И.А. Халифман. Операция «Лесные муравьи»

Как вырастает муравейник? На чём основана его разносторонняя слаженная деятельность? Как изучаются нравы рабочих муравьёв, муравьёв-солдат, крылатых муравьёв? Как из разрозненных и словно случайных действий отдельных обитателей гнезда вырастают повадки всей семьи в целом? На все эти и другие вопросы, связанные с интереснейшим насекомым, отвечает книга «Операция «Лесные муравьи»». Большое внимание в книге уделено исследованиям советских учёных лесных рыжих муравьёв Формика.

Каждому с детских лет ещё по букварю известна сказка о том, как Солнце, Мороз и Ветер спорили, кто из них сильнее.

Если эту старую сказку перевести на современный экологический лад, она прозвучит примерно так: кто сильнее в охране необходимых для жизни всего живого атмосферы, гидросферы, педосферы — Воздуха, Воды и Почвы?

Ответ на этот вопрос один: Человек.

Человек бесхозяйственными и неразумными действиями своими способен причинить природе подчас огромный урон и вред. И человек же, вдумчиво регулируя своё вторжение в ход природных процессов, может полностью избавиться от нежелательных последствий своего вмешательства.

Первым помощником и другом человека в его трудах по сохранению равновесия в природе, мощным орудием его воздействия на наиболее важные экологические системы был, есть и остаётся лес.

Здоровые массивы леса и лесные полезащитные полосы умеряют вредное действие мороза и солнца, предотвращают ветровую и водную эрозии земель, очищают и обогащают кислородом воздух атмосферы, поддерживают его влажность, питают водные источники и регулируют уровень грунтовых вод, защищают почвы в сопредельных зонах, распространяя благотворное влияние далеко за пределы своих границ.

Но защита самого леса, поддержание его силы и здоровья — задача многогранная и не может решаться одними и теми же средствами и приёмами в разных районах и при разных обстоятельствах.

У защиты природы своя история. Давно люди начали создавать ботанические и зоологические сады, заказники, заповедные парки, в которых под защиту государства или общественных организаций были взяты целые природные комплексы. В данном случае речь идёт о другом: для охраны целого экологического комплекса — лесов под защиту должны быть взяты все полезные виды лесных муравьёв, точнее — их гнёзда — муравейники Формика.

Почему именно они? Об этом и рассказывается в книге.

Один из основоположников науки о лесе, выдающийся натуралист и лесовод Г. Ф. Морозов настоятельно напоминает: «Жизнь животных в лесу тесно спаяна со свойствами леса, представляет собою приспособление к среде леса, находится как в зависимости от леса, с одной стороны, так, с другой стороны, влияет на жизнь леса… Лес есть не только общежитие древесных растений, он представляет собою общежитие более высокого порядка: в нём не только растения приспособлены друг к другу, но и животные к растениям и растения к животным, все это взаимно приспособлено друг к другу… Это взаимное приспособление всех живых существ друг к другу в лесу в тесной связи с внешними географическими условиями создает в этой стихии свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость и то подвижное равновесие, какое мы всюду наблюдаем в живой природе, пока не вмешается человек».

Но человек может вмешиваться в порядок, стихию, гармонию, устойчивость, подвижное равновесие, царящие в лесу, с тем, чтобы поддерживать и укреплять их, повышая остойчивость той живой системы, которую Г. Ф. Морозов определял как «…единство, сообщество, реальную совокупность, биоценоз, наконец ландшафт».

В замечательной лекции героя романа Л. Леонова «Русский лес», в лекции, которая стала волнующей душевной беседой старого лесника с будущими товарищами по ремеслу, профессор Иван Вихров призывал слушателей «создавать творцов и покровителей леса», напоминая:

«Любой букварь неполноценен без вводной странички о значении и красе родной природы, леса в том числе; и плох учитель, если не сумел обучить свою паству этой самой действенной и благородной из наук. Терпеливо растолкуйте детям, что лес входит в понятие отечества… Сумейте использовать безграничное время и энергию своих юных питомцев, одинаково пригодную для разрушения и созидания, — меньше будет загубленных деревьев, поломанных садов, разорённых гнёзд и муравейников, в чем дети нередко видят особое удальство. Есть вещи, непосильные никакому бюджету и ведомству, кроме как всенародному и целеустремленному порыву. Думается, что именно комсомольцу и школьнику, будущим хозяевам преобразуемой земли, полагалось бы возглавить поход в защиту зеленого друга».

О работе зачинщиков массового похода друзей и покровителей леса, о защите шестиногих стражей его здоровья и долголетия — муравьёв Формика и рассказывается в этой книге. Речь здесь идёт и о начинаниях и поиске старых натуралистов, учёных, и о работе юннатов, зеленых патрулей, воспитанников лесных школ.

---

Знакомство с героем этой книги хочется начать с опытов одного из английских натуралистов Л. Брайана. Он нашел способ за несколько минут создавать условия, вынуждающие муравьёв наглядно демонстрировать наблюдателю в лаборатории одно из самых характерных своих отличий, одну из интереснейших особенностей муравьиной породы.

В лаборатории Брайана в искусственных гнёздах жили красные муравьи Мирмика рубра. Гнездо было довольно сильное, и для опытов из него можно было брать необходимое количество насекомых, тем более, что в гнездовом садке было прорезано окошко, «лаз», куда легко и удобно вводилась трубочка «черпачка», об устройстве которого будет сказано ниже.

Вот Л. Брайан высыпает под стекло какое-то количество личинок и рабочих муравьёв, и муравьи не расползаются, а сосредоточиваются в одном месте; разделяет обитателей садка на отдельные кучки, но они все равно вновь стягиваются друг к другу; берет садок с ячеистым дном, и тогда Мирмики складывают расплод в одну, а если не умещается, то в несколько соседних ячеек, вновь создавая, таким образом, гнездо: в центре — личинки, вокруг — няньки.

То же получается в подобных опытах с муравьями других видов: они собираются в клубок, кучку, гнездо.

Какие же силы сплачивают муравьёв и что им дает жизнь в тесноте?

Известно, что у муравьёв сильно развит инстинкт заботы о потомстве. В полушутливой повести Эразма Маевского «Доктор Мухолапский», пожалуй, даже слишком натуралистично описаны опыты, в которых муравей с отстриженным брюшком — по сути, уже не муравей, а одна только голова и грудь на ножках — бросается при первом же сигнале тревоги к пакету с личинками или к складу куколок и уносит молодь в более укромное место.

Вот эту реакцию и использовал в своих исследованиях выдающийся знаток муравьёв В. Караваев. Он направлял луч света в камеры гнезда с личинками и таким образом побуждал муравьёв перетаскивать расплод в затемненные отсеки. Однажды начав, муравьи, как заведенные, продолжали уносить личинок, даже когда свет был уже выключен, и не успокаивались, пока не уносили всех.

Но так бывает, оказывается, только при определенных условиях.

Для опытов В. Караваев взял 13 одинаковых гнёзд: 10 — по десятку муравьёв, 2 — по 50, последнее — 100. В каждое гнездо он поместил по 25 личинок одного возраста. На следующий день, когда беспокойство, вызванное переселением, улеглось, в «детские камеры» в течение 5 минут направляли луч света, который приводил в движение настоящую цепь живых токов.

Спустя час исследователь осмотрел камеры с личинками. Оказалось, что в гнезде с сотней муравьёв она была совершенно пуста, в гнёздах с полусотней насекомых осталось по нескольку личинок, а в гнёздах с десятком муравьёв почти все личинки лежали нетронутыми — муравьи бросили их на произвол судьбы. Почему же такой могучий инстинкт, как забота о потомстве, не проявился в малочисленных группах и отчетливо «сработал» в группах более или менее многочисленных?

Это оставалось загадкой до тех пор, пока в начале тридцатых годов нашего века в саду Золотой Рыбки при Пекинском университете профессор Чи За-чен не заложил свои ставшие знаменитыми опыты.

Профессор решил проследить характер воздействия физического скопления особей на физиологические свойства скопившихся, или проще: учёный задумал выяснить, нет ли объективного различия между свойствами и способностями живых существ, когда они находятся в одиночестве и когда собраны по два, по три или более многочисленными группами?

Подобная затея могла показаться на первый взгляд весьма странной, однако вот что получилось в опытах, поставленных с распространенным в Китае муравьем Кампонотус японикус. Это вид, у которого рабочие особи не одинаковы: размер самых мелких — примерно 9, средних — 11, а крупных — 15 миллиметров. В любой семье все три группы различаются довольно отчетливо.

Для первого опыта Чи За-чен взял крупных, пятнадцатимиллиметровых муравьёв. Разумеется, что насекомых для исследования отбирали каждый раз из одного гнезда и даже из числа одновременно появившихся на свет. Таким образом, в опыт поступили одинаковые по происхождению и наследственным задаткам родные сестры-ровесницы.

Чтобы избежать влияния посторонних условий, отобранных муравьёв до начала опыта некоторое время содержали в искусственном гнезде и кормили одинаково.

Помощники Чи За-чена, хорошо вымыв и просушив 70 одинаковых прозрачных бутылей, насыпали в каждую по 130 кубических сантиметров хорошо просушенного и просеянного через сита песка с песчинками среднего размера. В каждый из 70 сосудов налили по 35 кубических сантиметров дистиллированной воды и поверхность сырого песка тщательно выровняли.

Когда эта процедура была закончена, Чи За-чен поселил в каждую бутыль по одному муравью из числа отобранных для испытания.

Итак, одинаковых насекомых поместили в одинаковые условия. Естественно было ожидать, что это должно побуждать муравьёв к одинаковой деятельности.

Что же получилось?

Попав на сыроватый песок, муравей обычно начинает (и здесь действует строительный инстинкт) рыть норку. Однако муравьи в опытах Чи За-чена принимались за дело отнюдь не сразу и совсем не одинаково.

Одни стали рыть песок тотчас, другие почему-то медлили, да и торопился, и медлил тоже каждый по-своему. Прошло четыре часа, а работали ещё только 47 муравьёв. За сутки число роющих поднялось до 52, и лишь спустя примерно 70 часов все 70 муравьёв рыли песок во всех 70 бутылях.

Обнаружилось также, что и места для работы муравьи выбирали разные. Большинство начинало рыть песок с наиболее освещенной стороны, у самой стеклянной стенки, но были и такие, которые предпочитали тень.

Мало того, большинство Кампонотусов сосредоточенно и неотступно рыли норку в одной точке, некоторые же принимались ковырять песок в двух-трех местах. Многие орудовали ножками и жвалами беспрерывно, пока полностью не скрывались в хорошо заметных углублениях, обрамленных валиком из выброшенных наверх песчинок, а иные беспорядочно суетились, кое-как, вкривь и вкось бороздя песок.

Выходило, что в одинаковых условиях одинаковые по размеру, возрасту и происхождению насекомые ведут себя отнюдь не одинаково. Почему?

Для следующего опыта Чи За-чен отобрал 36 здоровых, полных сил Кампонотусов всех трех «калибров».

Каждому насекомому был присвоен номер и отведена отдельная, персональная бутыль с песком для постоянного проживания. В таком стандартном гнезде жилец проводил 18 часов в сутки, после чего на остальные 6 часов его переселяли в другую бутыль. Так продолжалось три дня. Следующие три дня в качестве временных обиталищ использовали только 18 бутылей, помещая в них по два Кампонотуса. На третью трёхдневку временно вселяли в бутыль уже по три муравья. И, наконец, в последние три дня повторяли условия первого варианта. Во время опыта регистрировали время с момента переселения муравьёв в бутыли и до начала рытья. Учитывали также количество песка, выброшенного муравьями за 6 часов на поверхность.

В протоколах опытов описаны удивительные вещи: одинокому муравью было явно «не по себе», избавившись же от одиночества, очутившись «в обществе», он становился совсем иным.

Интересно, что муравьи, посаженные в бутыли по одному, начинали рыть песок через 160–192 минуты, а собранные по два или по три — уже через 28–33 минуты. Муравей-одиночка за 6 часов выбрасывал на поверхность несколько песчинок, а вдвоем или втроем они резко увеличивали производительность: в некоторых случаях даже в 3500 раз!

Продолжая исследование, профессор Чи За-чен выделил из числа взятых под наблюдение насекомых шесть муравьёв: трех наиболее быстрых и усердных и трех очень медлительных и вялых. Через сколько же времени приступали к работе муравьи в разных парах и тройках? И сколько в каждом случае успевали они сделать? Показания хронометра и результаты тщательного подсчета песчинок показали, что известное правило «с кем поведешься, от того и наберешься» подтверждалось здесь лишь в одном смысле: заразительны были только положительные примеры, отрицательные же подражания не вызывали.

Так, наиболее прилежным из всех подопытных выказал себя муравей М6. В одиночестве, в роли отшельника поневоле, он через три — пять минут принимался за работу. И в паре, и втроем с гораздо менее ревностными пескокопами он так же оставался верен себе и через такое же время принимался ножками и жвалами усердно разгребать песок в бутыли.

М3 был, напротив, отъявленным лодырем и в одиночестве все шесть часов слонялся по бутыли, ничего не делая. В компании же с другим муравьем принимался рыть песок в среднем через 30 минут, а в группе из трех — уже через 13 минут.

Вялый становился в группе более энергичным, медлительный — более быстрым, ленивый — более прилежным. Вот о чем говорили исследования в бутылях.

Французские энтомологи академик Пьер Грассе и профессор Реми Шовен углубили содержание открытия В. Караваева и Чи За-чена и подтвердили их выводы в новых опытах с муравьями Лептоторакс туберум и Формика руфа.

105 рабочих муравьёв вида Лептоторакс были по одному, двое, трое, пятеро и десятку размещены в 25 устроенных в плитке белого гипса и прикрытых сверху стеклом клетках емкостью 500 кубических миллиметров каждая. В этих маленьких гнёздах поддерживали необходимую влажность; муравьёв кормили древесной пудрой с сахаром и мукой из сухих кузнечиков.

Кормили их щедро и обильно, но уже через 12 дней все подопытные, содержавшиеся поодиночке, погибли, а через 18 погибли и почти все рабочие муравьи из 15 клеток, где они содержались по двое, трое и пятеро. Только там, где их было по десятку, подавляющее большинство осталось живым.

Примерно так же закончились испытания и для 120 лесных муравьёв Формика руфа.

Подобные опыты с пчелами показали, что защитное действие группы сказывается, если содержать пчел хотя бы по две вместе, а при содержании десятками оно проявляется ещё отчетливее, чем при содержании пятерками. Примерно то же получилось и в аналогичных опытах с термитами, которых содержали в группах разной численности.

Общественные насекомые живут в группах значительно дольше, чем изолированные, — таков окончательный вывод французских энтомологов.

Вывод был очень неожиданным, он не укладывался в старые представления, дразнил мысль множеством новых вопросов.

Крупный английский знаток биологии, шмелевед Д. Фри находит, что полное одиночество вредно и шмелям. В группах же шмелевые самки не только дольше живут, но и более плодовиты. Одним словом, на шмелях тоже подтвердился закон, открытый в биологии более высокоразвитых видов общественных насекомых.

Явление, о котором идёт речь, прослежено также на комнатных и плодовых мухах, тараканах, долгоносиках, чернотелках, саранче…

Стадная и одиночная саранча различаются не только повадками, но и внешне — даже окраска у них разная. Личинки одиночной формы — травянисто-зелёные, а стадные — ярко-жёлтые или оранжевые с чёрным. Взрослые насекомые тоже неодинаковы. Нет необходимости перечислять все условия, определяющие в каждом отдельном случае тип саранчи. Достаточно сказать, что зависит он также и от того, как содержались личинки — поодиночке или группами. Когда личинок стадной саранчи помещали после первой линьки в клеточки по одной, они вырастали одиночными. Если же молодых личинок одиночной саранчи собирали по нескольку штук, они становились типично стадными. При этом большое, иногда решающее значение имеет и то, как долго содержалась личинка в одиночестве, в каком возрасте попала в группу, могли ли личинки в группе соприкасаться, в темноте они содержались или на свету.

Чем глубже исследовалось действие одиночного и группового выращивания личинок и взрослых насекомых, тем разнообразнее становились факты, открываемые научной разведкой. Влияние количества совместно развивающихся особей отчетливо сказывается у разных видов, для каждого из которых существуют своя норма, свои пределы наиболее благоприятной плотности. И это не только у насекомых.

Интересные вещи обнаруживаются, например, в аквариумах, где долго содержались какие-нибудь рыбы. Казалось бы, возможности для их развития здесь если не совсем исчерпаны, то уж наверняка обеднены. Однако некоторые рыбы растут в воде, где до них жили такие же, как они, несравненно быстрее и лучше, чем в свежей. Похоже, что рост ускоряется воздействием оставленного их предшественниками какого-то вещества. В одиночестве же эти рыбы и тугорослы, и маложизнеспособны.

К подобным выводам приводят опыты с животными и птицами. Белые крысы, например, если содержать их по 20 штук, поедают корма каждая в среднем значительно больше, чем размещенные по пять штук.

А в мире птиц открыты и вовсе фантастические примеры влияния группы на особь. Голубь-самец кормит птенцов, как известно, отрыжкой из зобной железы; когда самец выращен в одиночестве, эта железа у него не развивается. У самки, выращенной в одиночестве, не созревают яичники, она не способна нестись… Но достаточно присутствия второй птицы, не обязательно другого пола — в конце концов это может быть даже одна только видимость присутствия, только отражение того же голубя в зеркале, поставленном в клетку, — и самец, и самка вновь обретают свойства, признаки и способности, угнетенные выращиванием в противоестественном одиночестве. А уж если одиночество так действует на голубя, то что сказать об общественных насекомых, живущих биологическими семьями?

Среди большего или меньшего числа себе подобных особь приобретает физиологические свойства и отличия, черты строения и особенности повадок, которых лишена в одиночестве. Как тут не вспомнить о новых, совсем не так давно открытых физических свойствах радиоактивных элементов, которые в определенной критической массе порождают новый вид энергии? Эффект билогической группы открыт и исследуется на таком, казалось бы, академическом объекте, как муравьи. Практическая польза открытия поначалу была не совсем ясна. Но теперь нет сомнений, что овладение действующими здесь закономерностями обещает ввести биологов-натуралистов, а за ними агрономов и зоотехников в целый мир новых явлений. Разгадка больших и малых тайн, связанных с эффектом группы, вооружит человека новой властью над многими скованными пока силами органической природы и среди них над теми, которые питают и поддерживают связи, сплачивающие тысячи особей в целостную семью общественных насекомых, в частности — в семью муравьёв.

Всем известная старинная и успевшая стать классической басня о Стрекозе и Муравье тоже будет здесь рассмотрена. Но очередь до неё дойдёт позже. Сейчас с действующими лицами той же басни придётся встретиться по другому поводу, в связи с новой, недавней историей. Значение её может, однако, остаться недооценённым, если не напомнить, что она имеет отношение к флаттеру.

Это повествование хочется начать с напоминания об одном мечтателе, жившем на окраине глухого провинциального городка царской России. Ночи напролёт просиживал он за столом при свете керосиновой лампы, выводя математические формулы полёта к звёздам. Может быть, только в наши дни, когда с земли Советов поднялись, выходя на свои орбиты, первые искусственные спутники и первые космонавты, мир по-настоящему оценил всё величие давнего подвига.

Как же не сказать здесь, что, пытаясь мысленно заглянуть в будущее, учёный, прокладывавший в своих инженерных расчётах путь межпланетных кораблей, предвидел, что, даже отрывая ракеты от Земли и отправляя их в космос, человек не удовлетворится, не остановится, будет дальше совершенствовать летательные аппараты, будет искать не только новые пути ко все более высоким целям, но и новые, более простые средства полёта.

Размышляя об этих средствах, К. Э. Циолковский обращал свой взор прежде всего к природным летательным аппаратам, к насекомым, летающим посредством одной пары крыльев, и приходил к выводу, что если аэропланы когда-нибудь заменятся орнитоптерами, то разумное устройство их потребует от нас ещё более тщательного изучения полета птиц и насекомых.

Первым разобравшись в том, почему крылья продолговаты, и начисто разбив доводы учёных, считавших, что «гусь в полете должен расходовать лошадиную энергию», создатель науки о ракетоплавании заметил, что рождение ракет для космических полетов нисколько не помешает появлению орнитоптеров — птицелетов и энтомоптеров — насекомопланов.

Отец русской авиации Николай Егорович Жуковский в своих работах развил мысли об устройстве летательного аппарата птиц и насекомых и способах их полета, объяснил планирование птицы и всякого аппарата тяжелее воздуха.

В последние годы крылья живых существ внимательно изучаются во всем мире. Подвинулось и исследование полета насекомых. Оказалось, здесь имеют значение жилки крыльев: от того, как они размещены, зависит механика крыла.

Но тогда пришлось спросить: почему, каким образом?

Естествоиспытатель, который ставит перед собой подобные вопросы, совершает первый шаг к открытию. Пришло время, и такие шаги были сделаны первоначально инженером В. А. Слесаревым, затем биологом Ю. М. Залесским и рядом других исследователей, посвятивших себя разгадке тайны летящего насекомого. Испытывая природу и учась у нее, стали они закладывать камни в основание новых мостов, ведущих в будущее.

Друзья знаменитого художника Архипа Ивановича Куинджи в своих воспоминаниях, относящихся к концу прошлого века, приводят историю бабочки, которая случайно залетела в мастерскую живописца и осенним утром примерзла к стеклу. Пробуя освободиться, она так сильно обтрепала крыло, что не могла больше летать. А. И. Куинджи принялся спасать насекомое. Из собственных волос смастерил он каркас крыла, а между волосами вклеил вырезанные из тонкой бумаги заплатки, которые мастерски раскрасил, скопировав рисунок с другого крыла.

И вот бабочка вновь полетела, и художник был очень рад этому: он не ставил перед собой иной задачи — он хотел только вернуть бабочке возможность летать…

Прошло примерно полвека, и другой русский художник — Владимир Евграфович Татлин, известный не только картинами, но и нашумевшим когда-то проектом грандиозной башни Интернационала, выставил на всеобщее обозрение модель летательного прибора — конструкцию под названием «Летатлин». Свыше десяти лет работал художник над построенным без единого расчета и собранным из ясеня, лозы, пробки, липы, сыромятных ремней, китового уса, шелка, дюраля 36-килограммовым орнитоптером.

Художники подражали природе. Ученые исследуют её в разных планах, ищут её законы. При этом они на каждом шагу обнаруживают, что птицы и насекомые чрезвычайно искусные летуны, а летательные аппараты их много экономичнее тех, которые построены человеком. Насекомые, например, не меняя положения тела, с помощью одних крыльев с необычайной легкостью совершают в воздухе такие маневры, которые недоступны самым лучшим самолетам. Иная крохотная мушка, без лупы её и не рассмотреть, за всю жизнь выпьет, может быть, только несколько капель нектара, а как летает!

Что дает ей эту возможность?

Ю. М. Залесский искал ответ на этот вопрос, выясняя роль, которую играют в полете отдельные участки крыла.

Он педантично изучал множество различных и по-разному летающих насекомых — мух, комаров, сетчатокрылых, кобылок, кузнечиков, различных жуков. Хирургическими ножницами отрезал он отдельные части крыльев, а затем предоставлял оперированным насекомым свободу и следил, как они летят, что изменилось в полете.

У стрекоз разных видов на всех четырех крыльях аккуратно удалялась птеростигма — так исследователи насекомых называют глазок, темное хитинистое утолщение у переднего края вершины крыла.

Глазок-птеростигма есть и на крыльях насекомых некоторых муравьёв (о том, что это за крылатые муравьи, речь пойдет дальше), но её значение здесь пока специально не исследовалось. Что касается стрекозы, этот вопрос изучен Ю. М. Залесским. После удаления птеростигмы насекомое менее равномерно взмахивает крыльями, полет его становится как бы порхающим.

Птеростигма регулирует взмахи крыла и имеет механическое значение.

Когда об этом узнал крупнейший наш специалист в области аэродинамики М. К. Тихонравов, он сразу вспомнил о флаттере.

Пора сказать, что так названы те вредные колебания крыла, которые иногда могут разрушить крылья летательных аппаратов.

Известный лётчик-испытатель Марк Галлай, вспоминая о первой своей встрече с этим неожиданно и неизвестно откуда возникающим, но вполне реальным воздушным чудовищем, рассказывал, что однажды будто огромные невидимые кувалды со страшной силой забарабанили по его самолету. Всё затряслось так, что приборы на доске стали невидимыми, как спицы вращающегося колеса. Казалось, крылья полощутся, как вымпел на ветру. Летчика швыряло по кабине из стороны в сторону. Штурвал, будто превратившийся в какое-то совершенно самостоятельное живое и притом обладающее предельно строптивым характером существо, вырвался из рук и метался по кабине так, что все попытки поймать его ни к чему, кроме увесистых ударов по кистям и пальцам, не приводили. Грохот хлопающих листов обшивки, выстрелы лопающихся заклепок, треск силовых элементов конструкции сливались во всепоглощающий шум.

Вот он, флаттер!

Немало замечательных конструкций разрушено этим бичом скоростных полетов, немало пилотов-испытателей погибло, не в силах совладать с ним и разбившись вместе с поднятой в воздух конструкцией.

Теперь всё это в прошлом. Выдающийся советский математик, ныне президент Академии наук СССР, академик М. В. Келдыш разработал специальную теорию возникновения внезапных колебаний крыла и оперения самолета под действием аэродинамических сил. На основе этой теории были найдены способы устранения флаттера. Коварное препятствие на пути создания новых самолетов удалось устранить, утяжеляя у конца крыльев переднюю кромку. Там, где имеется такое утяжеление, вредные колебания не возникают.

Но ведь птеростигма — это и есть утолщение передней кромки конца крыльев!

Получается, что биологи, исследуя полет насекомых, обнаружили на крыльях стрекозы в птеростигме прообраз того самого приспособления, которым авиационные конструкторы после долгих и дорогостоящих поисков оснастили крылья скоростных самолетов. И прообраз этого усовершенствования, оказалось, существует на крыльях многих насекомых миллионы лет.

Предки современных стрекоз, известные по отпечаткам в отложениях пермского периода, также имели на своих крыльях птеростигмы.

Именно в связи с раскрытием назначения птеростигмы на крыльях стрекозы М. К. Тихонравов говорил, что природа иногда указывает, как самые сложные задачи решаются с поразительной простотой.

В 1972 году в известном всему научному миру «Журнале сравнительной физиологии» была напечатана обстоятельная статья шведского исследователя Норберга Эке. В ней говорилось о том, как в природе с удивительной простотой, о какой писал М. К. Тихонравов, решаются самые сложные задачи.

«Птеростигма имеет большую массу, чем окружающие участки крыла той же площади», — подчеркнул в статье Эке. «У разных насекомых, в первую очередь у стрекоз, — рассказывает учёный, — определяли положение оси вращения крыла и положение центра тяжести в последовательных отрезках крыла. Всюду, во всех отрезках ось вращения обнаруживалась впереди центра тяжести. Всюду, за исключением одного отрезка — отрезка со стигмой, где центр тяжести находился перед осью вращения».

Специалистами давно установлено, что при активном полете критические скорости ниже, чем при планировании, по причине очень опасной тенденции к пикированию крыла и именно птеростигма предотвращает возникновение этой опасности.

Когда на примере стрекоз подсчитали, насколько может быть повышена критическая скорость полета при птеростигме и насколько птеростигма отодвигает угрозу флаттера, оказалось: вес птеростигмы не превышает одной тысячной веса тела насекомого, а критическая скорость полета может в иных случаях возрастать на 25 процентов!

Дальнейшие исследования энтомологов Гетеборгского университета показали, что для мелких насекомых птеростигма делает крыловой взмах более эффективным при медленном или парящем полете, тогда как у крупных насекомых большее значение имеет повышение уровня критической скорости полета.

Птеростигма есть обычно на крыльях у стрекоз, сетчатокрылых, в том числе у муравьиного льва, с личинкой которого нам предстоит познакомиться, у сеноедов, клопов, наконец, у перепончатокрылых, в том числе и у муравьёв. Некоторые насекомые, имеющие птеростигму, способны при полете активно контролировать угол пикирования, но это не уменьшает значения птеростигмы: она своё назначение выполняет — срабатывает, не расходуя энергии.

Разве эта история не достойна стать сюжетом новой басни? Мораль здесь говорила бы человеку: «Учись у природы, набирайся у нее ума, чтоб уметь все делать лучше, чем сама природа!»

Опыт с увеличенными в десять-пятнадцать раз по сравнению с естественными и изготовленными из бумаги и целлофана моделями машущих крыльев насекомых, испытания их в жидкой среде помогли разобраться, что может создавать у них силу тяги и подъемную силу.

Произведенная Ю. М. Залесским сверхскоростная съемка показала, что крыло бабочек, например, совершает в полете не простое машущее движение, но ещё и волнообразно изгибается при этом.

Другие насекомые летают иначе. Крылья двукрылых (мух, комаров) или перепончатокрылых (пчел, ос, муравьёв) в полете все время меняют угол атаки и заносятся то вперед, то назад, так что вершина крыла непрерывно описывает восьмеркообразную кривую.

Когда группа советских инженеров пристроила к лопастям ветряного двигателя дополнительные подвижные крыловидные лопасти, которые также производили восьмеркообразные движения, то ветряк заметно выиграл в мощности и стал исправно и производительно работать даже при самом слабом ветре.

Изучение крыла и летных способностей насекомых открывает бесконечные возможности создавать разнообразные оригинальные устройства для стоячего полета, парения, планирования, подъема, приземления.

В мире насекомых обнаружено в то же время множество удивительно точно решенных задач не только из области аэродинамики, но и из многих других областей прикладной физики.

Те, кто занимается оптикой, находят у насекомых неожиданные приспособления для различения частей спектра, разных состояний света, цвета, яркости, формы, позиций, расстояний…

Звучащие и воспринимающие звук устройства насекомых давно привлекают внимание конструкторов, работающих над совершенствованием разных средств беспроволочной воздушной и подводной связи…

Стилеты жалоносных, буравы древоточцев, особенно яйцеклады рогохвостов — все эти гибкие и тонкие самозаглубляющиеся иглы, которыми многие наездники с загадочной быстротой пронзают древесину, давно привлекают внимание бурильщиков.

Точно так же и химический состав и физические свойства паутины пауков и шелковой нити завивающихся в кокон личинок сотен видов насекомых ждут анализа, обещающего сказать много интересного и поучительного текстильщикам, специалистам по органической химии, изобретателям новых пластмасс.

Особого внимания заслуживают антенны — усики насекомых. Обонятельная чувствительность этих органов превосходит всякое воображение.

Знаменитый исследователь насекомых Фабр показал, что самцы грушевой сатурнии могут находить самок за несколько километров. В опытах, проводившихся уже после Фабра, самцы безошибочно отличали ящички, в которых год назад содержались самки. А ведь стоит отрезать у бабочки обе антенны, как она совершенно теряет способность ориентироваться по запаху.

Пеленги, определяемые с помощью усиков, могут быть, видимо, не только ароматными, звуковыми или ультразвуковыми.

Многие насекомые, даже если их ослепить, безошибочно находят воду: усики действуют в этом случае как влагоискатель. Паразитическое насекомое — наездник Эфиальтес — с помощью своих антенн отыскивает на коре дерева место, под которым в толще древесины, на глубине нескольких сантиметров, находится личинка нужного ему вида усачей или рогохвостов. Почуяв личинку, наездник сгибает антенны почти пополам и прикладывает их к коре, находит точку сверления и пронзает яйцекладом древесину, без промаха поражая спрятанную в глубине личинку.

Не менее удивительными свойствами обладают антенны муравьёв. Присмотримся хотя бы к двум встретившимся муравьям. Какое-то время они стоят, поглаживая друг друга антеннами, и вдруг убегают в одном направлении. Как позвал муравей муравья? Почему пошел второй за первым? В чем состоял сигнал, переданный и воспринятый насекомыми, которые скрестили усики? Не могут ли быть разработаны, если получить ответ на эти вопросы, какие-то средства, зовущие и ведущие насекомых, и не могут ли быть созданы на сходной основе какие-то новые технические устройства, передающие и принимающие сигналы-информацию?

Вспоминая историю птеростигмы, стоило бы присмотреться и к тому, как движутся в колонне переселяющиеся муравьи. Они бегут, почти сплошной массой разлившись по земле, и бегут не в беспорядке, а сохраняя довольно отчетливый строй, бегут, поводя усиками, касаясь ими то соседей справа и слева, то иногда того, кто впереди.

Это обычные муравьи, знакомые и примелькавшиеся. И все же описанная здесь встреча дает повод ещё раз спросить: почему? Почему движутся они единой массой? Какие силы собрали, сплотили и ведут их? Какую роль играют здесь прикосновения антенн, которыми обмениваются бегущие?

Давно ищет человек ответы на такие вопросы, но наука, исследующая живую природу, вопреки общепринятому мнению, ещё совсем молода и многое лишь начинает.

Присмотримся же к тому, что открыла эта молодая наука в мире муравьёв.

Здесь речь идёт о муравьиной семье, о муравейнике, который представляет собой ансамбль взаимно друг друга дополняющих особей физически независимых, но физиологически связанных. Это сглаженное органическое единство, развивающееся по своим законам.

Мы ещё не знаем главных процессов, идущих в этом ансамбле, и нам ещё предстоит разобраться в том, что делает щепотку, пригоршню или массу насекомых муравейника «индивидами в известном смысле», как определял сходные образования Ф. Энгельс.

Прежде всего рассмотрим поближе отдельно взятых членов семьи, разложим единство на составляющие его части, которые, свершая свой жизненный путь, тем самым приводят в действие жизненный процесс, протекающий в семье.

В иных сочинениях о муравьиной общине не вполне точно пишут как о чисто «пехотной державе», в отличие от «крылатого государства пчел». В самом же деле на разных фазах развития семья муравьёв состоит из большего или меньшего числа рабочих и солдат (это разные формы практически бесплодных и от роду бескрылых самок), а также из разного числа — от одной до многих, иногда до нескольких тысяч — сбросивших крылья плодовитых самок и, наконец, из молодых крылатых самок и самцов. Количество их в семье зависит от сезона года; временами их здесь очень много. Самцы остаются крылатыми до последнего дня своей сравнительно короткой жизни. Самки же впоследствии сгрызают или обламывают свои крылья, и после этого брюшко их заметно разрастается.

Самцы и самки каждого вида более или менее стандартны по размеру; длина тела рабочих или солдат даже в одной и той же семье часто бывает различной. И дело здесь не в возрасте. Выйдя из стадии куколки, муравьи, как и многие другие насекомые, больше не растут. Маленькие муравьи (самые меньшие из них — всего в миллиметр) так до старости и остаются крошками, а самые крупные (некоторые до 5 сантиметров) уже из кокона выходят великанами. Разномерные и разноформенные муравьи выполняют в семье разные обязанности, которые с возрастом обычно меняются.

Для жителя средних широт, видевшего только обычных черных, черно-красных, рыжих или желтых муравьёв, чаще всего полная неожиданность, что муравьи бывают также иссиня-черными, цвета вороненой стали, землистыми, кроваво-красными, ярко-зелеными, светло-серыми или совсем бледными, как пустынные Катаглифис паллида. Голова, грудь, брюшко, ноги не обязательно одного цвета.

Хитин — внешний скелет насекомого — с поверхности блестит или, наоборот, матовый, гладкий или скульптурный (морщинистый, пунктированный), голый или опушенный, а волоски могут быть короткими или длинными, прилегающими или отстающими.

Не удивительно, что ржавчинно-красные гиганты Формика сангвинеа или ещё более крупные черные, красногрудые и красноногие Кампонотус геркулеанус с первого взгляда отличимы от темно-бурых лилипутов Лазиус нигер или ещё более мелких бледно-желтых Лазиус флавус. Но вместе с тем все между собой так сходны, строение их тела так типично и характерно, что, увидев их, сразу опознаешь, не спутаешь.

Муравей — это голова и овальное брюшко, соединенные хотя иной раз и весьма причудливо, однако всегда по-муравьиному: с помощью грудки и одночленного или двучленного стебелька, представляющего часть брюшка.

Головы могут быть круглые, квадратные, конические, пирамидальные, трапециевидные, сердцевидные, плоско-выпуклые. Какова бы ни была голова, она неизменно оснащена парой усиков.

Строение, форма усиков, место прикрепления их на голове обычно различны, но у всех они расположены в особых ямках между глазами и иногда поставлены так, что насекомое производит впечатление восьминожки-паучка. В каждом усике, их ещё называют антеннами или сяжками, есть более или менее длинная рукоять, несущая членистые жгутики. У одних в усике всего четыре членика, у других — 12–13.

Чтобы разобраться в назначении всего органа и отдельных его частей, проведено большое число опытов, в которых отстригалось разное число члеников в правом, левом усике или в обоих. Способ, что и говорить, грубоват, но благодаря такой разведывательной ампутации удалось дознаться, что правый и левый усики действуют одинаково, друг друга дополняют, а разные членики имеют, видимо, разное назначение; у одного вида, например, двенадцатый членик специализирован на различение духа родного гнезда, десятый воспринимает следы на муравьиных тропах, шестой и седьмой — запахи врагов.

Специалисты выделяют на голове муравья лоб, темя, даже щеки разной конфигурации, иногда и глаза. Иногда потому, что многие муравьи совершенно слепы. Простые глаза — глазки, — если они есть, расположены на темени тремя точками.

Сложные глаза состоят из разного числа одинаковых фасеток; у одних — каких-нибудь две-три, у других — тысячи. Каждая фасетка — это микроскопическая светочувствительная трубочка; она воспринимает только одну-единственную точку, все вместе дают общее, полное изображение.

Часть муравьёв избегает даже рассеянного света и выходит из гнезда только в сумерки, а то и по ночам; другие не боятся даже ярких солнечных лучей.

В самом простом случае глаза рабочих муравьёв отличают только свет от тьмы и воспринимают местоположение источника света. Впрочем, как может быть иначе, если насекомое крохотное, передвигается по способу пешего хождения и кругозор его физически настолько ограничен, что не всегда оно видит дальше конца собственного усика?

Другое дело крылатые. У них число фасеток в глазах во много раз больше, чем у рабочих, зрение сильнее, глаза совершеннее.

Несколько слов следует сказать о способности муравьёв различать краски. Как бы те или иные муравьи ни относились к свету под открытым небом, они совершенно не терпят его в гнезде — тут же все уносят, прячут яйца, личинки, сами стремятся убежать в тень, во мрак. Как раз на этой особенности основаны приёмы, с помощью которых детально изучено цветовое зрение муравьёв.

Исследователи убирали со стеклянных муравейников темные ставни и, заменяя их полосками цветового стекла, следили, куда перейдут, какой цвет предпочтут обитатели муравейника.

В одном из опытов под красными пластинками собралось около 900 муравьёв; под зелеными — чуть больше 500; под желтыми — без малого 500; под фиолетовыми — лишь 5. Больше всего личинок уносили муравьи из-под синих и фиолетовых стекол и не под зеленые и желтые, а именно под красные: красный цвет муравьи не видят, он для них не отличим от черного.

Если пропустить лучи света через призму, разложить его на составные части спектра, то не воспринимаемые зрением человека инфракрасная и ультрафиолетовая зоны определяются с помощью специальной бумаги, окрашиваемой этими невидимыми лучами. Расплод, помещенный в зону ультрафиолетовых лучей, муравьи уносят под красное стекло — во мрак.

Но, может быть, ультрафиолетовые лучи не воспринимаются зрением муравьёв и на них действует только тепло, которое несут эти лучи?

Опыты с ослепленными муравьями — глаза их были покрыты непрозрачным лаком — показали: муравьи видят, именно видят, ультрафиолетовый свет, причем он, вероятно, окрашен для них в некий цвет, о котором человек не имеет представления. Впрочем, и другие цвета выглядят для муравьёв иначе, чем для человека. Ведь обычно краски в природе смешанные, и из этих цветовых смесей для муравьёв исчезает красный, но зато приплюсовывается ультрафиолетовый.

Именно в этой связи и высказал Ф. Энгельс известное замечание о глазах муравьёв, которые видят химические световые лучи, и о том, что в познании этих невидимых для нас лучей мы ушли значительно дальше, чем муравьи. Действительно, мы можем считать, что муравьи видят невидимые нами вещи, и доказано это одними только восприятиями нашего глаза. Отсюда Ф. Энгельс и заключил, что «специальное устройство человеческого глаза не является абсолютной границей для человеческого познания».

Несчетное число новых иллюстраций к этому важному философскому выводу получено с тех пор, как органы чувств насекомых стали изучаться с применением сверхточных приборов вроде катодного осциллографа, улавливающего самые мимолетные световые воздействия. Фантастически тонкие электроды, введенные в глаз насекомого, связываются с осциллографом, а он, благодаря лампам-усилителям, успевает фиксировать реакцию глазных нервов на световые вспышки разной продолжительности. Перенеся опыты в быстро вращающиеся, покрытые полосками разной ширины цилиндры, удалось точно определить самые короткие световые воздействия, воспринимаемые насекомыми. Было установлено, что глаза их представляют своеобразную лупу времени, которая как бы увеличивает по сравнению с глазами человека число мгновений в единице времени и повышает разрешающую способность зрения. Поэтому-то во многих случаях, когда человек способен уловить лишь мимолетную тень, насекомое даже в полете успевает отчетливо различить и контуры, и окраску предмета.

Изучение других органов чувств муравья, в частности — их обоняния и осязания, значительно расширило представления об амплитуде восприимчивости органов чувств живого.

Когда кóрма достаточно и рацион разнообразен, обоняние муравьёв притупляется, у голодных же оно не уступает по точности спектральному анализу. Это настоящая лупа запахов. Впрочем, одно дело — природные условия, другое — лабораторные опыты, когда на муравья воздействуют лишь строго вычлененные обонятельные сигналы.

У человека обоняние и вкус, как известно, родственны, даже однородны, воспринимают близко связанные раздражения, а осязание и зрение до такой степени взаимно дополняют друг друга, что мы часто на основании зрительного облика какой-нибудь вещи можем предсказать её тактильные свойства. Что касается обоняния и осязания, то эти столь разные для человека области чувств у муравьёв воспринимаются, по сути дела, одним органом и потому слиты воедино. Вполне вероятно поэтому, что для муравьёв раздельно существуют гладкий и шершавый, или ребристый и круглый запахи по-разному пахнущих предметов. Мы могли бы получить представление о таких свойствах вещей и предметов, если бы у нас обонятельными нервами были оснащены, например, концы пальцев. Неизвестная людям и обнаруженная у муравьёв способность воспринимать предметы с помощью двугранного — точнее, двухкачественного — обонятельно-осязательного раздражения ещё раз подтверждает справедливость вывода о том, что специальное устройство органов чувств человека не может создавать предела познания.

Осязательно-обонятельные раздражения воспринимаются у муравьёв усиками, особенно чуткими и совершенными у слепых.

Чрезвычайная подвижность усиков позволяет муравью получать представление не только о запахе и форме окружающих предметов, но также и об их расположении. Кроме того, антенны служат отчасти и органом вкуса.

Но почему речь идёт только о зрении, осязании, обонянии и вкусе? А как обстоит дело с пятым чувством — со слухом?

Вопрос этот до сих пор остаётся неясным.

Известный английский энтомолог Джон Леббок проделал в прошлом веке несчетное число опытов, комическая серьезность которых вызывает сегодня невольную улыбку.

«Я снова и снова, — писал Леббок, — испытывал муравьёв самыми громкими и резкими шумами, какие только мог производить, употребляя копеечную дудку, собачий свисток, скрипку, равно как и издавая самые пронзительные и ошеломляющие звуки, на какие способен мой голос; но все это не оказывало на них никакого влияния… Я производил разнообразные громкие звуки, включая и получаемые от полной коллекции камертонов… но никогда не мог заметить, чтоб они обратили хоть какое-нибудь внимание на любой из этих звуков».

Это заключение вполне согласовывалось с анатомическими данными: ни у одного вида в семействе муравьиных специальные органы слуха обнаружить не удавалось.

И все же более поздние, лучше оснащенные исследования позволили допустить, что муравьи, не имея специального тимпанального органа слуха, способны по-своему воспринимать звуки. Раздражителем здесь служит, правда, не звуковая волна, не изменяющееся давление, а движение молекул в центре волны (у млекопитающих, включая и человека, воспринимается вершина звуковой волны). После того, как насекомых стали помещать в центр волны с амплитудой до двух микрон, некоторые волоски антенн муравья начинали колебаться. Так родилось предположение, что усики служат муравьям и органами слуха.

Вообще воспринимающие звук устройства насекомых, очень мало похожие на человеческие, бывают фантастически чутки. Кузнечик, например, слышит колебания предмета, на котором находится, даже если их амплитуда не превышает половины диаметра атома водорода. С помощью органов слуха, скрытых в двух передних ножках, кузнечики-самцы способны запеленговать и найти самку, как бы далеко она ни находилась.

И муравьи, видимо, ощущают колебания субстрата. Мир звуков этих насекомых может оказаться довольно разнообразным: похоже, они воспринимают также колебания низких частот и ультразвук.

До сих пор почти ничего не было сказано относительно ротового устройства муравьёв.

Совершенно незаметные у одних нижнечелюстные щупики — органы вкуса бывают у других достаточно велики.

У некоторых муравьёв существует и так называемая подротовая сумка, куда эти чистюли складывают при уборке гнезда мусор и пыль (они их сносят потом в специальные камеры). В той же сумке молодые крылатые некоторых видов приносят во вновь закладываемое гнездо кусочек гриба для разведения здесь грибницы. Кроме широких верхней и нижней губ, у муравьёв есть две пары челюстей: верхняя и нижняя.

С помощью верхней пары, это и есть жвалы, создается, в сущности, вся «муравьиная цивилизация». Жвалами муравьи собирают материал для строительства гнезда, выгрызают древесину, роют грунт; жвалы — оружие, применяемое для защиты от врагов и для захвата добычи, для заготовки и доставки пищи; в то же время это орудие ухода за расплодом; с их помощью очищаются и переносятся с места на место яйца, личинки, куколки, выполняется множество других жизненно важных операций. Ссылаясь, в частности, и на пример муравьёв, Ф. Энгельс писал, что животные имеют орудия, в узком смысле слова, так называемые «органы-орудия», примером которых и служат муравьиные жвалы.

Они необычайно разнообразны — крохотные, средние, большие, огромные; тупые и острые; гладкие и зубчатые; прямые и изогнутые; смыкающиеся и перекрещивающиеся самым причудливым образом; похожие на щипцы, или на кусачки, или на клещи, или на ножницы, или на серпы, или на штыки. В деталях строения этого органа, в форме, числе и расположении зубчатых насечек своеобразно отражается его назначение. И подобно тому, как анатомы по одной кости способны восстановить скелет, специалисты могут многое сказать о биологии вида, судя только по жвалам рабочих муравьёв.

Ротовое устройство не приспособлено к поглощению твердой пищи — муравей может только всасывать растворы.

В нижней губе самой важной частью приходится признать язычок с его придаточными частями. Этот орган вкуса служит и для чистки тела.

Не щадя сил и времени, наводят муравьи чистоту внутри гнёзд и вокруг них, а также сами себя и друг друга причесывают, скребут, вылизывают, моют не только дома, но и во время коротких вылазок, не говоря уже о дальних странствиях. Особенно часто причесываются и прочищаются щетками ножек дыхальца, протираются глаза. Голени передних ног оснащены специальными гребнями, между щетинками которых они протаскивают усики. После сухой чистки хитин моют язычком.

С помощью язычка взрослые муравьи постоянно обмениваются кормом, облизывают или кормят личинок, связываясь таким образом между собой и с подрастающими новыми поколениями.

Если жвалы служат как бы механическим орудием создания муравьиной общины, то язычок сплачивает её физиологически. Разумеется, и другие органы и части тела муравья каждый по-своему прямо или косвенно служат тем же целям.

К состоящей из трех слитных члеников груди муравья прикреплено три пары ножек, каждая из которых оканчивается пятичлениковой лапкой. Наиболее длинноногие муравьи бегают очень быстро: если бы с пересчетом на соответствующие масштабы с такой скоростью двигался человек, то получилось бы не менее 250 километров в час.

Остается сказать несколько слов о брюшке. Мы уже знаем, что первый или первые два менее развитых членика его образуют стебелек — подвижное и гибкое соединение с грудью. Само же брюшко — несколько соединенных между собой спинных и брюшных полуколец — способно сильно растягиваться.

От ротового отверстия сквозь грудь и стебелек тянется пищевод, в брюшке он сразу расширяется в зобик.

У муравья, вышедшего из кокона, зобик пуст, размеры его ничтожны. Стоит досыта накормить муравья мёдом — зобик раздувается, оттесняя к стенкам все прочие органы и увеличивая объём брюшка. В зобике пища не усваивается, а сохраняется, пока не будет отрыгнута и передана другим муравьям.

В то же время в зобике же пища частично подготовляется к усвоению, поэтому его можно рассматривать и как общественный склад корма, и как частицу семейного желудка. Здесь происходит первый этап усвоения — начало обмена веществ, который каждого муравья с первого и до последнего мгновения жизни связывает с остальными обитателями гнезда. Сам же муравей кормится, как правило, не той пищей, которую добыл, а той, которой его снабжают сестры. Пройдя зобик и мышечный желудок, пища поступает в, так сказать, персональный отрезок кишечного тракта, где и усваивается.

Мышечные устройства глотки и желудка дополняют друг друга, составляют как бы сдвоенный орган, регулирующий и направляющий использование собранного корма.

Когда просвет мышечного желудка наглухо закрыт, а волокна глотки расслаблены, муравей отрыгивает пищу из зобика и передает её другому муравью. Если же мускулы глотки сжаты, а мышечный желудок действует подобно насосу, то корм из зобика перекачивается в пищеварительный отдел кишечника. Усвоенный, он расходуется на поддержание жизнедеятельности муравья и выработку некоторых выделений, непосредственно данной особи не нужных и необходимых только для жизни всей семьи в целом.

С пищеварительным трактом связана система желез. Если перечислять их от головы к брюшку в том порядке, в каком расположены выводные протоки, то первыми надо назвать железы жвал и нижних челюстей. Они выделяют клейкое вещество, используемое непосредственно как строительный материал или для его приготовления. Следующая железа — губная — производит часть смазки или саму питательную смазку, которой рабочие муравьи смазывают яйца, а иногда и кормят личинок. Через протоки желез глотки в пищеварительный тракт поступает секрет, подготовляющий к усвоению пищу, собираемую в зобике. Грудные железы выделяют на поверхность тела ароматическое вещество, по запаху которого обитатели муравейника опознают друг друга, отличают «своих» от «чужих».

Ядовитые железы, находящиеся в брюшке, часто связаны с жалом. Если муравей лишен жала, он обрызгивает противника кислотой или даже наносит ему комбинированный удар, кусая жвалами и одновременно обрызгивая ранку ядом.

В заключение скажем о проходящей вдоль всего тела нити нервного ствола и особо отметим головной ганглий, который называют иногда органом разумности, мозгом муравья. Это мощный узел нервных клеток. Масса таких клеток сосредоточена в головном ганглии многих насекомых; у общественных перепончатокрылых они особенно развиты.

Мозг жука-плавунца, например, составляет около 1/4200 объёма тела, у наездника Ихнеумона — 1/400, а у муравьёв — 1/280; мозг пчелы несколько крупнее (1/175 объёма тела), но в нём больше чувствительных клеток, а ассоциативные занимают лишь одну пятую, у муравья же они составляют почти половину массы мозга. Лучше всего головной ганглий муравья развит у рабочих форм, несколько слабее у самок, ещё слабее у самцов. Например, соотношение размеров мозга у этих трех форм муравьёв Кампонотус — 8: 4: 1. Таким образом, рабочий муравей этого вида в восемь раз «мозговитее» самца. У самца в ганглии более всего развиты зрительные лопасти, у рабочего — обонятельные.

Муравьи относятся к числу организмов, особенно чутко реагирующих на радиоактивность среды. Подобно улитке, которая сразу втягивает рожки, подобно перламутреннице, смыкающей створки раковины, подобно морским анемонам, которые спешат закрыться, муравьи, попавшие в зону хотя бы и самой малой радиоактивности, начинают суетиться, мечутся, убегают. Какие органические системы выполняют у них роль счетчика Гейгера, пока не выяснено.

Мы ничего не сказали об органах размножения, и это естественно. У рабочих муравьёв они чаще всего в зачаточном состоянии. То же и у солдат с их крупной головой и особо развитыми жвалами, применяемыми при защите своего гнезда и набеге на чужие. Солдаты в основном только для этого и пригодны. Рабочий же муравей, хотя он, как правило, обречен на бесплодие и сам не оставляет потомства, выкармливает крылатых, питает самку и её потомство и этим поддерживает в подрастающих поколениях исконные свойства вида.

Подлинное воспроизведение у муравьёв, как и у других общественных насекомых, осуществляют лишь половые особи — самцы и самки. Почти вся полость брюшка самок заполнена яичниками, состоящими из большого числа яйцевых трубочек, в которых развиваются яйца — зародыши новых членов общины.

Таковы в общих чертах портреты отдельных членов муравьиной семьи, о которых говорят, что этот одушевленный атом стоит того, чтоб к нему присмотреться повнимательнее.

Как же рождается, как появляется на свет такой одушевленный атом? Узнать об этом нам помогут искусственные стеклянные и гипсовые гнёзда, в которых муравьи содержатся под наблюдением.

Два листа стекла на расстоянии не менее сантиметра один от другого заделаны в пазы узких деревянных реек. Рейки утоплены основаниями в продолговатую гипсовую пластинку, а вдоль всех её четырех краев проточена канавка, заполненная водой. Ни один муравей такой преграды не преодолеет, здесь они как бы на запоре и вместе с тем почти полностью предоставлены себе. Заселить такой садок очень просто: в открываемое сверху пространство между стеклами насыпают труху из муравьиной кучи и выпускают туда муравьёв, собранных на поверхности и в глубине того же гнезда.

А вот как собрать этих муравьёв? Ни ложкой, ни вилкой их, как говорится, не ухватишь. И пинцет тут мало поможет: пинцетом муравьёв только покалечишь. Тут требуется усовершенствованная ловушка, вроде банки, сквозь крышку которой пропущены две трубки. Одна стеклянная, открытая с обеих сторон, вторая — резиновая; конец её внутри банки зарешечен. Наружный — с наконечником — берут в рот. Стоит слегка втянуть воздух из наконечника — и в банке образуется вакуум, а у наружного конца открытой стеклянной трубки рождается воздушный ток, увлекающий в ловушку муравья, к которому поднесена труба.

Таким способом (но только понемногу, чтобы они друг друга не потравили кислотой) можно набрать сколь угодно муравьёв, а затем высыпать их в садок через обычную воронку.

Если заселение гнезда проведено умело, то вертикальная прозрачная пластина-садок выглядит как вертикальный срез через весь муравейник, а муравьёв можно наблюдать с обеих сторон. Местами садок просматривается насквозь. Закончив наблюдения, стеклянные стенки гнезда следует прикрыть светонепроницаемыми тёплыми или даже чуть-чуть обогреваемыми электричеством ставнями.

По стеклянной трубке, ведущей из гнезда, муравьи могут выбегать на арену, тоже обрамленную широкой, полной воды канавкой.

Конечно, такой двухмерный плоскостной муравейник с ареной существенно отличается от природного объёмного гнезда и окружающей его площади, но в какой-то мере и он устраивает переселенцев.

Муравьи быстро привыкают к новому месту и начинают усердно благоустраивать его: носятся во всех направлениях, перекладывают с места на место обломки хвоинок и растительные волокна, пластинки коры и частицы сухих травинок, песчинки и комочки земли, какие-то едва видные крупицы древесины и нечто совсем уже неопознаваемое, однако тоже служащее здесь строительным материалом.

Расположение камер и ходов в искусственном гнезде все время меняется. Ниши, пустоты, вчера ясно различавшиеся, сегодня наглухо забиты. В тех участках, где сегодня и намека нет на просвет, назавтра обнаруживаются полые камеры.

Кроме чисто стеклянных гнёзд, в лабораториях используют и прикрываемые стеклом гипсовые полые плитки, лишь слабо напоминающие плоский вертикальный срез через муравейник. Однако там, где у муравьёв есть строительный материал, даже учесть «на глаз» население гнезда невозможно. Поэтому не удивительно, что в исследованиях часто применяется третий тип гнёзд — без всякого строительного материала и каких бы то ни было его заменителей. Здесь все муравьи на виду.

Гипсовое гнездо для молодой самки может быть не крупнее спичечной коробки, а плитки размером с пачку сигарет достаточно для матки с несколькими десятками рабочих. В плитке делают ниши-полости, где и живут насекомые. Наиболее простое гипсовое гнездо состоит из двух сообщающихся камер: в одной — влажная губка, в другой — муравьи, а сверху смотровое стекло, которым прикрыты полости.

Гипс для пластинок — не обязательно белый: в зависимости от окраски самих муравьёв их удобнее наблюдать и фотографировать на фоне контрастного цвета. Когда заселенная часть гнезда загрязнится, а этого долго ждать не приходится, губку из первой камеры удаляют и стекло над ней затемняют крышкой, снятой с жилой камеры. Муравьи, уходя от света, сразу перекочевывают в темную половину, освобождая своё прежнее жилье для уборки и дезинфекции.

Там, где муравьи разных форм и возрастов содержатся «навалом» — в одной камере в одинаковых условиях, они недолговечны. Во много раз дольше живут обитатели гипсового гнезда, которое вдоль края плитки прорезано водным каналом, а внутри все источено лабиринтом разновеликих, вернее разномалых, камер.

Чем выше, тем дальше от водовода расположена камера, тем она суше. Когда муравьи имеют возможность выбирать подходящие для них условия влажности — разные в разных камерах, — продолжительность их жизни заметно возрастает. Однако чистить ниши в плитке трудновато, и потому рано или поздно сюда проникает губительная для муравьёв плесень.

Чтобы избавиться от нее, над каждой камерой вырезают неглубокие пазы для покровных стеклышек. Здесь стекла свободно снимаются, так что камеры легче убирать и чистить, и муравьи живут дольше.

Еще лучше приживаются муравьи в вертикальных гипсовых блоках, если в них, кроме пронизывающей основание водной трубки, проложены с двух сторон вентиляционные каналы с зарешеченными люками. Особый ход ведет в пристраиваемую сбоку съемную стеклянную кормушку.

Муравьи-вегетарианцы (например, Тетрамориум цеспитум) получают в корм ячменное зерно и подсолнечные семена; плотоядные (скажем, Тапинома) — мертвых насекомых или мясную стружку; хищники-охотники (вроде Формика) — гусениц, личинок. Мед, сахарный сироп, сахар включают в любой рацион: от них ни один муравей не откажется. Обитатели гнёзд быстро приучаются приходить за кормом и безошибочно пользуются «туалетной» камерой. В гнезде с вентиляцией, со съёмными кормовыми камерами и уборными, где поддерживается чистота и нет плесени, муравьи могут жить годами.

Но исследователю недостаточно просто наблюдать течение жизни в гнёздах, у него есть свои вопросы к муравьям. Чтоб получить на них ответ, он ставит в лаборатории специальные опыты, для которых особенно удобны стеклянные конструкции из сосудов, колб и пробирок, по-разному соединенных между собой стеклянными трубками. Один поворот стеклянного же крана связывает или, если требуется, отключает разные части гнезда. Торфяные контейнеры, куда извне подается вода, поддерживают в системе заданную влажность. Кроме того, здесь пристроены всевозможные кормушки, а в стороне от жилой части — камеры-уборные. Применяются, конечно, разные устройства для затемнения и, наоборот, освещения отдельных участков и прочие новшества лабораторной техники. Одно из новшеств такого рода — сооружения с ареной-мирмекодромом, куда проложены выходы из искусственных гнёзд с муравьями одного или, если надо, разных видов. Тут и растения, поставляющие корм самим муравьям или насекомым, которыми муравьи питаются. Таким образом, каждое гнездо в отдельности служит для изучения муравьёв, а все устройство в целом позволяет наблюдать отношения между разными их семьями, разными видами, между муравьями и растениями, муравьями и питающими их насекомыми.

Существенным дополнением к этим гипсово-стеклянно-торфяным конструкциям со стадионом служит метка насекомых. Правда, муравьи для такой операции малопригодны, однако и их клеймят цветным тавром, применяя клеевую краску. Размеры насекомого не позволяют ставить на грудь и на брюшко больше чем по одной цветной точке, но если воспользоваться четырьмя красками, удается перенумеровать изрядное число муравьёв. Самыми броскими красками оказались белая, желтая, красная, серебряная; синяя и зеленая быстро выцветают, становятся неразличимы.

Краска в капле клея и тоненько подстриженная на конус кисточка — вот как будто все, что требуется. Да, но муравья приходится помечать дважды — в грудь и в брюшко, а он не дожидается, пока кисточка дотронется до него вторично. Проще всего для этой операции усыплять насекомых углекислым газом — самым безвредным из наркозов, применяемых энтомологами. Бодрствующих тоже удается помечать, но не в жаркую пору, когда насекомые особо подвижны и суетливы, а по утрам и к вечеру, особенно в прохладные дни. Тогда они движутся медленнее, а если к тому же увлечены едой, то и вовсе кажутся временами застывшими на месте, чуть ли не бесчувственными.

Метку, нанесенную на молодого муравья, следует время от времени подновлять, так как она сама стирается, да и старые муравьи её слизывают, смывают, сгрызают. Надо помнить, что неудачно нанесенная краска, просыхая, сковывает брюшко, мешая муравью дышать.

Но даже когда краска нанесена удачно, многие из насекомых выразительно проявляют неудовольствие: извиваются всем тельцем, приподнимаются на передних ножках, принимают угрожающую позу, иногда выбрызгивают заряд яда, даже покидают кормушку, уходят и подолгу не успокаиваются.

Остается добавить, что в исследованиях применяется и групповая (группа может быть довольно многочисленной) и персональная, индивидуальная нумерация.

Конечно, в этом поневоле сжатом рассказе об азах мирмекологической техники все звучит просто. На деле же каждая малость требует бесконечных упражнений, тренировок, терпения, настойчивости. Особенно необходимы эти качества в длительных наблюдениях за муравьями и не только с момента появления на свет в виде взрослого, совершенного насекомого — имаго, а начиная с той поры, когда имаго (по-русски образ) ещё только предсуществует в виде своих ранних фаз: яйца, личинки, куколки.

Снимем с заселённого и обжитого стеклянного гнезда утепляющие его ставни и подождем, пока уляжется суматоха. Здесь и в одном из нижних участков среди источенной ходами хвойной трухи и слежавшегося смолистого мусора спряталась маленькая, почти незаметная камера. Вот, кажется, мелькнуло тут особо сочное, необычно блестящее, словно лакированное, округлое брюшко.

Со временем удается рассмотреть и все насекомое, заметно более крупное, чем остальные муравьи гнезда. Это самка — матка семьи, царица.

Последим за ней повнимательнее. Терпение наблюдателя вознаграждается, если ему удается увидеть, как насекомое, приподнявшись на длинных ножках, изгибается и, выдвинув вперед брюшко, напряженно поводит им, выжимая из себя что-то маленькое, еле заметно белеющее. Через Мгновение вокруг уже суетятся забежавшие в камеру рабочие муравьи: они быстро поглаживают усиками самку, облизывают её язычком, а один жвалами снимает с конца брюшка белую, тускло поблескивающую точку. Муравей на какую-то долю секунды замирает, и тогда удается рассмотреть, что в жвалах у него яйцо.

Не будем теперь упускать его из виду. Если он все же потерян, подождем следующего, последим за третьим, понаблюдаем, наконец, за двадцатым, пока не увидим, как снесенное яйцо доставляется в другую камеру. Здесь оно кладется на комочек белой крупицы, которая именуется пакетом.

У большинства муравьёв яйца характерной продолговатой формы, у высокоразвитых листорезов они округлые, а у некоторых примитивных видов — почти палочковидные. Размеры яиц, отложенных даже одной и той же маткой, не всегда одинаковы, однако и самые крупные — не более полумиллиметра в длину, обычно же гораздо меньше. При всех условиях пылинка эта в сотни, в тысячи раз крохотнее тех сравнительно крупных светлых овальных телец, которые многие, конечно, видели и которые часто именуют муравьиными яйцами, хотя это куколки в коконах.

Итак, на свет появился ещё один зародыш муравьиной жизни. Через какой-то срок — разный у разных видов — он развивается во взрослое насекомое.

А пока пакет склеенных яиц лежит в углу, среди мусора, словно беспризорный. Это не то, что в улье, где каждая особь развивается в отдельной ячейке, капитально отремонтированной, вычищенной и до блеска вылизанной язычками рабочих пчел, без чего матка просто не удостоит её своим посещением: заглянуть внутрь — заглянет, но брюшко не введет и яйца не отложит.

В муравейнике ничего похожего на это нет. В момент появления на свет яйцо подхватил находившийся поблизости муравей и унес в соседнюю камеру или дальше. Здесь влажно мерцают и даже светятся склеенные в пакеты десятки других яиц. То и дело к ним подбегают рабочие. Кто быстро облизывает пакет, кто подолгу перекладывает его, собирая по-новому, а кто, взяв из кучки яйцо, носит его, потом опять возвращает на место.

Движенье, движенье… Эта классическая музыкальная фраза слышалась уже и в суете перестройки гнезда, а здесь, в ритме посещений пакета муравьями-няньками, звучит в полную силу. Чем старше яйцо, тем меньше ему покоя, тем чаще и бесцеремоннее его тревожат.

Как только яйцо отложено, его сразу начинают кормить. Пусть это не покажется оговоркой. Муравьи-няньки действительно не просто перебирают и перекладывают яйца, они их лижут, и дело здесь не в особой чистоплотности муравьиного рода. Слюна муравьёв содержит питательные вещества. Они проникают сквозь оболочку, и яйцо постепенно увеличивается в объёме. Выходит, в отличие от яиц многих насекомых, муравьиное яйцо в том виде, в каком оно подхвачено рабочим-повитухой», ещё не содержит всего количества питательных веществ, необходимого для созревания личинки. Благодаря облизыванию яйца «разрастаются», а одновременно слюна, обладающая бактерицидными свойствами, убивает на оболочке споры губительной плесени и склеивает яйца в пакеты.

Похоже, высокая плодовитость муравьиных самок в какой-то мере зависит от того, что сами яйца сравнительно невелики. Необходимость поддерживать скрытую в яйце искру жизни наложила отпечаток на весь уклад муравьиной семьи.

Из созревшего яйца вылупляется личинка. Она настолько мала, что её движения для невооруженного глаза незаметны. Впрочем, муравьи-няньки обнаружат и унесут её из пакета яиц в пакет молодых личинок. С помощью увеличительного стекла удается рассмотреть, что желто-белый червячок-личинка состоит из 12 колец, что она безглаза, безнога, что у нее только намек на усики, но зато рот выразительно говорит о прожорливости.

Тело личинки покрыто как бы щетинкой из разнообразно изогнутых, закрученных, хорошо пружинящих волосков. Эти микроскопические рессоры предохраняют личинку от повреждений, когда муравей берет её в жвалы. К тому же мохнатые личинки в пакетах не склеиваются, не соприкасаются самими телами, а как бы сваливаются, переплетаясь волосками так, что дыхальца, через которые проходит воздух, остаются открытыми и дыхание не нарушается.

Личинки одного вида муравьёв имеют на спине петельки, и няньки подвешивают их к потолку камер, у других — личинок волосками-крючочками прикрепляют к стенкам гнездовых ниш. Но чаще всего они содержатся в пакетах.

Кормятся личинки обычным способом и, поглощая уйму пищи, растут во много раз быстрее, чем яйца. Рабочие муравьи производят для личинок богатую витаминами жидкую пищу. Если в опыте к искусственному корму добавить дрожжи, то личинки начинают расти действительно как «на дрожжах».

У наиболее примитивных видов личинки питаются той же пищей, что и взрослые. Еще беспомощные, почти недвижимые, они уже в первые часы жизни успешно справляются с сухим кормом, будь то частицы тела насекомых или крупинки зерен. Взрослые рабочие бросают питательные крохи в камеры гнезда, а личинки растворяют их сильным, быстродействующим ферментом и затем всасывают.

Поглощенная личинкой пища усваивается далеко не полностью, однако в пакетах личинки не пачкают друг друга. Отбросы скапливаются в теле и извергаются только перед окукливанием в виде фекального шарика — мекония, который рабочие муравьи уносят в склад нечистот или сразу удаляют из гнезда.

Уже лет двести известно, что взрослые муравьи выкармливают яйца и личинок, но лишь сравнительно недавно открыто, что и личинки кормят взрослых муравьёв выделениями, сочащимися сквозь хитиновые покровы тела. Эти выделения и слизывают муравьи. Нет числа наблюдателям, писавшим о хлопотливости и нежности муравьёв-нянек, которые по сто раз на день облизывают и переносят с места на место своих воспитанниц. Теперь доказано, что в основе этой работы лежит личная потребность.

Один из первых исследователей муравьиной жизни Пьер Губер говорил, что эти насекомые, ничуть не робкие, сами часто не обращают внимания на капризы непогоды, но проявляют исключительную заботу о личинках. Они прячут эти деликатные создания от малейших колебаний атмосферы, приходят в тревогу от любой могущей угрожать им опасности; кажется, они ревниво оберегают их даже от наших взглядов.

Известно, что муравьи не без основания перебрасывают расплод из камеры в камеру, из сухих или светлых мест в сырость и тень. Похоже, личинки многих из них в сухих условиях и на свету перестают производить столь привлекающие взрослых выделения, и няньки именно поэтому уносят молодь из освещенных камер. Когда в опытах кормилицы отдавали личинкам специально подкрашенную пищу, то вскоре можно было видеть, как другие рабочие слизывают с их телец окрашенный выпот. Зобики многих муравьёв бывают заполнены этим кормом. Таким образом, личинки служат как бы частью желудка семьи, в них подготовляется, становится усвояемой пища для взрослых сестер.

Такое встречное питание, обмен пищей или выделениями кормовых желез, взаимное кормление разновозрастных членов общины — особей разных поколений или разных форм — именуется в науке трофаллаксисом. Это важное слагаемое сплачивающего семью обмена веществ.

Удивительные вещи были открыты, когда внутрисемейный обмен стали изучать с помощью радиоактивных изотопов. Этот метод позволил детально проследить путь пищи в семье. Рабочий-фуражир рыжего лесного муравья, до отвала нагрузившийся кормом с примесью активного фосфора, возвращался в гнездо и тут же отдавал добычу примерно десятку муравьёв, а те, в свою очередь, делились полученным с другими. В конечном счете корм, принесенный одним фуражиром, распределялся за короткий срок среди доброй сотни муравьёв, в том числе и среди молодых крылатых. То же наблюдалось, когда подопытным муравьям иглой впрыскивали меченый фосфор в брюшко: пища не оставалась здесь, а кругами расходилась в недрах семьи. С разной скоростью в семьях разных муравьёв расходился и корм с радиоактивным йодом. Чем совершеннее вид муравьёв, тем быстрее идёт в семье обмен веществ и равномернее распределяется добыча.

Но вот личинка завершает рост и начинает окукливаться. Она выпрямляется, становится жесткой и у большинства муравьёв заматывается в серо-желтый кокон из плотного шелка. Иногда няньки заблаговременно перетаскивают выросших и созревших личинок в глубь гнезда, где поспокойнее. Когда кокон готов, те же няньки отрезают шелковые нити, которыми он прикреплен к комочкам земли, и, очистив от песчинок и пылинок, уносят в коконохранилища.

Существуют муравьи, у которых куколки голые, например живущие на деревьях Экофилла смарагдина. Есть и муравьи, только частично окукливающиеся в коконах.

Совершенно белые и почти прозрачные, словно вылитые из тонких пленок стеарина, куколки со временем мутнеют, становятся рыжеватыми, а потом и совсем темнеют.

Коконы с созревающими куколками рабочие муравьи поднимают ближе к выходу или на поверхность, иногда выносят и за пределы муравейника, а через какое-то время возвращают снова в гнездо.

Перетаскивание расплода может показаться и суетливым, и беспорядочным, однако доказано, что молодь в муравейнике размещена отнюдь не произвольно.

В застекленном гипсовом блоке, пронизанном ходами и полостями, содержалась небольшая семья Соленопсис фугакс. В гнезде было 33 камеры. В день обследования 14 из них занимали куколки, 1 — дозревающие куколки и личинки, 7 — личинки рабочих среднего возраста, 5 — взрослые личинки крылатых, в одной обитала матка, 4 — оставались незанятыми; итого 32. Последняя по счету — 33-я камера находилась в самом сухом районе гнезда, далеко от камер с расплодом. Она оставалась необжитой: муравьи заходили сюда только ненадолго. Гипс здесь так быстро потемнел и загрязнился, что не приходилось сомневаться относительно назначения камеры. Сюда муравьи сносили и фекальные шарики, выброшенные окукливающимися личинками, и пустые коконы, и прочий мусор из всех углов гнезда.

Сквозь основание гнезда, заселенного Соленопсисами, проходила трубка с водой, и в разных камерах на разных расстояниях от нее влажность была разной. Личинки разного возраста и куколки испытывают неодинаковую потребность во влаге, и все же температура важнее для развивающихся насекомых. Таким образом, когда няньки с места на место, из ниши в нишу, из камеры в камеру переносят молодь — куколок, пакеты яиц или личинок, они как бы кормят их теплом и прячут от вредного холода, снабжают влажностью и уберегают от вредной сухости.

И дело здесь не только в погоне за потребными физическими условиями. Если автоматически поддерживать, казалось бы, наилучшую для развития постоянную температуру и устойчивую влажность, то муравьиный расплод будет очень туго инкубироваться. Само перемещение и, главное, связанная с ним смена условий стали, видимо, обязательны для развития.

Итак, ни яйца, ни личинки, ни куколки не предоставлены самим себе. Каждый муравей как бы трижды появляется на свет, и всякий раз, как правило, с помощью старших рабочих. Один рабочий муравей принимает только что снесенное самкой яйцо, другой переносит вылупившуюся из яйца крохотную личинку и присоединяет её к живому пакету. И, наконец, ещё какие-то муравьи вскрывают кокон — ведь когда созревшему насекомому приходит пора освободиться от шелковой рубашки, челюсти его обычно слишком мягки. Даже старшие муравьи не без труда разрывают извне прочную оболочку кокона, помогая своему сородичу покинуть колыбель. Они делают это хотя и без особых церемоний, но и не причиняя никакого ущерба, что очень важно: муравей ещё нежен и хрупок.

Если из кокона выходит самец или самка (их коконы крупнее), муравьи-няньки расправляют новорожденным слежавшиеся перепончатые крылья.

Сказанное может убедить, что судьбу расплода определяют лапки и жвалы рабочих муравьёв. Однако ещё в большей мере будущее молоди зависит от язычка тех же рабочих.

Рассказ о главных свойствах и особенностях взрослых членов муравьиной семьи осталось дополнить напоминанием ещё о некоторых отличиях самцов и самок от рабочих.

Самцы и самки лишены некоторых желез, обязательных у рабочих; жвалы их устроены по-другому, язычок очень короток и зобик совсем не тот. Надглоточный нервный узел сильнее всего развит у рабочих, у самок — несколько слабее, у самцов — совсем плохо.

После всего сказанного надо объяснить, что же помогает учёным опознавать и различать муравьиные виды, как ориентируются они в массе непрерывно выявляемых форм. Это трудное дело лежит на обязанности систематиков.

Учась находить и прослеживать отличия в строении и в особенностях образа жизни разных видов, специалисты рассортировывают всю массу муравьёв, обитающих на Земле, на пять больших колен, именуемых подсемействами (запомним, впрочем, что далеко не все согласны с таким делением: одни считают, что подсемейств не больше трех, другие — что их не меньше десяти).

Каждое подсемейство состоит из сходных родов, а род, в свою очередь, формируется из сходных видов.

Систематики указывают разграничительные линии, по которым пролегают рубежи отдельных видов, и поддерживают порядок в их наименованиях. Это тоже не так просто: ведь ни одна вновь открываемая форма не имеет готового названия.

Присваиваются же названия не произвольно и не по вдохновению; одновременно должен быть определен и род, к которому новый вид относится.

Перечислим эти странно звучащие для непривычного уха названия подсемейств:

1. Дорилиды, среди которых наиболее известны роды Дорилюс, Эцитон.

2. Понериды со знаменитыми родами Понера, Мирмеция.

3. Мирмициды с родами Мономориум, Мессор, Феидоле и многими другими.

4. Криптоцериды с родами Атта, Акромирмекс.

5. Формициды, которые, кажется, богаче всех выдающимися родами, такими, как Формика, Кампонотус, Лазиус, Экофилла, Полиергус и многими другими.

Но это все названия только подсемейств и родов, а названия видов и разновидностей звучат, по крайней мере, в два раза более сложно, поскольку вторая половина этих названий ничуть не проще, чем первая.

Однако что же делать, придётся их запомнить.

Сооружения, возводимые насекомыми и пауками, описаны неоднократно. Стоит вспомнить хотя бы паутину крестовика или подводные колокола водяных пауков, коконы шелкопрядов, домики личинок ручейника, гнёзда и норы ос и шмелей, шахты жуков-навозников, пчелиные соты…

Из муравейников, пожалуй, наиболее известны те иногда огромные бурые кучи, которые так часто встречаются в наших лесах. Что касается гнёзд других видов, о них знают гораздо меньше, чем они того заслуживают.

В том, как устраивают гнёзда и наши местные виды, и чужеземные, заморские, заокеанские — обитатели дальних стран, немало любопытного и диковинного.

О самом важном, что здесь установлено, скажем словами старой поговорки: «Каков строитель, такова и обитель».

Существуют, однако, муравьиные обители, которые строятся не одним видом и в которых живет не один вид.

Пока нет необходимости говорить ни о них, ни о тех, на первый взгляд слишком простых случаях, которые касаются видов, не имеющих настоящих гнёзд и довольствующихся временными укрытиями.

Исключим из обзора и такие муравьиные обиталища, как раковины моллюсков и чужие земляные норки, трещины скал и щели заборов и стен. Оплетая изнутри эти полости шелковой паутиной, муравьи осваивают их для жилья.

Всё это гнёзда небольшие и простенькие. Другое дело — катакомбы каких-нибудь бразильских листорезов Атта. В каждое их поселение могут вести десятки окруженных земляными валиками ходов. Эти ходы спускаются к многочисленным разного размера камерам и полостям, вырытым на разной глубине. Их соединяют перекрещивающиеся коридоры — вертикальные или косые. Косые ходы могут тянуться на десятки метров.

Камер и полостей бывает так много, а муравьи Атта так сильно истачивают землю, что, когда гнездо расположено под домом, это иногда приводит к несчастью, вызывает обвалы.

У нас в средних широтах нет, к счастью, ничего похожего на гнёзда листорезов, но надо сказать, что холмики небольшого желтого муравья Лазиус флавус в некотором смысле не уступают гнёздам Атта. Рассыпанные на лугах речных долин, они образуют иногда огромные поселения. Бывает, что сотни гнёзд, связанных перекрещивающимися подземными ходами, занимают, не преувеличивая, площадь в несколько гектаров.

Обиталища одних видов вырыты сравнительно глубоко в земле, но лишены всякого подобия крыш; другие виды муравьёв приспосабливают для жилья мелкие выемки под плоскими камнями; есть и такие, что сооружают гнёзда, окруженные или увенчанные земляной насыпью.

Кроме летних, многие виды имеют и весьма трудно доступные зимние гнёзда.

Из летних гнёзд особенно широко известны так или иначе спрятанные в растениях: под корой деревьев, в луковицах орхидей, полостях стебельчатых растений, листовых наростах (галлах) дуба и других пород, полых шипах и иглах кустарников. Особенно часты гнёзда в пнях; они источены изнутри лабиринтами коротких ходов.

Если сесть на такой пень, перегородки между камерами разрушаются, а из каждой дырочки этого гнезда выползет множество муравьёв, и ноздреватый пень окажется сплошным муравейником, сохранившим обличие пня.

Но муравьи поселяются не только в мертвых пнях или трухлявой древесине. Гнезда могут быть устроены в ветвях, корнях и стволах живых деревьев, причем муравьи прокладывают довольно длинные ходы по годичным кольцам.

Имеется много видов, сооружающих гнёзда из различных материалов растительного происхождения.

Очень любопытны гнёзда из массы, подобной картону ос. Целая серия видов, гнездящихся в таких картонных гнёздах, найдена на островах Малайского архипелага и на Молуккских островах. Здесь обитает, в частности, вид, выразительно называемый Ацтека конструктор. Эти муравьи прикрепляют свои жилища к крупным камням в лесу или занимают дупла деревьев, отделывая их изнутри.

Муравьиные гнёзда бывают, как видим, вырытыми, точеными, слепленными. Но они могут быть и валяными, сшитыми или сплетенными из листьев. Именно гнёзда, сотканные из листьев, считаются вершиной чудес муравьиной цивилизации.

Каким образом соединяются листья? Откуда здесь шелковые швы?

За ответом лучше всего обратиться к тропическим муравьям Экофилла смарагдина, которые справедливо названы непревзойденными ткачами мира муравьёв.

Многие натуралисты в опытах внимательно проследили, как они сооружают гнёзда, и описали весь процесс очень подробно. Работа начинается с того, что несколько крупных и большеглазых рабочих муравьёв по веткам и веточкам дерева добираются до какого-нибудь листа и, цепляясь ножками за его край, вытягиваются всем телом, чтобы жвалами схватить край другого, ближайшего. Жвалы у этих муравьёв зубчатые и на редкость сильно развиты. Когда один из муравьёв доберется до края соседнего листа и начнет его притягивать, тогда хватаются за него и другие.

Выстроившись рядом, а если на двух листьях, то двумя рядами — друг против друга, муравьи энергично сближают края листьев, пока те не сойдутся.

Порыв ветра может прервать работу. Пусть! Строители начнут её снова. Если какая-нибудь часть листа им мешает, они в два счета выгрызут её, поднесут в зубчатых челюстях к краю и одновременно, как по команде, выпустят, бросая.

Но вот листья достаточно сближены, и крупные рабочие надежно держат их лапками и жвалами. В это время на помощь им прибегают новые группы — теперь уже крохотные муравьи того же вида, и являются они сюда не с пустыми жвалами: каждый несет личинку. Заметим, что тело этих личинок, как установлено, наполовину состоит из прядильных желез. Муравьи-крошки ловко держат их в челюстях и, разместившись среди гигантов, скрепивших края листьев, принимаются быстро водить жвалами взад и вперед, так что головы личинок касаются попеременно то одного, то другого листа. При этом из ротового отверстия личинки выделяется тончайшая липкая нить. Она быстро застывает на воздухе и прочным шелковым швом схватывает края листьев.

Пара листьев сшивается с двух сторон, а все в целом готовое гнездо состоит из нескольких крупных или нескольких десятков мелких листьев, завитых тугим кочаном наподобие тряпичного мяча.

Похоже, что они применяют живые орудия, ведь они пользуются личинками, как шпулькой и челноком, — говорили натуралисты, впервые объяснившие, как появляются в кроне дерева кочанообразные комки из листьев, которые так долго остаются живыми.

Конечно, гнездо, свитое из сшитых шелком листьев, удивительно. В муравьиной куче, которая представляет собой гнездо комбинированное, то есть отчасти земляное, отчасти построенное из растительных остатков, удивительного не меньше, но о нём обычно и не подозревают.

Вот перед нами муравьиная горка под сосенкой. Все ли знают, что это только одна сторона, только верх гнезда, только надземная его часть? По величине она равна скрытой под ней в земле невидимой половине.

Теперь вспомним, что объём тела самого крупного муравья измеряется кубическими миллиметрами, объём же муравьиной кучи вместе с её подземным основанием сплошь и рядом в сотни тысяч раз превосходит размеры строителя.

Известно описание одной найденной в Америке колонии Формика экзектоидес, которая состояла примерно из полутора тысяч соединённых между собой гнёзд. Среди этих гнёзд некоторые имели до метра в высоту и до 4 метров в окружности. Когда общий объём всех сооружений колонии сопоставили с массой тела отдельного муравья, оказалось, что относительный размер этого муравейника, разбросанного на площади в 20 гектаров, в восемьдесят с лишним раз превосходит масштабы пирамиды Хеопса.

Вот что значит «мал телом, да велик делом»!

Таких чудовищно разросшихся сооружений не бывает у рыжих муравьёв Формика руфа, которые в лесах европейской части страны и в Сибири столь же обычны, как дятлы, тетерева, дрозды, серая ящерица или заяц.

Самые крупные гнёзда Формика руфа прикрыты насыпным конусом иногда до 2 метров высотой, а диаметр их основания обычно не превышает 2 метров. Такие же, в общем, размеры имеют и гнёзда красно-бурого волосистого муравья Формика пратензис. Он возводит сооружения с двумя или тремя насыпными конусами, окруженными одним общим валом. Построенный из грунта, выброшенного при возведении гнезда, вал служит защитой от ветра.

Но размеры муравьиных куч ещё ничего не говорят об их особенностях. Конусообразный купол кажется беспорядочным собранием деревянных частиц, кусочков соломы, сухих стебельков, семянок злаковых трав и плодов, оболочек зерна, камешков. Почему, однако, эта куча так водоустойчива? В каштановой роще купола муравейников часто бывают сложены из одних только черешков каштановых листьев и обладают тем же свойством.

Если верить японской поговорке, то «капля дождя для муравья — потоп». Но не всегда даже сильный дождь размывает муравейник. Купол, залитый ливнем, сохраняет прочность. В глубь гнезда вода, как правило, не проникает. Более того, похоже, что кусочки строительных материалов, из которых сложен купол, только и ждали ливня, который бы спаял их ещё крепче: после дождя все сооружение приобретает на солнце новый запас прочности.

Итак, муравьиная куча ливнеустойчива и нелегко поддается размыву. Она обладает также и важными теплотехническими свойствами. Что это за свойства? Те, кому доводилось находить смоляные гнёзда (их обнаруживают иногда в сосновых лесах), видели, что крошки смолы, из которых и состоят такие гнёзда, представляют собой единую массу. Смола в этих гнёздах сплавилась, разогретая теплом муравейника.

Если в холодный день погрузить в муравейник термометр, можно убедиться, что уже на глубине в полтора-два десятка сантиметров температура в нём примерно на 5 градусов выше температуры наружного воздуха. И это наблюдается не только у тех видов, чьи гнёзда обогреваются теплом преющих в земле сырых растительных остатков.

Обнаруженная термометрами разница в 5 градусов — это то тепло, которое муравьиная куча, купол муравейника, улавливает, поглощает, отбирает от солнечных лучей и сохраняет для обогрева гнезда.

Конечно, и нагреваемые солнцем плоские камни, под которыми тоже поселяются некоторые виды, служат для отопления гнезда, резервуаром тепла. Но одно дело, когда насекомое использует готовый дар природы, и совсем другое, когда оно само, своими действиями создает для себя нужные условия. А ведь здесь эти условия создаются не одним каким-нибудь муравьем, а многими тысячами особей. Что делает их работу согласованной?

Несчетное число раз описана натуралистами масса шестиногих строителей, спешащих отовсюду с кусочками материалов. То там, то здесь наблюдаются сценки, давшие повод заметить, что «муравей не по себе ношу тащит, хоть никто ему спасибо не скажет» и, с другой стороны, что для всякой мурашки и «малое дело лучше большого безделья». Особенно неистовствуют муравьи-строители, если гнездо чем-нибудь повреждено. Ремонт производится с лихорадочным рвением, и через короткий срок купол может снова спасать от ливней и, как темный экран, собирать и хранить тепло.

Тысячи муравьёв добывают и стаскивают строительный материал. Если груз не будет утерян по дороге, муравей доставит его на самую макушку купола и здесь бросит, постепенно наращивая вершину конуса. Одни втаскивают мусор внутрь гнезда, другие, наоборот, извлекают какие-то обломки хвоинок из глубины наружу. Каждый, не обращая внимания на других, занят своей работой, действует независимо. Лишь время от времени то один, то другой торопливо погладит или только коснётся соседа антеннами и тотчас вновь займётся своим делом. Но в конце концов из общей суматошливой толчеи возникает всё же не что иное, как купол вполне определённой формы.

Беспорядок, суета и муравьиная сутолока на куполе продолжаются месяцами, и всё это время очертания купола сохраняются, они даже становятся с возрастом более характерными, а сам он непрерывно растёт, поднимается и увеличивается в окружности…

Так же обстоит дело и с подземной частью муравейника — сплетением камер и пронизывающих грунт ходов, путей. В одном месте коридоры и галереи, камеры и туннели спутаны в тесный клубок и превращают источенную почву в подобие губки, в другом — разбросаны и разбегаются в разные стороны.

Весь этот трехмерный лабиринт ходов, связывающих несчетные подземные камеры, выстроен, как и высокие купола муравьиных куч, одним орудием — жвалами.

Жвалы при строительстве используются по-разному. Это и зубчатые щипцы, которыми доставляются к гнезду грузы, и подобие ковшей, в которых переносятся крошки земли; жвалами же, когда надо, земля дробится и месится. Сомкнутые жвалы превращаются в выпуклый спереди и сверху и вогнутый сзади и внизу совок. Если лапки передних ног служат муравью-строителю лопатками, то совком он скоблит землю, прессует её и таким образом изготовляет те прочные и хорошо схватывающиеся комочки, которыми облицовываются дороги и камеры подземного сооружения. Один муравей обрабатывает только одну крупицу земли, а все кончается тем, что вырастает сложное сооружение, оберегающее жизненные центры семьи.

Уже известный нам Пьер Губер больше всего восторгался порядком, соблюдаемым муравьями во всех строительных операциях, согласием, господствующим между ними, усердием, с которым они используют всякую возможность, чтобы укрепить прочность строения.

Каждый орудует, казалось, в одиночку, а получается так, словно здесь действуют какие-то невидимые цепи, в которых одно звено подтягивается предыдущим и, в свою очередь, подготовляет последующее.

Тот же порядок, то же усердие, те же цепи обнаруживаются и у строителей крохотных муравейников, например, у светло-бурых Лазиус алиенус, которые умудряются обосноваться где угодно, даже в грибе, причем не только ножка, но и шляпка оказываются насквозь источенными изнутри прямыми и косыми ходами и заполненными личинками, а основание ножки — окруженным земляной насыпью, закрывающей её почти до половины.

И в таком гнезде, и под куполом из трухи, и в гигантских подземных катакомбах, и в источенном до коры пне, и в оплетенном изнутри шелком крохотном муравейничке в щелке стены или под прогревающейся на солнце каменной плитой — всюду муравьиная семья ищет и создает необходимые для жизни условия.

Выше сказано, что жвалами рабочие муравьи пользуются, как мечами и оралами, как кельмами (лопаточками) и совками, как тисочками и скребками.

Но удивительно: стоит отстричь у муравьёв антенны, которые они при сооружении гнёзд совсем не применяют, и насекомые полностью теряют все свои строительные таланты: работы разлаживаются, повреждения не ремонтируются, невидимые цепи рассыпаются и все замирает.

В муравьиную семью многих видов входят, кроме самок, самцов и рабочих муравьёв, также и воины. Не только самцы, воины и рабочие, но и матки в одной семье, в одном гнезде могут быть разными.

Напомним, что существуют муравьиные семьи, имеющие не одну матку, а несколько. Кроме того, в семье могут быть матки запасные, а также формы средние: не то матки, не то рабочие. Это и есть «царицы в рабочем одеянии» или «рабочие с царскими отличиями». Тайна их появления скрыта в корме, на котором их выращивали. Кроме разных типов рабочих, бывают также переходные формы между ними и между рабочими и солдатами. Даже полусамцы-полусамки, которые у других насекомых встречаются только как редчайшее уродство, у муравьёв возникают, как выяснилось, довольно часто.

Муравьи не одинаковы по строению, не одинаковы и по повадкам. Назначение их в семье также различно.

Чем больше форм в семье, тем дробнее распределены в ней обязанности. У муравьёв Мирмика бревинодис, например, кроме самцов, имеется несколько типов рабочих, различающихся не только величиной, но и особенностями строения. Из тысячи просмотренных муравьёв, взятых из гнезда этого вида, оказалось: самцов — 111, самок — 52, в том числе 10 карликовых, и 15 самок, похожих на рабочих, затем 276 рабочих, имеющих по три глазка, 17 рабочих, имеющих по два глазка, 8 рабочих с одним глазком и, наконец, 429 исполинских рабочих и 107 карликов.

Разнолики все формы лишь в состоянии совершенного насекомого, а в стадии яйца все они на глаз, в общем, одинаковы.

По внешнему виду яйца нет возможности предсказать, какая из него родится форма — самец или самка, какой разовьется тип — солдат или рабочий, трехглазковая особь или одноглазковый циклоп, исполин или карлик.

Впрочем, яйца, хоть и похожи, всё-таки неодинаковы.

Одни яйца откладываются неоплодотворенными, и из них развиваются только самцы. Другие — оплодотворены, из них получаются и самки, и рабочие, и воины, то есть насекомые, которые и по строению тела и по повадкам резко отличаются друг от друга.

Самки не только в два-три, но иногда и в пять-десять, а то и более раз крупнее рабочих. У одного техасского клубневого муравья, например, самка по весу превосходит рабочих примерно в полтораста раз, а у малайских муравьёв Каребара — в тысячу раз.

Самки отличаются от рабочих не только размерами.

Молодая оплодотворенная самка — это настоящий зародыш вида, его живое семя. Пчелиная матка, например, способна только откладывать яйца в соты. Муравьиные же матки многих видов, чтобы стать продолжательницами рода, должны основать гнездо, причем каждой приходится в эту пору быть и строителем, и воспитателем, и фуражиром… Кроме всего, надо помнить, что самки резко отличаются от рабочих по продолжительности жизни: рабочие некоторых видов живут год — два, а матки тех же видов — пять, десять и больше лет.

Но ведь и рабочие одной семьи могут быть неодинаковыми. В иных случаях в семье бывает два или три типа рабочих. Особенно хорошо различаются сравнительно вялые гиганты и очень подвижные лилипуты или группы больших, средних и малых рабочих. Иногда наряду с ними существует также и множество особей промежуточных, переходных размеров, типов и форм.

Чем же объяснить, что из одинаковых оплодотворённых яиц могут в одной семье развиваться несходные насекомые?

Прежде всего тут скрыт маленький секрет: яйца неуловимо для глаза различаются по объёму. Если яйцо даже лишь чуть побольше, в нём всё-таки и больше пищи для зародыша; а когда пищи больше — насекомые вырастают более крупными. Так что от объёма яйца иногда зависит размер развивающейся из него особи. И самое интересное, что особи разного размера обладают у муравьёв часто и разными свойствами, разными повадками.

Далее: из совершенно одинаковых по размеру яиц, отложенных одной и той же самкой в разном возрасте, могут развиваться разные члены семьи. Некоторые формы и типы особей появляются в потомстве лишь пожилых самок и совсем не встречаются у молодых.

В обоих приведенных случаях как бы подтверждается верность старой марийской поговорки «яйцо муравья учит», то есть каково яйцо, таков будет и муравей.

Но очень часто все происходит наоборот, и именно так, что «муравьи учат яйцо», своим уходом определяя будущие свойства насекомого.

Самый наглядный пример этому — личинки, вылупившиеся из одинаковых яиц и находящиеся на иждивении разного числа муравьёв. Такие личинки получают разное количество пищи. От этого в конце концов и зависит, большие или малые рабочие из них выведутся.

Иногда «муравей учит яйцо» с помощью пищи, которая приходится на долю самки, откладывающей яйца: если её обильно кормят и если муравьи, питающие её, получают достаточно особо сытного корма, то из яиц, откладываемых самкой, начинает выводиться заметно больше солдат.

Потому-то муравьиные солдаты и появляются в потомстве только немолодых самок, уже обросших семьей.

Воины представляют собой особую форму рабочих. Эти большеголовые уроды оснащены могучими челюстями. У них назначение узкое.

В роде Феидоле солдаты участвуют в разных защитных и наступательных действиях муравейника, а на фуражировке разрывают добычу на мелкие кусочки. У кочевых муравьёв Эцитонов они во время походов плотными цепями движутся с обеих сторон колонны, как бы охраняя её с флангов. У американского муравья Кампонотус пилартес и европейского Кампонотус трунката, который и в СССР — на Кавказе и в Крыму — обнаружен на деревьях широколистых форм (на орехе, вечнозеленой крушине), главное назначение большеголовых форм — служить «живой дверью».

Эти муравьи обитают в древесине. Ходы, ведущие в их гнездо, закрываются изнутри большой плоской головой воина, имеющей цвет коры дерева. Подойдет рабочий муравей к «живой двери», она отступит в глубь хода, а пропустив пришедшего, вновь займёт своё место. Если голову тронуть пером или соломинкой, она никак не отвечает на прикосновение, но стоит то же сделать антеннами рабочего муравья — хитиновая дверь сразу отходит в сторону.

Что касается «живых дверей», открываемых прикосновением антенн, то они существуют и у других видов, обитающих на деревьях. Необязательно, чтобы эту роль выполняли солдаты; у входов могут дежурить крупные и даже среднего размера рабочие. Вообще же муравьи среднего размера заняты обычно доставкой в гнездо строительных материалов и продуктов питания.

У всех видов рабочие муравьи-фуражиры отовсюду стаскивают в гнездо корм, делятся им и с более молодыми собратьями; часть добычи доходит в конце концов и до самок, откладывающих яйца. Количество корма и его особенности, число муравьёв, кормящих матку, облизывающих яйца и личинки, во многом определяют состав потомства, а от того, каким оно будет, зависит будущее семьи.

Не просто создать семью только из молодых или только из старых особей. Однако такие опыты были проделаны. В одном муравейнике оставляли старых, в другом — молодых муравьёв, после чего и тех, и других вынуждали или строиться, или воспитывать личинок, или обороняться от нападения противника. Лишь тот, кто хоть однажды попытался довести до конца такой опыт, знает, сколько трудностей приходится преодолевать, выясняя повадки и способности муравьёв разного возраста.

Для того чтобы точнее проследить за ходом жизни отдельных муравьёв, очень хорош способ «подкидышей». Коконы с куколками одного вида переносят в гнездо другого, резко отличающегося от него вида. Дождавшись появления муравьёв, наблюдают за судьбой этих самой природой меченых чужаков.

Такая попытка тоже не всегда удается с первого раза. Но если она и удалась, результаты опыта необходимо неоднократно проверить.

Каждая крупица новых знаний, получаемых при повторении опыта, помогает разобраться в том, как живет муравейник.

Понятно, что разные формы и виды приходится изучать по-разному, применяясь к их особенностям и нравам. Шаг за шагом продвигаясь в область неизвестного и терпеливо разматывая клубки загадок, натуралисты выясняют законы муравьиной жизни.

Одно дело, например, муравьи, у которых все рабочие внешне одинаковы. У таких видов поведение насекомого в природных условиях меняется в зависимости, прежде всего, от возраста: молодые муравьи не покидают гнезда; лишь повзрослев, они переступают порог дома.

В первые часы жизни, пока хитиновое одеяние ещё мягко, муравей вообще никаким делом не занят. Да и после того как хитин потемнел и окреп, молодые муравьи могут какое-то время отсиживаться в камере с куколками. Только что появившиеся на свет муравьи миролюбивы. Боевые инстинкты просыпаются в них лишь со временем. Поспевая для ратного дела, они занимают посты на линии обороны гнезда, откуда затем переходят на внешний промысел. Зато к строительству, когда в этом есть потребность, молодые муравьи могут приступать очень рано, чуть ли не сразу после выхода из кокона, ещё даже не успев полностью потемнеть.

Примерно так происходит все это у простых видов, у которых рабочие муравьи одинаковы. Но чем более разнообразны формы насекомых, составляющие семью, тем легче подметить специальные назначения различных особей.

Выше говорилось, что способности молодого муравья, отличия в его поведении связаны от рождения с устройством его тела, его физическим типом. Впрочем, у каждого муравья с возрастом поведение отчетливо меняется.

При всем этом в действиях отдельного насекомого любого вида неизменно проявляются также его индивидуальные «вкусы», «призвание», его «характер», что подтверждается множеством исследований.

В простое пятикамерное гнездо были поселены тридцать пять пронумерованных рабочих вида Мирмика рубра с маткой и примерно тремя десятками личинок и куколок.

В течение десяти дней гнездо ежедневно трижды осматривали в определенные часы. Если не затягивать наблюдения и, особенно, если производить осмотр при красном свете, на который муравьи не реагируют, то освещение и осмотр ничуть не тревожат их. Ставни были в гнезде раздвижные, и камеры проверяли одну за другой. При каждом наблюдении протоколировали, чем в данный момент занят тот или иной муравей.

В дневник вносили записи: «№ 7 и 23 — взаимное кормление… № 11 — чистит гнездо… № 32 — переносит строительный материал… № 14 — добыча корма… № 18 — уход за личинками…»

Осмотрев таким образом всё пятикамерное гнездо тридцать раз и получив полтораста записей результатов наблюдений, исследователи подвели итоги.

Подсчет показал, что почти половина населения муравейника поглощена заботами о расплоде. В то же время обнаружилось, что муравья № 8, например, осмотр заставал почти всегда в одной и той же камере за самыми разнообразными занятиями, не имеющими касательства ни к пакетам, ни к личинкам, ни к куколкам; зато муравей № 10, хотя и попадался все время в разных местах, был занят одним и тем же: или кормлением личинок, или их облизыванием и чисткой. Остальные обитатели гнезда представляли разные степени перехода между непоседливым муравьем-нянькой № 10 и домоседом-разнорабочим № 8.

Исследователи, по многу месяцев проведшие у гнёзд с нумерованными муравьями, заверяют, что имеются особи, которые постоянно, всю жизнь выполняют одно и то же дело. Таких узкоспециализированных муравьёв может быть очень немного. Видимо, даже в наиболее крупных семьях это только единицы и выполняют они, когда в этом возникает потребность, как бы роль ментора — примера, образца для других членов семьи, способности которых не так четко выражены. Большинство же рабочих муравьёв более или менее одинаково приспособлено и к уходу за расплодом, и для того, чтобы строить и ремонтировать гнёзда, и чтобы оборонять их и нападать на чужие.

Итак, муравьи-менторы особо чутки к той или иной потребности, которую испытывает семья. Если такого муравья удалить, его заменит другой. В здоровой семье любая её потребность удовлетворяется какими-нибудь муравьями, потребности же зависят от разных причин.

Во-первых, важно время года. В пору летних дождей в муравейнике больше всего строителей; ко времени, когда поспевает корм, в семье становится больше фуражиров; когда в гнезде особенно много расплода, здесь больше и нянек: начинаются походы — возрастает число муравьёв, наиболее воинственных или наилучше приспособленных для обороны и нападения.

С другой стороны, важны состояние семьи, её состав, численность насекомых. Когда в семье достаточно молодых муравьёв, старые действуют обычно вне гнезда, а если почему-либо не хватает старых, на фуражировку выходят и молодые.

Сильные, разросшиеся семьи жнецов Мессоров или листорезов Аттин состоят из весьма разнообразных рабочих форм. Здесь наряду с почти полуторасантиметровыми, однако нисколько не неуклюжими муравьями, отличающимися непомерно большой головой, существуют целые серии все более и более мелких рабочих; наименьшие — юркие трехмиллиметровые лилипуты. Но ни полуторасантиметровые великаны, ни в пять раз меньшие лилипуты не встречаются ни на холмиках-куполах, ни вблизи их. В глаза бросаются одни только средние рабочие. И это естественно: лилипуты сосредоточены в самых укромных камерах, в глубине муравейника, куда не сразу докопаешься, а стражи-великаны скрываются в верхнем слое купола, в зоне, примыкающей к входам в гнездо. Если потревожить гнездо сверху, выходят стражи; если копнуть поглубже, можно увидеть лилипутов.

На этот счет не существует закона, одинакового для всех видов, однако похоже, что более крупные муравьи чаще приурочены к внешним границам гнезда, а маломерные крошки действуют внутри муравейника. Надо, впрочем, учитывать и возраст насекомых.

Описываемые здесь наблюдения над муравьями, помещёнными в гнёзда в день их выхода из кокона, как видим, помогли кое-что выяснить относительно устройства семьи у разных видов. Но на этом исследования не остановились.

Измеряя муравьёв, застигнутых в момент, когда они выполняли те или другие работы, и определив для каждой группы средний размер тела, удалось обнаружить, что имеются занятия, определенно связанные с величиной особи. В семьях некоторых листорезов, например, существуют «первые защитники гнезда». Это те большеголовые гиганты, которые обнаруживаются у входов в подвергшийся нападению муравейник. Следующие две группы несколько меньших насекомых — это носильщики, тягачи. Они чаще всего переносят в гнездо срезанный лист. Уборкой и строительством у листорезов могут заниматься муравьи разного размера. В глубине муравейника обнаружены самые маленькие особи, составляющие группы «нянек-воспитателей» и «огородников-грибоводов».

Для того чтобы установить связь между величиной муравья и его занятием, необязательно обращаться к примеру американских листорезов. Достаточно измерить хотя бы сотню наших лесных Формика, взятых с поверхности потревоженного гнезда, и сотню снятых с дерева фуражиров, собирающих пропитание для той же семьи. Результаты измерений неизменно показывают, что защитники гнезда несколько крупнее. Если повторить то же на муравьях других групп, окажется, что фуражиры, которые возвращаются в гнездо с полным зобиком, мельче своих братьев-грузчиков, несущих песчинки, крупицы смолы, обломки хвои.

Всех этих муравьёв, встречающихся на дорогах вокруг гнезда, груженных зернышками, мертвыми насекомыми, обломками хвоинок, комочками земли и прочим строительным материалом, стали помечать разными знаками.

Исследование ставило целью проверить, не существует ли среди носильщиков более дробной специализации: «сборщики растительной пищи», «охотники за животным кормом», «грузчики, доставляющие стройматериалы».

Нет, ничего такого не обнаружили, но зато установили, что на дорогах вокруг гнёзд попадается довольно много муравьёв-«рикш», то есть таких, которые везут на себе других муравьёв. Их тоже стали метить — несущего и несомого — разными метками. Тут тоже никакого порядка не было, но зато исследователи установили, что в группе муравьёв, доставляющих в гнездо всевозможные грузы, наряду с настоящими носильщиками имеются и мнимые.

В цепях грузчиков, стягивающих к гнезду разный материал, встречалось довольно много муравьёв с пустыми жвалами. И зобики у них тоже оказались пустыми. Какой же смысл в их холостом беге? Не просто было распутать эту загадку. Но и в ней не осталось ничего загадочного, когда выяснилось, что «пустые грузчики», «мнимые носильщики» в колоннах — это, как правило, доживающие свой век муравьи. И завершая жизненный путь, они продолжают служить семье — правда, теперь лишь тем, что их уверенный бег по многократно исхоженной трассе позволяет быстрее двигаться груженым молодым тягачам.

Кстати, благодаря именно этим же опытам удалось, в частности, открыть факт так называемого постоянства трасс, то есть доказать, что грузчики пользуются обычно одними и теми же дорогами.

Если на какой-нибудь муравьиной дороге пометить грузчиков, несущих в жвалах строительный материал, а через несколько дней снова прийти сюда, то нередко здесь обнаруживается большинство меченых муравьёв, хотя на этот раз они могут тащить не только хвоинки, растительные волоконца или крупинки смолы, но также и мертвых насекомых, зернышки, а то и своих собратьев по гнезду.

Возвращаясь к этой дороге через определенные промежутки времени — после нескольких солнечных дней, вслед за грозовым дождем, после полосы ливней, — удалось узнать, какие именно обстоятельства поддерживают привязанность грузчиков к определенным трассам.

Исследователям муравьиной жизни неоценимую услугу оказали в научном поиске небольшие семьи, составленные из муравьёв, меченых в день выхода из кокона. Такие сформированные из насекомых одного возраста семьи поселяли и в стеклянные гнёзда, и на воле. Здесь и удалось убедиться, что в муравейниках многих видов тоже существует чередование обязанностей, хотя оно далеко не так отчетливо, как в улье медоносных пчёл.

У жнецов, например, крошка муравей через четыре-пять дней после появления на свет «нянчит» в глубине гнезда расплод. Тот же муравей-крошка обнаружен позже в других, тоже глубинных, камерах, где он размалывал зерно. Отсюда муравей-крошка переходит дальше, какое-то время проводит на окраине гнезда и только после этого начинает покидать муравейник, становится фуражиром: принимается добывать и доставлять семье корм.

Самые старые муравьи никаких походов уже не предпринимают, но и в подземелье все же не отсиживаются. Они держатся обычно вблизи от входов в гнездо, двигаясь заметно медленнее, чем их более молодые собратья. Зачем? Для защиты дома? Сомнительно. От старых муравьёв здесь мало проку. Но тогда для чего же? Подобно старым листорезам, старые жнецы, видимо, служат последнюю службу семье… Не подают ли они отсюда какие-нибудь ультразвуковые сигналы, не усиливают ли зовущие пеленги семьи, помогающие ориентироваться тем её членам, которые в отлучке?

Сходно складываются и биографии муравьёв других видов, богатых формами. Молодой крошечный муравей, доспев и потемнев, становится нянькой-кормилицей, копошится, шныряет в глубинных кормовых камерах, позже занимается уборкой — выносит мусор, удаляет трупы, потом становится строителем… Так, перебираясь из одной зоны в другую, молодой муравей постепенно движется от сердцевины гнезда к окраине, из глубины — вверх, из недр — поближе к выходу.

Нетерпеливым за эти наблюдения лучше не браться. Для исследования жизненного пути отдельных муравьёв надо запастись выдержкой…

Если поторопиться с выводами, можно подумать, что у муравьёв-карликов не бывает смены обязанностей, что они и появляются на свет, и умирают внутри гнезда, не меняя зоны обитания. Только достаточно длительные наблюдения позволяют установить, что это не так, что муравей-карлик, как и его более крупные собратья, тоже сменяет обязанности, а вместе с ними и зону обитания в гнезде. Происходит это, однако, чрезвычайно медленно. Потому-то он и не успевает обычно добраться дальше подступов к границе муравейника.

Муравьи среднего размера живут дольше, чем карлики, и, начиная с первых же этапов, значительно быстрее сменяют обязанности. Более или менее долго они бывают заняты лишь строительством и уборкой гнезда. В конце концов эти муравьи, как правило, успевают перешагнуть порог родного дома и иногда принимают участие в некоторых операциях вне гнезда.

Что касается самых крупных муравьёв, те проходят первые этапы совсем быстро, как бы незаметно. Они скорее всех добираются до старших классов и, едва начав выносить землю из гнезда, уходят с колоннами грузчиков на промысел.

Английская поговорка утверждает, что «муравей никогда не спит». Формально это не совсем верно: в гнезде всегда обнаруживается какое-то число бездействующих, иногда находящихся как бы в оцепенении насекомых. Впрочем, и в этом случае антенны их не совсем неподвижны. Вооружившись лупой, можно увидеть, что словно бы даже недышащее насекомое поводит жгутиками, медленно раздвигая и сближая их концы.

Наблюдая разные виды муравьёв в разные часы дня и ночи, нетрудно убедиться, что в целом семья с весны и до осени постоянно более или менее активна.

Впрочем, все, что до сих пор сказано об участии муравья в жизни семьи — о том, какое значение имеют здесь его возраст, размер, строение тела, — все это верно лишь для нормальных условий, для «мирной» обстановки. В случае же каких-нибудь чрезвычайных событий положение резко меняется.

Если сильно взбудоражить муравейник, естественное размещение муравьёв по зонам гнезда нарушается: на поверхность из глубины выбегают такие муравьи, которых здесь в обычных условиях не увидишь. В особых случаях, когда дело касается жизни семьи, лилипуты способны выполнять обязанности великанов, великаны принимаются нянчить личинок. Правда, если личинки воспитаны в семье, состоящей из одних маленьких муравьёв, они развиваются нормально, а выкормленные старыми муравьями-великанами иногда не способны бывают окуклиться.

Однако взаимозаменяемость форм и возрастов в семье все же гораздо шире, чем можно думать…

В нормальных условиях разные формы и возрасты действительно несут разную службу. Но достаточно разделить семью — и сложно организованного и простого вида, — и в обеих половинах сразу начинается перестройка. Через некоторое время обе половины поправляются. Можно полностью изъять из семьи какую-нибудь группу муравьёв — жизнь все равно идёт далее: обязанности устраненной группы выполняются остальными муравьями.

В начале сентября 1731 года знаменитый французский учёный Рене де Реомюр отправился в Пуату. Во второй половине дня, сойдя с экипажа, чтобы размяться, он заметил на муравьиных кучах около дороги не только обычных бескрылых, но и крылатых муравьёв двух размеров. Они бегали по земле, взлетали…

В воздухе висели маленькие облачка быстро летающих насекомых. Расплываясь в одном месте, они тут же собирались в другом.

Иногда облачка так сильно снижались, что достаточно было протянуть руку, чтобы поймать одно из них. И сколько насекомых ни изловил в тот вечер Реомюр, все это были парочки крылатых муравьёв — самцы и самки.

Реомюр добросовестно описал свои наблюдения в трактате о муравьях. Но рукопись, хранившая рассказ ученого, затерялась. Когда же почти через двести лет её нашли, тайна брачного полета муравьёв была уже давно разгадана.

Можно подивиться точности, с какой Реомюр описал вылет крылатых муравьёв, часто называемый роением. Это действительно похоже на роение пчел: и там и здесь от семьи отделяется масса крылатых насекомых. Однако сходство обманчиво. Пчелиная семья, роясь, делится, отпочковывает новую цельную семью. Из роящейся пчелиной семьи улетают с маткой несколько десятков самцов-трутней и тысячи рабочих пчел. Муравьиная же семья при роении не делится, её не покидает ни один рабочий муравей, а только тысячи крылатых самцов и самок.

У видов Мирмика рубра или Лазиус нигер крылатые особи отправляются в полет обычно во второй половине дня, иногда совсем к вечеру; сплошные потоки их, поднимающиеся из земли, производят впечатление струй дыма от разгорающегося костра.

У муравьёв, живущих большими семьями, из каждого гнезда во время роения вылетают тысячи самок и десятки тысяч самцов. Остаются же в живых после брачного полета только единицы.

У муравьёв, как и у многих других насекомых, жизнь самцов, в общем, короче, чем жизнь самок. Самцы, которые во время брачного полета выполнили своё назначение, погибают ещё в воздухе и падают на землю мертвыми. Те же, которые не встретились с самкой и ушли от многочисленных и разнообразных опасностей полета, возвращаются в гнездо. Здесь они вскоре угасают. Лишь у отдельных видов самцы доживают до следующего года.

Самки же во множестве склёвываются птицами, тучами слетающимися на муравьиную свадьбу и без устали охотящимися за лакомыми насекомыми.

Немало крылатых, запутавшихся в паутине, достаётся паукам. Но уцелевшие живут.

Впрочем, обо всем этом следует рассказать подробнее и по порядку.

Крылатые насекомые, которые созревают для предстоящего брачного полета, накапливаются в муравейнике. Рабочие муравьи как бы прячут и от всего оберегают их. Но зато когда настает время вылета, те же рабочие даже открывают новые выходы и всячески торопят крылатых, помогая им выбраться из гнезда.

Солнечный свет, ещё недавно обращавший этих муравьёв в безоглядное бегство, сейчас, когда они созрели для полета, кажется, даже приманивает их.

Правда, выйдя впервые на свет, они поначалу явно пугаются непривычной обстановки и спешат вернуться в глубь гнезда. Однако вскоре все выныривают снова; смелея, расправляют поблескивающие крылья, бегают по куполу взад и вперед, ненадолго взлетают и вновь опускаются у входа, где массами снуют другие крылатые и бескрылые муравьи, до предела возбужденные сами и возбуждающие своим бегом других.

И так происходит не в одном каком-нибудь гнезде, а, как правило, во всех муравейниках этого вида в данной местности. Похоже, что всюду одновременно получен сигнал, зовущий крылатых в полёт.

По этому сигналу из гнёзд уходят обычно все самцы; что касается самок, то часть их остаётся дома. Некоторых удерживают здесь принудительно, а если они пробуют уйти, рабочие повисают у них на ножках, уводят в глубь гнезда. Этих самок оставляют в муравейнике как бы про запас.

Между тем на куполе собирается все больше безостановочно бегающих насекомых.

Роевое движение усиливается с каждой минутой. Бескрылые рабочие муравьи и те приходят в неистовство и, пытаясь сопровождать крылатых, забираются так высоко, как только это для них возможно.

Даже у постоянно живущих под землей видов слепые рабочие муравьи выходят во время роения на поверхность, взбираются на камни, травинки, веточки, а за ними, прочищая антенны, расправляя и складывая крылья, следуют готовящиеся подняться в воздух молодые самцы и самки.

Разные виды роятся в разные сроки. Муравьи-жнецы Мессор структор в Крыму просыпаются ранней весной. Фуражиры этого вида выходят из муравейников в первые же ясные дни.

Следом, в начале апреля, едва установится погода, после первого обильного дождя начинается вылет перезимовавших самок и самцов.

Они вылетают массами и одновременно из всех муравейников в округе. Сигналом к их выходу служит проникающая в гнёзда влажная жара, что, конечно, связано с тем, что, когда земля сырая, муравьям легче производить земляные работы, легче открывать для крылатых выход из гнезда, легче прокладывать дорогу улетающим. Вызванные ею из глубины гнёзд первые крылатые муравьи сначала робко толпятся на поверхности у входа. Порыв ветра может привести их в панику и погнать обратно.

Но проходит немного времени — они снова поднимаются, причём число их растёт.

К полудню роение в разгаре. С наступлением темноты муравейник утихомиривается до утра; когда суматоха возобновляется, лет крылатых, прерываемый ненастьем, продолжается иной раз даже несколько дней.

Когда роятся муравьи вида Феидоле паллидула, первыми на поверхность гнёзд выбегают самцы. Поднявшись в воздух, они прозрачными облачками толкутся над гнездом. После них появляются и поодиночке взлетают самки, более крупные и заметно более грузные.

У множества видов крылатые вылетают из многих гнёзд не только в один день, но и в один час. Благодаря этому и могут встречаться самки и самцы из разных семей. Такие встречи становятся обязательными в тех случаях, когда из одних гнёзд вылетают только самки, из других — только самцы.

Усики самца, в которых число члеников всегда на один больше, чем у самки, служат в данном случае органом, с помощью которого самец находит себе пару.

Крылья же явно служат для того, чтобы облегчить встречу неродственных, выросших в разных семьях особей разного пола: потомство таких неродственных родителей будет более жизненным, более стойким к невзгодам, более плодовитым.

Считанные минуты длится брачный полет муравьиных самок, окруженных прозрачными облачками самцов. Они поднимаются весьма высоко. На крыше одного из самых больших в США — 102-этажного небоскреба — на Эмпайр стейт билдинг обитают муравьи, о которых неизменно сообщают все путеводители по нью-йоркским достопримечательностям. Это потомство когда-то залетевших сюда и обосновавшихся здесь крылатых. Молодые самки, завершив полет и спустившись с небес, сразу же принимаются за дело.

Движения, кажущиеся поначалу неопределенными, на самом деле не беспорядочны и не бесцельны: молодая самка одно за другим обламывает все четыре своих крыла, будто сбрасывает свадебный наряд. Блестящими прозрачными чешуями ложатся крылья на землю.

Невольно вспоминается дождь белоснежных или розовых лепестков в весеннем саду. Беззвучно опадают они, покрывая площадки и дорожки между деревьями, а в цветках, опыленных насекомыми, набухает, разрастаясь, завязь.

Сходство между сбрасывающим лепестки опыленным цветком и обламывающей крылья облетевшейся самкой в принципе глубже, чем может показаться. Только у муравьёв этот переход в новое состояние как бы драматизирован и одухотворён.

Достаточно, однако, несколько продлить наблюдения и можно увидеть, как самка, освободившись от крыльев и побегав вокруг, возвращается и принимается их поедать.

Отправляющаяся в брачный полет или обламывающая крылья молодая муравьиная самка дает повод задуматься над природой инстинктов, вступающих в действие лишь один раз в жизни животного.

Ч. Дарвин писал об этом, что здесь не может быть речи о действии привычки, как и в случае с органами, служащими живому тоже только раз в жизни. Таких примеров немало: у цыпленка твердый кончик клюва, пробивающий яичную скорлупу, временные челюсти у личинок мошек, отпадающие, когда они применены, чтобы вскрыть шелковый мешок. Перед лицом таких фактов трудно не ощущать беспредельное удивление.

Такое удивление вызывают и крылья муравьиной самки, которые, кстати, не сами по себе отпадают. Если пойманных во время брачного полета самок подержать под стеклянным колпаком, то можно увидеть, как насекомое спиливает ножками одно крыло за другим или обламывает их, упираясь концом крыла во что-нибудь твердое. Крылья отделяются по врожденной ровной линии. Сбросившая крылья самка чувствует себя, по выражению Реомюра, настолько хорошо, насколько муравей может себя хорошо чувствовать. Между тем сбрасывание крыльев сопряжено с коренным поворотом в физиологическом состоянии насекомого и во всем его поведении.

Молодая самка только что оторвалась от семьи, где была одушевленным атомом, частицей целого, состоявшего из сотен, или тысяч, или даже многих десятков тысяч особей, — сейчас она на время превращается как бы в дообщественное насекомое, в одиночку. Только что она, пренебрегая опасностями полета, рвалась вверх, к небу, к свету. Сейчас, побуждаемая новыми потребностями, стремится укрыться подальше, поглубже, туда, где потемнее и потише.

Долго бродит одинокая, сбросившая крылья самка, выбирая под камнем, в старом пне, между комочками земли подходящее место. Готовая норка есть не всегда, часто её приходится рыть. Разумеется, сырую землю рыть легче, чем сухую. Не потому ли брачные полеты муравьёв обычно происходят в первые же теплые часы после сильных дождей?

Несколько изловленных после брачного полета молодых самок жнецов Мессор поселили в маленькие, размером со спичечную коробку, с двух сторон остекленные клеточки, через основание которых были проложены трубки для воды.

Пока земля в гнёздах была сухой, самки и не пытались строить зародышевые камеры, но стоило заполнить трубки водой — земля увлажнилась и все начали поспешно рыть ходы вглубь. Когда с клеточки убрали ставни, видно было, как Мессор отгрызает и формует челюстями землю, как спрессовывает её ударами головы и брюшка и потом выносит наверх комочки. Первые ходы сечением в 4–5 миллиметров и глубиной в 3–5 сантиметров вели в верхнюю камеру размером примерно в 2 кубических сантиметра, отсюда — во вторую, а часто и ниже, в третью. На это уходило от пяти до девяти дней. Некоторые самки без видимой причины принимались полностью переделывать выстроенные камеры, причем работы затягивались на две, а то и на три недели.

Самка чаще обосновывалась в нижней — третьей камере, выдавая этим своё тяготение к влаге. Как только воды в трубку добавляли, повышая таким образом влажность почвы в гнезде, самка переселялась выше, во вторую, менее сырую камеру.

Так же и самки других муравьёв, действуя челюстями и ножками, роют штольню книзу, расширяют на дне её камеру, а отсюда обычно прокладывают ходы ещё ниже — к следующим камерам. Покончив с этим, самка возвращается к первому входу и наглухо запечатывает его изнутри.

Строительство надёжного убежища нелегко даётся насекомому: зубцы по краям челюстей выкрашиваются, волоски, которыми покрыто тело, стираются, блестящий хитин груди и брюшка покрывается царапинами, а наплывы на стебельке тускнеют и теряют форму. Об этих подробностях не стоило бы напоминать, если бы в связи с ними вновь не разгорелся спор на старую тему.

Из поколения в поколение десятки миллионов лет повторяется изнашивание покровов молодой матки, и, однако же, все подобные изменения не воспроизводятся у её потомства, — говорили биологи, увидевшие в этом факте доказательство того, что признаки, приобретаемые живым в течение жизни, не наследуются, не могут наследоваться. Даже такой крупный специалист, как В. Вилер, поддавшись мнимой убедительности этого аргумента, в своей знаменитой монографии о муравьях, писал, что самки и сейчас рождаются с зубчатыми челюстями. Тело их при рождении покрыто волосками, хитин блестит…

Но разве возможно, чтобы трудности, сопряженные с закладкой нового гнезда, привели к появлению муравьиных самок не с зазубренными, а со стершимися, гладкими челюстями? Насекомые с гладкими челюстями вообще не способны были бы рыть землю. Не вернее ли ожидать, если уж вид существует, что все происходит как раз наоборот? Зубцы челюстей самки стираются при строительстве зародышевой камеры. Тем более острыми и крепкими должны быть эти зубцы у самок последующих поколений. Изнашивается хитин головы, груди и брюшка? Значит, он обязательно будет прочным у дочерей, внучек, правнучек, праправнучек. Самка после брачного полёта теряет крылья? Что же здесь дает основания думать, что последующие поколения самок окажутся бескрылыми? В потомстве воспроизводится ведь не результат, а сызнова повторяется весь процесс формирования и развития.

Одиноко бродит в темноте своего естественного заточения молодая самка. В родном гнезде ей были обеспечены постоянный уход, обильное питание. Она не участвовала в строительстве, не заготовляла корм, не воспитывала молодь. Зарывшейся в зародышевой камере муравьиной самке и видеть не приходилось, чтоб какая-нибудь другая самка выполняла то, что её ожидает сейчас. Да, собственно, кому на свете, кроме, разумеется, специалистов, изучающих поведение изолированных самок, придёт в голову искать способ подсмотреть все это? И, однако же, она уверенно совершает положенное, выполняет своё назначение, в ней сейчас сосредоточен опыт миллионов лет развития, и эта вслепую передаваемая из поколения в поколение эстафета вновь являет собой пример инстинктов, что вступают в действие раз в жизни и тем не менее с необходимостью заложены в потомстве.

Период, когда самка закладывает после брачного полёта новое гнездо, давно привлекает внимание натуралистов, жадно наблюдающих этот концентрат чудес. Он и в самом деле занимает особое место в потоке жизни муравьёв, существующих только семьями из большего или меньшего числа насекомых, кучно сосредоточенных в гнезде или в колонии. Одно-единственное насекомое служит связующим звеном между кишащей в неустанной толчее материнской и зарождающейся дочерней семьями. Правда, самка-основательница оснащена всеми органами и инстинктами, необходимыми для закладки нового гнезда. И все же в течение какого-то времени, оставаясь одиночкой, она представляет собой наиболее уязвимое звено во всем жизненном цикле вида. Не удивительно, что совершенствование муравьиной природы сопровождается сокращением опасного периода, когда самка-основательница остаётся одна.

В том же направлении действует и установленное Г. Куттером, специально исследовавшим процесс продолжения рода у муравьёв, отсутствие в поведении одиночных особей резко выраженной стандартности, характеризующей типичную вообще для насекомых инстинктивность, автоматизм действий. Говоря яснее, Г. Куттер не уверен, всегда ли молодые самки руководствуются инстинктом и не решают ли они в это время чаще, чем когда бы то ни было, жизненные задачи главным образом в зависимости от складывающейся обстановки.

Но вернёмся к молодой самке, закладывающей основы будущей семьи пока только за счет тканей своего тела. Подобно легендарному пеликану, основательница самое себя скармливает потомству. Это обстоятельство может показаться весьма трогательным, однако его уместно рассмотреть, отрешаясь от эмоций.

И хорошо развитое жировое тело — так именуется это образование — и не имеющие более приложения и потому постепенно атрофирующиеся мышцы крылового аппарата (на их месте разрастаются воздушные мешки) преобразуются в теле самки в яйца. Далее из них выводятся первые члены семьи — рабочие муравьи. Они живут с самкой в её зародышевой камере, со временем берут на себя уход за ней, принимаются её кормить. Что же удивляться, если в потомстве с необходимостью воспроизводятся самки, у которых хорошо развиты мышцы, крылья. Эти органы претерпевают в течение жизни муравьиной самки полную смену функций: крылья — эфемерны и, отслужив службу, отбрасываются, а мышцы, приводившие их в движение, становятся резервом питательных веществ. Но как ни различны обе — первая и вторая — функции всего аппарата, они одинаково направлены на осуществление основного закона жизни биологического вида — на сохранение и увеличение численности потомства.

Теперь уже никто не отрицает, что насекомые часто несут на себе более или менее явный отпечаток особенностей природы видов, которыми питаются. Такой след, такое отражение сказывается то в подробностях химического состава тела, то в сходстве окраски. Но не может ли это влияние быть и более глубоко замаскированным?

Подобно начавшему развиваться в почве зародышу растения, который из собственных запасов черпает энергию для первых этапов роста, муравьиная самка в зародышевой камере поддерживает себя только запасами тех питательных веществ, что содержались в её теле ко времени брачного полёта.

В слепую её темницу, как и к лежавшему в почве семени, не проникает извне ничего, кроме тепла и влажности. При этом не тепло, а именно влага является решающим условием: когда почва искусственных гнёзд специально подсушивалась, самки погибали, так и не начав откладывать яйца. Если же самкам не хватает только тепла, они подолгу выжидают его.

Разумеется, не всем муравьям нужны зародышевые камеры. Молодая самка Экофилла смарагдина откладывает первые яйца в кроне дерева где-нибудь на открытом месте и только после того, как появятся несколько первых рабочих, формирующаяся семья приступает к сооружению склеиваемого с помощью личинок гнезда из листьев, о котором уже рассказывалось.

Когда в гнезде достаточно и тепла и влаги, самки-основательницы начинают откладывать яйца. У муравьёв-жнецов яйца в камере появляются недели через две после того, как она построена, а ещё недель через шесть из них выводятся личинки. Месяц спустя первые личинки уже окуклились, а через две недели, то есть через 15–16 недель после брачного полета, в зародышевых камерах появляются крохотные рабочие.

У муравьёв Лазиус нигер в южных районах (в более северной зоне лишь в особо жаркие годы), а также у Акромирмекс, Соленопсис, Феидоле самки в своих камерах начинают откладывать яйца вскоре после брачного полета. Незамедлительно выводятся личинки, довольно быстро превращающиеся в куколок и далее в совершенных насекомых. В первый же год новые семьи успевают оформиться и разрастись.

У Лазиус нигер в северных районах (на юге в сравнительно холодные годы), а также у Кампонотусов и некоторых других видов самка тоже более или менее скоро начинает откладывать яйца, и личинки из них выводятся довольно быстро, однако и личинки, а затем и куколки развиваются так медленно, что взрослые насекомые появляются в гнезде лишь на следующую весну. Профессор Карл Гэсвальд, воздействуя на расплод определенной дозой холода, добился, что «яровизированные» им личинки продолжали развитие бесперебойно и в тот же год превращались в имаго.

Самки Лазиус флавус откладывают яйца только весной следующего года, перезимовав в камере.

Процесс выкормки первых членов муравьиной общины прослежен ещё Реомюром. Им подробно описано и появление в гнезде яиц, и склеивание их самкой (пакет яиц — меньше булавочной головки), и то, как быстро растет яйцо, когда самка обмывает его питательной слюной.

Если помешать закладке гнезда и воспитанию первых муравьёв, то самка в конце концов перестанет выделять эту слюну и, оставаясь плодовитой, продолжая откладывать яйца, уже не будет способна воспитывать потомство, выводить муравьёв.

Первые личинки в молодом гнезде растут довольно туго. И сами они, и мать-кормилица переживают этот период на пределе сил.

Не случайно гнёзда часто основываются не одной, а сразу несколькими самками совместно. Приземляясь после брачного полета, они соединяются по трое, пятеро, десятеро и даже больше, обламывают друг другу крылья, роют ходы и камеры, откладывают яйца в общий пакет, иногда даже и зимуют вместе.

Большие семьи жёлтых Лазиусов, например, живут с одной-единственной самкой, но новые семьи самки закладывают сообща. Опыты показали, что когда в зародышевых камерах несколько самок, то первые рабочие появляются гораздо раньше, чем в гнёздах у одиночек.

Поселённые в искусственное гнездо, где каждая могла бы иметь отдельную камеру, самки все равно на какое-то время собираются вместе и выхаживают личинок, доводят до зрелости куколок. После этого мирные отношения в гнезде прерываются, лишние основательницы погибают, а зародыши семей развиваются дальше с единственной самкой.

В устранении и отсеве из естественного гнезда «сверхкомплектных» самок также нет внутривидовой борьбы, как и в образовании гнезда несколькими основательницами нет внутривидовой взаимопомощи. И там и здесь действует основной закон жизни — закон, направляющий все признаки и свойства особей, все отличия и черты, а в частности и поведение, в конечном счете на сохранение вида и умножение его численности.

Стоит сказать ещё несколько слов о том, как многопланово проявляется действие этого закона.

Изловленные после брачного полета и уже сбросившие крылья самки Мессор структор были поселены по одной в искусственные гнёзда. На девятый — тринадцатый день все начали откладывать яйца, а на девяносто третий — сто первый день на свет стали появляться полностью сформировавшиеся рабочие муравьи. Точный учёт обитателей каждого гнезда — яиц, личинок, куколок, взрослых насекомых — поставил наблюдателей в тупик: в каждом гнезде обнаружилась нехватка от 14 до 20 яиц. Куда же могли они исчезнуть из запечатанных камер?

Оказалось — и это не умозрительная догадка, не предположение — что их поедают самки, которые в то же время продолжают выхаживать расплод.

Это было бы достаточно неправдоподобно, даже если б речь шла о каких-нибудь воинственных муравьях-кочевниках или о свирепых охотниках, а то ведь муравьи-жнецы. О них же давно известно, что муравей этот нрава тихого, миролюбивого, питается сухими плодами и семенами разных растений, главным образом зернами злаков (Агропирум, Фестука и др.), собиранием коих заняты бывают обыкновенно большие рабочие, неутомимо таскающие их в гнездо своей медленной походкой; малые же рабочие занимаются по преимуществу воспитанием личинок…

И вот самки этих миролюбивых вегетарианцев вовсю «уписывают» часть отложенных ими яиц. И так ведут себя в зарождающемся муравейнике не только самки жнецов, но и многих других муравьёв, например листорезов, которые поедают нередко бóльшую (9/10) часть отложенных яиц.

— Это фантастическая трагедия ужасов! — воскликнул драматург, просматривая кадры киноленты, запечатлевшей описываемые события.

…Тело поднято, брюшко подогнуто вперед, голова склонилась к брюшку, из которого очень медленно выходит яйцо. Процесс длится больше минуты.

…Подхватив яйцо челюстями и передними ножками, самка поворачивает его из стороны в сторону и при этом старательно облизывает.

…Подходит к пакету яиц, долго ощупывает его усиками и кладет новое яйцо на кучку ранее сложенных.

…Поднимает весь пакет и носит его по камере минуты четыре. Потом останавливается, кладет пакет на дно камеры, подгибает брюшко и откладывает ещё яйцо, чистит его, сама чистится, обегает камеру, облизывает яйца в пакете.

…Ещё одно яйцо снесено очень быстро. На этот раз оно не положено в пакет, как предыдущие. Матка долго носит его по камере, ни разу не облизав. Бросив его, самка занялась пакетом, в котором начала облизывать яйца.

…Оставив пакет, возвращается к брошенному яйцу, схватив его, принимается высасывать, а выпив, съедает оболочку, поддерживая её ножками.

…Прошло не больше минуты, яйцо выпито и его оболочка доедена.

Последующие кадры кинопротоколов свидетельствуют, что самки не только поедают яйца, но могут кормить ими и личинок.

…Самка отложила яйцо, ощупывает его усиками, несет, держа в жвалах, к личинке, которую поглаживает и тормошит усиками до тех пор, пока та не начнет шевелиться. После этого самка подносит яйцо ко рту личинки, и та присасывается к нему…

…Яйцо, выпиваемое личинкой, постепенно сморщивается, тает. Время от времени самка ножкой наступает на яйцо, придавливает его, может случайно, а может для того, чтобы содержимое его вернее перелилось в личинку? И вдруг, отобрав у личинки наполовину выпитое яйцо, самка передает его другой, соседней.

…Взяв из пакета яйцо, самка подносит его к личинкам, прокусывает и, сжимая ножками, подает одной из личинок, опять ощупывает её усиками и тормошит до тех пор, пока та не подтянется к корму. Едва первая личинка накормлена, та же операция повторяется со второй, третьей.

Минут через десять от яйца и следа не остаётся, оболочку съедает самка.

Специальные анализы показали, что скармливаются и поедаются отнюдь не все яйца, а лишь наиболее крупные. Это так называемые кормовые яйца, из них ничего вывестись не может. С возрастом самки откладывают таких яиц все меньше и несут больше расплодных.

Самый момент откладки яиц не раз был заснят в остеклённых гнёздах. На фотографиях хорошо видно, как самка ощупывает яйцо, несет его, укладывает в пакет. Чтобы все это увидеть, достаточно небольшого, средней силы увеличительного стекла.

Четыре самки Мессор структор, уже основавшие в садках четыре семьи, были изъяты из них и перенесены в новые, пустые. Они сразу принялись прокладывать в земле ходы, вырыли себе по камере, начали откладывать яйца, однако на этот раз постепенно все поедали, так и не успев довести расплод до возраста личинки.

Примерно то же получилось, когда молодых крылатых брали из родительского гнезда накануне брачного полета. Самкам пинцетом обламывали крылья, после чего они начинали вести себя, как облетевшиеся: вырывали камеры и откладывали яйца. Из них, однако, ничего не выводилось: если и вылуплялись личинки, они быстро замирали.

Слов нет, испытания, которые выпадают на долю самки-основательницы, суровы. В опытах Г. Эйдмана самка-основательница Лазиус флавус прожила после брачного полета, не получая пищи, более 250 дней. Самка Кампонотус в опытах А. Фореля прожила без пищи 270 дней, а в опытах В. Вилера — даже 373 дня. Самка Лазиус нигер в опытах Э. Вассмана оставалась живой, не получая пищи, 382 дня, а Мессор структор в опытах Э. Мейера — 396 дней!

Напомним, что все это сообщается о крохотных, сухоньких насекомых, которые содержались в строго изолированных, только что не стерильных гипсовых гнёздах, где существование их могло поддерживаться извне разве только воздухом да теплом и сыростью гнезда. Обнаруженная в этих испытаниях жизнеспособность самок, их живучесть говорит об удивительной пластичности жизненного процесса.

Впрочем, не все муравьи поедают расплод. У наиболее свирепых австралийских бульдогов Понерин молодые самки не замуровываются в камерах, а воспитывают потомство, совершая регулярные фуражировочные вылазки. У них и яйца, и тем более личинки остаются нетронутыми даже во время голодовок.

Самки из рода Мирмеций, прежде чем основать новую колонию, тоже могут по многу месяцев совершать вылазки за кормом для себя и потомства.

Однако гораздо чаще основательницы живут скрыто, замкнуто и, заново построив или как-нибудь оборудовав себе норку, полностью отрезают новое жилье от внешнего мира. Медленно и осторожно, отступая и оступаясь, растят они новую семью, настоящее рождение которой знаменуется выходом первых рабочих особей. Эти особи — поколение голода и лишений — мельче по размеру и менее жизнеспособны, чем их будущие сестры, воспитанные этой же семьей позже, когда она разрастётся.

В первое время после рождения молодые муравьи ограничиваются работами по расширению зародышевой камеры. Постепенно темнея, эти крохотные создания начинают переносить пакеты яиц и личинок, облизывать их.

Может пройти 100, 200, 300, 400 дней после того, как вернувшаяся из брачного полета самка замуровала себя в подземной темнице, прежде чем в гнездо новой семьи впервые будет доставлен корм извне.

К этому времени самка до предела изнурена. Однако едва начав получать корм от первых своих питомцев, она сразу оживает, и в повадках её происходит коренная перемена — она становится невероятно пугливой и при малейшей тревоге спешит укрыться подальше, поглубже. Совсем недавно, в одиночку, без чьей-либо помощи строившая ходы и камеры зародышевого гнезда, она совершенно разучивается рыть землю, облицовывать ниши. И пусть вокруг кипят строительные работы — она не обращает на них никакого внимания. Совсем недавно без чьей-либо помощи воспитывавшая и выхаживавшая расплод, она совершенно теряет эти способности и превращается в живой орган яйцекладки.

Перейдём теперь к случаям, когда муравьиные семьи размножаются делением, отводками. Таковы некоторые кочевники, домовые Мономориум, аргентинские Иридомирмекс гумилис. У них не самка берет с собой рабочих, а, наоборот, уходящие на новоселье рабочие уводят с собой самок. У домового муравья самки вообще не разлетаются — у них нет брачного полета. Когда разросшейся колонии становится тесно в перенаселенном гнезде и семья созревает для деления, Мономориум высылают разведку на поиск жилья. Найдя подходящее место, часть муравьёв откочевывает, уводя с собой несколько молодых самок. Какое-то время эти отводки, развиваясь, поддерживают через рабочих связь с родительским гнездом, а затем отделяются от него и становятся самостоятельной семьей. Так же ведут себя и некоторые наши лесные муравьи.

Любопытна переходная форма размножения у малайских муравьёв Каребара. Крупная, почти двадцатимиллиметровая самка, отправляясь в брачный полет, уносит на себе несколько крохотных рабочих. Пигмеи цепко держатся за волоски, покрывающие тело их крылатой сестры-великанши. С ней они улетают в небо, с ней зарываются в землю. Они помогут молодой Каребара обосноваться в зародышевой камере, помогут вывести яйца. Вскоре в гнезде появятся мелкие волосатые личинки, позже — куколки, а там и первый рабочий муравей-крошка — дитя гиганта.

Через несколько дней молодые рабочие-пигмеи отправляются на охоту и, доставив в гнездо первую добычу, принимают на своё иждивение громадину основательницу.

Но здесь мы уже подошли к более сложным случаям размножения муравьиных семей, к более запутанным, неожиданным и сложным процессам основания муравейника.

Самки многих видов ищут после брачного полета не уединения, не одиночества, не возможности отрезать себя от мира, а, наоборот, готового потока жизни, в который они стремятся включиться. Самка опускается вблизи какого-нибудь муравейника своего вида, и рабочие муравьи подхватывают её, как будто они её ожидали. Старые описания утверждают даже, что новую самку с почетом, торжественно вносят в гнездо…

Есть виды, у которых молодая самка, совершив брачный полет, поселяется, точнее, внедряется в муравейник обязательно чужого вида и не какого попало, а определенного, где она только и находит для себя условия жизни.

Но все эти истории возникновения муравьиных семей ещё сравнительно просты. Имеется немало видов, у которых закладка новых семей, новых гнезд, нового муравейника представляет собой не распутанный ещё до конца клубок биологических загадок, одна другой темнее и невероятнее…

Ознакомившись с первыми страницами естественной истории муравьёв, перейдем к муравьиной географии, попробуем получить представление о муравьином населении Земли. Конечно, нечего и надеяться разобрать здесь, как размещены в пяти частях света все пятнадцать тысяч видов муравьиных, насчитываемых ныне на нашей планете. По правде говоря, невозможно точно очертить области обитания даже только главных, наиболее распространенных видов муравьёв.

Можно лишь сказать, что заселяют они сушу обоих полушарий самым причудливым и беспорядочным образом.

В одном и том же месте бок о бок могут гнездиться десятки разных видов, а каждый вид может быть разбросан в сотнях разных мест. Поэтому территории муравьиных держав часто заходят друг за друга, накладываются друг на друга, перекрывают друг друга. И все же в конце концов границы владений каждого вида могут быть в общих чертах намечены.

В целом муравьиная география учит одному: Север несравненно беднее муравьями, чем Юг. Это объясняется не только чахлостью и скудностью растительности на севере, но также и продолжительностью северных зим, холодными, сырыми почвами.

Чем дальше на юг, чем короче зима, чем больше солнечной энергии успевают поглотить растения за год, чем богаче и разнообразнее растительность и чем раньше обогревается весной земля, тем многочисленнее и разнообразнее муравьиное население. Гуще всего населены муравьями в обоих полушариях влажные тропические районы, где растительность наиболее пышна.

Не только само по себе разнообразие и богатство растительного мира, но и его состав накладывают отпечаток на муравьиное население, так что везде различаются лесные, степные, пустынные муравьи.

Но лес, например, может быть хвойным, лиственным, смешанным, и в каждом типе лесных угодий есть, оказывается, свой тип муравьиного населения. Впрочем, одни и те же растения могут питать разные виды муравьёв, а один вид муравьёв может кормиться на многих видах растений.

Так или иначе, обширный, тянущийся к солнцу мир растений, пожизненно прикрепленных корнями к почве, неразрывно тесно связан с гнездящимся в земле, прячущимся от света миром постоянно снующих и не знающих покоя муравьёв.

Конечно, среди тысяч видов муравьёв можно найти немало исключений из этого правила. Достаточно назвать фараонова муравья — Мономориум фараонис, около ста лет назад завезенного морскими судами из теплых стран и прижившегося в средней полосе. Это муравей, ставший горожанином, — вид, который в зоне человеческого жилья встречается теперь одинаково и в жарком и в умеренном поясах.

Фараонов муравей докучливо следует по пятам за человеком, успев кое-где стать одним из самых трудноистребимых домашних насекомых.

Этот муравей, заподозренный, к слову сказать, в том, что он распространяет бактерии и вирусы разных болезней, гнездится в стенах сырых погребов, возле кухонь, поблизости от пекарен, котельных, столовых. Здесь он находит все, что ему необходимо для жизни, и в то же время здесь пока ещё отсутствуют вредители, опасные для этого вида. Вот почему Мономориум фараонис так часто образует в районах своей второй родины колонии совершенно чудовищных размеров — иногда из сотен тысяч и миллионов особей. Каждая из них способна необыкновенно долго существовать без пищи. Муравьи Мономориум фараонис могут не получать корма по многу месяцев и оставаться при этом жизнеспособными и постоянно готовыми пробраться к запасам мяса, сахара, жиров, масличных семян, представляющих для этого вороватого и всюду проникающего вида наиболее заманчивый корм.

Совершенно очевидно, что фараонов муравей расселился и продолжает распространяться действительно независимо от растительного мира.

Но уже только по видимости независимы от него муравьи, постоянно и непременно обитающие в пустынях, где растительность предельно скудна, но где зато хороши условия гнездования.

Муравьи обнаружены в среднеазиатских пустынях Каракумы и Кызылкум и в такой классической пустыне, как Сахара.

Здесь, в оазисах, встречаются виды муравьёв-жнецов, питающихся главным образом семенами злаков, а также типично кочевые муравьи Тапинома и Тетрамориум, распространенные повсюду так широко, что их можно отнести к числу вездесущих.

За пределами оазисов на глинистых, каменистых, отчасти на песчаных почвах гнездятся хищные пустынные муравьи-бегунки, именуемые «фаэтончиками». Эти длинноногие муравьи славятся очень быстрым бегом — иначе им не прожить среди раскаленных песков. Во время бега они держат туловище высоко над землей, а брюшко поднимают перпендикулярно кверху, почти под прямым углом к груди.

Кроме бегунков-фаэтончиков, здесь обитают также крупноголовые светлоокрашенные Феидоле, днём заметные только по темной тени на песке. Но обычно муравьи Феидоле промышляют не в дневные часы, а по вечерам или ночью.

Даже в совсем бесплодных районах найдены муравьи, и среди них — серебристый, носящий пышное название Мирмекоцистус, он же Катаглифис бомбицинус. У этого вида солдаты вооружены длинными узкими жвалами — хорошим приспособлением для переноса тяжелых коконов с куколками.

Итак, судя по муравьиному населению, пустыни совсем не безжизненны.

Для муравьёв действительной пустыней являются районы вечной мерзлоты, а южнее — районы болот, мокрые торфяники. Здесь растительный мир, правда, несравненно богаче, чем в сухих пустынях, но нет условий для наземного гнездования и особенно для зимовки.

Впрочем, теперь и здесь, в болотных топях, обнаружены муравьиные поселения. Сообщения об этом открытии были встречены в своё время с недоверием. В самом деле, ведь говорилось, что в районе торфяников муравьи жили не в висячих, воздушных гнёздах, как южные виды, населяющие избыточно сырые и затопляемые участки, а гнездились на земле!

Муравейники — не один, а сотни — находились на кочках, поросших осоковыми злаками и круглолистной росянкой. Семьи были неодинаковые: в одних имелось по нескольку сот насекомых, в других — по нескольку тысяч.

Каждое гнездо было сложено из аккуратно срезанных и просушенных на солнце, а затем склеенных один с другим листьев злаков и прядей мха; сверху его прикрывал серебристо-седой купол из сухого торфяного мха сфагнума. Крепкие стебли злаков, насквозь пронизывающие сооружение и продолжающие расти, служили как бы сваями, опираясь на которые муравейник поднимался над уровнем воды в болоте.

Продолговатые листовые пластинки осоки служили для обитателей этих свайных сооружений кормовым угодьем. Но болотные муравьи охотились не только на «приусадебных» участках, вблизи дома. Они забирались в поисках корма довольно далеко, причем во всех направлениях перемещались над торфяником по висячим мостам, образованным побегами клюквы.

Самым удивительным оказалось, что все описываемые здесь поселения принадлежали не какому-нибудь ранее неизвестному виду, а давно описанным Формика фуска пицеа, которых всегда считали обитателями горно-степных районов и только изредка обнаруживали ещё в дубовых лесах.

Свайные муравейники на болотах; муравьи-строители, которые сушат на солнце подрезанные листья, а затем оплетают ими основание стеблей осоки или заготовляют сушеный сфагнум, чтобы склеивать купола; муравьи — сборщики корма, которые, держа добычу в жвалах, бегут по стеблям трав над болотной водой; муравьи, у которых «не просыхают ноги», хотя они не опускаются на землю, — все это было чем-то новым в древнем мире муравьёв. Каждое насекомое в отдельности и каждая семья в целом оказались в совершенстве приспособлены к условиям, которые для муравьёв необычны и даже неблагоприятны.

Впрочем, почему же муравьи, поселяясь на болоте, должны хуже приспособляться к новым для них условиям, чем, скажем, виды, населяющие Сахару или пустыни Туркмении, чем те самые бегунки, которые в перегревающейся почве глубже зарывают свои гнезда или не покидают муравейник для охоты в часы, когда пески настолько накалены, что все живое избегает появляться на них? Или почему следует отставать от болотных и пустынных муравьёв домовому Мономориум фараонис, который уже на памяти человека превратился в обитателя городских поселений? А ведь домовый муравей поселяется даже в морских судах или в железнодорожных вагонах. Здесь маткам приходится откладывать яйца, а муравьям кормить своих маток и воспитывать личинок в мотающемся на рельсах вагоне или при непрерывной океанской качке…

Видимо, изменения природы живого идут гораздо быстрее, чем принято думать.

Чем же порождаются и как закрепляются эти изменения? Когда они возникают и что их ускоряет? Об этом известно пока очень мало.

Однако совершенно очевидно, что такие изменения не могут не задеть в конце концов и антенн. В прошлом муравьи постоянно и всюду, настойчиво и находчиво выискивали с помощью антенн привычную для данного вида температуру и влажность, необходимое освещение или, наоборот, затенение, источники пищи и прочие, извечно потребные виду условия жизни.

Едва нужное найдено, те же антенны без промедления оповещали собратьев по гнезду о находке.

Но вот природа муравьёв изменилась, и даже если антенны с виду остались такими же, как были, они начинают выискивать уже иную температуру, другую влажность, новые источники пищи и никак не реагируют на все прочие условия, включая и те, которые ещё недавно были для муравьёв единственно необходимыми.

И теперь собратья по гнезду оповещаются уже только о новых находках.

Что же в данном случае изменилось в антеннах? Этот вопрос продиктован не только любопытством и любознательностью.

Если раскрытие важнейших свойств птеростигмы или стилета яйцекладов подсказывает инженеру путь к совершенствованию приборов и машин, то разгадка таких секретов живого, как действие антенн, может оказаться ещё важнее. Она обещает помочь успешнее вмешиваться в биологические явления, в жизнь живой природы, помочь направлять развитие живого применительно к намечаемым людьми целям и задачам.

Хорошо известно, что одни муравьи весьма чувствительно жалят, другие же пребольно кусают. Гораздо менее известно, против каких врагов из мира зверей, птиц и насекомых направлены острые муравьиные челюсти, их жало и яд.

Но если просто немыслимо вспомнить здесь обо всех зарегистрированных учёными пятнадцати тысячах муравьиных видов, то, конечно, ещё меньше возможности рассказать даже о наиболее распространенных врагах, которых у каждого вида муравьёв имеется несчетное число. Поэтому далее приводятся только отдельные, лишь более или менее характерные, но поневоле разрозненные примеры, знакомящие с разнообразием внешних врагов муравьиного племени.

Если начать обзор с млекопитающих средней полосы, то первым в ряду истребителей муравьёв следует назвать медведя. Он у нас прославлен, правда, больше как враг пчел и поклонник пчелиного мёда, а смысл старого изречения, гласящего, что муравьем медведя не накормишь, не совсем ясен: то ли это добродушная шутка, то ли трезвое заключение. Существует, однако, болгарская поговорка, утверждающая, что муравью не побороть медведя. Медведь же муравьёв борет. Падкий на куколок и на самих муравьёв, мишка лапой разгребает муравейную кучу и время от времени слизывает с шерсти облепляющих её насекомых. И хоть накормить муравьем медведя нельзя, он способен в один присест уничтожить их массу.

Впрочем, куда больше вреда причиняют муравьям кроты. Медведь не каждый день разрывает муравейник, а в желудках кротов, которых зоологи потрошат сотнями, муравьи обнаруживаются в числе других насекомых неизменно. Однако и для кротов муравьи все же не главная пища, как и для жаб, которые не преминут слизнуть зазевавшегося фуражира, но тоже одними муравьями сыты не бывают.

В тропических районах, где муравьиное население во много раз гуще, чем у нас, имеются виды млекопитающих из отряда неполнозубых, которые кормятся только муравьями. Они так и называются муравьедами. У этих зверей маленькая вытянутая трубчатая морда с крохотным ртом и длинным червеобразно извивающимся языком.

Непролазно густая, дыбом стоящая шерсть надежно защищает хищника от муравьиных укусов и ужалений. Медлительный, ленивый, не спеша разгребает он сильными когтистыми лапами муравьиную кучу и, когда из гнезда выливается масса насекомых, слизывает их длинным, тонким, покрытым клейкой слизью языком.

Мясо муравьедов черное и пахнет муравьями. Но в Центральной и Южной Америке, от Гвианы до Ла-Платы, оно считается съедобным.

Африканские пескокопы в общем похожи на американских муравьедов. Устроившись подле гнезда, пескокоп насколько можно дальше вытягивает свой язык, к которому насекомые прилипают, как мухи к липкой бумаге; когда муравьи густо облепят язык, он втягивается, и насекомые исчезают в глотке. Переходя от одного гнезда к другому, пескокоп лакает муравьёв до тех пор, пока не насытится.

Броненосцы, ящеры тропических районов, также ловят муравьёв на свой длинный язык.

Питаются муравьями и пернатые.

Из птиц средней полосы особенно усердны в истреблении муравьёв вертишейки, которые также обладают довольно подвижным, длинным и липким языком. С необычайной быстротой и в неограниченном количестве поедают они и взрослых муравьёв, и куколок.

Рядом с вертишейками с полным правом могут быть поставлены дятлы всех видов.

У дятлов какой-то особый нюх на муравьёв. Они чуют их даже сквозь кору и древесину. Рулевые перья дятлов расположены так, что, когда птица ходит по стволу, перья трутся о кору и выметают и выгребают насекомых из щелей. Потому-то на рулевых перьях дятлов всегда можно видеть оторванные части разных насекомых.

В восточных районах Гималаев водятся рыжие, непередаваемо дурно пахнущие дятлы. Перья этой птицы покрыты липким, смолистым веществом, а хвост густо облеплен бесчисленными головками тех распространенных в Гималаях муравьёв, которые, раз схватив что-нибудь челюстями, уже не выпускают схваченное, даже если муравья разорвать пополам.

Здесь следует назвать также дятла золотистого, который обследует и корни деревьев; зеленого, который ловко бегает не только по стволам, но и спускается для ловли муравьёв на землю; наконец, чёрного — желну, который вытягивающимся, длинным, с шипиками на конце языком не устает вылавливать муравьёв из-под коры деревьев.

Среди пернатых изничтожителей муравья должно быть выделено также примерно четыреста различных видов муравьеловок, обитающих в Южной и Центральной Америке. Многие из них совсем плохо летают, но зато отлично бегают по земле. Бразильская пириглема-муравьеловка из отряда воробьиных, длинноногая, черная птица, живет в кустарниках, которые покидает лишь для нападений на муравейники. Эта птица, в отличие от четырехногих муравьедов, славится нежным вкусом своего белого мяса.

Рассказ о врагах муравьиного рода из числа позвоночных интересно заключить историей об одной индокитайской рыбешке — брызгуне — из семейства чешуеперых.

С виду этот плавающий муравьед похож на обычного окунька, но по образу жизни, а главное, по образу питания приходится признать его явлением из рыбьего ряда вон выходящим.

Сильные плавники дают брызгуну возможность на редкость точно маневрировать в воде, двигаясь не только вперед, но и назад. Благодаря этому рыбка способна быстро занимать позицию, наиболее выгодную для нанесения удара и схватывания добычи. У рыбки громадные глаза с черными зрачками, Которые хорошо видны на ярко-желтом фоне радужной оболочки. И это не просто декоративные подробности: рыбка отличается завидной зоркостью, благодаря которой с дальнего расстояния обнаруживает даже мелких насекомых, ползущих по склонившемуся над водой стеблю.

Точными ударами плавников рыбка перебрасывается в воде поближе к стеблю и, подплывая и пятясь, прицеливается для атаки, причём чёрные зрачки заметно скашиваются. Сразу же следует удар.

У рыбки нет длинного и липкого языка пескокопа или броненосца, вертишейки или дятла, и потому орудием ей служит единственное в своем роде брызгательное ротовое устройство: добыча настигается прицельной струйкой воды, бьющей на метр-два и даже выше над поверхностью.

Рыбий водомёт короткими, но быстрыми очередями одного за другим сшибает в воду муравьёв, только что ползавших по траве. В воде они тотчас становятся добычей охотника.

В связи с рассказом о прицельном брызгательном устройстве, позволяющем рыбе охотиться на муравьёв, нельзя не вспомнить и о другом муравьином враге, который подшибает свои жертвы также прицельной струей брызг, но не воды, а мелкого песка. Правда, здесь мы уже выходим за пределы мира позвоночных.

На юге и в районах лесостепи, в лесу, по краям дорог, особенно в сухих местах, где обнаженный песок прикрыт отвисшим дерном, в сухой мелкой пыли где-нибудь под деревянной лестницей, под выступом скалы летом нередко можно заметить правильную коническую воронку с крутыми уклонами стенок.

Если поднести ко дну воронки ленточку, в нее сразу вцепится маленький уродец, облепленный песком. Можно, однако, обойтись и без этого: обитатель ямы зарывается не очень глубоко, и его нетрудно выдуть из воронки.

Отсаженный в пробирку, этот уродец способен без корма прожить полгода, год, даже больше. Такая способность весьма важна для муравьиного льва, — так называется это насекомое.

Муравьиный лев — Мирмелеон — сетчатокрылое; в состоянии совершенного насекомого он смахивает на обычную стрекозу.

Известен вид муравьиного льва — Формикариус, обнаруженный даже на широтах Ленинграда; на юге же видов этого семейства множество.

У муравьиного льва изящное, будто из бронзы вычеканенное продолговатое тело, четыре прозрачных, как бы слегка тронутых ржавчиной крыла и большеглазая голова, несущая два коротких усика, увенчанных по концам небольшими вздутиями, отчего усики похожи на булаву.

Способы питания совершенных насекомых не вполне ясны. Одно бесспорно — они никакого внимания не обращают ни на муравейники, ни на муравьёв.

Самка этого не интересующегося муравьями муравьиного льва откладывает яйца на веточке или на камне в сухой и песчаной местности. Из яйца выводится личинка, которая поначалу совсем невелика. Именно в этой стадии насекомое является врагом муравьёв.

У личинки трапециевидная голова со сравнительно большими кривыми челюстями, подвижная шея, вытягивающаяся иногда в тонкий стебелек, и широкое, плоское тельце желтовато-серого цвета.

Среди многочисленных достопримечательностей описываемой личинки следует отметить отсутствие, во-первых, ротового отверстия для приёма пищи и, во-вторых, анального отверстия для извержения её остатков. Несмотря на это, личинка питается.

Большие её челюсти пронизаны каналом, в котором взад и вперед ходит длинная, тонкая пластинка, заменяющая в данном случае вторую челюсть. Выстланная сильными мышцами глотка и ротовая полость, в которой соединяются челюстные каналы, действуют по принципу хорошего насоса. Личинка, не разжимая челюстей, высасывает свою жертву.

Отбросы пищи, которая переварена личинкой, скапливаются в её желудке и затем переходят в тело куколки, а далее — в тело имаго.

Когда муравьиный лев превращается в крылатое насекомое, он выбрасывает меконий, то есть остатки всей пищи, которая была съедена когда-то личинкой.

Крохотная, вылупившаяся из яйца личинка ползает в поисках места, где она будет охотиться, кормиться, расти. Когда подходящее место найдено, личинка принимается сооружать свою ловчую яму, силок.

Она медленно ввинчивается в песок, проводя концом брюшка круговую бороздку. Вторично проходя тот же круг, она передней ногой нагребает песок на свою плоскую голову и, действуя ею, как лопатой, вышвыривает его за пределы круговой борозды. Дальше, внутри образованного таким образом круга, прокладывается вторая борозда, за ней — третья. Личинка продолжает отбрасывать песок, все глубже уходя в сыпучую пыль воронки. Кончается тем, что она с головой зарывается в грунт и выставляет наружу одни концы челюстей. Здесь личинка может провести день, неделю, месяц.

Добывает она пищу не силой и храбростью, а больше всего терпением.

Едва бегущий по земле муравей переступит края кратера, вырытого личинкой, почва начинает уходить у него из-под ног, увлекая его в глубь песчаного капкана. Чем решительнее пробует насекомое остановиться, повернуть, уйти, тем быстрее стекает песок в глубину воронки, откуда поднимается вооруженная серповидными челюстями голова.

Проходит мгновение, другое, и, если насекомое сопротивляется увлекающей его вниз силе, вынырнувшая из песчаного дна воронки плоская, лопатообразная голова резкими движениями швыряет песок в ту сторону, откуда струятся текущие из-под ножек насекомого песчинки. Обстрел всегда успешен, потому что и перелёты и недолёты одинаково усиливают сток, увлекающий насекомое вниз.

Барахтаясь и кувыркаясь, муравей скатывается на дно. В то же мгновение живой капкан срабатывает, и челюсти смыкаются, схватив добычу. Если жертва схвачена неловко, хищник отпускает её или даже сам отбрасывает на откос, пока при повторном падении муравья челюсти не сомкнутся именно на брюшке.

Муравей выпивается сквозь неразжатые челюсти. Пустая оболочка выбрасывается из воронки.

Осыпавшиеся и разрушенные во время схватки откосы к утру уже отремонтированы, и ничто более не напоминает о вчерашнем происшествии.

Скрываясь в песке, личинка продолжает охотиться, пока ей не придёт время завиться в кокон и окуклиться.

Когда насекомое созреет и выйдет из кокона, оно, отогревшись на солнце, улетает искать себе пару.

Муравьиный лев, точнее личинка муравьиного льва, — это один из наиболее своеобразных по повадкам враг муравьёв из мира насекомых. Один, но не единственный; необычайный, но не самый злостный.

Чтобы убедиться в справедливости сказанного, достаточно вспомнить о мухе Бенгалия латро, которая подкарауливает у муравейника фуражиров, спешащих домой с грузом гусениц, червей, личинок и прочей живности.

Муха не только отнимает добычу, но и убивает грузчиков, несущих в гнездо корм, и семьи вконец обессиливаются этим разбойником с большой муравьиной дороги.

А оса Афилянтопс, выкармливающая своих личинок телами крылатых муравьёв? Каждая ячейка норки, вырываемая этими осами для своих личинок, набивается телами молодых самок Формика, которых осы парализуют ударом жала.

Всё время, пока у муравьёв идёт роение, оса Афилянтопс продолжает приносить в норки тела зажаленных Формика.

Как, однако, защищаются, чем обороняются муравьи, что дает им возможность отразить направленные против них уловки и ухищрения, что позволяет им выстоять и сохраниться перед лицом коварных врагов и погубителей?

В арсенале защитных приспособлений муравья первыми являются жвалы.

Ядовитыми железами вооружены далеко не все виды, а из тех, которые ядовиты, не каждый имеет жало. Поэтому одни муравьи могут жалить врага и вводить яд в рану жалом, другие же, в сущности, только кусают врага острыми челюстями, а затем обрызгивают ранку ядом. В последних случаях брюшко муравья обычно подгибается вперед или же забрасывается на спину.

Химический состав яда, производимого муравьями разных видов, различен. В нём почти всегда содержится муравьиная кислота. Но совсем не всегда это чистая муравьиная кислота.

Южноамериканский муравей Соленопсис севиссима — «свирепейший» — вооружен жалом, устроенным примерно так же, как пчелиное.

Кроме жвал, жала, яда, представляющих собой широко распространенное оружие активной обороны и нападения, отдельные виды муравьёв обладают своими, необычными приспособлениями к пассивной самозащите.

Образец подобного приспособления можно видеть у тех муравьёв, которые так ловко орудуют личинками, сшивая гнезда из листьев. Оказывается, выделяемые личинками липкие нити используются также для устройства настоящих ловчих колец. Оплетая ими стволы деревьев, муравьи предохраняют свои пастбища на этих деревьях от наземных конкурентов.

Существует ещё одно очень любопытное приспособление: усыпляя внимание врагов, муравьи в случае опасности прикидываются мёртвыми.

Взятый с дороги к гнезду и пересаженный в стеклянную чашку краснощекий муравей Формика руфибарбис может здесь часами продолжать свой бег. Если, однако, пальцем слегка прижать ему голову, насекомое тотчас замирает в той позе, в какой оно было настигнуто.

Проходит минута, две, три… Можно прикасаться к самым чувствительным местам на теле насекомого, — оно никак не отвечает на прикосновения и продолжает оставаться недвижимым, как мёртвое.

Проходит довольно долгое время, прежде чем муравей начинает проявлять признаки жизни, но и после этого он не сразу возобновляет бег.

Однако главное защитное приспособление муравьиных видов — это не челюсти отдельных муравьёв, не их жало и яд, не их способность становиться менее заметными для врагов.

Чтó сделало ничтожное по размерам сухопарое насекомое объектом жадного внимания и приманкой для множества врагов, в том числе и для крупных зверей или птиц? Они часто и не заметили бы миллиграммового муравья, будь он одиночкой.

Совершенно очевидно, что подавляющее большинство врагов рода муравьиного нацелено не на отдельного муравья, а на весь муравейник с кишащими там тысячами насекомых, с собранными в нём пакетами яиц и личинок, с подземными россыпями поспевающих куколок.

Но именно в этом же — в численности насекомых, составляющих семью, в жизненности семьи — заключена способность муравьиных видов с наименьшим ущербом переносить бедствия, причиняемые им каждым врагом и всеми, вместе взятыми, истребителями их породы.

Сколько бы муравьёв из гнезда ни было слизано языком медведя или муравьеда, склевано дятлом или муравьеловкой, выпито личинками муравьиного льва или мухами Бенгалия латро, семья ослабеет, но сохранится.

Муравьиная семья, пусть даже муравьёв остаётся немного, перестраивается, продолжает развиваться, сохраняет жизнедеятельность. Недаром муравьи считаются породой весьма живучей, а часто и совсем неискоренимой.

Даже там, где прошел всеистребляющий огонь лесного пожара, вскоре обнаруживаются живые муравейники. Оказывается, в недрах гнезда какая-то часть молодых муравьёв и куколок все же сохранилась, спаслась от пламени, а когда пал прошел, они отрыли в золе пожарищ ходы и восстановили жизнь семьи, которая, как сказочная птица Феникс, способна воскреснуть даже из пепла.

Муравьёв и пчёл считают родичами. Теория эта выглядит поначалу надуманной и особого доверия не вызывает.

Другое дело, скажем, медоносные пчёлы и пчёлы индийские, пчёлы и осы, шелкопряд тутовый и дубовый, даже жук-олень и жук-носорог, кузнечик и саранча. Тут сходство и в строении, и в типе развития, и в образе жизни более или менее очевидно. Но что общего у копошащихся в земле или в трухлявых пнях сухоньких, голых, черных или рыжих муравьёв с золотистыми мохнатыми четырёхкрылыми сборщицами нектара?

Ответ на этот вопрос можно получить, изучая вид Понерин или Мирмеций, в которых четко, хотя и примитивно, воплощены основные свойства муравьиного племени и вместе с тем черты, роднящие их с совсем другим семейством перепончатокрылых.

Вид Понера коарктата водится у нас в Крыму, на Кавказе, встречался и в Ставрополье. Возле Гадяча на Полтавщине Н. М. Книпович обнаружил гнездо этих муравьёв в песке под низким зеленым мхом в бору. На Нижнем Дону, в парке Мухиной Балки, К. А. Арнольди нашел родственных им желтых, почти слепых Сисфинкта — вид, который до того считался чисто американским. Однако примитивные муравьи больше распространены в тропических странах, Понеринами, в частности, особенно богата Австралия — точнее, приморские её области.

Внешность разных Понерин весьма различна. Судя по описанию двух австралийских видов, у Понерины апендикуляты грудь образована двумя плоскими микрогайками, схваченными черной пряжкой, к которой примыкает тяжелая янтарная ампула, а у Одонтомахуса сексиспинозуса голова лошади на шиповатом пояске, в который втиснута длинная горловина прозрачной груши…

Что касается характера, то муравьи эти крайне раздражительны и злобны. Они, если верить описаниям наблюдателей, «как бешеные черти» набрасываются на все, что приближается к гнезду. Встречая пришельца уже за 10–15 метров от муравейника, Понерины норовят вцепиться в него мертвой хваткой, за что их даже именуют бульдогами.

Кроме особо острых зазубренных челюстей, у всех видов Понерин есть ядовитые железы. Одни обрызгивают раны врага мелкими отравляющими каплями, другие наносят быстро парализующий жертву клей.

Понера клавата, по-местному Токандира, в Южной Америке называют «муравьем-лихорадкой» или «четырехжальным», что означает: убивающий четырьмя ужалениями.

Многие Понерины обладают звуковым, стридуляционным органом. Инструмент этот, как остроумно заметил русский учёный, профессор Б. Н. Шванвич, построен на принципе «ногтя и гребня». Вооружившись лупой, нетрудно рассмотреть на спинной поверхности между первым и вторым сегментами брюшка полоску тонких черточек, по которой ходит скребок. Когда второй сегмент движется, а задний край первого сегмента опущен, скребок-ноготь проходит по насечкам полости, производя звук.

В отличие от других муравьёв, подобные органы развиты у австралийских Понерин так сильно, что обладатели их прозваны «поющими муравьями». Звуковой аппарат их может иметь даже два типа насечек и соответственно производит два рода стрекотаний.

Вообще же подобные приспособления широко распространены в мире насекомых и у всех в общем сходны, различаясь больше местоположением.

У жука-могильщика гребень-полоска с насечками находится на тергите брюшка, ноготь — на конце надкрылий; у одного из растительных клопов конец хоботка царапает гребешок в основании передних ног. Похожие устройства существуют даже у личинок, например навозника. Музыкальные инструменты сверчков и кузнечиков размещены на крыльях и снабжены резонирующей пленкой, поэтому стрекотание слышно чуть не за километр. Саранча «поет», двигая бедро по бугоркам переднего крыла. Задние ноги у некоторых насекомых полностью утратили свою роль как орган движения и только производят звук. Наиболее голосистыми считаются цикады: в их брюшке спрятаны мембраны с сильными хитиновыми ребрами и мышцами.

Напомним здесь, что и у муравьёв Плагиолепис, Лептоторакс, Соленопсис и других обнаружен совершенно неизвестный в прошлом орган. Он находится на задней поверхности груди и состоит из эластических связок и тонких — толщиной в один микрон — мембран, образующих так называемые звуковые окна. Через них-то и идут во внешний мир сигналы. Орган этот работает по принципу фонографа и передает на расстояние ультразвуковую сигнализацию.

Все эти голоса — муравьёв, кузнечиков, цикад, сверчков и других наземных и водных шестиногих — с некоторых пор изучаются с новой точки зрения. Видный американский физик из Гарвардского университета выпустил солидное исследование под буколическим названием «Песни насекомых». В этой книге прямо говорится, что звучащими и воспринимающими звук устройствами живо интересуется военное ведомство, которое ищет здесь заслуживающие внимания модели средств беспроволочной связи.

Пение Понерин характеризует любопытная подробность: даже когда муравьи разделены на несколько групп и не могут видеть друг друга, трескотня их начинается и заканчивается одновременно; проходит несколько секунд, и концерт снова начинается разом. Интервалы почти одинаковы. Каждая группа разыгрывает свою песнь, отбивает собственную музыку, начало же и конец музыкальных пьес совпадают весьма точно.

Открытие у муравьёв звучащих устройств воскресило дискуссию о том, слышат ли муравьи, или звук, производимый ими, так же лишен физиологического значения, как скрип песка под ногами человека.

«Можно ли поверить в существование народа музыкантов в стране глухих?» — спрашивают физиологи. Впрочем, биологическое назначение звучащих устройств муравья ещё ждёт своих исследователей.

Муравьи Мирмеции довольно бойко плавают. Их не трудно заставить преодолеть пятнадцати — двадцатисантиметровую лабораторную ванночку с водой.

Некоторые из Мирмеций славятся и способностью совершать на ходу большие скачки. И делают они это отнюдь не с помощью ног: их прыгательное устройство — в челюстях. Мирмеция бежит нормально, пока на пути не встретится какой-нибудь твердый предмет: камешек, узел корня, палка. И тогда челюсти мгновенно срабатывают, ударяя о препятствие с такой силой, что муравей перелетает чуть не на полметра вперед. Когда что-нибудь живое приближается к гнезду Мирмеции нигроцинта, из хорошо замаскированных узких боковых ходов выскакивают десятки разъяренных муравьёв и, пользуясь своим редкостным прыгательным устройством, одним броском настигают нарушителя. Атакуя в лоб, с флангов, с тыла, они впиваются в ноги, голову, брюшко несчастного существа.

Семьи большинства Понерин, как и Мирмеций, сравнительно невелики — в гнёздах их может быть несколько сот рабочих. По размеру и внешним признакам самцы и самки отличаются от рабочих меньше, чем у любых других муравьёв. И по положению в семье, то есть по отношению к ней рабочих, самка Понерин не очень выделяется. Один из исследователей заметил, что недостаточно внушительная внешность королевы определенно вредит её господству: ей даже не прислуживают в гнезде, подчеркивая этим, что самка не имеет свиты. Если даже самка погибла, семья сохраняется, так как место погибшей занимает один из рабочих муравьёв. Яйцевых трубочек у него не меньше, чем у самки, но только теперь он начинает червить. Существует даже мнение, будто все рабочие Понерины постоянно откладывают яйца, только самка более плодовита, чем остальные.

Муравьи-«бульдоги» относятся по большей части к насекомоядным хищникам, — лишь немногие собирают пищу из внецветковых нектарников.

Опыты К. Уэскинс и Р. Уэлден с подкрашенным мёдом показали, что Понерины и Мирмеции обмениваются кормом, отрыгивая его из зобика, как и прочие муравьи, но делают это относительно реже. Яйца и личинки выкармливаются у них тоже проще. Взрослые бросают личинкам сырые кусочки принесенной с охоты добычи. Изредка личинки получают в пищу и кормовые яйца, откладываемые самкой или рабочими. Воспитанницы сами подползают к доставленной в гнездо пище и с головой въедаются в нее. Обильно политая слюной, она размягчается и становится готовой к усвоению. Частично её поглощают и взрослые муравьи, отправляющиеся на охоту.

Таким образом, утверждение, что «бульдоги» вовсе лишены потребности кормить и опекать расплод, прятать его от опасности — неверно. Ошибочное представление основывалось, правда, на данных опыта: из внезапно раскрытого гнезда взрослые Понерины разбегаются, действительно оставляя и личинок и куколок. Однако такова только первая реакция. Придя в себя, Понерины выбираются из щелей, в которые попрятались, возвращаются к брошенным личинкам и куколкам, поднимают их и уносят, спасая от разорения гнездо. В конечном счете и Понеринам, следовательно, ничто муравьиное не чуждо. Если же поместить хотя бы несколько десятков Понерин в гипсовое гнездо, они вскоре собираются в кружок головами внутрь и в центре этого плоского клубка складывают пакеты яиц и личинок.

Большинство Понерин не слишком капризно или привередливо, но по сравнению с другими муравьями вкусы их все же менее широки, а есть виды и с крайне узко специализированным питанием. Среди западноавстралийских Понерин известны такие, которые охотятся главным образом за другими муравьями; некоторые африканские предпочитают жуков и разных мягкотелых насекомых, населяющих гниющую древесину; один техасский вид ест, в основном, многоножек. Чаще всего пищей Понерин служат термиты. «Бульдоги» совершают настоящие набеги на термитники. У одного южноафриканского вида во главе атакующей колонны бежит разведчик. Если его убрать, колонна придёт в смятение, и муравьи, рассыпавшись, потеряв строй, возвратятся домой с пустыми жвалами. Однако спустя какое-то время они вновь отправляются в поход. Добравшись до термитника, врываются вглубь и скоро возвращаются с трофеями.

Выросшая личинка принимается прясть грубый плотный кокон. У других муравьёв созревшие куколки и не пробуют вспороть, разрезать изнутри шелк кокона, чтоб открыть себе выход: им, когда придёт время, помогают повивальные бабки. У Понерин иначе: если оставить в пробирках одних куколок без нянек, то через какое-то время здесь можно обнаружить молодых муравьёв, копошащихся среди покинутых ими пустых коконов.

Значит, и в этом отношении Понерины проще, примитивнее других муравьёв, ближе к одиночным формам насекомых. Недаром говорится, что австралийские Понерины — живой реликт мезозоя — занимают в муравьиной фауне такое же место, как однопроходные или сумчатые среди млекопитающих. Это, так сказать, прамуравьи, древнейший из сохранившихся образцов муравьиной семьи, как бы предок, предшественник более совершенных, более развитых типов муравьиного общежития.

Итак, Понерины — сплошь жалоносные виды, в массе — хищные, насекомоядные; личинки их питаются насекомыми, окукливаются в коконе; взрослые насекомые выходят из кокона самостоятельно; самки малоплодовиты; колонии малочисленны.

Эти особенности и самый вид длинного тела Понерин, их подвижная голова, оснащенная хорошо развитыми простыми и сложными фасеточными глазами, — все напоминает некоторых роющих ос, например Тиннид. А осы Мутиллиды, обладающие устроенным, как у Понерин, стридуляционным аппаратом, за сходство с ними даже прозваны «бархатными муравьями».

Находясь у истоков муравьиной семьи и сравнивая Понерин по строению и повадкам с простейшими осовидными, а они, в свою очередь, находятся в родстве с пчелиными, можно обнаружить, что эти формы действительно во многом сходны. Дальше мы познакомимся с тем, как развиваются и совершенствуются муравьиные свойства, представленные у простейших муравьёв иногда лишь в зародыше.

Охота на живых и уничтожение мёртвых широко распространены среди муравьёв. Это один из главных типов их питания.

Ещё Линней писал, что мухи могут съесть труп лошади скорее, чем лев. Венгерская поговорка утверждает, что муравьи, когда их много, и льва уничтожают. Фабр, называя муравьёв коршунами мира насекомых, говорил, в сущности, о том же.

Конечно, муравей, даже крупный, — крошка. Но в муравейнике тысячи и десятки тысяч созданий, и они день за днём, с весны до осени бесконечным потоком стягивают в гнездо непрерывно уничтожаемых в его зоне личинок, куколок, взрослых насекомых. Общий вес жучков, мух, прямокрылых, клещей, паучков, бабочек убитых, собранных и съеденных за лето обитателями среднего по силе муравейника, может измеряться десятками килограммов, часто даже центнерами.

Муравьи-хищники способны поедать не только насекомых. С неистовой жадностью атакуют и пожирают они, например, дождевых червей.

Труп ящерицы, лягушки или ужа, брошенный на муравейник, через какое-то время оказывается отпрепарированным, как лучший экспонат для анатомического музея. Важно только не передержать его, иначе муравьи дочиста обглодают хрящи и связки, и скелет рассыплется беспорядочной кучей белых костей.

Однако аппетит и образ действий хищных муравьёв средней зоны, оседло обитающих в своих постоянных гнёздах, ни в какое сравнение не могут идти с аппетитом и повадками кочевых муравьёв тропической Азии и Австралии, южноафриканских Дорилин, южноамериканских Эцитонов. Недаром на языке древних инков Эцитоны носили выразительное название «заставляющие плакать», а на языках современных народов не менее выразительно именуются легионерами, странствующими «солдадос».

«Чёрный поток смерти», — так назвал муравьёв-кочевников польский писатель и путешественник Аркадий Фидлер. Он пишет:

«Как-то раз, охотясь в джунглях недалеко от реки Куморин, я вдруг заметил, что все живые существа, встречающиеся мне, как-то странно, неестественно возбуждены. Птицы, будто сойдя с ума, с громкими криками прыгают с ветки на ветку. Броненосец, видимо только что разбуженный, со страшным треском пробирается через кустарник. Множество жуков, кузнечиков и других насекомых летает, громко жужжит. Некоторые, обессилев, садятся на листья, но недолго отдыхают и вновь взлетают…».

Так рисует очевидец приближение муравьёв-кочевников в джунглях. Приметы его можно наблюдать и в человеческом поселении, лежащем на пути муравьиной колонны.

Сошлёмся в этом случае на свидетельство Энн Патнем. В её книге «Восемь лет среди пигмеев» педантично запротоколированы симптомы, предвестники появления кочевых муравьёв. Энн Патнем пишет, что сначала забеспокоилась и заскулила собака; шимпанзе в клетке начала нервничать, метаться, залязгала зубами; упал с потолка и, побежав по полу, быстро скрылся скорпион; сочно шлепнулась и улизнула сороконожка; мелькнула мышь; дождем попадали с крыши разные насекомые. Слуги из местных жителей, не теряя времени, стали отвязывать собаку, увели обезьяну, уносили продукты, спешно обматывали палки тряпками, смоченными керосином, чтобы в случае чего отбиваться ими.

Человеку ещё долго не слышен ни глухой непрерывный шелест, производимый массой бегущих муравьёв, ни исходящий из колонны тяжелый запах, а все живое вокруг — как, однако, доходит до него сигнал тревоги? — уже объято страхом и разбегается, расползается, разлетается, спешит избежать встречи с черным потоком смерти.

Текущие через лесную чащу колонны уничтожают на своем пути всякую живность.

Мексиканские кочевые муравьи, чьи повадки изучал Ф. Семикрест, отправляют своих фуражиров в походы обязательно по ночам, но множество видов охотится и днём. Самка зрячая, избегает света и никогда не участвует в дневных набегах.

Кочевые муравьи водятся не только в тропических странах. В юго-восточной Аризоне (США) встречается вид Дорилин, начинающий кочевки весной и продолжающий их до сентября, когда самка прекращает яйцекладку.

Исследователь американских видов Г. Шнейрла утверждает, что когда муравьиная орда проходит через хутора, деревни, большие селения, жители покидают дома и муравьи очищают жилища от домашних насекомых — мух, клопов, тараканов, от мышей и крыс, а огороды — от вредителей. Кочевники иной раз насмерть защипывают собак, свиней. От коз остаются только рожки да ножки, а от нелетающих домашних птиц разве что пух и перья.

Описаны и не такие случаи: за ночь в клетке был уничтожен кочевыми муравьями леопард; в другой раз они уничтожили питона, который незадолго до того проглотил двух кроликов и был очень неповоротлив после этого пиршества.

Действительно, аппетит и образ действия знакомых нам муравьёв средней зоны, оседло обитающих в своих гнёздах, ни в какое сравнение не идут с прожорливостью и повадками кочевых муравьёв Южной и Северной Америки, Африки и тропической Азии.

Семьи этих муравьёв насчитывают обычно по 100–150 тысяч особей.

Колонна на марше может быть фантастически большой — до километра в длину. Известен случай, когда на острове Барбадос на город двигались муравьи и их не удалось задержать никакими средствами. Пришлось рассыпать и поджечь порох на пути колонны. В отличие от Понерин, семьи кочевников состоят отнюдь не из одинаковых форм, — плодовитые самки значительно крупнее рабочих и ничуть на них не похожи; даже рабочие чаще всего резко различаются по размеру и устройству тела. У кочевых Дорилин аномма рабочие крошки имеют 3 миллиметра в длину, а гиганты — 13; форма тела у них разная, а у самцов так мало общего с рабочими, что их долго относили к разным видам. Почти все кочевники имеют изрядное количество большеголовых солдат с крупными и сильными челюстями.

У кочевников Эцитонов рабочие муравьи и самки даже пахнут различно: запах самки если не приятен, то терпим, а рабочие муравьи, как заметил один автор, «пахнут, чтобы не приводить неделикатных сравнений, подобно цветку картофеля». Другие прямо пишут об отвратительном запахе гниющего мяса. Чаще всего кочевые муравьи совершенно слепы или видят очень слабо.

Мрачный профиль этих слепых созданий выдает их разбойничий образ жизни. Он чувствуется и в абрисе коротких массивных, или, наоборот, длинных кривых, как косы, челюстей, и в острых пиках, которыми у многих снабжен челюстной аппарат (одним ударом такой пики пронзается голова или грудь врага), и в мелконасечённых зубчатых челюстных ножах, которыми в мгновение ока перепиливается стебелек противника, как бы он ни был прочен. В каждой особенности строения гипертрофированной головы, не пригодной ни для какой созидательной функции, виден хищник.

Лучше не давать этим муравьям возможности демонстрировать, насколько совершенны их челюсти: голова со сжатыми жвалами продолжает держать добычу, даже если брюшко оторвано.

Кочевые муравьи, как правило, хищники. Эцитоны, например, не трогают даже мертвых насекомых. Американский знаток муравьёв В. Вилер рассказывает, что ему не раз приходилось отступать перед американскими «солдадос», бросая свои коллекции, но ни разу муравьи не нанесли им никакого вреда. Впрочем, есть виды, которые не брезгают и мертвечиной.

Кочевники не строят гнезд, не живут оседло, отдыхают во временных лагерях — бивуаках.

Что же гонит этих муравьёв с места на место, почему, едва успев, казалось, обосноваться на привале, они вновь уходят в кочевку? Это была, пожалуй, наиболее трудная загадка, которую предстояло решить. Знаток муравьёв Карл Эшерих полагал, что колонна трогается после того, как исчерпаны кормовые ресурсы зоны вокруг стоянки. Это казалось логичным, но факты опровергали предположение профессора. Сплошь и рядом к месту, откуда только что ушли кочевники, через несколько часов приходила другая, иной раз ещё большая колонна. Оставаясь здесь в течение нескольких суток, она не испытывала недостатка в пище. А потом вдруг без всякой видимой причины снималась с места и уходила все дальше, после каждого марша отдыхая на новой стоянке.

Исследователь нравов мексиканских муравьиных орд Ф. Семикрест первым показал, что не все походы муравьёв одинаковы и что надо различать охотничьи марши-вылазки для заготовки пропитания от кочевок, совершаемых для переселения. Соответственно и привалы мексиканских Эцитонов бывают двух типов: на одних местах семья-колонна остаётся всего несколько часов, другие служат лагерем несколько суток. Такие стоянки спрятаны в особо укромных прохладных и сырых местах и имеют ходы, иногда на полметра в глубину. Исследовать подобное скопление муравьёв вдвойне трудно: ходы, ведущие к центру, беспорядочно запутаны, а первая же попытка добраться до него поднимает в атаку легионы злющих тварей с острыми челюстями.

Но если всё-таки рассеять клуб Эцитонов, то можно обнаружить внутри него белый ком личинок. Личинки кочевников, как и взрослые муравьи, бывают мелкие, средние и крупные. Из разных по размеру личинок и особи развиваются неодинаковые.

Описывая гнездо Эцитонов, случайно открытое с одной стороны, А. Белт, автор книги «Натуралист в Никарагуа», рассказывает, что муравьи внутри него были собраны в плотную массу, свисавшую с потолка занятой ими полости подобно громадному рою сцепившихся пчел и достававшую своим нижним конусом до поверхности почвы; бесчисленное количество длинных ног было похоже на сеть бурых ниток, связывающих эту массу, которая в общем достигала, наверное, объёма не менее чем в кубический ярд и заключала, конечно, сотни тысяч индивидов; но не всё ещё муравьиное войско скопилось в этом клубке: много колонн расхаживало и вне его, причем некоторые тащили в этот клубок куколок, другие — отдельные части тела разных насекомых. Белт был в высшей степени поражен, заметив внутри этой живой массы трубчатые ходы, ведущие книзу, в самый центр массы, и оставшиеся свободными и открытыми совершенно так, как если б они были проделаны в каком-нибудь неорганическом материале. Через эти отверстия проходили муравьи с ношей и сталкивали вниз свою добычу. Всунув длинную палочку в одно из таких отверстий книзу, по направлению к центру клубка, он вытащил её со множеством прицепившихся к ней муравьёв, которые держали личинок.

Когда жарко, муравьи размещаются в клубке более рыхло, вентиляция усиливается; в часы похолоданий масса, облегающая сердцевину с пакетами яиц и личинок, сбивается плотнее. Если спугнуть муравьёв дымом, они снимаются с места и уходят, унося в челюстях иногда даже по две-три личинки. Пока в колонне есть такие личинки, она отдыхает лишь днём на привалах, а по ночам продолжает кочевать, и ничто не в силах удержать её на месте.

Т. Шнейрла обнаружил у американских Эцитонов строгий календарь кочевок, ритм чередования походов и отдыхов. У Эцитон хаматум, например, вся колонна с самкой в течение 19–20 суток живет на одном месте, сбившись в клубок, — это её гнездо. Потом колонна снимается с привала и в течение 18–19 суток по ночам движется. Свита из энергичных маленьких рабочих окружает самку, охраняя её на бегу. Вместе с рабочими её охраняют и длинножвалые солдаты-гиганты. В колонне Эцитонов лишь одна плодовитая самка — единственная родительница всей семьи. Она здесь незаменима, и муравьи ревностно её оберегают.

У Понерин, как известно, в случае гибели старой самки любой рабочий может начать откладывать яйца. У других видов муравьи принимаются выводить из личинок вместо погибшей матки новую. У кочевников колонна, потерявшая самку, не выводит себе никаких заменительниц и не принимает самок чужих. В этом случае она отыскивает исправную семью своего вида и вливается в неё.

Получается, что у муравьёв-кочевников с жизнью самки связана жизнь семьи, как живой отдельности.

Основную массу колонны составляют рабочие муравьи. Почти все они несут в жвалах личинок, но только старшего или среднего возраста. Муравьи заботятся о них, берегут, жадно облизывают. А где же пакеты с яйцами, где самые молодые личинки? Почему не видно муравьёв с куколками? Оказывается, их здесь нет. Как же так?

В этом вопросе и спрятан кончик нити, за которую ухватился Т. Шнейрла и которая в конце концов вывела его из лабиринта загадок биологии кочевых муравьёв.

Во время походов в жвалах у рабочих можно видеть только личинок. Пока продолжаются еженощные походы, личинки постепенно созревают для окукливания. Созревают, но не окукливаются. Куколке нужен покой, а какой уж покой в кочевках!

Выросших в походе и готовых окуклиться личинок рабочие муравьи перестают облизывать, так как хитин взрослых личинок уже не выделяет привлекательных для носильщиков соков. А по мере того, как в семье-колонне становится больше созревших и необлизываемых личинок, состояние колонны, её потребности изменяются. И вот после 18–19 привалов семья к утру залегает на отдых, образуя клубок, однако к вечеру муравьи не снимаются с места, как это происходило до сих пор. Рассветает, солнце всходит все выше, множество рабочих муравьёв и солдат покидают лагерь, однако клубок сгрудившихся муравьиных тел не рассыпается. От него отходят, выстраиваясь и отправляясь на промысел, фуражиры.

Охотничий поход возглавляют разведчики, первыми выбегающие утром из гнезда. Они беспорядочно мечутся или собираются в хорошо заметную группу, к которой подтягиваются новые отделившиеся от клуба муравьи, образуя сплошной строй. Все увеличивающееся скопище выделяет цепи большеголовых, с крупными челюстями солдат. Плотным конвоем окаймляют они тело колонны, образованное тесно построившимися рабочими.

И вот муравьи трогаются в путь… На протяжении многих метров почва покрывается медленно плывущей тёмной лентой. Над колонной летят птицы, склевывающие вспугнутых насекомых.

Муравьи бегут сплошной массой. По временам от колонны отделяются большие или меньшие группы со своими разведчиками в авангарде и большеголовыми в конвое по бокам. Отбегая в стороны — вправо или влево — они облепляют и обследуют каждый пенек, каждый клочок земли. Больше всего достаётся при этом разным бескрылым созданиям: тяжелотелым паукам, муравьям оседлых видов, земляным червям, гусеницам, личинкам, куколкам — словом, всем, кто живет под опавшими листьями или в гнилой древесине. Если неподалеку лежит какое-нибудь особенно богатое добычей место — например, большой гниющий ствол, вероятно колонна узнает о нём по запаху, — то сюда отходит сильный отряд. Фуражиры, разгорячившись, обыскивают каждую щелку, извлекают оттуда и разрывают на куски во много раз более крупных личинок и куколок.

Высоко на деревья они обычно не заползают, но низко расположенные птичьи гнезда в покое не оставляют. Некоторые пауки, почуяв неладное, убегают на концы веточек и отсюда спускаются на тонкой паутине, повисая в воздухе. Муравей мог бы легко разорвать паутину и сбросить паука в массу кишащих на земле фуражиров, однако перекусить нить он не догадывается, а спуститься по ней до паука не может, так как она слишком тонка и непрочна. Вот почему паук благополучно отсиживается на паутине, пока не схлынет набег и орды не уйдут дальше. Но и пауки не все успевают спастись, а уж осы…

Драматическое зрелище представляет подвергшееся атаке осиное гнездо: муравьи молниеносно разгрызают его тонкую оболочку, прорываются к сотам, хватают личинок, куколок, только что вылупившихся ос, рвут все в клочья, словно не замечая разоренных и разъяренных хозяев, летающих вокруг. Грабители уносят добычу, разбирая ношу по силам, — те, что поменьше берут маленькие кусочки, сильные волокут более тяжелые. Они догоняют колонну, на ходу подстраиваются к хвосту, вливаются в общее движение, в то время как другие отделяются, отклоняясь от массы, чтобы обследовать новую зону. Через какое-то время они возвращаются, груженные добычей, и отдают её в гнезде-лагере сестрам, остававшимся здесь с самкой и расплодом.

На завтра, на третий и четвёртый день повторяется то же… Фуражиры обшаривают всю округу, а колонна-семья не трогается с места. Выросшие в походе и давно нуждающиеся в покое личинки ещё в первые часы стоянки окуклились и теперь крепко спят, созревая в коконах, которые они здесь свили. Освободившиеся от переноски личинок рабочие с сильными жвалами влились в ряды фуражиров и энергично добывают пропитание. За десять дней стоянки Дорилин — африканцы называют их «королями джунглей», «зиафу» — фуражиры могут снести к лагерю более полутора миллионов насекомых.

Отдыхающая после утомительных маршей самка с фантастической быстротой поправляется, разбухает. И это загадка ещё более мудреная, чем выяснение причин кочевок и продолжительности привалов муравьёв-кочевников.

За счёт чего идёт на привале поправка матки? Пусть вопрос не покажется читателю праздным. Ведь многие исследователи разных видов кочевых муравьёв подчеркивают, что никогда — ни в натуре, ни в лаборатории — им не удавалось видеть, чтобы рабочие муравьи кормили свою матку, не удавалось видеть также, чтобы матка сама принимала пищу. В лабораторных гнёздах не раз наблюдали, как самка подходила к ватке, смоченной водой, и впивалась в нее жвалами. Но и только. А вот чтобы пищу брала, никогда не замечали…

Как же в таком случае живет это насекомое? На привале за первую неделю брюшко самки увеличивается в пять раз… Проходит ещё день-другой, и самка, которая в пору еженощных переходов не сносит ни одного яйца, принимается червить, становясь с каждым часом все более плодовитой. Наконец наступают дни, когда она откладывает по 3–4 яйца в минуту, по 200 яиц в час, по 4–5 тысяч в сутки. Т. Шнейрла, например, на пятый-шестой день после того, как самка начала червить, насчитал в клубке-стоянке свыше 25 тысяч яиц.

Однако из чего же формируются все эти яйца, тысячи яиц, общий вес которых вскоре начинает превосходить вес самого насекомого?

Огромная свита водоворотом кипит вокруг самки, через каждые 15–20 секунд няньки уносят новое яйцо, укладывают его в пакет, облизывают.

Да! Кочевые муравьи не кормят своих самок, но посвятившие себя изучению Дорилин, Эцитонов и прочих кочевых видов натуралисты свидетельствуют: рабочие муравьи на привалах время от времени подбегают к самке, чтобы прикоснуться язычком к перепонке между вторым и третьем кольцами на её брюшке. Для чего? Возможно, эти прикосновения имеют целью не снять с поверхности хитина выделение, подобное тому, которое производится личинками, а, наоборот, нанести питающую слюну (секрет кормовых желез) на тонкую перепонку между тергитами?

Как только из яиц начинают вылупляться личинки, рабочие муравьи переключаются на воспитание растущего потомства. Личинки неописуемо прожорливы, поэтому муравьи все больше внимания начинают уделять им, и яйценосная оргия утихает. Самка быстро худеет, а вскоре и вовсе перестает откладывать яйца. Личинок же появляется все больше, и муравьи постоянно их облизывают, поедая питательные выделения.

Изменение пищи снова меняет течение жизни в семье. К тому же за прошедшие дни масса молодых муравьёв вышла из коконов, ещё резче усилив перемены в состоянии и потребностях семьи.

Наступает день, когда опустели последние коконы, удерживавшие семью на привале. Самка приобрела походную форму. Личинок же подросло столько, что теперь все заняты их кормежкой и облизыванием, а оно действует на рабочих муравьёв, как зовущий сигнал горниста, походная дробь барабанов.

Муравьиный клуб рассыпается, рабочие выстраиваются в колонну. И вот только груда пустых коконов остаётся на месте, где под охраной семьи созревали куколки и выводились из яиц молодые личинки.

Окончилась полоса временной оседлости, вновь настала пора еженощных переходов и маршей с короткими отдыхами на дневных стоянках.

Не отсутствие корма в районе лагеря сняло семью с места, а опустевшие коконы и подрастающие личинки. Теперь кочевки будут продолжаться до тех пор, пока личинки, закончив развитие и поспев для окукливания, не перестанут кормить своих носильщиков выделениями, поддерживающими в муравьях потребность в перемене мест.

А во время маршей матка движется, неся на спине несколько десятков, целый комок живых рабочих, хотя вряд ли ей это легко. Своими телами они защищают матку от возможных нападений хищных птиц, от других опасностей кочевой жизни, и в то же время, сменяясь, продолжают облизывать перепонку между вторым и третьем кольцами на спинной стороне брюшка, — словно на ходу «заправляют» матку кормом.

Таков жизненный цикл кочевников с органически присущей их ордам аритмичностью поведения, скрывающей глубоко замаскированный ритм. Здесь неукоснительные законы природы предстали перед исследователями, словно некая странная прихоть, словно каприз случая, сохраняемые и поддерживаемые целым строем гармонически взаимосвязанных, согласованных инстинктов и реакций.

Вопреки опасениям агностиков, натуралисты дознались, что именно толкает колонны кочевников вперед (биохимики вот-вот объявят уже и формулу вещества, сочащегося сквозь покровы личинок!), дознались, почему кочевники задерживаются временами на своих бивуаках (уже математически вычислена зависимость между продолжительностью привалов и температурной кривой воздуха), натуралисты уже поняли, чем направляется движение колонн (путь их удастся, видимо, расшифровать с помощью метеорологических карт, составляемых для микрорайонов).

Но теперь, когда многое проясняется, встает ещё один и, должно быть, наиболее существенный вопрос: какое стечение обстоятельств, какое совпадение условий породило этот прихотливый закон развития? Как стало постоянным непостоянство кочевников, как сделались устойчивыми и стабильными их подвижность и непоседливость? Чем воспитаны, как включились в наследственность и превратились в необходимость поразительные повадки южноамериканских легионеров, «солдадос» или африканских гонителей — «зиафу»?

Вплотную подходя к разгадке тайн рождения видов, современная биология все чаще сталкивается с подобными вопросами, которые, может быть, лишь теперь впервые решаются по-настоящему.

Говоря о кочевых муравьях, необходимо, очевидно, принять во внимание прежде всего то, что подавляющее большинство их приурочено к тропической зоне. Нельзя забывать также, что отдельные черты кочевого поведения и ряд свойств, за которые эти муравьи получили общее название воинственных, встречаются у других муравьёв, не связанных систематическим родством с настоящими кочевниками. Сходные условия существования закономерно воспитывают у живого сходные особенности и черты. А способность совершать кочевки или скопом нападать на жертву, представляя своеобразное порождение эффекта группы, биологически важна в разных планах: частая смена пастбищ, расширение территории питания и обогащение пищевого ассортимента придают видам особую силу и жизненность, которыми так отличаются наиболее развитые кочевники.

Выше мы рассказывали о стратегических талантах кочевых муравьёв при наземных операциях. Но некоторые виды охотятся и на деревьях. Муравьи рассыпаются по веткам и, сцепляясь челюстями и ножками, образуют тонкие цепочки, которые, быстро удлиняясь, свисают с кроны до самой земли. По этим живым цепочкам на разные участки кроны взбегают новые фуражиры. Ветер раскачивает цепочки, забрасывает их с одного дерева на другое, и муравьи перебираются туда по своему воздушному мосту. Таким способом кочующие муравьи могут форсировать и небольшие реки.

Если колонне преграждает путь широкая река, то все муравьи свиваются в клубок, образуя огромный шар с личинками внутри. Эти шары плывут, не рассыпаясь, хотя муравьи в них все время перемещаются: те, что попали под воду, вскоре выбираются наверх, оказавшиеся на их месте тоже недолго здесь остаются. А прибьют волны шар к берегу, клубок рассыпается и орда шестиногих кочевников выбирается на сушу, выстраивается в колонну.

И вновь все, что своевременно не ушло с её пути, обречено. Из нелетающих спасаются одни паучки да кузнечики, и то не все, а лишь тех видов, которые лучше прыгают и способны вовремя унести ноги от опасности. Речь идёт о задних ногах: схватывая кузнечика, хищники первым делом отгрызают именно задние ноги, а потом без труда расправляются с беспомощным насекомым.

Некоторые североамериканские Эцитоны не образуют больших колонн, а охотятся на личинок и куколок других муравьёв, разоряя муравейники. Один вид необычно падок на жирные грецкие орехи и арахис. Муравьи этого вида почти не появляются на поверхности земли, все время прикрывают свои тропы навесами или сооружают неглубокие, но растягивающиеся иногда на сотни метров тоннели. Сводчатая дорога строится по мере продвижения колонны из кусочков земли с необычайной быстротой. Секреты её сооружения пока ещё не раскрыты. Есть и другие виды кочевых муравьёв, живущих преимущественно под землёй.

Слепые муравьи, идущие в задних рядах колонны, ориентируются по запаху, который оставляют передние. Если часть отряда отрезать от оставляемых авангардом ароматических вех, порядок движения нарушается. Известны случаи, когда муравьиная колонна, обманутая собственным запахом, начинала двигаться по кругу и продолжала это до тех пор, пока не выбивалась из сил.

Широко известен лабораторный опыт В. Вилера с Эцитонами, которых он заставил маршировать вокруг большой тарелки, наполненной водой. Они двигались, соблюдая все правила похода, — с разведчиками во главе, с конвоем по бокам, с рабочими в середине. Они шли чуть не в ногу по ровному краю тарелки, причем задние повторяли все углы поворотов передних, а правые двигались, определенно равняясь на левых. Так продолжалось час, два, десять, сорок часов.

Бессмысленный бег кочевников вокруг миски с водой позволяет лучше понять одновременно и тупую и мудрую основу их инстинкта.

Заканчивая главу о муравьях-кочевниках, следует сказать, как размножаются их семьи. Это происходит в лагере после того, как матка отложит среди обычных яиц такие, из которых выведутся не рабочие муравьи и солдаты, а самки и самцы. Молодая самка ещё не успеет выйти из кокона, а старая с частью колонны уже снимается с места и уходит в очередной поход, а молодая матка с оставленной ей частью семьи отправится отсюда своим путем. Из одной семьи-колонны образуются две.

Крупные красные с коричневым или черным брюшком кровавые муравьи Формика сангвинеа вполне отчетливо отличаются от муравьёв Формика фуска, заметно меньших по размеру и к тому же черных. Двухцветные сангвинеа и черные фуска весьма не похожи друг на друга. Поэтому сразу бросается в глаза, что вместе с крупными двухцветными во многих гнёздах встречается иногда довольно много мелких черных муравьёв, причем именно черные строят здесь ходы и камеры, ухаживают за личинками, кормят взрослых. Они кормят не только друг друга, но и двухцветных муравьёв.

И вот ещё что заметно: в гнёздах вместе с сангвинеа могут находиться не только разные количества рабочих фуска, но и их куколки.

Находка чужих муравьёв в гнёздах кровавых муравьёв сангвинеа — не редкость, однако и не правило. В гнёздах же муравьёв-амазонок вида Полиергус руфесценс чужие муравьи обнаруживаются неизменно.

Без чужих муравьёв амазонки Полиергус не живут. Но и здесь бывают лишь чужие взрослые рабочие и куколки, а личинок их никогда не находят.

Откуда же берутся в гнёздах кровавых или амазонок чужие куколки и рабочие?

Чтобы найти ответ на этот вопрос, надо взять на заметку несколько гнёзд сангвинеа и руфесценс. И вот что раньше или позже открывается взору терпеливого наблюдателя.

В один из тёплых летних дней муравьи, выбегающие из гнезда, собираются группами и, сбившись в колонну, отправляются в поход. В колонне может быть от сотни до тысячи, даже до двух тысяч насекомых. Скорость движения их зависит не только от условий местности, но и от температуры: чем жарче, тем быстрее идут муравьи.

В походе муравьи часто и на редкость ловко и быстро чистятся, протирая не только антенны и ножки, но и все тело. При этом очищаются дыхальца (иначе дыхание не будет свободным), сочленения тела и ножек (иначе подвижность членов ограничится), а главное, поры антенн (острота обоняния так важна во время охоты!).

Похоже, что направление марша определяется небольшими группами особенно энергичных насекомых, которые увлекают остальных своим примером.

Иногда авангард, убежавший далеко вперед и оторвавшийся от основной массы, поджидает, пока подтянутся остальные, и только после этого продолжает путь.

Отойдя от своего гнезда довольно далеко, муравьи могут иногда и вернуться или, остановившись, отделить отряд, который быстро исчезает впереди. Пока он отсутствует, оставшиеся на месте вяло шевелятся или даже делаются совсем неподвижными.

Когда уходившие (возможно, это разведчики) возвращаются из поисков, они, не задерживаясь, спешат в своё гнездо, увлекая за собой всю колонну.

Теперь за этим муравейником надо установить постоянное наблюдение. Уже назавтра — и обычно в то же время, что накануне, или чуть раньше — из гнезда выбегает такое же или даже большее количество муравьёв, которые снова собираются в колонну.

Если не упустить их из виду, а это иногда совсем не просто, хотя бы потому, что колонна может просочиться сквозь какую-нибудь трещину в высоком заборе, то в конце концов выяснится, что муравьи идут к гнезду фуска. Достигнув цели, они с ходу атакуют гнездо, врываются в него и вскоре выбегают на поверхность с куколками фуска в челюстях. Отбиваясь от преследующих их хозяев, грабители легко уносят добычу и добираются домой раза в два быстрее, чем без груза.

И кровавые, и амазонки часто даже не вносят куколок в гнездо, а, бросив их где-нибудь в тени, вновь спешат к подвергшемуся нападению муравейнику и успевают вынести оттуда ещё какое-то количество коконов.

Все это куколки только рабочих. Если какой-нибудь муравей из числа атаковавших чужое гнездо и потащит куколку самца или самки, то раньше или позже бросит её в пути.

Возможно, дело в том, что куколки и самок и самцов фуска крупнее, чем куколки рабочих, и плохо держатся в челюстях у грабителей. Нести же их под грудью муравьи-амазонки совершенно неспособны; ножки у них короткие и посадка тела слишком низкая. Зато для переноски куколок рабочих фуска амазонки приспособлены прекрасно.

Набегам вроде описанного могут подвергаться не только муравейники черного фуска, но и гнезда краснощеких руфибарбис. Эти встречают неприятеля совсем не так, как фуска.

Отбиваясь от нападающих и прорываясь сквозь их ряды, тысячи руфибарбис покидают гнездо, унося в челюстях кто кокон, кто личинку. До конца событий они оставляют их где-нибудь в сторонке, под листом, в тени травы. Другие, выбежав из гнезда без груза, вступают в единоборство с амазонками, а тех, которые все же прорвались в подземные камеры и похищают оттуда куколок, перехватывают, стараясь отнять у них добычу.

Сражение идёт не только на поверхности муравейника, но, как показали наблюдения в стеклянных гнёздах, и внутри.

Многие руфибарбис впиваются в похищенный кокон, не уступая его добром. Иные энергично преследуют захватчиков: даже на полпути к муравейнику амазонок всё ещё видны сражающиеся группы. Схватки нередко кончаются тем, что амазонка точным ударом челюстей обезглавливает краснощекого и уносит трофейный кокон вместе с впившейся в него головой погибшего, но не сдавшегося защитника гнезда.

Раз уж речь зашла о том, как поставлена у атакуемых муравьёв оборона, надо сказать и о тактике нападающих. Охотясь за куколками, они способны маневрировать — и выжидать, и отступать. Оторвавшиеся же от колонны одиночки, если даже они окружены противником, не делают попыток к бегству, не прячутся, а наоборот, навлекая на себя множество защитников гнезда, в схватке с ними погибают. Тем временем основные силы уходят с трофеями.

Бой длится обычно недолго.

Проходит несколько минут после начала нападения, и все утихает: амазонки с захваченными куколками ушли, а краснощекие возвращаются в разоренное гнездо, снося в него спасённый расплод.

Водящийся в Сальских степях, вблизи Маныча, другой муравей-грабитель — Россомирмекс — днём в солнечные часы никаких походов не совершает. В это время муравьёв вообще не видно: они появляются лишь к вечеру, когда спадет жара. Первыми из гнёзд показываются солдаты. После короткой пробежки они снова ныряют в подземелье и затем выбегают уже попарно, причем один сразу же оседлывает другого. Несомые обвивают несущих брюшком и так тесно прижимают оба усика и все шесть ножек, что становятся почти незаметными.

Десятки пар цепочками движутся в сторону облюбованного чужого гнезда.

Обычно Россомирмекс нападает на муравейники Проформика назута.

Если во время похода теряется направление, парочки распадаются, муравьи спешиваются и в поисках пути, рассыпаясь направо и налево, обшаривают все щели. Едва гнездо найдено, захватчики, быстро подавляя сопротивление хозяев, прорываются внутрь и вскоре уходят с коконами муравьёв Проформика. На этот раз все Россомирмекс движутся пешим порядком, неся в жвалах добычу.

Итак, набег успешно закончен, чужие куколки доставлены домой и брошены в подземные камеры. Здесь они долёживают свой срок, после которого из них выйдут рабочие муравьи. Едва успев окрепнуть, эти муравьи без промедления принимаются за дело.

И вот рабочие фуска, руфибарбис чинят и строят ходы и камеры неродного для них гнезда; кормят муравьёв и личинок другого вида, моют их; переносят грузы; если требуется, обороняют от врагов муравейник и переносят при переселениях гнездо с одного места на другое.

Короче говоря, хотя им и приходится отдавать силы не своему виду, хотя их жизнь служит процветанию и размножению вида исконных его врагов, и фуска и руфибарбис, выйдя на свет из коконов в камерах чужого гнезда, ведут себя здесь, как дома.

Сами же хозяева гнезда, которые, охотясь за чужими куколками, проявили столько силы, сноровки и решительности, в мирных, домашних условиях часто оказываются совершенно малодеятельными и неприспособленными к самостоятельной жизни.

Когда в гнёздах муравьёв-амазонок имеются рабочие муравьи и куколки фуска, руфибарбис, цинереа, или гагатес, а то даже двух-трех видов сразу, амазонки процветают. Сами же по себе эти муравьи до того беспомощны, что, если изолировать их, даже снабдив в изобилии лучшим кормом и оставив около них личинок и куколок, которые должны бы побуждать их к деятельности, они все равно ничего не сделают, не смогут даже кормиться и в конце концов погибнут от голода.

Стоит пустить в эту группу хотя бы одного Формика фуска, как он сейчас же, ощупав муравьёв-амазонок антеннами, примется за работу: того накормит, этого отнесет в сторону, позаботится о личинках, приведет все в порядок. Очень любопытно, что на прикосновение чужеродного фуска хозяева гнезда отвечают так, как если бы они скрещивали антенны со своими собратьями.

Весьма поучительно познакомиться с тем, как изложенные здесь факты описывались в старых книгах. Почти во всех, словно о чем-то само собой разумеющемся, идёт речь о кровопролитных войнах муравьёв, о воинственных и властных муравьях-рабовладельцах и о муравьях-рабах, которые до смерти преданы своим господам. Во многих — чаще заморских — сочинениях по разным поводам повторяется, что муравьи-рабы — «черные», «черномазые», что муравьи, рождающиеся под чужим кровом, не сознают своего положения и счастливы не меньше, чем на свободе.

Нетрудно сообразить, кому на руку вымыслы о муравьях — завоевателях чужих гнёзд, о благоденствующих муравьях-рабах, о благородных муравьях-рабовладельцах. Вот уж подлинно сказки для взрослых, сказки на потребу реакционерам и колонизаторам, владельцам плантаций и расистам-негроненавистникам! Их, конечно, вполне устраивает такая игра воображения. Они, конечно, не прочь бы найти в природе какое-нибудь подобие империалистических войн, какую-нибудь видимость невольничества…

Нет нужды строить догадки насчет того, сознают ли муравьи своё положение и насколько они могут быть счастливы вообще и в гнезде чужого вида в частности. Но нельзя не задуматься над тем, как глубоко могут проникать в науку старые, рожденные в мире прошлого, взгляды и представления.

Но как же понимать все эти муравьиные походы, что в самом деле представляют собой «муравьи-господа» и «муравьи-рабы»?

«Мы видим чудесные приспособления везде и в любой части органического мира», — писал Чарлз Дарвин, приводя в качестве примера, в частности, омелу, селящуюся на ветвях яблони и питающуюся её соками.

Разве не копию отношений между омелой и яблоней находим мы в жизненном укладе видов Полиергус руфесценс и Формика фуска? Почему же и это явление не назвать тем же словом — паразитизм!

Кровавые муравьи и муравьи-амазонки действительно паразитируют на муравьях фуска. Правда, это не такой шаблонный случай, какой можно наблюдать, когда паразит, вступив в соприкосновение с питающим его организмом, остаётся жить в нём или на нём, как это происходит с омелой на ветвях яблони. В случае с муравьями паразит (амазонки) сам добывает и доставляет в своё гнездо питающий его организм (фуска), за счет которого растет и развивается семья паразита.

Для науки эти случаи чрезвычайно интересны. Интересно, что существуют виды насекомых, которые сами для себя корм не добывают, а целиком и полностью воспитываются на корме, добываемом другим видом. Интересно, что два разных вида могут объединяться в одно целое. Интересно, что в роли паразита выступают не просто отдельные насекомые, а масса их, целая семья, и что у одних видов она живет за чужой счет только временно и частично, а у других требует постоянного подкрепления чужими силами.

Но пора уже покончить с рассмотрением подобных картин из мира муравьёв. Тем более, что, кроме хищничества и паразитизма, здесь имеется множество других форм связей, при которых два вида обеспечивают друг другу жизненно важные услуги… Это взаимопомощь разных видов, «симбиоз — мирная ассоциация, основанная на взаимной пользе», как разъяснял К. А. Тимирязев. И при этом добавлял: «Нам так прожужжали уши словом «борьба», к тому же понимаемом совершенно превратно, в самом грубом, узком смысле, что как-то особенно отрадно остановиться мыслью на этом мирном уголке природы, где два бессознательных существа подают пример разумного союза, направленного к обоюдной пользе».

Поучительным примером такого союза, направленного к обоюдной пользе, могут служить отношения, связывающие некоторых муравьёв с некоторыми тлями.

Тли, обитающие на концах молодых побегов или на тыльной стороне листьев многих растений, сосут их соки и время от времени выделяют из брюшка каплю, которую муравьи жадно поглощают, а наполнив зобик, уносят в гнездо, уступая место новым сборщикам сладкого корма. Сладкого, потому что выделения тлей содержат значительное количество углеводов. Там, где муравьёв нет и отбросы, выделяемые тлями, остаются на растении, раньше или позже обязательно появляется черный сажистый грибок. Он вреден и растениям, и тлям. Польские исследовательницы Алиция Боровска и Зофья Демьянович установили, что сажистый налет образуют два гриба — они относятся к двум родам, но в названии обоих значится «пинофилум», то есть «соснолюбивый». Грибы эти живут только на выделениях тлей, питающихся соками сосны. Выходит, муравьи спасают сосну от вредоносных грибков, а сами подкрепляют свои силы углеводами.

Связи муравьёв с тлями не единственные в своем роде. Например, муравьи Экофилла смарагдина кормятся выделениями щитовок, сосущих листья. То же можно видеть у муравьёв и гусениц чешуекрылых.

Одну такую недавно прослеженную австралийскими натуралистами и весьма живописную историю о муравьях и бабочке-голубянке стоит пересказать подробнее.

В начале лета самка голубянки откладывает в углубление у основания листового черешка акации десятка полтора-два яиц. Затем она перелетает на другое, на третье, на четвертое место, чтобы отложить яйца и здесь.

В это время сотни муравьёв из ближайшего гнезда уже суетятся вокруг свежеотложенных яиц, бегут вверх и вниз по ветке. Они несут в челюстях песчинки и выкладывают из них над яйцами свод, который далее превращают в целое помещение. У входа, закрывая его головой, стоит муравей-страж.

Деревца акации покрываются иной раз сотнями таких сооружений.

Минует положенный срок — и из яиц вылупляются личинки.

По черешку листа сторожа выводят их на прогулку и охраняют, пока те грызут жировые тельца прилистников. К вечеру их гонят с пастбища обратно в землянку, а тех, что сбиваются с дороги, ударами усиков наставляют на верный путь.

Проходит время, гусеницы подрастают, но прежде чем они успевают стать завидной и заметной добычей для насекомоядных, выход из землянки оказывается настолько тесен, что они вовсе не покидают её. Заботу об их кормлении берут на себя муравьи. Они выгрызают с нижней стороны листа акации самые нежные участки ткани и доставляют этот корм в землянки.

Правда, теперь уже муравьи не только кормят гусениц, но и сами начинают лакомиться их выделениями. Они поглаживают усиками наросты и волоски на теле узниц, и те в ответ выделяют жадно слизываемые муравьями капельки. Вскоре за этими выделениями начинают приходить уже целые вереницы фуражиров. Но тут гусеницы окукливаются и, закутавшись в коконы, засыпают.

Казалось, дальнейшее уже не должно бы представлять интереса для муравьёв, но они всё-таки продолжают опекать куколок и снимают свою охрану только после того, как из коконов выйдут бабочки.

Подробности сожительства бабочки-голубянки с австралийскими муравьями довольно сходны с теми, которые обнаружены в биологии африканских бабочек того же семейства. Их серые с черными пятнами гусеницы, живущие в наростах на листьях акаций, тоже кормят муравьёв сладкими выделениями своих желез.

Открыты и более сложные примеры. Муравьи опекают, например, гусениц некоторых видов бабочек Псекадина, непосредственно от которых ничем не пользуются. Но гусеницы бабочки питаются листьями воробейника: повреждая их, они вызывают «плач растения», а муравьи, не способные сами прокусывать листья, слизывают изливающийся сок…

Во всех этих примерах муравьи так или иначе связаны с разными растениями только через каких-нибудь насекомых, которые на этих растениях кормятся.

Но бывают случаи, когда посредником между муравьями и питающими их растениями служат грибы. Однако с рассказом о них придётся повременить.

Ещё в начале книги было дано обещание рассмотреть басню о Стрекозе и Муравье. Этот классический сюжет начиная со времени Эзопа не раз использован в произведениях баснописцев чуть ли не всех народов мира.

Приходится, однако, заметить, что басни, по сути дела, ни за что, ни про что ославили муравья, без всякого основания обвинив его в скаредности.

Немало повинен в этом и Иван Андреевич Крылов.

Почему стрекоза названа в знаменитой басне попрыгуньей, которая лето красное все пела? Разве может стрекоза петь? Да и какая она попрыгунья?

Поющая попрыгунья — это, если разобраться, скорее стрекочущий кузнечик.

У Эзопа речь и идёт о кузнечике, обратившемся за помощью к муравьям, которые, как сказано в басне, «в ясный зимний день просушивали зерна, собранные летом…»

Муравьи, собирающие летом зерна, действительно существуют. Примером могут служить муравьи-жнецы, о которых дальше рассказывается подробнее. Вполне возможно также, что на юге в жаркой Греции и зимой в муравьином гнезде есть запасы зерна, требующего подсушки. Но И. А. Крылов писал не о Греции; в условиях же русской равнины ни о просушивании корма на зиму, ни о зимнем просушивании корма и речи быть не может. Кроме того, муравьи в средних широтах ни растительного, ни животного корма на зиму вообще не запасают, так что и стрекозам, и кузнечикам здесь одинаково нечем поживиться.

Получается, что в природе не существует муравьёв, которых можно было бы рассматривать как героев знаменитой басни.

Алчность, скопидомство, расчетливую запасливость муравьёв можно, видимо, поставить в один ряд с мрачным карканьем-вещаньем чёрного ворона, последней лебединой песней или лицемерными крокодиловыми слёзами.

Если бы беззаботной хищнице стрекозе или кузнечику имело смысл напрашиваться на иждивение к муравьям, то, во-первых, не на зиму, когда в их гнёздах не бывает запасов, и, во-вторых, конечно, не к собирающим зерно муравьям-жнецам. Уж если и идти в гости, то летом — перед дождями, например, на время которых многие южные виды создают запасы корма; и идти, конечно, к муравьям, собирающим мёд: он одинаково привлекателен и для вегетарианцев, и для хищников.

В муравейниках, как известно, нет тех ячеистых сотов, из которых состоит пчелиное гнездо, нет здесь и восковых горшков для мёда: ни таких, какие имеются у американских пчёл мелипон, ни таких, какие строят наши шмели. У муравьёв в гнезде вообще не водится никакой посуды для жидкого корма. И однако же мёд здесь бывает.

Осторожно разрывая летом муравейники некоторых видов, относящихся к родам Кампонотус или Формика, удается обнаружить хорошо запрятанные, уютные камеры, в которых рядами висят рабочие с нормальной головой и грудью, но чудовищно раздувшимся брюшком. Это живые муравьи.

Зобик, полный сладкого сока растений и сладких выделений тлей и кокцид, так распирает брюшко, что оно становится похожим на зрелую, почти прозрачную, просвечивающую между сегментами ягоду, иногда с крупную смородину величиной.

Сладкий корм, слитый в живой бурдюк, и называют муравьиным мёдом.

Если скормить семье, имеющей таких муравьёв, цветной сироп, то брюшко хранителей корма становится — по цвету сиропа — розовым, голубым, желтым. Достаточно угостить ту же семью парочкой мух — и прозрачное содержимое брюшка живых бидонов замутится. Видимо, рецепты изготовления муравьиного мёда не слишком строги.

Конечно, муравьиный мёд отличается от пчелиного и бывает его в гнезде не так много, чтобы им можно было пользоваться до вешних дней, но все же это настоящий запас корма, которым семья может какое-то время поддерживать своё существование.

В Австралии, например, где в прошлом не было медоносных пчёл, медовые муравьи до сих пор считаются у коренных обитателей страны лакомством.

Муравьиные гнёзда тут не разоряются. У местных племен сохранились древние обряды, смысл которых сводится к охране муравейников. Зато в сезон сбора муравьиного мёда на промысел выходят тысячи охотников с коробами или дублеными шкурами кенгуру, в которые складываются собираемые из многих гнёзд съедобные медовые муравьи.

Муравьиный мёд кисловат; возможно, это объясняется тем, что в нём есть легкая примесь муравьиной кислоты. Потребляют его в натуральном виде и изготовляют из него разные целебные и прохладительные напитки.

Медовых муравьёв собирают, и напитки из муравьиного мёда делают не только в Австралии, но и в странах Центральной Америки. Что же, это лакомство не менее изысканное, чем сушеная саранча или те сухие отбросы обитающего на тамариске крохотного синайского червеца Трабутина маннипара, которые, согласно известным легендам, были когда-то объявлены манной небесной. Маннипара и значит «приготовляющая манну». Как видим, у народов некоторых зависимых стран питание даже с библейских времен не слишком усовершенствовалось.

Но вернёмся к медовым муравьям.

Чтобы проследить, откуда они появляются, в стеклянное гнездо были в середине мая поселены примерно сто неразличимо похожих друг на друга рабочих уже известного нам отчасти вида Проформика назута и с ними двенадцать личинок. Матки в гнезде не было, не было и медовых муравьёв.

Через сутки обитателей искусственного гнезда подкормили сладким сиропом. Насытившись до отказа, муравьи принялись обмениваться кормом. Взаимное кормление продолжалось весь день, и к вечеру стало заметно, что некоторые рабочие изрядно увеличились в размерах, а брюшко их начало явно округляться. Назавтра это стало ещё очевиднее: у одних рабочих муравьёв брюшко продолжало расти, у других даже уменьшилось.

Прошёл ещё день — и десяток или дюжина муравьёв из взятой в опыт сотни сделались неповоротливыми, малоподвижными. Они были теперь раза в полтора крупнее самых крупных рабочих.

Когда, применив подкрашенный сироп, стали наблюдать сразу за несколькими медовыми муравьями, удалось подметить, что подкормка сливается не во все хранилища поровну: содержимое некоторых бурдюков оставалось по-прежнему бесцветным.

Но как обильно ни кормили целое лето муравьёв сахаром и белком, ни одного рабочего с разбухшим брюшком в искусственных гнёздах к осени не осталось. Оно и понятно: ведь в природе муравьи только летом получают сладкий корм, а осенью, когда тли исчезают, приток углеводов в гнездо кончается. Видимо, у муравьёв и выработалась сезонная способность накапливать жидкий корм.

Весной в гнёздах появляются первые живые бурдюки, а в разгар лета в глубине муравейников можно найти уже ряды уцепившихся ножками за потолок, висящих, как окорока в коптильне, круглобрюхих медовых муравьёв. Если какой-нибудь из них оборвется, он так и будет лежать; рабочие муравьи выпьют его и сложат корм в висящих.

Фуражир, вернувшись в гнездо, пробирается к голове медового муравья и, скрестив с ним антенны, передает ему принесенную порцию. Корм до тех пор сливается в утробу медового муравья, пока тот не перестанет его принимать.

В то время, как фуражиры продолжают сносить пищу в гнездо и передавать её на хранение своим разбухшим собратьям, остальные пользуются запасом. Подбегая то к одному, то к другому хранителю мёда, они протягивают к нему усики и слизывают отрыгиваемую в ответ каплю.

Многие обитатели гнезда, как видим, скрещивают с медовым муравьем антенны, но значение этих прикосновений различно. В ответ на одни — корм принимается, заглатывается, в ответ на другие — отдается, отрыгивается.

Чего стоит медовый муравей как запас корма? Говорилось, что у Проформика назута такие муравьи невелики; но есть виды, у которых мёдом, содержащимся в зобике, можно прокормить по крайней мере сотню рабочих в течение чуть ли не десяти-пятнадцати дней. А в одном гнезде даже в средних широтах бывает и по нескольку десятков медовых муравьёв.

Расстанемся теперь с гнездами, в которых живые муравьи хранят в зобиках углеводы, постепенно расходуемые в трудную пору, а заглянем в такие, где муравьи не просто хранят запасы, собранные вне дома, а постоянно выращивают у себя под землей концентрированный корм…

Все исследователи муравьёв так или иначе отмечают, что только неистребимо буйная растительность тропических стран способна пропитать ненасытную породу муравьёв-листорезов из рода Аттин.

Достаточно выразительна уже одна величина гнезд, сооружаемых этими муравьями: ходы и камеры охватывают иной раз десятки кубометров грунта.

В Европе, Азии, Африке листорезов нет. Американские же листорезы, живущие на юге Северной и на севере Южной Америки, представлены двумя большими родами: Атта и Акромирмекс. Они образуют огромные семьи со множеством форм от самых крохотных «минима» до сантиметровых у Акромирмекс и даже полуторасантиметровых у Атта. В семьях листорезов функции разных особей узко специализированы, система фуражировки совершенна, оборона гнезда образцова. На листорезах особенно отчётливо прослеживается действие эффекта группы: изоляцию они переносят хуже, чем любые другие муравьи. Это легко объяснимо: обмен кормом в их семьях протекает весьма бурно.

Общий план и детали устройства подземных лабиринтов, сооружаемых листорезами, долго оставались неизвестными. Но вот под большим давлением несколько гнёзд залили быстросхватывающим цементом и выяснили, что все камеры и полости связаны между собой образующими трехмерную паутину коридорами и ходами: по форме — круглыми или овальными, по направлению — вертикальными или косыми.

Сетями ходов и камер, расположенных в 20, 30, 40 этажей на глубину до 5–6 метров, охвачены десятки кубометров грунта. Внешние контуры всего сооружения напоминают неправильный овал, яйцо, поставленное тупым концом кверху. Примерно в центре спрятаны и, значит, надежнее всего защищены камеры с самкой. Отсюда тянутся ходы к другим, размещенным более тесно камерам с пакетами яиц и личинок, а также к складам с куколками. Эта часть гнезд, заполненная подрастающими поколениями, сравнительно невелика. От нее разбегаются ходы к многочисленным, но разбросанным реже и более объёмистым — они достигают 30 сантиметров в ширину и 20 в высоту — нишам, в которых зреет пища листорезов. Внешняя кормовая сфера облегает сердцевину с расплодом, подобно белку, окружающему в яйце желток с зародышем.

Наземная часть гнезда производит на первый взгляд хаотическое впечатление. К ней ведет множество тропинок, которые тянутся иной раз на сотни метров и нередко так широки, что способны сбить с толку заблудившегося в лесу человека.

На этих дочиста вытоптанных в траве дорожках видны два потока. Из гнезда выбегают муравьи с мусором, сбрасывают его подальше, в стороне, и возвращаются порожнем. Мусор удаляется из муравейника беспрерывно. Дождь может прервать работу, но только погода улучшится, и вновь появятся цепи носильщиков. Очисткой гнезда заняты не какие-то определенные муравьи, а любые: сейчас они волокут мусор, а через какое-то время их можно увидеть среди тех, что бегут из гнезда налегке; это — фуражиры. Они отправляются в походы, подчиняясь чувству времени и, однажды выйдя, действуют дальше, как заведённые.

Чувство времени, сезонный и суточный ритм у этих муравьёв чрезвычайно развиты. Когда профессор Вильгельм Гетч привез из Аргентины несколько семей листорезов, те долго ещё жили в искусственных гнёздах его лаборатории в Европе по южноамериканскому календарю и часам, путая осень с весной, зиму с летом, утро с вечером.

От зари до зари тянется по тропинкам к гнезду то редкий, то частый зеленый пунктир, который кое-где уплотняется в колеблющиеся живые шнуры. Чем ближе к дому, тем заметнее сливаются и свиваются эти шнуры в сплошные зеленые ручейки, бегущие к горловинам входов в муравьиные подземелья. Входы имеют сантиметров десять в ширину. Мышь свободно вошла бы сюда, и диаметр входа позволил бы ей проникнуть вглубь хоть на пять метров. Однако этого не бывает: у листорезов челюсти острые и охрана в сильных семьях свирепа.

Навстречу зелёному потоку из ходов гнезда беспрерывно выбегают и быстро удаляются цепи голенастых муравьёв, уже оставивших свои ноши в подземелье.

Старое гнездо постоянно связано с кронами питающих деревьев, растущих в нескольких десятках, а то и в сотнях метров от него. Ближайшими к их дому деревьями листорезы не пользуются. Дерево, с которого срезана листва, может погибнуть, и почва вокруг станет сухой, а листорезам нужна для жизни влага.

Если мысленно охватить всю зону вокруг гнезда, включая и тропы к деревьям, и сами деревья, то в этой измеряемой уже сотнями кубических метров сфере вырисовываются новые черты генеральной схемы. Здесь видится уже что-то вроде огромного фантастического растения; к тому же оно опрокинуто, как бы отражено в причудливом зеркале. Острым концом книзу спрятан в земле сплетенный из ходов и камер яйцевидный плод. От него поднимаются полые трубки, ведущие на поверхность почвы. Дальше, будто корни, разбросаны во все стороны проторенные многими поколениями тропы, связывающие гнездо с деревьями. По тропам бегут, поднимаются по стволам к ветвям, веточкам и листьям фуражиры листорезов.

Добравшись до цели, крупные, с сильными челюстями фуражиры вцепляются задними ножками в край пластинки, постепенно описывая круг. Кусачками челюстей они, как ножницами, выстригают частицу листовой пластинки и, зажав добычу в челюстях, спешат с грузом по черешку листа на веточку, с веточки на ветку и по стволу вниз, на дорогу к гнезду, по которой отовсюду бегут с обрезками зелени тысячи других фуражиров.

Английский ботаник Николас Гэппи в своей книге «Ваи-Ваи» рассказывает, в частности, и о некоторых листорезах Британской Гвианы. Гэппи сообщает, что, вырезав кружок листовой пластинки и продолжая зажимать его в жвалах, муравьи отрываются от дерева и, как с парашютом, медленно кружа, спускаются на землю. Если парашют снесет воздушным течением в воду, он может привлечь к себе внимание рыбы, но, схватив муравья, рыба сразу его выплюнет: листорезы резко пахнут.

Иногда на деревья поднимаются рабочие с самыми большими челюстями. Они перепиливают черенок за черенком, и зеленый дождь падает с ветвей. Листья сплошным слоем устилают почву под кронами. Здесь, на земле, другие фуражиры кромсают каждую листовую пластинку. Дальше — третьи, уступающие в размере и тем, что орудуют на дереве, и тем, что трудятся под ними, подбирают зеленые обрезки и, зажав груз в челюстях, подтягивают его к дороге и здесь включаются в вереницу грузчиков. Кусок листа часто бывает тяжелее самого носильщика.

По проторенному руслу тропки, очищенному, выровненному и утоптанному ножками легионов, листорезов, этот груз, дрожа и колеблясь, плывёт к цели.

Сами носильщики почти невидимы, так как обрезок зонтиком покрывает муравья сверху. Этих муравьёв называют иногда «зонтичными».

Старая восточная поговорка гласит: «Муравьи захотели раскачать большое дерево, только людей рассмешили». Листорезы не смешат людей, они не пробуют раскачивать деревья — они их раздевают.

Эти муравьи нападают не только на мимозы, но и на плодовые — манговые, цитрусовые — сады. Только самые чуткие сторожевые псы слышат неладное и скулят, когда мимо них беззвучно бегут в темноте цепи фуражиров, уносящих сброшенное с дерева зеленое одеяние. Большие деревья превращаются за ночь в догола раздетые, ограбленные скелеты.

Не без основания все пишущие об Аттинах повторяют, что только буйная растительность тропиков способна выдержать истребительную деятельность листорезов. Вместе с тем жизнь их ничуть не похожа на пресловутое дольче-фарниенте — райское блаженство. Немного есть на свете насекомых, кроме, может быть, термитов, которые были бы так постоянно заняты трудоемкой и монотонной фуражировкой — добычей кормового сырья и приготовлением пищи.

К тому же муравьям приходится, беспрерывно пристраивая камеры, расширять гнездо для хранения и переработки зелёной массы.

Листорезы лишены жала, от хищников же защищены не только запахом, но ещё и жестким хитином, покрытым колючками и острыми, спирально закрученными волосками. Хитин, в который одеты муравьи, действительно очень прочен. Зажатые килограммовой гирей между двух стекол, они неподвижны, как мертвые. Но стоит убрать груз, и насекомые как ни в чем не бывало отправляются по своим делам. Острые челюсти Аттины применяют только для перерезки черенков и пластинок листьев, ну и, конечно, против неосторожно забежавшей в гнездо мыши или другой мелкой твари. Если покой листорезов нарушат какие-нибудь муравьи, то при всем своем аттиновом добродушии они проявляют редкостную воинственность. Наполовину разорванные, эти муравьи продолжают сражаться, — сообщают очевидцы и добавляют, что жертвы с обеих сторон могут лежать слоями.

Зелёные листья и цветочные лепестки, срезанные муравьями и внесенные в гнездо (как бы всасываемые муравейником), представляют — и это надо ещё раз подчеркнуть — не пищу колонии и даже не сырье для её изготовления, а только массу, на которой может быть выращен корм — грибы.

Не просто было установить, куда поступают в подземном лабиринте листорезов свежие листья, ещё труднее было проследить за дальнейшими превращениями зеленой массы под землей. Теперь все это разведано до деталей.

Обрезки листьев, доставленные носильщиками в гнездо, здесь ещё сильнее измельчаются. Муравьи Акромирмекс, например, раздирают обрезки зеленых пластинок на узкие полоски, а потом челюстями и всеми шестью ножками с поразительной сноровкой скребут, царапают, укладывают, взбивают получающуюся массу. У листорезов Атта дно глубоких подземных камер-складов сплошь покрыто губкообразным слоем пережеванных обрезков листвы, пронизанных переплетением тонких блестящих грибковых нитей. В пористой массе грибных садов копошатся тысячи крошечных «минима», занятых уходом за растительностью.

Один из секретов грибной культуры листорезов в том, что муравьи пересаживают частицы грибкового мицелия на свежие комочки зелени и, кроме того, удобряют их. Теперь уже не только из рассказов и зарисовок наблюдателей известно, но и многочисленными фотографиями (они сделаны в искусственных гнёздах) удостоверено, что муравей, держа передними ножками кусочек зелени или комочек мицелия, прежде чем уложить его на дно камеры, подносит к концу брюшка, изгибаемого вперед, и при этом выделяет капельку. Удобренная и рыхло сложенная в подземной теплице масса уже через несколько часов густо оплетается сетью грибных гиф. Влага, испаряющаяся из зеленой массы, и тепло, выделяемое ещё продолжающей жить зеленью, способствуют росту грибка.

Среди муравьёв-грибоводов (их не так уж много — всего около 100 видов) некоторые удобряют грибницу экскрементами других насекомых. В гнёздах тропического муравья Цифомирмекс римозус, например, во влажной глинистой почве вырастают желтые дрожжи, удобряемые погадками гусениц. Цифомирмекс — один из самых мелких в мире муравьёв (от 1,5 до 3 миллиметров) — удовлетворяется единственной и к тому же совсем крохотной грибной грядкой. Сами муравьи гнездятся в пустых раковинах, во вздутиях листьев растений, где у них размещен и расплод, грибная же плантация устроена глубоко в почве.

Другие Цифомирмекс, обитающие в гнилой древесине, сооружают более крупные гнёзда, и их грибной сад в одной из центральных камер муравейника разбит на компосте из древесной пыли и экскрементов жуков-древоточцев. Здесь грибница вырастает уже до значительных размеров.

Муравьи Трахимирмекс септентрионалис собирают экскременты гусениц и вносят их под голубовато-белый мицелий гриба, покрывающий не только дно, но и своды небольших камер. Так же разрастается и пленка кормового гриба в гнезде Аптеростигма, живущих небольшой семьей в полтора-два десятка рабочих.

Листорезы не всегда принимают гриб из других гнёзд, хотя бы и того же вида. А уж если этот гриб из муравейника чужого вида, его скорее всего просто выбросят. Возможно, он пропитан неприемлемым чужим запахом?

В гнёздах листорезов Атта произрастают Гипомицес да ещё дальний родич мухоморов — мельчайший шляпочный гриб Розитес гонгилофлора. Нигде, кроме как в гнёздах Атта, он не водится. Точно так же и другие грибы встречаются в муравейниках разных видов. Широко распространенный у нас черный блестящий Лазиус фулигинозус тоже связан с растущим в его гнёздах грибом Септоспориум; вне муравейников его никто не находил. Когда в лабораториях удалось поддержать культуру гриба Лейкоспориум, водящегося в гнёздах Цифомирмекс костатус, об этом сразу появились статьи в разных научных журналах.

Подобные факты и привели к мысли, что в слепых парниках муравейников естественным отбором созданы особые виды муравьиных грибов.

Как же они здесь возделываются и используются?

В густых зарослях грибницы, заполняющих подземные камеры, орудуют муравьи самого маленького размера, во много раз меньше, чем мать. Эти «минима» так малы, что свободно движутся в микроскопических джунглях грибницы и производят прищипку не только по краю её, как это делает крупная самка в молодом гнезде, но и в центре грядки. Благодаря этому гриб быстрее разрастается и не образует плодовых тел. Ведь пищей здесь служит не сам мицелий (его сгрызают и обращают на удобрение), а те прозрачные капли, что выступают на погрызах и сразу слизываются муравьями. Или те же капли, но со временем затвердевающие, отчего грядка покрывается густой щеткой прозрачных булавообразных, похожих на крохотные ампулы телец. Они богаты белком и особенно ценным для питания личинок гликогеном. Такие тельца называют муравьиными кольраби, или амброзией, или бромациями. Это главная пища листорезов и как бы конечная цель культуры гриба.

Листовая зелень, ещё недавно поглощавшая энергию солнечных лучей, преображается во мраке муравейника и, сливаясь с сыростью и теплом подземных ниш, порождает питательную массу, на которой вырастают новые поколения муравьёв.

Когда в семье мало лилипутов — «минима», они теряют возможность направлять развитие грибницы, и гнездо быстро зарастает несъедобными для муравьёв образованиями, а грибоводы не в силах справиться с духами, которых сами вызвали к жизни, отступают, бросая свои гнёзда и парники. Покрытые спороносцами и конидиеносцами цветущие грибные сады говорят о заброшенности, упадке, неблагополучии в гнезде. Наоборот, в сильных, процветающих муравейниках всегда достаточно лилипутов, и подземные грибницы, регулярно прищипываемые, покрыты щетками богатых белком кольраби.

Наблюдения в остекленных гнёздах помогли лучше познакомиться с листорезами. Самки этих муравьёв на редкость легко возбудимы и раздражительны. Помещенные в пробирку, они готовы грызть стекло. Если через пробирку пропустить тонкий луч света, самки пробуют перекусить его жвалами и определенно злятся, обнаружив, что он неуязвим. Именно в гнёздах с молодыми самками Атта, вернувшимися из брачного полета, сделаны были наблюдения, объяснившие, откуда появляется грибковая закваска в этой антисептической гипсовой норке.

Оказывается закваску, дрожжи в новое гнездо приносит самка. Уходя из родительского дома, она захватывает крошечный комочек грибных нитей и прячет его в защечном мешке, как именуется иногда подротовая сумка. Приземлившись после полета и сбросив крылья, самка устраивается в зародышевой камере, вскоре выплевывает грибок и, окропив его экскрементами, начинает выхаживать на новоселье грибницу. И все же секрет, видимо, не только в этом. Те же самки выкармливают первых рабочих и без грибка: если закваска, принесенная на новоселье, погибла, семья все равно возникает, но только растет медленнее, гриб же со временем так или иначе в муравейнике появляется.

Уединившись после брачного полета в зародышевой камере, самка начинает откладывать яйца, большинство которых сама же поедает и скармливает личинкам. Грибница, удобряемая все это время, успевает разрастись, но пока не до таких размеров, чтобы стать источником корма. В более поздних поколениях миллионы муравьёв будут воспитаны на грибковом кольраби, первые же вскармливаются силами самой основательницы — единственного обитателя гнезда, ухаживающего и за грибницей и за подрастающим потомством.

Минует примерно 100 дней, прежде чем из нового гнезда выйдут на поверхность земли первые рабочие-лилипуты. Им приходится немало потрудиться, сбивая в комочки землю, сквозь которую они прокладывают себе путь на волю. Эти комочки в конце концов будут выброшены на поверхность и лягут вокруг первого входа валиком или кольцом. Не меньше 150 дней проходит до появления средних по размеру листорезов, наиболее крупные выводятся лишь года через два, а крылатые самцы и самки — даже через три. К этому времени кольцо вокруг гнезда разрастается, увеличиваясь ввысь и вширь.

Уже первые рабочие начинают освобождать самку от забот, как бы постепенно разгружают её для одной лишь откладки яиц. Правда, и теперь большая часть их поедается или скармливается всё ещё немногим личинкам, но теперь самка откладывает отнюдь не по десятку яиц за сутки. Примерно через месяц — это новый, переломный, поворотный момент в жизни гнёзда и семьи — в пакетах насчитывается уже свыше сотни яиц и личинок.

С появлением первых рабочих, личинки выкармливаются уже значительно лучше, вырастают более крупными, с более совершенным и сильным ротовым аппаратом.

Первым фуражирам, вышедшим из нового гнёзда, подбросили в опыте лепестки белой и желтой розы. Светлая окраска лепестков помогла проследить за тем, как муравьи разрезали и уносили их в глубь подземного лабиринта, как продолжали измельчать их и в конце концов уложили и утрамбовали в компост под грибницу. Так выяснилось, что фуражиры в первых рейсах отнюдь не заготовляют пищу, что было бы вполне естественно для обитателей гнёзда, всё ещё живущего в основном за счет внутренних резервов тела одной-единственной самки. Нет, даже первая добыча фуражиров предназначена не для того, чтоб набить кормом зобик и утолить голод; это — свежая порция растительной массы, которая, как органическое удобрение, кладется в компост под грибницу и поддерживает идущий здесь процесс.

Муравьи непрерывно измельчают и пережевывают обрезки зелени, скатывают массу в комочки и наносят на грядки. Здесь совсем нет плесневых грибов, а только питательные — Гипомицес и Розитес. Но если не дать грибнице нужного удобрения, зелень сразу станет добычей плесени. Существует мнение, что Атта постоянно выпалывают все сорные грибы, прорастающие в грибных садах, и оставляют один возделываемый. Однако чистота грибных садов может объясняться и другим: листорезы-фуражиры довольно строги в выборе вида заготовляемых листьев, а от состава листовой массы в немалой мере зависит и состав растущих на них грибов.

Постоянно прищипываемый рабочими гриб, разрастаясь, производит все больше кольраби и самых тонких гифов, которыми муравьи тоже кормятся, а число и размер камер и полостей, ниш и галерей, занятых грибом, увеличивается. В конце концов получается, что гнёздо буквально начинено целыми гирляндами грибных камер величиной иногда с добрый мяч.

Первые фуражиры сносят в гнёздо лишь небольшие обрезки листвы. Ведь они сами совсем крошки. Когда в гнёзде выводятся более крупные и более колючие рабочие, малютки все реже покидают подземелье, больше возятся в грибных садах и с молодью. Впоследствии наиболее крупные зрячие муравьи несут охрану гнёзда, крупные рабочие заготовляют зелень для парниковых камер, рабочие среднего размера ведут строительство внутри гнёзда, прокладывают дороги, разделывают зеленую массу, самые же мелкие, почти слепые лилипуты поглощены прищипыванием, прополкой грибницы и кормлением молодых личинок.

В старых гнёздах Атта бывает по нескольку сотен тысяч муравьёв, самка-основательница живет около двух лет, но листорезы легко принимают в семью чужих самок, так что муравейник может существовать значительно дольше, чем отдельная, хотя бы самая долгоживущая самка. Вот почему поселения листорезов и разрастаются до огромных размеров.

Выше говорилось, что первый выход из нового гнёзда открывается через три месяца после того, как самка запечаталась в зародышевой камере. К концу первого года бывает проложен уже второй выход, года через полтора — их уже около десяти, а через два — от 50 до 100. Возраст гнёзда можно определить по количеству ходов, хотя и не столь точно, как возраст дерева по числу колец на пне. Чарльз Митченер исследовал в Бразилии много поселений Атта сексденс и в трех двухлетних гнёздах насчитал 53, 63, 113 выходов; ещё через год в этих гнёздах было 853, 984, 1071 выход.

Часть ходов ведет в относительно широкие подземные дороги, используемые иногда лишь в течение тех нескольких дней, пока муравьи срезают листья с деревьев. Потом эти тоннели забрасываются, видимо до тех пор, пока деревья не зазеленеют снова.

Описаны ходы длиной в сотни метров, устроенные, по словам натуралистов, лишь с незначительным отклонением от прямой, соединяющей точку отправления с местом, которого муравьи пытались достигнуть.

Тот факт, что тоннели выходят на поверхность на разных расстояниях от гнёзда и в разных направлениях, очень важен. Легко себе представить, какая была бы без этого сутолока уже на подступах к самому гнёзду. У некоторых Атта грузовые тоннели бывают выстланы бумагоподобной массой из пережёванных листьев.

Кроме удалённых от поселения входов, которыми пользуются фуражиры, всегда есть несколько отверстий над самым центром гнёзда. Это вентиляционные люки. Их, смотря по обстоятельствам, то открывают, то закрывают.

Вентиляция — регулирование воздушного режима, — как и регулирование температуры, влажности, подбор удобрения или прищипка, все служит одной цели: обеспечить высокий урожай кольраби, снабдить обитателей гнёзда белковым кормом. Однако муравьям требуются и углеводы. Листорезы добывают их в соке плодов, в патоке, вытекающей из прокусываемых стеблей и разрезаемых листьев, наконец, в нектаре, на который падки все муравьи. Собирая нектар, Атта срезают и сносят в гнёздо не только лепестки с нектарниками, но и мелкие цветки.

Самые бывалые путешественники признаются, что плывущий по земле в челюстях невидимых муравьёв поток цветков выглядит фантастически даже на фантастическом фоне тропического пейзажа.

Старые гнёзда листорезов насчитывают сотни камер с грибными садами разного размера. Грунт, удаляемый при их сооружении, а также при прокладке тоннелей и ходов, вся выброшенная на-гора земля разбросаны ровным слоем, так что в конце концов над гнёздом образуется сплошная насыпь. Высота её может достигать полуметра, даже больше.

Но иногда, после того как на сооружение гнёзда затрачено столько энергии, столько живой силы многих поколений, вся семья внезапно снимается с места и переселяется. Почему? Никаких внешних причин для этого как будто нет: в старом гнёзде ничто не обрушилось, ничто не затоплено, да и кормовые условия нисколько не ухудшились. В гнёздо, только что покинутое одной семьей, может вселиться другая, и она здесь не будет голодать.

В этих переселениях листорезов есть что-то напоминающее уже разгаданную ныне загадку кочевок Эцитонов и Дорилин, но здесь, у листорезов, тайна ещё ожидает раскрытия.

В биологии листорезов есть немало и других заслуживающих внимания черт, и некоторые из них особенно выразительно характеризуют муравьиную семью, как целостность.

Если блокировать гнёздо Атта и перехватывать всех муравьёв, возвращающихся домой, то через некоторое время выходы из гнёзда обрушатся, живые следы сотрутся и гнёздо будет выглядеть мёртвым. Не стоит, однако, торопиться вычеркивать его из списков: пройдет несколько дней, и из погибшего, казалось, муравейника выйдут крошки и примутся восстанавливать выходы, и дальше на промысел потянутся реденькие ещё, но уже действующие цепи новых фуражиров-малюток.

Окуренное в одном опыте ядовитым газом гнездо потеряло всех взрослых муравьёв. Однако более устойчивые к яду куколки остались живы, и вскоре из глубины гнезда поднялись и приступили к ремонту входов только что вышедшие из коконов, ещё не успевшие потемнеть муравьи.

Огромная сила регенерации в немалой мере основана на взаимоотношениях семьи с питающим её грибом. В связях между муравьями и тлями, муравьями и щитовками, муравьями и бабочками симбиоз, взаимопомощь объединяют насекомых разных видов. Листорезы же объединены взаимопомощью не с насекомыми, а с простейшими растениями, с грибами.

Межвидовая взаимопомощь способна, насквозь пронизав жизненный уклад двух видов, слить их как бы в один, так что двойственная природа такого образования не сразу обнаруживается. Вспомним, с какими трудами удалось дознаться, что лишайники, например, — целый мир растений, распространенных чуть не от полюсов до экватора, — это не единый организм, как всегда считали, а сожительство двух растительных созданий — гриба и водоросли.

Грибо-водорослевое сожительство обоюдно полезно: зеленая водоросль питает гриб углекислотой, усвоенной при содействии солнечного света, а гриб доставляет водоросли минеральные соли, которые добывает, разрушая древесину или минеральные горные породы. Если сухо, водоросль обречена на гибель, но её поддерживает гриб. Когда гриб страдает от отсутствия органической пищи, его кормит водоросль.

Оба участника симбиоза, оба, как их называют, симбионта, выигрывают от союза, становятся необходимыми друг другу.

Существует ли такая взаимная выгода и здесь, в отношениях муравьёв с грибом?

Муравьям гриб необходим: они получают через него пищу, могут расти и размножаться. Но есть ли польза грибу от муравьёв? Еще бы! Не случайно эти грибы не встречаются нигде, кроме как в гнёздах листорезов, только здесь и находя необходимые условия для жизни. Выходит, муравьи для гриба то же, что грибы для муравьёв. Муравьи скармливают грибу сочную зелень, удобряют почву под ним, укрывают его от холода, снабжают влагой. И то, что муравьи сгрызают спороносцы, не давая грибу размножаться спорами, не меняет существа дела, потому что молодые самки листорезов, улетая из родного гнезда в брачный полет, уносят с собой несколько нитей грибницы. Так что даже процессы расселения и размножения листорезов и их грибов как бы слиты воедино.

Семья муравьёв в роли симбионта представляет собой примечательный случай. Здесь в гармоническом по самой своей природе процессе симбиоза совокупные действия семьи как единства приобретают новую выразительность. Явление предстает перед нами как бы ещё в одной личине и учит открытыми глазами видеть и правильно понимать живую природу, игру её сил, действие её законов.

Множество растений выделяет внутри цветковых венчиков нектар, но существуют древесные породы, кустарники и травы с внецветковыми нектарниками — на листьях, прилистниках, прицветниках, цветоножках, наконец, на внешней стороне чашечек. Сладкие, иногда душистые капли привлекают к себе в числе других насекомых и муравьёв. Ч. Дарвин подчеркивал, что способность выделять нектар вне цветка возникла лишь ради привлечения муравьёв. Однако нельзя отрицать, что привлекать муравьёв к растениям может не один только нектар.

На тропах вокруг гнезда разложили разные семена и части семян и стали следить, как быстро и в какой очередности находят и уносят муравьи эти приманки. Под наблюдения были взяты муравейники двенадцати видов и семена сотен растений. И сразу стало очевидным, что для муравьёв многие семена неотразимо привлекательны, особенно их наросты, получившие в ботанике латинское название карункулов, по-гречески — элайосом, по-русски — присеменников. Эти сочные и жирные, богатые белком и сахарами образования хорошо видны, в частности, на семенах душистой фиалки, чистотела, марьянника, ожики.

Если говорить об ожике, то цельные её семена, отделенные от них присеменные наросты и те же семена без наростов по-разному привлекают муравьёв. Во всяком случае в опытах они подбирали сначала присеменники и минут через пять после этого уносили семена с наростами; семена же без присеменников ещё долго оставались незамеченными.

Присеменники бывают разные. У птицемлечника поникшего и лука медвежьего — это вся семенная оболочка, пропитанная жиром. У бурачниковых — отпадающая вместе с плодом часть цветоножки, богатая маслом. Голубой василек производит семена, снабженные чахлой летучкой, благодаря которой семя падает не рядом с материнским растением, а относится ветром на какое-то расстояние, откуда его понесет дальше муравей, привлеченный наростом у основания плода. У татарника на семенах сохраняется питательный остаток столбика. На семенах большого чистотела — это просто припухший рубчик, у ветрениц, перелески благородной — пластинки у основания плода. Присеменники осоки или глухой крапивы одеты в толстостенную оболочку, а у вероники спрятаны в особые углубления.

Описаны и присеменники, привлекающие муравьёв особенностями строения: они имеют форму муравьиных личинок или покрыты густым волосяным покровом, подобно многим гусеницам, на которых охотятся муравьи. Случаи, когда растение как бы подражает насекомому, представляют малоизвестную и пока ещё менее исследованную разновидность явления, именуемого мимикрией.

Совершенно бесспорно, что существуют растения с семенами, приманивающими муравьёв, однако особой избирательности у них в этом отношении, видимо, не существует. Семена одного какого-нибудь растения собирают разные муравьи, а один вид муравьёв может собирать семена многих растений.

Муравьи подбирают и несут к гнезду семена с расстояния от 10 до 30, в некоторых случаях даже до 70 метров. Но если носильщик обронил семя, оно останется неподобранным, а бегущие с другим грузом муравьи до тех пор будут натыкаться на него и толкать в разные стороны, пока оно в конце концов не окажется сдвинутым к самому краю тропы. Здесь семена остаются лежать и впоследствии обязательно прорастают. В результате вдоль муравьиных дорог со временем появляются густые рядки зеленых растений. Иногда они совсем скрывают от взора тропу, лежащую между ними.

Съедобные присеменники, несомненно, способствуют расселению и размножению некоторых растений, то есть в принципе действуют аналогично хохолку летучек, плоскостям крылаток, зубцам и крючочкам околоплодников, клею семенных оболочек, пробковому или воздушному поплавкам на зерновках и семенах. Наконец, они действуют подобно ярко окрашенным околоплодникам с обращающими на себя внимание птиц и животных плодами, внутри которых спрятаны семена, одетые в прочную оболочку, препятствующую их перевариванию в желудках живых существ.

Ещё К. Маркс как-то заметил, что зубы хищника представляют в сущности орган межвидовой связи. Органы межвидовой связи есть и у растений: нектар цветов — сладкая приманка для насекомых-опылителей, питательная пыльца растений-энтомофилов, съедобные присеменники мирмекохоров, как названы учёными растения, расселяющиеся при содействии муравьёв, — все это явления одного ряда.

Однако связи между растениями и муравьями не всегда поверхностны.

Профессор П. И. Мариковский, много лет занимавшийся биологией некоторых мирмекохоров, отмечает, что муравьи Формика руфа усердно собирают, в частности, семена кандыка сибирского. Едва созревшие семена высыпались из раскрывшихся коробочек, фуражиры подбирали их и уносили в гнездо. С каждым днём в сбор семян включается все больше муравьёв, но одновременно некоторые муравьи начинают удалять из гнезда эти же семена и многие даже с присеменниками. И вот что любопытно: всевозможные отбросы — остатки пищи, хитиновые части тела насекомых, рубашки личинок, — систематически удаляемые из гнезда, муравьи складывают в одно-два определенных места, а семена кандыка уносят в различных направлениях и на разные расстояния. Похоже, будто семена, поначалу привлекавшие муравьёв, через какое-то время, уже в муравейнике, стали их чем-то отталкивать.

Примерно то же происходит и с семенами ириса-касатика, аконита, первоцвета. В них, после того, как они полежат, образуются, как установил профессор П. И. Мариковский, разные алкалоиды; они-то и меняют отношение муравьёв к семенам.

Нечто вроде присеменников — богатые белком и жиром «муравьиные хлебцы», или «белтовы тельца», — собирают муравьи Псевдомирма белти с черешков листьев акации. Гнездятся эти Псевдомирма в больших полых шипах акаций и, поедая одни лишь причерешковые тельца, оберегают деревья не только от насекомых-вредителей, но, как выяснилось, и от травоядных, определенно избегающих ощипывать деревья, заселённые муравьями.

Исследователи южной флоры и фауны описали уже немало акаций с полыми шипами и муравьёв, поселяющихся на них. И все же до сих пор не вполне ясно, кто к кому приспособлен: акация ли мирмекофил, или, наоборот, муравьи — акациефилы… Муравьи не всегда находят на акации готовый кров. Натуральный гуммиарабик — это сгущенный клейкий сок акаций, растущих в долине Верхнего Нила, от Нубии до Абиссинии; сок вытекает из коры деревьев, когда муравьи выгрызают себе в древесине гнездовые камеры.

Подобные «муравьиным хлебцам» образования встречаются и у растений наших широт: таковы, например, поверхностные слои клеток на нижней стороне прилистников бобов или вики. Муравьи начисто выгрызают их, и это, видимо, не причиняет растениям вреда.

Листья дерева, торжественно именуемого Гумбольдтия лаврифолия (оно растет на о. Шри-Ланка), буквально покрыты внецветковыми нектарниками, и на побегах его есть множество участков с тонкими стенками. Без труда прогрызая их, муравьи открывают себе путь в полые междоузлия и там поселяются. Следовательно, как и на шиповатой акации, они находят здесь для себя и корм, и кров.

Но союз с растениями может заключаться и ради одного только крова.

Вот Цекропиа имбауба… Их светлая кора, крупные, лапчатые, белые снизу листья запоминаются всем, кто бывал в тропических лесах южного полушария. В описаниях Цекропиа не всегда упоминается, однако, маленькая анатомическая подробность: междоузлие молодого полого стебля растения недалеко от края верхней части имеет вмятину, под которой стенки утончены. Как раз в этом месте прогрызают себе ход в полость стебля муравьи.

Получается, что молодые, сочные и, следовательно, всего более привлекательные для вредителей побеги и верхушки заселяют муравьи, отпугивающие этих насекомых. Ту же службу несут и плоскоголовые муравьи, живущие под корой или под листьями лазящих растений — обитатели стеблевых или листовых вздутий, клубней.

Но возвратимся к мирмекохорам.

Способ, каким распространяются семена растения, зависит и от высоты самого растения. Наиболее высокоствольные и высокостебельные древесные породы бросают свои семена в прямом смысле слова на ветер (это анемохоры). Среди деревьев среднего яруса и кустарников много таких, чьи плоды поедаются птицами или животными и разносятся в их желудках или просто приклеиваются, прицепляются к их телу. Самый нижний ярус, особенно в теневой зоне, где насекомых меньше, — это часто зона растений, которые расселяются при помощи муравьёв. Они рассеивают семена вдоль дорог, ведущих к муравейникам, и вокруг самих гнезд. В мусоре, выкинутом муравьями из гнезд, сплошь и рядом можно видеть семена. В радиусе около метра вокруг сравнительно небольшого гнезда черных Лазиусов были подобраны 20 семян чистотела, около 300 семян фиалки, свыше 600 семян вероники — все с объеденными присеменниками. После посева эти семена нормально взошли, а всходы нормально развивались, лишний раз подтверждая, что присеменник в этих случаях и есть червяк, на которого клюют муравьи, и приманка, служащая распространению мирмекохоров.

Впрочем, есть немало растений, привлекающих муравьёв и без присеменников или причерешковых, или прилистниковых телец. Муравьи могут потреблять не только особые наросты, но и самые зерновки и семянки. Недаром говорится, что муравейники бывают полны горохом пополам с чертополохом.

Обитателям средних широт трудно себе представить, сколько зерна могут стаскивать в свои гнезда эти муравьи-южане. Но и в умеренном поясе такая деятельность муравьёв весьма ощутима. В начале XX века молодой агроном Н. А. Димо, впоследствии один из заслуженных деятелей русской агрономии, обнаружил, что в районах левобережного Заволжья муравьи Мессор структор сносили в свои склады иногда до 55 килограммов зерна с гектара, то есть чуть не десятую часть урожая, который собирали тогда крестьяне.

А муравьи-жнецы, обитающие в Африке, приносят ещё больший ущерб: они не только собирают спелое зерно с растений, но и систематически выкапывают из почвы семена.

Впрочем, время от времени такое случается и у нас. Когда вблизи Еревана начато было строительство агробиологической экспериментальной базы, все, что растениеводы высевали на своих опытных делянках за день, муравьи уносили в течение ночи. Они действовали с методичностью, способной привести в отчаяние. На опустошенном поле оставались лишь столбики с этикетками, где были указаны номер делянки, наименование сорта, дата посева. Чтобы покончить с этим наказанием, пришлось уничтожить не только ближние, но и дальние муравейники.

Жнецы весьма ловко и умело выбирают невзошедшие семена. В пустынных и вообще засушливых районах даже растения-эфемеры плодоносят нерегулярно. И жнецы в неурожайные годы поддерживают своё существование, собирая лежащие в почве невзошедшие семена. Исследователями установлено, что в Сонорской пустыне в долине Кочелла (штат Калифорния, США) муравьи-жнецы Веромессор в благополучные годы забивают гнездовые закрома зерном эфемеров Эномера, Мальваструм, Ментцелия и не обращают внимания на семена растущих здесь же Плантаго и Пектокария. Но вот в долине наступила засуха: 12 лет подряд ничего не вызревало и даже не всходило. И те же Веромессор прекрасно собирали семена Плантаго и Пектокария, которые подолгу лежат в сухой почве и которых здесь всегда достаточно.

Как видим, в одном и том же месте одни и те же муравьи ведут себя в зависимости от условий неодинаково. Еще более отчетливо изменяются повадки в разных местностях. Обитатели глинистых оазисов пустынные Афеногастер забивают свои гнезда зерном, а на благодатных приморских лимонных террасах те же Афеногастер запасают семян — диких льнянок, вероники, дымянки — совсем немного. В умеренно теплых и относительно сырых местностях муравьи Соленопсис не столь рачительны, как в сухих и жарких.

Гнёзда жнецов окружены кратерообразными валами, каких другие муравьи не строят. Кроме земли и песка, выброшенных при сооружении гнезда, в этих валах много шелухи семян, зерновых оболочек. Вход прорыт обычно в центре чисто выполотой площадки.

К вечеру, перед заходом солнца, многие жнецы закрывают входы, заваливая их сверху мелкими камешками, а затем передними ножками забрасывают слоем песка или пыли. Утром пыль разгребают, а камешки, закрывавшие вход, уносят. Делают это запоздавшие, которые вернулись, когда входы были уже закрыты. Разумеется, ночуют они под открытым небом, вне гнезда, отчего многие становятся жертвой хищников, гибнут от холода. Зато семья почивает спокойно.

В особенно жарких районах гнездо закрывают не на ночь, а днём. И здесь оставшиеся за порогом обречены. Когда температура почвы превышает 55°, они гибнут через полминуты. Естественно, на промысел жнецы выходят лишь когда спадет жара.

Муравьи-жнецы вооружены относительно слабым жалом, однако и им они тоже пользуются. Солдат у них, как правило, нет. Некоторые, похожие на воинов Феидоле, своими сильными челюстями размалывают принесенные с поля твердые зерна. Но эти живые жернова живут только до осени, новые же выводятся с весны.

Кормовые вылазки жнецов прослежены не хуже, чем походы листорезов или марши кочевников. Сначала масса насекомых все более оживленно снует по поверхности гнезда — изнутри вскрывает новые ходы. Фуражиры растекаются в нескольких направлениях и исчезают. Затем в поле зрения в разных местах обнаруживается то муравей, несущий в челюстях зерновку падалицы, то взбирающийся по стеблю к колосу, ещё дальше — муравей уже на колосе спиливает челюстями колосок. Колосок падает, и его подбирает внизу один из свободных носильщиков, снующих здесь во всех направлениях. И вот уже стягиваются, сбегаются на дорогу грузчики, возвращающиеся к гнезду.

Собирая в пустынных районах семена саксаула, жнецы на месте сгрызают с них крылатку и оставляют её, а зерно уносят. Теперь ветер не помешает им доставить груз к цели. Чем ближе к гнезду, тем больше носильщиков на дорогах — число их с каждой минутой возрастает, они несут в челюстях кто обломок зерна, кто колосок, семянку или только пленку шелухи, а кто и просто комочек земли.

Совсем немного времени проходит после того, как первые группы сборщиков покинули муравейник, а авангарды нагруженных фуражиров уже стягиваются к входам в гнездо.

Здесь на подступах к дому суетится множество муравьёв, которые на первый взгляд просто путаются под ногами, мешают грузчикам. На деле они представляют что-то вроде живого сита, сквозь которое процеживается поток сносимого корма. Каждый приближающийся к гнезду муравей, как и его ноша, многократно ощупывается усиками сначала на дальних рубежах, а там и привратниками. Всё сомнительное задерживается, всё неприемлемое отсевается. Иные из стражей выбегают навстречу носильщикам и, то ли помогая им, то ли на ходу проверяя их ношу, вместе с потоком возвращающихся подходят к гнезду.

Описываемые здесь сценки исполнены физиологического смысла: они наглядно представляют в действии одно из слагаемых присущей живому избирательности — его защитные барьеры и фильтры.

Итак, носильщики сносят в гнезда спелое зерно. Сносят они его, можно думать, для пропитания, — какой иной в нём прок? Однако для точности следует проверить, куда именно это зерно используется, а проследить путь зерна в муравейнике не просто. При раскопке удается вскрыть только верхние галереи, а все, что глубже, ускользает от наблюдения. Жнецы гнездятся глубоко, нижние камеры лежат немногим выше уровня грунтовых вод, штреки, ведущие к этим камерам, имеют иногда метров по 20–25, а то и больше. В верхних галереях семена лежат, как правило, вперемешку с крохотными пустыми ракушками, которые тоже почему-то доставляются сюда муравьями. Похоже, в верхних галереях идёт сортировка семян; возможно, тут их отделяют от шелухи и оболочек. Если бы после этого семена сразу поедались, не о чем было бы и говорить. Но они поступают теперь в глубокие отсеки, ссыпаются в подземные закрома.

Во многих лабораториях делали попытки воспроизвести процесс в обычном стеклянном муравейнике, но безуспешно: в искусственные гнезда жнецы зерно не сносят. Возможно, инстинкт провиантирования просыпается у них, лишь когда построены глубокие штреки и камеры, где в обычных гнёздах хранится зерно.

Естественно ожидать, что в глубоко расположенных и, значит, сырых горизонтах почвы семена прорастут.

Так оно и получается, если несколько дней подряд перехватывать уходящих из гнезда фуражиров и не давать им вернуться. Семья слабеет, в ней не остаётся сил управляться с семенами. Когда же муравьёв достаточно, семена в сырых камерах гнезда не прорастают.

Высказывались предположения, что всхожесть семян подавляется действием муравьиной кислоты, что муравьи механически убивают зародышей. Другие исследователи склонялись к мысли, что муравьи не тормозят прорастание, а наоборот, способствуют ему: не случайно в гнездо они доставляют также и прорастающие семена, а вокруг часто бывают разбросаны обгрызенные ростки.

Сейчас множество предположений отсеялось и кое-что прояснилось. В сухую, солнечную пору жнецы извлекают из гнезда отсыревшие семена и раскладывают их на прогретом склоне кратера. По рассыпанным тонким слоем зерновкам в разных направлениях шмыгают юркие муравьи, постоянно переворачивая их. Часть отсыревших семян набухла и прорастает, однако это, так сказать, на руку (на жвалы) муравьям, и не только потому, что с наклюнувшихся семян легче снимается несъедобная плёнка.

У пробудившихся к жизни семян крахмал эндосперма переходит в растворимые сахара, пробуждая к развитию зародыш. Но когда семя выгоняет росток и зачаток корешка, который мог бы впиться в землю, муравьи сразу сгрызают их. Прорастание идёт, таким образом, без роста, и весь крахмал семени постепенно переходит в сахар. В общем муравьи осолаживают зерно, причем и осоложенное, оно съедается не сразу. Дальнейшие его приключения долго оставались непрослеженными, потому что зерно разгрызают и измельчают. Методическая работа муравьиных челюстей превращает содержимое подземных закромов в розовато-коричневую массу, которую иногда можно видеть рассыпанной вокруг муравейника. Эту массу — она кажется выброшенной из гнезда песчаной пылью — муравьи при первой возможности снова и снова просушивают.

Стоит вблизи от гнезда высыпать горсть свежераздробленного зерна или крошки свежего хлебного мякиша, и муравьи сразу перетащат эту сыроватую массу в муравейник. Однако завтра же они вынесут перепавший им корм на поверхность и разложат на солнечной стороне. К плесени устойчивы только сухие запасы. Стоит ненадолго оставить муку сырой, и плесень быстро охватит её мягкими щупальцами. Отсырев, кормовая крупа портится, начинает горчить, что легко проверить на вкус.

Муравьиная мука — тончайшего помола. Даже под микроскопом не всегда удается опознать, из каких семян она получена. Кроме крахмальных зерен, в муке попадаются обломки цветковых тычинок, пушок растений. Но этот порошок всё ещё не готов к усвоению. В съедобное состояние он переходит лишь под воздействием ферментов, когда крахмал превращается в хорошо усвояемые сахара.

Жнецы кормят своих личинок и жидким содержимым прорастающих зерен, и крупой; они подносят пищу поближе ко рту личинок или кладут их на муку, те присасываются к облизанным рабочими крупицам и выпивают их по мере того, как масса растворяется.

Так процесс, начатый летом на полях отрядами жнецов, заканчивается осенью в глубине гнезда.

Но до осени жнецам не раз — особенно после дождей — приходится вытаскивать наверх кормовые запасы, и не только, чтобы просушить их. Жнецы, как и прочие муравьи, предпочитают расширять гнездо, пока земля влажна. А уж когда прокладывают новые и ремонтируют старые ходы и камеры, из гнезда вместе с открытой землей выбрасывают и содержимое камер. Впоследствии вынесенное — и семена и ракушки улиток, о которых всё ещё не известно, для чего они здесь, — будет вновь возвращено в подземелье. Однако часть зерен, здоровых и загнивших, неизбежно останется неподобранной. В результате вблизи от гнёзд возникают плантации растений, поставляющих муравьям корм. Они могут занимать иной раз заметную площадь.

Вокруг гнезда техасского бородатого муравья Погономирмекс барбатус десятки квадратных метров покрыты зарослями так называемого муравьиного риса — Аристида олиганти, иначе игольчатой травы. Существует даже мнение, будто муравьи подсевают свой рис, когда плантация изреживается. Большинство исследователей находят, правда, что Аристида самообсевается здесь зерном-падалицей, а муравьи ограничиваются прополкой, под корень удаляя все, кроме риса. Техасский бородатый муравей даже именуется полольщиком.

Подробно описаны встречающиеся в глухих уголках Аризоны муравейники, заросшие злаком Мунроа скварроза. Почему гнезда Погономирмекс в Техасе связаны с Аристида, а в Аризоне с Мунроа? Отчего в разных местах одни и те же муравьи «возделывают» или «выпалывают» разные растения? Чем объясняются эти «фантазии природы»?…

Обнаружив в своё время вокруг муравейников куртины растений, лишь с недавних пор возделываемых в этих местностях, американский мирмеколог Мак Кук заключил, что связи муравьёв с растительными видами могут возникать сравнительно быстро.

Определённые растения приурочены к муравейникам не только у жнецов. А. А. Лебедев встретил в лесах Калининской области вокруг гнёзд Формика великолепные «костяниковые сады». Профессор К. В. Кострин нашел в лесах Коми АССР муравейники, обрамленные зарослями шиповника или малины, причем кусты были заметно лучше развиты и более урожайны, чем любые экземпляры вдали от муравьиных куч.

В Сибири, в районе Кузнецкого Алатау, на Арчекасской гряде, у вершины обнаружили муравейник, хорошо замаскированный подмаренником северным — Галиум бореа. Стебли цветущих растений поднимались выше купола и, прикрывая гнездо извне, служили как бы оградой, через просветы которой в разных направлениях разбегались муравьиные дороги. И второй муравейник был скрыт подмаренником, и третий, и четвёртый…

Под каждой куртиной цветущего Галиум было гнездо муравьёв.

Казалось бы, все ясно: цветки подмаренника богаты нектаром, который муравьям так по вкусу; высокие плотные заросли зеленым кольцом защищают в этих суровых условиях гнездо от ветра; а зимой сухие стебли задерживают снег и этим утепляют почву. Естественно, что близость этого растения полезна для муравьёв.

Однако не это было главным в маленьком открытии, которое сделали биологи местной средней школы: обойдя всю гряду вдоль и поперек, они, к великому изумлению, установили, что ни отдельных растений, ни тем более куртин Галиум бореа вне муравейников нет. Как же тут было не задуматься?

И вопросы рождает не только находка подмаренника в Кузнецком Алатау.

В смешанных лесах купола муравейников тоже часто покрыты травами. Где много звездчатки, снабжающей муравьёв зерновым кормом, на муравейниках растут травы, обжитые тлями; среди зарослей какой-нибудь заселенной тлями костяники муравейники покрыты звездчаткой.

Геоботаники давно подметили эту, как они признают, «поразительную закономерность»: около муравейников часто водятся растения, которых нет вокруг, и наоборот, вблизи от муравейников может не быть растений, которых вокруг сколько угодно, хотя в других местах муравьи того же вида прекрасно живут бок о бок с этими же растениями.

Подобные факты объясняли всеспасительной случайностью или, как это выспренне сформулировано одним видным ботаником, ссылками на то, что муравьи производят флористические отборы растительных зачатков, попадающих на муравейник, и делают это весьма целесообразно. Это звучит, спору нет, мудрено, но объясняет ли что-нибудь по существу?

А ведь земля вокруг муравейников изрыта многочисленными ходами, разрыхлена, увлажняется и аэрируется — дышит совсем не так, как слежавшийся плотный грунт подальше.

Земля удобрена отбросами жизнедеятельности муравьёв, она значительно менее кислая.

Разве всё это не должно влиять на состав растений муравьиной плантации? Не потому ли и на Арчекасской гряде муравейники обросли подмаренником, который вне муравейников здесь не водится? И не по этой ли причине гнезда черноголового Формика уралензис окружены таволгой-спиреей, а холмики Формика нигриканс покрыты полынью или злаками, которые скрепляют постройку, защищают её от ветра и ливней?

Пора, однако, сделать важное дополнение ко всем рассказам о муравьиной жизни и напомнить, что на каждый процесс, протекающий в муравейнике, действуют одновременно другие, в каждое явление вплетаются перекрещивающиеся, встречные, касательные или сторонние для него, в каждом необходимое так или иначе сплетается со случайным.

Вот почему среди стягивающихся к гнезду жнецов с зерном всегда можно видеть фуражиров, крепко зажавших жвалами несъедобные щепки, комочки почвы, пустые ракушки. Среди тех, что доставляют строительные материалы, обязательно попадается сколько-нибудь бегущих порожняком. Да и все, о чем выше рассказывалось: и шитые гнезда Экофилла, и грибные сады листорезов, и начиняемые теплом кучи Формика, и подземные зерновые склады жнецов, — во всем этом норма и правило пробиваются в конечном счете вопреки отклонениям.

На каждом шагу вновь и вновь настойчиво напоминает природа о том, как относительна всегда целесообразность органических устройств и приспособлений, о том, что закономерность с необходимостью рождается как производное органической целостности и единства живой, развивающейся муравьиной семьи.

Если в погожий летний день приподнять в саду или на пустыре какой-нибудь плашмя лежащий теплый камень-плитняк, то с сырой под камнем поверхности почвы, внезапно открытой свету солнечных лучей и жаркому дыханию сухого воздуха, панически разбегаются и исчезают в щелях и трещинах обитающие под плитой муравьи. Они бегут, унося в челюстях личинок и куколок. Вместе с ними скрываются и находившиеся под камнем многоножки, слизнячки, неуклюжие серые мокрицы, скользящие гибкие уховертки. Какие-то разномерные и разноформенные жучки-букашки, врасплох застигнутые светом и жарой, падают, втянув голову и поджав все шесть ножек и усики, так что сразу теряют облик насекомого и, превратившись в бесформенный комочек, сливаются с землей, на которой лежат.

Если насекомое притворяется мёртвым, требуется неистощимое терпение, чтобы дождаться, когда бездыханные, казалось, существа проявят первые признаки жизни: боязливо отогнут усики, осторожно вытянут голову.

Всех этих мнимых мертвецов полностью оживляет только наступление сумерек, и ночью они бесследно исчезают.

Что же это за насекомые? Почему оказались они под плитой в муравьином гнезде? Не простая ли здесь случайность?

Подобные находки слишком часты, чтобы от них можно было отмахнуться. Видимо, многие насекомые живут среди муравьёв в муравьиных гнёздах и так хорошо себя при этом чувствуют, как если бы лишь здесь они находили всё необходимое для жизни.

Удивляться тут нечему.

Муравейник — это готовое, укромное и хорошо защищенное убежище, теплые, темные, сырые и в то же время проветриваемые камеры. С весны до осени ежедневно приносят сюда хозяева гнезда разнообразный свежий и сытный корм. Отбросы муравьиного стола тоже могут привлекать других насекомых. А пакеты муравьиных яиц и личинок, куколки, кучами разбросанные по камерам, наконец, сами хозяева гнезда — разве это не заманчивое лакомство?

Неудивительно поэтому, что муравейники почти всегда окружены многочисленной свитой, цепями спутников.

Выше уже говорилось о наземных врагах муравьёв из мира зверей, птиц, рыб, насекомых, извне атакующих муравейник. Подземных, внутренних врагов у муравьёв не меньше, чем внешних.

Множество спутников обитает в самих гнёздах, другие ютятся в непосредственной близости к ним, так или иначе тяготеют к их району.

Мирмекофилы, как называют немуравьиных любителей и сожителей муравьёв, уже много десятилетий поставляют исследователям нравов насекомых необычайные головоломки.

Мирмекофильные виды исчисляют тысячами. К ним относят тлей, щитовок и других насекомых, находящихся с муравьями в симбиозе, но также и множество крупных, неуклюжих жуков и крохотных, юрких жучков, медлительных плоскотелых клопов и цепких клещей, которые, на первый взгляд, вроде бы ничем и не питают муравьёв.

Одни чужаки довольствуются, может быть, только теплом и влагой готового жилья, другие проявляют подлинно шакалью повадку, поедая муравьиные трупы, и даже нападают на живых муравьёв.

Часть их гнездится в тех же камерах, ходах, что и хозяева, часть прячется рядом или по углам, в глухих, заброшенных штольнях и галереях. Отсюда они при удобном случае выбегают, чтобы в пакет муравьиных яиц подбросить свое, которое воспитывают муравьи, или, наоборот, чтобы стащить из пакета муравьиную личинку для собственного пропитания.

Одних жильцов хозяева не замечают, других недолюбливают, третьих даже оделяют знаками внимания. В общем, здесь можно встретить и наглых разбойников, и мелких воришек, и льстивых попрошаек, и бесстыдных нахлебников, и вежливых гостей…

Многие немуравьиные обитатели муравейников, и особенно мелкие жучки, похожи друг на друга, а иногда и на хозяев гнезда, как если бы одинаковые условия жизни наложили на их облик общую печать.

Присмотримся внимательнее к нескольким мирмекофилам. Вот, например, жуки-ощупники. После того как под землей обнаружены самки тлей, которых муравьи доят, собирая с них сладкий корм, нет оснований удивляться, что здесь находят себе приют и полуслепые мелкие ощупники. У них на разных участках тела имеются железистые клетки, выделения которых определенно по вкусу муравьям. Ощупники, пожалуй, даже не ютятся в муравейнике, а скорее содержатся здесь.

Живущий в гнёздах Лазиусов жучок Клявигер тестацеус, как и ощупники, выделяет поглощаемую муравьями жидкость, но в то же время и сам выпрашивает у них корм. Клявигер делает это совершенно так же, как муравьи. Можно бы счесть описываемый случай обыкновенным пищевым симбиозом двух видов, если бы Клявигер не пожирал в том же гнезде муравьиных личинок. Получается, что жучок паразитирует в муравейнике, но в то же время и подкармливает муравьёв.

Особенно часты в разбойной роли многочисленные, чем-то похожие друг на друга, быстрые, маленькие, короткокрылые или совсем бескрылые хищники жуки и среди них стафилиниды.

Разные виды жуков Мирмедония, ютящиеся в глухих норках муравейников Лазиус и Формика, питаются трупами муравьёв, но могут приканчивать больных и калек. Уличены они и в том, что стаями-шайками, по нескольку штук, нападают на одиночек фуражиров, возвращающихся домой с добычей.

В закоулках гнёзд одного из видов Тапинома ютится жук Мирмеция фусси. В искусственных гнёздах муравьи довольно быстро, иногда уже через несколько часов, уничтожают этого жучка. На свободе же он не переводится в гнёздах муравьёв, ускользая от хозяев, которые при первой возможности стараются обдать жучка зарядом яда.

Жучок Мирмеция боится муравьёв, избегает встреч с ними. Жуков-бомбардиров, которые выбрасывают из заднего отверстия едкую взрывающуюся жидкость, боятся сами муравьи. Они так пугаются производимого бомбардирами взрыва, что, сломя голову, разбегаются от выстрелившего жучка. И всё-таки муравьи сами доставляют в гнездо эту живую самоходную пушечку. И жук тоже тяготеет к муравейнику.

Столкнувшись недалеко от гнезда с муравьем, жук замирает, а когда муравей в конце концов схватывает его за ногу, падает и продолжает притворяться мертвым все время, пока его волокут в гнездо. Вокруг жучка, доставленного в муравейник и здесь оживающего, сразу возникает суета: муравьёв привлекают участки переднеспинки жука с волосками, выделяющими питательный секрет. Бомбардир же, возможно, находит в муравейнике только укромное место для гнездования.

Всем известный жук-бронзовка не ждет, чтобы муравьи притащили его в гнездо… Ради каких заслуг представляется ему здесь кров и пользуется ли он ещё чем-нибудь, кроме чужого тепла и растительного корма, — неизвестно. Но если подежурить возле муравейника Формика, довольно часто удается увидеть, как бронзовка, возвращаясь из полета, опускается на сухую труху купола и быстро закапывается в нее, пробиваясь в глубь гнезда, будто к себе домой. В то же время другие жуки, блестя яркими надкрыльями, изнутри разгребают мусор купола, выбираются на поверхность холма и отправляются в полёт.

Существует бразильская бабочка, откладывающая яйца на листьях вблизи гнёзд древесных муравьёв. На этом забота самки о своем потомстве кончается. Вышедшие из яиц личинки устремляются к гнезду муравьёв, но в самое гнездо не проникают, а устраиваются между его стенками, где вырастают, окукливаются, превращаются в бабочек. Тело их, ножки и первое время даже крылья густо покрыты волосками, которые защищают насекомое от муравьёв и сохраняются до тех пор, пока бабочка не созреет окончательно, чтобы выбраться из гнезда и отправиться в полёт.

Для бабочки все это выгодно, а муравьи никакого ущерба не терпят.

Но перейдём к другим сложным и запутанным случаям, где отношения, как бы ни выглядели они, насквозь пронизаны духом паразитизма.

В муравейниках некоторых видов встречаются клещи, представляющие собой вежливого, можно даже сказать — благовоспитанного попрошайку. Крохотный лакомка заставляет муравья отрыгивать пищу, которую немедленно слизывает. Во всем остальном этот тунеядец определенно старается поменьше досаждать своему кормильцу. Если на муравье поселился один клещ, то он пристраивается над головой и, постукивая по ней передними ногами, которые походят на жгутики муравьиных антенн, побуждает покормить себя. Когда же на муравье живет четное число паразитов, они сидят поровну с каждой стороны брюшка как бы для того, чтобы муравей, несущий их, не терял равновесия…

В муравейниках, дающих приют этим клещам, часто живут и пожирающие их сверчки. Сверчок, однако, не ограничивается охотой на клещей и объедает хозяев. Он не только облизывает их, но и пристраиваясь к паре муравьёв, обменивающихся кормом, отталкивает одного и, заняв его место, поглощает отрыгиваемую другим пищу.

Кем же он приходится муравью? Истребитель паразита, но он ведь и сам паразит.

Многое ещё не ясно в тройном сожительстве: муравьёв — сверчков — клещей. Придёт время — этот клубок будет распутан так же, как распутаны наконец загадки, связанные с жуками Ломехуза струмоза и Атемелес.

Крошечные, необычайно ловкие и быстро бегающие жуки эти благодаря своим гладким надкрыльям и прочным кольцам брюшка легко передвигаются в подземных лабиринтах. Кстати сказать, они живут только здесь и больше нигде не встречаются.

Муравьи с неописуемой жадностью облизывают на теле жуков пучки золотых волосков, на которых проступают питательные выделения. Жук может также передать муравью каплю пищи, которую тот жадно слизывает. В свою очередь и муравьи кормят жуков отрыжкой.

До сих пор ничего нового в рассказанном нет.

Ничего особенно нового нет и в том, что муравьи, которые питают жука, способны выкармливать и его потомство. Подобные примеры уже встречались. Однако на этот раз обнаруживается нечто совершенно несообразное: муравьи заботятся о личинках жука больше, чем о своих собственных.

Неистово гостеприимное усердие хозяев гнезда доходит до того, что в опасную минуту они прежде всего спасают личинок жука и могут бросить на произвол судьбы не только личинок, но и куколок своей семьи. Их щедрость в выкормке чужого потомства совершенно беспредельна. Они скармливают личинкам жука яйца, откладываемые муравьиной самкой, и не ограничиваясь этим, отдают им и корм, отнятый у собственных личинок.

В таком гнезде муравьиные личинки, которые должны бы развиваться в самок, остаются недокормленными. Из них и начинают выводиться хилые и бледные полусамки-полурабочие, именуемые «царицами в рабочем одеянии». В конце концов в гнёздах, где развелись жучки Ломехуза, не остаётся сил для нормального продолжения рода, и они погибают.

Ломехуза струмоза живет с кровавым муравьем Формика сангвинеа. Родич жука Ломехуза — Атемелес поражает другие виды Формика. В гнёздах муравьёв Формика и Кампонотус в Америке водится Ксенодуза кава — ещё один опасный сожитель-нахлебник. Он тоже объедает муравьёв настолько усердно, что вместо молодых самок в семьях, в конце концов, появляются неспособные к размножению полусамки-полурабочие, и семьи приходят в упадок.

Теперь прослежено уже немало историй, в которых не разобрать, где кончается хищничество, где начинается полупаразитизм или законченный паразитизм, где односторонняя выгода, а где симбиоз.

И, кажется, насквозь и заранее все предчувствующие жгутики антенн, так точно всегда находящие для каждого муравья и для всей семьи нужное для жизни не только сегодня, но и то, что понадобится в будущем, так безошибочно отличающие тупики от открытых дорог, вредное от полезного, своих от чужих, друзей от врагов, здесь, в этих случаях, решительно отказывают, сдают. Похоже, что корм, которым жучки Ломехуза, Ксенодуза, Атемелес и подобные им приучают и приручают к себе хозяев гнезда, совсем лишает антенны муравьёв присущей им чуткости. Больше того: похоже, что этот чужой корм делает их восприимчивыми к сигналам чужих антенн, дезорганизует жизнь семьи и, в конце концов, губит её.

Уже говорилось, что муравей, подобно трём мухам, может хоть и льва съесть. Действительно, фуражир любого вида, придя в гнездо с добычей и сдав собранный корм, не только сам возвращается к месту, где эта добыча обнаружена, но и ведет за собой новых сборщиков.

Однако прежде чем говорить о том, как муравей выводит на сбор добычи новых фуражиров, следует разобраться, как он сам возвращается в гнездо.

Радиус походов, совершаемых сборщиками-фуражирами, измеряется иногда сотнями метров и, следовательно, в десятки тысяч раз превышает размер насекомого. Конечно, когда семья оседлая и фуражиры последовательно осваивают зону, в которой промышляют, возвращение их ещё объяснимо. Но ведь существуют и кочевые муравьи, постоянно меняющие место гнездования и тем не менее неизменно находящие обратный путь. Значит, дело не в одной только оседлости. В чём же тогда?

Пятнадцать тысяч муравьиных видов дают на этот вопрос если и не пятнадцать тысяч ответов, то, во всяком случае, довольно много.

Одним здесь помогают уже известные нам отчасти дороги, разбегающиеся во все стороны от гнезда, совсем как корни дерева. Чем старше и населённее муравейник, тем дальше расходятся от него дороги и тем гуще они разветвляются. По этим трассам уверенно движутся взад и вперед цепи муравьёв. Если любого из них снять с дороги и отсадить в сторону, он долго и беспорядочно мечется, пока не наткнется на какое-нибудь ответвление дорожной сети своего гнезда, где и обретает вновь уверенность бега.

Есть и такие муравьи, у которых вокруг гнезда нет оформленных трасс. Здесь на промысел выходит множество фуражиров, которые группами разбегаются по разным случайным маршрутам. Через какое-то время они возвращаются, причем часто бегут не по своим следам, а напрямик, как если бы им помогала ориентироваться и находить обратный путь невидимая связь, поддерживаемая с гнездом и со снующими вокруг него муравьями.

Интересно отметить, что многие муравьи совсем слепы или во всяком случае плохо видят, так что обычные зрительные вехи мало могут помочь им в странствованиях. Среди зрячих же муравьёв, обитающих в пустыне, например, имеются даже такие, которые, похоже, ориентируются по звёздам.

Известный тунисский мирмеколог Санчи считает доказанным, что некоторые пустынные муравьи способны днём видеть звезды. Длинные узкие фасетки сложного глаза насекомых с одной-единственной светочувствительной клеткой на дне Санчи сравнивает с глубоким колодцем, со дна которого и человек, говорят, днём, при свете солнца, может увидеть звёзды.

Санчи написал даже что-то вроде философской поэмы в стихах о маленьком муравье, заставляющем человека поднять глаза от земли к великим мирам, проплывающим в небе; о ничтожном муравье, который в яркий день находит для себя в синеве небосвода дальнюю звезду, оказывающуюся его проводником; о слабом муравье, который подобно мудрецам земли путешествует с надежным компасом; о скромном муравье, который привязан ниткой света к золотой звезде и упорно продолжает идти к своей цели.

Можно спорить о теме, которой посвящены стихи, но нельзя проходить мимо опытов, доказывающих, что для муравьёв в пустынных местностях, лишенных наземных примет, звезды не только ночью, но и днём служат световым компасом. Муравьям других видов помогает солнечный луч, также могущий служить ориентиром.

Многие в прошлом считали, будто муравьи оставляют на дороге душистые отпечатки, в которых левый и правый след пахнут различно, так что запах тропинки говорит, куда ведет дорога — от муравейника или к муравейнику. Но это всё-таки осталось недоказанным, зато установлено, что муравей по количеству израсходованной на передвижение пищи способен определять пройденный путь, расстояние от гнезда.

Здесь на пороге его встречает стража, охрана муравейника, которая не пускает чужаков, но открывает ход для своих.

Встаёт вопрос: как отличают муравьи своих собратьев от посторонних?

Читатель уже, конечно, давно подметил, что муравьи любого вида общаются между собой прикосновениями антенн.

Прикосновение антенн бывает разным: односторонним или обоюдным, мимолетным или продолжительным, замершим или скользящим. Антенны могут касаться всего тела другого муравья или отдельных его участков. Прикосновение может распространяться на весь жгутик усика или ограничиваться участком определенных члеников. А разные членики в жгутике воспринимают одни раздражения и не отзываются на другие.

Именно с помощью определенных члеников на жгутиках опознается у муравьёв принадлежность к семье.

Муравей, у которого удалены оба усика, не отличает своих собратьев от других, не воспринимает никаких сигналов, не слышит никаких призывов. Мы уже знаем, что он не реагирует даже на муравьёв враждебного вида. Но другие члены семьи продолжают относиться к оперированному, как к собрату, отличают безусых особей своей семьи от чужих.

Если выкупать муравья в 70-градусном спирте и затем сразу же обсушить на солнце, он ведет себя после этого как ни в чем не бывало. Такого муравья родная семья встретит сдержанно, подозрительно, но все же примет, и только некоторые собратья проявят к нему враждебность.

Стоит, однако, смазать муравья соком из раздавленных муравьёв другой семьи, не говоря уже о соке из муравьёв другого вида, и в родном гнезде его встретят «в жала и жвала» и насмерть забрызгают кислотой.

Выходит, не при всех условиях верна польская поговорка, заверяющая, что мурашка мурашке рада. Действительно, муравьи рады друг другу, только если узнают запах родной семьи. Спиртовая ванна снимает этот запах. Сок чужого муравья надевает на насекомое чужое душистое одеяние, а такой мурашке мурашки перестают радоваться.

Опыты, в которых изучаются душистые семейные мундиры муравьёв, требуют большой строгости. Здесь приходится соблюдать такую тщательность и педантичность, которая может, пожалуй, показаться чрезмерной, иногда комичной, но которая все же необходима как гарантия точности.

Не следует, в частности, касаться подопытных муравьёв руками. Это разрушает душистый нимб, а иногда хитин надолго пропитывается при этом новым, чужим запахом, который незаметно путает потом в опыте все карты.

Муравья можно брать лишь пинцетом, вымытым в спирте и после этого просушенным, причем брать можно, конечно, не за брюшко, не за голову и, само собой разумеется, не за усики, а только за ножку.

Никогда не следует также слишком ярко освещать гнездо, арену, экраны; лучше по возможности их затенять.

Если приходится наклоняться, чтобы рассмотреть муравья, то не надо дышать на него. Тепло или, может быть, другие свойства выдыхаемого воздуха возбуждают муравьёв, пугают их, резко меняют их поведение. Впрочем, простая картонная маска, прикрывающая рот, отводит эту угрозу.

И ещё если муравей относится к виду, обладающему хорошим зрением, то полагается избегать резких движений или производить их так, чтобы насекомые не могли их видеть.

В особенно деликатных исследованиях, когда муравья требовалось лишить каких бы то ни было ориентиров, гнезда содержались в лаборатории с гладкими темными стенами и сам экспериментатор работал в черном халате, спрятав лицо под черной маской.

Впрочем, для опытов, о которых пойдет речь дальше, такие крайние предосторожности не требуются. Не так уж сложно выяснить, что должно было произойти в том муравейнике, куда вернулись удачливые фуражиры, которых стража пропустила внутрь гнезда.

Простые наблюдения показывают, что, как правило, уже через несколько минут плошку с мёдом, поставленную неподалеку от муравейника, обнаруживает первый фуражир. Через срок не многим больший, чем требуется, чтобы муравью добежать домой и без особых помех вернуться к чашке, на ней оказывается уже довольно много сборщиков корма. Вскоре они здесь кишмя кишат.

Каким же образом оповещают разведчики других муравьёв о своей находке? Как эти другие, получив сигнал о корме, добираются до него?

Если одновременно на таком же расстоянии от того же муравейника поставить вторую плошку с мёдом и последовательно снимать с нее нашедших её муравьёв, не давая им вернуться с кормом в гнездо, то за тот же срок на второй плошке перебывает лишь несколько обнаруживших её фуражиров.

Но продолжим опыт, поставив на новом месте третью плошку со сладким кормом. Теперь, пока первый нашедший мёд фуражир упивается им и брюшко его начинает округляться, попробуем тихонько нанести на него цветную метку. Увлеченный добычей сборщик не заметит этого и, нагрузившись до отвала, убежит. Задерживать его не станем. Пусть бежит. Если к плошке подберется другой муравей, можно повторить операцию, пометив нового сборщика уже другим цветом, третьего — третьим.

Раньше или позже здесь соберется целая стайка муравьёв, и с ними обязательно будет тот, которого пометили первым. За ним появятся другие, и в их числе снова — меченые.

Совершенно очевидно, что наши разведчики привели к богатой добыче новых фуражиров.

Перенесём теперь наблюдения в искусственные гнезда и последим за поведением муравьёв, вернувшихся сюда после того, как они обнаружили поставленную для них поживу.

Разведчик не забирается в глубинные камеры, а остаётся, как правило, в верхних частях гнезда. В возбуждении, которое тем более продолжительно, чем богаче запас обнаруженного им корма, он скрещивает усики со всеми встречными и затем вместе с ними устремляется к выходу.

Остается посмотреть, как он приводит завербованных муравьёв к цели.

Вблизи от хорошо изолированной арены искусственного муравейника поставлен противень с водой. В нём на двух одинаковых, разделенных небольшим расстоянием подставках стоят две одинаковые плошки: одна — с мёдом или, лучше, с живыми личинками, другая — пустая. От каждой из плошек к арене переброшены мостики — подвижные картонные полоски.

К одной из плошек, к той, что с мёдом или личинками, доставлен муравей. Напившись мёда или взяв в жвалы личинку, он начинает суетиться, выискивая обратную дорогу, перебирается, в конце концов, через картонный мост на арену и бежит к гнезду.

Скрестив здесь несколько раз антенны с другими муравьями, наш муравей оставляет находку и устремляется к выходу, а отсюда опять на арену. За ним тянется цепочка завербованных. Они бегут медленнее, несколько отставая от меченого, может быть, потому, что на бегу то и дело касаются усиками дороги, как бы проверяя её.

Меченый уже добежал до места, от которого расходятся бумажные полоски: одна вправо — к плошке с личинками, другая влево — к пустой. Проверив дорогу усиками, он без колебания поворачивает вправо и устремляется к плошке с приманкой.

Но теперь, пока остальные муравьи не добежали до развилки, надо поменять местами картонные мостики. Только это надо сделать не руками, а хотя бы пинцетом, если нет простенького автоматического переключателя.

И вот цепочка муравьёв перед развилкой. Все время касаясь усиками бумаги, муравьи один за другим поворачивают влево и по перемещенному следу первого фуражира уходят к пустой плошке…

Теперь повторим во всех деталях начало опыта.

Позволим меченому муравью ещё раз оповестить гнездо и во главе бегущих за ним фуражиров выйти на арену, а затем уберем его пинцетом. Что станется теперь с остальными?

Они приходят в сильное замешательство. Добежав до того места, где обрывается след их вожака, они шмыгают вокруг, многие, в конце концов, возвращаются в гнездо, другие продолжают возбужденно и беспорядочно сновать по арене и всю её обшаривают. Некоторым удается добраться к развилке, и тут одни поворачивают по бумажной полоске налево, другие — направо.

Заветное место, таким образом, снова отыскивается, но гораздо позже и меньшим числом муравьёв.

Вообще говоря, на этом можно бы опыты кончить, но очень соблазнительно посмотреть, что произойдет, если двух по-разному меченных муравьёв доставить одного к плошке с тремя-четырьмя муравьиными личинками справа от арены, а другого — к плошке с сотней личинок слева.

Оба муравья взяли в жвалы по личинке и поспешили в гнездо, а через некоторое время каждый вернулся к своей находке. И хотя оба доставили в гнездо лишь по одной личинке, первый привел с собой едва ли пяток муравьёв, а за вторым — к большому пакету личинок — явились добрых полсотни рабочих.

Но вот фуражир нашел на арене приколотого к ней паука, которого ему никак не сдвинуть с места и от которого он возвращается и с пустым зобиком, и с пустыми жвалами. Никакой пробы муравей принести в гнездо на этот раз не мог. Все равно за ним устремляются завербованные охотники, и вскоре паук, разорванный на мелкие клочья, доставлен в гнездо, а на арене торчит голая энтомологическая булавка.

Какую бы поживу ни обнаружили фуражиры — корм или личинок, они зовут за собой других одним способом — скрещивая усики. И, очевидно, этим сигналом могут быть сообщены существенные подробности относительно находки.

Собственно, и сигнал, оповещающий о появлении охотников за куколками или других врагов, производится все тем же способом: муравьи мечутся, ударяют брюшком оземь, замирают на мгновение и снова кидаются в бег, бьют встречных усиками. Верхнечелюстные железы выделяют при этом пахучий секрет, который мы имеем все основания назвать химическим набатом муравейника. У листорезов Аттин сигнал подается, как установили микроанализы биохимиков, альдегидом лимонной кислоты, у жнецов Погономирмекс — масляной кислоты, этиламином. Радиус действия сигнала, подаваемого одним муравьем, составляет всего несколько сантиметров, но он принимается и сразу передается дальше всеми окружающими и распространяется как бурная цепная реакция.

Поднимаемая таким образом тревога охватывает все гнездо с невероятной быстротой, ещё раз подтверждая, что муравейник — это не просто общежитие множества муравьёв, а что-то очень тесно связанное, спаянное, цельное.

Таким образом, антенны участвуют во всех сигналах, оказываясь также и звеном, крепящим муравьиную оборону.

Чтобы правильнее представить себе все, о чем здесь рассказывается, необходимо сделать небольшое отступление и вспомнить некоторые приведенные выше факты.

Вернёмся, например, к цепочкам муравьёв, которые, разорив атакованное гнездо, возвращаются домой, неся добытые ими трофеи. Ведь не все муравьи нагружены куколками: в колонне легко заметить то солдата с пустым коконом, который дальше будет брошен по дороге; то другого с громадной куколкой самца, которая тоже будет брошена в пути; то муравья, несущего труп старого муравья; то муравья, вовсе ничем не нагруженного; то даже такого, на котором сидит живой муравей чужого вида… Иногда один за другим подряд бегут в цепочке муравьи, не груженные ничем или груженные чем угодно, но не куколками рабочих. И всё-таки, в конце концов, когда придут все муравьи, получится, что нападением добыты в основном куколки, и именно рабочих.

В цепочках жнецов, спешащих к муравейнику с колосками и зерном, всегда имеются муравьи, несущие комочки почвы, песчинки, обломки коры. Однако в конце концов в гнёздах вырастают склады зерна.

Точно так же из семян и зерен, оброненных носильщиками на дорогах к гнезду, раньше или позже возникают аллеи зеленых насаждений, а из зерен, оставленных после просушки вокруг купола, постепенно разрастаются куртины злаков, питающих муравейник.

Такое «в конце концов», такое «раньше или позже» обнаруживается в любом углу муравьиного гнезда, во всем, что происходит в семье. Муравей несет зернышко, а вдоль дороги появляется зеленое окаймление; муравьи выносят по крупинке землю, а получается новая камера, новый переход, гнездо. Точно так же одни строители (мы уже видели это) тащат с поверхности купола хвоинки или обломки веточек внутрь гнезда, а другие выбегают им навстречу, вынося из гнезда такой же груз; это происходит на протяжении многих дней подряд; в результате же над гнездом вырастает купол-насыпь, имеющий характерные очертания, форму, свойства.

Об этой отличительной черте биологии муравьёв следует помнить всегда, особенно когда речь идёт о тех связях, которые семью, состоящую из тысяч насекомых, превращают в единое целое.

Здесь главное орудие строительства, нападения, обороны, добычи корма, воспитания расплода — жвалы; главное орудие взаимного питания взрослых и кормления личинок — язычок; главное орудие общения, орган, действующий при взаимном питании и при строительстве, при добыче корма и в обороне и нападении — короче, во всех проявлениях жизни семьи, — антенны.

Приходилось ли вам брать в руки муравья, который бегал по земле за миллионы лет, точнее, за десятки миллионов лет до того, как на ней появился человек?

Сколько мыслей и чувств будит одно прикосновение к прохладному обломку янтаря, внутри которого сквозь влажное мерцание золотого тумана чернеет крохотным силуэтом прапращур современных мурашек. Никаких сомнений нет: это муравей. Его нельзя не узнать. Во всяком случае, с первого взгляда он ничем не отличается от множества тех сегодняшних муравьёв, мимо которых каждый из нас с весны до осени бесчётное число раз проходит, не видя их, и которых нередко походя топчет, не замечая того.

В раздумье поворачиваешь обломок то одной стороной, то другой, пробуя проникнуть взглядом в глубь почти прозрачного куска минерализованной смолы, как если бы в нём была заключена сама вечность, само небо с россыпями звезд, все миры — дальние и близкие, живые и минувшие, знакомые и неведомые.

Десятки миллионов лет до появления человека!..

Но для того чтобы проникнуться сознанием значительности открывшегося, знакомство с муравьем необязательно начинать через памятник, в котором спрятано сбереженное от времени свидетельство астрономического возраста этой букашки. Достаточно снова вспомнить историю с флаттером, способ предупреждения которого существовал в утяжеленной кромке переднего крыла задолго до того, как люди стали летать.

Кто предскажет, сколько таких и более неожиданных открытий принесет дальнейшее изучение насекомых, в которых строение и действие каждой клетки отшлифованы десятками миллионов лет естественного отбора? А ведь каждый самый маленький успех, каждый шаг вперед в изучении всего тела, отдельных органов, особенностей микроскопического строения любой ткани, даже просто повадок, вновь и вновь открывают неизвестное.

Что касается муравьёв да и других общественных насекомых, то здесь учёных ожидают особенно важные открытия. Здесь ещё много «белых пятен», и как раз в области, касающейся тех свойств и отличий, которые собирают и сплачивают тысячи и тысячи особей в целостную семью.

На чём основаны эти свойства муравьиной природы? Что их питает? Как они развиваются и к чему направлены? Наука вплотную подошла к исследованию этих вопросов, над которыми человек давно задумывается и на которые ищет ответа.

Народные сказки, поговорки и другие литературные памятники давней старины в некотором отношении подобны обломку янтаря с муравьем. Они тоже в драгоценной оправе доносят до нас осколки минувших эпох. Но здесь это кристаллы мудрости, отпечатки мыслей, рожденных в незапамятные времена. Что же говорят о муравье эти памятники прошлого?

Через библиотеки разных стран мы собирали пословицы и списки сказок, посвященных муравью.

Здесь найдено много простых и сложных, будничных и героических, искрящихся смехом и замутненных слезой повестей и иносказаний. Но во всех открывается в конце концов одна и та же история: история о человеке, который до седой головы ищет дорогу к сердцу муравейника.

Ему ничего не нужно, кроме ключа, которым заводится муравьиная суматоха, только о нём он думает.

Здравые, рассудительные люди сочувствуют чудаку, жалеют его, уговаривают или годами вышучивают и высмеивают простодушного искателя, отказывающегося от обычных дел и все продолжающего пасти своих муравьёв и выспрашивать у них ответы на их неразгаданные тайны.

Однако наступает час, когда все здравые и рассудительные люди оказываются беспомощными, не могут справиться с трудностями, один за другим выбывают из игры, а победителем, как всегда бывает в сказках, становится именно простодушный, верный делу своей жизни. На помощь ему приходят из-под земли неисчислимые друзья.

Он столько подбирал ключи к катакомбам мурашек, что теперь легко сюда проникает и встречает здесь союзников, с которыми решаются все задачи, преодолеваются все препоны, разгадываются все загадки.

…Юноша, не побоявшись страшной грозы, покинул кров, чтобы погасить зажженный молнией куст. Смельчак спасал куст необычный: под ним скрывался волшебный муравейник. Прошли годы, а бессчётное население подземного города, избавленного от огня, не забыло своего спасителя. В трудную пору разыскали его муравьи. Заточенный палачами в подземелье, он погибал от голода и жажды. И вот засновали чёрные цепи через крепостные валы и стены, и, незамеченными, день и ночь стали муравьи по капельке доставлять обреченному узнику ключевую воду и медвяную росу, тогда как другие, созванные по тревоге со всей округи, прорывали выход из подземелья… И вот герой на воле…

Слабый и крохотный муравей наделен в сказках волшебной силой, он способен совершать деяния, недоступные другим, неизмеримо более сильным и крупным созданиям природы.

Муравьи, о которых складываются сказки, самыми неожиданными способами помогают своему герою. Они способны обезвреживать тех, кто замышляет против него недоброе. Они могут темной ночью отпилить ноги у ядовитого скорпиона, подрезать крылья у хищного ястреба, забрызгать ядом глаза бешеного волка… И они же днём, читая призывы звезд, могут вывести героя, заблудившегося в пустыне среди зыбучих песков, указать ему дорогу к источнику с живительной влагой.

Муравьи, о которых сказки сказывают, и от беды избавляют, и врагов наказывают, и добродетель вознаграждают…

А сколько наряду с такими сказками-повестями сложено у разных народов коротких притч, в который действуют муравей и солнце, муравей и снег, муравей и кузнечик, муравей и стрекоза, муравей и фазан, муравей и голубь, муравей и крыса, муравей и кот, муравей и муха, муравей и ворона, и собака, и мышь, и сверчок, и орел, и аист, и тигр, и пчела, и рыба, и жук, и муравьиный лев, и просто лев… И сколько есть многозначительных басен, в которых речь идёт о муравье и ребенке, о муравье и старике, о муравье и царевиче, о муравье и нищем, о муравье и святом, о муравье и разбойнике…

На разные лады преподают и внушают они одну мораль, разными дорогами ведут они к тем самым заключениям и поучениям, которые, отлившись в афоризмы и поговорки, признают или утверждают, указывают или советуют:

«Муравей слаб, но камень рушит».

«Мал муравей телом, да велик делом».

«Мурашка мурашке рада».

«У муравья голова с просяное зернышко, а ума — чувал».

«Ступай к муравью, ленивый, поучись у него благоразумию».

«Нет проповедников более красноречивых, чем муравей, который живет, не произнося ни звука».

«Муравьи сообща и льва одолевают».

Не раз находились в прошлом мудрецы, советовавшие тем, кто понимает, насколько не устроена жизнь, переустроить её по примеру муравьёв. На полках библиотек стоят пожелтевшие от времени пухлые трактаты, поучающие человека жить по закону, по справедливости, жить хотя бы так, как муравьи в муравейнике.

Теперь можно только снисходительно улыбаться, читая эти муравьиные утопии. Их время безвозвратно миновало.

Сегодня люди всех пяти частей света, над которыми описали свои планетарные орбиты первые спутники и космонавты, хорошо знают, что не в муравьином общежитии и не в муравьином укладе и порядке должен человек искать для себя образец и урок, пример и призыв. Люди уже знают, что требуется для того, чтобы все беззаветно трудились и все были сыты, чтобы один был за всех, а все — за одного. И потому сегодня в старинных сказках и изречениях, посвященных муравью, открываются более глубокий смысл и содержание.

С новой силой напоминают они о том, что и у муравья и в муравейнике действительно есть что увидеть, есть что изучить, есть что выпытать.

Пусть муравьи в янтаре говорят о безмерной косности живой природы, они говорят и о её могучих силах. И люди уже знают, что, преодолевая эту косность и покоряя эти силы с помощью творимой ими науки, они и сами становятся могущественнее.

Это могущество почти никогда не приходит готовым. Оно иной раз порождается из самых маленьких открытий, годных поначалу разве только для того, чтобы их использовать в каких-нибудь игрушках. Неустанно учась у природы и научаясь превосходить её, человек идёт к действенному знанию. К такому наивысшему знанию ведет долгий, извилистый путь, путь поисков, проб, мечтаний, иногда трагических неудач и срывов и подчас лишь редких, не всегда сразу признаваемых успехов.

Мы уже знаем, что никакого практического значения никогда не имел кусочек янтаря, натертый кожей и притягивающий к себе сухие бузиновые шарики, висящие на тонких шелковинках. А ведь из явления, демонстрируемого в этой игрушке, которая тоже была когда-то научным открытием, выросли — и для этого понадобилось не так уж много времени — самые удивительные чудеса электрификации в промышленности, транспорте, сельском хозяйстве, новейшие достижения радиотехники, радиолокации, телевидения.

Мы уже знаем, что когда-то забавой были запускавшиеся на праздничных фейерверках разноцветные ракеты. А ведь от них ведут свою родословную современные реактивные самолеты, летающие быстрее звука, и многоступенчатые ракеты, все увереннее нацеливаемые людьми на межпланетные полёты.

Только шуткой был построенный когда-то испанцем Торрес-И-Кеведо электромеханический игрок, который с белыми королём и турой против чёрного короля в шестнадцать ходов побеждал любого соперника, правильно объявляя «шах» и «мат», а в случае повторных ошибок в ходах черного короля отказывался от дальнейшей игры.

Только игрушкой был сконструированный французским инженером пёс Филидог, послушно бежавший на зов электрического маяка, лаявший, если на него падал пучок лучей.

Шуткой была и сконструированная американскими инженерами собака, сломя голову бежавшая на свет и так нелепо погибшая: привлеченная ярким светом фар, она кинулась навстречу машине и кончила своё недолгое существование под колёсами.

Игрой конструкторской мысли были построенные английскими учёными черепахи Эльзи, Эльмер и Кора, которые упорно двигались к свету и обходили препятствия. Устройства черепах были отрегулированы так, что одна из них казалась уравновешенной, даже флегматичной, другая — нервной, легко возбудимой.

В общем, только игрушкой было и творение французских исследователей — селезень Жоб и уточка Барбара, парочка, постоянно представлявшая собой курьезное зрелище: птицы двигались вместе, расходились, опять шли друг к другу, а в ряде случаев обнаруживали даже нечто весьма похожее на память.

А ведь в прямом родстве со всеми этими забавами и игрушками находятся многие выросшие на наших глазах достижения новейшей техники, представленные не только автоматическими линиями на заводах и фабриках, автопилотами в авиации, но и счетными машинами, машинами-переводчиками, «думающими» машинами.

И вот ещё одна детская забава: муравей-привратник, закрывающий головой вход в гнездо, не шевелится в ответ на прикосновение соломинкой или волоском, но отступает, когда его усик тронули муравьиным усиком. Этим волшебным ключом открывается ход не только в гнездо муравьёв, но и к пониманию загадок скрещенных антенн.

В прикосновении муравьиных антенн можно видеть одно из важнейших звеньев, связывающих воедино обитателей муравейника. Постепенно проясняются и другие, так долго остававшиеся тайной за семью печатями опоры, на которых зиждется целостность и муравьиной семьи, и семьи других общественных насекомых.

И если каждая подробность устройства и взаимосвязи органов или строения и действия клеток и тканей изумляет конструкторов и инженеров разнообразием химических и физических решений, то в калейдоскопе жизни муравьиных семей биологам воочию открывается ход сокровеннейших процессов, протекающих в живом. С предельной наглядностью развертывается перед исследователями муравьиных семей действие законов органической природы, которая в большом и малом должна быть поставлена и ставится на службу Человеку.

---

Под параграфом 141 в знаменитой «Риторике» М. В. Ломоносова приводится в качестве примера, «когда предыдущее с последующим противны», четверостишие Марциала, самим Михаилом Васильевичем переведённое:

В тополевой тени, гуляя, муравей
В прилипчивой смоле увяз ногой своей.
Хотя он у людей был в жизнь свою презренный,
По смерти в янтаре у них стал драгоценный.

Эта миниатюрная басня могла бы стать метким эпиграфом к новой истории, иллюстрирующей старое положение о случаях, «когда предыдущее с последующим противны». Здесь вполне подошла бы, впрочем, в качестве запевки или флага также и притча о полководце и муравье. Для тех, кто успел забыть этот, читанный ещё в школьных хрестоматиях, до прозрачного поучительный рассказ, напомним коротко его содержание.

Великий полководец, чуть ли даже не сам Тамерлан, проиграв важное сражение, в отчаянии скрылся от приближенных в своей походной палатке, вокруг которой несли караул телохранители, закованные в тяжелые доспехи. Ужасным и беспросветным представлялось будущее полководцу. Куда от всего уйти? Как жить дальше?

Рассеянный взгляд Тамерлана заметил крохотного муравья, бойко ползущего вверх по шелковой стенке палатки, и полководец, не думая, одним движением пальца сбросил насекомое вниз. Через какое-то время тот же муравей опять полз вверх по той же стенке, и полководец вновь сбросил насекомое, а спустя несколько минут опять увидел его на том же месте, как и раньше спешащим вверх, и опять сбросил его, и снова увидел, и снова сбросил, и опять увидел, и опять, и снова, пока не понял, что ничтожное насекомое, жалкий муравьишко, подсказывает ему решение, освещает путь. И раздвинув шелк штор, Тамерлан вышел из палатки и отдал приказ готовиться к новому сражению.

Но ведь наша повесть посвящена не просто муравью, а муравью лесному…

Конечно, сегодня полнейшим анахронизмом звучит старое присловье, утверждающее, что «Наука в лес не ходит». Там, где вчера раздавался топор дровосека, сегодня визжат бензомоторные пилы. Там, где вчера отец рубил, а малютка-мужичок с ноготок, басом понукая лошаденку, вывозил срубленное, сегодня гудят моторы трелевочных лебедок и, подхваченные тросами, в воздухе бесшумно плывут хлысты… Высоко в небе неподвижно висят над лесами вертолеты — неусыпный патруль пожарно-химических станций. Аэропланы сельскохозяйственной авиации с ревом снуют взад и вперед, распыляя над верхушками деревьев ядовитый туман — отраву для лесных вредителей…

И всё-таки: как ходит наука в лес сегодня?

Профессор Иван Матвеевич Вихров, герой леоновского романа «Русский лес», излагая в своей знаменитой вступительной лекции факты, характеризующие выдающуюся роль дерева в истории цивилизации вообще и в истории народов нашей родины в частности, осветил попутно некоторые страницы истории самого леса. Здесь особо выделена одна эпоха, когда небывалые масштабы приобрела вредоносная деятельность той — как говорил профессор — двуногой мошкары из притонов Европы и разъездных пестроногих жуков из западных областей, которые, вторгшись в хвойные и лиственные дебри России, учинили здесь настоящий лесной погром.

И тут недобрую память оставили по себе владетельная знать, столбовые дворяне и именитые магнаты, которые с легким сердцем без огня прожигали бесценные лесные богатства страны…

С тревогой и болью указывал Иван Матвеевич Вихров в своей лекции, что начатое при столбовых дворянах лесное расточительство не везде прекращено и сегодня, что слишком много неполадок и бедствий продолжает губить леса. Он говорил о разном, однако даже он, вспомнивший о двуногих мошках из притонов Европы и о разъездных жуках из западных областей, ни словом не обмолвился о подлинных жуках, мотыльках и гусеницах, о сонме шестиногих вредителей-насекомых, которые неизмеримый ущерб наносят рощам, борам, дубравам, колкам, тайге.

Не сотни, нет, тысячи видов насекомых беззвучно высасывают из растений соки, уродуют их галлами, опухолями, свертывают листья трубочкой, оплетают паутиной, повреждают мякоть с поверхности, скелетируют листья, оставляя от них только сеть жилок, или целиком уничтожают, так что один черешок напоминает: здесь был лист! Они выгрызают хвою, проникают под кору, прячутся в корни, в почки будущих цветов и, прокладывая свои убийственные червоточины, выпивают семена и сердцевину плодов, сверлят, минируют кору, луб, древесину стволов, веток, побегов, корней…

Откройте «Лесную энтомологию». О ком здесь идёт речь? Долгоносики, плодожорки, минеры, цветоеды, листоеды, семееды, моли, точильщики, пилильщики, трухляки, орехотворки, поперечно- и продольноходные стригуны, коконопряды, древогрызы, древоточцы, побеговьюны, листовертки, трубковертки, хвоевертки, дупляки, червецы, древесница въедливая, заболотник-разрушитель, сверлило, пяденица-обдирало, как официально именуется бабочка Эраннис дефолиария… Не имена, а обвинительные заключения, сведенные в одно слово! Тучи разноцветных и невообразимо разноформенных, подчас совсем незаметных тварей — личинки и закончившие развитие насекомые — точат, стригут, оголяют, обдирают, ослабляют деревья, прокладывая дорогу следующим за ними короедам и лубоедам, усачам, слоникам. Эти отряды истребителей леса поселяются на ослабленных деревьях и окончательно губят их. А чем старше и ценнее лес, тем большими опасностями угрожают ему совки, пилильщики, пяденицы…

Взять хотя бы непарного шелкопряда, который повреждает чуть ли не триста разных растений, от клюквы и полыни до хвойных и множества других лесных пород, не говоря уже о плодовых деревьях. Самки этой бабочки не летают, но гусеницы первого возраста — совсем крохотные, легкие и покрыты такими длинными волосками, что даже не очень сильный ветер поднимает их в воздух на высоту до пятисот метров и уносит на десятки километров. Лесные насаждения, поврежденные гусеницами, теряют годичный прирост, лишаются листьев, не цветут, многие не завязывают семян. Если вредитель нападает на лес повторно, объеденные деревья, подвергшись атакам новых поколений шелкопряда, гибнут.

А кедровый шелкопряд? Фантастически прожорливые гусеницы этих крупных серых бабочек питаются зеленью не только кедра, но и лиственницы, пихты, ели, сосны; они начисто съедают и хвоинки, и молодые побеги. Обглоданные деревья погибают иногда в тот же год, те же, что выживают, лишены прироста. Одно-два повторных нападения — и лес остаётся голым и мёртвым, как после пожара, а мириады гусениц всё ещё продолжают выводиться из старых кладок и, массами погибая от нехватки пищи, разлагаются, отравляя воздух зловонием. Все живое бежит из голого леса: белки, лишившиеся корма, переселяются подальше, откочевывают соболи, улетают птицы…

В двадцатых годах текущего столетия кедровый шелкопряд погубил в одной только Восточной Сибири около миллиона гектаров леса.

А шелкопряд-монашенка? Этот вредитель тоже предпочитает хвойные породы, но не брезгует и лиственными. Хвоя ели, сосны, кедра, пихты, но также листья и почки дуба, граба, березы, осины, ивы, липы, ильма, клена, рябины — все годится гусеницам монашенки.

В середине прошлого столетия, когда в Германии объявилось невиданное количество монашенки, на борьбу с ней были поставлены стар и млад. За одно лето удалось собрать полтораста миллионов яиц этого вредителя и два миллиона взрослых бабочек-самок! И что же? После всего на многих тысячах квадратных миль от монашенки пострадало примерно полтораста миллионов кубометров леса. Испражнения гусениц лежали кое-где пластом толщиной до пятнадцати сантиметров. Губя сотни тысяч гектаров леса, монашенка распространилась в Австрии, Чехословакии, Польше, в Прибалтике. Море и то не остановило бабочку: она пробралась даже на остров Эзель!

Считается, что для леса враг номер один — это пожары. Но экономисты, специально занимающиеся этим вопросом, с цифрами в руках доказывают: в иные годы насекомые куда опаснее пламени пожаров.

Это можно сказать не только о лесных вредителях.

«Насекомые угрожают» — так назвал свой труд виднейший американский энтомолог Л. О. Говард. И сколько бы ни было в его книге спорных практических и теоретических положений и заключений, нельзя не согласиться с ним, когда он, подводя итог шестидесяти годам научных исследований и целой цепи тянувшихся полвека беспрерывных войн со всевозможными шестиногими, прямо или косвенно вредящими человеку, обращался к людям всего мира, предупреждая: силу насекомых нельзя недооценивать! Это — коварный и грозный противник!

Если так называемый разумный человек — Гомо сапиенс — появился на Земле примерно четыреста тысяч лет назад, то за это время сменилось не больше чем двадцать — двадцать пять тысяч человеческих поколений. А ведь даже у сравнительно молодых насекомых, которые существуют на нашей планете всего пятьдесят миллионов лет, сменились уже десятки миллионов генераций. Биологически насекомые в тысячи раз старше человека! Совершенствуя насекомых несравненно дольше, естественный отбор сделал их особенно высокоприспособленными. Многие размножаются с чудовищной быстротой. Две пары цикад за год, то есть всего через каких-нибудь шесть генераций, теоретически могут породить миллиард особей! Самка тли, весящая миллиграмм, способна произвести столько потомства, что оно, беспрепятственно размножаясь в течение двух лет, сплошь покрыло бы, затопило бы собой всю сушу планеты.

Не одни только затмевающие солнце тучи всепожирающей саранчи несут с собой голод. Из той массы продуктов, которую в поте лица своего добывает человек, насекомые ежегодно отчуждают и уничтожают шестую, если не пятую долю. Почему же терпят это те, кто столько раз поднимался, чтобы избавиться от гораздо менее тягостного соляного, десятинного или подобного им оброка, подати и налога? — вот что поражает Л. О. Говарда, вот что можно прочесть в его книге между строк.

Вдуматься только: миллионы людей всех цветов кожи трудятся, чтобы прокормить насекомых!.. Как же об этом забывать, как закрывать на это глаза в мире, где человек ещё терпит столько нужды и голода? — спрашивает учёный и вновь и вновь повторяет: мы не вправе ослаблять истребление насекомых, так или иначе уничтожающих плоды наших трудов. И война должна быть всеобщей: один, уклоняюшийся от выполнения долга, может свести на нет усилия остальных, один ленивый, нерадивый или близорукий может навлечь беду на всех, как бы они ни были прилежны, старательны и дальновидны.

Л. Говард ещё не видел подлинных причин того, почему могут вредители превращаться в угрозу цивилизации. Он ещё не знал, что именно старое устройство общества не дает народам объединиться для борьбы против общих врагов. Он обо всем этом и не подозревал, но все же никогда не вставал в один ряд с теми, кто вопил о «черной», или «желтой», или «красной» опасностях. Отчетливо понимая всё ещё не осознанную пока по-настоящему угрозу «насекомой опасности», он призывал к международному единению для общей войны против насекомых.

С благожелательным интересом следил Говард за начинаниями Советского государства в области научной организации защиты растений и, ссылаясь, между прочим, также и на открытия советской энтомологии, на достижения советских специалистов, призывал доверять, помогать науке, изучающей насекомых, изыскивающей средства обуздания вредной энтомофауны.

Не так уж много лет прошло с тех пор, как ударил в набат Л. О. Говард, а вопросы, поднятые им, стали ещё острее и неотложнее. Всюду бурно растет потребность в средствах борьбы против насекомых, вредящих полям и огородам, садам и лесам, продовольственным запасам и складским товарам, против насекомых, распространяющих болезни человека и домашних и диких животных. Люди вынуждены все усиливать и усиливать охрану необходимых им ресурсов, защищать себя от болезней. Именно поэтому так важно вскрыть самые глубокие корни проблемы, охватить её полнее, понять, в частности, что усиление вредоносности насекомых, как установлено, всегда так или иначе связано с явлением, которое на языке науки именуется «экологическим взрывом».

Примерами подобных взрывов может служить и упоминавшееся выше внезапное возрастание численности шелкопрядов, или бабочки-монашенки, или молниеносно разразившаяся свыше ста лет назад в Ирландии эпидемия заболевания картофеля, вызываемого грибком-фитофтора. Полностью уничтожив урожай картофеля, вспышка эта вызвала в стране страшный голод, а он, в свою очередь, повлек за собой массовую эмиграцию безземельных крестьян и городской бедноты за океан…

А разве не таким же взрывом была та ужасная вспышка размножения вируса бешенства, которая произошла вскоре после окончания второй мировой войны и о борьбе с которой так ярко рассказал Александр Лин в очерке «Битва в Миорах».

До сих пор неизвестно, какие именно причины вызывают непомерное, сумасшедшее, бешеное размножение одного нового или даже не нового для данной местности вида. Пока ясно одно: как утверждает профессор Карл Фридрихс — большой знаток этой проблемы, — за последние сто лет массовые повреждения лесов стали повторяться чаще, и число их увеличилось.

С чем же, в конце концов, связано, задаются вопросом специалисты, что тот или иной из шелкопрядов вдруг становится в какой-то год страшным вредителем? Отчего колорадский картофельный жук начал беспокоить нас только сейчас, спустя более чем триста лет после введения в культуру самого картофеля? Отчего пяденица именно в 1956 году стала так бурно размножаться в Англии в посадках сосны, хотя на континенте подобные вспышки случались и раньше — уже на протяжении более полутора столетий?

Почему те или иные виды буквально, как снежная лавина, скатывающаяся с гор, или подобно огненной лаве, извергаемой из недр планеты, внезапно вырываются из обычных ареалов и, превышая все уровни численности, безудержно насыщают отдельные зоны? Это протуберанцы живой материи, вздымающейся, чтобы через какое-то время вновь опасть и вернуться в рамки нормы. Чем они питаются, что ими движет, что можно противопоставить этим живым потокам прожорливой массы, этим обжигающим миллионы гектаров вторжениям, порожденным загадочными бесшумными взрывами, вторгающимися в процесс жизни?

Если изучить все эти вопросы и овладеть явлением, люди сумеют предотвращать расселение и размножение вредных форм, а может быть, и вызывать размножение нужных — в том или ином отношении полезных.

Всё это, однако, в перспективе. Сегодня речь идёт пока только об организации самых первых линий обороны.

Защита растений давно уже ведется различными средствами. Селекционеры выводят сорта, все более стойкие против всевозможных вредителей и болезней. Агрономы изобретают приёмы возделывания и выращивания, помогающие ограждать урожай от вредителей. Чуть не во всех странах созданы карантинные службы, приобретающие особое значение в связи с увеличением скоростей транспорта. Спору нет, конечно, важна охрана, предупреждающая хотя бы и случайный завоз из-за рубежа живых насекомых-вредителей в товарах, в продуктах, иногда даже в личных вещах, например в букете цветов, преподнесенных путешественнику провожавшими его друзьями. Но это все профилактика. А если беда уже стряслась?

Здесь главная ставка сделана на прямые средства борьбы, на истребительную химию, чья мощь действительно безгранична.

Непрерывно совершенствуются приборы, с помощью которых из походных ранцевых сумок, с запряжек, с автомобилей распыляются сухие и разбрызгиваются жидкие яды. С самолетов через опрыскиватели рассеиваются ядовитые туманы — аэрозоли, медленно оседающие на поля и окутывающие в садах и лесах всю крону до нижних ветвей. Роторы вертолетов, создавая нисходящие токи, насыщают аэрозолями приземный слой воздуха и так добираются до короедов. Не успев подняться в небо, не успев стать грозной тучей, на местах отрождения уничтожается саранча…

Всё злее становятся распыляемые и разбрызгиваемые над растениями яды. От пыли сушеной далматской ромашки, от настоев табачного листа, от водных растворов чесночной кашицы, которыми протирались плодовые почки на особо ценных плодовых деревьях, защитники растений от насекомых давно уже перешли к синтетическим препаратам, расходуемым безоглядно и в неограниченных масштабах. Всего лет тридцать назад появились первые инсектицидные соединения ДДТ и гексахлоран, а за ними нескончаемыми сериями последовали новые и новые. Уже в одном только названии их слышны лязг и скрежет химического наступления. Систокс, паратион, тиодифениламин, октометил-тетраамид-пирофосфат, диэтокситиофосфандисульфид, нитрофенилбензолтиофосфонат…

Казалось, химия совсем близка к разрешению насущнейшей проблемы защиты растений, казалось, она вот-вот разделается со всеми насекомыми-вредителями, начисто искоренит их. Но сейчас волна увлечения первыми успехами прошла, и ряды оптимистов, считавших, что все трудности позади, редеют.

Группа учёных из Вашингтонского университета опубликовала статью, в которой сообщается, что урожай испытывавшихся культур — ржи, люцерны, фасоли и земляники — не представлял никакой хозяйственной ценности даже в тех случаях, когда большие дозы ДДТ были внесены в почву десять лет тому назад.

По мере того как сильнее и безотказнее становятся изобретаемые химиками яды, дальше и глубже распространяются последствия их применения. Препараты тотального действия, наповал убивая всех без разбора — летающих, прыгающих, ползающих, бегающих, землероющих — насекомых, уничтожают не только вредных, но заодно с ними и полезных шестиногих, в данном случае хищных насекомых, насекомых-насекомопожирателей, вредителей-энтомофагов, иногда даже почвенную микрофлору, питающую растения.

Американский специалист А. К. Фостер заметил, что ежегодное массовое применение ДДТ, технического гексахлорциклогексана и, вероятно, других стойких хлорированных углеводородов создает определенную опасность того, что за сравнительно небольшое число лет снизится плодородие почв на обрабатываемых этими веществами участках. А итальянский маляриолог Джилио в своё время заявил, что новое светило взошло над горизонтом, и с надеждой обратились к нему взоры всего человечества. По этому поводу советский учёный профессор В. Н. Беклемишев заметил, что новое светило, как и наше старое Солнце, оказалось не без пятен.

И для такой реплики было немало оснований.

Теперь ясно, что яды эти влияют не только на урожайность, но и на самое качество урожая.

В американских журналах, посвященных вопросам агрохимической промышленности, защиты растений, охраны природы, стала с некоторых пор проскальзывать информация, из которой явствует, что остатки и следы ядовитых соединений, убивающих насекомых (инсектициды) и клещей (акарициды), в чрезмерных количествах накапливаются в разных сельскохозяйственных продуктах и зачастую оказываются вредными для здоровья диких и домашних животных, даже для человека. Конгрессу США пришлось выделить дополнительные средства и расширить исследования на этом новом угрожаемом участке. Здесь были созданы специальные лаборатории. Данные первых исследований отражены в наделавшей немало шума в США книге, недвусмысленно озаглавленной «Яды в нашей пище». Это — увесистый том безупречно документированных свидетельств, говорящих: угроза последствий неправильно организованного и бесконтрольно осуществляемого применения некоторых химических соединений в сельском хозяйстве и пищевой индустрии слишком велика, чтоб о ней не заговорить в полный голос!

Сеть таких же лабораторий в странах Европы срочно разрабатывает химические, хроматографические, биологические методы определения остатков паратиона, малатиона, диазинона, тиометона, альдрина, токсафена и других инсектицидных ядов в плодах, ягодах и овощах.

Среди вредителей плодовых печальную известность приобрела так называемая кровяная тля — Шизоневра лянигера, великолепно защищенная плотным восковым покровом, который не берет почти никакое опрыскивание. В прошлом кровяную тлю исправно уничтожал один только крохотный наездник Афелинус мали, которого специалисты по защите растений давно уже расселяли и на его родине, в Северной Америке, и в Южной Америке, и в Австралии, и Новой Зеландии, и в, Южной Африке, и в странах Южной Европы. Теперь всюду, где против вредных насекомых применяют яды, Афелинус почти начисто уничтожен, а избавленная таким образом от своего главного врага кровяная тля воспрянула и процветает…

Таких примеров теперь известно больше чем требуется, чтобы насторожиться.

Что же это получается? Яды убивают энтомофагов, в том числе наездников, паразитирующих на вредителях, хищных божьих коровок, пожирающих массу вредителей, а ядоустойчивые виды, иногда даже совсем безобидные в прошлом, становятся в результате резкого возрастания численности новым бичом растений. Выходит, оружие, направленное против одних врагов, неожиданно порождает новых?

Когда ядами уничтожаются осы, пчелы, шмели, мухи-сирфиды и другие насекомые, то опыляемые ими растения не могут завязывать плоды и семена. Со временем это настолько меняет состав растительности, что, в конце концов, обрекает на голодную смерть все живое, питающееся плодами этих растений. Но ещё до того погибают птицы и прочие насекомоядные, склевавшие отравленных насекомых, а следом за ними нередко и питающиеся падалью пернатые и четвероногие. В обработанной смертоносным дождем ядов зоне возникает настоящая цепная реакция, биологические границы и последствия которой пока ещё не прослежены до конца.

Как видим, лекарство оказывается подчас коварнее болезни, против которой направлено.

Уже одно это вновь отодвигает долгожданную победу на дальние рубежи, а между тем успехи, добытые применением химии, чреваты ещё более серьезным усложнением задачи.

Сводки с фронтов борьбы против насекомых-вредителей все чаще сообщают, что систематическое, в течение ряда лет применение ядов делает насекомых менее чувствительными не только к определенным химическим веществам, но иногда сразу к целым группам родственных веществ. Это относится и к таким «звездам» и «чемпионам» вредителей, как хлопковая тля, как яблочная плодожорка или червецы, повреждающие плодовые деревья. Цитрусовая щитовка — главная порча, чума и язва цитрусовых плантаций — чуть ли не во всем мире стала настолько устойчива к окуриванию и газации посадок, что вредители часто вновь заселяют обработанные деревья уже в течение первого же года… Даже пары такой безусловной отравы, как синильная кислота, стали здесь бессильны.

…Способность приобретать устойчивость к ядам является общебиологическим свойством, — признают учёные.

…Химия дает возможность замедлить процесс возникновения устойчивости, но не устраняет его, — вздыхают исследователи, и кто скажет — чего больше в их утверждениях: веры или растерянности?!

…Мы присутствуем при самом начале процесса, который по силе своей станет подобен лавине, — предупреждают некоторые специалисты, и кто скажет — паникеры они или провидцы?!

Ни один серьёзный биолог не оспаривает более фактов сравнительно быстрого возникновения форм, наследственно устойчивых к разным ядам. Если на этот счет ещё сохранились разногласия, то они касаются лишь трактовки, объяснения этих неожиданных и тревожных явлений.

Но как бы ни объяснять подобные факты, достоверность их не вызывает сомнений, и общий вывод сводится к тому, что оружие, направленное против врага, в ряде случаев укрепляет его, делает менее уязвимым. Неудивительно, что все настойчивее становятся голоса, призывающие к строже обдуманному и точнее нацеленному применению истребительной химии, к поискам более надежных, избирательных методов защиты растений.

Конечно, применение химических средств борьбы при настоящем положении вещей совершенно необходимо для защиты наших лесов, виноградников и хлопковых плантаций от полного уничтожения. На этот счет двух мнений быть не может.

Известный советский специалист, профессор И. А. Поляков, утверждает, что есть все основания полагать, что в ближайшие 20–30 лет химический метод сохранит ведущее место в защите растений.

Не будем спорить о сроках.

Однако нельзя не прислушаться к встревоженным голосам специалистов, которые спрашивают: не кроется ли какой-нибудь коренной ошибки в том, что защищая наши культуры, подвергающиеся массовым повреждениям вредителями, мы вынуждены прибегать к средствам, которые даже не дают длительной помощи и действуют лишь в течение короткого периода времени? Мы должны себе поставить вопрос: …нет ли более простых, но в то же время достаточно эффективных средств?… Ответ нам может дать лишь сама природа.

Известны выступления ещё более определенные и решительные. Один из виднейших энтомологов Франции профессор А. Балашовски считает, например, что необходима полная перестройка методов борьбы против вредных насекомых. Эти слова выделены курсивом в его вводной статье к первой книге капитального восьмитомника «Энтомология в приложении к сельскому хозяйству».

Специальные журналы, так или иначе зависимые от мощных химических концернов, вроде «Дюпон де Немур» (США), «Байер» (ФРГ), «Глиги-Баль» (Швейцария) и других крупных капиталистических фирм, специализировавшихся на массовом производстве и продаже ядов для уничтожения насекомых, без конца публикуют статьи, заполненные статистическими данными, формулами, рекомендациями дозировок, описанием способов применения препаратов.

Однако, по признанию профессора А. Балашовски, теперь уже прошло опьянение (он пишет — эйфория), которым сопровождалось породившее необоснованные надежды открытие синтетических ядов. Химия не решила больших проблем лесной, медицинской, ветеринарной, сельскохозяйственной энтомологии.

На мощные наступательные средства, создаваемые человеком, замечает А. Балашовски, насекомые ответили перестройкой внутреннего метаболизма.

Всё, о чём шла речь в этой главе, помогает понять, каким событием стало, в частности, для советских специалистов и учёных, работающих на фронте защиты растений, постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР о дальнейшем развитии биологии.

В числе основных проблем, поставленных перед биологической наукой этим постановлением, значится, с одной стороны, создание новых препаратов и средств борьбы с болезнями и вредителями сельскохозяйственных растений, с другой стороны — разработка методов селекции растительных культур, направленной на устойчивость к болезням и вредителям, и, наконец, также изыскание биологических способов борьбы с вредителями сельскохозяйственных растений.

Всё чаще возвращается наука к давно выдвинутой русскими энтомологами мысли о том, что надо в арсенале самой живой природы выявлять естественных союзников для борьбы с вредителями.

Противопоставить насекомым-вредителям других насекомых, истребляющих вредителей! Укрощать стихию управляемыми силами, почерпнутыми из той же стихии! — вот в чем суть идеи. Что касается, в частности, защиты леса, здесь все чаще встает вопрос о применении муравьёв.

Почему именно их?

В поисках ответа перенесемся мысленно в тихий угол лесной лужайки, где густой кустарник то возвышается над желтоглавой мелюзгой лютиков, над тонконогими голубыми колокольчиками, над зеленью крестовника и лапчатки, то уступает им место, отходя подальше. Этот клочок земли до того буйно заполнен и оплетен всевозможными зелеными дикарями, что сквозь них не пробиться, сдается, ничему живому.

Однако на лежащую с краю и поросшую седым лишайником каменную глыбу откуда-то проскользнула все же ящерица. Она замерла, не мигая вглядываясь в ослепительный поток жгучих лучей и прильнув прохладным тельцем к разогретому солнцем камню… И мохнатый, иссиня-черный с желтыми лампасами поперек брюшка, грузный шмель, залетев в этот уголок, гулко разжужжался над фиолетовым колосом зацветающего кипрея. И стрекоза опустилась на нераскрывшийся, ещё зеленый бутон и несколько секунд провела здесь, складывая и разводя четыре своих прозрачных и блестящих крыла.

Но стрекоза быстро поднялась в воздух и исчезла, чуть слышно прошелестев крыльями. И шмель, как подхваченный ветром, отгудел и скрылся. А ящерица привстала на коротких ножках, подняла острую головку с бусинками черных глаз и, извиваясь плотно обтянутым тисненой кожей телом, ускользнула так же бесшумно, как появилась.

И снова, сдается, все здесь заполнено одними только растениями, дремлющими в знойном свете летнего полдня.

Но такое впечатление весьма обманчиво.

Что, если с весны пронумеровать на лужайке десяток кустов хотя бы бодяка болотного и затем ежедневно со всей тщательностью осматривать их от основания до верхушки? Каждый квадратный сантиметр поверхности стебля, каждый листик, каждое углубление в пазухе обследовать и проверить с лупой в руках… И не только каждую улитку и каждого кузнечика, но и каждую тлю, листоблошку, каждую гусеницу, каждую кладку яиц, обнаруженные при осмотре, брать на учет… Жгучая крапива такого обращения не допустит. С ней придётся во избежание неприятностей поступить по-другому. Ее кусты осторожно срезают и по частям складывают в плотно закрываемые стеклянные чашки, из которых ничто не может ускользнуть. Дальше чашки уносят в лабораторию, где их и исследуют. Так же доставляются в лабораторию для анализа только что срезанные цветки едкого лютика, поповника, одуванчика, лапчатки.

Мало того. С окружающих лужайку деревьев липы, дуба, осины, клена, березы в разных частях кроны срезают листья. Их осматривают тут же, на месте, регистрируя каждое яйцо, каждую личинку, каждую куколку, каждое насекомое.

Если затем результаты всех осмотров сличить и сопоставить по срокам, то сама собой вырисуется картина не только состояния, но и движения населенности растений.

В мае на бодяке обнаружены одиночные тли. Через месяц их уже столько, что нет никакой возможности точно подсчитать всех. Впившись хоботками в нижнюю, тыльную сторону листьев, они, не двигаясь с места, сосут живые соки растения, растут и множатся в числе. Позднее на том же бодяке появятся личинки мухи-сирфиды, которые заметно изредят колонию тлей.

Ещё через несколько дней на растениях обнаружены моллюски. Одевающую каждого крохотную раковину можно пометить цветным карандашом. Так выясняется, что моллюски подолгу живут на одном и том же растении. Медленно ползут они по листьям, оставляя на них блестящий влажный след.

Затем на бодяках появляются личинки божьей коровки. За три-четыре дня эти ненасытные хищники уничтожают уйму тлей и чуть ли не полностью очищают от них стебли.

На одном растении бодяка насчитано было около девятисот различных созданий, в том числе примерно семьсот тлей, шестьдесят паучков и сирфид. В венчиках цветков найдено тоже немало насекомых, но больше всего опять-таки трипсов и тлей. На один листок клена (их на дереве тысячи) приходится от десяти до нескольких сот постоянных обитателей, питающихся зеленью листка и его соками. И здесь тоже больше всего тлей.

Если наряду с постоянными обитателями взятого под наблюдение уголка или растения учесть и временных его посетителей, вроде таких захожих и залетных гостей, как ящерица, шмель, стрекоза, то среди них первое место по числу зарегистрированных визитов займут, намного обогнав всех прочих, муравьи.

Как мы вскоре убедимся, они посещают этот участок совсем не случайно.

Вряд ли в мире насекомых есть много существ более беззащитных, чем крохотные создания, относящиеся к чрезвычайно пестрому семейству афидид. По-русски их именуют тлями, а ещё проще растительными — древесными, травянистыми, листовыми, корневыми — вшами. До этой округлой живой капельки, одетой в полупрозрачную оболочку, лучше не дотрагиваться. Достаточно неосторожного прикосновения, и она исчезает, оставляя на пальцах и на листке только еле заметные брызги.

Не в одной лишь нежности тонких покровов сквозит, если присмотреться, беззащитность тлей.

Другие насекомые одеты в плотнейший хитиновый панцирь или вооружены сильными челюстями, способными прогрызать плотные покровы противника. В сочетании с сосущими, колющими, сверлящими ротовыми устройствами такие челюсти бывают и орудием защиты, и орудием нападения. Многие оснащены жалом, которое связано с ядовитыми железами. У богомола передние ноги образуют щипцы-капкан с такими остро зазубренными гранями, что из их смертельного зажима редко вырывается даже крупное насекомое. Есть здесь и создания, покрытые ядовитыми волосками, тонкие концы которых вонзаются в тело противника. При этом волоски — они полые — обламываются, изливая в ранку яд. Жук-плавунец, почуяв опасность, отравляет вокруг себя воду. Немало насекомых защищаются своими отпугивающими преследователя ароматическими железами. Гусеница-гарпия обрызгивает врагов едкой кислотой. Термиты из числа «носачей» опутывают усики врагов шелковидной нитью, лишая их таким образом возможности ориентироваться… Жук-бомбардир поворачивается к противнику и выстреливает из конца брюшка каплей жидкости, которая взрывается, образуя плотное белое облачко.

Невообразимо разнообразен арсенал самозащитных приспособлений насекомых, но ничего похожего нет у тлей. Кто-то пошутил, что тля в образе насекомого представляет идею непротивления злу насилием.

Рот тлей совершенно не способен нанести какой-либо ущерб их многочисленным врагам. У тли вообще нет, например, челюстей, так что ей просто не по зубам покровы или оболочки тела противника. Ротовое устройство её приспособлено для одного-единственного занятия: сосать соки из растений. Брюшко тли заканчивается концевым срединным сосочком — хвостиком. Жала в нём нет.

С весны в изобилии покрыты тлями молодые побеги и листья несчетных древесных — лесных и садовых — пород, кустарников, многолетних и однолетних злаков.

Мелкие, округлые бусинки тлей салатного цвета усыпают листья плодовых. Зеленоватых удлиненных тлей мы находим на тыльной стороне листьев, на побегах, чашелистиках. Тёмно-серые и коричневые тли приурочены к березе, черные — к клену. На маке, лебеде, свекле, бобах живут одни, на травах — другие. На хвойных питаются длинноногие толстые тли-лахнусы и разнообразные виды желтых, красных, бурых, темно-фиолетовых, черных тлей-хермесов.

Сплошной, слившейся сыпью покрывают тли иногда не только концы молодых веточек, побегов, вершинки стебельков, нижнюю сторону листьев, но часто и корни. Длинными буравами колющих ротовых щетинок и хоботков эти крохотные (от полумиллиметра до пяти-шести миллиметров) создания впиваются в растительную ткань, в сосуды проводящей системы и, не сходя с места, постепенно раздуваются от распирающего их корма. Хоботок часто бывает во много раз длиннее всего тела, отчего кажется: насекомое сосет будто на привязи… Путь растительных соков, высасываемых тлями, прослежен: в поливаемых подкрашенной водой растениях и соки становятся окрашенными. Сквозь полупрозрачный хитин тли можно видеть, как цветной сок поступает в брюшко насекомого.

Видный советский зоолог, профессор М. С. Гиляров находит, что большая часть выпитой тлями влаги быстро испаряется через их тонкий и нежный хитин, отчего жажда, томящая этих насекомых в сухую погоду, просто неутолима. Поэтому-то тли обычно держатся на скрытой от солнца, оборотной стороне листа, уходят от ветра, избегают прямого света. Если уж тля вынуждена оставаться на освещенном месте, то в полдень длинная ось её тела располагается параллельно солнечным лучам, то есть так, чтобы на солнце находилась минимальная площадь.

Сухое вещество сока ситовидных трубок, так называемой крови растений, которой питаются тли, содержит сравнительно много, чуть ли не сорок процентов, Сахаров, но крайне мало, иногда всего один процент, белка. И это тоже вынуждает тлю процеживать сквозь себя массу жидкости, чтоб отобрать из растительных соков побольше белка.

Через подвижные спинные трубочки-сифоны на спинной стороне некоторых тлей выделяются быстро твердеющие на воздухе, содержащие воск капли. Впрочем, как раз у тех видов, о которых дальше пойдет речь, сифоны не производят ни восковидных, ни жироподобных выделений.

Задние ножки тли подняты, она опирается на передние две пары. Через какое-то время на конце брюшка её вырастает маленькая, в нашем опыте окрашенная, в обычных условиях светлая, жидкая капелька. Резким движением задних ног, похожим на ляганье, тля отбрасывает эту каплю подальше от себя. Капля, за которой мы сейчас следим, — не яд, не какая-нибудь обжигающая или взрывающаяся жидкость, не источник отпугивающего запаха. Это просто отходы от пищеварения, и отбрасываются они потому, что иначе, оставаясь в течение довольно долгого времени на одном месте, тля просто утонула бы в собственных отбросах. Вес и объём их за день во много раз превосходят вес и объём самой тли. Выбрызгиваемые отбросы — смесь фруктозы, глюкозы, мелицитозы, декстринов, азотистых веществ — моросящим дождиком мельчайших липких капелек покрывают листву. Тяжелые капли вырастают, свисая по краям листьев, срываются на листья нижнего яруса, на траву, спадают на землю. Это — падь, медвяная роса.

С трудом укладывается в сознании, что именно из таких неуклюже отбрасываемых брыкающейся тлей крохотных брызг рождаются те обильные медвяные росы, которыми иной раз сплошь покрыта листва деревьев, кустарников, трав.

Сладкий дождь может моросить в лесах много дней подряд. Листья постепенно покрываются не только липкой влагой, но и отбрасываемыми при линьке «рубашками» тлей. Пади этой бывает столько и она нередко наблюдается на такой обширной площади, что в прошлом её принимали за атмосферные осадки.

Если тли сильно размножились, заселенные ими побеги скрючиваются, молодые листья скорёживаются, изгибаются, свертываются в колечко, в трубочку. Здесь, на затененных гофрированных листовых пластинках и в полумраке листовых трубочек, тли продолжают бесперебойно сосать живую влагу растений.

Всевозможные галлы, листовые орешки и разные опухоли, вызываемые действием тлей, которые здесь и живут, так же как и свернувшиеся в трубочку, засеянные тлями молодые побеги и листья, дают повод думать, что растения не просто кормят тлей… Похоже, тли находят тут не только стол, но и дом, причем дом с особым микроклиматом. А ведь этот микроклимат создается именно теми, кого тли объедают и опивают. Разве, в самом деле, не удивительно, что растения, явно повреждаемые тлями, как бы поощряют их, будто идут навстречу их требованиям? Конечно, среди множества тлей есть немало и заведомых вредителей (виноградная филлоксера тоже тля!), но остальные? Как же это? Тли — древнейшая группа насекомых, распространены необычайно и весьма бурно размножаются не эпизодически, не от взрыва к взрыву, а регулярно, постоянно, из года в год, и все же в процессе эволюции растений не выработалось никакого отталкивающего тлей приспособления, никакого репеллента, нет никаких «биохимических колючек», наподобие подлинных, которыми многие растения защищаются от объедающих листву животных…

Подумать только, какую массу питательных соков отбирают тли у растений, а несмотря на это, в опытах деревья, полностью очищенные от тлей, развиваются нередко немногим лучше, чем деревья с тлями.

В чём же дело? Вот первая загадка, с какой сталкивается человек на этом перекрестке природных отношений и связей. И кроме того, как согласовать факт процветания всевозможных тлей с бесспорным фактом полнейшей их беззащитности?

Ответ на второй вопрос состоит по крайней мере из трех важных пунктов.

Прежде всего должна быть отмечена необычайная простота развития тлей. Они не знают широко распространенного в мире насекомых последовательного превращения форм: яйцо — личинка — предкуколка — куколка — имаго… Здесь особь развивается по сокращенной и ускоренной программе: из яйца, подобно цыпленку, выклевывается вполне взрослое, как говорят, совершенное, или образованное, насекомое. Цикл бывает даже ещё более сжат — происходит живорождение. В сказках тля, которая утром родилась, к вечеру успевает стать бабушкой. Строго говоря, это не вполне точно. На деле тля, которая сегодня родилась, иногда лишь через неделю становится матерью первых дочерей. Но за лето успевают все же появиться даже до полутора десятков чередующихся поколений, каждое из которых живёт в среднем месяц, причём одна особь оставляет по нескольку десятков, а то и по нескольку сотен дочерей. Даже если тля производит две-три сотни детёнышей, то и это совсем не так уж много. Известны насекомые, самки которых оставляют потомство в сотни раз более многочисленное. Выдающейся у тлей является прогрессия размножения, основанная не столько на плодовитости особей и скорости их роста и развития, сколько на том, что в большинстве поколений самки производят потомство без участия самцов, благодаря чему тля может стать прапрабабушкой, действительно не имея ни отца, ни деда, ни прадеда.

Нетрудно догадаться, что когда все поколение начисто лишено самцов и сплошь состоит из одних живородящих девственниц-самок, темпы размножения колонии по крайней мере вдвое выше, чем в тех случаях, когда обоих полов поровну.

Самцы появляются у тлей обычно лишь в последнем поколении сезона.

Итак, из оплодотворённых яиц, отложенных осенью в укромных, защищенных от врагов и холода местах, весной быстро развивается поколение самок-основательниц с укороченными усиками и ножками. Эти-то тли и производят на свет новых, которые в свою очередь порождают следующие поколения самок. Едва появившись на свет, каждая принимается питаться и, быстро вырастая, продолжает род тем же беспорочным образом. Но вот наступило лето — листья деревьев и трав, на которых выросли первые поколения тлей, повзрослели и погрубели. Под влиянием измененных погодных и кормовых условий новое поколение тлей рождается крылатым. Это по-прежнему всё ещё одни только самки. Они слетают с растений, на которых жили их прабабки и прапрабабки, и поселяются на других, где продолжают выводить новые поколения по-прежнему бескрылых самок, пока одно из них — опять под влиянием погодных и кормовых условий — вновь не окажется крылатым. На этот раз насекомые вернутся на растения того вида, где когда-то увидела свет самка-основательница. Именно второе в году крылатое поколение производит на свет не одних самок, а тлей обоего пола. Теперь самки будут оплодотворены и отложат яйца; яйца перезимуют, и весной из них выйдут новые самки-основательницы.

И это ещё далеко не самая сложная из прослеженных учёными схема размножения тлей. Теоретически потомство тли весом в миллиграмм способно за год размножиться настолько, что будет содержать живого вещества больше, чем любой другой биологический вид. А одна-единственная крохотная, не больше макового зерна, беззащитная самка — шестиногая капля с колющими щетинками при хоботке — способна в короткий срок катастрофически размножиться, грозя превратиться во всепоглощающий апокалипсический живой зелёный океан.

Жизнь поправляет такие расчеты, составляемые для противоестественных условий некоего идеального вакуума: огромные количества тли гибнут от неблагоприятных условий погоды, да и при хорошей погоде сами тли служат пищей для множества других видов, не дающих образоваться зеленому океану, выпивающих его задолго до того, как он успел разлиться.

С крылатыми тлями, запутавшимися в паутине, расправляются всевозможные паучки и пауки. Молодых и старых тлей поедают жуки, клещи, хищные личинки мух, тлевые или божьи коровки или, не без основания прозванные тлиными львами, личинки золотоглазок, которые иногда носят на себе шкурки высосанных ими жертв… Наездники, те паразитируют внутри тела тлей. Масштабы истребления, производимого всеми названными и множеством других хищников и паразитов, чудовищны. И если, несмотря на это, тли все же не уничтожены начисто, то в значительной степени потому, что в борьбе за существование их действенно поддерживают муравьи, которые не случайно усерднее других посещали растения на лужайке, где проходила перепись.

Если веточка растения, на листьях которой встречаются тли, обломалась, муравьи часто сосут из раны выделяющийся здесь растительный сок. Но они интересуются кровью растений и после того, как она прошла сквозь пищеварительный тракт тлей.

В опытах, когда растения поливали окрашенной водой, тли высасывали, как уже мы знаем, окрашенные соки и выделяли затем на конце брюшка окрашенные капли. Продолжив наблюдения, можно было увидеть, что эти капли слизываются муравьями.

Выше сказано, почему выделяемые тлями капли называются медвяной росой. Тли пропускают через себя невообразимое количество растительных соков и извлекают из них только часть углеводов и белка, а значительную долю извергают. Именно отбросы и привлекают муравьёв.

Когда тли почему-либо перестают выделять сладкую жидкость или выделяют её мало, муравьи решительно расправляются с ними, восполняя недостаток корма наиболее простым способом: с малоудойными тлями муравьи обращаются уже не как с молочным, а как с мясным скотом, — заметил как-то один из натуралистов.

Так через муравьёв-фуражиров естественный отбор продолжает совершенствовать «сосательные» таланты тлей.

Специалисты знают, что если снимать с дерева муравьёв, бегущих вверх и возвращающихся вниз, и сравнивать их средний вес, то нетрудно убедиться, что второй фуражир почти на миллиграмм тяжелее первого. Помечая муравьёв и пользуясь хронометром, можно установить также и среднюю продолжительность рейса из муравейника на дерево и обратно. А располагая двумя такими показателями, нетрудно подсчитать, что разновозрастные семьи лесных муравьёв заготовляют за лето благодаря тлям от 30–40 до 80—100 килограммов сахара!

После этого можно ли особенно удивляться тому, о чем рассказывается ниже.

Первые тёплые весенние дни в Крыму приходятся примерно на конец марта — начало апреля. В это время здесь ни на каких растениях тлей ещё нет, но стоит заглянуть в муравейники, и опытный глаз, хотя и не сразу, заметит в массе мечущихся муравьёв медленное шевеление неуклюжих афидид. Раскопки обнаруживают тлей в муравейниках многих видов.

Неудивительно найти в почве червя или вооруженную мощными роющими ногами медведку, но тля с её беззащитным, прозрачным, голым тельцем, иногда с блестящими нежными крылышками, — как она здесь существует?

В поисках разгадки последим в начале весны, едва сойдёт снег, за отмеченной с прошлого года площадочкой, на которой были выходы муравьиного гнезда.

Надо, конечно, запастись терпением. В конце концов удается увидеть, как на ровной, уплотненной дождем поверхности появляются первые, постепенно растущие отверстия. Кто-то невидимый выбрасывает через них из-под земли темные влажные крупинки, хорошо заметные на посеревшей сухой почве.

Наконец из одного выхода выбегает муравей, за ним — другой, третий… Назавтра число открытых ходов возрастает, и вскоре от них прокладываются дороги к ближайшим березам. И вот уже шестиногие разведчики поднимаются по белокорым стволам, спешат по веткам, переходя от почки к почке, антеннами потрагивают гладкое одеяние побегов.

В начале апреля на дереве распускаются первые клейкие листики, совсем махонькие, но уже похожие на настоящие березовые листья.

Муравьи с утра на дереве! Весь день торопятся они вверх и вниз по стволу, ощупывают листок за листком, перебегают по веткам выше и дальше, потом возвращаются, чтобы начать изучение дерева снова. Лишь к заходу солнца, обследовав всю крону, спускаются по стволу последние разведчики.

Назавтра или через день в жаркий послеполуденный час из воронки главного хода вслед за муравьями поднимается, медленно двигаясь по склону, крупная тля. Ее сопровождает быстрый муравей. Затем из воронки выходят ещё тли, также охраняемые муравьями. Пробыв недолго на воздухе, все они возвращаются под землю… А через день-два их выход под открытое небо оказывается уже не кратковременной прогулкой, а окончательным переселением из подземелья. И вот на многих раскрывшихся почках березы шевелятся бескрылые тли, каждую из которых караулит крупный муравей.

Если такого муравья утром пометить на посту, то его же можно вторично опознать здесь вечером, даже если будет темно и ветрено. Однако на следующее утро на дереве может не оказаться ни муравья, ни тлей, которые были здесь ночью. Днём тли опять появляются, а ночью снова как сквозь землю проваливаются.

В общем, примерно так оно и есть: муравьи действительно уносят тлей под землю.

Редко кому не доводилось видеть кошку, несущую слепого котенка, или собаку со щенком в зубах. Как ни привычно это зрелище, наблюдая его, всегда скрываешь в глубине души растерянное удивление: у кого они могли научиться этому?

А здесь муравей несет в челюстях тлю. Он снял её с ветки и невредимой доставляет в подземные галереи гнезда.

Тля, которую тащит муравей, поджала ножки и лежит в челюстях недвижимо, как мертвая. Не сразу даже удается заметить, что она живая. Отнять её у муравья не просто: он держит насекомое крепко и не намерен выпускать. Только если чем-нибудь прижать его, не давая самому двигаться, он раскроет челюсти, и тогда казавшаяся мертвой тля внезапно оживает и убегает со всей прытью, на какую способно это неповоротливое создание.

Перенос тлей муравьями можно наблюдать весной накануне холодной ночи или летом среди дня перед непогодой, а то и в самую лучшую погоду, но когда ветка настолько перенаселена сосущими её тлями, что муравьи перебрасывают своих подопечных на другие, ещё свободные ветки и даже на другие деревья.

Лишь после того как окончательно и устойчиво потеплеет, тли выпускаются «на волю». Впрочем, не совсем на волю.

На низкой яблоньке, в кроне которой можно свободно рассмотреть со всех сторон любую ветку и у подножия которой хорошо видны выходы гнезда черных муравьёв Лазиус, одна из веточек помечена желтой краской. Муравей, охраняющий на этой ветке большую зеленую тлю, также помечен желтой краской.

Теперь нетрудно убедиться, что тли не бродят по дереву как попало: муравьи по многу дней подряд стерегут одних и тех же тлей, не выпуская их из-под надзора.

Охраняемая муравьем тля недолго остаётся одинокой. Но ещё прежде чем появилось на свет первое поколение её потомства, она прокалывает длинной щетинкой хоботка оболочку растения, проникает в его ситовидные трубки и принимается сосать богатые сахарами соки. Ее пастух время от времени подходит к ней и то одним, то другим усиком касается её брюшка. Здесь следует сказать, что, по мнению многих натуралистов, у тех видов тлей, которые не выделяют воска, конец брюшка, внешний его вид сзади, имеет в общем нечто сходное с лицевой частью головы муравья. Анальный хвостик похож на муравьиную нижнюю губу, а отходящие по бокам хвостика сифоны расположены подобно муравьиным щупикам. Сходство ещё более усиливается тем, что при приближении муравья тля поднимает кончик брюшка и скрещивает свои особым образом движущиеся задние конечности с антеннами муравья. У тех же тлей, которые выделяют воск, конец брюшка всегда прикрыт бесформенной восковой маской; и сколько бы медвяной росы они ни выделяли, муравьи не обращают на них никакого внимания.

Для тли, как и для муравьёв-привратников, закрывающих головой вход в гнездо, прикосновение антенны к сифонам имеет особую силу. Конец брюшка тли можно сколько угодно щекотать иголкой, перышком, щетинкой, волоском, — она никак не реагирует на подделку муравьиного приглашения. Прикосновение же антенны действует безошибочно: тля выделяет сладкую каплю, а муравей сразу подбирает её язычком.

Наполнив зобик, муравей покидает тлей и направляется к гнезду, но обычно не доходит до него. Встретив по дороге собрата, он скрещивает с ним антенны так, что тот замирает в ожидании и протягивает в ответ свой язычок.

Отдав встречному сладкую ношу, муравей с опустошённым зобиком возвращается к тлям, а получивший корм поворачивает и спешит к гнезду.

Если возле тлей нет муравьёв, то они резким движением задних ножек отбрасывают выделяемые ими капли. Если же дерево постоянно посещается муравьиными фуражирами, тли определенно ждут сборщиков медвяной росы, пади.

Существуют крылатые тли. Тонкие и блестящие крышеобразно сложенные крылышки их слишком длинны и мешают фуражирам подхватывать капельку. Облегчая себе задачу, муравьи без особых церемоний срезают крылья своих дойных кормилиц.

Сразу после восхода солнца, едва развеется утренняя прохлада, первые муравьи выбегают на проторенную дорогу к растениям, на которых живут тли. Пройдет немного времени — и параллельным курсом потянется к гнезду цепь фуражиров с полными зобиками.

Густой сыпью покрыв верхушку побега и пазухи листьев, тли сосут свой корм, муравьи же полностью поглощены сбором капель. На атласном фоне молодого побега среди массы бескрылых тлей резко выделяются темные контуры муравья, который ударами усиков поторапливает одно из насекомых.

И вдруг что-то изменилось в этом мирном пейзаже.

Божья коровка — округлая, лакированная, красная в черных крапинках горошина на тонких ножках — ещё довольно далеко, но муравей уже прервал доение и поднял антенны.

Доберись божья коровка до тлей, им несдобровать: благочестиво именуемый хищник — отчаянный обжора и способен истребить массу тлей. Но муравьи не допустят этого. Совсем как пастухи, заметившие волка, бросаются они защищать своё стадо…

Круто повернув, первый кидается, перебегая по телам тлей навстречу врагу. Вынырнувший с нижней стороны листка и стремглав бегущий вдогонку за божьей коровкой второй муравей атакует её сзади. Еще откуда-то появляется третий, четвертый… Мгновение — и не успела божья коровка приподнять надкрылья и расправить крылышки, чтобы взлететь, как муравьи уже вцепились в нее, и хотя один извивается, схваченный её сильными челюстями, другие грызут ей ножки. Лишь после того как хищник отступит, все приходит в норму.

Теперь муравьям не нужно особенно тормошить тлей. Достаточно первого прикосновения усиком, чтобы появилась капля: пока муравьёв не было, тли и попыток не делали отбрасывать выделения.

Муравьиная охрана спасает тлей от многих невзгод и напастей не только на земле.

Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть под землю, не слишком глубоко разумеется, а хотя бы на глубину расположения корней, на которых обитают тли. Надо, однако, сделать это так, чтобы не потревожить нежных насекомых.

Самое лучшее — прорастить в стеклянных трубках несколько растеньиц полыни, а когда корни настолько разовьются, что начнут прилегать к стеклу, трубки надо пристроить невдалеке от муравейников Лазиус нигер или Лазиус алиенус и присыпать сверху землёй.

Через некоторое время, сгребая с трубок прикрывающую землю, можно видеть все, что делают там муравьи: как они доставляют крылатых самок тлей под землю и сажают на корни; как отгрызают затем ненужные более тлям крылья; как регулярно отсасывают выделяемые тлями капельки.

Добавим ко всему рассказанному, что муравьи защищают тлей не только от других насекомых, но и от других муравьёв.

Низкую яблоньку, которая уже упоминалась и на которой одна из веточек была помечена желтой краской, однажды атаковали красные муравьи, попытавшиеся пробиться к тлям. Черные муравьи не отступили, множество их окружило основание ствола, не давая хода красным. От гнезда к месту столкновения стягивались поднятые по тревоге подкрепления.

Такие сражения можно наблюдать и вокруг чертополоха, на котором обитают черные тли (их посещают красные муравьи), и у основания молодой сосны, где живут тли-лахнусы…

После всего, о чем здесь шла речь, уже не может показаться слишком удивительным, что муравьи, оберегая своих тлей, содержат тлиных самок в муравейниках и что тлиные самки в муравейниках откладывают яйца. Муравьи — и не одного вида — сохраняют живыми тлей и их яйца, облизывают их, прячут от избыточной сырости или сухости, от жары или холода, от хищников.

Мало того, летом муравьи укрывают тлей в специальных сооружениях. Вот молочайник, у которого на середине стебля словно небольшой шарообразный нарост. Нарост этот полый. Он склеен из комочков земли и песка. Внизу оставлено узкое отверстие, которое служит для муравьёв ходом. Спустившись по стеблю наземь, муравьи пробираются от молочайника к своему гнезду.

Если вскрыть построенный муравьями шар-нарост, взору представятся гладкие стены маленькой сводчатой землянки, под защитой которой ютится многочисленная колония тлей Афис эуфорбиа.

Землянки, выстраиваемые муравьями для тлей, относятся к числу тех явлений, которые часто остаются незамеченными. Обязательно надо хоть однажды увидеть это сооружение, надо хоть раз самому сделать это маленькое открытие, и тогда обнаружится, что оно даже и не такая уж редкость.

Покрытый песком кусочек травинки совсем невелик и ничем на вид не примечателен… В комочке земли на веточке Дерева тоже, сдается, нет ничего особенного. Но если не полениться проследить за всем происходящим вокруг песчаного чехлика или земляного комочка, то вскоре становится понятно, что это не что иное, как «коровники» для тлей.

На подорожнике тля живет с весны под колосоносной частью стебля, а позже переходит под прикорневые листья. Муравьи часто используют листовые пластинки для укрытия тлей: заземляя края широких листьев, увеличивают полость под ними, прокладывают к ним ходы извне…

На цикории муравьи сооружают для тлей небольшие песчаные трубки, охватывающие стебель и основание ветвлений, а для тех тлей, что обитают на стволах деревьев, возводят своды из растительной трухи и древесной пыли.

Вокруг веток тополя довольно высоко над землей можно видеть склеенные из гнилой древесины полые колечки с отверстиями-ходами.

Стоит разрушить укрытие — и застигнутые врасплох тли пробуют бежать. Но длинные хоботки так глубоко впились в ткань растения, что сразу их не вытащить. Бросившись к своим тлям, муравьи помогают им изо всех сил, и хоботок натягивается, как струна.

Итак, муравьи обороняют тлю не только от божьей коровки и других хищных видов. Землянки, навесы, сооружаемые над скоплениями тлей, — это тоже защита: защита от прямых лучей солнца, от ливня, от яйцеклада паразитов-наездников. И, разумеется, хорошая защита от муравьёв других видов.

Если разрушить сооружение, муравьи сразу уносят тлей в гнездо и возвращают их на место лишь после того, как землянка восстановлена.

Во многих отношениях интересны эти строения, но, пожалуй, самое любопытное в них то, что они разные, возводятся не по шаблону. Даже когда такие земляные укрытия для тлей сделаны муравьями одной семьи, рядом, на стеблях одного растения, и то они неодинаковы.

Но вернёмся к муравьям, собирающим сладкую дань с охраняемых ими тлей.

Не успела просохнуть утренняя роса, а на проторенную дорогу к растениям, на ветвях которых лениво шевелятся полупрозрачные тли, цепочкой тянутся из муравейника фуражиры. Вскоре навстречу им спускается другая цепь — возвращающихся в гнездо муравьёв с раздутым брюшком.

Однако муравьи не ко всем тлям относятся одинаково, и не всем видам муравьёв открыт секрет дружбы с ними.

Действительно, на ели, например, вокруг одних тлей муравьи постоянно суетятся, регулярно их облизывают, собирают выделения, а других совсем не замечают. Есть тли, живущие на растениях с липкой или скользкой корой, муравьям трудно или невозможно по ней подниматься, и такими видами муравьи пренебрегают. Они равнодушны также и к тем тлям, которые не образуют больших колоний, и к тем, у которых выделения быстро засыхают, густеют, свертываются на воздухе или содержат неприемлемые примеси, например воск. Другое дело, если тли выделяют сладкие, незастывающие отбросы.

Такие выделения муравьи приучаются собирать иной раз невероятно быстро. Когда в прибрежной зоне одного приморского района впервые посадили сосны, местные муравьи, испокон века жившие в тени лавра и пальм, очень скоро стали посещать сосновых лахнусов и собирать с них сладкую дань, причем делали это ничуть не менее исправно, чем высокогорные муравьи, всегда дружившие с тлями.

Когда-то, доказывая, что никакой инстинкт никогда не развивается у живых существ вследствие пользы, происходящей от него только для других, Ч. Дарвин приводил как бы опровергающий его мнение и, во всяком случае, похожий на исключение пример растительных тлей, добровольно отдающих муравьям свои сладкие выделения. Поскольку, однако, выделение это чрезвычайно липко, уже одно удаление его, без сомнения, представляет для тлей выгоду, так что не только муравьи извлекают из того пользу.

Но выгода от дружбы с муравьями не исчерпывается для тлей одной санитарной стороной дела.

Раскладывая на муравьиных дорогах вокруг гнёзд яйца разных тлей, удалось проследить, в какой последовательности и как быстро муравьи собирают и уносят их в муравейники. Оказалось, они отличают яйца «нужных» им видов. Здесь муравьи облизывают и чистят яйца, переносят с места на место, сохраняют их жизнеспособность. Относительно ряда тлей существует подозрение, что сами по себе, без муравьёв, они и существовать-то не могут.

Здесь стоит упомянуть также об одном любопытном совете И. В. Мичурина, писавшего в своих «Принципах и методах работы», что иногда при отборе молодых сеянцев гибридов одним из верных признаков лучшего вкусового качества плодов сеянца служит сравнительно большое поражение листвы сеянца тлёй, разносимой муравьем; последние не ошибутся в качестве пастбища для тли.

Итак, муравьи подбирают для своих воспитанниц более богатое, более сытное пастбище! Они сооружают, кроме того, из земли, песка, нередко даже на самих растениях всевозможные укрытия, как бы искусственные «орешки» и «галлы», в которых скопления тлей защищены от непогоды и от яйцеклада паразитов-наездников. Правда, те же муравьи могут иной раз прятать под земляной навес даже крошки мармелада, приклеенные для опыта к ветке дерева. Но они строят такие укрытия, только если мармелад сохнет, когда же пипеткой наносить на него капельки воды, муравьи никаких навесов возводить не станут.

Нет нужды говорить, что такие связи не просто полезны, а жизненно важны для обоих участников союза.

Старый английский исследователь муравьёв Джон Леббок писал когда-то, что муравьи, очевидно, собирают в свои гнезда не запасы корма, а только яйца, из которых выводятся их кормилицы. Это случай предусмотрительности, отмечал он, беспримерный в царстве животных.

Это не лишённое наивности восклицание позволяет внести поправку к первому впечатлению от тли, как от воплощенной в живом идеи непротивления злу… Беспомощные, лишенные самозащитных устройств, насекомые на деле, как мы узнали, находятся под опекой других, для которых служат источником и поставщиком корма.

Стоит добавить, что многие исследователи давно подчеркивают одно обстоятельство: именно наиболее заселенные тлями и посещаемые муравьями кроны деревьев в первую очередь очищаются фуражирами от всевозможных насекомых-вредителей. Как раз это и легло в основу плана использования Формика.

Вообще говоря, идея, лежащая в основе плана, далеко не нова.

В китайском сборнике, носящем вполне модернистское название «Куриные ребра», а издан он ни много ни мало — тысячу лет назад, подробно рассказывается среди прочего и о том, как садоводы в провинции Кантон, чтоб защитить свои цитрусовые деревья от вредных насекомых, обратились за помощью к муравьёводам. Оказывается, уже тысячу лет назад в садовых местностях Южного Китая люди охотились на муравьёв, брали их живьем, продавали садовникам. Чтобы наловить живых муравьёв, по словам китайского летописца, они особым образом пристраивают возле гнезда открытый бычий пузырь, густо смазанный маслом. Проходит время, и в пузыре полным-полно муравьёв, польстившихся на приманку, а теперь не могущих выбраться из ловушки. Как только их собралось достаточно, пузырь завязывают… Начиненные муравьями пузыри продают на базаре в особом ряду. Отсюда муравьи попадают в сад. Пузыри подвязывают к веткам в кроне дерева, стволы которых окольцовывают варом, чтоб муравьи не могли уйти. Когда пузырь прокалывают, пленники получают выход из заточения, расползаются, обследуют дерево и делают своё дело.

На юге Китая муравьёв и сейчас используют для истребления насекомых-вредителей. В горных садах охрана садов возложена на муравьёв, гнездящихся в кронах деревьев. Это крупные красные и мелкие зеленые муравьи Экофилла смарагдина, сооружающие на деревьях десятки, а то и свыше сотни довольно крупных, размером с большой мяч, гнезд. Экофилла собирают их из листьев и сшивают листья выделяемой личинками шелковой нитью. Семьи Экофилла, если их в нужное время подкормить (подкармливают их рыбьими потрохами и другими белковыми кормами, подешевле), становятся сильны, богаты насекомыми и — главное — ненасытно жадны. По шнуркам и бамбуковым тростям, протянутым между деревьями — были бы только окольцованы понизу стволы, — эти муравьи уходят в поисках корма далеко от гнезда, уничтожая гусениц и личинок разных бабочек, клопов, жуков, мух…

Если бы не дружественные отношения с кокцидами, которые сильно ослабляют деревья, Экофилла были бы безупречным сторожем тропического и субтропического сада. Кокцид же Экофилла не только не истребляет, но даже оберегает. Например, молодая самка Экофилла, улетая из старого гнезда, чтоб заложить новое, уносит с собой в жвалах одну кокциду в покоящемся состоянии. Значит, они их и размножают! По этой-то причине муравьи Экофилла полезны как средство защиты плодовых лишь там, где не водятся вредные кокциды. В Индонезии Экофилла охраняют насаждения какаового и мангового деревьев. В Восточной Африке Экофилла лонгинода патрулируют на кокосовых пальмах, которые в таком случае меньше болеют, приносят больше плодов и дают более крупные орехи.

В северных субтропиках Китая муравьёв Экофилла нет. Здесь садовники с весны подкармливают местных хищных муравьёв отходами из червоводен тутового шелкопряда. На этом корме муравьиные семьи растут, как на дрожжах, в них появляется столько энергичных и прожорливых фуражиров, что вредителям приходится круто.

В Италии садоводы пользуются услугами некоторых муравьёв для очистки садов и ягодников также от листоверток и плодожорок. В Америке завезенные в Техас гватемальские муравьи Эктотомма туберкулозум применялись уже не в садах, а на плантациях — против хлопкового долгоносика.

В средних широтах наиболее усердными защитниками растений от вредных насекомых показали себя лесные муравьи. Островки здоровых зеленых деревьев вокруг муравьиных гнезд, разбросанные в море умирающего после нашествия вредителей леса, давно привлекли внимание и лесников, и специалистов по борьбе с вредителями. Еще в 1838 году учёный лесничий Петр Перелыгин в книге «Лесоохранение или правила сбережения растущих лесов» писал, что первые истребители личинок насекомых — муравьи. Они неустанно преследуют всякого рода личинок. Личинка бьется, мечется, чтобы избежать своих неприятелей, но они держат её крепко… Она покрывается множеством своих неприятелей, которые наконец совершенно её умерщвляют. На дерево, у корня которого находится муравьиная куча, ни одна личинка влезать не посмеет. Далее лесовод разъяснял, что муравьи даже препятствуют вылуплению личинок из яиц. Оттого посреди поврежденного какого-либо места леса подобные (близко к муравейнику расположенные) деревья остаются свежими и зелёными.

Очень живо описал эпизод ликвидации большого очага пядениц в нескольких кварталах знаменитой Шиповой корабельной рощи энтомолог А. Циолковский. Это было в мае 1882 года. Гусеницы пядениц наполовину объели молодую листву дуба в лесу. Они уничтожили бы её полностью, если б не муравьи, которые двигались дышлом: один держал гусеницу за голову, другой за противоположную часть тела. По прибытии в муравейник добыча сдавалась подоспевшим подручным, а лихая пара порожняком стремилась опять на вершину дерева. Такое насилие происходило по крайней мере на площади 20–30 десятин. Через несколько дней лес был очищен от вредителя: пядениц как метлой вымело.

Но так ведут себя, конечно, не все лесные муравьи, а главным образом Формика руфа — рыжий или красно-бурый лесной муравей. Образ жизни этих муравьёв, их кормодобывательные повадки представляют немалый интерес для лесоводов, а может быть, даже и для растениеводов широкого профиля. Но сейчас речь идёт только о лесе.

Фуражиры красного лесного муравья с весны до осени волокут в гнездо мертвых жучков, мушек, бабочек, гусениц разных видов. И если в среднее по силе гнездо ежеминутно сносится всего два-три десятка насекомых, то за час их поступает уже тысячи полторы, за день — около двадцати тысяч, а за пять-шесть месяцев, пока муравьи в средних широтах активны, пусть за это время будет даже только сто нехолодных дней, муравейник очистит лес от двух миллионов насекомых.

Здесь нет никакой приписки. Скорее, наоборот: по данным многих натуралистов, в сильное гнездо лесных муравьёв сносится иной раз и свыше ста насекомых за минуту. Можно сослаться на целый ряд расчетов, согласно которым в муравейник доставляется за сезон 3–5–8 миллионов насекомых!

Но всё ли, что поступает, доставляется, сносится в гнездо, это насекомые, пойманные и уничтоженные самими муравьями?.. Ведь фуражиры могут просто подбирать трупы насекомых, погибших, как говорится, своей смертью или от причин, к которым муравьи не имеют никакого касательства. Именно это и представлялось более всего вероятным: трудно было ожидать, чтобы хрупкие и сухонькие крошки муравьи одолевали огромных по сравнению с ними личинок, гусениц, бабочек.

Отряды хорошо проинструктированных наблюдателей вышли на посты, прихватив с собой мерные линейки и шнуры, термометры и секундомеры, крохотные лупы и достаточный запас рассчитанного на долгие часы терпения, совершенно необходимого в описываемых исследованиях.

Теперь наблюдатели не просто регистрировали количество насекомых, доставляемых муравьями, но учитывали также разные подробности, на которые прежде не обращали внимания.

Так, между прочим, выяснилось, что всюду существует связь между радиусом действия и активностью фуражиров, причем на оба показателя заметно влияет погода. В Эберсвальде (ГДР) во время дождя и при похолоданиях ниже 4° муравьи вообще не покидают своих подземелий; требуется не меньше 9°, чтобы началась охота на насекомых, но лишь на поверхности почвы; только при 18° начинают муравьиные фуражиры взбираться на деревья.

В тёплую пору и на ровном месте нагруженные добычей муравьи движутся со средней скоростью один метр в минуту. При двухсотпятидесятиметровом радиусе действия вокруг муравейника площадь, на которой ведется охота, превышает двести тысяч квадратных метров, а при пятиметровой высоте подъема на деревья пастбищное пространство составляет — это непросто себе представить и ещё труднее этому поверить! — миллион кубометров. К тому же следует учесть, что миллионы насекомых с этого миллиона кубометров лесного пастбища в основном убиты самими муравьями.

Никаких сомнений в этом не оставили наблюдения и прямые опыты с положенными на разных расстояниях от муравейников мертвыми и живыми гусеницами, личинками, куколками.

В научных протоколах подробнейшим образом описаны секунда за секундой прослеженные судьбы жертв муравейника. Здесь идёт речь не только о десятках беспомощных и недвижимых куколок или ничем не защищенных кладках яиц, но также и о личинках, чаще всего застигнутых при линьке, о гусеницах, даже очень крупных, и, наконец, о взрослых насекомых, обычно молодых, только что вышедших из кокона и ещё не окрепших или не успевших отогреться после ночной прохлады, следовательно, подвергающихся нападению в состоянии, когда ни оказать сопротивления, ни уклониться от схватки они не могут.

Рыщущие в поисках добычи Формика, когда требуется, нападают на жертву сообща, мешают ей уходить от преследования, грызут своими острыми жвалами, обрызгивают кислотой, а если дело происходит на дереве, сбрасывают на землю, и здесь за нее принимаются другие охотники. Отогнанные судорожно извивающимися крупными гусеницами, муравьи отступают, но позже, когда жертва, обрызганная кислотой, слабеет, возвращаются и возобновляют нападение. Первыми подвергаются атаке наиболее заметные — особо подвижные насекомые, позже очередь доходит до менее заметных — вялых, совсем неподвижные часто остаются незамеченными.

— Да, но ведь не все насекомые, уничтожаемые муравьями, это вредители лесных пород, — заметили скептики, в связи с чем встал вопрос о серии новых наблюдений.

У многих тысяч муравьёв, спешивших в гнездо с добычей, вся она методически перехватывалась, отбиралась, а трофеи передавались специалистам по систематике для определения вида, к какому относится насекомое. И вот итог одного из подсчетов: муравьи небольшого в общем гнезда истребили за день 4500 ложногусениц соснового пилильщика, 3500 гусениц сосновой совки, 500 куколок и 7200 гусениц дубовой листовертки, не считая неопознанных.

Стоит привести другой любопытный расчет, касающийся муравьёв, населяющих леса Северной Италии. Здесь на площади свыше полумиллиона гектаров леса было взято на учет около миллиона муравейников. Общий вес муравьёв в этих гнёздах составил, по определению специалистов, примерно 2400 тонн, а средний вес поедаемого ежедневно корма — 120 тонн. За двести дней, пока длится в этой полосе активная жизнь муравейников, их обитатели уничтожают 24 тысячи тонн насекомых, из них по крайней мере 15–16 тысяч тонн живых вредителей.

Хотя мы давно уже перешли на метрическую систему и не можем не знать, что такое 16 тысяч тонн, полезно повторить: это почти миллион пудов, 15–16 миллионов килограммов живых вредителей. На гектар это получается около 30 килограммов в основном личинок и гусениц, а надо заметить, что это именно та фаза, когда насекомые потребляют больше всего корма и, следовательно, наносят больше всего ущерба.

Обитатели одного муравейника охотятся на площади примерно от двух до пяти десятых гектара. Сколько здесь деревьев, подсчитать нетрудно. Итог всех определений сводится к выразительной цифре: гнездо муравьёв за лето успевает избавить каждое дерево своей зоны примерно от пятисот с лишним вредных насекомых!

Нападение орды из пяти-шести сотен вредителей не для всякого дерева проходит бесследно, особенно если учесть, что личинки и гусеницы превращаются в совершенных насекомых, а самки жуков и бабочек откладывают яйца, из которых выводятся новые поколения прожорливых личинок и гусениц.

Наблюдения показали, о чем уже мельком говорилось, что больше всего муравьи-охотники уничтожают именно тех вредителей, которые слишком размножились и потому представляют особенную опасность для леса.

Бесконечно ценна такая способность — обуздывать, сдерживать, а значит, и предотвращать вспышки размножения особо опасных вредителей. Вот почему разорить муравейник — все равно, что оставить в лесу мину замедленного действия! Раньше или позже мина сработает, и тогда остатки замершего муравейника окружаются догола раздетыми тёмными скелетами гибнущих деревьев.

Зато каждый квартал, где «муравьиным спиртом пахнет сушь», где достаточно живых, полных сил муравейников, представляет чаще всего крепость, неприступную для насекомых-вредителей. Здесь их всюду достанут фуражиры муравьиных семей, истребители вредной энтомологической фауны.

Иван Матвеевич Вихров в своей упоминавшейся выше лекции лишь вскользь сказал о непозволительности разорения муравейников. Эту мысль стоило развить. Ведь даже в непролазной вчера чаще лесов остаётся сегодня все меньше муравьиных куч. С каждым годом глубже врезаются в лесные массивы широкие просеки. Тягачи уволакивают спиленные под корень стволы деревьев, стальными гусеницами и древесными комлями размётывая купола муравьиных гнезд. А ведь при более осмотрительной работе муравейники могли бы, пожалуй, и уцелеть! Но есть ли кому на лесосеке думать о муравьиных кучах? А сколько муравейников разоряют без всякого смысла, без цели и нужды, просто чтобы поротозейничать, наблюдая зрелище великой муравьиной суматохи на развороченном куполе.

Заметный вред наносят муравейникам также пернатые и четвероногие. Дятлы, например, прорывают глубокие ходы под купола и, забравшись внутрь гнезда, буквально набивают зобы различными насекомыми, ютящимися в муравейнике, а нередко и муравьями. То же можно сказать о лесной желтогорлой мыши. Для оголодавших ежей, кабанов, барсуков, лис приманкой служат не сами муравьи, а зимующие в их гнёздах жирные личинки бронзовки или других жуков, из тех, что покрупнее. Немало разных лесных тварей не столько муравьёв поедают, сколько губят: развороченные гнезда чаще промерзают насквозь, чаще затопляются талыми водами.

Даже летом, если муравьи не могут почему-либо покинуть разоренное гнездо и переселиться на новое место, они нередко погибают под поврежденным куполом, где им труднее поддерживать тепло и влажность, необходимые для развития новых поколений.

Так от самоочевидной мысли о непозволительности разорения муравейников лесные энтомологи постепенно приходят к признанию необходимости охранять и защищать гнезда Формика. При разумном использовании эти виды можно сделать верным другом и благодетелем лесов, помощником и союзником лесника, безотказным защитником лесных пород от всякого рода насекомых-вредителей. Кроме того, те же виды полезны и потому, что — об этом мало кто подозревает — улучшают почву, повышают её плодородие.

Дарвин, доказывая в своё время роль дождевых червей в образовании почвы (гораздо более важную роль, нежели это может казаться большинству с первого взгляда), напоминал, что в почвообразовательном процессе участвуют все вообще копающиеся животные различных видов и, как он подчеркивал, главным образом муравьи. Многие учёные напоминают, что муравьи истачивают и разрушают древесину пней и корней, измельчают почву и открывают в нее доступ воздуха, а прокладывая в ней ходы и удобряя её своими отбросами, втаскивая в верхний слой листья и другие растительные остатки, подобно дождевым червям, обогащают почву органическим веществом. Почвообразующее влияние муравьиного гнезда отчетливо распространяется по горизонтали в радиусе около метра, а в глубину более чем на полметра. По данным агрохимиков, муравьи существенно снижают кислотность почвы, а, как признали геоботаники, муравьиные гнезда меняют состав растительности, покрывающей почву.

Уже в конце XIX — начале XX века из общей науки о насекомых выделилась посвященная муравьям область — мирмекология. В наши дни неустанными трудами вюрцбургского профессора Карла Гэсвальда положено начало новой ветви уже самой мирмекологии, созданы основы науки о видах Формика — формикологии.

В течение десятилетий ведет К. Гэсвальд опыты в лаборатории и в природе, наблюдает зарождение, рост и развитие гнезд, овладевает тончайшими секретами определения и различения муравьёв, совершенно неразличимыми для непосвященных, раскрывает законы существования и развития отдельных особей и целостных семей, прослеживает влияние на них условий окружающей среды и, наоборот, их влияние на среду…

Педантично подсчитывает формиколог все возможные доходы, доставляемые сбором муравьиных куколок для кормления певчих птиц в клетках, или рыб в аквариумах любителей, или сбором живых мурашек для кухонного изготовления из них — томлением в печи — муравьиного спирта, которым при ревматизме натирают суставы… А ведь случается, что и хвою с куполов сгребают, уносят на топливо: здесь она сухая и её много… Сопоставляя приносимые этими промыслами мизерные доходы с ущербом, причиняемым лесу разорением муравейников, профессор Гэсвальд убеждает сограждан, взывает к их расчетливости, уму и совести, уговаривает взрослых и детей, упрашивает, умоляет не губить муравьёв, беречь муравейники.

Медленно созревала мысль о том, что необходимо учиться не только охранять старые гнезда, но и закладывать новые, искусственно размножая и расселяя Формика.

Однако не все Формика равно усердны, одинаково активны в охране здоровья и благополучия леса. Стоит подробнее сказать о том, как это стало известно.

Число зарегистрированных наукой видов муравьёв возросло за последние двести лет почти до двадцати тысяч. Для этого потребовалось и доведенное до совершенства искусство описывать насекомых, и изощренное внимание к ничтожнейшим, казалось, внешним приметам, и, наконец, способность подбирать наиболее точные словесные обозначения отличий… И тем не менее, пока систематики-мирмекологи ограничивались регистрацией и описанием примет, в группу Формика руфа продолжали объединять муравьёв весьма различных. Считалось, что Формика бывают и покрупнее, и средних размеров, и помельче, а уж все остальные различия, в частности особенности поведения, тонули в деталях, оказавшихся на поверку просто малосодержательными.

Едва, однако, те же Формика понадобились для настоящего живого дела, исследователи увидели их стократ яснее, полнее и глубже, чем под линзами лучших академических бинокуляров. Вот что стало известно…

Наиболее крупные Формика — Формика руфа — водятся по всей северной и средней Европе в лиственных или смешанных лесах, и их гнездо — муравейник — чаще представляет семью с одной-единственной плодовитой самкой. Эта самка в своё время покинула гнездо, в котором вывелась, она совершила брачный полет, сбросила крылья и, найдя гнездо муравьёв другого вида — фуска, проникла в него, убила самку фуска и заняла её место. Рабочие муравьи фуска стали кормить молодую самку руфа, воспитывали её расплод. Так возник новый муравейник Формика руфа. Живёт он, как правило, не дольше, чем его основательница, — лет 20–25. Если самка погибла раньше срока, и семья и муравейник приходят в упадок, вымирают.

В то же время обитающие главным образом в темных ельниках, но нередко и в сосновых лесах самые мелкие Формика — им присвоено название Формика поликтена — живут обычно разветвленными колониями: семья раскинута в нескольких гнёздах, связанных между собой надземными и подземными ходами и дорогами. В такой семье не одна, а сотни, нередко даже тысячи плодовитых, откладывающих яйца самок. Неудивительно, что муравейники поликтена разрастаются гораздо быстрее, чем руфа, и образуют поселения со многими сотнями тысяч обитателей. Эти семьи охотно принимают вернувшихся после брачного полета молодых самок, все равно своих или чужих, лишь бы того же вида. Приходя каждый год на смену старым, они частично омолаживают семью, так что она как бы и не стареет. Действительно, эти муравейники на редкость долговечны: живут иногда чуть не по сто лет и больше, оставаясь неизменно сильными и жизнеспособными. Как видим, эти мелкие муравьи по всем статьям превосходят — в занимающем нас плане — своих более крупных двойников.

Не станем описывать здесь отличия других выделенных к настоящему времени видов Формика. Они занимают место во многих отношениях промежуточное между руфа и поликтена. Уже из рассказа об этих двух видах достаточно проясняются контуры плана использования Формика для охраны леса от вредителей.

Поначалу план ограничивался охраной муравейников. Над куполами гнезд, намеченных к сбережению, устанавливают с осени двухскатные кровли или четырехгранные пирамиды из рам, затянутые мелкоячеистой проволочной или капроновой сеткой. В крайнем случае, если ничего лучшего нет, можно хотя бы простенькими жердями огородить купол со всех четырех сторон, а сверху забросать сухим колючим хворостом.

Чтоб укрытия держались надежнее, их прикрепляют к земле колышками или скобами. Хищные звери и птицы обычно не узнают муравейник, замаскированный таким нехитрым способом, и гнезда благополучно перезимовывают. Весной хворост аккуратно убирают с куполов, ограду же оставляют обязательно, чтоб ни человек, ни зверь, не тревожили муравейник. Правда, от птиц ограда муравьёв не защитит. Тут требуется мелкоячеистая сетчатая кровля.

Первый шаг был приурочен к весенним дням, когда муравейники просыпаются и перезимовавшие самки Формика поликтена поднимаются кверху и на время поселяются в слое купола, прогретом живительными лучами солнца. Это происходит в разных местах средней полосы северного полушария примерно с марта до мая. Позже самки вновь опустятся в глубокие отсеки гнезда, где возобновят откладку яиц. Поэтому приходится торопиться, пока матки ещё находятся в верхних галереях. Гнездо разделяют на две, даже на три части, благодаря чему сразу удваивается или утраивается число семей с плодовитыми самками. Старое гнездо и поселенные на новое место отводки уже через год-два разрастаются, набирают силу.

Но чтобы наладить с помощью муравьёв надежную защиту лесных массивов, требуется муравейников гораздо больше, чем их обычно бывает. Кроме того, наиболее ценный в средней и южной Европе истребитель насекомых — Формика поликтена — реже встречается в природе, и молодые самки поликтена не способны самостоятельно основывать семью. После брачного полета они приступают к кладке яиц лишь после того, как поселятся в муравейнике своего вида, среди достаточного числа рабочих.

Поэтому-то невозможно было обойтись без искусственного создания массы гнезд, без искусственного выведения молодых самок, способных подсиливать старые семьи.

Но как получать молодых самок? Как отправлять их в брачный полет? И ведь к тому же времени нужны также самцы… А самцы и самки поликтена созревают в одном гнезде в разное время, да и вообще могут развиваться в разных гнёздах… Значит, надо как-то собирать тех и других? А если собрать и отправить их в полет, то после этого следует заполучить оплодотворённых облетевших самок, не дать им разлететься…

Самцы и самки поликтена вообще вылетают из гнёзд врозь. Благодаря этому-то и встречаются неродственные друг другу особи из разных гнезд, из разных семей. Именно потомство от таких встреч отличается большей жизненностью. Хотя рассматриваемое обстоятельство отчасти осложняло решение задачи, оно в то же время кое-что подсказывало.

Когда начинается роение, молодые крылатые выбегают из гнезд, бегают по куполу, взбираются на ближайшие камни, травинки, стебельки, поднимаются по ним на самую вершину и здесь расправляют крылья, снимаются в воздух, отправляются в полет. Все это и использовано при устройстве ловушек для крылатых.

Что, если заблаговременно прикрыть купол гнезда остовом достаточно емкого конуса или пирамиды, обтянутым материей или мелкой сеткой? Из-под зарешеченного купола крылатые не выберутся… Но это не все. В купол воткнуто несколько прутиков, и каждый вершинкой заправлен в горловину большой стеклянной воронки. Прутики, как спицы зонтика, сходятся в воронке, а вся воронка ловко пристроена в вершину пирамиды и через протертую изнутри тальком резиновую трубку соединена с расположенной ниже, надежно затененной стеклянной ловушкой — банкой, на дне которой лежит обильно политая, сохраняющая влажность гипсовая плитка.

Теперь, когда начнется роение, из одних муравейников станут выбегать крылатые самцы, из других — крылатые самки. Те и другие стремятся вверх и поднимаются по прутикам прямо в воронку. Отсюда они попадают в ловушки — скатываются, падают или сами туда устремляются: из банок-ловушек заманчиво тянет влагой.

К концу первого дня роения ловушки полны. Теперь надо только регулярно объезжать муравейники и, забирая банки с крылатыми муравьями, ставить на их место пустые.

Впрочем, незачем упрощать и лакировать рассказ. На деле, особенно поначалу, все шло далеко не так легко и гладко. Формиководам не раз приходилось и сейчас приходится вспоминать предание о полководце и муравье и сызнова приниматься за решение задачи.

Очередное поколение крылатых в гнезде поликтена нередко состоит из одних только самок или только самцов, а если здесь и оба пола, то не всегда в нужной пропорции. В таких случаях или часть самок остаётся неоплодотворенной, или множество самцов погибает, не оставив потомства. И то и другое формиководов не устраивает.

Как же получить наибольше число самок, способных принять участие в продлении рода? Регулировать пол насекомых?

Регулирование пола потомства было и остаётся задачей, практически не решенной не только в животноводстве, но и для раздельнополых растений, хотя доказательству теоретического и практического значения этой проблемы посвящены тысячи работ, публикуемых во всем мире с тех пор, как существуют биология, агрономия, медицина, зоотехния. Поэтому нельзя не сказать, что в работах по разведению Формика биологи теперь по желанию получают в расплоде самцов или самок.

Проанализировав сведения о силе семей и о местоположении гнезд, из которых при роении вылетают только самцы или только самки, сопоставив эти данные с погодными обстоятельствами тех лет, когда наблюдалось преимущественное развитие крылатых какого-нибудь одного пола, проверив свои соображения в лаборатории, Гэсвальд пришел к выводу, что пол молодых крылатых поликтена определяется в конечном счете температурными условиями в гнезде.

Это может показаться слишком простым, но действительно выходило, что в слабых, малочисленных семьях и соответственно в гнёздах на сильно затененных участках крылатые вырастают, как правило, самцами и, наоборот, в сильных, густо населенных семьях, в хорошо прогреваемых гнёздах они оказываются в массе самками.

Если своевременно подсилить слабое гнездо или проредить, высветлить лес на участках, где расположен муравейник, дававший одних лишь самцов, то состав крылатых в муравейнике изменится: резко возрастет количество самок. Наоборот, стоит хотя бы сырым зеленым лапником погуще затенить купол муравейника, который давал только крылатых самок, и отсюда станут при следующем роении вылетать в основном самцы.

Похоже, что при относительно пониженной температуре, в более прохладных, сильно затененных гнёздах или в слабосильных малочисленных семьях прогревание массы муравейника ранней весной задерживается. Холод же парализует в самках — матерях гнёзд мышечные устройства, регулирующие оплодотворение откладываемых яиц, а неоплодотворенные яйца, развиваясь, дают, как известно, самцов. Критический температурный порог находится, по Гэсвальду, где-то около 19° выше нуля. Не исключено, впрочем, что имеет значение также качество весеннего света, какие-то не выявленные пока его особенности.

Так или иначе, теперь удается получать нужное число крылатых самок и самцов поликтена. Опустим для краткости рассказ о том, как было подобрано в опытах наиболее выгодное для продолжения рода количественное соотношение полов у поликтена. Это тоже далось непросто. Кстати сказать, здесь то и выяснилось, что поликтена определенно склоняются к многоженству, хотя гарем самца существует не более нескольких часов, так как супругу не дано пережить его торжество и он неизбежно погибает, оставив сразу несколько вдов…

Из ловушек, снимаемых с колпаков над мужскими и женскими гнездами, нужное количество крылатых ссыпают в сплошь обтянутые марлей клетки — террариумы. Станут ли поликтена совершать здесь брачные полёты?

Да! Стали! Однако не сразу, а лишь после сотен неудачных проб, подсказавших, что воздух в террариуме должен быть влажен; сухости в нагретых солнцем клетках крылатые не переносят. Ведь и в природе брачные полеты муравьёв совершаются обычно вскоре после дождей…

В террариумах сухость воздуха устраняют просто: обильно поливают дно клетки, выстланное плитками торфа и присыпанное мульчой из хвои.

Это выстрел сразу по двум мишеням, и выстрел с двумя попаданиями. Освещаемые специальными лампами тысячи поликтена совершают в террариуме свои полеты. Тела самцов, погибших после спаривания, сплошным слоем лежат на дне клетки. Самок тоже собирать не приходится: оплодотворенные, они сбрасывают крылья, приобретают резко выраженное отвращение к свету, начинают настойчиво искать темноты и сами уходят в пристроенные к основанию террариума темные колбы. Время от времени полные молодых самок колбы опорожняют в специальные ванночки. Отсюда с помощью простеньких наконечников, одетых на шланги электрососов, самок собирают по двести штук в один патрон и закрывают его сетчатой пробкой, хорошо пропускающей воздух.

Каждый такой патрон с двумястами оплодотворённых самок — это живой, всхожий зародыш семьи. Однако если его бросить куда и как попало, он погибнет. Подобно кедровому ореху, который быстрее прорастает на сгнившем кедровом пне, молодым самкам поликтена, чтобы начать откладывать яйца, требуется живое гнездо, живой муравейник поликтена с обитающими в нём рабочими и молодью.

И сколько же их нужно, чтоб самки могли начать откладывать яйца? Щепотка? Пригоршня? Ведро?

Прямые опыты звено за звеном проверяют разные предположения. Оказывается, самый высокий коэффициент размножения муравейников поликтена достигается, если содержимое патрона с двумястами самок соединить сначала примерно с пятьюстами рабочих, взятых из одной семьи, назавтра досыпать к ним оттуда ещё с тысячу рабочих, через день ещё тысячу, а на четвертый день всю массу насекомых высыпать на купол отводка.

Такой отводок — двести литров массы одного муравейника с его обитателями — скорее и вернее всего превратится в полноценное гнездо.

Скорее всего — не значит ни через месяц, ни через год. Требуется по крайней мере лет пять, чтобы муравейник достаточно разросся. Когда он увеличится в объёме и в численности населения в семь-восемь раз, его можно будет, в свою очередь, использовать для создания новых отводков.

Здесь всё пересказывается предельно коротко и сухо, совсем, как в инструкции, а такая скороговорка не может даже и представления дать о том, сколько проб и ошибок, сколько работы мысли и рук скрывает каждый пункт рекомендации, почему он сформулирован именно так, а не иначе.

Наконец опытам придали более широкий размах, и в первый же год количество муравьиных гнёзд на участке было увеличено в пятнадцать раз. Сейчас искусственные муравейники исчисляются уже многими тысячами, а число подсаженных в отводки оплодотворённых самок давно определяется семизначными числами.

Сеть муравейников закладывают на лесных участках в шахматном порядке — гнездо от гнезда на расстоянии пятидесяти метров. Так вся площадь полнее всего охватывается фуражирами. Если места для будущих муравейников выбраны удачно, отводки образуют на участке сплошную ковровую сеть, надежно предотвращающую опасные взрывы размножения лесных вредителей.

Зеленеющие кварталы могучих лесов и горы деловой древесины, отвоеванной у природы безвредным и дешевым способом, несет с собой эта новая, маленькая и, право же, изящная победа науки.

Пора, вернувшись к рассказу об отношениях между муравьями и тлями, напомнить, что не все в этой миниатюрной пасторали так просто, как выглядит. В этом не остаётся никаких сомнений после того, как на листьях деревьев и кустарников, умытых сладкой падевой росой, поселяется сажистый грибок.

Чёрная плесень быстро проникает в молодые зеленые ткани, разрушает хлорофилловые зерна, выводит из строя устьица, регулирующие у растений испарение влаги. Если листья или хвоя сильно поражены грибком, то это влечет целый ряд неприятных последствий. Мы выделим здесь одно: давление питательных растворов в ситовидных трубках настолько снижается, что сосательные устройства хоботков полностью отказывают, насекомые становятся не в силах извлекать корм из растений, и вся пастораль расстраивается.

Выходит, уже известные нам замечания Ч. Дарвина и И. Мичурина о том, что муравьи оказывают тлям существенную услугу, предоставляя им лучшее пастбище и собирая их липкие выделения, открывали перед нами одну, так сказать, муравьино-тлиную грань явления. На деле же здесь существуют необходимые связи также между тлями и растением и между растением и муравьями. В итоге, оказывается, не только тли нужны муравьям, но и муравьи — тлям, так как опекающие тлей муравьи выручают растения, служат для них, так сказать, живой падеотводной системой. Важность этой системы в том, что уносимая муравьями липкая масса, в которой могли бы вязнуть и тонуть тли, при определенных условиях становится питательной средой для сажистых грибков, угрожающих если и не существованию, то, во всяком случае, здоровью растений.

Итак, обитатели муравейников не только выводят тлей, но следят также за состоянием их пастбища, оберегают его, в некотором смысле мелиорируют, не дают засоряться, поддерживают продуктивность! Что бы обо всем этом сказал достопочтенный сэр Джон Леббок, которого так изумляла дальновидность и «предусмотрительность» муравьёв, прячущих в своих гнёздах яйца тлей.

Но это уже общепризнанно: чем глубже познает человеческая мысль жизнь природы, тем больше новых и новых чудес и загадок в ней открывается.

Вот, к примеру, имеющая непосредственное отношение к некоторым видам Формика одна только страничка из естественной истории ленточных червей, именуемых цестодами. Десятки заболеваний, в том числе смертельных, вызывают многие из этих червей у домашних и диких птиц, у зверей и сельскохозяйственных животных, иногда и у человека…

Если бы последовательно и с подробностями рассказать, как прослежены были пути распространения разных цестод, это само по себе могло бы составить увлекательную повесть.

Часть личиночной стадии многие цестоды проходят в теле муравьёв, а дальше птица, которая склюет, или животное, которое съест такого муравья, заболевает цестодозом…

Что касается цестоды-двуустки, носящей пышное название Дикроцелиум дендритикум, то первый этап развития её личинка проходит в крохотном моллюске, ползающем по растениям. Второй этап начинается в тот момент, когда муравей-фуражир, обследуя растение в поисках корма, беззаботно выпивает с травинки выделения моллюска, содержащие церкарии двуустки. Попав в пищеварительный тракт муравья, церкарии из зобика проникают в брюшную полость. При этом они насквозь просверливают и одновременно наглухо запечатывают стенки зобика, что весьма важно, иначе зобик, пропустивший десятки, а иногда и сотни церкариев, превратился бы в дырявое решето и перестал исполнять своё назначение. А тут проточенный паразитом и им же залатанный зобик продолжает исправно функционировать, и муравей с церкариями в брюшке живёт по-прежнему, можно сказать, и в усик не дует.

Церкарии зреют в муравье по нескольку месяцев, по году и даже того больше, выжидая условий, необходимых для перехода в следующую фазу развития. А пока все это тянется, один из поселившихся в муравье церкариев обязательно проникает в подглоточный нервный узел насекомого и здесь как раз в той зоне, где проходят к ротовым частям насекомого нервы, образует особого типа цисту с крайне тонкой оболочкой. Это и есть так называемый «мозговой червь» муравья.

Конечно, люди уже кое-как управляются с веществами и существами мира малых измерений. Давно вышли из пеленок не только микробиология и цитология, но и микрохимия, микрофизика. На всех континентах ведутся исследования клеток, бактерий, вирусов, молекул, атомов, их строения, частиц. Но с церкарием двуустки это вовсе не тот случай: ни для микроанализа, ни для электронного микроскопа здесь никакой работы не найдется… Тем не менее полезно попытаться представить себе весь сюжет реально, в натуре: вот муравей, он немногим крупнее любой буквы на этой странице, а это — зобик муравья, он куда мельче самого мелкого макового зерна, это — стенка зобика, для толщины которой уже и сравнения не подберешь, и она источена, может быть, даже сотнями церкариев. По темным точкам на внешней стенке зобика — чтоб рассмотреть их, нужна, разумеется, соответствующая оптика — можно подсчитать, сколько церкариев проникло в область брюшка. Но один из церкариев не здесь. Неведомая сила направила его в голову муравья, в зону подглоточного ганглия. И он обосновался в области, где проходят нервы ротового устройства муравья… Почему он тут? Что его сюда занесло? И, наконец, для чего так детально прослежена вся эта гельминтологическая фантасмагория, вплетенная в цепь микрособытий, происходящих в брюшке и голове фуражира, на свою погибель выпившего с поверхности травинки выделения зараженного моллюска?

Можно добавить, что когда животным, подверженным вообще заболеваниям цестодозами, скармливали одних только мозговых червей, животные продолжали жить и здравствовать, из чего ясно, что мозговой червь представляет форму, ещё не созревшую для дальнейшего развития.

Это обстоятельство придётся выделить и рассмотреть: какой, спрашивается, прок двуустке от одиночек церкариев в зоне нервов, проходящих к ротовым частям муравья?

Оказывается, пока остальные церкарии спокойно созревают в брюшке муравьёв, дожидаясь событий, которые приведут каждого к исполнению предназначенного им их природой, заблудившийся отщепенец тоже делает своё дело. Он, иносказательно говоря, нарушает в муравьиной душе равновесие, сводит насекомое с ума. И вот муравей внезапно отрешается от всех своих муравьиных дел и занятий, забывает все свои обычные повадки и реакции. Он вползает на самую верхушку растущей поблизости от гнезда травинки и целыми днями висит здесь, впившись жвалами в стебель или в листовую пластинку, в черешок или в цветоножку… Он может тут быть один, но нередко их набираются на одном стебельке десятки, сотни — целые гроздья. И все, так и хочется сказать, терпеливо висят, почти не двигаясь.

Если небо безоблачное, а солнце слишком припекает, то муравьи спускаются со своих травинок и возвращаются в лоно гнезда, как если б им было известно, что в эти особо жаркие часы животные прячутся в тень, избегая открытых мест, где их донимают оводы. Но едва только жара начала спадать, муравьи снова поднимаются на верхушки травинок и замирают, впившись в них жвалами. Они остаются здесь до тех пор, пока к травинке не приблизится некий четвероногий гигант. Пригнув голову и раскрыв пасть, он двумя рядами встречно движущихся в стороны желтых резцов перепиливает под корень травинку с муравьями, потом подхватывает её шершавыми губами и языком и, обильно полив слюной, перемалывает плоскими жерновами коренных зубов в бесформенное месиво, и оно, подталкиваемое глотательными сокращениями мышц, попадает в конце концов в желудок четвероногого. И вот церкарии в теле своего окончательного хозяина. Здесь развитие нашей Дикроцелиум дендритикум завершается, здесь замыкается цикл жизни каждой двуустки и начинается новый.

Но что же могло заставить одного из церкариев уйти от общей судьбы, превратиться в мозгового червя, который ценой своего бесплодного личного существования помог остальным собратьям попасть к окончательному хозяину, в чьем организме только и открывается для двуустки возможность продолжения рода? Какие условия, какие влияния выписали кривую столь замысловатой биологической орбиты?

У нас нет пока даже приблизительного ответа на все вопросы, поставленные открытием, о котором здесь рассказано. К тому же никто и не подозревал о существовании всех этих загадок, пока биологи не нашли первое объяснение странным повадкам муравья, впивающегося в травинку и висящего на ней, пока не пробьет его час.

Разве один такой пример не опрокидывает доводы тех, кто полагает — вот оно головокружение на больших высотах! — будто рождение космической биологии знаменует конец эры дарвиновского натурализма? Пожалуй, наоборот, чем успешнее будет идти работа, тем больше будет для нас открываться «домашних», земных дел, тем глубже, тем дальше и выше будут они нацелены.

Но от больных муравьёв — переносчиков церкариев двуустки — вернёмся к здоровым, собирающим корм у тлей…

Итак, естественный отбор, действуя непосредственно через муравьёв, совершенствует сосательные таланты афидид и параллельно, действуя через сажистые грибки, усиливает и развивает кормозаготовительные способности муравьёв: поторапливает фуражиров, пьющих липкие выделения, вынуждает их собирать сладкий корм без потерь, сохраняя в чистоте листья и хвою. Это не умозрительные догадки: здесь в самом деле обнаруживается своё силовое поле. Видный египетский энтомолог Эль-Зиади очень убедительно показал, что растения, к которым муравьи не имеют доступа, страдают не только от насекомых-вредителей, но и от тлей гораздо больше, чем растения, регулярно посещаемые муравьями.

В органической целостности, какую представляет собой лес, отношения партнеров «биологической оси» муравей — тля следует рассматривать в связи с другой, более глубоко скрытой «осью», образующей вместе с первой некий треугольник: муравьи — тли — пчёлы.

Растительные соки, пасока, падь находятся в определенном родстве с нектаром и, подобно ему, служат сладким кормом не только для муравьёв, но и для множества хищных и паразитических насекомых, истребляющих несчетное число насекомых-вредителей.

Известно, что взрослые наездники, например, без сладкого очень мало жизнеспособны и практически бесплодны, если же включить сахар в их рацион, то эти насекомые способны прожить в десять — двадцать раз дольше и откладывают гораздо больше яиц. Дорога в будущее для них вымощена сахаром, шутят энтомологи.

Так же обстоит дело с тахинами, тоже паразитирующими на многих вредных насекомых.

Не потому ли, образно говоря, столь снисходительна, иногда и откровенно благожелательна реакция растений на систематически из года в год повторяющиеся массовые нападения тлей? Когда эти насекомые, весьма чуткие к сюрпризам погоды, уничтожены похолоданиями или ливнями, кормившиеся их выделениями наездники, тахины, хищные осы перестают получать сладкий корм, и их размножение резко задерживается, так что в конце концов сонмы вредителей получают полный простор для развития. А вредители эти наносят растениям ущерб неизмеримо больший, чем самые многочисленные и ненасытные тли.

Вот ещё один наглядный пример диалектики природы! Сколько убедительных видимостей и обманчивых миражей демонстрируют на каждом шагу отношения между видами! Все так непосредственно в выявленных связях, что кажется: только бы их разорвать, и цель будет достигнута! И оно ведь тоже далеко не всегда легко достигается — окончательное, надежное, проверенное уничтожение связей. Но проходит какое-то время, и постепенно выясняется, что кроме очевидной, лежащей на поверхности и потому обязательно обнаруживаемой с первого взгляда связи, почти всюду существуют другие — скрытые, глубоко замаскированные и подспудные, рокадные, или как-нибудь иначе продублированные, или действующие будто по касательной, или опосредствованные так, что они приводятся в движение именно уничтожением первых. В таких случаях всякое прямолинейное, лобовое действие раньше или позже с самой неожиданной стороны ударяет близорукого иногда по тому же месту — разве что не в лоб, так по лбу.

Похоже, именно с этим мы столкнулись выше, рассматривая действие и последействие многих средств истребительной химии, которая, уничтожая массы вредителей, в то же время способствует созданию их ядоустойчивых рас и развивает вредоносность видов, бывших в прошлом безвредными.

Продолжим, однако, рассмотрение фактов, о которых начали рассказывать несколько выше. Итак, сладкие выделения тлей, а нередко и кокцид и червецов, по той или другой причине не подобранные в момент выделения этих сладких капель муравьями, попадают на листья, хвою, стекают на траву. С листьев, хвои, травы сладкую влагу пьют мухи, хищные осы, дикие, а иногда и медоносные пчёлы. Если пасека близко, именно они и составляют большинство насекомых, собирающих падь.

Кому доводилось видеть множество домашних пчёл не в венчиках цветков, а на листьях дуба или липы, акации, березы, граба, клена, ивы, каштана, ольхи, орешника, тополя или тех же пчел, копошащихся между хвоинками сосны, пихты, лиственницы, ели, можжевельника, тот может быть уверен, что наблюдал сбор пади.

В жару, особенно если к тому же ветрено, падь к середине дня густеет, подсыхает, и пчелы не могут её взять. С вечерней прохладой капли на листьях и хвоинках отволгают, и сборщицы вновь слизывают и выпивают их, продолжают прилетать за кормом весь вечер и на следующий день утром, пока падь не подсохнет снова. Зато в лесных чащах, где воздух влажный, пчелы могут бесперебойно — с утра дотемна — собирать медвяную росу. Наполнив зобики, они тяжело летят в свои гнезда и здесь отдают добычу приёмщицам или перегружают падь в ячеи, иногда смешивая её с напрыском цветочного нектара, иногда складывая в ячеи одну только падь.

Привесы контрольных ульев во время большого взятка пади превышают пять, даже десять килограммов за сутки. На промышленных пасеках с сотнями пчелиных семей валовые сборы пади измеряются тоннами. А собирается падь иногда по многу дней подряд.

Правда, любой пади пчелы предпочитают нектар, и пока есть взяток с цветков, сборщицы поглощены его заготовкой. Ну, а нет нектара, пчелы снисходят до пади. Качество мёда из нее с разных растительных пород неодинаково. Падь от некоторых тлей, живущих на дубе, для пчел ядовита, личинки иногда от нее гибнут. Другие сорта падевого мёда безопасны для пчел летом, но совсем негодны как зимний корм.

Один из лучших сортов лесного мёда производится пчелами из пади еловых червецов — леканид. О том, как образуется этот мёд, много нового узнал австрийский натуралист Франц Гельцль.

Он не был ни профессором, ни доцентом, ни сотрудником научного института или опытной станции, он не был также одним из тех просвещенных землевладельцев, которые уделяют время опытам на принадлежащих им полях и фермах, в садах или цветниках. Всю свою жизнь — смолоду и до конца дней — Франц Гельцль проработал слесарем в железнодорожных мастерских при одной из маленьких станций на юге Австрии. Он мог уделять исследованиям лишь часы, свободные от работы у тисков, лишь воскресные и праздничные дни; вынужден был отказывать себе, а часто и семье, иной раз в самом необходимом, чтоб купить микроскоп, организовать и оборудовать лабораторию, инсектарии. Никем не поддерживаемый, он сам совершал на своем видавшем виды велосипедике с двумя — передним и задним — багажниками экспедиции в пригородные леса, сам проводил наблюдения, ставил опыты.

Франц Гельцль детально исследовал жизнь особей и колоний, биологию их вредителей, установил, что погода влияет на леканид меньше, чем на других сосущих насекомых. Первоклассными фото- и микроснимками (для этого тоже требовались время, средства, умение) иллюстрированы и документированы статьи рабочего-натуралиста, в которых излагаются добытые им сведения о леканидах.

Когда выдающийся американский знаток пчел профессор Эверетт Филиппс посетил перед войной Австрию, он нанес визит Гельцлю, за работами которого следил по статьям, печатавшимся в журналах. Конечно, у нас такой факт никого особенно не удивит. Столько учёных — академиков и профессоров — посещают передовиков в колхозах и совхозах, знакомятся с их работами, анализируют их опыт… А вот в Австрии о визите профессора Филиппса к Гельцлю почти спустя двадцать лет пчеловоды помнили и говорили с умилением и гордостью, как о редкостном и знаменательном событии.

Именно Франц Гельцль, обратив внимание на то, как долго пчелы, даже вывезенные в лес, не находят леканид, уже начавших выделять падь, первым применил дрессировку пчёл на взяток с ели.

В августе 1956 года Франц Гельцль должен был выступить с докладом на проходившем в Вене XVI Международном конгрессе пчеловодов, и участвовавшая в работах конгресса советская делегация с особым интересом ожидала встречи с замечательным натуралистом.

Увы, нашей встрече с Францем Гельцлем не суждено было состояться, как не суждено было сбыться мечте старого слесаря — доложить пчеловодам всего мира о своих исследованиях. Взволнованный предстоящим выступлением, выехал он в Вену, но по дороге скоропостижно скончался. И председательствовавший на конгрессе президент австрийского союза пчеловодов, сообщая о его смерти, о заслугах этого скромного человека перед пчеловодной наукой и общей энтомологией, счел нужным особо подчеркнуть, что профессор Эверетт Филиппс в своё время лично посетил покойного на его квартире, знакомился с его препаратами…

Участники конгресса минутой траурного молчания почтили память ученого-рабочего. Доклад его был зачитан одним из австрийских пчеловодов. И слушавшие его советские пчеловоды говорили между собой о том, что печатные труды Гельцля со многих точек зрения стоило бы собрать и, переведя на русский язык, издать: на родине Гельцля его сочинения пока ещё не опубликованы.

Но исследования, начатые им, продолжены ныне в разных странах и в разных планах.

Здесь следовало бы прежде всего выделить серию остроумных опытов на кормушках с сиропом, выставленных в лесной местности, на участке, куда прилетали меченые пчёлы-сборщицы и прибегали меченые фуражиры из гнёзд Лазиусов, Кампонотусов, Формика. Оказалось, эти муравьи отнюдь не склонны делиться сладким, и если пчелы пробуют примоститься к кормушке, муравьи — даже если их всего один-два — энергично отгоняют конкурентов, сколько бы тех ни было, и пчелы отступают, унося иной раз на ножке схватившего её муравья… Стоит нескольким согнанным таким образом с кормушек сборщицам вернуться в свой улей, как самые мирные и тихие семьи охватывает яростное возбуждение: пчелы носятся над кормушками, хотя и не опускаются на них, а если кто ненароком попадется на пути, злобно жалят… Это продолжается, пока до кормушек не доберется солнце. Жаркие лучи заставляют муравьёв-фуражиров отступить, пчелы теперь спокойно опускаются на кормушки и принимаются сосать сироп.

Никаких сомнений не оставалось: крылатые сборщицы на падевом пастбище следуют за пешими муравьями фуражирами подобно овцам за крупным скотом. Овцы под корень срезают траву, не доеденную коровами, пчелы подбирают все, что обронили или не успели взять муравьи.

И при всем этом, если лесники на ежегодном опыте убеждаются, что рядом с муравейниками деревья обычно гораздо гуще заселены тлями и дольше всего остаются здоровыми и зелёными, даже пусть все вокруг кишит вредителями, то пасечники, вывозящие пчел в лес, сплошь и рядом сталкиваются с тем, что невдалеке от участков, богатых муравейниками, взяток, пусть только погода благоприятствует размножению тлей, всегда выше, устойчивее и продолжительнее, чем в лесах, где муравьиных гнёзд нет.

Впрочем, мастера-пчеловоды знают, как опасно ставить ульи слишком близко к муравейникам. Существует какая-то невидимая, но вполне реальная граница, переступать которую рискованно, иначе целые отряды муравьёв направляются к ульям, цепями поднимаются по колышкам или подставкам, по прилетным доскам и скопом нападают на стоящую у летков стражу. Сняв посты караульных, они прокладывают дорогу в глубь гнезда. Теперь одни шайки атакуют матку, иногда даже убивают её, другие, пользуясь суматохой, растаскивают расплод, а главная масса набрасывается на медовые склады и волна за волной уносит запас корма, досуха опустошая ячеи.

Ничего этого не происходит, когда точки с ульями расположены достаточно далеко от муравьиных гнёзд или если приняты меры к охране ульев.

Вместе с тем опытные пчеловоды в совершенстве владеют приёмами, с помощью которых можно усиливать сбор пади пчелами. Достаточно ствол дерева, хотя бы просто кольцо у основания, смазать каким-нибудь отталкивающим муравьёв ароматическим веществом — гвоздичным маслом, например… Это ароматное кольцо перекрывает дорогу фуражирам, они перестают посещать дерево, и сладкие выделения тлей начинают вскоре моросить мелким дождём и все достаются пчелам, которые теперь спокойно выпивают эти капли и уносят падь в свои соты.

Практически, однако, нет нужды усиливать пчелиный лесной взяток за счет корма, отобранного у муравьёв. Приходится разве только помогать сборщицам находить падь. После опытов Франца Гельцля многие пасечники стали поторапливать пчел, наводить их на падевый взяток и изготовление лесного мёда.

Свежесрезанные ветки сосны или ели, обильно окропленные сахарным сиропом, сложены в плотно сколоченный дощатый ящик. Затем сюда же, на мокрые ветки, легонько сметают пчел или с доски перед летком, или со стенок улья; это все сборщицы, уже летающие в поисках корма. Как только в ящике соберется достаточно пчел, его наглухо закрывают, пристраивают на багажник велосипеда и увозят в лес метров за семьсот-восемьсот от пасеки. На это уходит всего несколько минут, так что, когда крышку снимают, пчелы в ящике по-прежнему копошатся среди хвои, набивая зобики сиропом. Потом они одна за другой выбираются из ящика, тяжело взлетают, тут же садятся на края, на ручку, с трудом делают круговые облеты, вновь садятся и опять поднимаются, а к тому времени в двухстах-трёхстах метрах вокруг ящика пчеловод уже густо обрызгал сиропом хвою нижних веток. Проделывается это самым нехитрым способом: банка с пробкой и пульверизатор с резиновой грушей — вот всё, что требуется.

Совершив несколько кругов над открытым ящиком, пчелы возвращаются в улей и своими бурными танцами — сигналами о богатом взятке, — взбудоражив всех годных в полёт, высылают на поиск корма новые воздушные эскадрильи. Сборщицы добираются и до ящика, но многие находят корм на ветвях, обрызганных сиропом. Вскоре хвоя в ящике досуха обсосана, да и окропленные сиропом ветки обобраны, а по всему лесу шныряет множество пчёл, проверяющих в поисках корма деревья с макушки до нижних ветвей.

На следующий день операция повторяется с пчёлами других ульев, в полет уходят новые партии разведчиц, слизывающих капли отсыревшей за ночь старой пади и падь свежую. Привесы контрольного улья на пасеке быстро растут. Они продолжают расти и завтра, и послезавтра, но только на пасеке, откуда пчелы были специально направлены в лес. Сборщицы с других пасек — они могут быть расположены совсем рядом — обнаружат корм в лесу только на четвертый, пятый день.

Состоялось уже несколько международных совещаний, участники которых обсуждали разные вопросы, связанные с происхождением пади, с её использованием пчёлами и другими насекомыми, особенно муравьями, наконец, с особенностями пади как продукта питания. Уже написаны обстоятельные монографии о тлях, производящих падь, и растениях, на которых она бывает обильной, о качестве так называемого «лесного мёда» и о его влиянии на пчёл. Стало известно, что действительная причина многих заболеваний пчёл, питающихся падевым мёдом, до сих пор не установлена, что падевый мёд обладает ценными диетическими свойствами и для людей он более питателен, чем нектарный. Стало известно, что если отобрать осенью из улья рамки с падевым мёдом и поставить на их место пустую сушь, а одновременно скормить пчёлам необходимое количество сахарного сиропа, то пчёлы перезимуют благополучно…

Так постепенно начали рассеиваться многие ошибочные представления о падевом мёде и постепенно, вопреки широко распространенному мнению, начал утверждаться новый взгляд: далеко не всякий падевый мёд плох и отнюдь не везде он нежелателен. Например, удельный вес лесного (падевого) мёда в Австрии составляет в разные годы треть, половину, даже две трети общего сбора мёда.

Там, где вся земля распахана для сельскохозяйственного использования, пчеловодство стало нерентабельным, если пчел не вывозить в лес для сбора падевого мёда, — признают руководители некоторых пчеловодных организаций Западной Европы. Директор пчеловодной опытной станции в Австрии доктор Ф. Руттнер в одной из своих статей отметил, что сорок лет назад покупатели в Австрии так же мало ценили темный лесной мёд, как мало его пока ценят в ряде стран и сейчас. Слишком много скептических разговоров вызывал «солодовый сиропный привкус» этого мёда, кое-кто даже высказывал сомнения, можно ли вообще его считать настоящим мёдом… Сейчас лесной — падевый — мёд как продукт питания полностью реабилитирован в Австрии не только в отношении вкусовых, но и в отношении целебных и диетических достоинств. Это теперь один из популярнейших там сортов мёда.

Падевый мёд исключительно популярен и в других странах Западной Европы: Германии, Швейцарии, Франции, Италии, Югославии.

Лесной мёд из пади, собираемой пчелами, в первую очередь с сосны и ели, все большее признание получает также в ГДР, Польше, Чехословакии.

На состоявшейся в Москве в сентябре 1962 года международной конференции пчеловодов социалистических стран делегат из Чехословакии доктор Олдржих Гараксим в своем докладе отметил, что преобладающая часть чехословацкого мёда состоит из тёмного лесного мёда — падевого или смешанного. По данным докладчика, в Чехословакии от 50 до 80% общего медосбора получается от пади.

Доктор Ярослав Свобода, изучив множество образцов мёда из сосновой пади, нашёл, что он примерно на две трети состоит из инвертированных Сахаров — глюкозы и фруктозы (30 и 38%), сахарозы (7%), декстрина (3%), воды (18%).

«Кровь растений», пройдя через организм тлей и пчел, не претерпевает, судя по данным анализа, никаких вредных изменений.

Таковы выводы чешских учёных…

Не пора ли и у нас покончить с дискриминацией падевого мёда, который наши пчелы способны собирать не менее усердно, чем пчелы стран Запада. Само собой, здесь потребуется цепь глубоко продуманных, хорошо спланированных исследований. Будет над чем поработать пчеловодам, энтомологам, медикам, биохимикам, инженерам пищевой промышленности. Но разве дело того не стоит? Тысячи тонн без особых, по правде говоря, затрат полученного мёда — это и тысячи гектаров сбереженного от сажистых грибков леса, и миллионы рублей сверхплановой прибыли в колхозах и совхозах, и, наконец, дополнительные десятки миллионов банок и четырёхвершинных пакетиков-тетрапаков с мёдом на полках и прилавках продовольственных магазинов.

Напомним ещё раз, что, по мнению ряда диетологов Западной Европы, лесной мёд можно спокойно включать в пищу и взрослым и детям.

Такова, правда ещё в перспективе, следующая цепь последствий использования Формика.

Приручение муравьёв не может ограничиться одними Формика, которые успешно ликвидируют, как выясняется, не только насекомых — вредителей леса, но и некоторых вредителей полевых культур, гусениц капустной белянки на огородах, некоторых вредителей в садах. Кампонотусы могут, похоже, пригодиться для защиты виноградников. Но и Формика, и Кампонотус не годятся, к примеру, для уничтожения других муравьёв, среди которых немало докучливейших и просто вредных видов. Их, как выясняется, можно уничтожать с помощью Соленопсис фугакс — мельчайших муравьёв-паразитов, обитающих в гнёздах муравьёв крупных. Неуязвимые именно вследствие своих малых размеров и необычайной быстроты движений, Соленопсис фугакс объедают хозяев гнезда, пожирают личинок. Подсаженные в гнезда многих вредных муравьёв, они быстро приводят их к гибели.

Так, используя одних муравьёв для уничтожения вредных насекомых вообще, а других для уничтожения вредных муравьёв в частности, учёные совершенствуют биологическую защиту растений. Ещё совсем небогат опыт заселения муравьями молодых лесных полос, но он позволяет предвидеть, что муравьёводство может сослужить службу и в полезащитном лесоразведении, прямо и косвенно помогая и борьбе за лес, и борьбе за урожай.

---

Кое-кто из скорых на руку службистов, прослышав краем уха, что муравьи могут быть полезны в деле защиты леса от вредителей и что некоторые виды лесных муравьёв надо поэтому всячески охранять, а можно даже и расселять, тут же принялся с воодушевлением диктовать новый циркуляр, предписывающий подчиненным в кратчайший срок разработать, а следом и прислать для рассмотрения и утверждения календарный план-график наилучшей — быстрой, дешевой и правильно организованной — системы. Цель её — поднять на должную высоту с помощью вышеуказанных муравьёв дело охраны всех лесов, боров, рощ, дубрав, насаждений и т. д. от всевозможных насекомых, губящих плоды и семена, повреждающих корни, наносящих ущерб питомникам, культурам, естественному возобновлению древостоев, а в частности также от видов хвое- и листогрызущих, стволовых вредителей и т. д.

Это дало повод руководителю энтомологической кафедры Московского лесотехнического института профессору А. И. Воронцову выступить против тех, кто объявляет муравьёв универсальными истребителями всех врагов леса.

Искатели волшебных всеспасительных средств несколько охладели, слушая напоминания о том, что лесные муравьи Формика способны успешно поддерживать защиту леса не всюду и не всегда, а лишь при определенных условиях, которые следует по возможности поддерживать, и, кроме того, что муравьи защищают лес никак не от всех существующих вредителей, а только от некоторых.

Подобно почти всем муравьям лесные Формика не особенно разборчивы в пище и способны охотиться на многих беспозвоночных, однако при этом охотнее всего и с наибольшей жадностью поедают из числа съедобных для них насекомых именно тот вид вредителей, который в данный момент шире распространён в зоне, контролируемой муравьиными фуражирами-добытчиками корма.

Вообще ничего удивительного нет в том, что муравьи стоят на страже здоровья и благоденствия лесов, в которых обитают и где находят для себя все необходимое для жизни и процветания. В то же время преимущественное, иногда даже словно избирательное уничтожение именно наиболее размножившихся, а значит, и наиболее опасных для леса вредителей может быть объяснено тем, что наиболее распространившийся в данной местности вид чаще всего и попадается муравьям. При внимательном наблюдении можно обнаружить также и другое: именно на «главную» добычу охотнее всего нападает муравей-охотник и именно наиболее распространенной добычей интересуется он в первую очередь.

Может даже показаться, что рабочее население гнезда каким-то образом нацеливается, настраивается на определённую дичь…

Здесь нет ничего похожего на указание направления поиска, тем более что цель поиска может быть чаще всего обнаружена в любом направлении. Здесь никто пока не открыл ничего похожего на сигнализацию с указанием примет или адреса, как это бывает у пчел. Но если в период массового размножения вредителя разложить на муравьиных тропах вокруг гнезда разную добычу вперемежку с особо размножившимся видом, муравьи будут оказывать ему явное предпочтение, оставляя подчас без внимания все прочее.

У пчёл в пору главного взятка нагруженные нектаром и пыльцой сборщицы, вернувшись в улей, сбрасывают пыльцевую обножку и отдают внутригнездовым пчёлам-приёмщицам доставленный в зобике нектар. Приемщицы сложат нектар в ячеи сотов, а сборщицы проделают на сотах разные кружения и пробеги, сообщающие новым сборщицам о месте, где их ждет корм. И чем богаче взяток, тем активнее зовут сборщицы сестер по улью, тем настойчивее сообщают маршрут полета. В муравейнике нет внутригнездовых приёмщиц, и фуражиры неспособны сообщать сестрам по гнезду какой и где их ожидает вокруг гнезда корм. В дни, когда гусениц много, охотники, подгоняемые наличием добычи, изо всех сил доволакивают её до порога дома, втаскивают на купол гнезда и, бросив здесь, спешат в обратный путь. Проходит час-другой и бывший поутру рыжим купол начинает зеленеть, а спустя какое-то время покрывается сплошным слоем убитых или только оглушенных ядом гусениц. Некоторые ещё словно шевелятся, или их сдвигают с места снующие вокруг муравьи?…

Только тот, кому хоть раз довелось видеть порядочный по размерам купол муравейника от макушки до подножия, да и вокруг основания, сплошь засыпанный тысячами брошенных как попало трупов гусениц, может считать, что имеет представление о подлинных масштабах побоища, бесшумно совершаемого населением муравейника в летний день.

И только те, кто сравнивал среднее число гусениц вредителя на деревьях вокруг гнезда и вблизи от муравейника с их количеством на деревьях, расположенных на разных расстояниях от макушки гнезда, вправе говорить о том, насколько чисто работают муравьи при истреблении вредителей, как добросовестно прочесывают они участок, прилегающий к гнезду.

Попробуем поближе присмотреться к некоторым чертам охотничьих повадок лесных Формика и к показателям, характеризующим влияние этих муравьёв на жизнь вредной энтомофауны леса.

Начнём с соснового леса.

Вот сосновая совка. Одна самка её откладывает яйца на 15–20 хвоинках; яйца лежат рядами с нижней стороны. Пока гусеничка, вышедшая из яйца, созреет для окукливания, она успеет сглодать 5–7 граммов молодой сосновой хвои, почек, побегов… Потомство одной самки уничтожает сотни граммов хвои. Но только на деревьях, достаточно удаленных от муравейников. На деревьях, стоящих рядом с муравейником, яиц совки на хвое меньше.

И не только потому, что муравьи их уничтожают, а потому, что фуражиры Формика, бегущие по ветвям в кроне дерева, спугивают самок, едва те пробуют примоститься на нижней стороне хвоинки, чтобы оставить на ней свою кладку. Фуражиры Формика сгоняют самок, хотя это и приводит к тому, что на ближних к муравейнику деревьях выведется меньше гусеничек, представляющих настоящую приманку для Формика. Молодых гусениц сосновой совки муравьи добывают в кроне дерева, а с уже подросшими, более крупными справляются по-другому: атакуют каждую группой, пока гусеница не сдается. Выбившись из сил, не имея возможности держаться на коре, она падает на землю, какое то время ещё извивается здесь, пока бегущие мимо охотники, привлеченные уже ослабленной добычей, не прикончат её.

Вот почему деревья, расположенные в радиусе 15–18 метров от сильных гнёзд рыжих лесных муравьёв, надежно оберегаются от совки, когда же деревья здесь полностью очищены, зона охоты расширяется до 30 метров и больше. Впрочем в 10-метровом кольце, расположенном за пределами 20-метрового радиуса, охрана деревьев от сосновой совки уже не столь действенна и совершенна, хотя влияние муравейника заметно и здесь.

Сосновую совку истребляют не только красные, но и бурые лесные муравьи — Формика фуска.

Следующим объектом охоты Формика на соснах являются гусеницы сосновой пяденицы. Это вредитель для сосны очень опасный, даже грозный. Достаточно сказать, что против него в прошлом применяли такое рискованное и варварское средство, как «беглый огонь», который пускали по зараженным насаждениям после ухода гусениц в подстилку для окукливания.

Лишь недавно удалось выяснить, что лесные муравьи могут успешно защищать деревья от прожорливых гусениц этого вида.

Особенно падки на них малый лесной муравей Формика поликтена и красногрудый песчаный Формика цинереа. На деревьях, растущих ближе чем в 30 метрах от гнезда, гусениц пяденицы бывает на 80–95 % меньше, чем там, где муравьёв поблизости нет. Когда сравнили число гусениц пяденицы на деревьях, растущих в 5–7 метрах от гнёзд четырех видов Формика, и вокруг деревьев, удаленных метров на 30, оказалось: ближние деревья вокруг гнёзд Формика руфа очищены в пять раз лучше, вокруг гнёзд Формика цинереа — в семь, вокруг гнёзд Формика пратензис — в десять и вокруг гнёзд Формика поликтена — в сорок раз лучше!

Фуражиры, посещающие деревья ради тлей, для сбора пади, быстро обнаруживают молодых гусениц и сразу переключаются на охоту за пяденицей. Когда дерево очищено, охотники обследуют соседние, если не посещали их прежде.

Нельзя не сказать также и о монашенке. К числу наших главнейших вредителей, которые временами размножаются в невероятно больших количествах, надо отнести прежде всего общеизвестную «монашенку» — Лимантрия монаха, бич лесов, на борьбу с которым идут громадные суммы, причем испробованы все средства для её уничтожения, включая сюда заражение грибными болезнями, но все пока с сомнительным успехом… Монашенка не особенно плодлива: самка откладывает всего около сотни яиц, но и при такой способности размножения, учитывая гибель большого числа от паразитов и других врагов, мы получаем в качестве потомства от одной самки через пять поколений около 4–5 миллионов особей. Молодая гусеница снабжена двоякого рода щетинковидными волосками: один состоит из очень длинных волосков, радиально расходящихся от бородавок. Каждый волосок этого второго сорта несет по своей середине пузырек… Пузырьки помогают гусеничкам распространяться при помощи переноса ветром. Такие аэростатические пузырьки имеются только у молодых гусениц…

Но ни эти пузырьки, ни эти щетинки и волоски не пугают муравьиных охотников. В письме, которое мне прислал лет двадцать тому назад вместе с оттиском своей статьи об охоте рыжих лесных муравьёв на насекомых Г. Валленштейн, один из старейших и опытнейших работников немецкой службы охраны здоровья леса, говорилось: присмотритесь к данным, обобщенным в таблицах, приводимых в статье, и вы убедитесь, как и я, что лесные виды группы Формика с одинаковым усердием и успехом уничтожают монашенку на всех фазах развития.

К тем же выводам пришли и советские специалисты.

Существует ещё один опасный вредитель сосны, на которого лесные муравьи могут оказывать сдерживающее действие и обуздывающее влияние. Это пилильщик обыкновенный — перепончатокрылое с личинкой-ложногусеницей. Самки пилильщика откладывают на 8—10 старых хвоинках 10–15 яиц, из которых выводятся зеленые с бурой головой личинки, сразу начинающие обгладывать хвоинки с боков, отчего хвоя засыхает и начинает курчавиться.

Одна личинка успевает за время развития съесть 30–40 хвоинок, а так как потомство одной самки может составить 100–150 гусеничек, то нетрудно подсчитать, что оно уничтожает примерно 3000–6000 хвоинок. Там же, где развивается и вторая генерация вредителя, потомство одной самки способно погубить чуть не четверть миллиона хвоинок! Не следует преуменьшать значение таких подсчетов, хотя они, разумеется, только условны.

Безусловно же то, что потомство пилильщика действует на дереве кучно, гнездами и, начисто объев хвою одной ветки, всей массой переходит на другую ветку. Три-четыре таких личиночных гнезда успевают полностью объесть молодое дерево.

Личинки пилильщика не только прожорливы, но и воинственны. Едва почуяв малейшую угрозу, все, словно по команде, задними ножками впиваются в опору, а передней частью тела встают на дыбы и, изогнувшись, водят из стороны в сторону своими коричневыми головами, на которых поблескивает выпускаемая изо рта капля смолистой жидкости.

Это средство химической самозащиты вредителя отпугивает лугового муравья, несколько охлаждает охотничье рвение Формика руфа, но не производит никакого впечатления на малых лесных муравьёв Формика поликтена.

Напомним, что здесь речь идёт об обыкновенном сосновом пилильщике Диприон пини. Когда же в одном тщательно проведенном опыте вдоль охотничьих троп вокруг муравейника малых лесных муравьёв поликтена разложили ложногусениц пилильщика Мезонеура опака с дуба и трёх видов пилильщика с тополя, то этих — тополевых гусениц поликтена собрали в течение нескольких минут; личинок же пилильщика с дуба брали неохотно, с крайней осторожностью, а пронеся какое-то расстояние, бросали и, уткнувшись головой в песок, принимались чистить челюсти. Другие муравьи, пробегая без всякого груза, обходили брошенную на тропе личинку, а если и останавливались, все же не трогали. Если такую личинку подобрать и внимательно рассмотреть, можно увидеть, что она прокушена муравьиными жвалами, а на местах прокусов выступили капли гемолимфы, видимо почему-то неприемлемой для поликтена.

А как обстоят дела с сосновым шелкопрядом?

Покрытая волосатыми бородавками гусеница этой бабочки вредит главным образом сосне обыкновенной, но встречается и на крымской, веймутовой, дугласовой, может питаться хвоей кедра, ели, лиственницы. Гусеницы шелкопряда поедают хвои не меньше, чем личинки пилильщика. Охотники Формика очищают деревья от гусениц первых возрастов вполне успешно, особенно охотники малых лесных муравьёв поликтена.

Все виды лесных Формика исправно уничтожают гусениц первого, самого молодого возраста сибирского шелкопряда, которые, правда, больше всего вредят кедру, но не щадят и сосну.

Наверно, в конце концов натуралисты нашли бы способ выяснить, чем объясняется пристрастие поликтена к гусеницам-крошкам: то ли с ними легче управиться, одолеть, то ли их легче транспортировать, дотаскивать до родного гнезда, то ли эта гусеничная молодь больше по вкусу муравьиным личинкам, на прокорм которым доставляются гусенички… Но как же в таком случае разъясняют своим старшим сестрам муравьиные личинки, что именно этот корм — лучший?

Без специально поставленных опытов здесь не разобраться. Но теоретически не исключено, что личинки муравьёв поощряют сбор охотниками именно гусениц самых молодых возрастов. И поощряют они своих кормильцев самым действенным образом: соответствующая информация может заключаться в кормовых достоинствах того выпота, который слизывается взрослыми муравьями с тела личинок. Наблюдаемый в муравьиной семье трофаллаксис, о котором в этой книге уже шла речь, вполне может служить источником информации, направляющей деятельность взрослых муравьёв.

Впрочем, все это пока только догадки и предположения, но не следует от них отмахиваться.

Давайте пофантазируем! А вдруг действительно выпот, слизываемый муравьями с личинок, получающих в корм личинок молодых и личинок старых, качественно различен? И вдруг биохимики обнаружат, в чем именно заключается различие, качественное различие этих двух сортов корма, а химики научатся синтезировать, искусственно в промышленном масштабе производить как раз то вещество, которое нацеливает охотников на сбор добычи? Да ведь это, знаете, что может дать? Мы подкармливаем население гнезда новым препаратом — суррогатом личиночного выпота и таким способом не просто высылаем охотников на промысел, но и фуражиров-сборщиков тлиной пади вместе с охотниками нацеливаем на сбор определенной добычи. Пожалуй, такая овчинка стоит выделки: повреждения, причиняемые хвойным породам шелкопрядом, бывают весьма серьезны, и заручиться активной помощью муравьиных охотников — значит в ряде случаев спасти лес там, где ему грозит полная гибель.

Специалисты предупреждают: при однократном повреждении шелкопрядом сосны обычно ещё поправляются, если же нападение вредителя повторяется, кроны могут оказаться полностью оголенными и верхушечные почки уничтоженными. При многократном объедании гусеницы вызывают полную гибель деревьев с последующим образованием очагов вторичных вредителей. В спелом и приспевающем лесу в первую очередь гибнет подрост, а затем уже и старые деревья…

Предупреждение звучит серьезно. Оно повторяется с небольшими разночтениями почти во всех справочниках и учебниках о защите леса. И правильно! Но к этому полезно добавить, что в тех лесах, где достаточно муравьёв Формика, а гнезда их в полном порядке, очаги этого шелкопряда и не возникают, поэтому лесные Формика могут стать нашим деятельным помощником в нелегком деле защиты сосновых лесов от многих напастей.

Но почему же только сосновых? Чего стоит один малый еловый пилильщик? С его личинками Формика справляется, какого бы ни были они возраста, однако оказывает предпочтение взрослым, заканчивающим развитие, готовящимся окуклиться. В радиусе примерно 30 метров от макушки сильного муравейника поликтена коконов пилильщика в почве практически нет, а в лесах, куда муравейники завезены лишь недавно, число коконов в почве вокруг муравейника уменьшается в 3–5 раз.

Конечно, и у ели хватает вредителей кроме пилильщика. Но даже ради защиты от одних личинок этого перепончатокрылого муравьёв Формика стоило бы навсегда поселить на жительство в ельниках.

А что могут сделать муравьи для защиты дуба — одной из самых ценных древесных пород в наших лесах?

Известен случай, когда во время вспышки массового размножения такого опасного врага дубов, как листовертка, лес на большом пространстве оказался сильно поврежденным, а участок примерно в 20 гектаров 120-летнего дуба остался цел и невредим благодаря тому, что на гектар приходилось в среднем до десяти муравейников.

Молодые гусенички листовертки ускользают каким-то образом от муравьиных охотников, зато гусеницы, успевшие подрасти, и куколки неистово ими уничтожаются.

До куколок муравьи добираются, проникая в искусно сплетенный созревшей гусеницей листовой мешок, выстланный и прошитый поверху шелковой паутиной. Куколки дубовой листовертки подвижны. Хвостовой частью тела они производят вращательные движения и таким способом подготовляют «окно» для выхода бабочки.

Этим окном и пользуются муравьиные охотники, извлекая из листового мешка куколку или даже уже готовую к вылету бабочку.

Во всяком случае, так все это можно было себе представить на основании наблюдений, проведенных в Воронежском государственном заповеднике, где на муравьиных тропах разложены были в качестве приманок собранные с дубов листовые мешочки.

Но может быть на деревьях, в обычных природных условиях все происходит не так?

На этот вопрос ответила специальная проверка, организованная украинскими энтомологами в лесах Подолии. Здесь во время сильной вспышки массового размножения дубовой листовертки в 1966 г. на взятых под наблюдение модельных деревьях насчитывали от 3500 до 5000 гусениц листовертки. Муравьи старых и вновь завезенных в район очага гнёзд активно охотились на гусениц, но все же 60–70% листвы на дубе оказалось уничтожено. В объеденных дубовых листьях изрядное число гусениц сумело окуклиться. И вот на эту упакованную в дубовый лист и коконный шелк дичь повадились Формика.

Они разрывали паутину в запечатанных мешочках, проникали в открытые куколками окна и извлекали добычу. Подсчеты показали, что муравьи уничтожили таким образом примерно три четверти куколок на модельных деревьях.

«Фактически очаг был подавлен», — заключили свой отчёт лесопатологи.

Энтомологи Воронежского государственного заповедника подсчитали: зимующий запас яиц листовертки вокруг муравейника в семь раз меньше, чем в 100 метрах от него, и в четыре раза меньше, чем в 50 метрах от гнезда.

Сотрудники из лаборатории проф. К. Гэссвальда обнаружили, что при массовом размножении листовертки муравьи поликтена усиливают свою охотничью деятельность на деревьях, заселенных вредителями. Все менее привлекательные источники добычи на это время забрасываются, дороги к ним пустеют, замирают, зато особенно интенсивно становится движение по охотничьим трассам, ведущим к деревьям с листоверткой. Некоторые тропы спрямляются. Изменяются очертания территории, на которой орудуют фуражиры и охотники гнезда.

Муравьи обороняют также дуб от зимней пяденицы, от пресловутого непарного шелкопряда Портезия диспар. Почему пресловутого? Это насекомое в некотором смысле историческое. Во всех энтомологических летописях можно найти драматический рассказ о том, как в середине прошлого века из одной профессорской лаборатории — дело происходило в США — пропали считанные экземпляры привезенных из Европы для изучения шелкопрядов. В Западном полушариии этого вредителя не было. Пропавшие экземпляры долго считались погибшими, да и догадались об их пропаже только лет через двадцать, когда бурная вспышка размножения непарного шелкопряда напомнила о давнем происшествии в лаборатории, которому особого значения не придали.

Теперь, когда на борьбу с шелкопрядом в США истрачены громадные средства и ежегодно тратятся новые, не один специалист с сокрушением задумывается над тем, каким несчастьем обернулось для Северной Америки отсутствие сильных муравейников в тех местах, где непрошенный иммигрант утаился и скрывался до тех пор, пока не набрал силу и не превратился в подлинное бедствие для лесов и садовых насаждений.

Наблюдения, проведённые в СССР, показали, что муравьи Формика поликтена способны уничтожать и кладки яиц вредителя, и гусениц младших возрастов. Формика экзекта тоже энергично нападают на гусениц непарного шелкопряда и, по словам специалистов, несмотря на разницу в размерах выходят в борьбе победителями.

Муравьи Формика некоторых видов могут активно защищать лесные породы и непосредственно, уничтожая во время охоты различных вредителей, а также и опосредовано, косвенно способствуя благополучию леса.

Г. Руппертсхофен — историк городского леса вблизи города Мельн (ФРГ) установил, что Формика поликтена расселяют яйцевые коконы одного из лесных пауков, так что в районе леса, куда были завезены муравьи, численность пауков заметно возросла. Если пока ещё не ясно, что дает муравьям расселение пауков, то хорошо известно другое: каждому пауку для завершения жизненного цикла требуется рацион примерно в две тысячи насекомых. Плотность же паучьего населения в лесу исключительно велика — десятки особей на квадратном метре. Отсюда легко себе представить общий эффект влияния на энтомофауну как самого муравья поликтена, так и подшефного ему паучка.

Следует сказать ещё об одной форме косвенного участия муравьёв Формика в подавлении численности вредной энтомофауны лесов.

Скрытноживущие в стволах и под корой деревьев вредители, например короеды, от муравьёв ущерба не терпят. Но в лесах, где много муравейников, водится больше и дятлов, которые подкармливаются муравьями, и легко управляются с вредителями, живущими скрытно.

Перечень лесных вредителей, которых муравьи Формика не тревожат и с которыми справиться не могут, все же достаточно велик, поэтому в лесных муравьях нельзя видеть единственное спасение от всех напастей, какими грозит лесу вредная энтомофауна. Однако от некоторых представителей этой фауны, и, надо сказать, не от самых безобидных, муравьи Формика способны охранять некоторые лесные породы, причем тоже отнюдь не малозначащие.

Молодой советский учёный Г. М. Длусский, обобщив огромный отечественный и зарубежный опыт, пришел к выводу, что муравьи Формика охотятся на подвижных насекомых, живущих открыто. Живущих скрытно (стволовые вредители) или малоподвижных насекомых они почти не трогают. Из всех насекомых муравьи отдают предпочтение гусеницам, не покрытым волосками, таким, как гусеницы сосновой и зимней пяденицы, сосновой совки и дубовой листовертки. Несколько хуже, но все же достаточно эффективно, они уничтожают пилильщиков. Взрослых жуков, ядовитых личинок листоедов и гусениц, покрытых волосками, муравьи уничтожают гораздо хуже, и здесь радиус защитного действия гнёзд не превышает 10 метров. При отсутствии массового размножения Формика (кроме цинереа) охотятся преимущественно на земле или на деревьях, которые они посещают из-за тлей. Но при увеличении численности каких-либо насекомых они начинают охотиться в местах концентрации пищи.

К этому общему выводу Г. М. Длусский делает примечание, в котором предупреждает, что иногда может показаться, что муравьи охотятся только на земле, так как фуражиры не спускаются с деревьев с добычей, но такое впечатление будет обманчивым. Добыча крупных размеров подвергается атаке в кроне деревьев и падает на землю, где муравьи приканчивают её и затем уносят в гнездо.

Вот и судите, чего стоят муравьи в лесу на самом деле.

Существует определённая связь между живой силой муравьиной семьи — численностью населения муравейника — и размером, площадью кормового участка, обилием пищи на нём и распределением этой пищи. В пору массового размножения каких-нибудь насекомых, потребляемых муравьями, площадь кормового участка заметно сокращается, а по мере обеднения территории в кормовом отношении — вновь возрастает.

Но высота и объём гнездового купола на муравейнике не всегда отражают силу семьи и дают правильное представление о её возрасте. Правильнее судить о численности населения муравейника и его возрасте по состоянию и протяженности муравьиных дорог и интенсивности движения на этих дорогах, но, разумеется, с учетом и других сопутствующих обстоятельств.

Дороги вокруг муравейника могут сохраняться годами. Известны случаи, когда система дорог вокруг муравейника (и это не у тропических листорезов Атта или Акромирмекс, а у муравьёв в средних широтах, в том числе у лесных Формика) сохраняется и используется фуражирами в течение пяти — восьми — десяти и больше лет подряд. Не удивительно, что такие дороги бывают не просто «вытоптаны» лапками несчетного числа пробегающих здесь фуражиров, но и расчищены, выровнены, спрофилированы, а на отдельных участках иной раз даже тоннелированы.

Это говорит о том, что муравьям более поздних генераций достаётся в наследство от предшествовавших поколений уже сложившаяся сеть дорог, которую приходится только подновлять и поддерживать в порядке, а не строить сызнова. Да и приведение в порядок гнезда после зимовки тоже требует значительно меньше затрат живой силы семьи, чем новое строительство. Все это в конечном счете способствует повышению коэффициента полезной деятельности рабочих муравьёв и, особенно, фуражиров из семей, обитающих в старых гнёздах: каждый кубический дециметр гнезда, каждый погонный метр муравьиных дорог обходится старому муравейнику дешевле, а это высвобождает активность рабочих муравьёв для рейдов фуражиров за добычей.

Отсюда — особая ценность для сохранения здоровья леса и защиты его от насекомых — вредителей муравейников старых, обычно уже имеющих дороги, которые могут тянуться на десятки, нередко на 100 и больше метров к деревьям с тлями.

Однако не всякий и старый муравейник может быть больше всего приспособлен для уничтожения видов насекомых, представляющих в тот или другой момент наибольшую угрозу лесу.

Существует в Курской области прекрасный заповедник, известный под поэтическим названием «Лес на Ворскле». Здесь в сороковых годах работал совсем ещё молодой тогда ленинградский энтомолог Эдуард Карлович Гринфельд. Тщательно обследовав лесные участки заповедника, Э. Гринфельд зарегистрировал все обнаруженные здесь муравейники, каждый раз отмечая, в какой именно микрозоне расположено гнездо. Когда все данные этого исследования были сведены воедино и сгруппированы в пересчете на 300 квадратных метров, обнаружилось, что разные виды муравьёв явно тяготеют к разным зонам.

На безлесных южных склонах было найдено в среднем 4 гнезда Формика куникуляриа и все без холмика. На прогалины в дубовом лесу пришлось по 10 гнёзд муравьёв того же вида, но с холмиком, по 2 без холмика и ещё по одному гнезду Формика фуска. На песках с молодой сосной все гнезда, а их в пересчете на 300 метров выходило по 4, были заняты Формика цинереа. На песках же со старой сосной (это оказался наиболее богатый муравьями тип леса) на единицу площади пришлось по 35 муравейников Формика цинереа и по одному муравейнику Формика фуска. По 2 гнезда Формика фуска и по одному укрытому холмиком гнезду куникуляриа пришлось на единицу площади и молодого дубового леса, тогда как старый высокоствольный лес оказался наименее муравьистым: здесь на 300 квадратных метров приходилось всего по одному гнезду Формика фуска.

Было бы ошибкой рассматривать распределение видов муравьиного населения в «Лесу на Ворскле» как непреложный порядок и общий закон. В других лесах того же состава — севернее, южнее, восточнее и западнее — муравьиные виды распределены по-иному, как и в лесах иного состава.

Но если от обобщений, построенных на частном случае, на данных обследования одного района перейти к более широким, опирающимся на более разнообразные и многочисленные данные, то можно заключить, что к молодым насаждениям тяготеют Формика экзекта, цинереа, трункорум, пратензис, тогда как к средневозрастным и приспевающим приурочены руфа, поликтена, люгубрис, аквилония…

Точно так же на разной высоте над уровнем моря и при продвижении с севера на юг для каждого вида Формика в вертикальной и широтной зональности обнаруживаются естественные границы, определяемые температурой и прочими климатическими показателями. Можно даже примерно определить для каждого вида область наилучших условий обитания.

Исключения хотя и не так уж редки, все же не могут поколебать общего правила.

Однако как не всех вредителей могут истреблять Формика, так и не все Формика одинаково эффективны в этой роли.

В Савальском лесхозе Воронежской области малые лесные Формика поликтена водятся преимущественно в порослевых дубово-березовых, иногда с примесью липы участках. В сосновых же насаждениях были обнаружены только две колонии, да и в этих муравейники были построены на старых дубовых пнях. Все, казалось, свидетельствует о том, что Формика поликтена Савальского лесхоза приурочены к лиственному лесу.

Но вот в сосновые насаждения были завезены и поселены на заранее выбранных местах 45 отводков, взятых из муравейников, находившихся в сосняках, 20 отводков из смешанного леса Воронежского заповедника и 85 отводков из лиственного леса Савальского лесничества, о которых шла речь выше.

И в первый же год после завоза отводков в сосновые насаждения стало заметно, что все 45, что были взяты из сосняков, растут быстрее, чем остальные 105, взятые из смешанного леса Воронежского заповедника и лиственного в Савальском лесхозе. На второй год различие в состоянии отводков стало ещё более заметным. На третий год стало ясно, что и купола на месте поселения отводков из соснового леса выше, и количество фуражиров на муравьиных дорогах значительно больше.

В первый год после завоза отводков среднее число фуражиров на 10 сантиметрах муравьиной дороги всех трех типов отводков было примерно одинаковым и не превышало 1,5 муравья. На третий же год после завоза отводков на дорогах, ведущих из «сосновых» муравьиных гнезд, насчитывалось 4,5 фуражира на том же отрезке дороги, а из «лиственных» — только 2,5. Кормовые участки муравейников, выросших из «сосновых» отводков, в 2,5 раза превышали по площади кормовые участки муравейников «лиственной» расы. В погожие дни фуражиры «сосновой» расы посещали в среднем 70 деревьев, а «лиственной» — только 20.

И самое убедительное: некоторые трехлетние семьи, выросшие из отводков, завезенных из соснового насаждения и из смешанных лесов, отпочковали к концу лета третьего года вполне жизнеспособные дочерние гнезда, тогда как ни один отводок из чисто лиственного насаждения не достиг на новом месте такой степени зрелости, чтоб образовать новые, молодые гнезда.

Исследователь М. С. Малышева, поставив этот опыт со 150 отводками, взятыми из трех разных мест и поселенными примерно в одинаковые условия, предусмотрела в плане работы контроль за температурой в материнских гнёздах и отводках. Оказалось, что в материнских гнёздах из зоны чистых сосновых насаждений температура выше, чем в гнёздах таких же, казалось, Формика поликтена из лиственных лесов. Такая температура сохранялась и в отводках.

Когда градусники, установленные в муравейниках «соснового» происхождения, показывали 27–28°, даже 29°, в гнёздах, выросших из отводков «лиственных», в это же время было не выше 24–26,5°. После продолжительного похолодания с дождями муравейники из сосновых лесов остывали до 25, а из лесов лиственных — до 22,5—23°. В гнёздах «сосновых» поликтена было всегда на 2–3° теплее, чем в гнёздах поликтена «лиственных».

М. С. Малышева сравнила также активность охотников из гнёзд разного происхождения. Оказалось, что происхождение отводка откладывает печать не только на темперамент, но и на удачливость муравьиных фуражиров. Фуражиры из отводков «соснового происхождения» доставляли в свой новый дом добычу в 5–6 раз более обильную и богатую, чем фуражиры из отводков «лиственного происхождения». Пока ещё не ясно, что именно способствует «сосновым» поликтена успешнее заготовлять корм для своего гнезда, известно только, что никаких различий в строении тела и отдельных его органов у поликтена разного происхождения М. С. Малышевой обнаружить не удалось.

Самое внимательное обследование не вскрывало никаких морфологических различий, муравьёв можно было считать одинаковыми, а осваивались они в новой обстановке настолько неодинаково, что были все основания рассматривать их как две формы, две расы.

Таким образом муравейник при ближайшем ознакомлении с ним оказывается, как видим, системой не то чтобы капризной, но весьма деликатной и чувствительной.

Немало были удивлены в своё время участники энтомологических экспедиций, обследовавших в начале семидесятых годов районы Нижней Волги, когда стали находить вдоль обоих берегов, примерно от Волгограда до Астрахани, гнездовья типичных лесных муравьёв, совершенно необычных для здешних сухих и жарких мест. Откуда и как они сюда забрались? Неужели возможно, чтобы это были выходцы с верховьев реки, из бассейна Камы, Белой, Чусовой? Видимо, с плотами или на белянах с лесом приплыли… В те годы много леса сплавлялось в районы Нижней Волги для нужд крупнейших строек.

Эти случайно переселившиеся из далеких лесных широт на степной юго-восток и прижившиеся здесь муравьи могли показаться весьма обнадеживающим свидетельством гибкости муравьиной породы, их способности приноравливаться к новым условиям. Время внесло существенную поправку в первые впечатления. Повторные проверки на протяжении последних лет показали: гнезда муравьёв-северян все же недолговечны на юге.

Надежды на лёгкий и быстрый успех в деле акклиматизации северных лесных муравьёв на степном юге не оправдались.

Немало и других горьких и памятных уроков преподали муравьи энтомологам и экологам, рассчитывавшим быстро и легко решить задачу расселения лесных Формика для охраны лесных насаждений от вредных насекомых.

В Италии взятые из 11 муравьиных гнёзд отводки, переселенные на большое расстояние, в иные природно-климатические условия не выдержали испытания, и, одни раньше, другие позже, погибли, так и не став живым стражем лесов, так и не оправдав надежд, возлагавшихся на них.

Одной из существенных причин неудач, которой завершилась часть работы итальянских энтомологов и лесников было, по словам К. А. Тимирязева, то безнадежное состояние науки, когда она находится среди безграничной пустыни всеобщего равнодушия.

Совсем по-иному задумана, подготовляется и развертывается организация биологической защиты лесных богатств у нас в Советском Союзе. Впрочем, не совсем точно было бы считать, что организация всего мероприятия с самого начала кем-нибудь задумывалась и подготовлялась. Тем поучительнее страница за страницей проследить историю развертывания работ по использованию муравьёв для охраны леса от насекомых-вредителей. Тем поучительнее потому, что с первого дня, когда тема эта встала перед специалистами лесного хозяйства и лесными энтомологами, каждый новый шаг вперед совершался в обстановке живой заинтересованности самых широких кругов советских людей в конечном успехе дела.

Со времени опубликования сочинения Петра Перелыгина, громко поднявшего голос в защиту лесных муравьёв, которые могут и должны защищать леса от вредителей, прошло почти полтораста лет. Но если внимательно поработать в великолепном каталоге библиотеки Зоологического института, помещающегося в старинном здании у Дворцового моста в Ленинграде, обнаруживается, что разумный голос и здравый совет старого лесовода остался неуслышанным. После П. Перелыгина о муравьях, как защитниках леса, почти никто не вспоминал. По пальцам можно пересчитать статьи, посвященные этой проблеме за время, предшествующее концу шестидесятых годов (здесь речь идёт уже не о прошлом веке, разумеется, а о нынешнем).

Но, начиная с 1958 года, работы о муравьях и лесе стали публиковаться все чаще, число изданий, публикующих эти работы, росло; наряду с отдельными статьями, посвященными разным вопросам, связанным с проблемой, стали появляться и специальные монографии и популярные сочинения, рассчитанные на самую широкую аудиторию.

В 1958 году вышла адресованная школьникам и юношеству книга «Пароль скрещенных антенн», удостоенная первой премии Министерства просвещения. В том же 1958 году в «Тезисах межвузовской студенческой научной конференции по вопросам биологии» Г. М. Длусский выступил с сообщением о роли муравья Формика руфа в лесном биоценозе.

В 1960 году П. И. Мариковский напечатал в новосибирском издании «Вопросы охраны природы Сибири» статью о влиянии человека и лесных пожаров на лесного рыжего муравья.

В 1961 году статьи об использовании муравьёв для защиты леса появились в журналах «Лесное хозяйство» и «Агробиология», а В. И. Гримальский выступил в «Зоологическом журнале» с подробным сообщением о роли рыжих лесных муравьёв Формика руфа в лесных биоценозах на Левобережном полесье Украины.

В следующем, 1962 году статьи о муравьях, как живом страже леса, вновь появились в «Лесном хозяйстве», «Агробиологии», «Трудах Комиссии по охране природы Сибирского отделения академии наук», а также в специально посвященом живой природе номере журнала «Наука и жизнь» под рубрикой «Наука — жизни» с впервые обращенным к миллионам читателей призывом уделять внимание и оказывать заботу легионам муравьёв — защитников леса. Вскоре на этот призыв в том же журнале были напечатаны отклики читателей — научных работников и новаторов, делившихся опытом практической работы.

От имени лаборатории почвенной зоологии Института эволюционной морфологии и экологии животных им. А. Н. Северцова было дано разъяснение всей важности и необходимости хорошо составленных таблиц, по которым любой квалифицированный энтомолог смог бы различать виды лесных муравьёв. В разъяснении, в частности, говорилось, что лесными называются не все муравьи, живущие в лесу, а только те виды, которые строят свои гнезда — «муравьиные кучи» — из хвои и мелких веточек, и дальше, что рыжего лесного муравья раньше считали единым видом, но впоследствии было доказано, что это не однородный вид, он включает в себя несколько очень похожих внешне, но сильно отличающихся по образу жизни видов. Одни из них хорошо приживаются при переселении (причем от одного гнезда у них можно брать несколько отводков) и активно уничтожают вредителей. Другие хорошо уничтожают вредителей, но плохо приживаются. Третьи просто малоактивны. Кроме того, один и тот же вид в разных районах ведет себя по разному… Составление таблиц, по которым все эти виды можно правильно различать, и выявление форм наиболее ценных для защиты леса и составляло основную задачу специалистов по муравьям, работающих в лаборатории…

Энтомолог Воронежского государственного лесного заповедника опубликовал в своем отклике данные своих многолетних наблюдений и исследований, в которых сравнивалась истребительная деятельность в лесу семьи птиц и муравьиной семьи, и привел впечатляющие цифры. Оказывается, синица, например, уничтожает за день 500–600 гусениц, пестрый дятел — около тысячи, а муравейник — более 30 тысяч!..

Энтомологи Тамбовского педагогического института сообщали, что в молодых сосновых лесопосадках не встречаются главные вредители соснового молодняка — личинки майских жуков. Муравьи не дают жукам отложить яйца. Специалисты жаловались, что опыты по переносу, расселению муравьёв из одних мест в другие удаются не всегда, и ставили вопрос о необходимости специально изучить причины, вызывающие неудачи.

Работники Лазаревского (Краснодарский край) инсектария делились важной новостью: большие черные муравьи Кампонотуса (это уже не рыжие лесные!) на участке Лазаревского инсектария ведут себя как весьма эффективные хищники вредоносного в этих местах мучнистого виноградного червеца.

Специалисты-энтомологи Академии наук Казахской ССР рассказали о том, как была выявлена одна из причин, вызывающих неудачи в опытах переселения муравьёв. Оказалось, различные виды муравьёв, подчас незримо населяющие лес, встречают муравьёв переселенцев враждебно, нападают на них и разоряют гнездо до тла. Муравьями-разорителями бывают и черные Лазиусы, и лесные Мирмики, и кровавый «рабовледелец» — Формика сангвинеа. По словам специалистов, лес всюду имел своих муравьёв-хозяев и, словно поделенный ими, не принимал переселенцев. Однако новые опыты подтвердили, что в ряде мест переселенцы отлично уживались, достаточно им было оказать небольшую помощь. А кроваво-красного хищника удалось перехитрить. Перед тем, как поселять куда-нибудь рыжего лесного муравья, здесь подселяли лесного бурого. Кроваво-красный муравей нападал на него, разорял гнезда, уносил куколок и на этом успокаивался. После этого он долго не трогал рыжего лесного. Зато, когда переселенцы укоренялись на новом месте, им уже не страшны становились налеты грабителей…

Активисты волгоградского отделения Всероссийского общества охраны природы рапортовали: удалось в лабораторных условиях воспитать молодых крылатых муравьёв — самцов и самок поликтена.

Журнал «Наука и жизнь» в дальнейшем не раз возвращался к теме защиты леса с помощью муравьёв, печатая статьи и письма под рубрикой «Народное ополчение науки».

О муравьях, как о защитниках леса, заговорили и газетные статьи и заметки, радиопередачи, кинохроника, телепрограммы.

В феврале 1963 года состоялся первый Всесоюзный симпозиум по вопросам использования муравьёв для борьбы с вредителями лесного и сельского хозяйства. В феврале 1965 года собрался второй симпозиум, а ещё два года спустя — третий. Симпозиумы проходили в Москве, а в Ленинграде были опубликованы первые 299 экземпляров составленного М. С. Малышевой, Б. А. Смирновым и Г. М. Длусским «Руководства по расселению и использованию муравьёв для защиты леса от вредных насекомых». Оценивая состояние и перспективы работы, профессор А. И. Воронцов говорил в своем выступлении на третьем симпозиуме, что организация работ по изучению муравьёв является примером лучшей координации научных исследований. Успех достигнут деловым контактом, единством плана и дружной работой сравнительно небольшого коллектива энтузиастов. Все работы проведены к тому же при минимальной, буквально ничтожной, затрате средств.

Весной 1967 года увидела свет первая в нашей стране монография «Муравьи рода Формика». Бессменный научный руководитель всех исследований муравьёв, проводимых в СССР, профессор К. В. Арнольди, отзываясь об этом труде, говорил, что особая ценность книги Г. М. Длусского в том, что он изучил муравьёв рода Формика, как ведущий специалист-систематик, внеся много нового в познание муравьёв этого рода.

Тем временем А. А. Захаров — научный сотрудник лаборатории почвенной зоологии Института эволюционной морфологии и экологии животных им. А. Н. Северцова подготовил для публикации монографию «Внутривидовые отношения у муравьёв». Выход этой работы стал заметным событием в советской мирмекологической науке. Осветив многие важные стороны жизни муравьёв, книга А. А. Захарова оказалась в высшей степени полезной и для практиков по защите леса, поэтому о ней следует здесь сказать несколько подробнее.

Лет пятнадцать назад одновременно Яниной Добжанськой в Польше и Дитером Отто в ГДР, проводившими свои исследования параллельно и независимо друг от друга, были опубликованы отчеты о многолетних наблюдениях над мечеными муравьями на тропах, ведущих от гнёзд Формика руфа, пратензис, трункорум. Исследователи сообщали, что тропы используются постоянно одними и теми же группами муравьёв. Я. Добжанська пришла даже к выводу, что каждый небольшой участок территориии, контролируемой гнездом, посещается в течение довольно долгого времени определенной группой особей.

Изучение этих групп, исследование степени их обособленности, во-первых, и форм связей со всей семьей, во-вторых, и сделал А. А. Захаров предметом особого своего внимания. О возникновении дорог вокруг разрастающегося муравейника, о систематическом поддерживании муравьями на этих дорогах строгого порядка, о «вымащивании», устройстве ежегодно ремонтируемых насыпей в одних случаях и подземных тоннелей в других, о том, что дороги к деревьям, на которых обитают тли, дороги к участкам, где произрастают однолетние растения, на которых массами кормятся тли и т. п., могут почти неизменными оставаться годами — 5—10 и более лет, исследователи Формика и других родов знали давно. А. А. Захаров же доказал, что существование таких постоянных дорог связано с существованием внутригнездовых подразделений, условно названных «колоннами». Однако доказать это было непросто.

Исследование началось с хорошо продуманных опытов в горизонтальных гипсовых садках — каждый из четырех соединенных между собой камер с общей между ними ареной. На арене муравьи получали корм. В три камеры садка Захаров помещал по одной меченой самке Формика, четвертая камера оставлялась незаселенной. Кроме самок, в каждую камеру впускалось по нескольку десятков рабочих муравьёв. Ничто не мешало им передвигаться по всему садку, заходить в любую камеру, на арену. Регулярные осмотры, проводившиеся в течение трех недель, позволили убедиться в том, что одни рабочие неотлучно находятся при своей самке (они неизменно обнаруживались в одной и той же камере), другие делят свою привязанность между двумя самками (этих рабочих заставали во время осмотров то в одной, то в другой камере, но никогда — в третьей); остальные рабочие никакого предпочтения ни одной из самок не оказывали. Различные в разных опытах численные соотношения рабочих этих групп были выверены с применением вариационной статистики. А построенные затем на основаниии этих данных простая таблица и кривые показали: каждой самке присуща определенная степень притягательной силы.

Ещё один такой же опыт продолжался в течение десяти недель. В садок были помещены самки оплодотворенные и не успевшие ещё облететься (у последних крылья были аккуратно отрезаны), а с ними рабочие муравьи. Вскоре стало ясно, что в присутствии оплодотворённых самок неоплодотворенные имеют для рабочих вдвое меньшую притягательную силу.

Тогда последовал заключительный опыт с десятью мечеными оплодотворенными самками, взятыми из одного гнезда, и сотней меченых рабочих того же вида, взятых из другого гнезда Формика. Самок выпускали на этот раз на арену попарно, рабочие же были помещены в пустую камеру, откуда могли свободно уйти.

Как только первые две самки (из числа десяти) покинули своих сестер и уединились каждая в отдельной камере, к ним сразу присоединилось несколько рабочих муравьёв из числа тех, что были в общей камере. Затем ещё одна самка перешла в третью камеру, а четвертая присоединилась к одной из двух первых (теперь в одной камере оказалось две самки и ещё в двух по одной). В камеру с рабочими муравьями были подсажены в виде подкрепления ещё четыре самки и не менее семидесяти рабочих муравьёв. В результате спустя какое-то время после разных перемещений внутри садка получилось, что в первой камере осели пять самок и с ними около полусотни рабочих, во второй — три самки и свыше двух десятков рабочих, а в третьей — одна самка и с десяток рабочих. Часть муравьёв и самок погибла. Вскоре стало ясно, что численность населения первой камеры уже достаточна для обособления её от других групп: здесь чурались чужаков и заметно ограничили проникновение новых особей, отмежевались пространственно.

Так в опыте было вызвано явление, образующее в гнезде группу самок с тяготеющими к ним рабочими.

В чём же биологический смысл, какова роль в жизни муравейника этих внутригнездовых, внутрисемейных структур? Этот вопрос встал перед исследователем и потребовал от него проведения новой серии наблюдений и экспериментов.

Они начались с изучения жизни крупного одиночного муравейника Формика поликтена с диаметром вала протяженностью 5 метров, диаметром купола около 4 метров, высотой в 1 метр. От этого внушительного по размерам и энергичного гнезда отходило 8 кормовых дорог, связывавших муравейник с территорией площадью 0,8 гектара.

Опыт начался в один из августовских дней. Первый этап исследования заключался в перерезке трёх смежных кормовых дорог. Для этой цели на расстоянии в три метра от края купола была установлена 50-метровая стеклянная стенка — сплошная баррикада высотой 15 сантиметров. Вдоль стенки на стекло были нанесены с обеих сторон 5-сантиметровые нафталинные полосы. На взгляд они были не заметны, но настолько эффективно отпугивали муравьёв, что ни один фуражир даже не делал попыток прорыть тоннель под стеклянной стенкой.

Таким образом, три дороги были перерезаны и выключены, а связи муравейника с частью питающей его территории оборваны.

Несколько дней продолжались попытки фуражиров преодолеть неожиданно выросшее ароматическое препятствие, однако они оставались безуспешными, и вскоре муравьи забросили ставшие непроходимыми дороги. И когда через месяц стеклянная стена была убрана, муравьи так и не возобновили движения по освободившимся трём дорогам.

Почему? Может быть, группы, действовавшие на трех перерезанных в августе нафталинным духом дорогах и забросившие их, переключились на работы, которые велись на остальных пяти дорогах?

Предположение казалось логичным. Оставалось его проверить. Для проверки было выбрано небольшое гнездо Формика руфа в осоковом ельнике. От муравейника, укрытого березовым и еловым строительным материалом, отходили три дороги. На двух из них А. Захаров нанес хорошо заметные — групповые — метки: одну — на 210 сборщиков пади, посещающих растущую неподалеку от гнезда ель, другую — на 180 охотников, оперирующих на участке за елью, ещё одну — на 50 охотников в зоне возле самого гнезда; итого на первой дороге было помечено 440 муравьёв, а на второй — 300 сборщиков пади с дальней ели, 120 сборщиков пади с молодой осинки вблизи гнезда и 180 охотников, действовавших в дальней зоне, прилегающей ко второй дороге. Кроме того, на куполе гнезда, на самой его вершинке, было помечено 200 рабочих. Всего 1240 обитателей гнезда получили семь групповых меток. Работа заняла весь день. В ночь на следующий день легкий заморозок не дал муравьям возможность покинуть гнездо, а на рассвете — в 4 часа утра муравейник усыпили эфиром. Все муравьи остались на тех местах, где их настигли пары эфира.

С семи утра началось послойное снятие кровли с купола. Гнездо было разбито в плане на восемь секторов, с каждого из которых убиралось по порядку по 5–7 сантиметров строительного материала. Находка каждого меченого муравья фиксировалась и регистрировалась в плане и схеме.

Уже к 8 утра стало ясно, что подавляющее число меченых муравьёв находится в секторах гнезда, прилегающих к дорогам, на которых проводилось их мечение. Все сборщики пади и охотники, получившие метку на дороге № 1, были найдены в секторах, где не было охотников и сборщиков пади с дороги № 2, и наоборот. Больше того: в одном из секторов гнезда даже удалось проследить границу, разделяющую зоны, где обитали муравьи с первой и второй дорог. И только во внутреннем конусе муравьи с обеих дорог лежали вперемешку с муравьями, получившими метку на макушке купола.

Вот тут то и следует вспомнить, что особо заманчивая и обильная пища может приводить к изменению интенсивности движения и даже направления дорог, к изменению границ, формы и площади кормовых участков и всей контролируемой муравейником территории. Очевидно именно здесь, во внутреннем конусе, и происходит скрытое от глаз перераспределение живой силы муравейника; видимо, из резервов, мобилизуемых через внутренний конус, и черпается подкрепление для массы муравьёв, которых на каком-либо участке не хватает. Если это так, а этот вопрос заслуживает специальной проверки, то дальше необходимо выяснить, как именно реализуется переориентировка рабочих фуражиров — сборщиков пади и охотников, а также, как разумнее распорядиться знаниями о месте и роли зоны внутреннего конуса при формировании отводков для искусственного расселения полезных видов Формика.

Но присмотримся внимательнее к протоколам опыта с гнездом, ввергнутым в эфирный сон. Разборка гнездовой массы показала, что в куполе не было ни одной самки, а некоторые меченые рабочие успели (не сказалось ли здесь влияние ночного заморозка?) спуститься в зимовальные камеры, расположенные гораздо глубже камер летнего гнезда… Но и здесь привязанность рабочих к своим дорогам продолжала сказываться на местонахождении усыпленных. И в зимовальных камерах фуражиры с дороги № 1 обнаружились под секторами, примыкающих к дороге № 1, а фуражиры с дороги № 2 — под секторами, связанными с дорогой № 2.

Вот одно из объяснений тому, как возникает многолетнее существование дорог каждого гнезда!

Но пока мы заняты изучением протоколов опыта, муравьи один за другим начинают просыпаться и принимаются восстанавливать разрушенное разборкой гнездо. Засеките время, запишите дату.

Отныне начинайте ежедневно навещать проснувшееся гнездо и регистрируйте его состояние. Проходит день, два, пятидневка, неделя, прежде чем купол обретет типичную форму. И ещё время требуется на то, чтобы фуражиры вновь вышли на дороги.

И вот меченые муравьи, несмотря на длительный перерыв и капитальное потрясение, перенесенное гнездом, вновь оказались на «своих» дорогах.

И даже весной, после уже не нескольких часов искусственного сна, а после нескольких месяцев сна в зимовальных камерах муравейник восстановил все три своих дороги, все свои пастбища тлей, и на елях и на осинке, восстановил и свою территорию. Жаль, метки за зиму успели стереться со спинок. Что же, все можно повторить, однако теперь опыт начинается не в сентябре, а в разгар лета — в середине июля, причем на том же гнезде поликтена.

И вот вновь четырьмя групповыми метками помечены 1800 рабочих муравьёв на разных дорогах и на макушке купола, вновь проведены усыпление муравьёв, разборка гнезда и определение границ секторов. Восстановление гнезда после окончания опыта и проснувшаяся активность рабочих на дорогах показали: охотники и сборщики пади остаются верны своим специальностям и продолжают действовать на своих дорогах.

Сомнений не оставалось: со всей очевидностью, на какую можно было рассчитывать в подобном опыте, обнаруживалось существование внутри гнезда многоматочного вида Формика поликтена некоего, разного в гнёздах разной силы, числа рабочих колонн, причем колонн постоянного состава, тяготеющих или привязанных к определенным дорогам. Муравьи этих колонн обитают в покровном слое и гнездовом вале секторов гнезд, примыкающих к истокам обслуживаемых колоннами дорог.

Данные предшествовавших опытов давали основание считать, что каждая колонна гнезда связана со своей группой разнокачественных самок. Некоторые наблюдения в описываемых опытах подсказывали предположение, что и внутри колонны могут существовать более дробные подразделения, обслуживающие отдельные ответвления данной дороги.

Сведём теперь воедино всё, что разведано опытом. Оказывается, гнездо, дороги, территория повторяют в схеме организацию многолетнего дерева, в котором отдельные участки корневой системы обслуживают определенные участки кроны, питая их и снабжаясь от них, причем дерево продолжает оставаться единым и целостным. В муравейнике отдельным участкам и отсекам гнездового вала и купола соответствуют определенные дороги и их ответвления, через которые, или может быть вернее сказать по которым, колонны и снабжаются пищей, хотя вместе с тем гнездо продолжает оставаться обиталищем единой и сохраняющей целостность семьи.

Единство и целостность семейной структуры поддерживаются постоянно идущим на поверхности купола и во внутреннем конусе гнезда обменом непрерывно перераспределяемых куколок, внутригнездовых рабочих.

Как это стало известно?

Из внутреннего конуса муравейника А. А. Захаров тщательно выбрал массу рабочих муравьёв и куколок вместе со строительным материалом. Рассыпав выбранную массу тонким слоем на формикодромы — специальные площадки размером 1 х 0,5 и 1 х 1 м, окруженные по периферии затемненными навесами, исследователь предоставил муравьям возможность быстро выбрать куколок и унести их под навесы по краям площадок.

Каждую партию куколок он опрыскал из пульверизатора нитролаком определенного цвета. Затем определенное количество окрашенных и таким образом меченных куколок было выложено на расчищенные площадки вдоль дорог взятых под наблюдение муравейников и на куполах связанных с ними дочерних отводков. В этих муравейниках в то время своих куколок уже не было, поэтому фуражиры, движущиеся по дорогам вокруг муравейников, усердно подбирали куколок; не менее усердно подбирали их муравьи и на куполах отводков. Нитролаковая метка на куколках ничуть не отпугивала рабочих. Прослеживая в разных опытах перемещение меченых куколок (забегая вперед, сообщим, что всего в таких опытах было использовано свыше полумиллиона этих безотказных приманок), удалось выявить существование ряда неизвестных в прошлом черт организации семейной структуры у муравьёв. Стало известно, что каждая колонна внутри гнезда оставляет большую часть куколок у себя, словно какие-то барьеры препятствуют передаче трофеев за пределы колонны.

Какие могли на этот счёт оставаться сомнения после таких опытов? На одну, только на одну из трех дорог муравейника через каждые 4–6 часов выкладывается по 20 000 куколок. А спустя 4–6 часов все куколки уже унесены, и тогда на ту же дорогу вновь выкладывается ещё 20 000. Потом ещё и ещё раз. Всего колонна данной дороги унесла 100 000 крашеных куколок. Дорога, обслуживаемая подсиленной таким образом колонной, стала гораздо оживленнее. На остальных же дорогах никаких изменений не произошло. Прежде круглый контур гнезда стал из-за разросшихся с одной стороны секторов овальным, а кормовой участок — ареал действий колонны — заметно расширился. В тех же гнёздах, где куколок выкладывали поровну на всех дорогах, муравейники усиливались пропорционально, их колонны становились более многочисленны, а дорожная сеть и территория разрастались равномерно.

Одновременно удалось проследить за перемещением куколок, подобранных колонной, но не оставленных ею в своих секторах гнезда: эти куколки поступали во внутренний конус муравейника, а отсюда уже попадали в другие колонны.

Так снова проявилась в действии объединяющая муравьиную семью сила, рождающаяся во внутреннем конусе гнезда.

Очень полезными обещают стать добытые в описываемых опытах сведения, касающиеся последствий усиления одной из колонн, когда она обеспечена достаточным количеством плодовитых самок. Оказалось, такое усиление одной колонны может на какой-то стадии стать началом важных процессов, порождающих в конечном счете откочевку части особей разросшейся колонны: они отселяются на какое-то расстояние и, подобрав себе приемлемое место, закладывают для себя новый, самостоятельный муравейник.

В описанном наблюдении позволительно видеть новый ключ, зажигающий искру, пускающий в ход формирование отводков для искусственного расселения полезных видов на лесных участках, которые нуждаются в муравейниках для защиты от насекомых вредителей.

Именно колонна как относительно обособленная часть муравейника представляет его точку роста, сферу, в которой образуются молодые дочерние семьи. Именно колонны со временем превращают исходное гнездо — местообиталище единой семьи — в состоящую из старой — материнской и одной или нескольких дочерних семей разного возраста колонию, функцией которой является, по словам А. А. Захарова, выращивание новых семей. Здесь стоит отметить также установленную многочисленными наблюдениями натуралистов разных стран несоизмеримо более высокую жизнеспособность колонии по сравнению с одиночным муравейником, что и делает колонию самым ценным и надежным природным источником материала для получения отводков, используемых в работах по расселению муравейников. Чем сильнее колония, тем отчётливее раскрывает она нрав и повадки своих обитателей, тем спокойнее и увереннее можно из неё черпать зародыши новых гнёзд.

В декабре 1970 г. в газете «лесная промышленность» появилась статья И. Лемберика «Похвала муравью», статья-воззвание, статья-прокламация, статья-обращение к сотням тысяч читателей — трудящихся лесного фронта. Семена её мыслей пали на почву, уже подготовленную статьей «Операция Формика» и множеством откликов на нее, которые систематически и не один год печатались журналом «Наука и жизнь» и другими изданиями, выступившими с поддержкой предложения об организации биологической защиты леса с помощью муравьёв. Вскоре сотни местных газет оповестили читающий люд о том, что президиум центрального совета Всероссийского общества охраны природы совместно с Министерством лесного хозяйства РСФСР и другими заинтересованными ведомствами и органами решили развернуть Всероссийскую операцию под девизом «Муравей».

Все организации, имеющие отношение к лесному хозяйству, редакции газет, радио и телевидения, местные советы общества и первичные его организации на предприятиях, в колхозах, лесхозах, учебных заведениях, школьных лесничествах, отряды «зеленых патрулей», юные натуралисты и старые любители природы призваны были организовать охрану полезных видов Формика в лесах РСФСР, помочь использованию муравьёв в лесозащите.

Перед защитниками и покровителями муравьёв стояли следующие задачи: инвентаризация и картирование муравейников, причем особо необходимо было выделить на картах наиболее крупные естественные колонии муравейников, которые могли бы быть использованы при расселении; огораживание, укрытие и другие способы охраны муравейников, вывешивание в лесах плакатов и лозунгов, аншлагов и предупреждений, рассказывающих о пользе муравьёв, разъясняющих, какой вред приносит лесам разрушение муравейников; широкая агитационная и пропагандистская работа — организация лекций, бесед, семинаров, тематических вечеров; выступления в печати, по радио, телевидению, показ кинофильмов, посвященных муравью и его лесоохранной роли.

Начиная с весны 1971 года республиканские, областные, районные, многотиражные газеты Российской Федерации стали печатать под рубриками «Природа и человек», «Природа и мы», «Заботливее человек — щедрее природа», «Окно в мир природы», «Окно курьера природы», и пр., и т. п. короткие заметки и пространные статьи о ходе операции «Муравей».

За всю историю существования советской, больше того, вообще русской ежедневной прессы слово «муравей» не появлялось так часто в колонках и заголовках газет. А уж фотографий муравейников уже за три-четыре месяца 1971 года было напечатано больше, чем за все время, прошедшее после первопечатника Ивана Федорова. Газеты активно разоблачали вредную деятельность сборщиков «муравьиных яиц» (как именуются в просторечии коконы окуклившихся муравьёв, добываемых для кормления пернатых и рыб), сборщиков «муравьиного спирта» (которые не столько спирта добывают, сколько муравьёв губят) и, наконец, тех, о которых Леонид Максимович Леонов писал в известной своей статье «О природе — начистоту»:

«В пригородных лесах вы уже не найдете ни одного не изуродованного муравейника. Идёт по лесу этакий взрослый, вроде как бы номенклатурный дядя, а увидал муравейник на пути, просиял вдруг и — раз, проковырнул его посошком до дна для забавы, получая удовольствие от великой муравьиной суматохи, ничем не меньшей, чем у людей после основательной бомбежки. А невдомек дураку, что один такой муравейник за летние сутки уничтожает тысячи вредных насекомых»…

В потоке информации о положении на муравьино-лесном участке, поступающей во Всероссийское общество охраны природы и Комитет «Формика» при Институте эволюционной морфологии и экологии животных имени А. Н. Северцова, следует особо выделить несколько ценных предложений, имеющих целью как можно полнее сберечь муравьиную рать для предстоящих ей дел. Работники лесного хозяйства нескольких областей предложили дополнить инструкции о порядке проведения сплошных лесозаготовительных рубок новым пунктом: обязать заблаговременно эвакуировать с участков, подлежащих рубке, все имеющиеся здесь муравейники и перевозить их в те участки, которые испытывают недостаток в муравейниках. «Если этого не сделать заблаговременно, до начала заготовительных работ, то при рубке больших деревьев или при их трелевке большая часть муравейников будет погублена — размята, сметена кронами, перемолота гусеницами тракторов. Да если случайно и спасутся, все равно погибнут следующим летом, когда окажутся на расчищенной, опустевшей лесосеке, где микроклимат катастрофически изменится для них, да и кормовые условия станут совсем иными», — писал А. Савельев из Красноярского края.

Заслуженный нефтяник Башкирской АССР профессор К. В. Кострин напомнил: «Достаточно сказать, что для прокладки такого газопровода, как «Сияние Севера», пришлось прорубить широкую просеку длиной более 5000 километров. И нефтяные вышки стоят в лесах не так, как станки в цехах заводов — по соседству друг с другом, а разбросаны, поставлены на расстоянии в сотни метров. Так что нефтяная промышленность существенно влияет на жизнь леса и на судьбу его защитников…

К осуществлению операции «Муравей» обязательно надо привлечь многотысячную армию нефтеразведчиков, строителей нефтепромыслов, трубопроводов, нефтедобытчиков, работников нефтяных и газовых магистралей»…

«Во все стороны от новых грандиозных электростанций, вступающих каждый год в строй действующих предприятий, тянутся провода линий высокого напряжения от мачты к мачте — на сотни километров через горы, реки, озера, леса. Надо получше разъяснить работникам — строителям воздушных сетей, что они не должны причинять ущерб лесным муравьям, а там, где есть опасность обидеть мурашек, работники лесного хозяйства обязаны заблаговременно убрать муравьиные гнезда, спасти их от гибели, переместить в безопасное место, где от них будет польза», — советует Николай Петренко из Хакассии.

«Изыскателям железнодорожного ведомства следует предуведомлять лесников о внимательнейшей проверке будущей полосы отчуждения, пролегающей через облесенные зоны, с тем, чтобы заранее, до начала прокладочных работ, перевезти все живые муравейники и использовать их на новых местах», — рекомендует К. Б. Ситковский из города Комсомольск-на-Амуре.

Такие же мысли высказаны в письмах студентов-биологов из Перми в отношении требований, какие пора выдвинуть в адрес строителей, осваивающих под промышленные и гражданские сооружения лесные участки вокруг городов, возводящих новые города.

«Надо сделать законом: никакая стройка не должна становиться причиной гибели муравейников. Картирование и инвентаризация, определение видового состава населения муравьиных гнезд, осуществляемые в порядке проведения операции «Муравей», должны выявить по всей стране участки, требующие увеличения числа расположенных на них муравейников, и сюда надо направить в первую очередь гнезда, увозимые от ожидающей их гибели. Точно так же, как преступно затоплять водохранилищами неубранный лес, непозволительно мириться с гибелью муравейников в районах, где им грозит рост индустриализации страны», — требует П. Оксамитный из Криворожского района.

Как радуют сердце натуралиста эти деловые, рассудительные голоса советских людей, проявляющих государственную заботу о разумном, рачительном использовании природных ресурсов для укрепления фронта охраны природы.

«Прошлым летом многие грибники, облюбовавшие леса Кинешемского района, могли видеть около муравейников усердно хлопочущих лесников. Они измеряли метровками периметры муравьиных куч, измеряли высоту куполов, наносили на карту координаты гнезда. Огораживали муравейник и приколачивали к одному из столбиков ограды печатный лозунг: «Сами берегите и другим не давайте обижать муравьёв!» — писали селькоры в Ивановскую газету «Рабочий край».

«В Вылковской средней школе Тюменцевского района и в восьмилетней школе № 11 Центрального района Барнаула юннаты ведут учет муравейникам, огораживают муравейники, вывешивают в лесу предупредительные плакаты. «В лесу не бросай непогашенных окурков! В лесу не тревожь муравейники, не мешай им делать их дело!» — писали юнкоры в Алтайскую молодёжную газету.

Обобщая итоги второго года проведения операции «Муравей», газета «Правда» сообщала, что уже взяты на учет, определены размеры и нанесены на специальные карты сотни тысяч муравейников…

Одновременно в республиках Прибалтики, Закавказья, в Белоруссии, на Украине, в Молдавии, Киргизии, Казахстане развернулись работы, главной целью которых стали инвентаризация, учёт, картирование, организация охраны муравейников в лесах. Движение в защиту муравьёв стало всесоюзным.

Это движение выдвинуло своих передовиков. И здесь прежде всего следует назвать замечательного работника Воронежского государственного заповедника Б. А. Смирнова, многолетняя исследовательская работа которого представляет настоящий подвиг. Б. А. Смирнов включился в операцию «Муравей», имея за плечами богатейший опыт наблюдений над жизнью заповедного воронежского леса в кварталах 435 и 436. Здесь с давних пор никем не тревожимые и постоянно охраняемые живут примерно в сотне гнёзд лесные Формика. Не так уж и много для двух кварталов старого леса, но, оказывается, достаточно, чтоб за последнюю треть века ни разу не смог размножиться в сильных размерах ни один из опасных вредителей.

Вокруг заповедных лесов в области много раз проводили за это время дорогостоящие истребительные работы, включая опрыскивания с самолетов, и все же нет-нет, то там, то здесь вспыхивали очаги бурного размножения листовертки, зимней пяденицы, непарного шелкопряда…

Как же обуздывал Б. А. Смирнов ползающую и порхающую стихию гусениц и мотыльков, как добивался, что его кварталы выстаивали, не поддаваясь прибою вредителей?

Главным оружием энтомолога были садки и инсектарии, в которых он содержал и разводил множество полезных насекомых. Едва подойдет нужное время — выпускал их на волю. И воспитанные в одной из комнат крошечной квартиры энтомолога, превращенной в лабораторию, вылетали полчища наездников, паразитирующих на вредителях леса. Второй род оружия, которым пользовался Б. А. Смирнов, были муравейники, гнезда Формика поликтена. И сколько раз видел он весной и летом, как купола муравейников становились зелеными от сплошного слоя гусениц пяденицы, которых муравьиные фуражиры-охотники бросали на поверхность оглушенными, чтобы отправиться за новой добычей.

Особенно заботлив стал Б. А. Смирнов к муравейникам после того, как провел исследование, о котором выше мельком упоминалось. Еще ребенком от родителей узнал он, что не следует разорять птичьи гнезда в лесу. Еще подростком участвовал в разных школьных весенних праздниках, когда, сколотив собственными руками сотни скворешников, школьники по совету учителя природоведения вывешивали домики для птиц.

И что сравнится со счастьем испытать, что домики заселяются прилетевшими с юга пернатыми.

Все помнили рассказы учителя о том, какую пользу приносят птицы. Все помнили, как преподаватель природоведения выходил со всеми на прогулку и, остановившись под каким-нибудь скворешником с часами в руках, подсчитывал, сколько раз прилетают кормильцы птенцов с кормом в клюве. «Будете летом грызть сладкое яблоко, помните: если б не наши скворешни, это яблоко, пожалуй, поточил бы червь!»… Разорение птичьих гнёзд в лесу считалось делом постыдным, непростительным, гадким. А вот о муравьях в школе никто ничего не говорил. Между тем муравейник, всего один только муравейник ежедневно уничтожает насекомых больше, чем иная птица за все лето. А за день, муравейник уничтожает в 30–60 раз больше насекомых, например, чем даже такие знаменитые и прославленные истребители насекомых, как дятел или синица. К сожалению, об этом знают пока далеко не все школьники.

Б. А. Смирнов один из первых в нашей стране предпринял шаги к тому, чтобы наряду с защитой муравейников в подопечных лесах искусственно расселять их, перенося отводки лучших гнёзд на участки, где муравьиное население недостаточно многочисленно. Муравьи Воронежского заповедника стали со временем совершать небольшие переезды и в соседние леса и даже в соседние области.

Больших и важных успехов добился в том же направлении латышский лесопатолог А. Р. Кауцис.

Его работа заслуживает того, чтоб о ней рассказать подробнее. Наверное, счета нет людям, которые никогда не видели ничего достойного внимания в том, что концы нижних ветвей ели в лесу часто как бы врастают в купол ближайшего муравейника. А. Р. Кауцис заинтересовался этим и стал к ним присматриваться. Поскольку он не работник научно-исследовательского института, а лесопатолог, к его услугам только небольшая лаборатория, главная же его экспериментальная база — сам лес. И уже много лет назад начал он здесь свои опыты с целью проверить, как быстро застраивали Формика положенный на кровлю еловый лапник.

Оказалось, хвоя со срубленных веток уже через несколько дней высыхает и полностью осыпается. Проходит ещё несколько дней, и оголившиеся черные прутики на кровле гнезда скрываются под хвоей, нанесенной муравьями. Если повторить такую операцию дважды за лето, купол вырастает намного быстрее, чем обычно. И это естественно: ведь часть работ по сооружению гнезда выполнена здесь не муравьями. Семьи в таких гнёздах быстрее набирают силу.

А. Р. Кауцис научился даже делать из сухих прутьев остов, что-то вроде хворостяного скелета гнезда: нижние концы прутьев он стал втыкать в земляной вал, окружающий кучу, а верхушки сплетал на вершине купола. Такие гнезда устойчивее, их меньше тревожат дятлы. Лесхозы Латвии широко используют этот нехитрый способ ухода за муравейниками.

Внимательно следит А. Р. Кауцис за последними открытиями мирмекологии во всем мире и, стремясь как можно лучше распорядиться природными ресурсами, каждый раз наносит задачу, если так можно сказать, на конкретную лесную карту, привязывает план к местности. В центре внимания он ставит лес, вернее лесхоз с его нуждами, возможностями, порядками.

Многолетняя работа в лесхозах и помогла А. Р. Кауцису увидеть, что почти всюду и всегда имеются большие или меньшие участки, которые из-за нехватки муравейников могут стать очагом опасного размножения насекомых-вредителей. Вместе с тем в зоне сплошных рубок все муравейники, как правило, бесполезно погибают.

Стратегическое решение А. Р. Кауциса было единственно правильным. До рубки с деревьев на лесосеках собирают живицу, которую вязнущие в ней без счета муравьи сильно засоряют. Очевидно, если уж вывозить муравейники с участков, намеченных под сплошную рубку, то это разумнее всего делать до начала сбора живицы: тогда она будет более чистой, возни с ней будет меньше и муравейники будут сильнее.

Куда вывозить гнезда? Еще в 1960 г. А. Р. Кауцис помог лесотехнику Роберту Зейпу вывезти 25 гнёзд на участок площадью 6 гектаров, где появился очаг соснового пилильщика. С тех пор сделано немало и, между прочим, выявлено много новых условий, которые необходимо соблюдать, чтобы переселение муравейников оказалось успешным.

Выбирая точку для поселения нового отводка, А. Р. Кауцис соблюдает, разумеется, общепринятые правила, но, кроме того, следит, чтобы основу будущего гнезда устроить поближе к дереву, заселяемому сильными колониями тлей. Первой приметой при выборе такого места служит для лесника «чернь на листьях подлеска», то есть сажистый грибок. Здесь большинство отводков хорошо приживается, особенно если дать им ещё сразу по 50 граммов сахаристой подкормки. В белковой муравьи-новоселы не нуждаются: они в это время заняты уборкой гнёзд и поедают трупы собратьев, погибших при перевозке.

Если места выбраны с соблюдением главных правил, подавляющее большинство отводков приживается, хотя и здесь примерно две трети все же перебираются на новые, ими самими облюбованные места. Вот разгадать бы ещё, что побуждает переселенцев самих сниматься с, казалось, так тщательно выбранного для них места!? И дознаться бы, чем именно новое место для муравьёв оказалось более привлекательным!? Загадка может быть и не такая уж трудная… Но об этом можно будет говорить только тогда, когда она будет разрешена. А до тех пор придётся наблюдать, сравнивать, думать, искать. Не поможет ли тут открытое А. А. Захаровым существование в гнёздах колонн, не окажется ли, что смешанные, из нескольких колонн состоящие отводки менее оседлы, более склонны к откочевкам? Это, в общем, не так уже невероятно…

По расчётам лесхоза, одно прижившееся гнездо обходится с учетом всех расходов не дороже 20 копеек.

Где гнёзда слабы, медленно развиваются, их подсиливают. Но не всегда это помогает. Вот ещё вопрос, с которым следует разобраться: как правильнее подсиливать слабые отводки?

Сильные муравейники, из которых берется материал для отводков, все на учете. Это гнезда поликтена: семьи у них многоматочные, и муравьи из разных семей объединяются легче.

Весной, когда муравейники начинают обогреваться, первые Формика поднимаются ближе к поверхности и выходят на купол. Их черпаками накладывают в мешки из плотной ткани, а чтобы муравьи не помялись и в тесноте не потравили друг друга кислотой, в мешки заранее кладут хвойный лапник. Пружиня, тугие ветки распирают стенки мешков, и переселенцы чувствуют себя здесь вполне сносно.

И подсиливая отводки молодыми самками, А. Р. Кауцис стремится обойтись подручными средствами. В купола сильных муравейников, из которых при роении вылетали одни только самцы или одни только самки (такие гнезда уже заранее нужно разведать в те дни, когда население гнезда выносит куколок для прогрева), неглубоко закапывают специально подготовленные чурбаны. Каждый толщиной и высотой 30 сантиметров и с одной стороны обтесан. Именно с этой, обтесанной стороны в нём в несколько рядов просверливают глубокие, но не сквозные, круглые ячейки. Такие деревянные соты закапывают в купола открытой стороной ячеек к югу.

Когда, спустя определенный срок, соты извлекают из муравейников, верхние этажи оказываются сплошь забитыми коконами крылатых на выходе, а нижние — полными личинок. Оставляя личинок на месте и аккуратно высыпая куколок в ванночки, А. Р. Кауцис возвращает сотовые чурбаны на старое место: они могут служить годами. Собранных куколок по возможности быстрее доставляют к племенным гнездам, где они дозревают; молодые же крылатые успешно совершают под марлевым изолятором брачный полет. Теперь остаётся развезти по гнездам самок, готовых начать откладку яиц.

А. Р. Кауцис не устает изобретать новые планы получения и наиболее правильного размещения отводков, а также инкубации дешевых самок. Каждое звено в этих планах самобытно по идее и продиктовано неустанной заботой о конечном успехе дела.

«Главврачом латвийского леса» назвали А. Р. Кауциса его товарищи по работе. «Главврач» прописывает иногда своим подопечным — обитателям муравейников — такие лекарства, как березовый сок, соки других пород, подслащенный сахаром сироп. Эти лекарства приносят пользу муравьям: снижают процент переселяющихся самовольно отводков.

Газета «Правда» одобрительно отметила новаторскую работу бывшего студента-заочника Латвийской сельскохозяйственной академии, бережно охраняющего Бабитский бор и научившего десятки работников лесного хозяйства умело использовать лесоохранную деятельность Формика.

Газета с одобрением отметила также работу и эстонских энтомологов, в частности, одного из старейших специалистов по муравьям Вамбола Маавара и академика Эстонской Академии наук X. М. Хабермана, благодаря которым в Эстонии лесные обходчики держат на учете все муравейники, а иногда и «переселяют» их в места, где возникает опасность появления вредителей.

В лесах Литовской ССР руководство операцией «Муравей» осуществляет кафедра защиты леса сельскохозяйственной академии. В. Т. Валента, О. Пусвашките, В. Гавялис установили, что в хвойных насаждениях Литвы гнезда Формика поликтена редки и невелики. Им пришлось начинать с поисков наиболее надежных способов усиления семей и наиболее экономного способа формирования отводков. Работа закончилась созданием метода, при котором уже 70-литровый отводок, втрое меньший, чем в опытах Гэсвальда в ФРГ, вполне удовлетворительно приживался рядом с прикопанным заранее 3—5-летним пнём, уже источенным жуками и рогохвостами.

В Белоруссии В. А. Гримальский, Б. И. Анищенко и Л. Т. Крущев, переселив за два года свыше 15 000 муравейников, убедились, что у местных поликтена существуют две расы: одна — активная, её отводки отлично приживаются, быстро набирают силу, рьяно охотятся и, другая — полная противоположность первой, её отводки инертны, дольше приживаются, медленно поправляются, вяло ведут охоту. На Украине в авангарде исследователей способов охраны, приёмов размножения полезных видов лесных муравьёв идут научные работники прикарпатских областей Днепропетровщины.

В Армении С. А. Мирзоян и Ф. С. Манукян нашли на высоте от полутора до двух километров над уровнем моря гнезда обыкновенного тонкоголового муравья Формика экзекта. И этот горный муравей очень ловко расправлялся не только с гусеницами, но и с одетыми в прочный хитин жуками. Они одолевали не только жучиную мелюзгу, но и подбрасываемых на охраняемую ими территорию живых жуков июньского хруща!

Особый размах приобрели исследования по использованию муравьёв для охраны леса в РСФСР. С наиболее значительными работами в этой области читатель уже знаком.

В защиту муравья подняли голос и литераторы, и художники. Написанная для юношества повесть о жизни муравейника отмечена на Всероссийском конкурсе первой премией. Крохе — муравью, стражу могущества лесов, посвящены поэтические строки. На экраны выходят фильмы о Формика. Живопись языком плакатов взывает: не давайте в обиду лесного муравья, он бережет здоровье леса!

Что касается тех, кто не щадит природы и обращается с ней варварски, все они — одни раньше, другие позже — знакомятся с постановлением Совета Министров РСФСР «Об усилении материальной ответственности за ущерб, причиняемый лесному хозяйству». Этим постановлением, вступившим в силу с 1 октября 1973 года, на виновных в повреждении или уничтожении муравейника налагается сверх административного штрафа обязанность возместить нанесенный лесу ущерб. Размер же ущерба, а значит, и взыскания, зависят от размера поврежденного гнезда и ценности лесного угодья. Если за разорение молодого муравейника в обычном лесу с нарушителя будет взыскано 10 рублей (сверх штрафа до 50 рублей), то за повреждение крупного муравейника в заповедном лесу или в зеленой зоне вокруг предприятий и городов взыскание повышается до двухсот с лишним рублей, не считая штрафа. Таким образом, лесной муравей теперь охраняется и наукой, и искусством, и законом.

История и география открытий, совершаемых в ходе развертывания операции «Муравей», дали профессору К. В. Арнольди все основания заявить в речи, произнесенной на открытии четвертого Всесоюзного симпозиума «Муравьи и защита леса», что по общим масштабам работы с лесными муравьями и числу участвующих специалистов и работников защиты леса СССР занимает первое место в мире.

Делом чести наших учёных названо в Программе Коммунистической партии Советского Союза закрепление за советской наукой завоеванных ею передовых позиций в важнейших отраслях знания.

Многое требуется, чтобы добиться этой высокой цели. Многое и, между прочим, также способность подавлять головокружение на больших высотах, постоянное внимание к так называемым мелочам, трезвая оценка их подлинного значения, умение сочетать великое с малым, исключительное с повседневным.

---

Всё, о чём рассказано выше, является, по сути дела, лишь одним-единственным узелком в сети агробиологических работ и исследований. Но и в этой точке, где иной раз так неожиданно переплетаются и свиваются энтомология, фитопатология, лесоводство, мы обнаруживаем, что «звездам числа нет, бездне — дна». Впрочем, если поближе присмотреться, разве не то же открывается на любом участке давно уже ставшего необозримым фронта наступления науки в область незнаемого и — шире — в любом уголке живой и неживой природы, как только человек начинает к нему присматриваться по-деловому.

Нам совсем не пришлось касаться в нашем повествовании ни вопросов физики и биофизики, ни вопросов химии и биохимии, ни вопросов биометрии и чистой математики в приложении к рассматриваемым проблемам, хотя совершенно очевидно, что они обязательно должны участвовать в проведении операции, чтоб она успешнее развернулась и скорее достигла намеченных целей.

Математика настойчиво ищет подходов к предсказанию экологических взрывов, здесь уже пробуют использовать счётно-решающие устройства. Биометрия давно стала обязательным участником морфологических исследований, работ по установлению видовой принадлежности. В тех же целях применяются и новейшие методы биофизики и биохимии, в частности хроматография, микроанализ. Но обо всем этом не довелось сказать, так как приходилось подчеркивать только основные факты и положения и не осталось времени и места воздать должное и прочим факторам, участвующим во взаимодействии.

Впрочем, уже и рассказанное дает хотя бы приближенное представление о том, чем может быть, что обещает наука, когда она, вопреки старой поговорке, ходит в лес.

В разных областях разных стран изучаются местные виды Формика, их нравы и повадки, биология питания и размножения, идёт отбор самых усердных и безотказных, более всего полезных для поддержания здоровья леса и его долговечности. Совершенствуется техника подкормки семей, формирования отводков, их расселения. Все глубже исследуются характер и особенности связей отобранных видов с тлями и другими сосущими насекомыми. Параллельно разрабатываются и улучшаются способы и приёмы работы также с медоносными пчелами, которых дрессировка может направить на хвойные породы и, таким образом, отвести от умытого медвяными росами леса угрозу черной плесени. Это обещает повысить и сделать более устойчивыми сборы падевого мёда, укрепить экономику отрасли.

Что говорить, здесь в ряде случаев потребуются незаурядная настойчивость и терпение, потребуется, с одной стороны, преодолевать головокружение от успехов и в то же время не впадать в отчаяние от неудач, потребуется готовность вновь и вновь проверять предположения, уточнять результаты.

Но если учёные будут работать рука об руку с практиками, если теория будет освещать дорогу производству, а производство проверять теорию, поправлять и обогащать её своим опытом, ускоряя общее движение, то тогда… Тогда новой иллюстрацией к положению Ломоносова о случаях, где «предшествующее с последующим противны», станет пример муравья. На этот раз это будет тот самый муравей Формика, который у людей был «в жизнь свою презренный», а теперь станет по-настоящему необходимым и драгоценным, причем не в янтаре, как говорилось в басне Марциала, а именно в живых муравейниках, что шевелятся, зыблются, кипят в зеленом лесу.