Карпов Пимен Иванович (6(18).8.1884 или 1887, с.Турки Рыльского уезда Курской губ. — 27.5.1963, Москва) — поэт, прозаик, публицист.
Родился в крестьянской старообрядческой семье. О своем селе Карпов позже писал: «Наш край — село скрытников-староверов. Табором кочевым разбросано оно по холмам в верховьях речки Клевени и речки Амони. Это рубеж Украины, ясеневая дикая заросль, перевал солнца: отсюда весной переваливается рыжий лежебок-солнце на Север» («Из глубины»). Обильный солнечными днями край наложил свою печать на светоносную образность произведений Карпова, выразившуюся даже в названиях книг, а соседство с Малороссией зафиксировалось в обильных украинизмах их языка.
В 1905 Карпов принимает участие в революционной пропаганде среди крестьян.
К 1906 относятся его первые публикации (очерки и стихи) в леворадикальной газете «Курская весть», стоившие ему в 1907 ареста и заключения в тюрьму в г.Рыльске, откуда он с помощью товарищей бежал и некоторое время скрывался в Финляндии.
Намерение продолжить свой литературный путь приводит его в Петербург, где он устраивается поденщиком на резиновую фабрику «Треугольник». Карпов сближается с литераторами И.Ясинским (в квартире которого на набережной Черной речки некоторое время проживает) и Л.Андрусоном, а затем и с более широким кругом писателей, включая и столичную элиту, регулярно посещает собрания Религиозно-философского общества и «среды» на «Башне» Вяч.Иванова. Тогда же начинает публиковаться как поэт в петербургских журналах и газетах «Весна», «Мир», «Неделя», «Современное слово», в приложении к «Ниве». С явным авансом похвалы стихи начинающего поэта приветствуются прессой: «Вот Пимен Карпов, молодой рабочий, с виду мешковатый, неповоротливый, будничный. А в душе у него — сказка — с золотыми зорями, с серебряными реками, жемчужными туманами, бриллиантовыми росами. Сколько аромата, нежности и радуги в душе этого молодого мужика!» (Шебуев Н. Поэтический анархизм// Весна. 1908. №11. Март). На самом же деле стихи Карпова этого периода обильно насыщены расхожими образами, в них только изредка мелькают картины родного поэту крестьянского края, но и то на них лежит печать недостаточно органически усвоенного символизма. Позже Карпов говорил о том, что будто бы в 1911 им был подготовлен к изданию поэтический сборник «Знойная лилия», содержание которого составили стихи первого периода творчества; данные о выходе такого сборника историкам литературы не известны.
В 1909 выходит первая книга Карпова «Говор зорь», состоящая из очерков-инвектив, направленных против городской интеллигенции, безнадежно будто бы отошедшей от здоровых основ национальной жизни. Национальные корни Карпов видит в деревне, в крестьянстве, при разговоре о которых автор то и дело с публицистического тона своей книги переходил на лирический и апологетический. «И как это ни неприятно «интеллигенции», народ чует говор зорь — голос Бога, правды, красоты и любви, чует грядущий расцвет жизни среди степей и лесов и бодр духом и полон сил. Город, так называемая городская культура, развращает, губит народ, спасется он только в деревне, на земле». Интеллигенция же обвиняется Карпов в грехах эгоизма, духовном ограблении народа путем монопольного владения культурными благами и лицемерном «народолюбии». В вызове интеллигенции Карпов стремился быть последовательным. Так, в письме от 7 апр. 1910 В.Розанову он декларировал: «Вы мне враг. Вы этого, вероятно, и сами не станете отрицать; да и вообще все, кого я знаю из интеллигентов,— лютые враги мне и готовы меня в ложке потопить; интеллигенты не щадят нас, сынов народа, не будет им пощады и от народа». Письмо заканчивалось: «Если будете писать по заказу для «Нов(ого) вр(емени)» и «Русского) с(лова)» — не избежите общей участи интеллигентов. Я предупредил Вас» (см.: Куняев С. Певец светлого града // Карпов П.: Пламень: роман. Русский ковчег… М., 1991. С.8, 9). Полной последовательности в «борьбе» с интеллигентами, однако, не получается.
В 1909 Карпов добивается личного знакомства с А.Блоком, которому в письме того же года признается: «Вас я ценю как прекрасного, доброго, сердечного человека и национального поэта… но интеллигента так же не одобряю в Вас, как и во всех». С еще большей признательностью высказывается и А.Белому в письме к нему в 1910: «Вы многое видите духовным оком своим, что от нас простых смертных скрыто. Я прямо скажу, что Вашими устами иногда говорит Дух Святой. Вот почему Ваше мнение для нас, служителей Бога и Его Святого Духа, дорого и родно». Да и к характеристике В.Розанова в цитированном выше письме он делает в его конце существенную поправку: «Поступайте, как говорит Вам Ваша совесть, но Вы не имеете права губить в себе народный гений». Сближается Карпов и с Мережковскими, которые считают, что «он мог бы стать значительным явлением, если бы «ускромнился и вошел в разум»» (Из письма 3.Гиппиус к А.Белому от 8 дек. 1909 // Азадовский К. — С.241). Литературной общественностью книга Карпова была встречена сочувственным вниманием. А.Блок причислил ее к книгам «»русских вопленников», в которых, при всем их косноязычии, есть не одни чернила, но и кровь» («Литературный разговор», 1910). Л.Толстой, которому как «учителю жизни» Карпов ее послал, одобрил в своем ответе автору превалирующую в ней мысль о «великом значении» и «великой будущности» крестьянства. Толстому книга импонировала также и «смелостью мысли», и «обвинительным» тоном. Несколько позже о книге высказался и В.Розанов, отметивший, что эта «небольшая и страстная книжка» «бурлит, кипит, рвется, но несостоятельна в своем отрицании города», поскольку «ни в созерцании Платона, ни в созерцании Толстого, ни в созерцании Пимена Карпова — город не устраним. Город — это есть многообразие, сложность, опыт разнообразных трений; пожалуй — место гибели единичных душ и роста целого… около него вращается и движется цивилизация и история» (Пимен Карпов и его «Говор зорь» // Прямой путь. Ежемесячное издание Русского народного союза Михаила Архангела. 1914. Кн.2). В этой же статье В.Розановым запечатлен и портрет Карпов периода выхода в свет его первой книги: «…в сущности очень интересный, молодой человек: среднего роста… плотный, сильный, угрюмый, молчаливый, внутренне приветливый».
В 1913 выходит отдельным изданием роман Карпова «Пламень: Из жизни и веры хлеборобов» (на титульном листе указан 1914) — своеобразный отклик на активно обсуждавшуюся в столичных элитарных кругах проблему интеллигенции и религии. Одновременно он явился и полемическим ответом на посвященный этой же теме роман А.Белого «Серебряный голубь» (1910), в котором стихия народной (хлыстовской) веры предстает темной и косной силой, погубившей доверившегося ей героя-интеллигента. В «Пламени…» все как раз наоборот: образом тьмы, самого дьявола выступает представитель привилегированного сословия, помещик и «камергер-деторастлитель» Гедеонов, а светлым началом — руководимая хлыстом Крутогоровым секта неких живущих «в обители среди старых мятежно раскинувшихся садов», поющих радость и солнце «пламенников». Есть здесь, правда, и представители темных сил в религиозных исканиях народа — секта сатанаилов. Книга насыщена картинами «душевных и телесных» мучительств, насилия и свального греха, совершающихся в русских церквах «кровавых месс».
Роман Карпова приобрел репутацию «скандального» и вскоре же после выхода был конфискован цензурой. Книга была встречена разноречивыми оценками в критике, в частности, А.Блоком. В своей статье о романе он определил его как «плохую аллегорию» и отметил в нем «суконный язык и… святую правду», а в конце своего отзыва обобщил: «Пусть это приложится к познанию России». Р.В.Иванов-Разумник указывал на эпигонскую зависимость от «ремизовского построения фразы», реминисценции в ней из Андрея Белого, а самого автора назвал «отравившимся» литературным модернизмом. Отмечалось и влияние Ф.Сологуба. В основу почти всех негативных оценок легли два мотива: нагнетание мрачных картин в изображении души и жизни русского «хлебороба» и бесконтрольное следование расхожим тенденциям декадентской литературы. Автора упрекали в том, что он «навязывает без того темному и несчастному крестьянству русскому какие-то небывалые мысли и чувства, подобранные в туманной, промозглой атмосфере етербургского декадентства» (Философов Д.Бред // Речь. 1913. 14 окт.), в том, что он своим романом возвел новую клевету на русский народ, на русское «сектантство, и без того тяжко страдающее», что никаких «сатанаилов» среди русского народа не было и нет (Бонч-Бруевич В. Новый ритуалист // Киевская мысль. 1913. 27 окт.), что, пытаясь нарисовать «революционное движение в крестьянской среде», автор заливает его «эксцессами жестокости, соединенной с эксцессами пола» (Ашешов Н. (Ожигов Ал.). Литературные мотивы // Современное слово. 1913. 17 окт.). В положительных же оценках утверждалась как раз противоположная мысль — о несомненном существовании в какой-то части народа этих «эксцессов», о том, что в «Пламени…» «с огромным поэтическим мастерством и искренним пафосом повествуется о целом ряде кровавых преступлений, совершаемых на дне нашей сектантской темноты» (Ясинский И. Костомаров, Хвольсон, Пимен Карпов и сатанаилы // Биржевые ведомости. СПб. 1913. 10 окт. Вечерний вып.); в иных из подобных отзывов заострялась даже мысль об актуальности романа Карпова: «Страшная, кошмарная книга, но книга, явившаяся не поздно, книга, вопиющая о «переоценке» многих ценностей, напоминающая о многих грехах, предостерегающая и пророческая» (Шарков В. Книга ненависти // Южный край. Харьков. 1913. 24 окт.).
В 1915-16 Карпов сближается с поэтами «крестьянской купницы», особенно с С.Клычковым, С.Есениным, А.Ганиным. В окт. 1917 выдвигается кандидатом в Учредительное собрание от партии эсеров (избран не был). Превратившись после революции из недавнего «нелегала» в приветствующего новую власть писателя, Карпов в начале 1920-х активно издается.
В 1920 выходит сборник рассказов «Трубный голос» — о развале и сумятице нынешней деревенской жизни, в 1922 вместе с отдельно изданными драматическими поэмами «Богобес» и «Три зари» появляются в свет два его поэтических сборника — «Русский ковчег» и «Звездь», в которых ранние стихи дополняются новыми: о мессианской судьбе России, ступившей на свой трагический путь («Светлоград», 1917). Стихи этих двух книг по-прежнему находятся под значительным влиянием символизма, окрашены особенной религиозной символикой, образностью и отличаются обилием образованных в символистском духе неологизмов: «грозоцвет», «солнцеструй», «трепетнозвездный», «цветопад», «весеннесинь», «лесолунный цветок», «огнепраздновать», «светословенно», «цветогрозы» и пр. По словам современника, высказанным в этом же 1922, Карпов в своем творчестве выразил «хлыстовскую одержимость» русского народа, тогда как Л.Толстой выделил его «христиански смиренную просветленность», а А.Блок — его «мечтательность и нежность» (Руднев А. Бесшабашный // Вестник литературы. 1922. №2-3). На сборник «Русский ковчег» и «Звездь» путь Карпова-поэта в основном завершается; лишь в середине 1920-х создаются им как бы вынужденные стихи, посвященные смерти троих своих друзей: А.Ширяевца, А.Ганина и С.Есенина — «В застенке» (1925) и «Три поэта» (1926). Посвященные в первом из них строки расстрелянному А.Ганину стали вполне пророческими по отношению ко всем новокрестьянским поэтам, расстрелянным позже и вычеркнутым из литературы:
«И стала по растерзанной России
Бродить твоя растерзанная тень…»
Завершались стихи строфой, в которой светоносная, «огненная» символика К. обретала подлинный исторический смысл:
«А мы, на ком лежат проклятья латы,
Себя сподобим твоему огню.
И этим неземным огнем крылаты
Навстречу устремимся звездодню!»
В период политики и стратегии раскрестьянивания Карпов разделяет судьбу прочих отторгаемых от литературного процесса новокрестьянских поэтов. Партийная критика считала, что творчество Карпова представляет собой «прямой мост к реакционному отрицанию возможности переделки деревни» (Краткая литературная энциклопедия. М., 1931. Т.5).
С 1920-х Карпов живет в Москве, долгое время не имея своего собственного жилья (комнату получил лишь в конце 1930-х) и занимаясь литературным трудом только «в стол», в т.ч. работая над начатой еще в 1920-е автобиографической книгой «Из глубины. Повесть о самом себе и других».
В 1933 ее отдельные фрагменты выходят небольшой книжкой «Верхом на солнце». Второй и последний раз «повесть» (неполный вариант) удается издать только в 1956 отдельной книгой «Из глубины». В предисловии к ней («От автора») Карпов вынужден был отрекаться от своих прошлых символистских традиций, признаваться в «непонимании… общественного назначения литературы», в «неумении разглядеть в ней единственно правильный путь — путь реалистического направления…».
Умер Карпов совершенно забытым писателем.
А.И.Михайлов
_________
(Из «Светлограда»)
И Русь, в огне любви сгорая,
Всё так же жизнь крестя огнём,
Прошла от края и до края
Полмира с солнцем и мечом;
Но, напоив миры свободой,
Железным голосом крича, —
Под голубым и звездным сводом
Сама сгорела как свеча…
И видели с звезды святые
Пророка синие глаза,
Как пролилась огнём Россия
И сотрясла миры гроза…
Тогда-то вещий голос Бога
К России пламенной возрек:
“Достоин светлого чертога
Бессмертный твой, Россия, век.
Пройди огонь, изведай бездны
И неизведанную высь,
Восстань над тьмою песней звездной
И песней звездной закатись”.
Пусть голос твой земля осудит,
Но вещие твои слова
Моя душа не позабудет,
Пока любовь и жизнь жива!
Заклинание России (Алексею Ганину)
О золотый ковчег, о светлый град
России, от востока до заката!
Светла твоя душа, блаженен взгляд
И сердце бурнопламенное свято.
Любви и жизни сказку, Русь, созиждь
Над светлым огнедышащим Востоком,
Глашатаем восстань, и пой, и виждь
Смятение души всезрящим оком.
В грозе прими и буре Судный День,
Благослови миры мечом крылатым,
Взойди на буйнозвездную ступень
И причастись причастием заклятым.
Но, возмутив в зазвездной глубине
Ключи глухие ярой, древней теми,
Сожги себя на медленном огне
И изойди в неукротимой греми.
Испепелив же сердце, возревнуй
За правду тресвятым и лютым гневом,
И мир, и мглу, и звезды поцелуй
Передзакатным пламенным напевом,
А на закате копья промечи,
Раскатами огня ударь над бездной
И все края, все страны научи
Твоей, о Русь, науке – пляске зведной.