Карел Чапек. Как ставится пьеса (1973)

«Как ставится пьеса? Уж кому-кому, а Карелу Чапеку, драматургу с мировым именем, хорошо известно, как это происходит. Будь на его месте кто-нибудь другой с характером более крутым, желчным или просто-напросто без всякого характере, мы прочли бы гневную отповедь, Злобный пасквиль, а может быть, слезную жалобу, а он смеялся, шутил…
Чапек жил недолго (1890-1938), однако за двадцать лет литературной работы, в том числе и работы, непосредственно связанной с театром, постиг все «подводные течения» в этом удивительно радостном, переменчивом искусстве. Именно это позволило ему в последний год жизни создать свою насмешливую прочитываемую буквально «залпом» юмореску.
Он сам во многом напоминал театральный персонаж: худой, небольшого роста, с мальчишески презрительной усмешкой на пухлых губах, упрямым хохолком волос на затылке, большими, неожиданно печальными и добрыми темными глазами на румяном лице подростка. Его называли «человек — парадокс». О нем существует громадная литературоведческая и мемуарная литература на многих языках. И все-таки до наших дней загадка Карела Чапека, споры о его творчестве, исследования его литературной манеры — все это продолжает существовать, с годами вскрывая новые пласты его оригинального мироощущения.
Юлиус Фучик говорил о том, что Чапек «обладал даром двойного зрения»: он умел видеть поэзию в повседневном, «сделать фельетон из …снега», «обнаружить комизм прорастания былинки из семени, совершить головокружительный прыжок с берега конкретности в бездонную пропасть абстракций. Умел соединить несоединимое такими прочными невидимыми нитями логики, что, хохоча над его фантастическими интеллектуальными «философемами», вы незаметно принимаете участие в создании абсолютно нерушимых «истин». Вот Чапеку вздумалось, например, со всей силой праведного негодования «обличить» … идею машинного изготовления ковров. И, увлеченно, завороженно следя за сверканием его ораторских приемов, читатель уже не в силах бороться с возмущением: «Фабричный ковер, который выдает себя за ковер персидский, — это лицемер; под ногами у вас обман, вы ходите по действительности, которая только выдает себя за таковую; вы стоите не на твердой почве, а на фальшивых претензиях».
Как это верно, неправда ли? Только с той оговоркой, что вряд ли кому-нибудь, кроме заядлого шутника, могло придти в голову всерьез придумывать подобные максимы.
А между тем балагуром, завзятым острословом Чапек не был. И, сочиняя «философемы», преследовал цели куда более глубокие, чем просто посмешить обывателя: он этого обывателя беспощадно высмеивал.
Карел Чапек был юмористом. Юмор его универсален. Каких только оттенков не рассыпано в сокрушительной лавине чапековского смеха! Этот юмор гротескный и поэтический, добродушный и язвительно-саркастический. Юмор иносказаний и фантастических предположений, комизм контрастов. Мягкий, тонкий, интеллектуальный юмор и «ядреный», площадный взрыв хохота, юмор патетический и горько-трагический. Искусство комического парадокса, утонченная шутка философа и калейдоскоп несоответствий…
Он начал писать еще гимназистом, а на пороге тридцатилетия стал европейской знаменитостью. В зените славы, опыта и мастерства наконец решился писать для самого взыскательного читателя — для детей. И создал сказки, вошедшие в мировой фонд «золотых детских библиотек для чтения». Он был изобретателем современной терминологии в фантастической литературе века: «робот», «роботизм» — чапековские слова. Он работал неистово, страстно, внося в литературное творчество идеи новой философии, переплавляя достижения науки и техники XX века в столь яркую и образную художественную форму, что многие из его романов и пьес кажутся написанными сегодня.
Трудно назвать область общественной жизни, какую-либо сторону современной эпохи, которая бы не нашла созвучное выражение у Чапека. Одним из первых среди европейских писателей он осознал страшную опасность шовинизма и выразил ее в романе «Война с саламандрами», драмах «Белая болезнь», «Мать», «Из жизни насекомых», ставших классикой антифашистской литературы. Несмотря на то, что самому себе Чапек казался аполитичным…
Он был соткан из противоречий. Философ по образованию, он ввел в литературу приемы иносказания, притчи, стараясь быть понятным каждому. Его корили в снобизме. Но снобом он не был. Выходец из крестьян, на всю жизнь сохранивший страстное любовное воспоминание о «садах Краконоша», не раз использовавший народные поверья, он, тем не менее, слыл «аристократом духа», его винили в холодной надменности, скрытности. Человек обостренной решимости, Чапек, при всей своей хрупкости, утонченности, обладал могучим темпераментом борца. Восьмидесятидвухлетний его собрат «по духу», очень ценивший его дружбу, — Бернард Шоу, узнав о ранней смерти Чапека, воскликнул: «Почему вместо него не умер я?» А ведь именно Шоу чаще всего называли в числе тех корифеев мировой литературы, которым якобы подражал Карел Чапек.
Карел Чапек был неповторим и уж тем более никому не подражал. Обладая энциклопедическими знаниями, творчески переосмысливая вечные сюжеты и темы, он терялся, когда досужие интервьюеры с пристрастием допрашивали его об «источниках» этих тем и сюжетов. Как-то раз его, например, спросили: следует ли чешской культуре воспринимать традиции западные или восточные, английские или французские. Он ответил: «Я робко хотел бы сказать, что ей следует быть чешской».
И этот шутник, славившийся своими чудачествами, стал одним из самых активных участников международной организации писателей-антифашистов, одним из авторов «Манифеста чешских писателей против фашизме». Сдержанный, замкнутый, он резко и беспощадно заявил тем, кто намеревался «очищать» нацию от «левизны»:
«… на это может быть единственный ответ — удар кулаком в зубы». Это его — уже три месяца назад умершего — приходили весной 1939 года арестовать гестаповцы… «Он умер, — написал яростно полемизировавший с ним писатель-коммунист Юлиус Фучик. — И вот парадокс — мертвый Карел Чапек стал борцом. Тот, кто сам себя старательно изображал в виде мирного садовника (любимая тема карикатуристов), стал боевым символом…»
Да, Карел Чапек был человеком, сотканным из противоречий и парадоксов. Он не считал себя вправе примкнуть к какой-либо определенной партии, не принимал идеи насилия, даже необходимого в водовороте революционных событий. Он воевал своими книгами.
И цикл «Как это делается» (1938), созданный Чапеком в страшный год наступления фашизма на его любимую родину, год позорного Мюнхенского сговора, отдавшего Чехословакию гитлеризму, стал еще одним ударом по буржуазной псевдокультуре, превращающей искусство в товар. Страстно мечтавший о всепримиряющей гармонии, Чапек тем не менее отдавал себе отчет в том, что сказать правду всю, до последнего слова, ничего не утаив и не приукрасив, — своего рода революция, тем более когда от тебя ждут обратного. Реализм для него — единственно возможный способ «по-настоящему видеть»; даже взяв такую тему, как журналистика («Как делается газета»), кино («Как делается фильм») или театр («Как ставится пьеса)», писатель-реалист окажется достойным своей задачи. Ибо, говорил Чапек, «по-настоящему видеть — означает действовать, драться, выносить приговор и пробуждать».
«Как ставится пьеса» — едва ли не самая смешная из трех очерковых юморесок, объединенных в знаменитый цикл «Как это делается». Произведение небольшое по объему, легко и весело воспринимаемое, оно тем не менее оказывается достаточно сложным по вложенному в него смыслу. Временами мы ощущаем в нем своего рода ностальгическую грусть писателя, прикованного к постели и вспоминающего о том, что его смешило, волновало и трогало, возмущало и пронизывало священным трепетом в молодости. Иногда повествование становится яростно саркастическим, чтобы тут же снова облечься в прозрачные, переливающиеся одежды элегии. Мы не без грусти следим, как рассыпаются в прах авторские мечты, кок во имя «эффектов» гибнет поэзия. Но основной тон юморески — жизнерадостный, бурлескный, как и все, что писал этот замкнутый, хрупкий человек с большими печальными глазами. Даже смертельно больной, он не мог удержаться от искушения и не вплести в гротескное повествование о псевдотеатре торжествующей мелодии во славу вечного искусства, юного, по-детски непосредственного, преображающего повседневность брызгами творческой фантазии.
М. Бабаева«