не судите его, дайте ему идти в мир»? А именно это делает Божия Матерь. Заглянем в наши сердца: кто из нас может хоть сколько-то приблизиться к такому великодушию, к такой любви?

И вот мы поем в акафисте: «Радуйся!.. Радуйся, Благодатная!.. Радуйся, всем радостям Ты еси радость… Радуйся, Дево, радуйся…» Да, радуйся. Радуйся о том, что люди, которые вокруг Тебя это поют, спасены ужасом Гефсимании, страстной седмицы, спасены крестом Твоего Сына. Радуйся, что так нас возлюбил Бог, радуйся, что так нас возлюбил Твой Сын, Божия Матерь; радуйся и о том, что не напрасна была Божия любовь и не напрасна оказалась крестная смерть Твоего Сына. Мы поняли любовь, мы приняли любовь; мы плачем, мы молимся, мы надеемся, мы верим, мы ждем спасения…

Вот что значит наша молитва Божией Матери. И каждый раз, когда тихим светом сияет слава Богородицы, мы должны помнить, что эта слава блеснула, как огонь в горниле испытания. Вспомните явления славы Христа Спасителя: тогда только бывала явлена эта слава на земле, когда говорится о кресте или переживается крест. Первый раз — свидетельство Иоанна Крестителя: Вот Агнец Божий, Который подъемлет на Себя, берет на Себя грех мира… — и голос Божий: Это Сын Мой возлюбленный, Его послушайте…Гора Преображения: в каком сиянии является Господь Своим ученикам в тот момент, когда Моисей и Илия говорят с Ним о грядущем Его распятии и смерти…

Так и с Божией Матерью. Ее слава сияет из мрака ужаса, Ее слава родилась у подножия креста; и когда мы молимся Ей, с каким чувством благоговения и благодарности должны мы к Ней обращаться! Она нас так возлюбила, что может за нас молиться, сказав Сыну: «Чадо! Он виновен в Твоей смерти, но Я, Мать Твоя, простила уже давно,— а теперь говорю Тебе;

Прости! Разве не молился Ты на кресте: Прости им, Отче, они не знают, что творят…? Вот чего мы ожидаем от Божией Матери.

Поэтому, когда вы будете вновь и вновь молиться Ей дома, петь акафист в церкви, слышать молитвы, хвалебное пение Ей в храме — вспомните, что это значит. Она простирает над каждым из нас Свой покров и говорит: «Не бойся! Да, ты виновен, ты виновна в том, что погиб Мой Сын, но Я за тебя заступлюсь, и милость Божия будет с тобой!..»

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

«Встреча» на сербском языке значит «радость»; и вот такова наша встреча. Для меня глубочайшая радость служить с Владыкой Леонидом и быть в вашей среде. Пусть у Престола Божия, который так высоко стоит, что до него не доходят ни человеческая распря, ни тьма, ни перегородки, ни границы, мы всегда стоим в сознании, что мы едины и что придет время, когда мы будем ликовать вместе о том, что вновь встретились и что встреча эта — поистине вечная радость.

И вот я хочу вам рассказать про одну женщину, которая по человеческому рассуждению только погибла, а для верующего сердца и для тех, которые понимают, одержала победу вечной жизни для себя и для других. Женщину эту звали Наталья; ей не было тогда тридцати лет. Шла война. В предместье одного городка укрылась женщина с двумя детьми: Зоя, маленький Андрей и маленькая Татьяна. Ее искали; она была лишняя на земле. Она спряталась в пустой хижине и ждала времени, когда ей избежать смерти и спасти своих детей. Вечером кто-то постучался в дверь. Она открыла со страхом и встретилась лицом к лицу с незнакомой ей дотоле Натальей. «Тебя зовут Зоя?» — спросила Наталья. — «Да». — «Тебя ищут, тебе надо уйти, кто-то тебя предал…» Зоя посмотрела на Наталью (они были одного возраста) и говорит: «Куда же мне идти? Эти маленькие далеко не пройдут, нас узнают». И тогда из соседки Наталья выросла в меру того, что Евангелие называет ближним; она сказала: «Тебя, Зоя, искать никто не будет; я вместо тебя здесь останусь». — «Но тебя расстреляют!» — сказала Зоя. — «Это все равно, у меня-то детей нет…» И Зоя ушла, и осталась Наталья.

Нельзя себе представить того, что происходило в эту ночь; чувств человеческих, предсмертного боренья нельзя выдумать. Но можно заглянуть в Евангелие и поставить себе вопрос, что происходило в Наталье, когда она, по образу Христа Спасителя, свою душу клала за другого человека, свою жизнь отдавала, чтобы кто-то другой спасся.

Помните Гефсиманский сад: была ночь, темная, холодная ночь. Христос был один в этой ночи. Шла на Него ненужная как будто смерть; не Его смерть; Он умирал нашей смертью — не своей: в Нем ничего не было, что заслуживало смерти или могло бы понудить Его умереть. Он был без греха; не было в Нем неправды; темный мир в Нем ничего не имел своего; Он ждал нашей смерти, чтобы нас вырвать из вечной смерти. О, мы продолжаем умирать на земле, но это уже не та смерть! До Христа умереть значило, что даже небольшая связь веры, связь крика душевного, связь тоски с Богом — и та прервалась; до Христа и праведный и грешный уходил от лица Божия. Вот этой смерти больше нет, с тех пор как умер и воскрес Христос, с тех пор как Он этим страшным криком: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил? — с нами разделил всю глубину богооставленности человека, его одиночество, с тех пор, как Он сошел во ад, подобному всякому умирающему человеку, отдался в плен, и разорвал этот ад, внеся в область конечной смерти вечную жизнь…

Умирал, ждал смерти Христос — ради других. И Наталья, в сгущающейся тьме, ожидала, чтобы к ней пришла смерть; не ее смерть — Зоина смерть. Христос боролся с предсмертным ужасом: Боже, да минет Мя чаша сия… Разве вы думаете, что не плакалась перед Богом тридцатилетняя девочка Наталья? Христос искал человеческой помощи — взора, прикосновения руки; три раза ходил Он к трем ученикам, которых Он избрал, которым Он сказал: Побдите со Мной, — и три раза они спали. Никто Ему не протянул руки, никто не сказал Ему слова, никто не взглянул на Него человеческим взором. Наталья тоже — как хотела бы, верно, чтобы кто-нибудь ей сказал: «Не бойся, Наташа! За смертью придет вечная жизнь; не бойся, Наташа, — я с тобой!» Но тьма молчала — и никто ей этого не сказал.

В такую ночь крепчайший из учеников, Петр, пошел за Христом, когда Его увлекали на суд неправедный. Вместе с Иоанном они дошли до дома архиереева; их впустили не как учеников Христовых. Евангелие говорит очень страшное слово: их впустили, потому что Иоанн был там знакoм. Их впустили как своих, а Христа, их Учителя и Бога, влекли туда, чтобы осудить на смерть, оплевать, избить, унизить, оклеветать и предать на распятие. Они вошли; им ничто не грозило, и однако, стоило молодой служанке, нескольким мужчинам, греющимся у огня, сказать: «Мы тебя узнаем, ты тоже был в саду Гефсиманском: ты галилеянин, тебя можно узнать по твоему говору» — чтобы Петр трижды отрекся от Христа: Не знаю этого Человека! Я не с Ним, я — с вами… Он не сказал «я с вами», но разве можно сказать «я не с Ним» — и не прибиться к другому берегу? Петр вышел,— страшно ему было… И Христос обернулся; через открытое окно того места, где Его судили, и били, и оплевывали, Он взглянул на Петра, и Петр заплакал горько. Но Петр вышел, он был на свободе, он уже не там, где дышит смерть… Наталья могла бы открыть дверь, выйти на улицу; и в тот момент, когда бы эта дверь открылась и она из нее вышла, она снова была бы Наталья, а не Зоя; над ней бы не тяготела больше смерть… Но она не вышла. Хрупкая девочка, она оказалась крепче Петра.

Вспомните еще: в предсмертном ужасе, в тюрьме находился крепчайший человек, больший из всех, которые были рождены на земле — Иоанн Креститель, друг Христов. Он ждал смерти; и вдруг перед лицом смерти заколебалась самая крепкая душа, которая когда-либо жила на земле. Он послал двух своих учеников спросить Иисуса: Ты ли тот, которого мы ждали, или нам ожидать другого? Вопрос как будто простой, но вот что он значит: «Если Ты — тот, которого мы ожидали как Спасителя мира, тогда стоило мне погубить всю мою молодость в пустыне, выйти и быть ненавидимым всеми и чужим для всех, и теперь ждать своей смерти (как он сам говорил: Мне надо на убыль идти, чтобы Христос вырос в полную меру). Но если это не тот, если этот Иисус, которого он крестил во Иордане, на самом деле не Спаситель,— тогда все облекается в безумие, в кошмар бессмысленности; тогда юные годы действительно погублены, тогда зачем ему было быть чужим среди людей, отверженником и одиноким; зачем ему теперь умирать, обманутым мечтой и Богом… Иисус ему не дал никакого ответа. Пророку Он дал пророческий ответ: Идите к Иоанну и расскажите, что вы видите: слепые видят, хромые ходят, нищие благовествуют, — блажен тот, кто не соблазнится о Мне”.. И умер Иоанн.

Верно, Наталья тоже, в этой сгущающейся тьме, в этом пронизывающем холоде, перед лицом грядущей ее смерти думала: «А что если все это напрасно? Что если я умру, а Зою возьмут и детей убьют?» И никто ей не ответил ничего. «Только верь, Наташа,— говорила ее душа,— только верь и умри». И утром она умерла…

И если бы все кончалось этим, это был бы только рассказ о том, как большая русская душа сумела полюбить и вырасти в меру своего Учителя-Христа. Но этим не кончилось все. Зою я знаю, она старая женщина, Андрей — мой однолетка, Таня моложе. И как-то, рассказывая мне про Наталью, один из них мне сказал: «Вы знаете, — она не напрасно умерла; вот уже много лет как мы живем только той мыслью, что она умерла нашей смертью,— а мы должны прожить ее жизнь, прожить так, как прожила бы она на земле: в меру полноты роста Христова». Помните слова апостола: Не я живу, но живет во мне Христос! Вот здесь образ. Она как будто на земле умерла; но памятью, духом, силой, вдохновением она живет теперь утроенной жизнью, в трех людях, которые стараются прожить так, чтобы ее смерть были живым семенем, упавшим в землю, а не погибелью того, на что надеялся Господь.

И вот, когда будет вокруг вас темно, когда будет страшно, когда будет казаться, что нет сил, когда будет казаться, что хрупкость наша человеческая, церковная, христианская такова, что не устоять ей — вспоминайте Наталью. Она своей хрупкостью победила силы ада, победила немощь человеческую, выросла в меру Христа и дала новую (верю — вечную) жизнь не только трем людям, но, может быть, и вам, если мое слово запало в вашу душу; и мне — потому что я не мог без слез слушать этот рассказ; и многим, многим другим. А теперь предстоит она, хрупкая девочка, молясь перед Богом несокрушимо сильной молитвой. Дай нам Господь это семя жизни принять и взрастить и принести плод.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Всего несколько дней тому назад мы пели в церкви: Благодать Святого Духа нас собра… Разве не ощущаем мы это теперь с такой простотой и силой — потому что благодать Святого Духа нас учит именно радости встречи и радости взаимной любви. И вот это Господь нам дал так мгновенно при нашей теперешней встрече. Еще вчера утром мы не были знакомы; может быть, понаслышке только; а теперь мы все знаем друг друга в лицо. Я легко запоминаю лица; я ваши лица унесу с собой на всю жизнь; а вы вспоминайте и меня.

Расставание всегда бывает грустное; но вместе с этим где-то глубоко — расставания нет. Расстаются окончательно, бесповоротно, безнадежно, только когда сердца хладеют; пока сердце тепло, пока есть живое сердечное воспоминание — расставания настоящего нет, люди друг друга потерять не могут. Ум может помешаться, ослабеть, — сердце не мешается и не слабеет.

И вот, давайте так и расстанемся: благодаря Бога, что мы встретились. Для меня это большая милость; хотелось бы, чтобы и для вас это осталось какой-то радостью. То, что я вам говорил — я говорил из сердца, говорил из какого-то опыта жизни; мы этим поделились, — теперь оно наше общее. Мы разъедемся — но не расстанемся никогда. Будем жить! Слово, которое я говорил, если оно живое, правдивое, пусть падет на ваши сердца, как доброе семя. Пусть образ той Натальи, о которой я сегодня говорил, останется, как вклад в вашу душу; а вы, как добрая земля, приносите плод.

Придет время,— мы все будем стоять перед Божиим престолом, уже после того, как жизнь земная пройдет, после того, как, может быть, и мир, в свое время, придет к концу. И тогда, глядя друг на друга, мы увидим, что не только мы не чужие, — мы ближе, чем на земле были, мы — словно большой невод, соединены друг с другом, как ниточки, узлами. Мои слова, может быть, вырастут в людях лучших, чем я, в богатую жатву. И когда меня будут судить, кто-нибудь из вас сможет сказать: «Не осуди! Смотри: без его слова я бы этого не сделал». И, может быть, если кого из вас Господь уличит — и я смогу сказать: «Не суди, Господи! Тяжела была жизнь». И придет время, когда возрадуются вместе и сеющий и жнущий; и Господь возрадуется о том, что от мгновенной, такой короткой встречи может вырасти такая теплая, сердечная, плодотворная и вечная любовь.

Поэтому не бойтесь разлуки: пока сердца наши будут живы, пока мы не изменим друг другу сердцем — мы не расстанемся никогда. А когда будем молиться у престола Божия, мы будем там, где нет никакой разлуки, никакого расстояния, где живые и мертвые вместе, потому что у Бога все живы, где те, кто расстался десятилетия назад, оказываются рядом. Какая это дивная вещь для верующего — это знать и жить этим!

Спасибо вам за ласковый, добрый прием. И пусть благословение Господне — не мое, а собственное Божие благословение, которое нам, священникам, поручено давать, почиет на вас, оградит вас, защитит, взрастит все доброе, рассеет все дурное, и всякую слезу утрет, и радость умножит, и любовь преумножит, — чтобы когда-нибудь встреча была только радостью.

Аминь

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Поздравляю всех с праздником Рождества Божией Матери; поздравляю вас и от себя, и от ваших — наших — братьев, находящихся в Западной Европе, откуда я вчера прибыл.

Хочу вам сказать несколько слов о величии этого праздника. Когда человек озирается, оглядывается на себя в том мире, в котором мы живем, таком безгранично просторном, которому, казалось бы, нет пределов, он чувствует себя иногда бесконечно малым и страшно незначительным. И если к этому прибавить окружающую его черствость и холодность, то человеку иногда кажется, что он беспредельно уязвим, бессилен, беспомощен, беззащитен и перед лицом людей, и перед всем простором, устрашающим простором нашего мира.

А вместе с этим, если человек оглянется на себя самого уже не по отношению к тому, что вокруг, а войдет внутрь себя, то он обнаруживает в себе такой простор, такие глубины, что весь тварный мир слишком мал для того, чтобы заполнить его до дна. Человек видит красоту этого мира, — и не насытится этим видением; он узнает бесконечно много о том, как и что Бог сотворил — и знания его до конца не заполняют; ни радость, ни даже человеческое горе не могут до предела заполнить, завершить человека. В нем глубина, превосходящая все тварное; Бог создал человека таким просторным, таким глубоким, таким беспредельным в духовной своей сущности, что, кроме Самого Бога, ничто на свете не может его заполнить, удовлетворить до конца.

Мы это видим с особенной красотой, особенно дивно сегодня в праздник Божией Матери. Она так уверовала в Бога, Она так отдалась Ему — чистым разумом, чистым сердцем, неколеблющейся волей Своей, и чистотою девства и жизни Своей, что Ей было дано произнести имя Божие так совершенно, с таким благоговением, с такой любовью, что Слово стало плотью и что в Ней Бог стал человеком.

И этим нам показано, что не только наша душа, наш дух, внутреннее наше естество таким создано Богом, что оно может вместить в себя тайну встречи с Живым Богом, но что даже тело наше так создано, что оно может — непостижимым образом — соединиться с Живым Богом. Да, по слову апостола Петра мы призваны стать причастниками Божественной природы, по слову Павла апостола наше призвание — быть храмами Святого Духа. Весь Новый Завет нас учит тому, что через крещение и через приобщение Святых Тайн мы — тело, живое, трепетное тело Христово. Как это дивно и как мы должны относиться не только к вечной нашей душе, но к этому телу нашему, которое призвано к воскресению, призвано войти в Царство Божие и прославленным быть, подобно телу Христову.

Святой Симеон Новый Богослов, один из величайших подвижников, записал мысли, которые ему пришли, когда он, причастившись Святых Тайн, вернулся в убогую свою келью, сидит на дощатой кровати. Он пишет: Я взираю на бренное это тело, на немощную эту плоть — и трепещу, потому что причащением Святых Тайн она вся пронизана Божеством, она вся приобщена Христу, она вся преисполнена Духом Святым. Эти бессильные руки стали руками Божиими, это тело стало телом, которым овладел Бог…

Подумайте о том, что нам дано, не только верой нашей, но таинствами Церкви, когда освящаемая вода, в которую мы погружаемся при крещении, делает нас частицей, живым членом Тела Христова, когда, помазуясь святым миром, мы получаем не только видимую печать Святого Духа, но делаемся храмами, в которых Он обитает. Когда освящаются хлеб и вино, приносимые верой нашей, любовью нашей Богу, они делаются непостижимо, таинственно Телом и Кровью Христа. И эта вещественная тварь приобщается Христу и доносит до нас, неспособных духом воспарить к Богу, Божество Христово, спасающее и преображающее нас и в душе и в теле.

И вот, праздник Рождества Божией Матери — это день, когда родилась Та, Которая сумела за нас всех, за весь человеческий род так поверить, так уверовать, так отдаться Богу, что Бог смог стать человеком через Нее и дать нам эти бесчисленные, непостижимые для нас дары. Слава Ее смирению, слава Ее вере, слава Ее любви, слава Богу воплотившемуся и Деве Богородице — достойному сосуду Воплощения Сына Божия, Христа Бога нашего!

Аминь!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Каждый воскресный день это малая Пасха. Не напрасно так называется этот день торжества Христова над злом, над рознью, над ненавистью, над всеми силами разлуки; и каждую субботу, когда мы собираемся в храм, мы стоим, словно на малой заутрени. Мы приходим сюда, как жены мироносицы пришли ко гробу Господню; и слышим ту же самую торжествующую, ликующую весть о том, что не надо искать Господа во гробе — там Его больше нет, и сам гроб, куда Его положили, своей пустотой теперь свидетельствует о том, что воскрес Господь. С этим чувством должны мы приходить в храм, с этим чувством и уходить: с пасхальным чувством победы Божией над всем тем, что разлучает, и с радостью о том, что и мы — соучастники этой победы; не только потому, что нам Господом дано это видеть, это знать, этим жить и этому радоваться, но потому что и в нас действует сила жизни, не временной только, а вечной. Воскрес Господь, и с Ним человеческая природа вознеслась на Небо; и теперь одесную Бога восседает Сын Человеческий. Как это дивно! Эта победа одержана для нас…

Но она действует в нас еще по-иному. Перед лицом порой очень устрашающего мира, в котором мы живем, мы себя чувствуем столь беспомощными, мы так бессильны, так хрупки — а вместе с этим в нас, в наших душах, в наших телах уже совершается силой Божией, силой благодати это чудо нарастающего воскресения, чудо, делающее нас участниками вечной жизни, когда мы станем причастниками Божественной природы. Это зачаточно в нас совершается, дается нам, как начало новой жизни, через тайну крещения. В начале шестой главы своего Послания к римлянам апостол Павел говорит, что мы, верующие, крестились со Христом в смерть и восстаем с Ним в вечную жизнь. «Крестились» — старое слово, которое значит «погрузились»: с головой ушли, без остатка погрузились в смерть, с тем, чтобы вместе с Ним воскреснуть. Что это значит, каким образом можем мы погрузиться в смерть Христову?

Верно, никого почти среди нас нет, кто не потерял бы близкого человека, кто не пережил бы вместе с другими горе утраты. Те, кто пережил горе сам, это знают не только в своей душе, но и в теле своем; а те, которые видели чужое горе, могли наблюдать, что когда умрет близкий человек, родной, дорогой, когда он лежит перед нами уже бездыханный, когда на земле нет ему будущего до воскресения мертвых, он уносит с собой в гроб все то, что поверхностно в жизни, все то, что дешево, все то, что мелко. Человек перед лицом смерти самого близкого, самого родного вдруг вырастает в меру своего настоящего человеческого величия; он делается такой же великий, как смерть, почти такой же великий, как вечность. На какое-то время (а это зависит от того, глубоко ли наше сердце или, увы, мелко) все то, что слишком мелко, чтобы стать рядом со смертью, слишком ничтожно, чтобы быть пережито одновременно с тайной смерти, отходит в сторону: до этого уже нет дела, к этому уже не прикоснешься.

Так пережили смерть Христа апостолы, и не на какое-то мгновение, а навсегда. Перед ними постоянно стоял образ страшной гефсиманской ночи, когда в неописуемом одиночестве, оставленный людьми, Христос стоял перед чуждой Ему смертью,— смертью, которой Он собирался умереть ради нас. Вспоминали они и Страстные дни, и страшную Великую пятницу, когда Христос умирал на кресте, не только оставленный людьми, но как бы оставленный Богом: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?.. Эти слова Христа говорят о более страшном одиночестве, чем то, которое Он пережил даже в неописуемо страшную ночь гефсиманскую. И каждый раз, когда эти образы вставали перед апостолами, они собой отстраняли все, что слишком мелко, слишком ничтожно, и все, что было причиной смерти их Бога, ставшего человеком. Они умерли ко всему земному и дурному смертью Христа, потому что они так Его сумели полюбить, что Его смерть убила для них все, что было причиной Его смерти…

В этом и заключается смысл таинственного для многих слова апостола Павла в его Послании к римлянам, что мы погрузились в смерть Христову. Да, мы обречены на эту смерть, она пронизывает душу и тело наши. Мы мертвость Господа нашего Иисуса Христа носим в теле своем,— говорит тот же апостол. Но не только мертвость, но и жизнь,— однако, жизнь новую, необычайную. Когда Христос предстал перед Своими учениками в воскресный вечер, когда впервые они Его встретили воскресшего, Он не вернул им земную жизнь,— земной жизни они не теряли, телом они были живы, но они умерли в сердце своем. Ведь когда умер Христос, им показалось, что погибла всякая надежда: земля победила небо, человек победил Бога; ненависть поразила любовь; немощь человеческая оказалась сильнее крепости Божией; все погибло, казалось. И они понимали, что жить больше нечем; будучи со Христом, они вкусили, испытали вечную жизнь, а теперь Его больше не было,— оставалось им как-то просуществовать, пока телом не умрут, костьми не лягут. И вот среди них Христос — живой, воскресший; живой плотью Своей, живой человечеством Своим, но живой уже не просто утраченной Им земной жизнью, а жизнью вечной; потому что Христа воскресил Отец (Еф. 1, 20), и воскресил уже в славе жизни непобедимой, за пределом смерти. И Христос даровал Своим ученикам не временную жизнь, а вечную; они ожили верой и надеждой и ликованием, ожили даром Святого Духа и самой реальностью вечной жизни, победившей в них смерть. Потому они не боялись умереть: они уже умерли у Голгофы более страшной смертью, чем телесной смертью умирают, но в ночь Христова воскресения они ожили жизнью, которой никто и ничто не может у них отнять. И они уже были присутствием на земле вечности, победы Христовой.

И когда так думаешь о значении смерти и воскресения Спасителя, когда думаешь о том, чтo случилось с апостолами, то понимаешь, почему вся проповедь апостольского века, этих свидетелей Христа, была проповедью о кресте и о воскресении, причем не врозь, а о том и другом вместе: потому что из гроба воссияла весть Воскресения, потому что смертью была попрана смерть, потому что жизнь вечная восторжествовала над временным, кажущимся поражением Сына Божия.

И вот в крещении нам тоже дано так погрузиться в смерть Христову — но только если мы научимся Его так любить: не краем сердца, не краешком ума, а так, что Его смерть унесет в гроб все тленное на земле, все то, что не Божие. Это не значит «все земное»: Бог сотворил эту землю, Бог сотворил этот мир; и этот мир Он так любит, что Своего Единородного Сына Он отдал, чтобы этот мир постепенно, познав Его, стал бы раем, где Бог обитает среди людей. Поэтому каждый из нас, кто крещен, каждый из нас, думающий о том, что, может быть, призвал его Господь креститься, стать членом Церкви, пусть поставит себе вопрос: так ли я люблю Господа, чтобы без остатка умерло для меня все, все, что несовместимо со Христом, а все, что Христово, включая страдания, Гефсиманию, Крест — стало бы моим? Мы должны все время ставить себе вопрос: люблю ли я Господа?.. Петр предал Христа, но покаялся и по правде мог сказать: хоть трижды я от Тебя отрекся, но я Тебя люблю, Господи, и Ты это знаешь, потому что Ты знаешь глубины сердечные!

Будем испытывать и мы наши сердечные глубины, обновлять в себе обеты крещения, верности так нас возлюбившему Господу, или готовиться к крещению вопросом: так ли я люблю Христа?.. Пусть Господь, сила Которого в немощи совершается, каждого из нас укрепит, совершит, доведет его до полной меры зрелости и крепости, и святости — благодатью Святого Духа!

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Кто такой святитель? Святитель, в первую очередь, это человек, которого Господь призвал благословлять Его именем и освящать все земное силой и благодатью и словом Самого Живого Бога. Это освящение начинается с момента, когда человек сам себя отдает Богу, приносит себя, как жертву живую, с тем чтобы принадлежать Богу безраздельно, до конца. Самый великий образ такого человека мы находим в лице Иоанна Предтечи, о котором Евангелие говорит, повторяя слова пророка Исаии, что он был гласом вопиющим в пустыне,это был уже не человек, произносивший слова Божии,— это был громовой Божий глас, звучащий устами человека. Бог говорил им; Бог так овладел Иоанном, что тот стал только гласом Божиим, только силой Божией, только Божиим делом.

И так случается со всяким человеком, который до конца, безраздельно, без оглядки, подвигом, иногда нас устрашающим, отдаст себя Богу, принесет себя в живую жертву, скажет Богу: Я Твой! Делай со мной все, что Ты только захочешь, только бы во мне, вокруг меня, через меня совершилась на земле Твоя преображающая, освящающая воля!..

Таким был митрополит Петр, память которого мы сейчас празднуем. Отдавая себя Богу безраздельно, он от Него, от Бога нашего, научился любить такой любовью, которая могла преображать жизнь и людей вокруг него. Любовь действительно преображает. Часто нам думается: если бы окружающие нас люди были лучше, как легко было бы их любить!.. Да; но это было бы тогда не творческим и преображающим подвигом любви, это было бы только отзывчивой радостью на чужую святость, на чужую доброту, на душевную красоту других людей. Любовь начинается тогда, когда нам дано видеть людей так, как их видит Господь: одних видеть в их славе и великой духовной красоте, и ликовать о них, и благодарить Бога за это видение; а других видеть в их мраке, помраченных, раненых грехом, изуродованных злом — и этих полюбить сострадательной, жалостливой, ласковой любовью. Каждый раз, когда мы умеем кого-либо так полюбить, мы кладем начало его преображению; нельзя стать лучше без того, чтобы кто-нибудь нас не полюбил и не поверил, что все возможно, что мы не обязательно погибнем в нашем грехе; что мы не обязательно останемся изуродованными злом и страданием; что мы можем ожить и встать во всей красоте и славе, к которой нас призвал Господь.

Святые отцы Церкви нашей умели так любить: умели любить, забывая себя, умели любить, проходя мимо зла и видя только ужас и страдание тех, кто это зло совершает… Святитель Петр умел освятить вокруг себя жизнь, потому что умел любить людей; он умел вглядеться в жизнь и прозреть в ней все то, что способно стать частью Царствия Божия, вглядеться в жизнь и в события и включить их в тайну Божьего домостроительства. Он умел большой любовью человека и бездонной любовью Бога одарить людей вокруг себя; и кроме того, он освящал людей не только своей преображенной любовью, но и тайнами Церкви.

Тайны Церкви: крещение, причащение Святых Тайн, миропомазание, кладущее на нас печать дара Святого Духа, брак, священство, покаяние — все это действия Божии, которые совершаются в среде церковной, среди народа Божия, силой Господа Духа Святого; но это возможно, только если человек имеет в себе и веру, и любовь. Если бы мы понимали, что происходит с тварью, когда совершаются таинства Церкви!

Вот, церковные люди собрались. Один из них, Богом поставленный и освященный, возносит молитвы Церкви к Богу, и Дух Святой сходит на воды крещения, на хлеб и на вино предложения, и они уже — преображенная тварь. Это уже не обыкновенные воды, это уже не просто хлеб и вино. Эти воды полны силы и действия и присутствия Святого Духа; они уже исполнены ангельской силы, они уже могут преображать и претворять нас, людей, в новые существа. Этот хлеб и это вино уже стали Телом и Кровью Христа. Какое дивное чудо! И чудотворным образом, по жалости, которую святитель делит с Богом, по состраданию Божию, которое живет и пламенеет в его душе, по любви к людям, святитель дает; и даром, который он приносит от Живого Бога (благодаря тому, что он тоже сумел полюбить и отдал себя в руки Божий) святитель преображает нас. И тут сказывается любовь Божия, бесконечная любовь, любовь безбрежная, которая охватит и добрых и злых, и всех зовет ко спасению. Как это дивно!

И еще последнее, о чем я хочу упомянуть. Есть присловье на Афоне, на святой горе, что никто не может отречься от мира, если не увидит в глазах, на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. И вот святые, которыми так богата наша Церковь, действительно были присутствием этого животворного, преображающего, радующего душу сияния вечной жизни. Это были люди, которые уже на земле жили вечностью, которые действительно, верой и любовью, стали как бы частицами Тела Христова, ломимого ради спасения мира. Это были люди, которые стали по обетованию Ветхого и Нового Завета местом селения Духа Святого. Они приобщились, по слову апостола Петра, самой Божественной природе; они своим бытием были как бы присутствием тайны Божией среди нас, присутствием вечности. Глядя на них, можно хоть сколько-то предугадать славу человеческую, которая откроется в конце времен, так же как видя пречистое Тело и Кровь, так же как взирая на воды крещения, мы видим тварь уже преображенную; мы видим, что будет с миром, когда Бог будет все во всем.

Разве не дивно, разве не радость, что нам дано иметь такой сонм святых Церкви нашей? Разве не счастье, что мы могли сегодня вечером собраться и ликовать вместе, одним сердцем, одной мыслью, одной торжествующей радостью о том, что наша русская земля принесла Богу такой плод? Святитель Петр — один из нас, мы — плоть от его плоти, кость от костей его. Он наш, родной, и он нам показывает, чтo может с человеком сделать любовь Божия, если человек ей отдастся беззаветно; и чтo эта Божественная любовь, охватившая человека, как пожар, может сделать вокруг себя.

Господь всех нас зовет к тому же: так приобщиться к Его любви, так стать едиными с Ним, так раскрыться действию живоносного Духа, всесозидающего Господа, чтобы через нас и в нас то же самое случалось. Посмотрите, как дивны наши святые! Неужели нам не жалко и себя, и других людей вокруг себя? Неужели мы не забудем себя по любви к Богу и по любви к другим? А если мы только захотим того — Господь пожаром любви и нам дарует гореть так, чтобы мы светили миру и согревали мир вокруг себя. Почитать святого — значит не только о нем ликовать, это значит вдохновиться его примером. Вот вдохновимся сегодня. Посмотрим новыми глазами друг на друга, на тех, кто нам не дорог, на тех, кто нам безразличен, как будто чужд — и подумаем о том, что их любит Господь, и что нам Он поручил друг друга так любить, чтобы среди нас было Царство Божие. Станем же, как говорит апостол, друг друга тяготы носить, и так исполним закон Христов. А если кто сомневается, что хватит сил, вспомните, что Господь ответил апостолу Павлу, который просил о силе: Довольно тебе благодати Моей, — сила Моя в немощи совершается… И Павел продолжает, говоря: И потому буду радоваться только на мою немощь, потому что все мне возможно в укрепляющем меня Господе Иисусе Христе!

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Как беспомощно мы себя чувствуем перед жизнью, перед самой простой человеческой жизнью и ее трагедией и сложностью и перед жизнью нашей с Богом. И как может нас вдохновить и обрадовать и утешить слово апостольское, которое я вчера упоминал, о том, что довольно нам благодати Господней, ибо сила Божия в немощи совершается. Если бы не так, то ни за какое дело нельзя было бы взяться. Все казалось — да и было бы, вероятно — слишком для нас тяжело и трудно.

Приступает священник к Божественной литургии. Как мог бы он дерзнуть говорить такие святые слова, как мог бы он надеяться на какие-то свои силы, чтобы совершилось чудо, и освятились Дары, и хлеб стал Телом Господним, а вино — Кровью Христовой?.. Не своей силой совершает он это, а силой Господней. В начале Божественной литургии, когда все готово к совершению таинства, когда и священники помолились, и народ собрался, когда хлеб и вино приготовлены и, казалось бы, теперь время священнику действовать, дьякон подходит к нему и говорит: Время сотворити Господеви! В греческом тексте это звучит выразительнее; в греческом тексте это ясно значит: «а теперь приспело Самому Богудействовать…»

И действительно — что может человек? Как может он освятить эти дары? Как может он низвести Святого Животворящего Духа в среду верующих? Неужели его словами, его молитвами Дух Святой нас осенит и дары станут Телом и Кровью Господними? Нет; но с нами Бог. Он — посреди нас; каким-то непостижимым чудом через крещение мы делаемся частицей тайны Христовой, каким-то чудом в миропомазании мы делаемся храмом, местом вселения Святого Духа. Как это дивно и непостижимо!..

И вот мы празднуем сегодня память Петра, митрополита Московского. Он сумел так раскрыться благодати Божией, что сила Божия беспрепятственно совершалась в нем. Любовь Божия охватила его душу, и он любил, умел любить не только простой, живой, трогательной человеческой любовью, но той великой, порой страшной нам любовью Господней, которая Живого Бога низвела с небес на землю, ради которой Слово Божие стало человеком, Сын Божий вошел в ряды человеческие. И полюбив Божественной любовью, он смог раздавать нам дары Божественной благодати; но опять же, благодаря тому, что сила Божия в немощи совершается.

Но, скажете: неужели достаточно быть немощным, быть слабым, бессильным, беспомощным, чтобы в нас совершилась сила Божия? Нет — если мы только слабы, если мы только беспомощны, тогда нас жизнь гнет и ломит, тогда грех берет верх и побеждает. Не об этой слабости просто человеческого бессилия говорит апостол. Он говорит о той слабости, которая рождается, когда человек отдает себя, как ребенок, в руки Божий, когда он делается гибким, послушным, когда он дает Богу действовать, не напрягая своих сил в надежде, будто человеческими силами он сможет делать дело Божие, а отдается Богу и дает Богу действовать свободно. Можно пояснить это примерами.

Вот растет ребенок; приходит ему время учиться писать. Мать дает ему в руку карандаш, и ручку детскую берет в свою руку и водит ею. И пока ребенок не знает, чего от него ожидают, только с изумлением чувствует, что его рука свободно движется и так красиво выводит линии — все хорошо; он тогда гибкий, он свободный, он отдался. Но в какой-то момент ребенку кажется, будто он понял, будто он теперь знает, чего от него ожидают, и он своими силенками начинает помогать, дергать карандашом туда-сюда — и уже ничего не выходит. Он приложил свою человеческую малюсенькую силу там, где он должен был отдаться… Так бывает и на море. Парусная лодка идет, — что может быть более хрупким на этой лодке, чем парус? И вместе с этим, потому именно, что он такой хрупкий, гибкий, отдающийся, если его верно направить, в него вольется струя ветра и понесет корабль к цели; а замени этот парус сильной, крепкой доской — ничего не выйдет. Тут то же самое чувствуется: от хрупкости, которая себя свободно отдает, зависит, чтобы сила Божия, словно мощным ветром, дыханием то бурным, то тихим, заполнила Духом Святым этот парус и повела к цели. Вот о какой немощи, о какой слабости говорит апостол. Этого нелегко достигнуть. Просто быть бессильным, просто быть беспомощным — не так уж трудно: жизнь достаточно тяжела, чтобы нас сломить. Но сломлен ты или нет, отдаться в руку Божию не всякий сумеет. Для этого надо учиться изо дня в день; учиться просто прислушиваться к тому, что говорит Господь тебе; прислушиваться так, чтобы как можно лучше понять, и потом как можно проще, как можно более честно это исполнить. И постепенно наша жесткость, наша кажущаяся сила начинает делаться гибкой. Христова Церковь не призвана к тому, чтобы быть мощной и победоносной внешне. Христос сравнивает нас и Свое учение, Свою Церковь с солью, с дрожжами. Что может быть более хрупким? Вот бросили соль — она растаяла, ее больше как будто и нет,— а вместе с этим весь вкус пищи изменился. Бросили дрожжи в тесто,— как будто их не стало; а все тесто сквашено, все переменилось.

Такими призваны быть в жизни и мы. Утверждать себя, быть сильными, защищенными — не наше дело. Наше дело — отдаться в руку Божию с тем, чтобы Он нас сеял, как пшеницу; а вы помните образ, который Христос дает: если не умрет зерно, оно останется одно, если умрет, то принесет богатый плод. Здесь речь идет не о том, чтобы телесно умереть, чтобы быть убитым, уничтоженным, а о таком соединении с той средой, в которую мы брошены, чтобы уже самих себя не помнить, самих себя не утверждать: только быть и приносить плод.

Так умели жить святые: отдавать себя людям и Богу. И Христос нам дал пример, когда говорит, что Свою жизнь Он отдает Сам, никто у Него ее не отнимает. Свободной, вольной волей Он отдал Себя, прошел ужас Гефсиманского сада, через внутреннее борение (потому что умирал-то Он не Своей смертью, а нашей), умер на самом деле на кресте, оставленный людьми и как будто таинственно, промыслительно забытый Богом. Не Он ли воскликнул: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?.. Всего Себя отдал; всего Себя сделал послушным воле Отчей, стал жертвой произвола людей — и победил, потому что любовь, как смерть, крепка: она, только она может сразиться со смертью и победить. И воскресил Его Отец, Который послал Его свидетельствовать: Его слово настолько истинно, настолько важно, что стоит не только жить, но и умереть за него…

И нас Он так же посылает в жизнь: как пшеницу, сеет, как дрожжи, кидает в тесто, как соль, прибавляет туда, где без соли было бы гниение. Неужели мы, после того как нас так возлюбил Господь, откажемся Его полюбить ответной любовью, и Его любовью, царствующей в нас, полюбить и нашего ближнего, всякого ближнего, каждого ближнего — не только тех, которые нам дороги, а тех, которые нуждаются в любви, чтобы воскреснуть? Вот к чему мы призваны: быть теми людьми, которым Бог вместе со Своим Единородным Сыном поручил заботу о других людях, которых послал жизнь свою отдавать. Иногда жить труднее, чем умирать. Нам надо научиться жить — любовью, немощью, но той немощью, которая крепка непобедимой силой Господней, как святые, как Петр Московский, память которого нас сегодня собрала не потому, что он умер, а потому, что он жил и показал нам образ, как можно жить Христовым учеником.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Если бы только мы умели ощутить до самых глубин души, всей живой силой сердца, в какой славе мы теперь предстоим перед Богом, в какой славе совершается служба церковная! В Ветхом Завете говорится, что когда освятил Моисей скинию, исполнилась она, наполнилась до края славой Божией. И каждый раз, когда освящается храм, каждый раз, когда некое малое место на земле отдается Богу в нераздельное владение, слава Божия осеняет это место и пребывает на нем.

Около сорока лет тому назад приезжал в наш маленький, убогий храм в Париже один из великих святителей Русской Церкви, митрополит Литовский и Виленский Елевферий. Священник встречал его словами, что ему стыдно принимать митрополита в таком убожестве (а убожество было велико), и Владыка его остановил: Не говори,— сказал он,— об убожестве храма Божия: место селения Самого Бога шире и глубже небес!..

И вот теперь, предстоя перед Богом здесь, как те, которые предстоят перед Ним в величайшем убожестве или кажущейся славе человеческой, мы находимся там, где пребывает Господь; а где Он — там глубина и высота и ширина бездонного, вечного Его пребывания. И как полна благодати Церковь Божия! Если бы, опять-таки, мы умели сердечным чутьем, чистотой сердец, которая дает нам видеть Бога, осознать: вот сейчас с нами пребывает Господь!.. Среди нас Господь, обещавший, что где двое или трое соберутся в Его имя, Он будет с ними, Он тут; нам незачем искать Его где-то на небесах,— Он тут, среди нас, Живой и действующий, и творящий чудеса.

Недавно пришел ко мне в Лондоне, где я совершаю большую часть своего служения, человек, который до сорока с лишним лет был неверующим, и стал проситься в Православную Церковь. Он англичанин, по всему нам чужой, и я его спросил: что его привлекло к нам, что побудило его принять такое решение? И он ответил, что с того дня, как он вступил в наш храм, он почувствовал, что в нем живет Бог; а затем,— сказал он,— продолжая посещать храм, я вдруг обнаружил, что Бог не только в нем покоится, но что Он действует, претворяя и преображая жизнь и людей…

В таком храме находимся и мы сейчас. Бог Живой, Бог действуяй, о Котором говорится в молитве святой Пятидесятницы,— ОН среди нас, мощно, властно, торжествующе и вместе с этим с каким неописуемым смирением и тишиной! Не напрасно в канун Своего распятия Он говорил Своим ученикам: Я среди вас, как служащий… Да, среди нас, как служащий, незаметный, тихий, утешающий без слов, укрепляющий даром Своей непостижимой силы, радующий сердца — Господь наш Бог. И с Ним здесь всегда, но сегодня, может быть, как-то особенно явственно — Пречистая Дева Богородица, праздник Которой мы совершаем, и святые Адриан и Наталья, и много, много других святых, которые любовью, молитвой осеняют этот храм и народ, молящийся в нем; и ангелы наши хранители, молящиеся о всех нас. Какая слава, какое чудо; какая глубина богатства! Чего же мы страшимся в жизни? С нами Бог, разумейте языцы, и покоряйтеся, ибо с нами Бог! Да, — но Бог тихий, Тот Бог, Который пришел на землю, приняв зрак (т. е. образ) раба для того, чтобы быть слугой всех, для того, чтобы приобщиться всему горю и всему ужасу земли и поднять их на Своих мощных Божественных плечах и на своих хрупких человеческих плечах. Живой Бог…

И вот мы молимся. Молимся о всех, потому что нам дано Богом быть — вместе со Христом, вместе с Матерью Божией, с ангелами нашими хранителями, со святыми — предстателями, печальниками, заступниками горького, холодного, трагического мира. Этот мир не только тогда трагичен, когда в нем совершается зло, когда разражается война, когда льется кровь, когда ужас до глубин пронизывает и души и сердца, и также тело и плоть человеческую. Наш мир трагичен своей оторванностью от Бога; это — основной ужас земли, это — основная трагедия.

А нам дано знать Бога, дано Его любить, даром Пятидесятницы дано быть народом Божиим, плоть от плоти Его воплощенной, дух от Его Духа. Нам дано предстоять перед Богом за весь мир, и храмостроительство наше тоже есть и свидетельство, и предстояние. Предательством человеческим весь мир отдан во власть князя мира сего, и верой человеческой какие-то, порой маленькие, как будто ничтожные части мира изымаются из этой власти и возвращаются Богу. Храм — такое место. На нашей грешной, опороченной, оскверненной кровью и злом, земле, храм — место, которое принадлежит безраздельно Богу. Здесь Он, отвергнутый порой везде, — у Себя дома. Есть образ в книге Откровения Иоанна Богослова, где он говорит, повторяя слова Спасителя: Я стою у двери твоей и стучу… Господь, как странник, ходит по земле, стучась в двери каждого сердца и каждого ума, в двери каждого дома: не откроют ли Ему? И часто дверь остается закрытой, и Он уходит на пути земли; а здесь, в храме, у Него есть дом. Вера людская, вера наших русских предков создала храмы, приют для бездомного нашего Бога. Царь неба и земли захотел быть с нами, бездомный на земле, как мы грехом и изменой делаемся бездомными на небе. Среди нас Господь. Мы здесь Ему даем приют — любовью и верой и лаской, и радостью и молитвой; Ему здесь есть, где главу преклонить. Какое счастье для нас, что нам дано так послужить Богу, Который пришел нам послужить жизнью и смертью, и гефсиманским ужасом, и голгофской богооставленностью!

Поэтому будем ходить сюда из недели в неделю, из года в год. Помните, где вы находитесь, помните, чтo здесь происходит, помните, какое чудо Божия присутствия нам дано, и прислушивайтесь к тем величайшим словам, которые звучат в этом храме. Одного такого слова для тысяч людей было бы достаточно, чтобы ожить. Мы к ним привыкли… Как страшно привыкать к самым большим вещам!

Выходит священник и говорит: Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога и Отца, и причастие Святого Духа да будет со всеми вами… Разве мы не понимаем, чтo это значит? Благодать Христа, и вселение Святого Духа, и всех объемлющая любовь Отчая… Разве это уже не вечная жизнь нам дается? Разве с этого жить нельзя? И творить нельзя? И жизнь ради этого нельзя отдать? Как это дивно и как это велико!.. Будем, поэтому, молиться из недр души, из всех сил души открываться немощью нашей всей победоносной силе Божией, и в нас совершится то, что во святых совершается: загорится любовь, вырастет несокрушимое мужество, родится и смирение; и тогда, послушные воле Божией, прислушиваясь к ней, творя ее радостью, мы будем благословением для земли; люди будут говорить: «С нами Бог, потому что среди нас есть христианин; не оставил землю Свою Господь,— среди нас есть Христов народ».

И порой это так явно бывает. Я закончу примером, чтобы вы почувствовали, что это может значить. Во время войны была взята в концентрационный лагерь в Германию женщина, русская монахиня; после некоторого времени пребывания там пришли в какой-то день звать по списку женщин на смерть. Среди них была молодая девушка; она хотела жить, она билась и плакала. Мать Мария к ней подошла и сказала: «Не плачь, конец всему — не смерть, а жизнь». И так как та еще колебалась душой, она ее обняла и сказала: «Не бойся,— я с тобой пойду». И не призванная никем, она пошла на смерть рядом с ней, вместе, свободной вольной волей,— как Христос Себя отдал на нашу смерть, чтобы мы могли жить Его жизнью. Свидетельницы этого разговора, оставшиеся в живых, рассказывают, как водворилась небывалая тишина, как стало тихо и глубоко; они почувствовали, что Бог среди них, и что Бог хрупкой плотью этой женщины идет на смерть с тем, чтобы не было страшно другим умирать.

Как это дивно! Женщина была простая, такая же хрупкая, как все мы, но она услышала влечение любящего сердца и веры своей. Конечно, не всем нам под силу такой подвиг любви и такая вера. Но взирая на эти примеры, на сонмы святых, на Адриана и Наталью, на тех святых, имена которых мы знаем и любим, станем учиться раньше всего — любить. А когда научимся любить, то и жизнь свою отдадим, потому что тогда никто у нас ее отнять не сможет, мы ее дадим радостью и любовью, чтобы нашей жизнью и смертью другие могли жить, не прозябать,— жить полнотой той жизни, о которой говорит святое, животворное Евангелие Христа.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

За каждой Божественной литургией мы слышим слова Спасителя Христа: Творите сие в Мое воспоминание… И нам думается — и справедливо — что Он нас призвал вновь и вновь собираться на единственную, неповторимую Тайную вечерю, когда Он преломил хлеб, освятил, и дал Своим ученикам, когда Он роздал им, разделил чашу Крови Своей.

Но не только это обозначают слова Спасителевы. Когда Он совершал Тайную вечерю, она не особняком стояла как церковный, религиозный, культовый обряд, она означала собой всю тайну нашего спасения: тайну Воплощения, когда этот хлеб и это вино приобщаются тайне воплощенного Сына Божия, делаются Телом и Кровью Его, тайну распятия Христова, когда это Тело бывает ломимо и Кровь проливаема за спасение всех. И вместе с тем присутствием живого Христа,— любовью, верой, Божеством победившего Христа — раскрывается и тайна Воскресения и тайна вечного неизменного седения Его одесную Бога и Отца, которое в истории, через несколько дней совершится телесно, реально в вознесении Господнем.

И когда мы причащаемся Тайн Господних, мы должны помнить, что путем этого приобщения мы делаемся участниками всей этой бесконечно-глубинной тайны воплощения Сына Божия и всего того, что она значит для нас, верующих, и для истории всего мира; ибо Христос, как несколько раз говорится в Евангелии, пришел не судить мир, а спасти мир.Он пришел душу Свою, жизнь отдать за людей; и это Он делает, веря, что не напрасна будет эта жертва, возлагая на нас живую надежду, что мы откликнемся и что в нас тоже оживет, процветёт, загорится ярким пламенем эта Божественная любовь, которая Сына Божия сделала сыном человеческим.

И вот в жизни святых Адриана и Наталии мы видим осуществление этой тайны приобщенности ко Христу. Они были супругами; они сумели друг друга полюбить такой целостной, такой глубокой и светлой любовью, чтобы стать одно и через это единство между собой во Христе и Духе осуществить уже на земле Царство Божие. В одном из английских городов хранится древняя рукопись евангельская; там есть несколько слов, не находящихся в нашем обычном евангельском тексте; вот что они гласят. Спросили Христа: когда придет Царство Божие? И Он ответил: Царство Божие уже пришло там, где двое — уже не двое, а одно… Своей любовью целомудренной и вместе с этим до конца отдающейся другому святые Адриан и Наталья осуществили, явили Царство Божие и жили им и в нем уже на земле. В этом отношении они были во Христе и Духе; и потому что они были таксовершенно Христовыми, Господь им дал пройти весь и страшный и дивный путь ученичества. Адриан и Наталья возлюбили Христа нераздельным сердцем, такой любовью, которая и их взаимную любовь сделала более глубокой, более чистой, более светлой и совершенной. Они прожили крестной жизнью, если крестом назвать тот подвиг, благодаря которому вымирает в человеке все смертное, все неспособное стать частью вечности; они распяли на кресте чистой и совершенной любви плоть со страстьми и похотьми, и осталась в них любовь — светлая, греющая и освещающая лаской; и Христос их позвал вслед Себе, и они пошли, соединенные любовью и с Богом и друг со другом.

Мы собраны здесь, торжествуя их смерть и ликуя о их победе, ибо не смертью кончился их путь, а вечной жизнью, которая уже была их уделом на земле, потому что сумели они подлинно и истинно любить. Они вошли в вечную жизнь, и мы вспоминаем их не врозь, а вместе, как супружескую пару, потому что они соединены были на земле и любовью земной, и подвигом христианским и вместе царствуют со Христом во веки. Как это дивно! Как дивно думать, что все наши человеческие отношения могут так освятиться, так быть пронизаны Божественной силой, присутствием Святого Духа, что все они делаются частью тайны Христа, частью тайны вечности, и что Бог соединяет вовеки с Собой и в Себе то, что соединено было чистотой и любовью на земле.

Последняя победа за жизнью, не за смертью. Когда-то люди боялись смерти, потому что, безнадежно отдаленные от Бога в смерти, они уходили туда, где Бога нет. Ад, описываемый в Ветхом Завете, именно тем так страшен, что это место, где нет Бога. Но вот пришел на землю Христос, приобщился всей нашей жизни, стал с нами единым, кроме греха, умер нашей смертью, чтобы мы могли жить Его жизнью, сошел в ад, потому что и Он прошел земную смерть и земную богооставленность; и войдя в ад, Он заполнил его до края Божественным Своим присутствием. Смерть, понимаемая как безнадежная, мрачная, отчаянная разлука, для нас, верующих, прошла. Смерть тела мы называем успением, а ранние христиане, которые горели духом, из которых многие лично знали Христа, которые ждали Его возвращения и тосковали от разлуки с Ним, смерть называли рождением жизни вечной.

Нет среди нас никого, кто не потерял бы дорогого ему человека, и так часто нам кажется, что между нами и усопшими легла пропасть. Не чуем мы их присутствия, горюем мы о своем сиротстве, и иногда — даже часто — делаем роковую ошибку, думая о них, о наших отношениях, о нашей любви только в прошлом: это когда-то было… Неправда! Это не только было, это сейчас есть. Бог не есть Бог мертвых, Он — Бог живых, все живы для Него, все живы в Нем. И если между нами и любимыми, дорогими нам людьми лежала какая бы то ни было тень на земле, нам незачем видеть в ней непроходимую стену: это было прошлое; а теперь — они со Христом, теперь они познали и глубину и простор жизни, они многое поняли, что на земле оставалось им непонятно. Теперь мы можем к ним обратиться и сказать: ты ведь понимаешь, что я тебя любил, что я любила тебя, хоть не долюбил, хоть не долюбила. Дай мне прощение, дай мне мир, дай мне уверенную радость о том, что мы неразлучно, навсегда связаны Самим Богом нерасторжимой тайной жизни и любви… И не будем сетовать, будто мы не верим в Бога, будто мы не верим в жизнь, будто мы не верим, что родной, дорогой нам человек может подарить нам вечное прощение и вечную жизнь.

Так мы приходим к Адриану и Наталье. Они жили, они умерли, но теперь они соединились к этому войску неубываемому, к этому сонму вечно растущему святых мучеников и подвижников; и они вместе со Христом на своих хрупких плечах силой Божией несут судьбы мира. Непобедим Господь, непобедима жизнь, непобедима любовь! Будем жить этим, и тогда и мы будем непобедимы вовеки.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Хочу сказать всего несколько слов.

Есть праздники, когда рука не поднимется на работу, потому что сердце переполнено ликованием и радостью; Пасха — такой праздник, Благовещение — такой праздник. А есть другие праздники, когда руки опускаются, когда кровь холодеет, когда делается так тяжело и так страшно, что мысли нет о чем бы то ни было, кроме как о воспоминаемом событии. И таков день усекновения святого Иоанна Предтечи.

Самый великий человек, рожденный на земле, умер от удара меча, погубленный завистью, ненавистью, — был погублен напрасно, как будто. Перед смертью его охватил какой-то ужас; он послал двух своих учеников ко Христу спросить: Ты ли тот, или ожидать нам другого?.. И в этом вопросе целый мир ужаса и надежды. Если Христос на самом деле Тот, Которым Его проповедовал Иоанн, то стоило жить и стоило умирать; но если Христос не тот, то напрасно Иоанн жил жестокой жизнью, и напрасно стоит он теперь перед смертью. И Спаситель Христос ответа ему не дал; Он его отослал к древним пророкам: Скажите Иоанну, что слепые прозревают, что хромые ходят, что нищие благовествуют… Пусть верит он до конца; пусть не соблазняется; пусть верой живет и верой умирает.

Этот подвиг чистой веры делает Иоанна таким несравнимо великим. Именно поэтому ко дню его усекновения Церковь приурочила память всех тех, которые положили свою жизнь за других: на войне ли, или спасая кого — умерли. Не знали и они, не напрасно ли умирают. Знали только одно: что они не могли не отдать своей жизни по любви к своему ближнему; просто отдать; отдать, потому что иначе нельзя.

Таковы все подвижники, которые по учению Христа свою жизнь положили за ближних, за друзей, за чужих. Ведь чужих у Бога нет и у Церкви нет. Поэтому, ублажая сегодня святого Иоанна, будем вспоминать и его, и подвиг всех тех, которые, подобно ему, сумели полюбить, жить и умирать, не зная, чтo будет,— зная только, что так надо. Этот праздник — праздник радости, а не только ужаса, потому что когда видишь такую любовь, знаешь, что Священное Писание не ошиблось, говоря, что любовь, как смерть, крепка. Любовь крепче смерти, потому что Бог есть любовь, и победа, в конце концов, за любовью, за жизнью, за Богом,— то есть за нами, если только мы сумеем так любить, как нас учит Господь. Пусть будет на это благословение Господне на вас, укрепляющее, просвещающее, радующее сердца, вдохновляющее нас жить так, как жили великие подвижники и в первых — самый великий из всех, кто родился от человеческого, естественного рождения — святой Иоанн Предтеча.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Хочу сказать несколько слов о святом Иоанне Предтече и о самом основном, что было в его проповеди. Он назван в церковных книгах «учителем покаяния». В чем же покаяние, что оно такое?

Когда мы поступаем нехорошо, когда говорим не должное, когда темные мысли роятся у нас в голове или сходит на сердце помрачение, мы, если хоть немножко просветимся, начинаем чувствовать угрызения совести. Но угрызения совести это еще не покаяние; можно всю жизнь упрекать себя в дурных поступках и в злом слове, и в темных чувствах и мыслях — и не исправиться. Угрызение совести действительно может из нашей земной жизни сделать сплошной ад, но угрызение совести не открывает нам Царствия Небесного; к нему должно прибавиться нечто другое: то, что составляет самую сердцевину покаяния, а именно — обращение к Богу с надеждой, с уверенностью, что у Бога хватит и любви к нам, чтобы простить, и силы, чтобы нас изменить. Покаяние — это тот поворот жизни, оборот мыслей, перемена сердца, который нас обращает лицом к Богу в радостной и трепетной надежде, в уверенности, что хотя мы не заслуживаем милости Божией, но Господь пришел на землю не судить, а спасти, пришел на землю не к праведным, а к грешным.

Но обратиться лицом к Богу с надеждой, призывать Его на помощь — еще не все, потому что многое в нашей жизни зависит от нас самих. Как часто мы говорим: «Господи, помоги! Господи, дай мне терпение, дай мне целомудрие, дай мне чистоту сердца, дай мне слово правдивое!». А когда представится возможность поступить согласно нашей собственной молитве, по влечению нашего собственного сердца, у нас не хватает мужества, не хватает решимости на деле приступить к тому, о чем мы просим Бога. И тогда наше покаяние, наш взлет души остается бесплодным. Покаяние должно начаться именно с этой надежды на любовь Божию и вместе — подвигом, мужественным подвигом, когда мы себя самих принуждаем жить так, как надо, а не так, как мы жили до сих пор. Без этого и Бог нас не спасет; потому что, как говорит Христос, не всякий говорящий «Господи, Господи», войдет в Царство Божие, а тот, кто принесет плод его. А плоды эти мы знаем: мир, радость, любовь, терпение, кротость, воздержание, смирение — все эти дивные плоды, которые могли бы нашу землю уже теперь превратить в рай, если бы только, как древо плодоносное, мы могли их принести…

Таким образом, покаяние начинается с того, что вдруг в душу нас ударит, заговорит совесть, окликнет нас Бог и скажет: Куда идешь? К смерти? Того ли ты хочешь?.. И когда мы ответим: Нет, Господи,— прости, помилуй, спаси!— и обратимся к Нему, Христос нам говорит: Я тебя прощаю! А ты — из благодарности за такую любовь, не по страху, не ради того, чтобы себя избавить от муки, а потому что в ответ на Мою любовь ты способен на любовь, начни жить иначе…

И что же дальше? Первое, чему мы должны научиться, это принимать всю нашу жизнь: все ее обстоятельства, всех людей, которые в нее вошли — иногда так мучительно — принять, а не отвергнуть. Пока мы не примем нашу жизнь, все без остатка ее содержание, как от руки Божией, мы не сможем освободиться от внутренней тревоги, от внутреннего плена и от внутреннего протеста. Как бы мы ни говорили Господу: Боже, я хочу творить Твою волю! — из глубин наших будет подниматься крик: Но не в этом! Не в том!.. Да, я готов принять ближнего моего,— но не этого ближнего! Я готов принять все, что Ты мне пошлешь — но не то, что Ты на самом деле мне посылаешь… Как часто в минуты какого-то просветления мы говорим: Господи, я теперь все понимаю! Спаси меня, любой ценой меня спаси!.. Если бы в этот момент перед нами вдруг предстал Спаситель или послал ангела Своего или святого, который грозным словом нас окликнул, который требовал бы от нас покаяния и изменения жизни, мы это, может, и приняли бы. Но когда вместо ангела, вместо святого, вместо того, чтобы Самому прийти, Христос посылает нам ближнего нашего, причем такого, кого мы не уважаем, не любим, и который нас испытывает, который ставит нам уже жизненно вопрос: а твое покаяние — на словах или на деле? — мы забываем свои слова, мы забываем свои чувства, мы забываем свое покаяние и говорим: Прочь от меня! Не от тебя мне получать наказание Божие или наставление, не ты мне откроешь новую жизнь… И проходим мимо и того случая, и того человека, которого нам послал Господь, чтобы нас исцелить, чтобы мы смирением вошли в Царство Божие, понесли бы последствия нашей греховности с терпением и готовностью все (как мы сами говорили) принять от руки Божией.

Если мы не примем нашей жизни от Божией руки, если все, что в ней, мы не примем как от Самого Бога, тогда жизнь не будет нам путем к вечности; мы все время будем искать другого пути, тогда как единственный путь — Господь Иисус Христос.

Но этого еще недостаточно. Мы окружены людьми, с которыми отношения наши порой бывают тяжки. Как часто мы ждем, чтобы другой пришел каяться, просил прощения, унизил себя перед нами. Может быть, мы простили бы, если бы почувствовали, что он себя так унизил, что нам легко его простить. Но прощать надо не того, кто заслуживает прощения,— разве мы от Бога можем ожидать прощения заслуженного. Разве, когда мы к Богу идем и говорим: Господи, спаси! Господи, прости! Господи, помилуй! — мы можем прибавить: «потому что я этого заслуживаю!?» Никогда! Мы ожидаем от Бога прощения по чистой, жертвенной, крестной Христовой любви… Этого же и от нас ожидает Господь по отношению к каждому нашему ближнему; не потому надо прощать ближнего, что он заслуживает прощения, а потому, что мы — Христовы, потому, что нам дано именем Самого Живого Бога и распятого Христа — прощать.

Но часто кажется: вот, если бы только можно было забыть обиду, тогда бы я простил, но я забыть не могу,— Господи, дай мне забвение!.. Это не прощение; забыть не значит простить. Простить означает посмотреть на человека, как он есть, в его грехе, в его невыносимости, какой он есть для нас тяжестью в жизни, и сказать: я тебя понесу, как крест; я тебя донесу до Царствия Божия, хочешь ли того или нет. Добрый ты или злой — возьму я тебя на свои плечи и принесу к Господу и скажу: Господи, я этого человека нес всю жизнь, потому что мне было жалко — как бы он не погиб! Теперь Ты его прости, ради моего прощения!.. Как было бы хорошо, если бы мы могли так друг друга тяготы носить, если бы мы могли друг друга нести и поддерживать; не стараться забыть, а наоборот — помнить. Помнить, у кого какая слабость, у кого какой грех, в ком что-то неладно, и не искушать его этим, оберегать его, чтобы он не был подвергнут соблазну в том именно, что может его погубить… Если бы мы так могли относиться друг ко другу! Если бы, когда человек слаб, мы его окружали заботливой, ласковой любовью, сколько людей опомнились, сколько людей стали бы достойны прощения, которое им дано даром…

Вот это путь покаяния: войти в себя, встать перед Богом, увидеть себя осужденным, не заслуживающим ни прощения, ни милости, и вместо того, чтобы, как Каин, бежать от лица Бога, обернуться к Нему и сказать: верую, Господи, в Твою любовь, верую в Крест Сына Твоего,— верую, помоги моему неверию!.. И затем идти путем Христовым, как я теперь говорил: все принять от руки Божией, из всего принести плод покаяния и плод любви, и первым делом брата нашего простить, брата нашего, не ожидая его исправления, понести, как крест, распяться, если нужно, на нем, чтобы иметь власть, подобно Христу, сказать: Прости им, Отче, они не знают, что творят… И тогда Сам Господь, Который сказал нам: Какой мерой вы мерите, и вам возмерится.., прощайте, как Отец ваш Небесный прощает, — в долгу не останется: Он простит, исправит, спасет и уже на земле, как святым, даст нам радость небесную.

Пусть будет так, пусть начнется в жизни каждого из нас сегодня, сейчас хоть немножечко этот путь покаяния, потому что это уже начало Царствия Божия.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Хочу поблагодарить всех вас, с кем мне было дано сегодня вместе здесь молиться и совершать Божественную литургию. Везде, где совершается она, присутствует Христос, веет Своим мощным дыханием Святой Дух, везде Бог творчески, властно, чудодейственно меняет наши сердца и преображает нашу жизнь. Мы с вами были здесь, хоть на короткое время,— в Царстве Небесном. Мы были подобны ученикам Христа, когда вместе с Ним они оказались, не понимая сначала, а потом потрясенные увиденным и пережитым, на Фаворской горе, на горе Преображения. Подобно им, мы, верно, могли бы сказать Спасителю: нам здесь хорошо!.. И не хочется уходить, хочется навсегда остаться с Господом нашим.

Однако после славы, после тишины и радости Фаворского видения, Преображения Господня, Спаситель с высокой горы прославления, из сердцевины как бы самого Царства Божия, увлек Своих учеников в долину, где они встретили человеческую нужду, человеческое горе, смятение душ, ужас жизни. Не хотелось ученикам покидать священную гору, но Христос, Который пришел в мир спасти тех, кто нуждается в помощи, не дал им остаться навсегда в этой радости.

С нами повторяется то же самое. Мы сейчас были в Царстве Божием, мы пережили нечто не земное, а поистине небесное,— мы пережили присутствие Живого Бога. Наши молитвы обращались к Богу и Отцу нашему, вместе с Иисусом Христом, движимые, вдохновленные Святым Духом; и кроме того, (и это тоже часть этого основного опыта Царства Небесного) мы пережили взаимную близость, мы — как братья, как сестры, как родные здесь стояли. Люди, друг другу незнакомые, знали, что они принадлежат той же вере и той же Церкви, несут тот же крест, радуются той же радостью, знали, что они друг другу, может быть, более близкие, родные, чем единокровные бывают, потому что здесь мы по-иному единокровны и родны друг другу. Мы единокровны, потому что причащаемся Тела и Крови Господних, мы с Ним делаемся одним существом, одним естеством, и вместе делаемся дочерьми, сыновьями, детьми Живого Бога.

Как было бы дивно, если бы мы умели это сохранить в наших сердцах не только теперь, когда мы стоим плечо о плечо, но и когда мы выйдем в мир, в жизнь, просто на улицу. Как вокруг нас начал бы меняться мир, если бы мы умели узнавать друг друга как братьев и сестер; и не здесь только, а везде, все время относиться друг ко другу как к родным!.. Люди часто говорят: «Где Бог? Мир — как сирота. В холоде, одиночестве, порой такой жестокий, мучительный мир лежит вокруг нас; где же Бог?» Если бы только мы были действительно Христовыми, никто этого вопроса не ставил бы, не найдя сразу же и ответ: Бог среди нас! Смотри: христианин стоит; в его глазах — свет вечной жизни; на его лице — отблеск фаворской горы; в его словах — чистота и правда; в его действиях — любовь, причем какая! Христова любовь, та любовь, которую нам, как никому, заповедал Христос: чтобы мы любили друг друга, чтобы и жизнь друг за друга готовы были отдать.

А отдавать жизнь вовсе не значит умирать; это значит жить. И порой жить труднее, чем умереть. Порой легче мгновенно перейти от этого жития в иное; а жить из года в год свидетелями Божией любви, свидетелями того, что любовь крепче ненависти, что жизнь — не земная, вечная жизнь — сильнее смерти, что ничто не может нас отделить от любви Христовой,— так жить нелегко. Нелегко жить, когда тебя окружает безразличие; нелегко жить, когда окружает ненависть, отчуждение; нелегко жить, когда в тебя глубоко внедрилась болезнь, когда час за часом твое тело болит и хочется сказать: Боже! Освободи меня наконец от этого тела тления… Так говорил апостол Павел; как же нам минутами этого не сказать? А надо жить; жить, чтобы остались у Господа живые торжествующие, ликующие свидетели того, что любовь побеждает все, что любовь загорелась в наших сердцах, что она просветила наши умы таким пониманием жизни и людей и взаимных отношений, какого нет ни у кого другого.

И это бывает, бывает! В ранние годы христианства язычники с изумлением смотрели на Христову общину и говорили: Почему эти люди друг друга так любят? В чем тайна этой любви? Откуда она берется? Почему никто иной так не может любить, так не умеет любить, как ученики Христовы, христиане?.. Этот вопрос перед ними стоял все время. Жизнь вокруг была холодная, жесткая, порой жестокая и бесчеловечная; христиане подвергались со всех сторон преследованию и мучению — и они шли на муку с сияющими лицами, и с любовью молились о тех, которые их распинали и гнали. Люди смотрели и изумлялись; и вдруг касалось их душ что-то из того мира, из мира вечной жизни, жизни Господней. Как часто мы читаем в житиях святых, что самые мучители, видя ликующее терпение христиан, обращались к Богу; что мучители поворачивались к судьям и говорили: «Я тоже христианин!». Не потому что их научили каким-то истинам, которые можно постичь114 ненавидящих, не за праведников, а за грешников, за тех, которым нужно было спасение… И когда ученики Спасителевы недоумевали, какова будет их судьба, Он им сказал: Разделите со Мной Мою земную участь! — и молчанием как бы прибавил: а Я в долгу не останусь, Я — верен, Я вас не покину… Это случилось в ответ на просьбу Иоанна и Иакова сесть по правую и левую руку от Него, когда Он придет во славе. Христос их спросил: А вы готовы пить чашу, которую Я буду пить? Погрузиться в тот ужас, в который Я буду погружен?.. Они ответили: Да, готовы… И когда они засвидетельствовали свою любовь к Нему, Он им сказал: Это вам будет дано; что же касается седения по правую и левую руку от Меня — это кому Отец Мой определит… Не значит ли это: О чем вы тревожитесь? Если вы способны Меня любить такой любовью — неужели вы думаете, что Я, ваш Бог, не сумею вас полюбить до конца той любовью, которая будет для вас вечной жизнью?

Вот что нам дает Господь. Мы — Христовы: возлюбим же друг друга новой любовью: Божией, не только тем человеческим чувством, которое нам позволяет друг друга любить, когда мы нравимся один другому, а той любовью, которая жизнь свою льет, чтобы другие нашли жизнь. И тогда будет у нас радость. Тогда будет и у Господа радость, что не напрасно Он человеком стал, не напрасно жил, не напрасно учил, не напрасно и умирал. Один из писателей Древней Церкви сказал: Слава Божия — это человек, когда он до конца станет человеком… Станем же настоящими людьми по образу Христа, будем жить Его жизнью и войдем в этот мир во имя Христово. И без слов иногда можно проповедовать с силой и властью. Иногда наши слова слишком громки; люди, видя нашу жизнь, сомневаются в их правде. Будем проповедовать жизнью, любовью, чистотой, правдой, трезвостью, будем проповедовать сиянием наших глаз…

/…/

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Бывают в жизни моменты, мгновения, когда в сердце вдруг загорится благодарность, и если бы мы умели благодарность хранить, то постепенно, изо дня в день, от случая к случаю, она могла бы вырасти в большую, глубокую христианскую радость. Но мы свою благодарность и радость не умеем уберечь от холода жизни, от боли и от вещей гораздо менее достойных, чем страдание: от раздражения, от горечи и, наконец, просто от забывчивости. И получается, что в нашей памяти остается очень много горького и больного, а радость блеснет и потухнет…

С этим нам надо бороться изо всех сил, потому что плод жизни, в конечном итоге, радость и благодарность; но благодарность, которая в свою очередь должна принести плод. Для этого надо уметь жить внимательно. Мы столько вещей в жизни принимаем, как должное: естественно иметь здоровое, крепкое тело, естественно, чтобы жизнь текла и приносила свои радости… Это не естественно, это сплошное чудо, возобновляющееся из часа в час. Это так хорошо знают, например, люди, которые долго болеют, и для кого какие-то моменты, какие-то проблески кажутся небывалым чудом: вдруг отпустила боль; вдруг отошла бессонница; вдруг движения, казалось бы, навсегда заказанные, стали возможными… И воспринимаешь это, как чудо, и благодаришь, и умиляешься. А потом забываешь. И забываешь чаще всего не потому, что вновь возвращается скорбь или боль или страдание, а потому что к хорошему привыкаешь.

И потому Христос краеугольным камнем нашего вступления в Царствие Божие ставит нищету. Не вещественную нищету,— можно быть вещественно очень бедным и все равно не быть нищим духом. Нищета духовная заключается в том, чтобы осознать, что ничего у нас нет своего, ничего нет такого, что мы могли бы присвоить, назвать своим. Тело — от Бога нам дано, с его здоровьем или его болезнью. Чувства? Иногда хотелось бы сердцем отозваться на человеческую радость или горе, а сердце наше лежит в груди, словно камень: не возбудишь, не проснется оно. Ум? Хотелось бы найти добрую мысль, которой утешить, поддержать человека в нужде — и ни одна мысль не приходит; пустыня и холод… И все так — и с друзьями, и с обстоятельствами жизни. Нет у нас ничего, что зависело бы от нас, что мы могли бы удержать или отказаться отдать. Богу отдадим душу, земле — тело; обстоятельства жизни нас могут или одарить или обеднить до конца.

И если бы все ограничивалось этим, была бы только тоска и грусть, и печаль, и чувство неуверенности. Но это не все, потому что хотя ничто нам в собственность не принадлежит — мы так богаты. Мы богаты жизнью, которая нам дана в подарок, богаты телом, душой, дружбами, родными… — столько у нас всего есть; и все это — знак любви Божией и человеческой. Если мы могли бы что-либо присвоить, назвать своим до конца, так, чтобы оно не зависело ни от Бога, ни от людей, мы вошли бы не в Царство радости и жизни, а в какое-то жуткое царство, где больше не осталось любви. Все, что мое, было бы тогда отнято от чуда, что Бог мне дал непосредственно или через человека, человеческой любовью. И поэтому нищенство духовное и есть первая печать Царства Божия, то есть Царства Любви. Если только мы осознаем, что ничто из того, что мы называем своим, нам не принадлежит, и одновременно поймем, что это нам ДАНО Богом и людьми,— вокруг нас начинает водворяться Божие Царство. Наш сосед, наш ближний — уже не чужой; он — вестник от Бога, он может одарить нас добрым словом, улыбкой, куском хлеба, кровом, поддержать рукой или поддержать духом своим. Если мы были бы действительно внимательны к тому, что происходит в жизни, мы из всего могли бы собрать, как пчела собирает мед, благодарность. Благодарность за каждое движение, за дыхание свободное, за небо открытое, за все человеческие отношения… И тогда жизнь делалась бы все богаче и богаче, по мере того, как мы будто беднели бы все больше и больше. Потому что когда у человека больше ничего нет, и он осознает, что все в жизни — милость и любовь, он уже вошел в Царство Божие.

Плод жизни — благодарность, но благодарность сама должна принести плод. В одном западном произведении, в лютеранском катехизисе, первая часть посвящена Богу; а вторая часть, посвященная человеку, вся собрана под заглавием «О благодарности». И автор объясняет, почему: если ты понял, Кто — Бог, если ты понял, кто твой ближний, тогда из одной радости и благодарности можно жить; можно жить целесообразно, жертвенно, крестно,— и жить вместе с тем жизнью воскресения и будущего века уже теперь. Благодарность — и только она — может побудить нас к предельному подвигу любви по отношению к Богу, по отношению к людям. Чувство долга, обязательств, может, не найдет в себе силы, чтобы совершить последний подвиг жизни, жертвы и любви. Но благодарность — найдет.

И вот сегодня мы все благодарили Господа о том, что Он нас здесь собрал на праздник святого Александра Невского — одного из самых светлых, живых, мужественных святых Русской земли. Он жил в гуще жизни, он никуда не уходил от нее, но он сумел, как государственный деятель, как человек, любить творческой и жертвенной любовью. Он умел, когда нужно, подставить свое тело там, где оно могло быть ранено и убито, чтобы заслонить собой Землю Русскую от нашествий, он умел пойти на предельное унижение, когда ходил молить о Земле Русской в Орду; он умел творчески, внимательно, с громадной простотой любить русский свой народ, защищая, вразумляя, просвещая всех. Какой это нам пример; и какая радость, что из нашего народа и из нашей земли вырос такой цвет святости, целомудрия, красоты, мужества, любви…

Мы благодарны? Хорошо! Тогда давайте возблагодарим Бога не словами, а тем, что вчитаемся, вдумаемся в личность Александра Невского. Никто из нас не находится на таком высоком посту, как он; но нет человека, который в какой-то момент жизни не мог бы другого заслонить телом от удара, не мог бы посетить его — больного, поддержать — голодного, приютить — бездомного. Нет среди нас человека, который на каждом шагу не встречает людей изголодавшихся по доброму слову, по приветливому ласковому слову, и по слову твердому, которое строит душу и строит жизнь. Мы все можем пойти на предельное унижение для того, чтобы вызволить из горя другого человека; мы можем многое сделать наподобие святого Александра.

Будем молиться ему, будем его спрашивать, как в нашей простой жизни, которой, вероятно, мир и не заметит, но которую Бог видит и любит и хранит и бережет,— как в нашей такой жизни осуществить, подобно ему, заповедь любви, творческой, умной, жертвенной, радостной, благодарной любви. И если так мы начнем чтить святых — не словами, не пением церковным только, но самой жизнью, тогда вокруг нас, действительно, как церковные книги говорят, пустыня процветет, Царство Божие придет. Люди не будут говорить: где искать Бога? — они оглянутся и скажут: здесь, среди нас — христиане; в их среде — Царство Божие; в их лицах и в глазах — сияние вечной жизни; в их сердцах — любовь: с нами Бог!.. И тогда можно будет жить.

Аминь.

---

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы празднуем сегодня день смерти святителя Николая Чудотворца. Какое это странное совмещение слов: праздник о смерти… Обычно, когда кого-нибудь застигнет смерть, мы тоскуем и плачем об этом; а когда умрет святой — мы об этом ликуем. Как же это возможно?

Возможно это только потому, что когда умирает грешник, у остающихся тяжело лежит на сердце чувство, что настало время разлуки, хотя бы временной. Как бы ни была крепка наша вера, как бы надежда нас ни окрыляла, как бы мы ни были уверены в том, что Бог любви никогда окончательно не отделит друг от друга тех, которые любят друг друга хоть несовершенной, земной любовью — все-таки остается грусть и тоска о том, что мы не увидим в течение долгих лет лица, выражения глаз, светящихся на нас лаской, не прикоснемся к дорогому человеку благоговейной рукой, не услышим его голоса, доводящего до нашего сердца его ласку и любовь…

Но наше отношение к святому не совсем таково. Даже те, кто был современником святых, уже при их жизни успели осознать, что, живя полнотой небесной жизни, святой не отделился от земли при жизни, и что когда он телом почиет, он все равно останется в этой тайне Церкви, соединяющей живых и усопших в едино тело, в един дух, в едину тайну вечной, Божественной, победившей все жизни.

Умирая, святые могли сказать, как Павел говорил: я подвигом добрым подвизался, веру сохранил; теперь готовится мне награда вечная, теперь я делаюсь сам жертвоприношением…

И вот это сознание — не головное, а сознание сердца, живое чувство сердца о том, что святой не может от нас отлучиться (так же как от нас не отлучается ставший для нас невидимым Христос воскресший, так же как не отсутствует невидимый нам Бог), вот это сознание позволяет нам радоваться в день, когда, как говорили древние христиане, человек родился в вечную жизнь. Он не умер — а родился, вошел в вечность, во весь простор, во всю полноту жизни. Он — в ожидании новой победы жизни, которой мы все чаем: воскресения мертвых в последний день, когда уже все преграды разделения падут, и когда мы возликуем не только о победе вечности, но о том, что Бог и временное вернул к жизни — но во славе, новой сияющей славе.

Один из древних отцов Церкви, святой Ириней Лионский говорит: слава Божия — это человек, до конца ставший Человеком… Святые являются такой славой для Бога; глядя на них, мы изумляемся тому, что Бог может совершить над человеком.

И вот, мы радуемся в день смерти того, кто на земле был небесным человеком, а войдя в вечность, стал для нас предстателем и молитвенником, не отлучившись от нас, оставаясь не только таким же близким, становясь еще более близким, потому что мы делаемся близкими друг другу по мере того, как делаемся близкими, родными, своими Живому Богу, Богу любви. Радость наша сегодня так глубока! Господь на земле пожал, словно зрелый колос, святителя Николая. Теперь он торжествует с Богом, на небесах; и как он любил землю и людей, умел жалеть, сострадать, умел окружить всех и встретить каждого изумительной ласковой, вдумчивой заботой, так и теперь он молится о нас всех, заботливо, вдумчиво.

Когда читаешь его жизнь, поражаешься, что он не только о духовном заботился; он заботился о каждой человеческой нужде, о самых скромных человеческих нуждах. Он умел радоваться с радующимися, он умел плакать с плачущими, он умел утешить и поддержать тех, кому нужно было утешение и поддержка. И вот почему народ, мирликийская паства его так полюбила, и почему весь христианский народ так его чтит: ничего нет слишком ничтожного, на что он не обратил бы внимание своей творческой любви. Нет ничего на земле, что казалось бы недостойно его молитв и недостойно его трудов: и болезнь, и беднота, и обездоленность, и опозоренность, и страх, и грех, и радость, и надежда, и любовь — все нашло живой отклик в его глубоком человеческом сердце. И он нам оставил образ человека, который является сиянием Божией красоты, он нам в себе оставил как бы живую, действующую икону подлинного человека.

Но оставил он нам ее не только для того, чтобы мы ликовали, восхищались, изумлялись; он нам оставил свой образ для того, чтобы мы от него научились, как жить, какой любовью любить, как забывать себя и помнить бесстрашно, жертвенно, радостно всякую нужду другого человека.

Он нам оставил образ и того, как умирать, как созреть, как встать перед Богом в последний час, отдав Ему душу радостно, словно возвращаясь в отчий дом. Когда я был юношей, мой отец мне раз сказал: научись в течение твоей жизни так ожидать смерть, как юноша трепетно ожидает прихода своей невесты… Вот так ждал и святитель Николай часа смертного, когда раскроются смертные врата, когда падут все узы, когда вспорхнет душа его на свободу, когда ему дано будет лицезреть Того Бога, Которому он поклонялся верой и любовью. Так и нам дано ждать — ждать творчески, не ждать оцепенело, в страхе смерти, а ждать с радостью того времени, той встречи с Богом, которая нас сроднит не только с Живым Богом нашим, со Христом, ставшим человеком, но и с каждым человеком, потому что только в Боге мы делаемся едины…

Отцы Церкви нас призывают жить страхом смертным. Из столетия в столетие мы эти слова слышим, и из столетия в столетие мы их превратно понимаем. Сколько людей живет страхом того, что вот-вот наступит смерть, и за смертью — суд, а за судом — что? Неизвестно. Ад? Прощение?.. Но не об этом страхе смертном говорили отцы. Отцы говорили о том, что если бы мы помнили, что через мгновение можем умереть, как бы мы спешили делать все добро, которое мы еще можем успеть сделать! Если бы мы думали постоянно, трепетно о том, что стоящий рядом с нами человек, которому мы сейчас можем сделать доброе или злое, может умереть — как бы мы спешили о нем позаботиться! Не было бы тогда никакой нужды, ни большой, ни малой, которая превосходила бы нашу способность жизнь посвятить человеку, который вот-вот умрет.

Я уже сказал нечто о своем отце; простите — я скажу еще одно личное. Моя мать три года умирала; она это знала, потому что я это сказал ей. И когда смерть вошла в нашу жизнь, она жизнь преобразила тем, что каждое мгновение, каждое слово, каждое действие — потому что оно могло быть последним — должно было быть совершенным выражением всей любви, всей ласки, всего благоговения, которые между нами были. И вот три года не было мелочи и не было крупных вещей, а было только торжество трепетной, благоговейной любви, где все сливалось в великое, потому что и в одном слове можно заключить всю любовь, и в одном движении можно выразить всю любовь; и это должно быть так.

Святые это понимали не только по отношению к одному человеку, кого они любили особенно ласково и на протяжении каких-то малых лет, на которые у них хватало духа. Святые умели так жить в течение целой жизни, изо дня в день, из часа в час, по отношению к каждому человеку, потому что в каждом они видели образ Божий, живую икону, но — Боже! — порой такую оскверненную, икону такую изуродованную, которую они созерцали с особенной болью и с особенной любовью, как мы созерцали бы икону, затоптанную в грязь перед нашими глазами. А каждый из нас грехом своим затаптывает в грязь образ Божий в себе.

Подумайте над этим. Подумайте над тем, как славна, как дивна может быть смерть, если только мы проживем жизнь, как святые. Они — подобные нам люди, отличающиеся от нас только смелостью и горением духа. Если бы мы подобно им жили! И как богата могла бы быть для нас память смертная, если вместо того, чтобы называться, на нашем языке, страхом перед смертью, она была бы постоянным напоминанием, что каждое мгновение есть и может стать дверью в вечную жизнь. Каждое мгновение, исполненное всей любовью, всем смирением, всем восторгом и крепостью души, может распахнуть время к вечности и нашу землю сделать уже местом, где явлен рай, местом, где живет Бог, местом, где мы едины в любви, местом, где все дурное, мертвое, темное, грязное побеждено, преображено, стало светом, стало чистотой, стало Божественным.

Дай нам Господь вдуматься в эти образы святых, и не друг друга, даже не себя спрашивать о том, что же делать, а обратиться прямо к ним, к этим святым, из которых некоторые были поначалу разбойниками, грешниками, людьми страшными для других, но которые сумели величием души воспринять Бога и вырасти в меру возраста Христова. Станем их спрашивать… Что с тобой случилось, отче Николае? Что ты сделал, как ты раскрылся силе Божественной любви и благодати?.. И он нам ответит; он своей жизнью и своей молитвой сделает для нас возможным то, что нам кажется невозможным, потому что сила Божия в немощи совершается, и все нам доступно, все нам возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Поздравляю вас с праздником!

Когда мы празднуем день такого святого, как Николай Чудотворец, которого не только русское сердце, но вселенское Православие восприняло как один из самых совершенных образов священства, делается особенно трепетно и служить Божественную литургию и предстоять ей; потому что прежде чем он стал сотаинником апостолов, святитель Николай был подлинным, истинным мирянином. Сам Господь открыл, что именно его надо было поставить священником — за чистоту его жизни, за подвиг его любви, за его любовь к богослужению и храму, за чистоту его веры, за его кротость и смирение.

Все это было в нем не словом, а было плотью. В тропаре ему мы поем, что он был правило веры, образ кротости, учитель воздержания; все это его пастве явилось самим делом, сиянием его жизни, а не только словесной проповедью. И таким он был еще мирянином. И таким подвигом, такой любовью, такой чистотой, такой кротостью он стяжал себе высшее призвание Церкви — быть поставленным архиереем, епископом своего града; быть перед глазами верующего народа (который сам является телом Христовым, местом пребывания Святого Духа, божественным уделом), среди православного народа стоять, как живая икона; чтобы можно было, взирая на него, в его глазах видеть свет Христовой любви, в его действиях видеть, воочию пережить Христово божественное милосердие.

Мы все призваны следовать одним путем. Нет двух путей для человека: есть путь святости; другой путь — путь отречения от своего христианского призвания. Не все достигают той высоты, которая нам явлена во святых; но все мы призваны быть настолько чистыми своим сердцем, своим помышлением, своей жизнью, своей плотью, чтобы мы могли быть как бы воплощенным присутствием в мире, из столетия в столетие, из тысячелетия в тысячелетие, Самого Христа.

Мы призваны быть так совершенно, так полно отданными Богу, чтобы каждый из нас стал как бы храмом, где живет и действует — и в нас и через нас — Святой Дух.

Мы призваны быть дочерьми и сынами нашего Небесного Отца; но не иносказательно только, не потому только, что Он с нами обращается, как отец обращается с детьми. Во Христе и силой Святого Духа мы призваны подлинно стать Его детьми, подобными Христу, приобщившись Его сыновству, получив Духа сыновства, Духа Божия, так, чтобы наша жизнь была сокрыта со Христом в Боге.

Этого мы не можем достигнуть без труда. Отцы Церкви нам говорят: пролей кровь и получишь Дух… Мы не можем просить Бога о том, чтобы Он вселился в нас, когда сами мы не трудимся над тем, чтобы приготовить Ему святой, очищенный, богопосвященный храм. Мы не можем Его звать в глубину нашего греха вновь и вновь, если не имеем твердого, пламенного намерения, если мы не готовы, когда Он к нам снизойдет, когда Он нас взыщет, как заблудшую овцу, и захочет понести обратно в отчий дом, быть взятыми и унесенными навсегда в Его Божественных объятиях.

Быть христианином — это быть подвижником; быть христианином — это бороться за то, чтобы преодолеть в себе все, что является смертью, грехом, неправдой, нечистотой; одним словом — преодолеть, победить все то, из-за чего Христос был распят, убит на Кресте. Грех человеческий Его убил — мой, и ваш, и наш общий; и если мы не избываем и не изживаем греха, то мы приобщаемся либо тем, которые небрежением, холодностью, безразличием, легкомыслием отдали Христа на распятие, либо тем, которые злобно Его хотели уничтожить, стереть с лица земли, потому что Его облик, Его проповедь, Его личность были их осуждением.

Быть христианином — это быть подвижником; и однако самим нам спастись невозможно. Наше призвание настолько высоко, настолько велико, что человек своими силами не может осуществить его. Я уже говорил, что мы призваны быть как бы привитыми к человечеству Христа, как веточка прививается к животворному дереву — с тем, чтобы жизнь Христова била ключом в нас, чтобы мы были Его телом, чтобы мы были Его присутствием, чтобы наше слово было Его словом, наша любовь — Его любовью, и наше действие — Его действием.

Я сказал, что мы должны стать храмом Святого Духа, но больше чем вещественным храмом. Вещественный храм содержит в себе присутствие Божие, но не пронизывается им; а человек призван так соединиться с Богом, как, по слову святого Максима Исповедника, огонь пронизывает, проникает железо, делается с ним одно, и можно (говорит Максим) резать огнем и жечь железом, потому что больше нельзя различить — где горение и где горючее, где человек и где Бог.

Этого мы не можем достичь. Мы не можем стать сынами и дочерьми Божиими только потому, что мы сами этого хотим или об этом просим и молим; мы должны быть приняты Отцом, усыновлены, должны стать, по любви Божией ко Христу, тем, чем Христос является для Отца: сынами, дочерьми. Как же нам этого достичь? Ответ на это нам дает Евангелие. Петр спрашивает: Кто же может спастись? — И Христос отвечает: Невозможное человеку возможно Богу…

Подвигом мы можем открыть свое сердце; охранить от нечистоты свой ум и душу; мы можем направить свои действия так, чтобы они были достойны нашего призвания и нашего Бога; мы можем плоть нашу сохранить чистой для приобщения Тела и Крови Христовых; мы можем открыться Богу и сказать: Прииди, и вселися в ны… И мы можем знать, что если мы искренним сердцем этого просим, этого хотим, то Бог, Который хочет нам спасения больше, чем мы умеем сами себе его хотеть, нам его даст. Он же Сам в Евангелии нам говорит: Если вы, будучи злыми, умеете добрые подарки давать своим детям, насколько больше Отец ваш Небесный даст Духа Святого просящим у Него…

Поэтому будем всей силой нашей человеческой немощи, всем горением нашего тусклого духа, всей надеждой нашего сердца, тоскующего по полноте, всей нашей верой, которая вопиет к Богу: Господи, верую, — однако помоги моему неверию!, всем голодом, всей жаждой нашей души и тела будем просить Бога о том, чтобы Он пришел. Но вместе с тем, всеми силами нашей души, всеми силами нашего тела будем приготовлять Ему храм, достойный Его прихода: очищенный, посвященный Ему, охраненный от всякой неправды, злобы и нечистоты. И тогда — придет Господь; и совершит, как Он обещал нам, с Отцом и Духом, Тайную вечерю в наших сердцах, в нашей жизни, в нашем храме, в нашем обществе, и воцарится Господь во век, Бог наш в род и род.

Аминь!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Я радуюсь тому, что через тридцать лет после того, как я принял в постриге имя святого Антония Печорского, мне дано молиться в граде, освященном его жизнью, подвигом, святостью и учениками. Радуюсь и тому, что мне дано было тут с вами помолиться; благодарю вас и благодарю Бога.

Когда мы стояли и молились во время акафиста перед мощами святителя Макария, мне так ясно представилось, что не случайно акафистное пение называется «неседален»: во время этого пения мы стоим, будто натянутая струна, к которой может прикоснуться Божественная рука — и она под этой рукой запоет, принесет Богу хвалу, каждый по-своему, каждый из своего сердца, каждый издаст тот звук, ту мелодию, которую он может принести Богу.

Мы Богу молимся коленопреклонно, молимся, поклоняясь Ему земно, в момент, когда трепет нас охватывает о Его Божественном присутствии, или когда вдруг пронзит нас живое чувство нашей греховности, не достоинства нашего. Тогда мы падаем ниц, тогда мы касаемся земли, потому что чувствуем, что мы — ничто, мы только пыль и пепел.

Но бывают моменты, когда Господь как бы державным словом, творческим и животворящим, велит нам встать перед Его лицом. В древности, за много столетий до Христа, Иов стоял перед Богом и из глубины изболевшегося сердца ставил Ему вопрос о правде земной жизни и о правде Божией. Не мог он примириться с тем, чтo он пережил, чтo он видел вокруг себя; он требовал от Бога ответа. И в какое-то мгновение Господь ему повелел: Встань передо Мной, препояшься и отвечай… И в это мгновение Иов предстал перед Богом, как на суде. Он Бога вызывал на суд: Ты ответь мне, объясни, оправдайся!.. — И Бог, без слова оправдания, раскрыл перед Иовом судьбы и пути Свои. И когда Иов лицезрел эти Божий таинственные пути, он только мог поклониться в благоговении перед Богом. Это был суд, суд над ним, но суд спасительный; он предстал перед всем величием Божиим, он лицезрел неописуемую Божию красоту, и он принял все, все без остатка.

Так и мы — стоим вместе со святыми перед Богом, и их присутствие, их жизнь, их смерть ставят перед нами вопрос. Мы плачемся о нашей жизни, мы вопрошаем Бога: а правы ли Твои пути, Господи? за что? почему? зачем? почему так страшно жить, почему так много скорби? почему умирают любимые? почему столько пролито крови?.. А святые стоят перед Тем же Богом, и иногда, вот в такие моменты, как сегодня, мы можем оторваться от своего тоскливого крика и взглянуть на них. И мы видим, что они стоят, пройдя не только то, что мы переживаем, но пройдя путь иногда бесконечно более страшный. И стоят они во всей красе людей, которые последовали за Христом и в предсмертный ужас Гефсиманского сада, и на Голгофу, на верную смерть, и в страшную богооставленность, которую Спаситель выразил, воскликнув: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?..Святые прошли все и, как нам говорит Священное Писание и в Ветхом Завете, и в книге Откровения, воскликнули Богу уже на земле, из глубины скорби, из самой гущи своих страданий: Прав Ты, Господи, во всех путях Твоих!..

Святые — это те, которые премудрость Божию оправдали еще на земле. Когда они еще были жертвами, они не осудили Бога, не приписали Ему безумия, как часто люди делают, а познали Его бесконечную премудрость и сказали, вслед за Исаией повторяя слова Божии: Мои пути — не ваши пути, Мои мысли — не ваши мысли; как мысли Мои — выше мыслей ваших, так и пути Мои выше путей ваших…

И вот мы стоим, вместе со святителем Макарием, с сонмом русских святых, с тысячами православных святых. Неужели мы не научимся от них стоять перед Богом уже на земле и оправдать Его во всех путях Его? Ты прав, Господи! Ты прошел перед нами весь крестный путь, Ты имеешь право не только призывать нас за Собой, но влечь нас за Собой, потому что все мы, которые Тебя любим, ради этой любви готовы пойти любым путем, куда бы Ты ни пошел, чтобы с Тобой не разлучиться…

Господь действительно нас зовет: вот еще место Священного Писания, где Бог взывает к человеку. В шестой главе пророчества Исаии Господь, видя скорбь земную, обращает взор вокруг Себя и взывает: Кого Мне послать?.. И пророк встает и говорит: меня, Господи…

И к нам всем, к каждому из нас обращены эти слова. Мир полон мрака, неведения, боли; и Господь к нам обращается: кого Мне послать в этот мир возвещать утешение, возвещать Божию любовь, возвещать Божию победу во Христе и Духе Святом над всем тем, что разоряет человеческую жизнь, что губит радость, что убивает вечные души?.. Каждому из нас говорит Господь: Я посылаю тебя — если только ты станешь во весь рост перед Моим лицом и скажешь: вот я, Господи, пошли меня… Или как Божия Матерь ответила: вот Я перед Тобой, Раба Твоя; да будет Мне по воле Твоей…

В течение христианской истории не только тысячами, — миллионами и зрелые мужи, и хрупкие женщины, и дети шли на подвиг, шли, чтобы принести в мир капельку Божественной любви, быть свидетелями того, что Бог среди нас, не только невидимо, не только Духом Своим, а среди нас — присутствием каждого христианина, присутствием христианской общины.

Кто-то из отцов пустыни сказал: Кто видел брата своего, тот видел Бога своего… Да! Каждый из нас — живая икона Божия, образ Христа Спасителя. Но — Боже! — порой какой изуродованный! Как страшно изуродованный!.. Но разве это основание, чтобы нам не признать икону? Если перед нами была бы икона затоптанная, оскверненная — как благоговейно мы ее окружили бы лаской; она была бы перед нами, как мученица; она была бы перед нами, как распятый Христос. И когда мы видим человека, пусть изуродованного жизнью, мукой, скорбью, соблазном, разбитого, нам надо помнить: это икона, и я послан, чтобы ее уберечь, охранить, очистить, чтобы эта икона снова воссияла всей славой красоты, чтобы люди, глядя на нее, могли сказать: я видел Бога…

Есть в девятой главе Евангелия от Иоанна рассказ о том, как Христос, исцелив слепорожденного, его спрашивает: Веруешь ли в Сына Божия? Исцеленный задает вопрос: Кто Он? Где мне Его найти?.. И Спаситель ему отвечает словами, которые нам кажутся такими простыми, но которые, наверное, так глубоко потрясли душу бывшего слепца. Христос говорит: Ты Его видишь, Он перед тобой… Эти слова «ты Его видишь» для нас такие простые: мы все зрячи; но этот человек, до того как чудом открылись его очи, не видел ничего никогда, он был опутан тьмой. И первое, что он увидел, это лик Христа, лик Бога, ставшего человеком, он увидел глядевшие на него глаза Божьего милосердия, ласку Божию, кротко, милосердно, сострадательно изливающуюся на него.

Каждый из нас мог бы быть таким ликом. Я помню женщину на Западе, которая встречала одну из больших подвижниц прошлого века. Когда ее спрашивали: как ты ее опишешь? — она отвечала: я не видела черты ее лица, я только увидела ее глаза, потому что это были глаза, видевшие Бога; в них сияло нечто не земное, небесное…

И вот каждый из нас призван так углубиться в общение с Богом — молитвой, таинствами, верностью Евангельским заповедям, чистотою сердца и ума, охранением тела, слова, чувств, всего в себе — чтобы все, кто бы ни встретил нас, глядели на нас и задумывались: что я видел сегодня такого, что еще никогда не встречалось на моем пути? Я видел взор небывалый; я видел черты, в которых сияла неземная любовь; я слышал голос, который звучал, как правда небесная; я встретил свидетеля Живого Бога…

Вот почему когда Господь нам говорит: Встань! — мы должны встать, как на суд, как Иов стал, с тем чтобы очиститься, отбросив от себя все недостойное Бога и недостойное нашего святого христианского призвания. Мы должны вглядеться в тех святых, которые предстоят перед Ним именно так, очистившиеся и пронизанные, сияющие вечной жизнью и благодатью. Мы должны ждать мгновения, когда и нам скажет Господь: Иди! — и тогда надо идти. Не к любимым, не к счастью, не к радости, а туда, где Бога нет, туда, где радости нет, туда, где света нет, где правды нет; туда, куда, может быть, Богу до сих пор не было доступа, и куда Он войдет нами, с нами, потому что мы — дети Живого Бога, живые члены Христова Тела, местопребывание Святого Духа.

Аминь.

(После приветствий)

Я благодарю от сердца Матушку Игумению, и клир, и вас всех, молящихся этого храма, за добрый, ласковый привет. Я приехал к вам издали; как сказал отец Борис, служивший в моей епархии три года, я служу в Западной и Северной Европе. Это охватывает восемь больших стран. Поэтому приходится очень много ездить, и очень много видеть. В первую очередь приходится видеть — с любовью, а порой с большой скорбью — наше русское рассеяние, людей, которые покинули нашу родину свыше пятидесяти лет тому назад. Многие жили. надеждой когда-либо вернуться в родные места, увидеть родные поля, леса и небо, помолиться у родных святынь, пожить в родных краях. Но за истекшие годы многих пожала смерть; многие медленно склонялись к земле и отдавали дух Господу, вспоминая Родину, родных по крови, знаемых им и незнаемых людей, вознося последнюю свою молитву о Земле Русской и о русском народе. Мы на чужбине не забыли Россию; поминайте и вы нас в своих молитвах. Каждому выпал свой крест; а крест разлуки с Родиной, с родными святынями, с Церковью своей, да и просто с родными — очень тяжек, когда знаешь, что приходит время смерти, и что это положит предел всякой надежде встретиться на земле.

Но русское рассеяние на Западе и во всем мире не оказалось бесплодным. Нас сеял Господь, как сеятель сеет зерно; и теперь по всей земле, везде есть русские люди, принесшие свидетельство любви к своей Родине и к святому родному Православию. И теперь во всей Европе не только десятки, но сотни людей, ничего с нами общего не имеющих ни кровью, ни родством, ни языком, ни культурой, через нас встретили Христа и Православие. Сейчас везде среди молодежи большое, пламенное искание правды, истины, пути; ищут, как умеют, и некоторые находят все это в Православной Церкви, среди русских людей. За последние годы около двухсот человек англичан, молодежи и взрослых, соединились с Православной Церковью. Я недавно спрашивал одного из них, зрелого, умного, образованного мужчину, который всю жизнь не знал Бога: почему, каким образом он, англичанин, не знающий нашего языка, в каком-то смысле, по-человечески говоря, чужой среди нас, решил креститься в русском православном храме в Лондоне? И он мне дал ответ, который меня глубоко взволновал; я вам его передаю. Он мне сказал, что пришел в храм из одного любопытства, послушать русское церковное пение и посмотреть на богослужение, которого он раньше никогда не видал, И постояв, он почувствовал, что этот храм не пуст, что храм полон какого-то непостижимого, до тех пор неведомого ему Присутствия. Он стал ходить, и каждый раз окунался в сознание, что в этом храме живет Божественная сила.

Но он долго не присоединялся к вере, потому что он ставил себе вопрос: и что же от этого? Пусть в этом храме Бог; какая разница людям от этого?.. И он стал присматриваться к людям в храме, подобным всем нам: не лучшим, не худшим, к старым русским людям, к молодым англичанам, к людям средних лет, родившимся уже за границей, но еще соединенным памятью с Россией, к людям, забывшим свои русские корни, но сохранившим родное Православие. И он мне сказал: вглядевшись в эту молящуюся живую толпу, я увидел, что Бог, наполняющий этот храм, не бездейственен. Я увидел, как из года в год эти люди меняются, что-то с ними случается, в них горит дух все ярче и ярче, в них разверзаются новые глубины, что-то с ними совершается силой Божией,— потому что этого нельзя достичь своими силами или человеческим ухищрением… И теперь,— завершил он,— я хочу, чтобы и надо мной Бог совершил то же чудо, и со мной тоже что-то сделал, чтобы я стал новым человеком…

Таких людей сейчас сотни и сотни. И Православие, которое было рассеяно по лицу земли в предельном убожестве, в голоде, в холоде, в нищете, без храмов, без икон, без чего бы то ни было, что составляет привычное нам, родное русское благочестие,— Православие в этом убожестве явило людям то, чего они раньше не замечали. Люди знали о Боге, люди ходили в прекрасные, величественные храмы, участвовали в торжественных богослужениях. Но когда вдруг они оказывались во грехе, когда вдруг они чувствовали, что они обездолены, они не находили путь в эти храмы: они были слишком прекрасны для многих.

Пришло русское рассеяние: люди потеряли все,— и Родину, и родных, и, часто, надежду, порой даже уважение к себе; потеряли все, на что по-человечески можно опереться. Эти люди начали собираться и создавать места для молитвы; но какие места! Из старого гаража делали церковь, из подвального помещения, из чьей-нибудь убогой комнаты, строили из любого гнилого материала лачугу, лишь бы можно было молиться. Приносили, что могли: кто — икону, а кто — остатки материи, из которых можно было сшить облачение. В приходе, где я впервые нашел Бога, священники совершали каждый день полный монашеский круг богослужения, а ели они только то, что им оставляли прихожане в корзине у двери, потому что денег не было покупать пищу.

И это увидели наши западные братья, у которых было благополучие, у которых было все для того, чтобы жить верой — кроме самой веры! И они открыли Бога по-новому. Они открыли Бога, Который по любви к человеку Сам стал человеком, Который не постыдился быть одним из нас, назывался человеческим именем Иисус, Который по любви к нам, будучи по природе Державным Вседержителем Богом, стал беззащитным среди людей. Они открыли Бога, Который Себя отдал на поругание; Бога, Который не искал чести среди людей именитых, богатых, святых, а шел к нищим, к бедным, шел к убогим, шел к грешным, к людям отверженным… И вдруг люди почувствовали — мы первые, и вокруг нас и через нас столь многие,— что наш Бог нас не стыдится, и поэтому и мы можем не испытывать стыда перед Ним даже в падении нашем, потому что Он нам не судья, а Спаситель, Отец, Брат, Родной… И через это началась новая жизнь. Новый образ Христа, новый образ Бога встал перед нами, и Он нас взыскал в самой глубине, порой, отчаяния и падения.

И вот об этом Христе, об этом Боге, Который так возлюбил мир, мы свидетельствуем на Западе; и о Божией Матери. Сегодня мы празднуем день иконы «Нечаянная Радость». Когда вспоминаешь рассказ о том, как эта икона стала чтимой, видишь, какой это дивный и, вместе с тем, страшный праздник. Грешный человек по имени Никита привык молиться Божией Матери; и вот как-то, стоя на молитве, он увидел, что Божия Матерь ему показывает Младенца Христа, изъязвленного ранами распятия, с пробитыми гвоздями руками и ногами, с раненым боком, с окровавленным лбом, и ему говорит: Смотри, что ты сделал над Моим Сыном… И он понял, что каждый раз, когда мы грешим, мы делаемся участникамистрастей Христовых, сами наносим эти страдания, становимся в ряды тех, кто Христа предал, кто Его засудил, кто Его распинал, или тех, кто по малодушию и страху не заступился даже словом за Него. Он понял, что каждый грешник ответственен за страсти Христовы,— и он исправился.

Перед нами стоит та же икона, и нам тоже говорит Владычица Богородица, Пречистая Матерь Дева, — каждому из нас, кто грешит в каждое мгновение нашей жизни: смотри, что ты делаешь Сыну Моему, что ты с Ним сделал, вглядись в эти руки, в эти ноги, в это тело измученное…

Мы прибегаем с такой верой к Божией Матери. Почему, как можем мы к Ней прийти и сказать: «Владычица, заступись за меня, грешника», когда Она нам указывает на Своего Сына и говорит: «Ты Его убил, ты Его убила»?.. Потому что мы верим в Ее бесконечную любовь; потому что мы верим, что любовью Она едина со Христом, Который молился за Своих распинателей и говорил: Прости им, Отче, они не знают, что творят!.. Мы верим, что Она, Сына Которой мы отдаем на поругание, на мучение, на смерть — Она заступится за нас. И каждый раз, когда мы молимся Ей и просим Ее заступиться, мы как бы Ей говорим: «Мать, я виновен — в предательстве, в ужасе гефсиманской ночи, в смерти на кресте,— во всем я виноват, виновата; но если Ты заступишься — никто не откажет мне в прощении». Потому что если Мать просит простить, то никто не имеет права отказать в помиловании.

И вот так заступается Богородица.

Но недостаточно молиться. Никита, когда это понял, изменил свою жизнь, стал другим человеком. Неужели мы душой умилимся, поймем — и снова подойдем к Божией Матери и снова будем говорить: «Я виновен!.. я виновна.. Прости! Заступись!» ? Так нельзя! Если кто-нибудь из наших родных, близких, или просто чужой человек был бы убит за нас — разве мы могли бы это забыть? Если бы мы были виновны в чьей-нибудь смерти и встретились лицом к лицу с его матерью — разве мы могли бы просто сказать: «Прости!» ? Мы должны были бы так жить, чтобы оправдать это прощение, и оправдать и осмыслить эту смерть.

Вот о чем говорит нам сегодняшний праздник иконы Божией Матери: о Ее безграничной любви и готовности заступиться за нас, хотя мы и ответственны за крестную смерть Ее Сына. Поэтому будем Ей молиться, будем молиться перед Господом нашим, но будем также всеми силами души, всеми силами жизни нашей стараться жить так, чтобы Она улыбнулась и сказала: Слава Богу! Не напрасно умер Сын Мой!..

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Один из западных подвижников, после долгой святой священнической жизни, как-то раз после совершения литургии в ужасе воскликнул: Если бы я знал, в какой славе и накаком страшном месте стоит священник, я никогда бы не решился таковым стать… Есть также рассказ из жития святого Пафнутия Боровского. После долгих лет одинокой жизни он раз был призван служить литургию в монастыре, потому что не оказалось священника. Он совершил Божественную литургию и, выходя из храма, обратился к братиям: Если и в крайней нужде будете, не просите больше меня служить: человек не может это пережить и остаться в живых… Таково восприятие Божественной литургии святыми.

Если бы только мы могли видеть, если бы только могли мы воспринять сердцем, духовным взором узреть, где мы находимся и что происходит! Ведь на том месте, где стоит священник, по праву может стоять только Христос, единственный Совершитель Божественной литургии, потому что Он является одновременно и Первосвященником Церкви и всея твари, и Жертвой, Которую Он же приносит в умилостивление Отца за спасение мира. Как страшно стоять там, где Бог, ставший человеком, стоит по праву, потому что Он есть Бог, и потому что как человек Он всего Себя без остатка, до крови, до смерти, до ужаса Богооставленности, до сошествия во ад отдал Богу, принес Себя в жертву.

Кто был вокруг Христа на Тайной вечери? Апостолы. А в Гефсиманском саду Христос остался один, потому что ни у кого из них не хватило человеческой крепости бодрстовать с Ним один-единственный час. И на Голгофе Христос был только с Матерью Своей и с апостолом Иоанном; несколько женщин, верных сердцем, стояли поодаль — а апостолов там не было: страх их сковал.

И гефсиманская ночь, и Голгофа являются частью совершаемой нами Божественной литургии, потому что она собой представляет то, что было тогда. Это была страшная ночь, когда человек Иисус Христос, как Его называет апостол Павел, когда наш Господь по Своему человечеству ужасался перед грядущей смертью; и однако, сверх человечьих сил, побеждая человеческую немощь совершенной верой, совершенной любовью и к Богу и к людям, Христос Себя отдавал. Неужели,— говорил Он,— Мне молиться о том, чтобы Меня минул этот час? Разве не для того Я пришел?.. И о чаше молился: Если только можно, да минет Меня эта чаша, однако не по Моей воле, — по Твоей, Отче, воле да будет… В эту ночь Христос Себя принес в жертву; Он всего Себя отдал за нас, ради нас, для нас. И потому Он и является единственным, Кто может принести эту священную, страшную жертву алтаря, когда хлеб делается Плотью Его, когда вино делается Его Кровью и когда они возносятся за нас перед Богом, как закланный, убитый Агнец. Он нас искупил; Он за нас отдал жизнь; с нас — никто не может спросить этой жизни; как страшно стоять и видеть: ведь совершающееся здесь — это то, что было на Тайной вечери и в Гефсиманском саду и на страшной, трепетной Голгофе.

Мне рассказывал один священник, как в молодые свои годы, в момент подавленности, бессилия, уныния он должен был совершить Божественную литургию. Он начал служить — и его охватил ужас, что этого он сделать не может, что он недостоин, что он не может даже слов произносить, которые произносили святые, что он не может коснуться святыни. И тогда он обратился к Богу и сказал: Господи Иисусе Христе! Ты — Первосвященник Церкви нашей: встань Сам и соверши то, чего я не дерзаю, не смею совершить… И вдруг он почувствовал, как между ним и престолом кто-то встал; ему пришлось отступить назад, и он ощутил, что стоит — Христос, и что вновь, как на Тайной вечери, Он совершает службу, — а священник только повторял священные слова в слух народа, зная, что их произносит с властью, творчески, спасительно Сам Господь; и что веет в алтаре и над этим храмом, и живет в храме и в людях собравшихся — Дух Святой, претворяя землю в небо.

Вот перед чем мы стоим каждый раз, когда мы совершаем Божественную литургию или присутствуем на ней. Мы — Божий народ; через крещение мы стали Телом Христовым, Он нас признает за Своих, за живых членов живого, многострадального, распятого, умученного, умершего, но и воскресшего и вознесшегося во славе Тела Своего. Он нам дал Духа Своего Святого, Который живет в Церкви и Который животворит каждого из нас — и в теле нашем, и в душе нашей.

Церковь — дивное место; это место, где Бог и Его народ — вместе, соединены одной любовью, соединены несокрушимой любовью Бога к нам. Пусть наша любовь и некрепка, пусть колеблется она; но Божия любовь стоит и не колеблется никогда. Церковь — страшное место и дивное место; Церковь — это место встречи с Живым Богом; это место, где мы Богу — свои. Как мы должны относиться и к храму и друг ко другу! Ведь каждый из нас — Божий; каждый из нас Богу настолько дорог, что Он отдал Свою жизнь для каждого; не для всех «оптом», а для каждого порознь.

В житии одной святой рассказывается о том, как один священник, смущенный грехами окружавших его людей, обратился к Богу: «Господи, неужели Ты не накажешь их?!» И явился ему Христос и сказал: » Не проси о наказании; для каждого из них Я готов вновь воплотиться и вновь пройти через всю жизнь, через все страсти, через всю смерть и сошествие во ад». Вот как каждого из нас любит Бог, что каждый из нас для Него значит. Неужели мы не можем приобщиться друг по отношению к другу этой дивной Божественной любви? Неужели мы будем относиться друг ко другу иначе, чем Бог к каждому из нас относится? Неужели мы не в состоянии, не в силах признать друг во друге брата, сестру, родного, своего? На словах это мы делаем; минутами, когда вдруг просветлеет сердце, это нам под силу; а потом? Как мы делаемся страшно жестки, бесчувственны, безразличны — а порой и жестоки друг ко другу! Как мы другого отстраняем со своего пути… Как мы проходим мимо чужого горя и нужды… Как мы не умеем всем сердцем радоваться на чужую радость… А вместе с тем, тот, кто стоит в храме рядом с нами — брат, сестра, единокровный со Христом, дети Того же Бога, братья Христу, сестры Христу… Разве мы не научимся от этого?

Станем же любить друг друга! Глядя друг на друга, попробуем прозреть ту красоту, ту святыню, которую в каждом из нас любит и смертью Своей искупает Христос. И тогда не только наши сердца станут светлыми, такими светлыми, чистыми, что Он в них отразится, через них можно будет видеть Бога, но и вся община наша, люди Христовы, станут непостижимо прекрасным обществом. Люди будут глядеть и говорить, как говорили в древности: Что это за люди? Как они друг друга могут так любить?! Как они могут так любить и ненавидящих их, которые вокруг них ополчились?.. И тогда, видя наши добрые дела, люди, сидящие во тьме и сени смертной, воздадут славу Богу, познают, откроют Его, возлюбят Его благодарной любовью за то, что в Его имя кто-то сумел их полюбить.

Аминь.

Мы празднуем сегодня день святого Стефана Сурожского. Жил он много столетий назад, в восьмом веке. Был он православным святителем в теперешнем Крыму. Мы вспоминаем сегодня и других святых — мучеников, людей, которые Бога и своего ближнего полюбили такой неразделенной любовью, таким цельным сердцем, что они оказались способными отдать свою жизнь ради людей и ради Бога.

Я совершаю свое служение далеко от вас, в Западной Европе, в Лондоне. Там под стеклом иконы святого Серафима есть лоскуток материи с небольшим темным пятнышком. Это частица той одежды, которую он носил, когда его избили до полусмерти, оставив в лесу. Есть выражение по-русски: «стоять за правду до крови». Вот тут наглядно мы видим, как святой Серафим, подобно всем мученикам: и празднуемому сегодня Стефану, и Трифону, и Елевферию, и — Боже мой! скольким еще — сумел стоять до крови. Для этого требуется вера, вера всем сердцем и большая неколеблющаяся любовь к Богу и к людям. И мы часто себя спрашиваем: как же достичь подобной любви? Неужели святые, которые себя такими показали: верными, любящими, преданными до конца, до крови — люди иного рода, чем мы?.. Нет. Святой Серафим Саровский, кровь которого мы можем видеть своими глазами на лоскутке одежды, облекавшей его святое тело, одному из своих близких говорил, что разница между погибающим грешником и человеком, побеждающим именем Божиим все искушения, только в одном: в решимости.

И вот решимость нам надо воспитывать изо дня в день. Она не дается нам легко. Решиться даже на нетрудное дело мы часто боимся; но решиться на то, что может стоить нам самого дорогого, нелегко; и мы это знаем, и знает это и Господь. Но Он нам сказал слово — такое утешительное, такое обнадеживающее. В Евангелии Спаситель нам говорит: Кто был верен в малом, того Я над многим поставлю… Сумевший быть верным в том, что кажется нам порой настолько простым, что Бог и обратить внимание на это не может, окажется, может быть, великим, потому что не в величине подвига или труда его значение, а в той любви, которую мы можем вложить в наши действия, в нашу жизнь. Если делать простые, обыкновеннейшие человеческие вещи от всего сердца, со всей любовью, на какую мы способны, то они вырастают в меру Божию, потому что Бог есть любовь. Иногда человек скажет простое подбодряющее слово, иногда ласково положит руку на плечо человека в горе, иногда просто накормит человека, даст ему кров, согреет — словом ли, или у очага собственного дома; но если это сделано от сердца, то это сделано в Боге. Поэтому не будем ждать момента (он, может быть, никогда в нашей жизни не придет), когда нам придется сделать что-то такое великое, что мы сами себе удивимся и людей изумим, а будем изо дня в день делать со всей доступной нам любовью, вдумчиво, творчески, все, что мы можем сделать.

Если бы мы себе ясно представляли, что через мгновение или я сам, или тот человек, с которым я сейчас нахожусь, вдруг может умереть, как осторожно мы бы себя вели, как бережно мы бы говорили, чтобы его и моя жизнь не оборвалась в момент, в мгновение, когда то, что я делаю, ранит его душу, разрушает его жизнь. Так можно жить, потому что мы все знаем, что в одно мгновение жизнь может в нас погаснуть. И этим пугаться не надо, а в этом надо находить вдохновение, чтобы каждое мгновение нашей жизни могло быть последним и притом таким полным, таким прекрасным, чтобы оно было завершением целого жизненного пути. Застанет ли оно нас на добром деле или на злом? И это нам так легко сделать, потому что — еще раз скажу — дело не в том, чтобы совершать неслыханно великие дела, а в том, чтобы совершать ласково, вдумчиво, с любовью каждое простое дело жизни. И так, из мелких дел, вырастает большая слава для Бога. Спаситель сказал: Пусть ваш свет так светит перед людьми, чтобы, видя ваши добрые дела, люди прославили Отца вашего Небесного… До больших дел едва ли многие из нас дорастут; будем делать те мелкие, малые дела, которые в нашу меру, так, чтобы люди говорили: Как замечательно! Нет такой мелочи, которая не сияет любовью, нет такого слова, самого простого, где бы не трепетала Божия любовь!.. И тогда вокруг нас постепенно водворится то Царство любви, о котором мы все мечтаем, которое мы мечтаем построить великими делами — и разрушаем мелкими. Начнем с мелких, — они вырастут в меру любви Божественной.

Хочу вас просить, раньше чем мы расстанемся, об одном. Сурожская епархия теперь уже больше не в Крыму; так называется сейчас епархия, которая собой охватывает Англию и Ирландию. Там у нас есть русские люди и есть, все в большем и большем числе, ставшие православными англичане, шотландцы, ирландцы и люди других национальностей. Они получили Православие от нашей родной Русской Церкви, проповедью наших русских православных людей; но не только проповедью через слово, а той живой проповедью, какой является жизнь. Они приходят к нам не обязательно молиться — и пленяются православной молитвой, они вглядываются в жизнь православных людей и хотят приобщиться этой жизни. И я обещал моим англичанам, которых вы не знаете, что я буду просить верующих русских людей — которые тоже никого из них не знают — их поминать в своих молитвах. Мы молимся о земле нашей Российской, о родной Церкви, о народе русском, о всякой душе христиан православных — и скорбящей, и в горе, и в радости находящейся; поминайте и вы те сотни людей, которые через Русскую Православную патриаршую Церковь находят Бога и новую жизнь. Молитесь, чтобы Господь защитил их, взрастил, и всех нас когда-нибудь поставил у Своего престола в той радости, какая бывает у людей, которые всю жизнь друг о друге молились, заочно друг друга любили, и которые вдруг встретились перед лицом вечной, все теперь победившей Любви.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

В псалме, который поется в конце вечерни, царь Давид говорит: Послушайте меня, чада, страху Господню научу вас… И хотелось бы сейчас сказать несколько слов об этом страхе Божием и о том, чему он может нас научить. Бояться Бога не значит страшиться Его. Страшатся рабы, страшатся люди подъяремные, боятся оскорбить своего властелина те, которым страшно от него получить наказание, и те, которые боятся лишиться награды. Но не таков сыновний, дочерний страх. Мы знаем этот страх по нашему человеческому опыту. Как нам страшно бывает огорчить дорогого нам человека; с каким трепетом мы думаем о том, что самый любимый нами человек может быть ранен нашим словом, взглядом, поступком; мы страшимся даже того, как бы мысль наша «не та» его не коснулась. Любимый человек — святыня для нас, и боимся мы, как бы эту святыню не осквернить, этого человека не унизить.

Таков должен быть наш страх по отношению к Богу. Мы должны бы Бога знать так близко, так коротко, как мы знаем родного человека, и больше того, потому что родной человек нам в какой-то мере остается чужим, он вне нас; Бога же мы познаем в какой-то тайне взаимного проникновения. Апостол Павел нам говорит о том, что Святой Дух в нашем же собственном сердце стонет с нами, в нашем же собственном сердце произносит слова молитвы, которые мы потом сами, свободно можем вознести к Богу. Знаем мы Бога, потому что Он более глубоко в нас внедрен, чем самая жизнь наша, Он — Жизнь нашей жизни, Он — огонь, тепло, свет в нас самих. Как Он нам близок! И потому апостол Павел и может говорить, что мы не смеем, не должны — он умоляет нас, чтобы мы не огорчали Духа Божия, живущего в нас. Да, это страх, которому мы должны научиться, трепет, который нас охватывает, когда мы общаемся глубоко-глубоко с самым близким нам другом, с самым близким нам человеком.

И Церковь, то есть совокупность всех тех людей, которые так знают Бога, для которых Бог стал свой, родной, Отец, а Христос, как говорится в сегодняшнем Евангелии, Брат для нас, Церковь, которая является совокупностью всех этих людей, должна была бы быть полна такого света, такого трепета, и не только перед Богом, но перед всяким человеком. Ведь Господь, Бог наш стал человеком с тем, чтобы войти в область смерти, в которой мы живем, прожил нашей жизнью и умер страшной смертью по любви к каждому из нас, и не только нас, здесь собравшихся, а нас, людей; Он пришел не праведников спасать, Он пришел взыскать и спасти погибшего. А взыскать — это не значит ждать, чтобы погибший нашел дорогу, взыскать значит оставить собственное место покоя, это значит пуститься в далекий, иногда опасный путь для того, чтобы найти потерянного. Вспомните притчу о пастухе, оставляющем девяносто девять овец, которые в сохранности, потому что одна овца потерялась в пригорках. Девяносто девять овец он не забывает, но он знает, что они уже в верном месте, а ту овцу, которая отбилась -— надо найти, надо найти спешно, надо ее и утешить, что она не потерялась, надо согреть ее, потому что мир вокруг нее был холоден и жесток, надо привести ее в то место, где и она найдет радость, любовь, ласку.

Нам кажется часто, что Церковь — это мы, православные люди, уже уверовавшие во Христе, собирающиеся в Его имя в Его храмах. Да, это правда, но кто-то из западных духовных писателей говорит, что христианин — это человек, кому Бог поручил заботу о всех людях, о тех погибших овцах, о тех потерянных, растерянных, которых здесь нет… К ним должна простираться наша любовь и наша забота, о них нам надо раньше всего молиться. Но не так молиться, как молился фарисей, стоя в храме, зная, что он «по праву» стоит в этом храме, благодаря Бога о том, что он такой праведный, что он Бога знает, что он соблюдает посты, что он знает все правила молитвы, что он чист. Молиться надо о потерянных и пропавших, как молится человек, когда собственный сын или дочь пропали без вести, когда отец или мать пропали без вести, так что сердце не находит себе покоя. Болит, болит душа; не может утешиться человек о том, что самый дорогой — жених, невеста — исчез, и никто не знает, куда унесла его горькая судьба. Так надо думать о тех, которых нет среди нас, такой любовью, такой жалостью, таким состраданием, такой молитвой.

И вот бывает (и это так страшно видеть, и еще страшнее, когда вдруг обнаружишь, что сам в этом виноват): вошел в храм человек, и вдруг все вокруг дают ему почувствовать, что он лишний и чужой, что нет ему места: он не так одет, он не так держится, он не знает, как креститься, он не пришел так, как надо было прийти… Он пришел, может быть, первый раз в жизни, в поисках Бога, а вместо Бога он находит фарисейское общество людей, которые «знают» все обо всем; только одного не знают — любви; только одно забыли — сострадание; одного только не помнят: что Христос пришел в мир грешных спасти, а не праведных; что Он пришел и Его еще при жизни упрекали в том, что Он ест с мытарями, общается с людьми, от которых делается стыдно приличным людям. И все мы, православные христиане — увы! ~ себя чувствуем «приличными» людьми…

Мне вспоминается, как я раз вошел в храм — не православный, но это могло бы случиться и в нашей среде — и увидел надпись: «Вход запрещен нищим». Это был храм, где собирались люди, для которых лишни были нищие, лишни немытые, лишни бедные,— лишни во всех отношениях, не было им там места. Я помню старика нищего, который там подошел к священнику и спросил: «Скажите, а где Хозяин? Вы меня сюда не пускаете, а ваш-то Хозяин с нами ел и пил, и пришел нас спасать — не вас, мытых…» И мы все «мытые», мы все праведные, чистые. Мы всё знаем о том, как в церкви поступать, — а вот приди чужой человек: разве мы первым взором вглядываемся в его душу? разве первое наше движение: «Ты нам брат, ты нам сестра, иди, иди сюда! Тебе, может быть, некуда уйти, у тебя, может быть, нет друзей, тебя, может быть, никто не любит, ты, может быть, потерял уважение к себе, ты, может быть, заслужил презрение от всех? — иди к нам. Здесь никого не презирают, потому что мы все грешники перед Богом, а Бог наш — о чудо! — Бог наш такой, что Он открывает Свои объятия грешнику, зовет грешника, никого не отталкивает, моет ноги Своим ученикам»… Подумайте об этом.

Есть место в девятой главе Евангелия от Иоанна, где рассказывается, как Христос исцелил слепорожденного. В конце этого рассказа Христос обретает этого человека в храме и его спрашивает: Веришь ли ты в Сына Божия? Прозревший слепой Ему отвечает: А кто же Он, чтобы я веровал в Него? И Христос ему говорит: Ты его видишь, Он говорит с тобой… Слова обычные для нас. Мы все зрячие, мы все что-то видим все время,— друг друга видим, здания видим, небо видим, всё видим за исключением, часто, человеческого горя, на которое мы закрываем глаза. Но для того человека эти слова, должно быть, были потрясающие. Он ведь никогда, никогда за всю свою жизнь не видел никого и ничего. И когда Христос чудом открыл его глаза, что он первое увидел? на чем остановился его взор? — На лике Христа. Первое, что он увидел, это Бога своего, ставшего человеком с тем, чтобы его, его спасти. Первое, что он увидел, это глубоко глядящие ему в душу глаза Божественной любви. Это первое, что ему открылось.

И вот, приходят люди — к нам в храм, в православные храмы, и в России и вне ее. У них начинают открываться глаза на что-то. Они сначала были ослеплены; ослеплены видимым миром, всем тем, что бросается в глаза, что требует нашего внимания. В какой-то момент вдруг человек почему-то почувствовал, что этого мало, что есть в жизни, в мире невидимая глубина, и он стал ее искать; и он вошел в храм. И вот поставьте себе вопрос: когда он прошел через врата храма и вы на него посмотрели — что он увидел? Неужели он увидел лик Христов, глаза сострадательной любви, остановившийся на нем взор такой зрячей любви, которая может перевернуть жизнь надеждой и уверенностью, что есть любовь, что есть Царство Божие?.. Увы, едва ли. Встретил он, вероятнее, любопытный взор, который его измерил, оценил, взвесил: свой аль не свой, или еще какой?.. Какой это ужас, какой это ужас!..

Те из нас, которые пришли к вере от неверия, от безбожия — неужели не могут вспомнить, как они первый раз пришли в храм, не зная, чтo они встретят. Они не были уверены, что Бога встретят в храме, только чуяла душа: может быть, там что-то есть?.. И как они могли бы — мы могли бы — обжечься о холодный, жгучий взор человека, который посмотрит и скажет: «Тебе тут места нет, ты не знаешь даже, как креститься, ты не так одет, ты смотришь вокруг вместо того, чтобы вперить свой взор в направлении иконостаса», и так далее… — стану ли описывать то, что происходит все время, и от чего люди уходят искать в другом месте то, что они должны были найти в нашей среде?..

Было время, когда люди говорили: что за общество христианское, какая у них любовь!.. Может ли кто-нибудь теперь посмотреть на наше христианское общество и сказать: В них живет такая любовь, которой нет в другом месте на земле. Мне надо к ним пойти, потому что только там можно найти любовь, жизнь, радость; там каждый человек верит в каждого, верит в добро, верит в любовь, верит в будто невозможное,— в то чудо, которое делает грешника святым… Церковь — единственное такое место. Неужели мы это место должны для других закрыть? А какое дивное место могла бы быть Церковь, если бы она строилась нами как тело любви, если бы каждый человек, кто придет, мог бы встретить взор Самого Христа, сияющий из глаз каждого христианина…

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Трудно прибавить что бы то ни было к тем словам проповеди, которые вы слышали. И однако, мне хочется обратить ваше внимание на две или три особенности сегодняшнего чтения притчи Господней о приглашенных, которые отказались прийти к Господу, и о тех людях, незванных, и однако нашедших свой путь в Царство Божие.

Три причины даются теми, которые хотят отказаться от Божьего призыва войти в Его Царство, Царство Небесное. Первые говорят: я купил землю; вторые — я купил пять пар волов; третьи — я оженился; и этим как бы описываются все причины, по которым человеку некогда обратиться к Богу.

Вот, человек жил, бездомный, без имущества, без корней, и вдруг ему посчастливилось укорениться на земле, осесть, вдруг он обнаружил, что земля его стала своя, что он в ней пустил корни, что он ей принадлежит. И тогда уже не оторвешься от той земли, которая, как тебе кажется, твоя, а на самом деле тебя держит в плену, потому что все, что мы почитаем своим, все, на что мы налагаем руку, все, что мы не согласны отпустить, нас порабощает — в малом, как в великом. Подумайте о том, что случится с человеком, если он в свою руку зажмет какой-то предмет. Он его держит, никто его не отнимет — а вглядись: правда, в руке у него медный грош, но зато руки-то у него больше нет, он этой рукой ничего больше не может делать, кроме как держать, держать и не отпускать. И так бывает, когда наше сердце вдруг сожмется и уловит что-нибудь, когда наше сердце закроется ко всему прочему, кроме одной-единственной вещи, которую мы хотим иметь, которую мы не хотим отпустить. Так бывает с умом, так бывает со всей нашей жизнью. Мы захлопываем дверь, мы закрываем сердце, ум, и остаемся пленниками того, что мы как будто взяли себе в удел… Эти первые люди уже не могут идти к Богу, для этого надо оторваться от земли, для этого надо отказаться от того, что покорено, что «мое»; и человек оседает. А вокруг мир такой широкий, такой просторный; над головой бездонное небо, но человеку некогда глядеть на небо, ему некогда озираться вокруг, у него глаз, сердца, ума остается только на тот клочок земли, который он сделал хищнически своим.

А другие, которые купили пять пар волов (пять — по числу человеческих чувств) — это те люди, которые считают, что их дело на земле, их работа, их труд, их творчество настолько важно, что все можно забыть. Небо — в свое время, любовь, дружбу — все можно оставить в стороне, но надо творчески работать, работать. И оказывается, что человек целую жизнь может пахать на этих волах, но придет время, когда будет разлучаться душа его от тела, и никакой труд, никакое творчество, никакая похвала со стороны людей на земле не откроют ему Царства Божия, потому что Царство Божие — это Царство такой любви, что можно забыть и о своем клочке земли, и о своем груде, и о своем творчестве, и о своем значении,— все можно забыть, потому что кому-то нужна любовь и кому-то понадобился я.

И третий отказался идти на брачный пир царственного сына: он сам нашел себе невесту, он нашел счастье и радость,— какое ему дело до чужой радости?.. Пусть царский сын празднует свою свадьбу; у него свое счастье… Разве не бывает так с нами? Горе часто открывает нам душу, нас делает более чуткими к тому, что у кого-то тоже горе; но порой бывает так страшно видеть, что земное счастье замыкает человека в себе. Я счастлив; зачем мне вспоминать о чужом горе? как я отравлю свое счастье чужой бедой? Зачем мне участвовать в чьем-то несчастье, которое не мое? Нет, пусть празднуют, пусть радуются без меня…

И вот так, потому что человек овладел землей и ему больше нет дела до неба, потому что он думает, что его труд и творчество имеет окончательное, вечное значение и он забывает, что в одно мгновение все может прахом пойти; потому что счастье ему улыбнулось и ему нет дела ни до счастья, ни до горя других — человек отказывается от всего, что будет в вечности, от чуда любви.

Теперь подумайте одно мгновение об этих людях, которых пригласил хозяин. Брачный пир пуст, никого там нет, вернее, никто на него не пришел, пустота. Приготовлено все, чтобы ласково, радостно принять гостей — и никто не пришел. И хозяин посылает своих слуг искать тех, которые никем не были приглашены, которым не к чему привязываться, потому что у них ничего нет, — бедных, у которых нет клочка земли, куда можно бы уйти корнями и из человека сделаться деревом; нет такого труда, который поглощал бы тщеславием, гордыней, а только тот тяжелый труд, который еле-еле дает человеку возможность просуществовать,— к такому не привяжешься; нет радости: странниками ходят они по земле в надежде на подачку, в надежде на то, что кто-то их заметит и вспомнит. И слепые среди них, которые пути своего не видят; и хромые, которые, может, и видят путь, а идти не могут — по слабости, по бедности, по разбитости жизнью… И всех зовет к себе хозяин.

И вот тут самая, может быть, непонятная сначала и самая потом изумительная вещь во всей этой притче. Собрался народ; брачный пир полон; входит хозяин; и среди этой пестрой толпы видит одного человека, не облеченного в брачную одежду. Его он приказывает выкинуть вон. Как это понять? Он же пригласил нищих, бродяг, людей, у которых вообще ничего нет; откуда же у других взялась эта брачная одежда? Ведь не ходили же они всю жизнь с припасенной брачной одеждой на тот небывалый случай, что их пригласят на брачный пир?.. Тут надо понять, что происходит, происходило на Востоке в порядке гостеприимства. Приходил странник; будь он богат, будь он беден, его встречал хозяин у дверей своего дома, принимал его, как посланника Божия, склонялся и омывал его ноги, запыленные, раненные, уставшие. Давали ему новую одежду, помазывали его голову, чтобы он мог войти и пировать наряду со всеми самыми богатыми, не униженный, не пристыженный собственной бедностью, чтобы на мгновение он тоже был равен всем, потому что любовь делает людей равными.

И вот один какой-то человек пришел. Его тоже встречали с любовью, ему тоже хотели омыть ноги, помазать главу, дать брачную одежду, но он, вероятно, просто сказал: «Нет, не для того я сюда шел. Мне сказали, что здесь кормят; довольно со всей этой подготовкой, есть хочу!». И он вошел, презирая гостеприимство, без всякого внимания к той любви, которая ему предлагалась; ему сердце хозяина не было нужно, ему нужен был только его хлеб. И не оказалось ему места в этом царстве, где хлеба на всех хватает, но куда входят не иначе как любовью.

Подумайте теперь о себе. Подумайте о том, как все мы, каждый из нас, отзываемся на призыв Божий. Как часто мы Богу говорим: Господи, у меня есть что-то такое ценное, клок земли,— не бросать же этого ради Твоего неба! У меня есть дело, я творец жизни,— неужели мне это оставить, чтобы идти в неизвестность на пир? Я привязался сердцем к кому-то,— разве этого для меня недостаточно?.. Это не значит, что не надо трудиться на земле, творить, любить,— надо. Святой Григорий Палама говорит, что в том-то и сходство наше с Богом, что Он нам вручил землю и дар, способность творческого труда и любви. Но если мы в эту землю уйдем, забыв, что жизнь глубже, шире, что над землей простирается небо и что человеческая любовь разверзается до пределов бесконечности через Божию любовь, тогда мы потеряем и земное и небесное.

Но с какой надеждой можем мы идти на этот призыв! Нам незачем думать о том, достойны мы или нет. Достойны мы никогда не будем, потому что никто не может заслужить любовь. Любовь дается даром, любовь просто дается, она не покупается; не выслужишься в любовь. И поэтому мы можем спокойно все без исключения идти к Богу, зная, что у Него-то хватит любви и на нас, и на всех. Вспомните слово Златоустово в Пасхальную ночь: И постившиеся, и непостившиеся, и трудившиеся, и ленивые, и грешные, и праведные — все войдите в радость Господа своего… Не потому, что Он безразличен к тому, трудились мы или нет, — одних Он принимает с радостью и благодарностью за труд, который те понесли на земле, а других с лаской и любовью, чтобы их утешить о том, что теперь-то они понимают, что они недостойны, но Он их сделает достойными ласковой любовью Своей. Поэтому будем идти, когда нас зовет Господь. Зовет к Себе в молитве, зовет в таинствах Церкви, зовет в причащении, зовет всеми способами: идите! Придите ко Мне, все труждающиеся и все обремененные, и Я вас успокою…

Будем идти с верой, потому что Он ничего у врат Царства не потребует от нас, кроме того, чтобы мы пришли и сказали: Господи, я недостоин, я недостойна Твоей любви, но Ты, Господи — Любовь, Ты, Господи, Спаситель, Ты жил и умер для меня; как мне сомневаться, как мне колебаться?.. И войдем в Царство Божие; но не будем и другим мешать входить. Будем открытым сердцем говорить всем и каждому: и я недостоин, поэтому и ты надеяться можешь; все, все призваны в Божие Царство, кто только не откажется от него… Какая это надежда, какая радость и какое счастье всем будет встретиться там, где уже все равны, потому что все будут сиять благодатью и красотой и вечной юностью Божией Любви!

Аминь.

---

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Праздник святых — это день, когда мы радостным, ликующим сердцем говорим Богу: Господи, спасибо, что они жили, спасибо, что они явили нам пример того, как можно жить, спасибо, что через столетия до нас дошло животворное их слово!.. Спасибо вам, святители Христовы, преподобные отцы, наставники наши, что вы так услышали глас Господень, так восприняли Его Евангелие, что стоите вы перед нами, как образ подлинного, истинного христианского жития!

В одной из своих проповедей святой Иоанн Златоуст говорит, что праздновать день святых — хорошо, петь им славу и наше благодарение — справедливо, но что напрасны все наши молитвы, все наши песнопения, если этим кончается наше почитание святых. Святых надо почитать тем, чтобы следовать их примеру и учиться от них, как жить по Христу, как жить по Евангелию.

Святители, которых мы сегодня празднуем, воспеваем, о которых так полно наше сердце благодарности и радости — три из великих столпов Православной Церкви. Они провозгласили, в дивной красоте, в совершенной, бескомпромиссной истинности, учение Евангелия, учение Христово, учение апостольское, учение православное. И первое, чему мы должны от них научиться, это подобной верности каждому слову, любви к каждому слову, которое произнес Господь и Бог наш Иисус Христос. Истина, правда, вера в них воссияла.

Но можно, продолжая исповедовать и проповедовать чистое Православие, быть изменником учению Христову жизнью, поступками. Мы исповедуем Бога Единого в Троице. По учению святого Григория Богослова, это значит исповедовать Бога любви; и если мы исповедуем Его устами, но вся наша жизнь противоречит этому нашему исповеданию, если мы не живем любовью, если не возвещаем мы любовь в каждом слове, в каждом действии нашем, мы лжем и мы изменяем Христу, потому что проповедь наша перед миром должна быть не проповедью словесной, а явлением славы и силы Божией, которая побеждает нас и нас делает подлинно детьми Божиими, Христовыми учениками. Поэтому хвалим, поклоняемся, радуемся мы об этих трех Святителях, которые не только сумели прозреть чистым сердцем тайны Божий (по слову Евангелия: Блаженны чистые сердцем, — они Бога узрят), но, прозрев эти тайны, они сумели так жить, чтобы вся их вера стала жизнью,— не словом, а поступком, образом жизни, а не только учением.

Мы исповедуем Христа,— Христа, Которого апостол Павел называет Агнцем Божиим, закланным до сложения мира; в Нем как бы сосредоточена крестная, жертвенная Божия любовь. Когда Бог творил мир, Он знал, что мир от Него отпадет, Он знал, что мы будем все изменники Ему, и чтобы нас спасти, Сын Его Единородный, Слово Божие, станет плотью, Сын Божий станет сыном человеческим, и Своей жизнью и смертью и сошествием во ад нас спасет. Если мы действительно верим в крестную любовь, в эту жертвенную любовь Божию, если мы хотим быть Его детьми, сыновьями, дочерьми, мы должны уподобиться жизнью нашей Христу: любовью, состраданием, жертвенностью, тем, что мы себя можем забыть до конца ради блага, спасения, ради утешения нашего ближнего, кто бы он ни был, свой или чужой, друг или враг; потому что все, все без остатка, все без исключения сотворены Богом любовью Его, и никто не создан в погибель.

Вот что значит следовать учению трех Святителей, исповедовать православную веру в ее полноте и чистоте, исповедовать Евангелие в его полноте и чистоте: исповедание это воплотить во всю нашу жизнь. И если будет так, тогда свет Христов воссияет в нашей среде, тогда Царство Божие водворится в наших сердцах, и этот свет воссияет перед всеми, и Царство Божие пожаром охватит всех вокруг нас. Тогда начнется новая жизнь не только в Церкви (ведь и в Церкви мы должны многому научиться, чтобы быть достойными нашего Спасителя Христа), но и вокруг нас. Потому что, когда люди, неведущие Христа, познают тайну этой любви, такой любви, такой чистоты, такой возвышенности ума, такой правды сердечной — они тоже уверуют, что единственный образ человека, достойный последования — Господь наш Иисус Христос, проповеданный ныне празднуемыми Святителями, в которых явлено было, что и нам возможно то, что заповедал нам Господь.

Аминь.

Слово, произнесенное на литургии в день памяти трех Святителей, 12 февраля 1982 г., в храме святых апостолов Петра и Павла, что в Лефортово (Москва)

(После приветствия отца настоятеля)

Я хочу поблагодарить не только отца настоятеля, но всех, каждого из вас, за ту глубокую, тихую и светлую радость, которую я вновь пережил в этом храме, молясь с вами. Приезжая с Запада, где я прожил теперь шестьдесят уже лет, я чувствую каждый раз, приходя в наши храмы, что погружаюсь в родную и святую стихию и приобщаюсь глубокой тайне Святой Руси, которая живет и действует и которой держится Земля Русская.

Христос в сегодняшнем Евангелии говорит: Тако да просветится свет ваш пред человеки, да видя добрые дела ваши, люди прославили Отца вашего, Который на небесах… Мы призваны сиять, но сиять не своим светом, не своим талантом, не своим умом, не своей красотой, не своим красноречием, не своей ученостью, а другим светом — светом Духа Святого, светом благодати, сиянием Божиим. И нам надо всеми силами, всем сердцем, всей верой нашей стремиться к тому, чтобы стать такими прозрачными, такими гибкими в Божией руке, чтобы, встречая нас, люди могли уловить хоть какую-то искру, какой-то отблеск этого света.

Когда боговидец пророк Моисей сошел с Синайской горы после видения Божия, его лицо таким светом сияло, что люди не могли вынести этого яркого слепящего света, и он закрывал свой лик, чтобы люди могли воззреть на него. Христиане носят в себе этот свет, но — Боже — как тускло порой он сияет! Как грустно думать, что когда-то сказанное апостолом Павлом, что из-за нас, верующих, имя Божие хулится, относится из века в век к последователям Христа… Гаснет свет Христов, тускнеет свет Христов из-за того, что между людьми, которые жаждут света, и самим этим светом встает наша греховность, наша холодность, недостаток веры. Мы призваны быть пламенем — и мы не горим, а часто дым исходит от нас, словно мы только сырые дрова, которые только-только занялись, но не загорелись. А мы должны бы быть в мире, слово неопалимая купина, тот куст, который перед глазами Моисея горел и не сгорал, горел огнем Божиим и не сгорал, потому что Божий огонь не питается тем, что горит им, и не разрушает того, чему он приобщается, а делает нас причастниками этого горения и огня.

Во имя трех Святителей положим теперь, вновь и вновь, начало новой жизни. Пусть в нас так сияет Божий свет, чтобы люди, нас встречающие, останавливались на нас взором и недоумевали: откуда это сияние в их глазах? откуда такая любовь в их сердцах? как они могут так себя забыть ради меня, чужого, ради нас, враждебно к ним относящихся; как это возможно?.. Кто-то из отцов говорил: никто не может отвернуться от земли и обратиться к небу, если не увидит на лице или в глазах хоть одного человека сияние вечной жизни… Мы, христиане, призваны быть теми людьми, на лице которых сияет вечная жизнь, в глазах которых сияет Божие милосердие, Божие сострадание, всеобъемлющая Его любовь. Положим начало… Мы же говорим по-человечески: «Какая это светлая личность!». Станем такими светлыми личностями, но не только по земному, а по небесному. Тогда мы станем, как апостол Павел говорит, сотрудниками Божиими на земле; тогда и нашим трудом, и нашей молитвой, и нашим подвигом, и нашей жизнью, и нашей смертью спасется окружающий нас мир. Да будет это по молитве Святителей, которые нам доказали, что человек может возрасти в эту меру; их молитвы да защитят, да вдохновят, да направят нас на этот путь светлый, Божий.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Никто из нас, принявших монашеский постриг, и никто из тех, которые думают оставить все, чтобы последовать за Христом, не могут без глубокого волнения слышать тропарь о блудном сыне, который пелся сегодня, и рассказ о нем, каким он предстает перед нашими глазами из святого Евангелия, как он излился из премудрости Божией, но вместе с этим содержит в себе такую дивную Божественную любовь.

Рассказ о блудном сыне — не только рассказ о падении и о грехе, о раскаянии и о прощении, но он являет нам также то величие, которое Бог видит в человеке и в меру которого каждому из нас надо вырасти.

Остановимся на различных моментах этого Евангелия; первое — о грехе. Как мягко, как кротко говорит Господь о том, что случилось между сыном и отцом, как Он тихо, с болью и лаской говорит о том, что бывает постоянно между нами и нашими родными, родителями, близкими.

Вырос юноша в отчем доме, накопились в нем молодые силы, и показалось ему, что узко, тесно ему в том доме, где он вырос, в той обстановке, в которой ему надлежит прожить всю свою жизнь, если он останется при своем отце, в деревне, в трудах полевых, в узком кругу любящих его, но не восхищающихся им людей. И вот он идет к отцу: дай мне, отче, то, что мне причитается после твоей смерти… Это сказано так коротко и так жестоко. Если развить эти слова и попробовать уловить, о чем речь идет, этот юноша ведь говорит отцу: старик, ты зажился. Я хочу жить, не могу я ждать, пока ты умрешь, и я от тебя буду свободен, когда мне достанется плод трудов всей твоей жизни и я смогу все взять и уйти, забыв отчий дом, уйти жить по своей воле, уйти и жить, как живут люди в городах… И на это отец отзывается такой бесконечной милостью, он сына не корит, он его даже не молит опомниться; он склоняет главу под этим ударом, он соглашается на то, что для любимого сына он теперь мертв, что сын его присудил к смерти заживо, что он не существует более в душе, в любви, в сердце дорогого ему мальчика. И дает он ему плод жизни своей, все, что ему надлежит принять, когда умрет отец.

И сын уходит; сбрасывает с плеч свою деревенскую одежду, одевается так, как, ему кажется, люди богатые, городские одеваются, и идет в мир. И там он окружен друзьями, пока у него есть деньги, пока от него другие могут взять что-нибудь. Но когда ничего у него не остается, тогда находит на него возмездие, тогда случается с ним точь-в-точь то, что он совершил над отцом. Друзья, ложные, корыстные друзья от него отпадают: ты нам не нужен больше, нам нечем поживиться от тебя; твои средства, твое богатство истощилось, мы только этого и искали от тебя… — и он остается один. Один со своей душой, один со своим голодом и обездоленностью. И он ищет работы (он, свободный хозяин своего дома, останься он только при своем отце), и одна только ему дается работа: пасти свиней, то есть, в понятии древнего еврейского народа, животных оскверняющих, животных, которых ни один благочестивый еврей не стал бы пасти, для этого нанимали чужестранцев-рабов. Но и это не утоляет его голода.

И от голода, от тоски, от оставленности, от позора, от стыда он приходит в себя. Он жил, будто в нем самом ничего нет, будто все — внешне, вокруг него: богатство, красота, друзья… И нечего не осталось, кроме его собственной обездоленной жизни, погибшей жизни. И тогда он вспоминает, что где-то у него есть отец, от которого он когда-то отвернулся, сказав: «Отца мне не нужно теперь, мне нужна свобода!.» А теперь эта свобода обернулась рабством, обездоленностью, ужасом. И он вспомнил, что значит слово «отец», и он вновь это слово произнес с благоговением и со слезами стыда и начинающегося в нем раскаяния. И от тяжелых дум и сердечной боли, от голода и от одиночества нашлись в нем силы преодолеть стыд и вернуться к отцу покаянно. Он пустился в путь, и он готовил свою исповедь: Отче, отец, я согрешил против неба и против тебя, я недостоин называться твоим сыном, но дай мне быть хоть наемником в твоем доме; в том доме, где я рос, как сын, дай мне место слуги, угол, кусок хлеба, обеспеченность, какую-то долю если не родного, то товарищеского тепла со стороны тех, которые на тебя работают…

И он идет. А отец никогда не переставал быть ему отцом. Сколько раз, вероятно, он выходил на дорогу в надежде, что вернется его мальчик, что не мог он уйти навсегда… И тут тоже он стоял, верно, у порога, или кто-то ему сказал: смотри, идет ожидаемый тобой; исполняется твоя мечта, исполняется молитва твоя, — идет!.. И отец побежал к сыну навстречу, пал на его грудь, обнял его; а мальчик, сын начал свою исповедь: Отче (да, он посмел его назвать отцом, хотя вот-вот скажет: «прими меня, как раба, наемника»), я согрешил против неба и перед тобой, я больше не достоин называться твоим сыном… Но тут (может быть, вы не замечали, но это так в душу бьет) отец ему не дает закончить, не дает ему сказать «прими меня, как наемника»; он его перебивает и говорит слугам: принесите первую его одежду, принесите перстень на его руку, принесите сандалии на его израненные ноги. Возвеселимся, возрадуемся: он вернулся!.. Все вокруг отца оставались, но без его сына мир был пуст, сколько бы ни было вокруг друзей и любящих и почитающих его людей…

Принесли первую одежду: не самую лучшую, не нарядную одежду, а ту одежду, которую юноша сбросил с плеч, перед тем как уйти. И когда он ее надел, он, верно, почувствовал, что время кругом прошло, что весь ужас его как бы нравственного убийства, отстранения со своего пути отца, этот ужас богатой и пустой жизни, жизни опустошающей, унижающей, оскверняющей, этот позор обездоленности и оставленности — все прошло, и он вернулся на прежнее место. Одежда та же, сандалии ему дали, а теперь — о чудо! — отец ему перстень дает… В древности перстень не был просто украшением руки. В те далекие времена, когда мало кто умел писать, перстнем запечатлевали, как печатью, всякое письмо, всякое свое заявление; и тот, кто держал в руке перстень другого человека, имел власть над его жизнью, над его имуществом, над его честью. И вот отец дает ему перстень — ему, который всем доказал, что он недостоин ни его любви, ни его доверия — отец все отдает, вплоть до своей жизни и чести; и почему? Не потому, что сын долго ему рассказывал об ужасе своего жития на чужбине, а потому, что он вернулся. Раз он вернулся, значит, он все понял, значит, он может снова начать жизнь достойную сыновства своего.

Какой это нам пример! Как часто, когда мы с кем-то поссоримся, человек к нам приходит с трепетом в душе, стесняясь, не зная, как мы его примем, лишь в надежде, что когда мы откроем дверь на его стук, то лицо наше просияет радостью. И как часто бывает, что мы открываем дверь своего сердца или своей квартиры и смотрим на него сурово и говорим: что, вернулся? с чем же ты вернулся? понял свою вину? каешься? пронизан стыдом? сгорел во стыде? Ну ладно, попробуем снова дружить, попробуем примириться, но помни: при первом твоем неправильном шаге все тебе вспомнится… Разве мы не так поступаем часто?

В притче отец всю жизнь и честь сыну отдает: вот как к нам относится Небесный наш Отец. Мы все, как блудный сын, хотим от Него все получить, но когда получаем — растрачиваем в миру. Мы не говорим, конечно, «умри» Богу — но Господь на Кресте умер нашим грехом… Разве не пора каждому из нас каяться, каждому из нас понять, что он осиротелый, обездоленный в этом мире, если нет у него отчего дома, если Бог ему не Отец, если Церковь ему не мать, если нет у него родины небесной? Повернемся же к Нему и скажем: Отче, согрешил, согрешила я, согрешили мы все совокупностью своей перед Тобой, мы недостойны быть названы Твоими детьми. Кто может в нас узнать Твой образ по нашей жизни? Разве сияет в нас красота вечности?.. И Отец нас примет, вернет Свое доверие; и тогда останется нам одно; из благодарности, из горького опыта сиротства нашего без Бога, из любви ответной на Божию любовь доказать всей жизнью, а если нужно — и всей смертью своей, что мы стали Богу воистину свои, родные, уже не только как бы случайно, по плоти,— но и по духу, что мы стали детьми Всевышнего, братьями и сестрами Того, Кто по любви крестной Своей стал Братом нашим и Спасителем, Господом Иисусом Христом.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы сегодня празднуем Сретение Господне. Сретение — слово древнеславянское, которое значит на русском языке «встреча», а на сербском языке — «радость». И вот сегодня мы встречаем Господа с той глубокой и благодарной радостью, с которой Симеон Богоприимец Его держал на руках своих и видел в Нем осуществление всех древних пророчеств о том, что настанет день, когда рознь между человеком и Богом придет к концу, когда Сам Бог снизойдет к нам плотью как Спаситель наш, примиряя нас Своим воплощением, Своей жизнью, Своим учением и Своей смертью на Кресте с Богом нашим и Отцом. В празднике Сретения сливается одновременно и радость, и ожидание крестной смерти Христа.

Бывают праздники, когда душа так исполнена ликования, что рука не поднимается на мирской труд; но бывают и такие, что рука не поднимется, потому что сердце полно или скорби, или священного ужаса. Праздник Сретения Господня обе эти черты в себе соединяет. Встречает Христа Симеон Богоприимец, старый человек, проживший праведную жизнь, которому было Богом обещано, что не увидит он смерти, пока не увидит Спасителя мира, пришедшего совершить Свое дело примирения и преображения мира. Также свидетельствует об этой радости и Анна пророчица. Они говорят о том, что исполнилось все ожидание не только Ветхого Завета, но всего человечества от начала мира, его желание, тоска, надежда о том, чтобы пришел Господь и уже не было бы непроходимой пропасти между Им и нами. Одновременно ликуют они о том, что не только прошлое, но и будущее теперь оправдано и сияет надеждой и радостью. Пришел Господь, и пришло спасение, пришла надежда, которой никакое горе, никакой ужас земной не могут погасить, потому что Бог уже среди нас, Христос посреди нас, и никто нас не вырвет ни из руки его, ни их любви Его.

Но вместе с тем, праздник Сретения Господня несет на себе глубокую печать священного ужаса и скорби. Тот же Симеон, который возвестил пришествие Господне в плоти, обещал, принес страшную весть Божией Матери о том, что Ей меч пройдет сердце, что Она будет пронзена такой болью, испытает такое страдание, как никто на земле. Тогда Она не знала, каковы будут этот ужас и это страдание; позже, предстоя у Креста Господня на Голгофе, Она его пережила до конца: скорбь и ужас Матери, Которая видит Своего Сына пригвожденным ко Кресту неправедным судом, ненавистью тех людей, ради которых Он жил, проповедовал, ради которых Бог стал человеком; видела Она, как часами из Него текла жизнь, и наконец приняла Она Его мертвого на Свои объятия. Это Ей предрек Симеон Богоприимец; и поэтому празднуя этот день, ликуя о нем как о нашем спасении, вспомним однако об этой душу раздирающей скорби Божией Матери. Сколько матерей и в России, и во всех странах мира могут эту скорбь понять, у кого дети — сыновья, дочери — были отняты болезнью или жестокой смертью войны…

Каждый из нас после своего рождения приносится в храм или приходит сам позже, чтобы быть крещеным и предстать перед Богом в воцерковлении. Это воцерковление младенца или взрослого — образ того, что тогда случилось в древнем Иерусалиме. Как поставлен был Сын Божий, ставший сыном человеческим, перед лицом Господним, так и каждый из нас, когда мы бываем крещены, приобщается жизни распятого и воскресшего Христа. Каждый из нас приходит или приносится в храм, чтобы стать до конца, без отказа Божиим достоянием, не вообще «чадом Божиим», но сыном или дочерью Божиими, вступающими в тот же путь, каким шел Господь наш Иисус Христос.

Если мы хотим понять, что значит до конца быть христианином, вспомним одно изречение Евангельское и одно слово апостола Павла.

Когда Иаков и Иоанн на пути в Иерусалим, где Христос должен был пострадать и принять смерть, Его спросили, смогут ли они после Его победы сесть по правую и левую сторону Его царственного престола, Он им ответил вопросом: готовы ли вы пить ту чашу, которую Я буду пить? (то есть приобщиться тому страданию, которое Я должен вкусить). Готовы ли вы креститься тем крещением, которым Мне надлежит креститься? (то есть погрузиться в тот ужас страдания, которое Мне предстоит). И апостолы ответили: Готовы!.. Так и мы, когда, крестившись, предстаем перед Богом в надежде в свое время разделить Его вечную участь, торжество вечной жизни, должны быть готовы сказать: и на земле, Господи, готовы мы разделить Твою земную судьбу, готовы, подобно Тебе, жить правдой, провозглашать истину, крестно любить ближнего нашего до готовности пострадать жизнью и смертью нашей — для других, для друзей, для врагов, для всех положить свою жизнь. Как однажды святейший патриарх Алексий сказал мне в разговоре, Церковь — это тело Христово, ломимое во оставление грехов человеческих…

Чтобы это осуществилось, должны мы помнить слово апостола Павла: Для меня жизнь — Христос, смерть — приобретение, и однако, так как это полезнее, необходимо для вас, готов я остаться жить на земле… Кто из нас может всей душой, всем умом и всем сердцем, всей волей, и всей жизнью сказать: Жизнь для меня Христос, — не только в том смысле, что Христос в крещении, в таинствах, в учении Своем, в кроткой Своей близости дает мне новую жизнь, а в том смысле, что только то, что Христово, только то, чем Он жил, стало теперь целью и содержанием моей жизни? И однако, это — признак истинного христианина; и если бы мы так жили, в таком единстве со Христом, с такой к Нему всецелой любовью, могли бы и мы сказать, как апостол Павел говорил: жизнь для меня — Христос, а смерть — приобретение, потому что, живя на земле, я отделен от Христа, а все желание, все устремление жизни моей в том, чтобы лицом к лицу Его узреть, чтобы с Ним быть всегда, чтобы ничто меня от Него не разделяло… И при всем этом апостол Павел, научившись от Христа любить, — любить своего ближнего и дальнего, друга и врага, гонителя и защитника, говорит: И однако, так как для вас это нужнее, я останусь жить на земле… Так и мы должны бы всей душой, всей силой жизни стремиться к встрече со Христом, и однако быть способными сказать: да, но у меня есть дело на земле, я должен чистотой своей жизни, светом, льющимся из меня, правдой моих поступков, истинностью моих слов, всем моим существом быть свидетелем Христа, и хотя всей душой я мечтаю быть с Ним, я останусь в осиротелом, тусклом, горьком мире, чтобы внести в него свет, внести в него надежду, внести в него радость, внести в него любовь…

В этот праздник, который нам напоминает наше собственное воцерковление во свете крестного пути и крестной жертвы Христовой, обновим данные нами обеты крещения, вновь вступим, с новой решительностью, с новой надеждой, на путь Христов, и не станем говорить, что мы слабы, что нет у нас крепости достаточной. Господь сказал апостолу Павлу, который просил о силе: Довольно тебе Моей благодати, Моя сила в немощи совершается… И апостол Павел восклицает: И поэтому буду хвалиться я только немощью своей, чтобы все во мне было силой Христовой!, и в другом месте: Все мне возможно в укрепляющем меня Господе Иисусе Христе… Павел был, как мы, человек плоти и крови, ему тоже было страшно, ему тоже бывало больно, он тоже боролся за свою цельность и верность; и он победил, и он нам говорит: Последуйте за мной, как я последовал за Христом…

Исполним же это слово, и станем каждый день по-новому, глубже, более совершенно — Христовыми и подобными нашему Учителю, Спасителю и Богу.

Аминь.

Ваше Высокопреосвященство, дорогой и зело возлюбленный брат, Владыко Антоний! Намерение наших сердец — уже давнее — было встретиться здесь, в Минске, в Белоруссии, и совместно совершить Божественную службу, вместе помолиться о паствах наших православных, в далекой от нас Англии, но близкой и родной для Вас, и о пастве белорусской. И вот наконец, это исполнилось, и я благодарю Господа, что Он направил стопы Ваши в наш град, и мы в эти дни имеем общение духовное, — хотя оно и так постоянно. Постоянно выезжая в Европу, я говорю своей пастве об этом, прошу напутственных молитв, испрашиваю согласия на духовный привет, который я всегда передавал, и Вы можете это засвидетельствовать нашим православным людям. Замечательно, что существует в Церкви такое предание, такое положение, что Патриарший Экзарх имеет в какой-то степени попечение о пастве Русской Церкви за рубежом; необходима эта духовная и непосредственная связь через человека,— не через письма, указы, постановления, а именно живая связь; и она двустороння, и она полезна и необходима обеим сторонам. И мы всегда с любовью встречаем здесь, вот на этом клиросе стоящих паломников из разных стран Европы и мира, и всегда их с любовью и миром приветствуем; и радуемся, что все новые и новые люди узнают о нашей Белоруссии, об этой доброй земле, многострадальной, пережившей много горя, и кровью орошенной, мужественно отстоявшей свою свободу и отеческие предания. И вот сегодня, дорогой Владыко, я хотел сказать эти немногие слова, и ими выразить всю нашу большую любовь Христову и к Вам, как к человеку, известной нам личности, посвятившей свою жизнь подлинно апостольским трудам, а через Вас и к пастве Вашей, лондонской и английской, которой Вы передадите привет, и от имени которой сейчас мы хотим услышать из Ваших уст приветствие и целование во Христе.

Прежде всего я хочу поблагодарить Владыку Митрополита за его ласковые, искренние и братские слова. Мы давно знакомы, нас связывает теперь уже долгая и крепкая дружба, и мне особенно радостно было служить и молиться в его соборе. В каком-то смысле, по отношению к Западу, он унаследовал всю мою паству: как Экзарх, он является главой Западной Европы, Экзархом которой я был в течение почти пятнадцати лет; и радостно нам, в Англии особенно, знать, что попечение о нас Русской, родной нам Церкви, поручено человеку, которого мы глубоко любим, которого почитаем, которому верим до конца, полным, радостным доверием.

В тропаре русским святым говорится, что христиане на нашей родной земле являются как бы плодом сеяния Господня. Сеялись святые в жизнь и в смерть, и подвигом всей жизни и всей своей смерти они сделали нашу землю таинственно, порой невидимо, а порой так явственно, Святой Русью. И это сеяние продолжилось еще шире в наш век, когда пять миллионов русских людей оказались за пределами Родины, бывшей им матерью и оставшейся для нас матерью, любимой, хотя далекой и годами нам недосягаемой. Не напрасно эти миллионы, поколения моих родителей и моего собственного поколения, оказались в далеких краях, рассеянными по всей земле, потому что нам надлежало принести во всю землю торжественное, ликующее благовестие Православной веры, веры чистой, веры пламенной, веры в Воскресение Господне, веры в Крест и в то, что нам дано за Христом идти, отдавая наши мысли и наши сердца и нашу жизнь — а порой и нашу смерть — тем людям, которым нужна была правда Божия и истина Господня.

Говоря, в частности, об Англии — туда между 1919 и 1923 годами прибыло около шестисот русских людей. Как мало… Из них теперь осталось еще меньше. Те, кто прибыл туда взрослым, склонились к земле и костьми легли в чужой земле (хотя не совсем чужой, потому что каждого русского мы погребаем хоть со щепоткой русской земли, привезенной с нашей родины). Но не напрасна оказалась их жизнь, скорбная, одинокая жизнь изгнанников, жизнь людей, вся любовь которых устремлялась к родной земле, куда им не было возврата. Их дети унаследовали Православие; внуки, правнуки остались православными. И не только они: наше слово прогремело, действительно сейчас прогремело по всей стране: наши храмы умножились, инославные люди всех вероисповеданий теперь к нам приходят молиться и укрепиться в вере, и зажечься надеждой, и обновиться радостью, и почувствовать православную русскую любовь. Некоторые, довольно-таки многие, после долгих лет общения с нами в молитве, в братской любви делаются православными,— теперь их десятки, сотни; другие, оставаясь членами собственных общин, приносят от нас в собственную церковь благовестие, которого там не хватает.

Один из подвижников нашего времени определил Православие так: быть православным означает знать Бога лично, в личном опыте, Каким Он есть, и поклоняться Ему достойно Его святости… И вот в растерянный западный мир, где вера колеблется, где бесконечное количество сект и движений старается восполнить то, что было потеряно с разделением, с отделением от Православной Церкви, бесчисленное множество людей теперь оживает этой верой. Наша вера, наше слово проникает теперь всюду, проникает книгами, которые мы пишем, проникает лекциями, которые мы читаем. Недавно я писал нашему Владыке Экзарху, что за тридцать четыре года моего служения в Англии в священном сане (из них двадцать пять лет — епископом), я прочел свыше десяти тысяч лекций в инославных общинах, храмах, студенческих группах и братствах всех вероисповеданий. Слышат они слово наше не только тогда, когда приходят к нам или зовут нас к себе; мы проникаем в самые их дома, потому что много, много раз мне приходилось выступать по радио и телевидению, и говорить людям о нашей Православной вере в их домашней обстановке. Случалось мне проповедовать в Лондонском порту, и в порту одного из городов Шотландии, и на улицах Оксфорда, большого университетского города; приходится мне читать лекции на медицинских факультетах, — потому что им известно, что до священства я был врачом, сначала пять лет в армии, а потом и в Париже.

Все это делает наше рассеяние подлинно сеянием. Да, Господь нас взял, как зерна, и кинул во весь мир. Зерну одиноко, зерну больно как бы умирать,— и больно было тысячам наших стариков умирать далеко. Но когда смотришь на плод их жизни, на то, как они научили не только своих молодых, но и инославных, знакомых, докторов, сестер милосердия в госпиталях, где они умирали,— научили жить пламенной верой, неугасающей надеждой, ласковой, неумирающей любовью, и умирать с верой, идти в вечность с радостью на лице о том, что пришло время встретить возлюбленного Господа и встретиться с теми, с кем разлучила земная жизнь — западные люди чему-то глубокому учатся и благодарят Бога. И обращаются они к нам, и мы им отвечаем, свои они или чужие. Мы призваны принести Евангелие Божие, благовестие, новую жизнь, и эту жизнь мы приносим всем, кто только обратится к нам. Мы не поступаемся нашей верой, но свидетельствуем эту веру везде, с радостью. И сейчас, хотя в Англии вероисповедания Запада начали слабеть под натиском различных мировоззрений, наша Православная вера и Православная Церковь — единственная, которая ровным шагом, медленно, но верно растет.

Но мы можем жить только потому, что у нас есть корни в Святой Руси. Те из нас, кто достаточно стар, чтобы принадлежать еще по рождению, по детству родной земле, знают, что вся сила их — от этой родной земли, как в древних былинах богатырь находил силу, когда мог коснуться земли отцов. Потому так дорого для нас, рожденных русскими, посещать родную, нашу русскую землю, и потому так значительно для всех — и для второго, третьего, четвертого поколения, и для инославных, ставших православными, посещать Русь, и погрузиться в молитву в наших храмах, посетить святыни, преклониться перед мощами святого Сергия, святого Никиты Новгородского (егоже ныне день), коснуться того, что уже принадлежит вечности.

И вот я вам приношу от имени всех нас, православных, глубокую любовь и благодарность. Мы молимся о земле Русской, мы знаем ее подвиг. Те из нас, кто участвовал в войне, до глубин понимает, чтo значат годы войны для Белоруссии и для других частей нашей Родины. Мы любим свою Родину: те из нас, кто ей принадлежит по крови, и те, для кого Православная Русская Церковь стала матерью; все вы — братья, сестры, родные нам. Да благословит вас Господь за вашу любовь, за ваши молитвы, за то, как вы нас принимаете, никогда не взирая на нас, будто мы чужие, а чуя, что мы принадлежим одной Церкви, что мы братья и сестры по крови: не по земной только крови, а потому что мы приобщены Плоти и Крови Христа. Одна Кровь бежит по нашим жилам — Христова, одна Плоть облекает наши кости — Христова. Мы — тело Христово, мы посланники Божий, мы — тело Христово, порой ломимое за спасение мира, а порой являющее славу и победу Воскресения. Будем верить в эту победу. Христос воскрес, и Божия победа в нас, над нами одержана, и через силу благодати, в немощи нашей, будет одержана и нам всем миром, за который умер Господь, ради которого Он воскрес.

Аминь!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Любая притча евангельская или реальный рассказ из жизни Спасителя Христа всегда говорят нам не только о прошлом, но и о нас самих.

Когда-то во вратах Иерихона, в придорожной пыли сидел из года в год слепой Вартимей. Все он сделал в жизни, чтобы прозреть, ко всем обращался — и остался слеп. И оставалось ему — ждать милостыни на пропитание от случайного прохожего, чтобы только провлачить остаток своих дней без голода. Но другой голод его терзал: отчаяние о том, что потерялось зрение, что прекрасный мир, годами видный всем, для него недоступен.

Не так ли бывает с нами? Каждый из нас в какой-то момент жизни, может быть, на одно мгновение увидел нечто от вечной жизни, уловил сияние Божие. Порой это бывает в глазах любящего и благодатного человека; порой это бывает в момент, когда мы причащаемся Святых Тайн; порой в молитве; а порой — каким-то чудом, когда мы не ожидаем ничего, вдруг коснется нашего сердца и ума благодать. И сердце загорится, и ум просветлеет, и все кажется возможным. А потом это мгновение потухает, и мы живем изо дня в день, словно ослепли, как Вартимей, ожидая продления нашего существования от милости людей, — не пожалеет ли нас кто, не проведет ли по сложным путям земной жизни, а может быть, укажет путь в вечность…

В отчаянии и слепоте Вартимей сидел так много лет. Много толп проходило мимо него, и каждый, может быть, и бросал ему подачку, но зрения он не получал. И в какой-то день прошла особая толпа, необычайная, в ней была какая-то благоговейная тишина. Сердцевиной этой толпы, сердцевиной этой тишины был Некто: Свет, пришедший в мир, Бог, ставший человеком, Тот, у Которого, как говорит Писание, глаголы вечной жизни, слова, открывающие эту жизнь не картинами, а реальным, живым опытом. Вартимей спросил, Кто же идет. И когда он узнал, что проходит мимо Иисус Христос, и через мгновение пройдет, и уже не станет Его здесь, он начал кричать о помощи, кричать, как кричат только из глубины долголетнего беспросветного отчаяния, зная, что если не теперь, то никогда он уже не прозреет. И Христос остановился. Но вокруг Вартимея были люди — благочестивые, но которые хотели заставить его замолчать: Молчи! Как ты можешь говорить о своей слепоте,. о своей нужде, о чем-то таком земном, когда Спаситель мира говорит о вечной жизни, раскрывает тайны Царства Божия?..

Так бывает и с нами. Когда из глубины долголетнего беспросветного отчаяния о своей собственной слепоте мы вдруг начинаем кричать к Богу, вопить к Нему, разве не приходят нам помыслы, говорящие: зачем? стоит ли? услышит ли Господь? до меня ли Ему дело?.. И вот, как Вартимей не замолчал, так и нам сквозь этот гомон сомнений, заглушающий нашу мольбу к Богу, надо продолжать кричать: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного, помилуй меня, грешную!.. И Господь остановится, и Господь на нашу, как будто малую боль обратит Свой взор.

Слепота наша не телесная, а душевная, духовная; мы как бы через тусклое стекло видим вечные вещи. Но как дивно было бы открыть глаза и увидеть воочию, ясно Царство Божие, и Христа, и глубины жизни. И вот, только из глубины настоящей нужды можем мы так молить, как молил Христа Вартимей. Но слово ему сказал Господь, которое и к каждому из нас обращено: По вере твоей, как ты веровал, так тебе и стало…

И вот мы все, идущие в потемках, ищущие Царства Божия, но, одновременно, так часто заблуждающиеся на земных своих путях, будем изо всех сил — пусть у нас их не много, но изо всех сил без остатка, верить в Божию любовь, верить, что каждый из нас Ему дорог, что цена каждого из нас для Христа, для Бога — это вся жизнь, все страдание, вся смерть Христовы:

Каждый из нас Ему настолько дорог, что ради каждого из нас Он всю жизнь излил бы. И поэтому с доверием, с радостью будем взывать в земной и в вечной нашей нужде: Господи, помоги! Господи, остановись! Взгляни на меня, верни мне зрение, открой мне путь! Будь моим Путем, будь Дверью, раскрывающейся в вечность, будь для меня самой Жизнью, и Истиной, и Радостью!

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

В сегодняшнем Евангельском чтении, которое так близко сердцу всех почитающих Матерь Божию, мы слышим слова Христовы: Блаженны те, которые слышат слово Божие и хранят его…

Недостаточно слово Божие услышать; оно должно проникнуть в наши глубины, как семя, падающее в добрую землю, сраствориться с этими глубинами, и принести плод — не размышлений, не переживаний только, но жизни: жизни новой, жизни вечной, жизни Самого Христа и Духа, живущего в нас и действующего в нас.

Часто мы слышим Божие слово, и это слово трогает наше сердце, оно взволнует нас — но глубины в нас не хватает, чтобы, как семя, оно ушло в глубь и проросло. О таких людях Христос в притче говорит, что у них не хватает глубины, и гибнет слово после того, как даст на одно мгновение росток, на который все могли надеяться: вот, человек ожил, в нем новая жизнь, он начал меняться — а потом все это потухает.

Есть другие люди, в чье сердце западает это слово, но сердце это не свободно, оно полно забот, полно чувств и мыслей, которые никакого отношения не имеют к животворящему слову Христа. И эти заботы житейские, земные — не всегда даже греховные, но такие, которые охватывают все наше внимание и заполняют наше сердце — заглушают слово Божие. У нас нет на Бога времени, у нас нет усердия, мы заняты другим. И слово, которое делало людей святыми (мы ведь празднуем каждый день память святых, людей, которые услышали слово Божие и стали иными) это же самое слово остается в нас как бы бездейственно, заглохнет, как хлеб среди терний.

Нам надо научиться стать доброй почвой; но мы все знаем, что почва, хотя и бывает добрая, требует, чтобы ее пахали, чтобы ее удобряли, чтобы очищали от камней, от терния, от всего, что может погубить будущую жатву. И вот этот путь и является подвигом духовной жизни. Вы знаете, как плуг глубоко врезается в землю; так и подвиг должен глубоковрезаться в нашу душу, и это бывает больно, это бывает страшно; но если не вспахать землю, она не примет зерна. И столько заботы нам надо положить о том, чтобы эта земля становилась все богаче и могла принести плод; как надо ее защищать от того, что извне может ее осквернить. Святые, память которых мы празднуем каждый день, сумели так вспахать свою душу, так глубоко внедрить слово, так душу очистить, словно поле, словно сад, и из пустыря сделать свою жизнь, сердце, ум, волю, самую плоть свою новым райским садом, где Бог может с человеком свободно, любовно, радостно беседовать и жить.

Но святой Иоанн Златоустый нам говорит, что петь песни церковные в честь святых — недостаточно: надо святым подражать. Если мы действительно верим,, что они святы, что они, как светочи, на земле горят, сияют, радостотворя души, то мы должны научиться так жить, как они жили, с такой же решимостью, с такой же любовью. Жизнью мы должны прославить Бога, не словом: всей жизнью. Святой Серафим Саровский на поставленный ему вопрос: но как это сделать? — ответил, что единственная разница между святым спасающимся и грешником погибающим только в одном: в решимости.

Мы ничего не достигаем, подобного святым, потому что у нас не хватает решимости поднять на себя руку, не хватает решимости сказать: «Верую!» — не словом, а жизнью. Соберем же все силы, — пусть их будет немного, но все свои силы; весь порыв души отдадим Богу, и тогда совершится над нами то, о чем Господь сказал апостолу Павлу, просившему силы и крепости: Довлеет тебе Моя благодать, Моя сила в немощи совершается… Не в лени, не в косности, не в испуганности, а в той немощи, которая знает себя и отдает себя в волю Божию, в руку Божию, и тогда сила Божия наполняет эту немощь несокрушимой Божественной силой.

Вступим и мы сегодня, сколько можем, в этот путь решимости, в этот путь Божий, примем слово Божие, будто прямо от Бога, — от любимого и возлюбившего нас Бога. И начнем жить. Конечно, будут падения, но будем вставать, и каждый раз говорить Богу, как мы благодарны, что Он нас взыскал, грешных.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа — этими словами начинается всякая проповедь слова Божия и всякое пояснение слов Господних, слов Самого Бога, ставшего человеком. И с каким благоговением должен проповедник и эти слова говорить, и то, чем он хочет поделиться с паствой Единого Пастыря, Единого Бога и Господа нашего. Но с каким благоговением и нам надо слушать это слово! Спаситель в Евангелии говорит: от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься… И в другом месте Священного Писания говорится: блюдите (т.е. берегитесь), как вы слышите слово Божие, ибо не слышатели слова, а творящие слово Божие спасаются и достойны называться христианами, то есть христовыми, собственными учениками Христа, Его друзьями, Его родными, приближенными.

Мы сегодня празднуем день святого Иоанна Златоустого; в одном из своих поучений он нам говорит, что воздавать честь святому одними молитвами, одними песнопениями церковными — недостаточно. Если мы действительно поражены величием его жизни, его святым обликом, то и сами должны от него научиться, как жить, а не только восхвалять его за то, что он сумел быть верным последователем Христа. И это относится равно к нам, пастырям, и к вам, детям Церкви Христовой. Страшные слова говорятся в Священном Писании о пастырях недостойных: проклят всяк, творящий дело Божие с небрежением… Как страшно пастырям перед таким словом стоять и испытывать свою совесть! Как страшно думать, что словом он, может, крепок и истинен, но что его жизнь свидетельствует о том, что он изменник Христу и обманщик людей. И как страшно слышать слова, которые я уже упомянул: от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься… На Страшном суде каждый из нас, пастырей, станет перед Господом, Пастыреначальником, Который жизнью Своей проповедовал, а не одним словом, и тогда услышит: сколько ты правды сказал, какие глубины ты познал из Евангелия, из учения святых отцов — а жил ли ты сам согласно тому слову, которое поразило тебя в сердце и которое ты проповедовал людям?.. Страшно думать о том, что каждый раз, когда священник провозглашает Божие слово, благовестие Божие о спасении, он становится перед судом Божиим и либо оправдается, либо осудится перед Христом за то, как он сам жил.

Но это относится в равной мере и к тем, кто это слово слышит: блюдите, как вы слышите слово Божие… Есть притча в Евангелии о том, как вышел сеятель сеять. Одни семена пали на каменистую почву дороги, где были сразу поклеваны птицами. Они пропали и росток не родился, они погибли, они были напрасны. Неужели кто-нибудь из нас, слыша слово Христа о том, как Бог возлюбил мир, как Он нас учит жить, не вступит в путь заповедей Божиих, не сделает все посильное, чтобы жизнью показать Богу, что не напрасно Христос страдал и умирал на кресте ради каждого из нас? Вся жизнь наша должна стать знаком, свидетельством нашей благодарности Господу за Его любовь, за Его страсть, за Его крест, за сошествие во ад ради спасения погибших,— в ад земной и ад преисподний.

Другие семена упали на почву, которая была неглубока. Они быстро взросли, потому что почва эта была сырая и сразу их напоила влагой, но она была неглубока; корни быстро столкнулись с камнем, и росток, который мог бы дать такую богатую жатву, погиб, засох. Другие семена пали среди терний, среди сорной травы, и слабый росток был заглушен. Эта сорная трава, разумеется,— не вещественная трава наших полей и оврагов; это та трава сорная, которая прорастает в наших сердцах от нечистой, недостойной жизни: злоба, зависть, ревность, холодность души, окаменение сердца, забывчивость, небрежность — что только ни назовешь, страшно делается!.. И вот эти страсти, эти наши переживания, которым мы постоянно себя отдаем, которым раскрываем свое сердце, свой ум, свою память, которые волю нашу делают злой — эти сорные травы так легко могут заглушить живоносное, чистое, прекрасное Божие слово. Потому что Божие слово — не просто слово, Божие слово не соответствует нашим каждодневным мечтам и желаниям. Бог нас зовет быть великими, быть чистыми, быть святыми, быть достойными той любви, которую Господь крестом проявил к нам.

Станем же мы той доброй почвой, о которой говорит Господь: все мы — и пастыри, и пасомые. Все мы дети Божий, за всех жил, учил, и умирал Господь. Станем такой почвой, чтобы каждое слово пало и было воспринято не с восторгом, а с любовью, пустило бы глубокие корни. И когда будет прорастать первый росток вечной жизни, чистоты, святости, любви, веры, надежды — будем этот росток охранять всеми силами, чего бы это ни стоило; а стоит это порой дорого. Посмотрите на жизнь святых: как много они трудились, как героически они защищали, словно святыню, Божие слово. Будем и мы учиться у них; но помните: пастырь будет таков, каково стадо, и стадо будет таково, каков пастырь, потому что мы составляем одно тело, одну жизнь, одну душу. Мы, пастыри, должны подкреплять каждого из вас живым словом правды и должны всей жизнью — и открытой нашей жизнью, и потаенной, той, что происходит в глубинах нашего сердца — быть достойными того слова Божьего, которое мы провозглашаем. Но и вы, зная, что и пастырь — человек, что и у него слабость, должны всеми силами его ограждать от падения, от соблазна, от раздражения перед службой, от горечи, от того, чтобы казалось ему, будто напрасно он трудится и напрасно проповедует. Апостол Павел говорит, что верующие должны так заботиться о пастыре, чтобы он свое дело совершал с радостью, а не с воздыханием. Поможем друг другу: пастыри — святой жизнью, которая давала бы силу их животворному слову, слову Христа; а вы помогайте им вырасти в ту меру, к которой призывает нас Пастыреначальник Господь,— стать как бы иконами Спасителя Христа, прожить такой жизнью, чтобы верующие и неверующие могли увидеть в пастыре образ Спасителя, сеющего доброе слово и жизнь свою — всю, без остатка — отдающего за тех, ради которых умер Господь.

Аминь.

Ваше Высокопреосвященство, возлюбленный о Господе собрат, Высокопреосвященнейший митрополит Сурожский Антоний! От имени Ростовской епархии, ее духовенства и боголюбивых верующих людей приношу Вам сердечную благодарность за то, что Вы в этом святом храме, кафедральном соборе, сегодня возглавили и всех нас объединили в святой Евхаристии. Да будет наша молитва совместная услышана и да не лишит нас всех Господь Своей милости, здравия и спасения.

В истории Ростовской епархии сегодня открывается новая страница. Вы первый, кто представляет собою гостей Московской Патриархии и лично Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена, и кто посещает Ростовскую епархию. Замечательно, дорогой Владыко, что это событие в жизни нашей епархии началось святой Евхаристией и совместной молитвой Подателю всякой милости и всякого дарования, Начальнику нашей жизни и спасения Господу Иисусу Христу. Мы приветствуем Вас, дорогой Владыко, как высокого гостя нашей святой Русской Православной Церкви, как великого и известного во всем мире, в том числе и в нашей стране, иерарха, как представителя и христианства и Православия западных стран. Лично я знаю Вас, дорогой Владыко, уже семнадцать лет; нам много раз приходилось встречаться в разных странах мира, неся и совершая наше совместное ответственное церковное послушание,— послушание, которому Вы отдаете себя ежедневно и ежечасно, проповедуя в инославном мире, в окружении инославных, проповедуя слово Божие, свидетельствуя о древнем восточном святом Православии. И мы, Владыко, наш верующий народ и Ваши собратья-епископы Русской Православной Церкви, ценим тот огромный вклад, который Вы вносите в сокровищницу Православия и всемирного христианства.

Мы знаем Вас как выдающегося проповедника, как писателя духовного, знаем как выдающегося богослова, и поэтому сегодня с особой радостью приветствуем Вас со вторым памятным событием, которое совершилось несколько дней назад, когда Московская Духовная Академия, высшее учебное заведение нашей Русской Православной Церкви, по достоинству и заслугам венчала Ваши труды, Вашу проповедь, Ваше свидетельство, Ваши богословские изыскания, присвоив Вам самое высокое звание Доктора Богословия. Мы поздравляем Вас, дорогой Владыко, с этим званием, достойно и по заслугам Вам присвоенным, и верим, что дар Ваш процветет, что слово Ваше будет еще более авторитетным, что оно будет жечь сердца людей во всех странах мира, что они с такой же радостью будут спешить читать о Вас в прессе, слушать Ваше живое слово проповеди Евангельской и свидетельства о жизни и деятельности Православной Церкви вообще и Русской Православной Церкви в частности.

Мы просим Вас, Высокопреосвященнейший Владыко, от нас всех передать нашим соотечественникам в зарубежных странах, с которыми Вы постоянно общаетесь, и тем верующим людям, которые, будучи инославными, приняли святое Православие, которые особенно любят Русскую Православную Церковь, наши самые добрые молитвенные пожелания.

Ваше Высокопреосвященство! В нашей стране Вы неоднократно. Мы знаем, что Вы не только любите наш верующий народ, не только любите нашу святую Русскую Православную Церковь, но и любите нашу страну, и бываете здесь, встречаетесь с людьми и свидетельствуете о той огромной миссионерской работе, которую Вы совершаете в иных условиях, в западном мире, среди океана инославного народа. Мы живем в других условиях, но совершаем ту же священную церковную, Богом заданную и священноначалием нам доверенную, миссию.

Мы просим Вас, Владыко, передать нашим братьям по вере и христианским убеждениям на Западе, что в России жива Церковь, что она исполняет свою священную миссию и что она призывает людей и содействует, если они имеют на то желание, делу их христианского совершенствования, делу их спасения; что мы любим Бога, что мы любим братьев по вере, что мы любим всех людей доброй воли, независимо от их идейных убеждений, что это наша миссия, что это задача нашей жизни, что это воплощение в жизнь наших христианских убеждений и вечных заветов Евангелия Господа нашего Иисуса Христа.

Мы желаем, дорогой Владыко, чтобы Ваше пребывание в пределах нашей страны, и в Ростове, и в других местах, где Вы еще будете, было для Вас приятным, чтобы общение с верующими людьми нашей епархии и в других городах обогатило Вас духовно, дорогой Владыко, чтобы Вы знали, что Вас многие и многие слушали, читали, слушают и будут слушать; что многие Вас знают, духовно любят и возносят за Вас свои молитвы. Отныне и в этом святом кафедральном соборе Ваше имя будет произноситься в молитве, и мы будем ощущать то единство, которое мы сегодня почувствовали душой и верующим сердцем, объединясь вокруг Вас в момент совершения бескровной Божественной святой Евхаристии. Мы просим, дорогой Владыко, и впредь, когда у Вас будет желание и возможность — а мы верим, что Святейший опять пригласит и направит Вас к нам, потому что он здесь служил, он любит Ростов, он любит этот кафедральный собор, он любит ростовчан, — в будущем Вам когда-нибудь вторично и третично, посетить нас, помолиться вместе с нами.

Да благословит Вас Господь, дорогой Владыко, миром и здравием, да поможет Вам и впредь так же успешно совершать миссию епископа Русской Православной Церкви, возглавляющего приходы и русских людей и иностранцев, принявших Православие, и вступивших в лоно Московского Патриархата, Русской Православной Церкви. Пусть эта проповедь и с высоких трибун, и в скромных кругах, и перед сильными мира сего, и перед простыми верующими и неверующими людьми, будет такой же успешной, какой она была все эти годы Ваших трудов, Вашего апостольского архиерейского за рубежом служения. Да содействует Вам, дорогой Владыко, и сопутствует всещедрая Божественная благодать Господня и укрепляющая, и просвещающая, и утверждающая всех верующих людей.

Многая Вам лета, дорогой Владыко!

Я с большим, глубоким волнением слышал слова Владыки митрополита Владимира. Действительно, для каждого из нас, рожденных русскими больше полустолетия тому назад, возвращение на Родину хотя бы на короткий срок является чудом, вызывает слезы и благоговение. Наше служение, наша жизнь проходит далеко от родных краев, но плотью, сердцем, душой мы принадлежим Русской Земле и чувствуем себя заодно с судьбами русского народа. Русская Православная Церковь принесла на Запад свидетельство о нашей неизменной, никогда не поколебавшейся истине веры церковной. И это слово истины, это свидетельство веры услышано вокруг нас. Не только четыре поколения, родившиеся за границей, остались верными Русской Церкви, дорожат русской культурой, стремятся познать историю и прозреть глубины таинственных судеб России, но сейчас сотни и сотни инословных, из которых одни были неверующими, другие — активно безбожными, а третьи принадлежали иным церквам и общинам,— сотни и сотни инославных входят в Русскую Церковь, которая для них делается матерью, и через это приобщаются тысячелетнему потоку духовной жизни, молитвы, крестных страданий и славе Воскресения, живущих в Русской Церкви. Они меня просили, куда бы я ни пришел, принести привет своим по вере и своим по крови. Старые люди уже клонятся к земле, многие и многие, тысячи за прошедшие шестьдесят с лишним лет, легли костьми в чужой земле,— и, однако, не совсем в чужой, потому что каждого русского человека мы хороним за границей с горсточкой русской земли, привезенной из родных краев. Пусть эта земля будет им легка! Они кончали свое земное поприще с мыслью, с любовью к России и ко Христу. И они — и усопшие, кого я знал, и живые, кто еще кончает свой век — шлют вам любовь, а Русской земле, Русской Церкви — земной поклон, прося ваших молитв, потому что вы живете на земле предков; а прожить долгую жизнь среди людей, которые ни языка вашего, ни духа вашего не понимают, для которых ценности вашей жизни не имеют смысла — трудно…

Да, нас взял в Свою руку Господь и посеял по лицу всея земли. Во все страны проникли русские люди и во всех странах составили маленькие — о, какие маленькие! — церковные общины. Полвека назад, когда я еще был подростком, всего пятьдесят человек в Западной Европе остались верными Патриаршей Русской Церкви. Теперь наши храмы расцвели во всех странах. Когда я приехал в Англию, я был единственным православным священником на всю Великобританию и Ирландию, теперь у нас десять священников и десять приходов; у нас больше десяти мест, где мы совершаем богослужение для людей, которые остались или стали православными.

Но наше слово, как сказал Владыка митрополит Владимир, гораздо шире проносится, чем наши небольшие общины,— по радио, по телевидению, в церквах инославных людей, на больших собраниях или в маленьких кружках — везде православное слово проповедуется, везде меняется дух и мысль западных людей под влиянием чистоты православной веры. Мы проповедуем, что быть православным, это знать Бога поистине Каким Он есть, и поклоняться Ему достойно Его святости. И это требует признания веры неразделенной Церкви, приобщенности к этой вере всей душой, всем умом, всей волей, всем подвигом жизни и души, и искания святости во исполнение всех заповедей Христовых, чтобы не случилось с нами то, о чем некоторым христианам говорил еще апостол Павел: что имя Христово порочится из-за жизни тех, которые себя лишь называют христианами… Мы должны быть в мире как бы живыми иконами, чтобы, глядя на нас, люди говорили: почему у него в глазах сияет такая любовь, такая кротость? почему в его поведении столько смирения и любви? почему в духе такое горение и несокрушимая смелость? почему в этом человеке есть то, чего мы никогда ни в ком не видели? почему он сияет светом небесным? — и чтобы ответ был: потому что он гражданин Божьего Царства, он вестник с небес, он послан в мир, может быть, без слов, но сиянием жизни возвестить о Христе…

Мы стараемся, по мере слабых сил, это осуществить; вы своим подвигом жизни осуществляете это изо дня в день. И я молю, молю, все мы молим, чтобы благодать Святого Духа, чтобы любовь Отчая, чтобы сила крестная и победа Воскресения нас осенила и охранила. Спасибо вам за ласковый прием, и простите, что я так долго говорил, но сердце слишком полно…

/дальше голос Владыки потонул в гудении народа «Спаси Вас Господи!» и т.п./

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Прежде чем сказать что-либо о сегодняшнем празднике трех Святителей, я хочу передать вам низкий поклон и любовь православных людей, русских и нерусских, проживающих сейчас в Великобритании и Ирландии, где я совершаю свое служение. Любовь нас соединяет; и русских и иностранцев окормляет та же самая мать, Русская Церковь, и в ней мы едины, и в ней мы радуемся этому Богоданному единству. Было время древнее, когда христиан во всем мире была одна горсточка; принадлежали они самым различным странам, говорили на самых различных языках, были в общественном смысле очень различны и, порой, чужды друг другу, но их соединяло одно: они все были учениками Христовыми, они все назывались Его именем, и кто бы ни был Христов, христианин был для них брат или сестра. Так сейчас происходит во всем мире, так сейчас в Англии и в Ирландии. И вот все эти люди, которых Православная Русская Церковь соединила с нами, шлют вам свою любовь и свой земной поклон.

Мы празднуем сегодня день трех Святителей — Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. Кто такой Святитель? Как указывает само слово, этот тот, кто делает Богу посвященным, святым то, что иначе от Него было отнято человеческим грехом; это тот, кому дано от Бога освящать и посвящать Богу то, что принадлежит Ему по праву. Вы, наверное, помните слова Христовы: Отдавайте кесарю то, что кесарю принадлежит, отдавайте Богу то, что принадлежит Богу… Христос это сказал, когда Его спросили, надо ли платить подать кесарю. И указывая на монету, Он спросил: чей здесь образ? Ответ был: кесарев. — Отдавайте ему то, на что он положил свою печать…

Но что же это значит для нас? Что значит отдавать Богу то, что принадлежит Богу?

Разве мы не знаем, что каждый из нас сотворен по образу Божию, что каждый из нас является иконой Спасителя? Мы несем на себе печать Христову, на нас печать Спасителя; и совершая свое служение на земле, мы должны все, что мы собой представляем, всю свою душу, весь свой ум, все свое сердце, всю волю, и тело свое, и дела свои, отдавать Богу. Как монетка принадлежала кесарю по праву, потому что на ней был лик кесарев, так и каждый из нас принадлежит Богу по праву, потому что мы — образ Божий.

И вот Святители — и те, которых мы сегодня празднуем: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоустый, и множество других — были такие люди, которые могли вернуть Богу то, что было незаконно у Него украдено человеческим грехом. Меняли они жизнь людей своим обликом, меняли они жизнь людей своим словом, преображали они жизнь людей таинствами Церкви. Есть древнее присловье о том, что никто не может отречься от всего на земле, если не увидит в глазах или на лице хоть одного человека сияние вечной жизни. Святители Христовы были такими людьми; те, кто взирал на них, видел не только лицо, но и лик, не только естественную дружбу, любовь, но любовь Божию, сострадание Господне, сияющие в их взоре. Видя их, люди видели то, что принадлежит Небу и вечности, и ради этого видения могли сказать, что земля для них уже не начало и не конец, а только преходящее мгновение, и они принадлежат Царству Божию.

И об этом говорили Святители также и своим словом, которое жгло сердца, словом истины о человеке и истины о Боге, раскрывавшей новые просторы понимания и чувств в людях. И могли они говорить с такой властью, с таким могуществом, потому что слово Божие сначала покорило их души, их сердца и умы, и всю их жизнь; и когда они говорили о правде Божией, они говорили о том, чего они лично дознались.

Святой Григорий Богослов назван Троическим богословом. Он говорил о Боге как о Троице такими словами, с такой глубиной и красотой, что непостижимое умом делалось достоянием человеческого опыта; он говорил о том, что он видел духовным взором, что он пережил в своей жизни, и поэтому его слова были убедительны, поэтому люди могли поверить его свидетельству. И каждый из нас призван так познать Бога, чтобы говорить о Нем не понаслышке, а из глубины собственного опыта, и говорить так, чтобы слушающие видели отблеск вечности во взоре и в лице говорящего.

Святой Василий Великий нам всем известен своими молитвами и составленной им Божественной литургией. Опытно, в самых глубинах своего бытия он узнал, как молиться Богу, как Ему поклоняться достойно Его святости и Его любви.

А святой Иоанн Златоуст во всех поучениях своих наставлял, как жить по Евангелию, как жить по Христову, как воплотить в каждое действие и во всю свою жизнь то, что открывается в молитве: Того Бога, в Которого мы верим и Которому поклоняемся.

Вот почему эти три Святителя так особенно драгоценны нам, и почему мы празднуем вместе праздник всех троих. Один говорил о тайнах Божества, другой учил нас молиться, третий учил нас жить. Конечно, каждый из них выполнил и все остальное, но мы можем обратиться к каждому для особого его наставления. Поэтому будем молиться им, будем у них учиться, как жить, как молиться, и тогда и нам откроется познание Бога, Который есть Жизнь, Который есть Радость, Который есть Спасение и Любовь.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Сегодняшнее Евангелие применяет к трем Святителям, Василию Великому, Григорию Богослову и Иоанну Златоустому, такие замечательные слова. О всех нас, но о святых особенно, Христос говорит: Вы — свет миру… И это такое дивное слово! Свет приносит радость, свет дает возможность найти свой путь, свет просвещает и других людей, которые иначе сидели бы во тьме.

И вот святые — и те, которых мы сегодня празднуем, и все святые — являются таким светом в жизни. Они нам показывают, что как бы ни была темна, порой, жизнь, как бы ни было страшно в потемках или в полутьме, свет и во тьме светит, и тьма не может его заглушить, даже если и не хочет его принять. Есть древняя пословица о том, что вся тьма вселенной бессильна потушить самую малую свечку, возжженную перед ликом Спасителя.

Сегодня мы празднуем день, когда три великих Святителя своим богопознанием, откровением, которое они нам дали о Боге, о молитве и о жизни, сияют немерцающим светом. Но радоваться на свет недостаточно. Когда пролился свет в наши умы, когда загорелись сердца наши, когда восторг, радость, благоговение нас охватили, надо в этом свете ходить; надо идти через всю жизнь, озаренными светом слова Христова, и следуя тем светочам, которые сами, следуя за Христом, прошли весь путь.

Идя эти путем, мы должны для других быть светом. Еще в первые годы зародившейся христианской веры апостол Павел предупреждал, что имя Христово порочится из-за недостоинства христиан. Если бы мы были Христовы в полном смысле этого слова, если бы мы были подобны тем святым, память которых мы сегодня и во все дни празднуем, окружающие нас люди смотрели бы на нас с изумлением — не потому что мы говорим иным языком, не потому, что мы держали бы себя не как все, а потому, что во всем нашем существе был бы свет.

Вы, наверное, помните рассказ о том, как Спаситель Христос дал зрение слепорожденному. Этот человек никогда не видел света, никогда не видел тех предметов и людей, которые свет открывает перед глазами каждого из нас. И когда открылись его глаза, первое, что он увидел, был Лик Бога, ставшего человеком, и первые глаза, вглубь которых он заглянул, были глаза Спасителя Христа, раскрывающие перед ним все сострадание, и всю жалость, и всю милость, и всю ласку Божию.

Вот какими должны были бы встречать нас люди: глядя на нас, видеть, что внутри нас сияет свет, им дотоле неведомый; видя, как мы живем — дивиться о том, что на земле, где столько неправды, есть люди, которые могут жить правдой; что в мире, где так часто торжествует ложь, есть люди, которые провозглашают не словом одним, а всем своим бытием истину о Боге и истину о человеке; истину, что человек велик, что человек свят по призванию, что он достоин глубокого почтения и всестороннего внимания и служения. Христос Сам говорит нам, что Он пришел не для того, чтобы Ему служили, а чтобы послужить, и нас Он послал в этот мир с той же целью: обновлять его, быть вестниками Царства Божия и вечной жизни.

Дай нам Господь, чтобы по молитвам всех святых, но сегодня святых Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого особенно, на нас почил свет вечности, загорелся в нас этот свет неугасимый, и чтобы мы — каждый из нас и все вместе — как светоч, светились в мире, принося радость, истину, правду, любовь и новую полноту жизни всем!

Аминь.

(после приветствия о. настоятеля)

Отец Настоятель и все вы, здесь собравшиеся! Для меня бывает прямо несказанной радостью всякое посещение храмов и святынь на родной Русской земле, и молитва с вами укрепляет меня на то служение, которое волей Божией мне выпало нести далеко отсюда, на самом краю Западной Европы. Бог благословляет нас там в нашем труде. Вы, верно, помните, как в тропаре русским святым говорится, что мы все являемся плодом их сеяния. Они сеяли слово, они сеяли кровь, они сеяли слезы, они сеяли радость, любовь и победу.

Таким сеянием Господь рассеял по лицу всей земли русских православных людей. И везде, где пало это зерно — семья или большее число людей — выросла церковь. Конечно, не такие храмы, как на родной Русской земле: это были комнаты, подвальные гаражи, любое помещение. Но, как сказал нам раз в одном из самых бедных храмов Парижа теперь давно покойный Владыка Елевферий Литовский и Виленский, нет храма малого, нет храма недостойного, потому что небо не может вместить присутствие Божие, а самый убогий храм есть место, где живет Бог…

По всей земле Бог является как бы странником. Грехом человеческим Бог был изгнан, Он больше не безраздельный хозяин всей земли. Но верой человеческой создаются места, где Он остается безраздельно Господом. И первое место, где Он может воцариться во славе, быть предметом безграничной любви и поклонения — это человеческое сердце. Царство Божие внутри нас. Нигде Царства Божия не может быть для нас и для других людей, если его нет в нашем собственном сердце. Царство Божие это не место, это состояние; это состояние человека или группы людей, для которых Господь безраздельно стал хозяином их жизни, любовью их сердца, для которых Христос стал вождем и путеводителем, примером, которому люди следуют. И когда Господь воцаряется в человеческой душе, тогда вокруг этого человека растет и ширится Царство Божие, вокруг такого человека водворяется та гармония и тот мир, на который способны те, кто открыт свету и благодати.

Сам Господь нам говорил: В мире скорбны будете… Но Он же прибавляет: Не бойтесь! Не бойся, малое стадо… Я победил мир… Он говорит нам, в лице Своих апостолов, что Он посылает нас, как овец среди волков, — и Он говорит: Не бойтесь! Я победил мир… Победа Христова, это Его Крест и Воскресение. И каждую неделю мы празднуем эту победу. Не напрасно русский гений этот день недельный назвал воскресеньем. В нем — Победа Господня…

Но это победа еще не явная; она еще не слепит, она еще не то, чем она будет в конце времен, когда Господь придет во славе судить живых и мертвых. Тогда все Его узнают, тогда все либо поклонятся Ему, либо в трепете и ужасе падут ниц в надежде на милость Божию и на спасение, несмотря на грехи…

Нам же, православным людям, уже теперь дано знать о Христе: о Его безграничной любви к нам, о том, что ничто не остановило Его в деле нашего спасения. Если мы спрашиваем себя, много ли мы значим для Бога, насколько мы Ему дороги, чтo готов Он дать как бы выкупом за каждого из нас, мы можем с уверенностью ответить: всю Свою жизнь, все страдания Страстной седмицы, смерть на кресте, Богооставленность, сошествие во ад, — все это Он претерпел ради любви к каждому из нас; не к человечеству в целом — безлико, безлично, а к каждому человеку. Когда-то, как повествуется в одном житии, один священник ставил себе вопрос: для кого умер Господь,— неужели для каждого? И перед ним встал Спаситель и сказал: Если бы был только один грешник на земле, Я снова, вновь и вновь претерпел бы все, что Я претерпел на земле… Так нас любит Господь.

И когда мы думаем о Его победе Крестом и Воскресением, то знай каждый, что она обращена к каждому из нас, ради каждого из нас случилась. Как же нам не ответить на такую любовь благоговением? А если у нас нет сил любить всей душой, всем сердцем, всем умом, всей крепостью своей, мы можем хоть взирать в изумлении на Христа Спасителя и сказать себе: я хоть малым чем попробую Ему показать, Ему доказать, что Его жертва ради меня не была напрасна, что я понял Его любовь… Вся жизнь наша должна быть просто действием благодарности, всё мы должны делать, чтобы обрадовать Господа — из благодарности, из изумления о Его любви.

И вот, из недели в неделю мы празднуем Воскресение Господне. Как это дивно! Мы празднуем победу; не только победу над смертью, которая постигла Христа, но полную победу над всякой смертью. Потому что до Христа ужас смерти заключался в том, что смерть была окончательной, безнадежной разлукой с Богом и со всеми любимыми, а теперь смерть этим не является. Бог прошел этими вратами, Он раскрыл, открыл нам путь, и через смерть мы вступаем в новое, более глубокое общение с Богом, и в Нем — со всеми, кто нам дорог, и со всеми, кого мы на земле не умели любить, но кого мы увидим после своей смерти в свете Божественной любви.

Воскресение Христово — единственное событие истории, которое одновременно принадлежит прошлому, потому что оно имело место когда-то, в определенный год, в определенный день и час, но которое также есть реальность каждого дня до конца истории мира, потому что воскресший Христос — жив, Он восседает во славе, и Он среди нас, где двое или трое и больше собраны в Его имя.

Поэтому будем благоговейно праздновать этот день воскресный, этот день победы Божественной любви, Божественной жизни, день, который не только вернул Христа к земной и вечной жизни плотью, но который каждого из нас делает чадом Божиим, открывает перед нами вечные двери. Будем радоваться! Из глубины радости можно жить; из благодарности можно творить, можно вырасти в меру любви Христовой, и жизнь свою отдать для Бога и для ближнего. И все это — плод Христовой любви в Кресте и Воскресении. Слава Богу за Его любовь!

---

Раньше чем сказать несколько слов о празднике нашем сегодняшнем, хочу передать вам привет от наших священников и прихожан, которые здесь бывали. Нас связывает с этим храмом многое. В этот хам ходили мои родственники еще до первой войны; в этом храме участвовал в службе наш регент отец Михаил, который просил меня передать равный привет и равную любовь хору правому и хору левому. Сегодня с нами в храме отец Димитрий из Вашингтона и молодая девушка, закончившая богословскую школу в Америке. И все мы молимся одними устами, одним сердцем, осеняемые той же дивной радостью Воскресения Христова.

Мы в радости Христовой; и если бы только мы понимали, что можем радоваться даже среди скорби житейской! Есть пример тому: в Ветхом Завете рассказывается как трое молодых людей отказались исполнять приказание властителя поклоняться идолам и за это были брошены в огонь, в печь огненную. И милостью Божией смерть их не коснулась; больше того: когда доложили о том властителю, вавилонскому царю, он пошел посмотреть на это диво — и что же он увидел? Он с изумлением воскликнул: не трех ли я бросил в эту печь; как же в этой печи сейчас четыре человека, и один из них — во славе Сына Божия?!

С нами Бог в самой жгучей, в самой трагической нашей скорби, так же как Он с нами, как Даятель радости, во всякой радости — и большой и как будто маленькой: для Бога мелкого ничего нет, потому что любовь не различает между тем, что крупно и мелко. Разве мать, разве отец не ликуют всем сердцем о том, что их дитя радуется какому-то подарку: кукле, зверю, игрушке? Да, потому что в этой радости вся душа изливается, и этот подарок — не предмет, этот подарок — воплощение родительской любви; вся любовь родительская дается в этом скромном образе.

Так же и Господь принимает нашу радость, какова бы она ни была: тихая или пламенная; так же Он воспринимает наши скорби: как бы они ни были перед вечностью незначительны, во времени они могут разрывать наше сердце до боли. И Господь все на Себя взял: всю скорбь земли Он понес на Своих плечах, и от этой скорби земли, потому что Он захотел с нами ее разделить, Он умер на кресте. Бог стал человеком. Почему Он это мог сделать? Потому что каждый из нас для Него так дорог, что Он за каждого из нас готов отдать всю Свою жизнь и всю Свою крестную смерть. Если мы понимаем, что мы так любимы, разве есть место для уныния, для полного упадка сил? Да, конечно, бывают моменты, когда разрывает наше сердце боль, или когда тревога его заполняет; но за пределом боли, за пределом тревоги мы можем знать, что мы так любимы Богом, что Он готов умереть, чтобы мы жили. И действительно, умер Христос на кресте, и не только за тех, которые Его посильно любили, не только за тех, которые надеялись, что Он не будет убит на кресте, но и за тех самых людей, которые Его засудили на смерть и пригвоздили ко кресту: Прости им, Отче, они не знают, что творят… Вот мера любви Божией — не к друзьям, а к врагам; вернее: Бог не знает врагов, есть люди, которые к Нему враждебно относятся, но Он всех любит одинаковой, ласковой и крестной, любовью. Апостол Павел нам об этом говорит: о том, как дивно, что Бог нас возлюбил, когда мы еще были Его врагами, чужими для Него, и любовью Своей сделал нас Своими, родными. Он не стыдится нас называть братьями и сестрами. Как это дивно!

А после крестной смерти — победа; и мы должны помнить, мы должны помнить, что после каждой скорби, каждой трагедии приходит момент, когда Бог дает нам новую глубину души, новые силы, новое понимание жизни, новую способность нести крест, для того чтобы другие могли ожить и тоже возрадоваться о Боге.

И еще: мы знаем, что в Вознесении Христовом Он, распятый Сын Человеческий, сидит по правую сторону Бога и Отца; и в Его Лице, потому что Он не частный человек, а представляет Собой весь человеческий род, все мы уже можем глядеть в сторону этого престола и знать, что там — Человек, что наше место там, где Христос; знать, как апостол Павел говорит, что наша жизнь сокрыта со Христом в Боге (Кол. 3,3).

Как сияет над нами, как сияет в наших сердцах, когда мы только заглянем вглубь сердца, победа Божия и любовь Божия!.. Евангелие нам говорит, что где сокровище наше, там и сердце наше будет. Разве наше сокровище не во Христе, разве Он, так нас полюбивший, не может быть для нас самым любимым, самым дорогим?.. И этим Он ни у кого не крадет человеческой любви, потому что мы можем Его любить всем сердцем, и вдруг увидеть, что любимых нами по-человечески мы теперь начинаем любить, как Бог их любит: не только нашим сердцем, а Божественной любовью.

Вот что нам открывает Воскресение Христово. Мы будем идти в этом свете почти до праздника Троицы; а потом, в день Троицы, мы должны раскрыться тому, чтобы Святой Дух сошел на нас и чтобы мы стали, как апостолы: чтобы мы сияли вечной жизнью, чтобы каждый наш поступок был таков, чтобы он мог войти в вечную жизнь после нашей смерти и еще до нее; чтобы ни одно наше слово не было бы гнилым словом, чтобы каждая мысль была чиста, чтобы каждое движение сердца было достойно того, что Бог нас любит. Разве мы не знаем, как мы стремимся быть светлыми, чистыми, когда вдруг почувствуем пламенную любовь к одному человеку или когда знаем, что мы кем-то любимы? Мы так любимы Богом. Неужели мы не сумеем любить чистой, светлой, победоносной любовью Воскресения? Дай нам Бог силы на это! Человеческими силами этого не сделать, но Господь сказал апостолу Павлу: Довольно тебе Моей благодати, Моя сила в немощи совершается . И в другом месте Павел говорит: Все мне возможно в укрепляющем меня Господе Иисусе Христе… И что было возможно для него — возможно и для нас, если только мы так откроемся Богу и дадим Ему просто любить через нас, действовать через нас, быть посредством нас среди людей обездоленных, как Царство Божие, уже пришедшее в силе. Аминь!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы празднуем тысячелетие Крещения Руси. Какой это праздник для нас! Тысячу лет тому назад, благодаря тому что князь Владимир поверил во Христа как своего Бога, Христос как бы овладел Русской землей. Вера одного человека открыла Ему доступ к просторам нашей земли.

То время очень похоже на наше. Так же, как и теперь, почти всех охватило чувство, что язычество пусто, нечем жить в нем, что языческие боги, кумиры ни душу не питают, ни жизни новой не могут дать.

Тогда поклонялись всему, что вселяло страх; а разве теперь миллионы людей не охвачены страхом? Я говорю даже не о том, что человечество способно в одно мгновение погубить себя, а о тех страхах, которые держат человека на каждом шагу его жизни. Они так различны, но они въедаются в душу, разрушают ее, лишают надежды и силы жить.

Люди поклонялись тогда своим мечтам о том, что исполнятся просьбы, обращенные к ложным богам. А разве теперь человек не обращается к бесчисленным ложным богам: к силе, славе, к деньгам, к власти?! Сколько можно было бы назвать этих кумиров… А человек остается пуст, голоден, так же испуган и без надежды, как раньше.

Князь Владимир, как все, тоже жил этими ложными богами. Он был воином, человеком своего времени, и наслаждался всем тем, что может телесная жизнь дать человеку, — и душа его не могла насытиться. Но за ним стоял некто, как и теперь в христианской жизни часто за внуками и за детьми стоит бабушка,— за ним стояла святая Ольга. Она стала верующей и православной, тогда как ее муж не только оставался язычником, но и насмехался над ней. Святая Ольга была непоколебима в своем уповании; она была одна, окруженная непониманием, насмешками, и оставалась верной Христу Богу. И не только в этом ее заслуга: она сумела пробудить во внуке своем Владимире духовный голод: голод по чему-то, чего он тогда не знал, о чем он понятия, вероятно, не имел, голод, который ему позволил почувствовать пустоту языческих богов, как и теперь тот же внутренний духовный голод побуждает тысячи людей отвернуться от ложных богов современности и искать чего-то, часто не зная, чего, но того, что питает душу, что ее раскроет, что их сделает достойными звания человека, позволит вырасти, как говорит апостол, в меру полного возраста Христова.

И князь Владимир переменился. Он не только принял какое-то новое мировоззрение, не только выбрал нового Бога, более подходящего для его разума и сердца, он выбрал ту жизнь, о которой Господь сказал, что жизнь будет потоком течь из верующих в Него (Ин. 4, 14). Когда князь Владимир встретил Христа, когда он погрузился в богослужение, почувствовал неизреченную, невыразимую красоту Божию, тогда все, чем он увлекался до того, явилось ему таким, каким оно и было: уродливым, унизительным, омерзительным; и он всю жизнь переменил. Он стал целомудренным, стал добрым, он стал заботливым и милосердным, он стал другим человеком; и кому он этим обязан? — Своей бабушке, женщине, которая сумела одна среди насмешек стоять и не сдаться.

До этого было несколько христиан в Киевской Руси, но с ними случилось то, что так часто бывает с теми, кто перед лицом язычества, поклонения кумирам, лжи провозглашает правду и хочет по правде жить. Они кончили свою жизнь мучениками, как тысячи и тысячи людей кончили мучениками свою жизнь здесь и по всему миру, оставаясь свидетелями Христа и Его правды. Вот с чего началась наша Русь: с немногих христиан, которые умерли скорее чем отречься от своей веры, с женщины, которая устояла перед одиночеством и насмешкой, и с князя, который узрел Свет Христов, проникся красотой Божией и переменил всю свою жизнь.

Когда думаешь о том, что случилось в те далекие времена, действительно, есть чему дивиться. Малая горсть людей… Что собой представляло племя «русь», которое потом разошлось, разлилось, став Украиной, Белоруссией и Великороссией? Тогда это было маленькое племя; но от любви Божией оно пошло по лицу всей нашей земли, и не для того чтобы вербовать христиан, а для того, чтобы поделиться с людьми, не имевшими в себе радости вечной жизни — самой Жизнью вечной, которую им дал Христос, чтобы и другие приобщились этому, чтобы и к другим людям пришла радость, жизнь, ликование жизни… И они поплатились кровью, смертью. Все ранние миссионеры умерли от рук тех, кому они приносили радость и любовь. Вот с этого началась Русь и Православие на нашей земле.

Что же случилось потом? Каким образом Святая Русь могла отпасть так, как она отпала в двадцатом веке? Не вина ли это христиан? Нечего искать виновников среди тех, кто проповедовал ложь о Боге, о жизни, о человеке. Христиане стали обывателями: мы заменили подвиг христианства — «благочестием». Да, ходили в храмы, да, молились, а жизнь?.. Прочтите, какова была русская история, сколько в ней трагедии, сколько ужаса, сколько крови, сколько страдания! И это творили христиане. Царь Иван Грозный был христианин, Петр Великий был христианин, а какую разруху они внесли в жизнь своих подданных. Но и подданные были не только жертвами; подданные были люди, как вы и я, как мы все, не живущие по той вере, которую мы исповедуем и которую мы, священники, проповедуем. Как страшно подумать об этом, когда проповедуешь с амвона и помнишь слова Христа: От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься… Став перед Богом, что я Ему отвечу, когда Он мне скажет: Сколько тебе было дано знать, сколько ты сказал правды — и как неправедно, недостойно Моего Евангелия ты прожил!.. И это каждый из нас в свою меру должен признать. Если бы мы были иконами Христа, если бы мы были такими христианами, какими были святые, все могли бы, увидев нас на улице, в работе, в семье, остановиться и поставить перед собой вопрос: чтo у этого человека — этой женщины, этого мужчины, этого ребенка — такое, чего у меня нет? Почему у него тишина, покой в глазах, почему у него радость в жизни, хотя его жизнь такая же горькая, а порой еще, может быть, более горькая, чем моя? Чем же он живет?.. Тогда встал бы перед окружающими нас людьми вопрос о том, что человек-христианин уже теперь живет вечностью, полнотой жизни, которую обещал Христос тем, кто будет в Нем и в ком Он будет, которые будут сращены с Ним, как ветка сращена с деревом. Разве, глядя на нас, кто-нибудь может узнать Христа? Вот почему мир не может верить: не потому что слово Божие не кажется правдивым, а потому что, сравнивая проповедь Евангелия и наши собственные слова, люди качают головой и говорят: да, это только слова; если бы это было истиной для этого человека, он был бы иной…

Вот о чем говорят нам русские святые. Они всерьез приняли Евангельскую весть, они ее приняли и стали жить по ней, а если нужно — и умирать по ней. И вокруг них люди начинали веровать. Я сказал в начале, что вера Владимира Святого открыла Русь присутствию Христа. И русские святые — это тот ответ, который Русская земля дала Христу пришедшему. Вот кто ответил за всех нас — те тысячи и тысячи мучеников, преподобных, святителей и князей, жен и детей, людей всех сословий, всякого рода. Они сказали Христу: да, Господи, Ты явил нам беспредельную, неизъяснимую красоту того, чем может быть человек, и я таким человеком хочу стать и быть… И это они говорили большой ценой; нелегко было стать святым, как и теперь нелегко становиться святым или просто достойным христианином. И мы обращаемся к ним с молитвами, с акафистами, мы поминаем их — и забываем, что Иоанн Златоуст уже столетия тому назад сказал в одной проповеди: если мы только хвалим святых и не подражаем им, они не могут принять эту похвалу, потому что такой похвалой должна быть наша жизнь, а не слово, или вернее — слово, звучащее, гремящее изнутри жизни, достойной Спасителя Христа, Который так нас полюбил, что Свою жизнь и смерть нам отдал. Крестную смерть, тридневное погребение, сошествие во ад — вот что Он дал нам, чтобы мы поверили в любовь, Божию любовь, и в то, что и мы можем, если только хотим быть людьми — так любить, как любил Он.

На этих днях девять новых святых были провозглашены Поместным Собором Русской Церкви, девять новых святых нам даны как новые примеры, — примеры не древности, а наших дней. Некоторые из них принадлежат 14-16 векам,— Дмитрий Донской, Макарий митрополит Московский, Андрей Рублев, писавший такие иконы, которые сами по себе являются проповедью и свидетельством о Боге, Максим Грек, Паисий Величковский. Но дальше — святые Амвросий Оптинский, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник и одна женщина, Ксения Санкт-Петербуржская. Они святые нашего времени; им мы можем подражать, не стараясь вернуться к прошедшим векам, мы можем просто вглядываться в их жизнь и от них учиться, как живут люди, которые верят в то, что проповедуют… Возблагодарим Бога за то, что в течение всех столетий Русская Церковь приносила Богу как бы дар святых, которые являлись славой нашей земли, а в наше время принесла несметное количество исповедников и мучеников! Возрадуемся об этом и вступим в их путь жизни, с тем, чтобы наша земля вся воссияла светом Христовым.

Аминь.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Второй раз мне дано служить в этом храме; и с обновленной радостью пришел я к вам сегодня,— не только с моей радостью о том, что мы с вами предстоим перед Богом вместе, как одно тело, одна душа, забывая все, что нас разделяет, хотя бы на то короткое время, когда Христос посреди нас, когда мы все взираем только к Богу и когда наше сердце открывается под действием Его благодати; но сегодня еще две радости могут наполнить наши сердца.

Первая — это самый праздник Покрова Пресвятой Богородицы, в канун которого мы вступили. Рассказ о Покрове — один из самых дивных рассказов — раскрывает перед нами чуткость русской души изначально. Рассказ идет о том, что славяне, наши предки, хотели взять Царьград, Константинополь поздних дней, и что Божия Матерь простерла Свой покров над городом христианским, над городом, который служил и поклонялся воплощенному Богу, Сыну Ея, и буря разнесла русские ладьи. Греки надолго забыли об этом празднике, но русские никогда этого не забыли. Их не ранило то, что они явились предметом как бы гнева Божией Матери; они изумились перед той любовью, перед той защитой, которую Божия Матерь простерла над теми, кто любил Сына Ее Единородного. И мы сегодня, как наши предки, после многих столетий радуемся этому празднику, потому что в этот день Божия Матерь простерла Свой покров не только на град Константинопольский, но над всеми христианами, которые нуждаются в милости Божией и в защите.

И если подумать о Божией Матери, о том, что Она — хрупкая девушка: Она не силой защищала Свой народ, Она защитила Свой народ, город Свой — молитвой Своей, предстоянием, мольбой перед Богом: пожалей, потому что Мое материнское сердце не может вынести мысли о том, что те, которые Тебе предали свою жизнь, могли бы быть Тобой оставлены…

Любовь бесконечно хрупка, любовь бесконечно как будто немощна, а вместе с этим нет ничего крепче и сильнее любви. Ветхий Завет нам говорит о том, что любовь, как смерть, крепка. Она может устоять перед лицом смерти. Могут умереть самые близкие, дорогие нам люди, а любовь наша к ним только разгорается больше, делается глубже, делается чище, и делается теперь не только временным переживанием, но вечным чувством единства в Боге. Вот такою любовью любит нас Божия Матерь.

И Россия с ранних лет была посвящена Божией Матери, Пресвятой Богородице. Киев уже имел храм Ея имени. И Божия Матерь является как бы покровительницей Руси, не только христиан в ней, но всех тех, ради которых на землю пришел Ее Сын, Божий Сын, ради которых Он жил, учил и ради которых Он УМЕР, чтобы они могли поверить в Его любовь, ради которых Он умер, чтобы иметь право, когда Его распинали на кресте, молиться Богу и Отцу, говоря: Отче, прости им, они не знают, что творят… И это слово Он оставил нам как завет, как завещание.

Каждый раз, когда мы являемся жертвой чего бы то ни было — домашней ли распри или государственной борьбы, войны или жестокости — мы должны научиться не словами только, а всей душой, всем телом нашим, если нужно, сказать: «Прости им, Отче, они не знают, что творят; я не стану на Страшном суде перед Тобой обвинителем этих заблудших людей, я стану перед Тобой, говоря: прости, прости, они же были безумны, они были слепы!» Вот чему нас учит Матерь Божия, чему нас учит наша вера христианская.

И другой повод к ликованию у нас сегодня — это причисление к лику святых двух патриархов Российских, двух патриархов Московских: первого патриарха земли Русской Иова и первого патриарха, вступившего на престол древних святителей после более чем двухсотлетнего перерыва, Тихона. Патриарх Тихон — наш современник. Как редко бывает, что мы можем причислить к лику святых человека, которого еще некоторые — может, и многие — помнят. Я помню, как в церквах мы молились о патриархе Тихоне, как мы плакали о его смерти, как мы с надеждой возносили наши молитвы о местоблюстителе Петре. Для нас за рубежом патриарх Тихон был связующим звеном с потерянной родиной на необретенной чужой земле. Вся крещеная Русь молилась за него как за своего Первосвятителя, потому что он предстоял Богу, моля, моля, умоляя Его о помиловании Русской земли, растерзанной и войной, и междоусобицей, и ненавистью. И мы, вдали, как бы брошенные за пределы нашей Родины, которая была единственной нашей земной любовью, знали, что через него, в нем мы — одно с Русской землей, с нашей Родиной потерянной.

Он человек старых времен, и он вошел в новое время; мгновенно, в течение самого короткого времени ему пришлось вглядеться в совершающееся, и из глубин мудрости, которую ему давал Господь, он вглядывался в события и в небывалые новые обстоятельства, искал путей Божиих; и он их обрел, и он вывел Церковь на правильный, верный путь и исповедничества и верности своему народу и своей земле. Как это дивно! Какой это подвиг человеческой души — суметь оторваться от всего того, что было его прошлое, и войти, уже зрелым, стареющим человеком, в новую жизнь, такую страшную, жизнь разделенности, крови, страха, боли. Какая для нас радость думать, что он молится о нас!.. Но не потому молится он о нас, что мы его причислили к лику святых: он молился о нас с первого дня своего патриаршества, он молился о нас в течение всей своей жизни, он молился о нас из глубины своего страдания, печальника на земле Русской, предстоятеля перед Богом; и он, с тех пор как оставил землю и предстал перед Богом, молится о нас.

Но не наше избрание его сделало святым: дивно сейчас то, что настало время, когда земля Русская в целом, Церковь Русская может открыто, ликующе, торжествующе провозгласить святым одного из новомучеников российских, за кем последовали миллионы людей, окончивших свою жизнь мученической смертью за свою веру, за любовь к Богу и за неколеблющуюся любовь к людям. В его лице мы узнали и провозгласили славу всех тех, которые за последние семьдесят с лишним лет умирали, говоря: Прости им, Отче, они не знают, что творят!.. И мы теперь познали это, поняли глубину этого, одновременно и трагичность, и славу этого, и теперь мы можем не только надеяться,— нет: не только быть уверенными в сердцах наших в том, что он молится о нас,— мы это знаем, Церковь провозгласила это знание наше, эту уверенность нашу. И мы будем молиться теперь не только Святителям, которых мы поминали раньше, но прибавим к ним Иова, первого нашего патриарха, и первого патриарха нового и страшного и дивного времени — патриарха Тихона. Он стоит у грани двух миров, он как бы вратарь, который отверз трагедию российскую благодати Божией. Слава ему, благодарение ему; слава Богу и слава Матери Божией. Аминь!

Приветствие настоятеля, архимандрита Гавриила:

Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко Антоний! Мы все (я уверен, что могу сказать от имени всех) очень Вам благодарны, что Вы сегодня с такой радостью и любовью согласились после стольких утомительных дней прийти к нам, и не просто прийти, а всю службу всей душой помолиться, положить молитвенный труд о всех нас, своей любовью согреть наше сердце и показать нам, что то, что написано в Евангелии, можно выполнить, что можно действительно быть живым храмом Бога. Мы Вам, Ваше Высокопреосвященство, очень благодарны, что Вы освятили нас Вашим присутствием. Просим у Вас навсегда святых молитв; и Вы будете для нас всегда примером истинного монашества, истинного христианства и истинного самоотвержения в служении людям и Богу.

Митрополит Антоний:

Храни вас Бог! Радуйтесь! Из радости и из благодарности можно строить жизнь. Учитесь благодарить за все и радоваться, что нам дано быть Христовыми и тоже нести, хоть краешком плеча, крест Спасителя.

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

С самого начала христианства на Руси Божия Матерь считалась Покровительницей Земли нашей. Под Ее покровом, силой Ее молитвы росла вера православная на нашей земле. И минутами многие спрашивают, задают вопрос себе и другим: каким же образом, когда земля Русская, Церковь наша родная изначально были под защитой Пречистой Девы Богородицы — каким образом могла наша Русская история и судьба нашей Церкви порой быть такой страшной и такой трагичной? Сколько боли, сколько страха прошло через русскую историю, и не только в ее светском образе, но и в самой Церкви. Мученики восставали из столетия в столетие, свидетели Христовы погибали. Как же это можно совместить с нашим убеждением, что над Церковью нашей, над родиной нашей — Покров Пречистой Девы Богородицы?

Мне думается, что это можно понять, если только вспомнить, как Она стояла у креста Сына Своего единородного и ни словом не обмолвилась, ни криком, ни слезой не умолила, чтобы Его не распинали, потому что Она знала, что Сын Божий, ставший сыном человеческим через Нее, пришел для того, чтобы жить, учить, жизнь Свою отдать и умереть на кресте для спасения человеческого рода. И мы, христиане, не только люди, которые веруем во Христа, мы, христиане, Его ученики от Него получили в наследие заповедь любить друг друга так, как Он нас возлюбил, иметь такую любовь, которой земля не знает: Никто большей любви не имеет, как тот, кто жизнь свою положит за друзей своих…

Мы причащаемся Святых Тайн. Что же это значит? Это значит, что чудом святого приобщения жизнь Христова, человеческая природа Христова делается нашей жизнью и нашей природой, и что хотя бы в зачаточном виде наше присутствие на земле есть икона и реальность Христова присутствия в трагическом, многострадальном нашем мире. Каждый из нас в меру своей отдачи Богу, в меру того, верит ли он или не верит во Христа — не словом, не чувством только, но всей жизнью своей, каждый из нас призван пройти путь Христов. А путь Христов мы знаем. Когда Иаков и Иоанн, два из Его учеников, подошли к Нему, прося, чтобы, когда Он победителем придет, они могли сесть по правую и левую руку Его престола, Он им ответил: Можете ли вы, готовы ли вы пить чашу, которую Я пью? — то есть разделить ту судьбу, которую Я взял на Себя по любви к вам, к человеческому роду. Готовы ли вы погрузиться в тот ужас, который будет ужасом Моей судьбы: предательство, поцелуй Иуды, бегство апостолов, одиночество, беззаконный суд, лжесвидетельство и, наконец, осуждение на смерть, и путь на Голгофу под тяжестью креста, на котором Мне надлежит быть распяту и умереть?

И когда Его пригвождали ко кресту, когда этот крест ставили так, чтобы Христос мог умереть на глазах у всех медленной смертью, под насмешками Его осудителей и мучителей, каковы были Его слова? — Прости им, Отче, они не знают, что творят… И Божия Матерь стояла, и ни словом не стала умолять, чтобы пожалели Ее Сына, ни словом Она не обратилась к Нему, с тем чтобы Он Божественной властью и силой Своей сошел со креста, потому что Она знала, что для того-то Он и пришел в мир.

Я когда-то спрашивал Святейшего, приснопамятного, дорогого всем нам патриарха Алексия, как бы он определил Церковь, и он мне сказал: Церковь — это тело Христово, распинаемое ради спасения своих мучителей… Только тогда, когда мы являемся жертвой, получаем мы ту власть, которую Христос имел, сказать: Прости им, Отче! — потому что принимая страдания без протеста, безмолвно отдавая себя (Христос сказал: Никто не отнимает у Меня жизни, Я отдаю ее свободно), когда мы тоже отдаем себя на поругание, на насмешки, а порой и на худшее, мы получаем власть прощать.

Близкий мне человек, друг мой, старше меня лет на двадцать с лишним, был взят в концентрационный лагерь во время немецкой оккупации. Когда он вернулся, я его спросил, встретив на улице: что вы принесли с собой из лагеря?.. И он ответил: неумолкающую тревогу… Я на него посмотрел и сказал: неужели вы там потеряли веру? — Нет,— сказал он, — но пока я был в лагере, пока я был в страдании, под опасностью смерти, когда меня мучили, терзали и голодом и побоями, я в любую минуту мог сказать: «Отче, прости им, они не знают, что творят!» — и я знал, что Господь не может не услышать мои молитвы, потому что я своей кровью Ему свидетельствовал о том, что я всерьез эти слова произношу, из глубины страдания взываю о прощении моих мучителей. А теперь я на свободе, а те, которые нас так мучили, так терзали, так зверски с нами поступали, может, не покаялись, не поняли, что они делали. Но когда я кричу к Богу, вопию к Нему, плачу перед Ним о том, чтобы Он их как-нибудь спас, не может ли Господь мне сказать: легко теперь о них молиться: ты не страдаешь; чем ты докажешь Мне свою искренность в молитве?.. Вот отношение простого русского христианина. И к этому все мы призваны, потому что мы крещением облекаемся во Христа, потому что мы миропомазанием получаем Духа Святого, потому что мы, причащаясь, становимся одним телом, одной жизнью со Христом Спасителем, Сыном Человеческим, во всем подобным нам, кроме греха, но и Сыном Божиим. Таинствами начинается в нас тот процесс, который должен нас приобщить Божественной жизни в конце времен.

И вот когда мы думаем о Покрове Божией Матери над Русской землей, разве мы не можем понять, что Она — да, вместе с нами стояла у престола Божия, что Она слезно молила Его о том, чтобы милость сошла на нас, чтобы крепость нам была дана, но не о том, чтобы мы были лишены чудесного дара жить и умирать во спасение тех, которым нужно наше прощение и нужно свидетельство о том, что значит быть человеком, в котором живет Божественная любовь.

Но вы скажете: как это сделать? где найти силы?.. Апостол Павел видя, чтo ему надлежит совершить на земле, обратился к Богу с мольбой о силе, и Христос ему ответил:Довольно тебе Моей благодати, сила Моя в немощи твоей проявляется… В какой немощи? Конечно, не в страшливости, не в трусости, не в лени, не в унынии, а в той немощи, которую мы можем явить, когда мы отдаем себя беззащитно, как ребенок отдает себя в объятия матери, не защищаясь, просто зная, что он безопасен в ее объятиях. Вот как мы должны отдать себя Богу, и тогда сила Божия в нас совершится, не мудростью наших слов, не силой наших действий, а открытостью нашей благодати Божией, которая будет изливаться через нас на все и на всех вокруг нас.

Мы имеем сегодня еще другую радость: мы впервые можем молиться Святейшему Патриарху Тихону. Он для нас — образ многострадальной, распятой Руси. Он, человек старого времени, вошел в новое время, неведомое ему до того, и вгляделся в пути Божии; и эти пути он сумел прозреть, и смысл их для себя и для других раскрыть, и он поставил Церковь в должное положение по отношению к земным властям и к Богу. Он для нас — образ всех новомучеников, которых мы вспоминаем, всех подвижников веры, мужчин и женщин, детей и стариков, которые свою жизнь отдали, которые жизнью и смертью поплатились за то, что они захотели до конца остаться Христовыми. Он как бы ключ, он — средоточие всего этого подвига. Он в свое время соединял невидимо, через непроходимые границы, тех, которые остались на многострадальной, измученной нашей родной земле, и тех, которые, подобно моим родителям и мне, оказались на чужбине, лишенные родины и лишенные такой земли, в которой они могли бы стать своими. Он нас соединял, он был тем, который за нас всех молился и за которого мы и тут, и там могли молиться одним сердцем. Какое чудо! Конечно, он молился за нас, за Русскую землю и когда был на земле живым, и когда предстал перед престолом Божиим. Признание его святости говорит в первую очередь не о его святости, а о том, что теперь мы можем ее провозгласить, о том, что теперь мы ее понимаем, как, может быть, не понимали раньше, и благодарим Бога за то, что, подобно ему, следуя его учению, его образу, миллионы людей на родной земле жили и умирали по вере своей. Слава Богу!.. И поэтому когда нам придет время скорби, большой или малой, будем помнить, что скорбь наша — это скорбь Христова, что несем мы эту скорбь, потому что мы Христовы, потому что мы — тело Христово на земле, продолжение Его телесного присутствия, Его распятого тела. Аминь!

Приветствие о. настоятеля, протоиерея Димитрия Акинфиева:

Дорогой Владыко наш! Все мы Вам сердечно благодарны за все, что Вы сделали для нас сейчас, в этот день. Русская Церковь празднует свой юбилей. И если, мне кажется, завершением празднеств, венцом их было богослужение в Успенском соборе Кремля вчера, то для нашего прихода, для нашего храма, для нашего верующего народа таким увенчанием этого празднества является сегодняшний день, который Вы возглавили своим служением. Примите нашу сердечную благодарность за Вашу любовь, за Ваше назидание, исполненное пастырской любви, богословской осмысленности и проникнутое житейским опытом, за все Ваше отношение к нам, верующим людям, простым, с любовью и простотой и добрым сердцем. Дай Вам Бог доброго здоровья на многие, многие еще годы, и чтобы мы все радовались Вашим присутствием, Вашим служением.

Митрополит Антоний:

Лет тридцать тому назад я впервые посетил ваш храм, и тогда я вам привез привет от стареющего поколения, от тех, которые покинули русскую землю, разрываясь душой, и которые постепенно склонялись к чужой земле, в которой им положено было почить. Но тогда я говорил вам — или тем, которые еще тут были — что растет новая нива, что, падши в землю, зерно дает плод. И вот сегодня со мной мой дьякон, отец Петр, с женой. Я с ним познакомился, когда он был маленьким мальчиком, а теперь он протодьякон в нашей церкви. Я его попросил сказать вам несколько слов от имени того поколения, которое родилось от жизни, от верности, от любви к Церкви и к Родине его прародителей и родителей.

Дьякон Петр Скорер:

Ваше Высокопреосвященство! Отец Димитрий, братия и сестры, и особенно — все молодые и все дети! Сегодня, побывав и послужив с вами в вашем замечательном храме, меня больше всего тронуло то, что так много было не только причащающихся вообще, но особенно огромное количество детей. И вот когда я сейчас смотрю на ваши лица, я вижу, что в наших церквах здесь, в России, не то, что нам говорили раньше, что только старики сохранили старую православную веру, а теперь я вижу среди вас так много молодых, так много людей, которые сейчас нашли в Церкви, в вере, свою действительную надежду, опору, нашли истину. Я тоже смотрю на вас, и, знаете, вся наша Сурожская епархия могла бы собраться вот в такой храм, потому что нас немного; мы епархия небольшая. Приход, где я служу, совсем маленький, всего пятьдесят-шестьдесят человек; но побывав здесь и побывав на разных праздничных актах, молебнах, молебствиях, присутствовав на канонизации новых святых и отслужив первую за семьдесят с лишним лет службу в Успенском соборе в Кремле, я чувствую себя немножко, как, может быть, посланцы великого князя Владимира, когда они поехали в Константинополь и там нашли истинную веру и вернулись в свою страну. Так и я, мы вернемся в свою страну и будем там говорить, как всегда мы говорим, что в России Церковь не уменьшается, что Церковь растет, Церковь растет во славе, Церковь растет молодыми силами, и что эти молодые силы у вас не иссякнут. Дай вам Бог спасения, здравия, и всего, всего вам доброго!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Все Евангелие, а не только сегодняшнее чтение, говорит нам о любви и ни о чем другом; потому что в сердцевине Евангелия лежит один исторический факт, то есть факт реальный, что в какой-то определенный день нашей человеческой истории Бог, по любви к нам, стал человеком.

В одной древней книге описывается Предвечный Совет, когда во Святой Троице обсуждался вопрос о сотворении мира. И речь идет приблизительно так. И сказал Отец: «Сыне, сотворим мир». — И Сын ответил: «Да будет так, Отче». — И Отец продолжал: «Да, но этот мир изменит Нам и своему призванию, и Тебе придется стать человеком и умереть за него»… И Сын ответил: «Да будет так, Отче!». И Бог сотворил мир.

В основе нашего мира лежит Божия любовь, любовь отдающаяся, любовь Божия, которая себя без остатка отдает человеку. И призыв всего Евангелия к нам именно о любви: так, как Я вас возлюбил, и вы любите друг друга… Мы часто думаем, что достаточно, для того чтобы быть православным, исповедовать православную веру, без сомнения провозглашать Символ веры, без колебания произносить слова молитвы «Отче наш», с умилением слушать заповеди блаженства. И действительно, без этого никто православен не бывает до конца. Но этого недостаточно, потому что апостол говорит: Покажи мне веру твою без дел твоих, а я тебе покажу мою веру из дел моих… Если мы только на словах являемся учениками Христа, то мы не Христовы, то мы только повторяем исповедание, за которое свою жизнь отдавали другие. И это нам очень важно помнить, потому что можно быть верными Христу, только если сохранить Его заповеди.

И эта заповедь о любви охватывает все в нашей жизни, — не только наше отношение к Богу, но отношение наше друг ко другу. Христос нам говорит, что есть две заповеди, которые равны по важности: чтобы мы любили Бога всем сердцем, всем умом, всей крепостью своей, но чтобы мы любили и ближнего своего, как самого себя. Что же это значит? Это значит, что все, чего мы для себя желаем, мы должны быть готовы не только желать для ближнего, но давать ближнему. Мы сейчас живем в очень трагичном и страшном мире, и вокруг нас в каждой стране есть люди нуждающиеся и в душевном утешении, и в подкреплении, и в материальной помощи, и во вразумлении, и в просвещении разума. Мы должны быть готовы каждому дать то, что ему нужно, с такой же готовностью, с какой мы от других принимаем эти и многие, многие другие дары, когда мы сами в нужде. Давать более отрадно, чем получать, — говорит апостол Павел. Мы должны себе поставить вопрос: на самом ли деле это так для нас? Разве мы так же любим давать, как получать? Разве не отраднее получать, чем давать?.. И как грустно, что мы должны бы почти все ответить: да, я предпочитаю, чтобы мне давали, чтобы обо мне заботились, мне труднее давать, мне труднее отказываться от того, что у меня есть, для того чтобы у другого было то, что ему нужно… А вместе с тем это Евангельская заповедь. Никто не может назвать себя христианином, кто этого не исполняет.

Мы поем Символ веры. О чем мы поем? О Боге, Который есть Любовь. Он Творец. Почему Он нас сотворил? Он нас сотворил по любви, чтобы нам дать бытие, которое Ему принадлежит, чтобы с нами поделиться всем тем, что у Него есть, чтобы нас приобщить даже Своему Божеству, по слову апостола Петра, который нам говорит, что мы призваны быть причастниками Божественной природы. Мы поем о Христе, о Сыне Божием, Который стал сыном человеческим для того, чтобы с нами разделить всю человеческую судьбу, всю скорбь, всю тесноту, все страдание, больше того — даже смерть, и страшнее того — то условие, которое нас убивает: потерю нашего единства с Богом. Когда Он на кресте воскликнул: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил? — Он в Своем человечестве почувствовал вдруг то, что все мы чувствуем: одиночество. Вдруг Он почувствовал, что Он не общается, не един с Богом, и от этого Он умер нашей смертью. Разве это не любовь? И когда мы исповедуем такого Бога, разве можно Его исповедовать, не приобщаясь — но приобщаясь активно, не сентиментально — той любви, которую Он нам явил? И когда мы говорим «Отче наш» — задумывались ли мы когда-нибудь над тем, кто это «наш»? Мы всегда думаем: «Отче наш» — это наш Отец: мой, твой, наш, всех тех, которые собрались в Церкви. Но Христос эти слова сказал Своим ученикам. Это значит, что когда Он говорил «Отче наш», Он ученикам Своим говорил, чтобы они называли Отцом — Его Отца; Он Своих учеников дальше, позже, перед смертью назвал Своими братьями… Какую ответственность это накладывает на нас! Отче наш, Отец Господа Иисуса Христа — и мой Отец, и твой Отец, и наш Отец… А мы что — похожи на нашего Отца? похожи на нашего Брата Иисуса Христа, Брата по человечеству?.. Это суд над нами. И когда мы читаем дальше: Остави нам долги наши, как мы оставляем другим их долги, прощаем их согрешения, — разве мы себя не осуждаем?.. Конечно, в это мгновение, потому что у нас стало тепло на душе, потому что нам хорошо в церкви, потому что мы молились, нам кажется, что мы всем прощаем; а случись нам выйти из церкви и встретить кого-нибудь, кто нас обидел, обездолил,— разве мы чувствуем, что это дело прошлого и что ничего нет между нами и им или ею? Конечно, возрождается в нас старая злоба, старая горечь…

Что же значат эти слова: Остави нам долги паши, якоже и мы оставляем должником нашим? Я этот вопрос поставил своему духовнику раз, когда был подростком. Я тогда имел злобу против одного своего товарища. Он мне ответил: будь правдив; когда дойдешь до этого места, скажи: откажи мне в прощении, Господи, так же как я отказываю в прощении этому моему приятелю… Я ужаснулся. И он мне сказал: другого выхода нет,— или научись прощать, или всерьез прими, что ты требуешь от Бога, просишь у Бога себе отвержения… Подумайте над этим; оно так и есть. Если мы не прощаем друг друга — и нам прощения нет. Суд без милости тому, кто не оказывает милости. Вот страшная мера любви. Вот страшная сторона заповеди любви. Все другие заповеди в каком-то смысле просты: сделай одно, сделай другое… Сделать можно; а вот стоять перед судом любви и знать, что я не умею любить…

Что же тогда сделать? Только одно: отказываться от всякого себялюбия, отрываться от себя, отрывать взор от себя, отрывать внимание от себя, вглядываться в другого человека и ставить перед собой вопрос о его нужде; и знать или, может быть, когда-то понять, что я послан в мир для того, чтобы, по поручению Христову, служить вот этим людям, которые мне так противны, отвратительны или страшны; потому что если ученик Христов к ним не придет с миром, кто же придет? если милость не придет из Церкви и от верующих, откуда научиться » внешним» милости, любви, жалости? И это относится ко всему. Апостол Павел говорил еще давно, в первом поколении учеников Христовых: Имя Христово хулится ради нас — то есть его современников… Разве имя Христово не хулится ради нас? Разве, глядя на нас, кто-нибудь может увидеть Христа? Если Христос сейчас ходил бы по стогнам российским, по улицам московским, разве не останавливались бы все в изумлении, смотрели бы и видели Человека, какого раньше никогда не видели? Русский поэт говорит: «В Его смиренном выраженье восторга нет, ни вдохновенья, но мысль глубокая легла на очерк дивного чела… » Про кого из нас можно сказать, что, встретив нас, человек остановится и скажет: такого человека я не видал; что же в нем такое, чего во мне нет, ни в ком вокруг меня нет? Мне надо подойти к нему и его спросить: кто ты?… Ответ был бы прост: я — гражданин Царства Небесного, проще: я — верующий христианин; а проще всего: я просто человек, ученик Христов… И этого, даже этого мы большей частью не вправе сказать.

Так вот давайте читать Евангелие с тем, чтобы от Евангелия научиться, каким образом можно стать настоящим человеком. А для этого путь очень прост. Возьмите Евангелие, читайте его просто, с открытым умом и душой, и отмечайте всякое слово Христово, всякое действие Христово, всякую притчу, от которой у вас загорится сердце, вдруг просветлеет ум, дрогнет душа, и знайте, что в этот момент вы и Господь Бог друг на друга похожи, что вы Его понимаете, и Он вас понимает, что вы коснулись какой-то точки в себе, где образ Божий еще жив. И отметьте себе это, и живите всегда согласно этому видению себя; и тогда вы откроете в себе то, что Христово и Божие, и одновременно вы о Боге узнаете то, что вам нужно знать, что вам родное, простое, к вам лично относится. И начиная с этого, вы можете вырасти в полную меру роста Христова, как говорит апостол Павел.

Дай нам Господь мужество, храбрость и радость так приобщиться ко Христу, чтобы в Нем видеть Брата, Спасителя, и чтобы нам Он был и Путь, и Истина, и Жизнь, и та Дверь, которая раскрывается на вечность и нас делает детьми Отца Небесного.

Аминь!

Настоятель, протоиерей Димитрий Акинфиев:

Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко наш Антоний! Еще раз имею счастливую возможность выразить Вам слова благодарности за то, что Вы и сегодняшний день удостоили нас благодатного с Вами молитвенного общения, и еще раз мы слышали из Ваших уст слово назидания в христианской жизни.

Я когда-то, поражаясь красноречию Святителей наших, думал: откуда сие? то ли от начитанности, то ли от образованности… Вероятно, от того и другого, и от жизненного опыта. Но вот как-то мне пришлось особенно прослушать и прочитать тропарь святителю Григорию Богослову, и там такие слова: «Пастырская свирель богословия твоего риторов победи трубы…» — почему так? — «Якожебо глубины Духа изыскавшу, и добрo ты вещания приложишася тебе»… Вот именно эти глубины Духа, когда человек их находит и их достигает, дают ему говорить от Духа Божия глубокие, проникновенные, исполненные любви к людям слова поучения. Глубины Духа изыскать как можно? — если только не молитвенным подвигом, о чем и Вы говорили и учили нас, изъясняя Молитву Господню, молитву Иисусову. И вот когда мне сегодня во второй раз пришлось с Вами служить Священную Литургию, я наблюдал Ваше молитвенное настроение, я понял, что именно этим путем только можно прийти к тому, чтобы изыскать глубины Духа; и тогда Господь даст дар вещать глаголы сокровенные, глаголы жизни вечной.

Примите, дорогой Владыко, нашу сердечную благодарность за Ваше служение и за Ваше научение не только словами, но делом своим. Низкий Вам поклон и многая лета!

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Сначала хочу выразить вам свою большую, глубокую радость о том, что после чуть ли не тридцати лет мне посчастливилось вновь послужить в вашем храме и помолиться с вами. Благослови вас Господь за то, что пришли молиться в день всех святых и в такой знаменательный день для нас, когда готовится интронизация Патриарха Московского и всея Руси.

И вот об этом я хочу сказать нечто, потому что патриарх, епископ, священник нуждается во всей любви, во всей поддержке, какую только может дать ему народ, который вокруг него, ибо крест пастырства может быть так тяжек, как был крест Христов, когда Он его нес на Голгофу, и может кончиться так же, как жизнь Спасителя, распятием. Когда Владыка Алексий дал свое согласие на то, чтобы стать Патриархом, когда он принял волю всего епископата и русского народа, выраженную представителями всех епархий, монастырей, школ, различных заведений, он вступил на этот тернистый, крестный дуть. До того он шел путем всякого христианина, который сознательно выбирает следование Христу. Кто хочет по Мне идти, да отвержется себя, да возьмет крест свой и да грядет по Мне, — говорит Господь. «Отвергнуться себя» значит забыть про себя, уж не оглядываться на себя никогда, а только глядеть на путь Господень и выйти на служение тем, за которых Бог стал человеком, за которых Он жил и умер. Но когда он будет завтра настолован, станет действительно таинственно Патриархом Московским и всея Руси, человеческая его жизнь придет к концу, начнется житие. Его судьба будет перекликаться с судьбой Спасителя — в меру его сил, в меру его веры и в меру ваших молитв и поддержки.

Каждый из нас, вступающий на путь епископства, встает перед лицом того разговора, который Спаситель Христос имел со Своими учениками, когда возвращался в Иерусалим на смерть. К Нему подошли Иаков и Иоанн, прося Его о том, чтобы им было дано в Царстве Божием сесть по правую и левую Его руку. И Христос им сказал: Готовы ли вы пить Мою чашу? — то есть разделить Мою судьбу до конца? Готовы ли вы креститься тем крещением, которым Я буду креститься? — что значит: готовы ли вы погрузиться в тот ужас, в который Я буду погружен ради спасения всех?.. Эти слова каждый священник, каждый епископ, и особенно печальник о земле Русской и о Церкви Христовой, каким является Патриарх, слышит в своей душе, и на этот зов он должен сказать: «Аминь! Приемлю, ничем не сопротивляюсь, буду пить чашу Христову, разделю с Ним страшную и славную Его судьбу». И с каким трепетом Владыка Алексий принимал и свое избрание, и свое собственное согласие, изъявление своего согласия, — с трепетом и, может быть, со священным ужасом. Да, теперь начинается новое, когда от него не должно остаться ничего, кроме того, что Христово.

Всякий из нас, принимая крещение, погружаясь с головой в воды купели, как бы умирает, умирает ко всему, что недостойно величия человеческого призвания, что недостойно Бога, ставшего человеком. Каждый из нас призван, по слову апостола Павла, носить в плоти своей мертвость Господа Иисуса Христа, и выходя из купели, возвращаясь в воздух, человек может вздохнуть — и оживает. Образно это значит — ожить вечной жизнью, облечься в жизнь вечную, стать единым со Христом и в Его крестном пути и в Его победе над грехом, над злом, над рознью между человеком и Богом, над смертью. Как может человек согласиться взять на себя такой крест, вступить на такой путь? Где найти силы? Апостол Павел, который был так велик, в котором была такая неизмеримая человеческая сила, стоял перед своим апостольским призванием и отдавал себе отчет, что он не может выполнить своего призвания, что у него никаких сил не может хватить; и он воззвал к Господу, прося о силе, и Спаситель ему ответил: Довольно тебе Моей благодати, сила Моя в немощи совершается. Не в той немощи, которая выражается нерешительностью, ленью, трусостью и которая может вылиться в измену,— нет, другую немощь упоминает Господь: это та хрупкость, которая позволяет человеку быть прозрачным, та гибкость, которая позволяет Богу действовать через человека. Вот о чем мы должны молить: чтобы была дана Владыке Алексию, избранному нашему Патриарху, та открытость, которая позволит Богу действовать в нем свободно, беспрепятственно, чтобы ничто человеческое не могло помешать Богу творить Свое дело в нем и через него. И апостол Павел, когда понял, о чем говорит Спаситель, воскликнул: Итак, я буду хвалиться — то есть радоваться — только на свою немощь, так чтобы все было сила Господня. И опять скажу: будем молиться о том, чтобы так оно и было. Христос сказал: Без Меня не можете творить ничего. Пусть будет так.

Но апостол Павел, испытав, чтo может совершиться человеком силой Божией в нем, когда он всецело открыт Богу, когда он действительно делается как бы сосудом, содержащим Святого Духа, когда он телом и душой делается частью тела Христова,— апостол Павел в конце своей жизни сказал нечто такое потрясающее: Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе, — мне все возможно силой Господа Иисуса Христа, которая меня поддерживает… Как мы должны молиться о том, кого мы поставили между молотом и наковальней! Как должны мы молиться о том, кого мы выбрали печальником земли Русской, кому мы поручили стоять перед Богом за весь русский народ, верующих и неверующих, за Церковь Христову в целом, за всякого человека, и молиться и за весь мир, чтобы весь мир стал местом пребывания Господня, чтобы тот град человеческий, который верующие и неверующие вместе созидают, вырос бы в ту меру, которую мы называем градом Божиим, то есть чтобы человеческий град стал так глубок, так широк, так свят, чтобы первым его гражданином мог быть Господь наш Иисус Христос.

Мы возложили на Владыку Алексия крест, мы ему поручили не только быть нам примером, не только словом нас вдохновлять, но тяготы наши носить, взять на свои плечи все страдание, все колебания, всю боль нашей земли. Как должны мы о нем молиться!.. И вот я прошу, я молю вас — не только сегодня, когда я сказал об этом, но изо дня в день молиться о нем, даже если вы не будете видеть его подвига. И конечно, вы ничего не увидите из его подвига, как никто не видел, каков был подвиг Христов, до момента, когда Его пригвоздили ко кресту и когда Он сказал: Прости им, Отче, они не знают, что творят. Мы не будем знать, какова в нем борьба, какой крест, какая тяжесть; мы должны молитвой всецерковной, любовью, заботой его оградить, его поддержать, с ним быть, и идти тем же самым путем, которым он сейчас направляется — может, на Голгофу, а может — во славу Божию.

Аминь!

Много лет тому назад Эдинбургский Богословский факультет выдавал диплом «гонорис кауза» одному из самых маститых архиереев Русской Церкви, митрополиту Евлогию Георгиевскому; и в ответной своей речи он сказал слова, которые мне хочется повторить сейчас от себя: Вы даете мне докторскую степень «гонорис кауза», я ее принимаю «аморис кауза» — и как честь, и как радость о той любви, которая соединяет всех членов Русской Церкви, которая делает едиными нас, находящихся за пределами Советского Союза, с родной Церковью на родной земле.

Я не скрою, что получение этой степени для меня — большая радость. Радость не о том, что я могу превозноситься над кем бы то ни было, потому что я слишком достоверно знаю, что я не школьный богослов, не получил должного богословского образования; но этот диплом будет свидетельствовать перед западными церквами о том, что мое слово — слово православное, не личное, а всецерковное.

С десяток лет тому назад пресвитерианский Богословский университет в Абердине присудил мне подобную степень «за проповедь слова Божия и за оживление духовной жизни в Великобритании». И меня радует, что теперь я могу сказать, что и Русская Церковь признает мое слово за слово правды и истины церковной. Я прошу вас передать мою глубокую благодарность и Святейшему Патриарху, и членам Ученого совета, и всем тем, кому Бог положил на сердце меня окружить такой любовью и подарить мне такое доверие.

Еще с очень ранних лет, как только я, четырнадцатилетним мальчиком, прочел Евангелие, я почувствовал, что никакой иной задачи не может быть в жизни, кроме как поделиться с другими той преображающей жизнь радостью, которая открылась мне в познании Бога и Христа; и тогда, еще подростком, вовремя и не вовремя, на школьной скамье, в метро, в детских лагерях я стал говорить о Христе, Каким Он мне открылся: как жизнь, как радость, как смысл, как нечто настолько новое, что оно обновляло все; и если не было бы недопустимым применять к себе слова Священного Писания, я мог бы сказать вместе с апостолом Павлом: Горе мне, если я не благовествую… Горе, потому что не делиться этим чудом было бы преступлением перед Богом, это чудо сотворившим, и перед людьми, которые по всему лицу земли сейчас жаждут, жаждут живого слова о Боге, о человеке, о жизни: не о той жизни, которой мы живем изо дня в день, порой такой тусклой, порой такой страшной, порой и такой ласковой, но земной, а слова о жизни преизбыточествующей, о жизни вечной, бьющей ключом в наших душах, в сердцах, озаряющей наши умы, делающей нас не только проповедниками, но и свидетелями Царства Божия, пришедшего в силе, проникающего в нашу душу, пронизывающего нашу жизнь.

Но и при этом, кто из нас, пастырей, или студентов, готовящихся стать священниками, может забыть слово Христа: От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься…? Когда, по благословению митрополита Виленского и Литовского Елевферия, я впервые, еще мирянином, начал проповедовать, я поставил перед собой вопрос: как могу я говорить о том, чего я не совершил, о святости, которой я не прикоснулся, в которую я только могу с благоговением, с трепетом и ужасом вглядеться — как могу я проповедовать то, чего я не совершаю жизнью?.. И потом, видя вокруг себя страшный голод духовный, душевный, умственный, я вспомнил слова Иоанна Лествичника о том, что есть люди, которые будут проповедовать слово Божие, хотя они недостойны собственной своей проповеди, но на Страшном суде их оправдают свидетельства тех, кто по их слову обновился, стал новой тварью и скажет: Господи, если бы он не проповедовал, я никогда не познал бы животворную Твою истину…

Вместе с этим, проповедуя, приходится стоять перед судом своей совести — обличающей, трезвой, строгой, неумолимой, и перед лицом Христа, всемилостивого Спаса, вручающего нам Свое Божественное слово, которое — увы, увы! — мы несем в глиняных сосудах, и ставить перед собой вопрос: что же значит быть христианином? Ответ на это, с одной стороны, очень прост: всё Евангелие говорит о том, как надо жить, как надо мыслить и чувствовать, чтобы быть Христовыми; но то же Евангелие нам раскрывает, и Отцы Церкви говорят о том, что недостаточно творить заповеди, не становясь иным человеком, таким человеком, для которого заповедь является уже не Божиим приказом, а собственным порывом жизни: нам надо научиться стать тем, что раскрывает перед нами Евангелие.

И однако, не на этом я хочу остановиться сегодня; каждый из нас должен вчитаться в Евангелие, найти в нем те заповеди, тот призыв Божий, ту мольбу Божию, обращенную к нам, на которую он способен отозваться всей жизнью, умом, сердцем, всей душой, всей крепостью, всей немощью своей, найти те слова, которые обращены не вообще ко всякому и каждому и всем, но ко мне лично, те слова, от которых горит сердце, светлеет ум, обновляется воля и сила Божия вливается в нас. И кроме этого нам надо вглядеться и в то новое измерение, которое Евангелие, наше общение со Христом, Его любовь к нам, наша ответная любовь к Нему должны создать: новое измерение о Боге, новое измерение о человеке, новое измерение о космосе и о всем мире, то есть вглядеться в жизнь и ее воспринять так, как ее видит Господь.

И я хотел бы взять примером апостола Павла. Вы все помните дерзновенные его слова: Будьте мне последователи, якоже и аз Христу. Долгое время я недоумевал, что бы это значило, как это он может говорить нам: Подражайте мне, будьте мне подобны, как я, будто, подобен Христу… И вдруг мне стало ясно, что он не это говорит, а напоминает о том, что с ним произошло. Вы знаете его жизнь в иудействе, как он гнал Христа, как он гнал Его учеников, как всю силу могучей, пламенной своей души он вложил в то, чтобы уничтожить дело Того, Кого он считал лжепророком; и на пути в Дамаск он оказался лицом к лицу с Христом, Которого он знал только как распятого преступника и Который теперь ему открылся как воскресший его Спаситель, как Бог, пришедший в плоти во спасение мира. И тогда вся жизнь его переломилась, он не пошел, как он говорит, к первейшим его апостолам; то, что открылось ему непосредственно от Бога, эта новая жизнь вдохновила его делиться ею, и делиться дорогой для себя ценой. Вы помните, как в своих посланиях Павел описывает свой подвиг. Действительно, он мог сказать: Я ношу на теле моем язвы Господа нашего Иисуса Христа, я восполняю в плоти своей недостающее страданиям Господним. И в этом он исполнил нечто, чему мы должны уподобиться, — уподобиться в его покаянном повороте, который из гонителя сделал его учеником и который позволил ему жизнью, не словом, последовать призыву Христа, обращенному к Иакову и Иоанну: Готовы ли вы пить чашу, которую Я буду пить, готовы ли вы креститься крещением, которым Мне надлежит креститься? — то есть погрузиться в тот ужас, который Мне предстоит, ужас Гефсиманского сада, Страстной седмицы, распятия, богооставленности, сошествия во ад… Вот к чему зовет Павел, когда говорит: Будьте мне последователями, якоже и аз Христу, научитесь от меня тому героическому перелому, тому вдохновенному перелому, который из вас делает новых людей, небожителей, посланных в мир, свидетелей Христа.

И Христос всех и каждого из нас зовет и говорит: Последуй за Мной… Когда Христос был на земле, этот призыв был прост — труден, о, как труден! (вспомните рассказ о богатом юноше) — но и так ясен: оставь все свои заботы, оставь все, чем ты занят, и иди за Мной по дорогам Святой земли… Но что это значит в нашей жизни? То же самое: оторвись, отвернись от всего, что тебя делает пленником тления, пленником земли, что тебе не дает быть свободным, и иди за Мной. Сначала в те глубины твоей собственной жизни, твоего духа, твоего сердца, твоего ума, где ты только и можешь встретить Спасителя Христа и Живого Бога, Царство Божие внутри себя, и затем, найдя это Царство, приобщившись его жизни, выходи на героический путь апостольства. И в конечном итоге, нося в себе, в плоти своей мертвенность Господа нашего Иисуса Христа, Его совершенную отчужденность от всего, что было и остается причиной греха, смерти, отпадения от Бога, отвращения от ближнего, вырастай в ту меру, в которой ты будешь иконой, образом, словом, присутствием Спасителя Христа.

И Павел в своем Послании к филиппийцам (1, 21) говорит: Жизнь для меня — Христос… И часто задумываешься, что бы это значило? Мы же знаем: когда мы кого-нибудь любим, или одержимы какой-нибудь страстью, или что-то нам так дорого, что мы все готовы отдать ради этого, это значит, что то или другое является нашей жизнью. Это может быть наука, это может быть богословие, это может быть семья, это может быть гордыня — что угодно, что нас держит в своей власти; вот с такой непреодолимой силой должны мы быть держимы Христом. Он должен быть для нас, стать для нас, на всю жизнь и на каждое мгновение, сколько у нас хватит духа, и веры, и силы, всем содержанием, подобно тому, как возлюбленная делается содержанием жизни любящего, как мирской человек может всю свою жизнь, вплоть до смерти своей, отдать идее или труду, которым он посвятил жизнь. Все, что Христово, должно быть наше, все же, что как бы свидетельствует, что Он напрасно жил, напрасно умер, должно стать для нас не только чужим, но ужасающим, и тогда — да, жизнь наша будет Христос.

Но как это сделать? Неужели это возможно? Какие гигантские силы нужны, чтобы это осуществить?! И тут мы должны опять-таки вспомнить апостола Павла, рассказывающего нам, как он просил силы у Христа, и как Христос ему ответил: Довлеет тебе благодать Моя, сила Моя в немощи совершается. Человеческими усилиями христианское призвание нельзя осуществить; кто может своими силами стать живым членом, частицей тела Христова, как бы продолжением Его воплощенного присутствия на земле? Кто может своей силой так раскрыться, чтобы стать непорочным храмом Святого Духа? Кто может своей силой стать причастником Божественной природы, кто может своей силой стать сыном Божиим так, как Христос является Божиим Сыном? А вместе с этим Ириней Лионский нам говорит, что слава Божия, сияние Божие — это человек, достигший своей полноты и совершенства, и что когда мы соединимся со Христом силой Духа Святого, то во Христе и в Духе мы делаемся вместе с Единородным Божиим Сыном — сыном Божиим единородным… Никакое человеческое изощрение, никакой подвиг не может совершить этого, но благодать может совершить все.

Сила Божия поистине в немощи совершается, но не в той немощи, которая постоянно нам мешает быть Христовыми: страх, лень, косность, греховность, притяжение ко всему земному, отвращение от всего небесного — но иная немощь: гибкость, прозрачность, такая немощь, в которую Господь может влить Свою силу, как парус может быть наполнен ветром и понести ладью, куда дух ее несет. Нам надо научиться той немощи, которая является совершенной гибкостью в руке Божией, совершенной прозрачностью, и тогда сила Божия поистине совершается, несмотря на нашу немощь, несмотря на то, что в каком-то ином плане мы, проповедники — грешники, и спасение нам нужно столько же, а, может быть, и больше, как тем, кому мы проповедуем жизнь и спасение.

Но в цитате, с которой я начал, есть другое слово: Жизнь для меня Христос, а смерть — приобретение… И вот второй строгий, трезвый критерий каждому из нас: как мы относимся не к смерти вообще — это понятие богословское, — а к собственной смерти? Когда я был подростком, мой отец мне сказал: научись так жить, чтобы ожидать своей смерти, как юноша ожидает прихода своей возлюбленной, своей невесты… Так апостол Павел ожидал смерти, потому что, как он говорит, пока мы во плоти, мы отделены от Христа. Как бы ни был глубок наш молитвенный опыт, как бы ни был преображающ наш опыт таинств, мы все-таки разделены, между Ним и нами завеса, мы видим вещи как бы через тусклое стекло; и как хочется пробиться через это стекло, разорвать эту завесу, как разорвалась завеса ветхозаветного храма, и проникнуть за завесу, познать Бога подобно тому, как мы Им познаны,— и это тоже слово апостольское…

Если мы ставим перед собой вопрос, Христовы ли мы, этот вопрос ставится по отношению к нашей жизни: ради чего готов я жить, жить изо дня в день, из часа в час, и за что я готов жизнь свою положить? И полагать ее опять-таки изо дня в день, из часа в час, отрекаясь от себя, взяв крест и следуя Христу по всему Его пути, не только во славе, но и на крестном пути Его… Как относимся, мы к смерти, к нашей, собственной? Жаждем ли мы этой встречи? Видим ли мы в смерти только конец нашей жизни, или же дверь, которая распахнется и допустит нас в полноту жизни? Павел говорил, что для него умереть — это не совлечься временной жизни, а облечься в вечность. Такова ли наша вера? Из этой ли веры мы проповедуем вечность?..

Но Павел прибавляет и еще нечто, что я перескажу своими словами. После этих слов о смерти, он говорит: И однако, для вас полезнее, чтобы я остался жить… И он остается жить. Измерьте, что это значит: это значит, что вся жизнь для него — это крестный путь на земле; что для него смерть — это мгновение, когда откроется ему доступ в блаженное бытие воскресшего Христа; и что он готов и от этого отказаться, чтобы до других дошло живоносное, преображающее и спасающее слово Божие.

Вот третий критерий, который я хотел перед вами поставить, и который стоит передо мной все время, и заставляет меня сказать: Господи, прости! Я еще не начал становиться христианином… Дай мне вырасти — конечно, не в меру Павла, но вырасти так, чтобы моя любовь был Ты, чтобы моя мечта была — встреча, соединение, но чтобы я на все был готов, дабы Тебе послужить в сердцах, в умах, в судьбах, в жизни других людей.