Голиков Иван Иванович

 Иван Иванович Голиков (ок. 1734 – 12 марта 1801) — русский ученый-историк, археограф. Принадлежал к разветвленному курскому купеческому роду. Дядя Голикова Иван Илларионович и двоюродный брат Михаил Сергеевич Голиковы были крупнейшими винными откупщиками; с 1780-х гг. вместе со своим родственником Г. И. Шелеховым участвовали в основании Российско-Американской компании.

Родился будущий биограф Петра Великого в 1734 году в Курске в семье одного из богатейших купцов. Первым и единственным его учителем был приходской дьячок, который и научил Ивана Голикова “читать церковную печать да кое-как писать”.

А с личностью Царя—реформатора он познакомился еще в юношеские годы при прочтении “памятных тетрадей”—заметок настоятеля Курского Знаменского монастыря архимандрита Михаила.Он состоял полковым священником при ПетреI и был очевидцем свершения многих примечательных событий Петровской эпохи. «Тетради” и рассказы архимандрита произвели на Ивана Голикова сильное впечатление и “возбудили… крайнюю охоту узнать больше о Сем Государе”.

Но в Курске не нашлось нужных книг, к тому же, пришли в упадок торговые дела отца; он был разорен и отправил сына в Москву к купцу Журавлеву отрабатывать семейный долг. Иван проработал там десять лет, пройдя путь от “мальчика” до приказчика.

Занимаясь торговыми делами, он не оставлял главное свое увлечение. В Москве ему удалось достать несколько книг о Петре I. Он даже поехал в Оренбург, где ему посчастливилось познакомиться с современниками Царя — начальником Оренбургского края И.Неплюевым, историком П.Рычковым. Они многое рассказали о Государе.

Полученную информацию Иван Голиков тщательно записывал в свои “исторические тетради”. Тогда же он начал собирать письменные документы, свидетельствовавшие о Петровской эпохе. Впоследствии они составили целую библиотеку.

Вскоре после возвращения из Оренбурга Голиков завершил работу у Журавлевых. Он получил “пристойное вознаграждение” и самостоятельно занялся торговлей, но любимое дело не оставлял. Значительную часть капитала Голиков потратил на то, чтобы собрать библиотеку. Она состояла из полутора тысяч книг, в которых описано было ”… премножество дел Петровых”.

Дальнейший сбор сведений о Петре Великом был продолжен Иваном Голиковым, во время пребывания его в Москве в качестве депутата от Белгородской провинции в Елизаветинской уложенной комиссии.

Он познакомился с С. Мордвиным, А.Нагаевым, И. Талызиным и “со многими другими особами, жившими при сем Государе”. С помощью столь высокопоставленных особ Голикову удалось значительно пополнить свою библиотеку важными документами–текстами, указами, инструкциями Петра I. Это было время плодотворной работы, которое сам историк по праву назвал “златым”.

Но тут случилось непредвиденное, его обвиняют в махинациях с винными откупами. Голиков был приговорен к ссылке в Сибирь. Когда он находился в тюрьме, ожидая этапа в Сибирь, 7 августа 1782 года в Санкт-Петербурге был открыт памятник Петру I. В честь этого события Екатерина II объявила амнистию. Так Иван Иванович получил свободу.

Он счел это своеобразным знаком свыше и в тот же день, придя на Сенатскую площадь, к памятнику Царя, встал на колени перед Медным Всадником. Люди столпились вокруг, и он поклялся отблагодарить Великого Государя, посвятить остаток жизни сбору материалов о Нем и прославить его для Русского народа.

Иван Голиков считал, что его спас Господь через Царя Петра, благодаря Небесному заступничеству Государя. Он получил помилование и отныне свой грех должен искупить служением правде Божьей. Материалы собирать показалось ему мало, он решил, пользуясь ими, писать историю Богопомазанника, год за годом, чуть ли не день за днем.

Простой купец, имущество описано по суду, исторического образования нет, никогда ничего не писал. Согласитесь, взяться за такое дело в сорока семилетнем возрасте — намерение отважное. Но когда у человека появляется устремленность к одной – единственной цели, он может творить чудеса.

Голиков оставляет торговую деятельность, собирает пожертвования, не стыдится выпрашивать, уговаривать состоятельных знакомых, да и незнакомых вельмож, — ему надо приобретать рукописи, документы, письма Петра I.

Как бывает с людьми, охваченными одной благородной идеей, — обстоятельства идут ему навстречу. Знаменитый заводчик Демидов сочувствует его замыслу, помогает деньгами. Удается собрать, скупить рассеянные по частным рукам документы Петра.

Бесценные бумаги, так быстро исчезающие среди смертей, переездов, разорений. Значение этих старых документов в те времена еще плохо сознавали. По документам он пишет подробнейшую историю Царствования Петра Алексеевича, день за днем, год за годом, и все время оговаривается — он–де человек неученый, никакой не историк, в языке не искусен, он всего лишь собиратель!

Собрал и спас он великое множество драгоценных документов. Однако труд его не сборник, не монтаж, это история. Оказывается, он хорошо знал античность, библейские тексты, да и европейскую историю. Когда, как он успел изучить все это, никто из его современников не знал.

История, написанная Голиковым, как он сам предупреждает, — панегирическая. Он воздает хвалу так же, как это делал М.В. Ломоносов. С той разницей, что Голиков воздает за конкретные поступки, он прослеживает путь Петра I, шаг за шагом стараясь понять его действия и решения. Понять для него — значит оправдать. На суде истории он один из самых умелых и пылких адвокатов Царя Петра. Он трудился день и ночь неотступно, не щадя себя, все девятнадцать лет, которые оставила ему судьба.

Для этого, безусловно, подвига он поселился в селе Анашкино Московской губернии у своей дочери и занялся работой над составлением истории Петра Великого, ставшей делом всей его жизни. Систематизируя уже имеющиеся сведения, он продолжал собирать все новые документы, привлекая в том числе и иностранные источники. И это несмотря на то, что услуги переводчиков стоили немалых денег.

К 1788 году работа была завершена, встал вопрос об опубликовании многотомного издания. Значительную материальную поддержку оказали Голикову дядя Иван Голиков, Г. Шелехов, Н. Демидов. 12-томный труд был передан для печатания Н. Новикову, в типографии которого в течение полутора лет и были изданы “Деяния Петра Великого…”.

Работа Голикова имела успех и получила признание читателей, среди которых были и высокопоставленные лица государства, в том числе и сама Императрица Екатерина II.

Для Ивана Ивановича открылся доступ в архивы Коллегии иностранных дел и Академии наук. Он продолжил собирать сведения о деятельности Императора, уточнять имеющуюся информацию. В результате в 1790-1797 годах вышли в свет еще 18 томов “Дополнения к Деяниям Петра Великого”.

Внимание Голикова привлекали абсолютно все стороны деятельности самодержца: внутренняя и внешняя торговля, развитие мануфактур, поддержка русских купцов, проведение налоговой политики, внешняя политика, изменения в жизни общества и другие факторы, утвердившие Российскую Империю как сильнейшую европейскую державу.

Казалось бы, работа завершена, все ресурсы исчерпаны. Но Иван Голиков, верный своей идее, продолжал прославлять Петра I и Его верных слуг. В 1800 году было издано “Историческое изображение жизни и дел славного женевца Франца Яковлевича Лефорта и сослужебника его Патрика Гордона”. Заслуги Ивана Ивановича были высоко оценены, в 1799 году он получил статус надворного советника и права потомственного дворянина.

Умер Иван Иванович 12 марта 1801 года в селе Анашкино Московской губернии. После его смерти внушительных размеров библиотеку, состоявшую из полутора тысяч книг и двух тысяч писем и бумаг самого Петра Алексеевича, наследовал муж его внучки В. Каразин. Впоследствии собрание Голикова, в частности рукописи, попало в древлехранилище М. Погодина.

Второе издание трудов историка было проведено уже после его смерти, в 1837-1843 годах в Москве в типографии Николая Степанова.

 Для удобства читателей “Дополнения…” печатались не отдельными томами, как это было в первом издании, а “…вслед за теми годами деяний, к которым они относятся”. Некоторые экземпляры этого издания поступили в библиотеку Щигровского уездного училища и впоследствии были переданы на хранение в госархив Курской области, где находятся и по сей день. Это первый, третий, шестой, седьмой и одиннадцатый тома “Деяний Петра Великого…”, раскрывающие историю Петровских времен с 1672 года, с рождения Государя, и до одного из ярчайших событий Северной войны – Полтавской битвы.

Ярким дополнением к сухому тексту исторических документов послужили занимательные рассказы о Петре I его современников, записанные Иваном Голиковым и использованные в работе над 30-томником “Деяний…”.

Труд Голикова неоднократно использовался историками для дальнейшего изучения той эпохи. Обращались к нему и такие известные писатели как А. Пушкин и А. Толстой. Именно его использовал А.С. Пушкин во время работы над “Историей Петра”.

“Из прежних попыток сделать что-нибудь для истории Петра Великого достоин величайшего уважения только бескорыстный и простодушный труд Голикова, – писал В.Г. Белинский. – Прекрасное отрадное явление в русской жизни этот Голиков!”

Историки последующих лет неоднозначно оценивали труды Ивана Голикова, историка-самоучки. Критиковали его методы работы с источниками, по скудоумию своему, утверждая, что это всего лишь простой хронологический свод данных, проведенный без проверки фактов. Ставили ему в вину восторженность Петром I, неспособность критически осмысливать деятельность Царя. Но все без исключения отмечали его целеустремленность, работоспособность и преданность любимому делу.

Главная же заслуга автора “Деяний” состоит в том, что ему первому удалось собрать и систематизировать множество документальных материалов, свидетельствовавших о Петровской эпохе. Его гигантский труд до середины XIX в. оставался основным источником по изучению деяний Отца Отечества нашего.

Имя курского купца Ивана Ивановича Голикова хорошо известно каждому исследователю петровской эпохи. Несмотря на популярный характер изложения материала, не претендующего на научную глубину анализа событий и явлений переломного времени, любителю Голикову, никогда не бывшему и не стремившемуся стать профессиональным историком, удалось, казалось бы, невозможное. Его многотомная грандиозная эпопея “Деяния Петра Великого” и “Дополнения к Деяниям” не только не потеряла своей актуальности и значимости как одна из первых серьезных попыток собрать воедино материалы, относящиеся к петровской эпохе, но и попытаться (хотя Голиков еще в предисловии к своему труду сразу отказывается от этой миссии) проанализировать роль и значение Петра Великого, его преобразований в судьбе России. Более того, в целом ряде случаев “Деяния” Голикова могут расцениваться (естественно, с известной долей необходимого для современного исследователя критического анализа при оценке приводимых автором фактов) как вполне достоверный источник петровской эпохи, служащий дополнением к широко известным дневникам, запискам и мемуарам конца XVII-первой четверти XVIII вв.

Если обстоятельства, приведшие курского купца к серьезным занятием историей петровского времени еще относительно известны, то обстоятельства и условия создания Голиковым “Деяний Петра Великого” и “Дополнений к Деяниям” практически не становились объектом изучения. А меж тем, условия и место, в которой создавалась эта грандиозная работа, тоже заслуживают своего внимания и исследования.

Сам Иван Иванович Голиков оценивал обстоятельства, сделавшие его историком в духе провиденциализма, акта Божественной воли, предопределившей его оставить прежнее занятие, казавшееся смыслом жизни и занять новым, доселе неведомым, но ставшим основным, истинным смыслом его земного бытия, служения царю и отечеству.

Голикову было уже 42 года, когда он влип в крайне неприятную историю. До того все шло бы вроде как нельзя лучше. Его карьера, казалось, сложилась, весьма удачно. Он стал крупным негоциантом, имел обширные и влиятельные связи в Москве и Петербурге. В 1779 г. вместе с родственниками Голиков взял на себя питейные откупа Архангельска, Петербурга и Москвы. Родственники- компаньоны стали получать хорошие барыши, но этого им показалось мало. Коммерсанты начали беспошлинно, в обход закона ввозить в Россию “французскую водку”. Прибыль увеличивалась в десятки раз… Однако их деятельность была изобличена и Голиков попал в тюрьму.

Обширные связи и знакомства курского негоцианта, в том числе и в правительственных кругах, дали о себе знать в этой непростой ситуации. Голиков водил дружбу с президентом Комммерц-коллегии А.Р.Воронцовым. Тот и постарался, чтобы участь незадачливого коммерсанта не была уж слишком тяжелой. В 1782 г. в Петербурге произошло грандиозное событие- открытие памятника Петру Великому, ставшего знаменитым символом города. В связи с торжествами был издан манифест, по которому узники, не совершавшие тяжких преступлений, получали высочайшее монаршее прощение. Воронцов внес Голикова в список прощаемых, и тот получил желаемую свободу.

Это событие произвело душевный и духовный переворот в жизни и сознании И.И.Голикова. По преданию, растроганный Голиков сразу же после освобождения помчался на Сенатскую площадь, пал на колени перед статуей Великого Петра и поклялся в память о своем освобождении посвятить остаток дней своему истинному спасителю и написать историю его деяний.

Сомневаться, в том, что все именно так и было, не приходится, ходя документальных свидетельств об этом поступке Голикова, не сохранилось. Он действительно оставил прежние занятия и провел весь остаток дней в изучении различных документов петровской эпохи, на основании которых и стал писать свой многотомный труд. Назвал он его витиевато, но полностью в духе XVIII в.: “Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам”.

Во времена царствования Екатерины Великой, пожалуй, было трудно найти более страстного и искреннего апологета Петра Великого, чем Иван Иванович Голиков. В этом смысле он превзошел даже сподвижников и птенцов Петра I. Полностью оставив коммерцию, Голиков удалился из столицы в имение своей дочери, усадьбу Анашкино Звенигородского уезда. С собой он привез ставшими для него главной ценностью: книги и рукописи петровской эпохи. Со временем Голиков собрал в Анашкино весьма солидную библиотеку по истории петровской России более чем в 1500 томов. После смерти хозяина (1801) она перешла к мужу внучки Голикова — основателю Харьковского университета В.Н.Каразину, а от него — в древнехранилище М.П.Погодина.

Местность, в которой бывший курский негоциант провел почти безвыездно остаток своих дней, ежедневно изучая и создавая Деяния Великого Петра, тоже нуждается в определенном представлении. От усадьбы Анашкино на речке Дубешне ныне не сохранилось и следа. Зато расположенным поблизости Саввино-Сторожевский монастырь и поныне пребывает в своей почти нетронутой временем средневековой красоте и величии. Естественно, что верующий историк-любитель не мог не бывать в нем. Монастырь резко возвысился во времена Алексея Михайловича, очень любившего это место и превратившего его практически в одну из своих резиденций. Его сын Петр, питавший к монастырям в принципе совсем другие чувства, в монастыре не был и вообще резко сократил его доходы. Но Голиков видел во всех деяниях Петра прежде всего пользу и государственный смысл. Ведь в возвращенной в ходе Северной войны Ижорской земле и Карелии Петр активно развивал православие и восстанавливал монастыри. Самыми яркими примерами могут служить восстановление Коневского на Ладоге и основание Александро-Невского, ставшего впоследствии лаврой.

Чрезвычайно живописные и умиротворяющие окрестности Звенигорода, названные в XIX столетии “Русской Швейцарией”, несомненно способствовали для Голикова полному отрешению от присущей столице суете и погружению в написание Истории Петра Великого. Голиков и похоронен был в окрестностях Звенигорода, на кладбище села Каринское, что недалеко от Анашкина. Село, стоящее на высоком, левом берегу Москва-реки, равно как и кладбище, сохранилось до наших дней. Но, могилу И.И.Голикова поглотило беспощадное время.

Создавая свои “Деяния” Голиков традиционно шел в русле древних летописцев, хронологически рассказывавших историю правления своих героев. Естественно, что при всем желании Голиков не смог избежать своей авторской оценки интерпретации изучаемых им источников. По существу, Голиков практически создал светское житие Петра Великого, ибо в его труде присутствует крайняя степень восхваления и фактически сакрального обожествления Петра I и любых его деяний. При этом, создавая и развивая культ Петра Великого, Голиков неизменно подчеркивал личную скромность своего главного героя, его истинную, нелицемерную заботу о счастье, благе и процветании своих подданных.

Любителю Голикову повезло: его труд был по достоинству оценен и издан. Да не где-нибудь, а в типографии Московского университета Н.И.Новикова. Первые 12 томов, вышедшие в свет в 1788-1789 гг. представляли подробную хронику жизни Петра Великого с 1672 по 1719 гг. (первые 9 томов), а последние 3 тома — публикация 1427 писем и других документов, относящихся к петровской эпохи. Труд Голикова быстро сделался популярным и получил даже высочайшее одобрение Екатерины II. Это обстоятельство окрылило Голикова: он получил разрешение работать во всех архивах Российской империи, а в подмосковное Анашкино потянулись необычные возы: пакеты с документами, книгами, воспоминания, дневниками, реляциями очевидцев и творцов петровской эпохи. С большим старанием и усердием Голиков продолжил работу по созданию Истории Великого Петра. За 7 последующих лет кропотливого труда (1790-1797) он не только написал, но еще и издал 18 томов “Дополнений к Деяниям Петра Великого”. Автором был значительно расширен как корпус используемых и цитируемых источников, так и хронологический диапазон исследования. Если первый том Дополнений посвящен истории Бориса Годунова, то есть “ с большим запасом” освещает предысторию петровской эпохи, то последний том — это повествование о птенцах гнезда Петрова, о событиях послепетровской России, подведение своеобразного политического и исторического итога значению петровского времени в судьбе России и мира.

Итог многолетней работы оказался действительно впечатляющим: Голиков написал и издал 30 увесистых томов, посвященных петровской эпохе. Но и на этом Голиков не остановился. Он задумал написать отдельно историю наиболее известных и знаменитых “слуг Петровых”. Замысел действительно был грандиозным, и в случае его реализации был бы тоже, несомненно, многотомным. Но, перенапряжение от многолетнего ежедневного титанического труда дало о себе знать: самый страстный апологет Петра Великого скончался в Анашкино в 1801 г.

Однако И.И.Голиков все же успел написать и издать первый том из задуманной им серии о слугах Петровых : “Историческое изображение жизни и всех дел славного женевца, Франца Яковлевича Лефорта, первого любимца Петра Великого, первого российского генерал-адмирала и сослужебника его, подобно же посвятившего себя службе Отечества нашего генерал-аншефа Патрика Гордона, известного у нас под именем Петра Ивановича Гордона” (1800). Уже после смерти автора, в 1810 г. увидел свет первый том из другой задуманной И.И.Голиковым серии: сравнение жизни и деятельности Петра Великого с самыми известными и славными персонажами мировой истории. Объемное, состоящее из двух частей сочинение так и называлось: “Сравнение свойств и дел Константина Великого первого из римских христианского императора, с свойствами и делами Петра Великого, первого всероссийского императора, и происшествий, в царствование обоих сих монархов случившихся”. Голиков и в новых задуманных им сериях остался верен своему летописному принципу. Во-первых, хронологическое написании истории: первый реализованный им том из серии “петровские слуги” открывают Франц Лефорт и Патрик Гордон — самые первые петровские фавориты. А во-вторых, у Голикова присутствует и летописное видение мироздания: вписывание своей истории своего княжества в общерусскую, а затем в библейскую и всемирную историю.

Сейчас уже невозможно достоверно сказать, как пришел Голиков к этой идее, но то, что она четко прослеживается в его работах, особенно наглядно видно в его последней работе, сравнивающей Константина Великого и Петра Великого. Это сравнение многопланово и многогранно. Находя совпадения, сходства и параллели в личной жизни, судьбе, политической и военной деятельности, судьбах страны и итогах реформах, Голиков с помощью авторитета фигуры мировой значимости, какой несомненно является Константин Великий не только мифологически закреплял и освещал реформы Петра Великого, но показывал их пользу, неизбежность и насущную необходимость для России.

Петр I, точно также, как и Константин Великий переносит столицу из древнего, шумного и богатого города на новое, необжитое, пустынное место. Точно также называет своим именем. Сказание “О зачатии и здании царствующего города Санктпетербурга” вообще изобилует совпадениями, ориентирующими читателя на основание Константинополя, из которых самым известным является появившийся внезапно орел, севший на связанные Петром два ракитовых куста. Согласно легенде, Петр полностью использует римские сакральные ритуалы основания города. Пустынность и безлюдье на месте будущих Константинополя и Петербурга не выдерживает критики, равно как и орел на Заячьем острове. Ныне дискуссионен и сам вопрос о пребывании Петра в Петербурге в момент основания города.

Однако в данном случае для нас важно другое. Для Голикова подобных проблем и вопросов не существовало. Он создавал Деяния Петра Великого в духе средневекового провиденциализма. Причем не просто Деяния, написанные апологетом, а Деяния, проникнутые религиозным сознанием. Голиков видел в Петре образец, идеал христианского государя. Таким же для него (как и до этого для поколений людей средневековья) был Константин Великий, ставший официально распространять христианство в огромной Римской империи. Для Голикова это была еще одна параллель, еще одна весомая точка соприкосновения двух великий личностей мировой истории.

Естественно, в процессе работы у Голикова не могли не возникнуть определенные правила и приемы работы с источниками, их отбора и интерпретирования. В эпоху, когда источниковедение как научная дисциплина еще только-только зарождалась Голиков (даже если бы он был профессиональным историком) не мог обладать специальными знаниями в этой области. А потому он совершенно спокойно цитировал имевшиеся у него под рукой многочисленные и разнообразные источники не называния ни их названия, ни автора, ни даты создания. Очень часто у него нет деления между своим, авторским текстом и текстом источника. Но, в распоряжении Голикова имелись многие источники, не дошедшие до нашего времени, либо дошедшие частично или в пересказах современников или авторов более позднего времени. Благодаря упоминанию и цитированию реальных документов петровской эпохи (а Голиков порой почти полностью приводит весьма объемные отрывки из разных источников), при сопоставлении их с прямыми и косвенными свидетельствами петровского времени, возможно узнать новые важные факты детали эпохи. Достоверность и информативность приводимых Голиковым сведений очень велика, ведь он базировался практически исключительно на источниках своего любимого времени в истории.

В 3 томе “Деяний” Голиков сообщает, что Петр I издал указ торжественно отмечать Полтавскую победу праздничными богослужениями по всей стране. Однако в ПСЗ такой указ отсутствует. Но то, что апологет Петра Великого был прав и ссылался на недошедший до нас источник, подтверждается другими данными. На Русском Севере, в Чиновнике Преображенского Холмогорского собора за июль 1715 г. сохранились сведения об этом указе Петра и сам факт церковного празднования дня Полтавы [Впервые на это обстоятельство обратила внимание в своей диссертации О.Г.Агеева: Агеева О.Г. Общественная и культурная жизнь Петербурга I четверти XVIII в. М., 1991. С. 61; Голиков И.И. Деяния Петра Великого, мудрого преобразователя России, собранные из достоверных источников и расположенные по годам. Ч.3. М., 1788. С.192; Чиновники Преображенского Холмогорского собора. М., 1903. С.222].

Труды И.И.Голикова являются важным документом эпохи при изучения новых ярких и эффективных средств пропаганды преобразований: триумфов и фейерверков. Голиков активно использовал многочисленные описания триумфальных ворот и фейерверков, в том числе и несохранившихся. Описания триумфальных арок петровского времени отличались внушительным объемом, т.к. каждый, даже самый малый элемент подробно описывался, попутно интерпретировалось его символико-аллегорическое значение. Голиков не просто ссылается на эти описания или интерпретирует их, но часто цитирует довольно значительные тестовые объемы практически без своих авторских ремарок.

 Голиков одним из первых понял и донес до своих читателей огромную пропагандистскую и социально-объединяющую нацию значимость фейерверков и триумфов. Ведь вид пленных “непобедимых шведов”, ведомых по улицам Москвы, Петербурга и других городов России, и устраивавшиеся в честь российских викторий грандиозные многочасовые огненные спектакли оказывали грандиозное эмоцио-бехейвиальное воздействие как на зрителей, так и на участников. Вот что об этом писал автор “Деяний”: “Зрелища на унывшая лица ведомых шведов, на оружие их, почитаемое прежде непобедимым, влекомое в презрении, на полководцев и новых своих воинов, в радостном виде воспевающих над ними свои победы, было несказанно приятным множеству народному: тогда исчезло у них мнение о волшебстве шведов, и нестрашен был уже и сам дьявол, действовавший, по их мнению прежде при Нарве… и начали узнавать пользу своего преображенного воинства” [Голиков И.И. Деяния Петра Великого…Ч.II.М., 1788.С.158]. Сравнение сохранившихся описаний триумфальных арок и фейерверков (равно как и вариантов этих описаний) с записками, дневниками и мемуарами, описывавшими те же цвето-световые панегирики русским победам, дает возможность создания многогранной картины официальной светской праздничной жизни петровской эпохи. 

“Деяния” и “Дополнения к Деяниям” на протяжении всего XIX в. оставались самым популярным и распространенным в России изданием, посвященным петровской эпохе и ее главному герою — Петру Великому. В николаевской России “Деяния” Голикова были столь популярными, что было предпринято даже их переиздание. В течение 10 лет (1837-1847) все 30 томов “Деяний” и “Дополнений к Деяниям” были переизданы. А.С.Пушкин активно использовал голиковские материалы о Петре и его эпохе для воссоздания достоверного исторического колорита эпохе в своих произведениях “Арап Петра Великого”, “Полтава”, но особенно — в неоконченной им “Истории Петра”. Материалы Голикова являлись одним из основных источников для Пушкина при написании своей исторической работы о петровском времени. У Пушкина можно найти как творческие интерпретации голиковских положений, так и прямое цитирование из различных томов “Деяний” и “Дополнений” бывшего курского купца.

За свой подвижнический труд И.И.Голиков в 1799 г. был пожалован Павлом I в надворные советники. По петровской Табели о рангам этот чин давал обладателю дворянское достоинство и равнялся военному чину подполковника. Совпадение, но Голиков скончался в любимом Анашкино ту же ночь, когда в Михайловском замке был убит Павел I.

Профессиональные историки высоко оценивали значение трудов Голика для изучения и популяризации петровской эпохи. В середине XIX в историк А.Старчевский писал: “Из всех прежних попыток сделать что-нибудь для истории Петра Великого, достоин величайшего уважения только бескорыстный и простодушный труд Голикова… 30 томов остались памятником его благородного рвения”. Конечно, поколение историков конца XIX-начала XX в., не говоря уже о современном, конца XX-начала XXI вв., сумело многократно превзойти труды И.И.Голикова глубиной разработки разнообразных проблем, событий и явлений петровской эпохи, их научным историческим, источниковедческим и археографическим анализом. За время выхода труда Голикова в свет появилась и сменилась не одна плеяда отечественных и отчасти зарубежных историков, специально посвятивших свои научные штудии исключительно Петру Великому и его времени.

На фоне их работ Голиков смотрится вроде бы простым компилятором-популяризатором. Но это лишь первичное, упрощенное и поверхностное представление. Именно Голиков, с его достойным восхищения усердием и старанием, фанатичной любовью к петровской эпохе и ее главному герою, проторил для последующих поколений профессиональных историков дорогу изучения петровской эпохи и культуры. Пусть он ошибался, был наивен и в своей безграничной любви к Петру бывал часто пристрастен при оценке событий и явлений.

Важно другое. Голиков был первым, кто попытался создать сколь возможно полную и всеобъемлющую историю петровской эпохи, он показал и доказал, что сама личность Петра Великого и его время достойны того, чтобы только им посвящать свою научную и популяризаторскую деятельность. Труд любителя, переживший свое время, не потерял своей актуальности, а в определенной степени и источниковедческой значимости и сейчас, на заре XXI века.

Скачать «Деяния» можно по ссылке: Голиков И.И. Деяния

 

  *   *   *

 

   Милующий Россию Бог, благоволив дать ей сего великого государя, одарил его отличными свойствами, как внутренними, так и внешними. Рост его был два аршина четырнадцать вершков. Лицо полное и несколько смугловатое; глаза черные, исполненные живости и огня; чело, нос, губы пропорциональные. Волосы темные и почти черные, и которых он не пудрил, не отрощал и не завивал, а зачесывал только просто. Небольшие усы, кои он, следуя бывшему пред тем в Европе обычаю, оставлял, придавали оному вид военный и грозный; вообще на лице его изображалась важность, глубокомыслие, строгость, милосердие и заботливость. Голос имел ясный и громкий, выговор чистый, произношение сановитое; мысли свои выражал с жаром, но свободно, кратко и сильно. Стан стройный и величественный, походку гордую; сложение тела крепкое, по которому он мог переносить невероятные труды. При первом на него воззрении вперял во всякого к себе благоговейное высокопочитание, смешанное со страхом и любовию.   

   Темперамент его был горячий и пылкий. Мятежники, ослушники и преступники воспаляли его гневом, изменявшим иногда черты лица его, что особливо приметно было во младых его летах, но присутствие духа его скоро оный угашало и рождало раскаяние. «О Боже!» — восклицал он в таких случаях с сердечным прискорбием: «Будучи в состоянии исправить народ мои, не в состоянии нахожусь исправит!» самого себя».

   Толико чувствительное признание собственных проступков не доказывает жестокости сердца.

   Непроникающие же в него приписывали строгости его к преступникам сего ему темпераменту, а суеверные его недоброхоты, и пристрастием или завистию зараженные иностранные писатели называли оные жестокостию.   

   Проницание его было столь острое, что при первом взгляде на кого редко ошибался в свойствах оного. Он, обыкновенно молодым людям, приподняв на лбу волосы, смотрел в глаза, — и безошибочно предсказывал о их способностях и в чем что успеет, говоря присутствующим: «В сем малом будет путь», пли «не будет», и определял их в те звания, к каким по замечанию его был кто способен, и никогда в том, пли по крайней мере весьма редко ошибался. Он всякие умыслы и заговоры как бы пророчески проникал и завременно оные предварял и разрушал.
  

   Снисхождение его к подданным было беспримерное. Он обращался с ними не инако, как отец с детьми. «Меж подданных своих, говорит Ломоносов, обращался просто, не имея великого и монаршее присутствие показующего великолепия и раболепства… Пешему свободно было просто встретиться, следовать, идти вместе, зачать речь, кому потребуется (Свидетельствует о сем архиепископ Феофан в слове на годичное его воспоминание.). И как всякий мог к нему свободно доступать, так и нужды свои предлагать, и если то была какая жалоба, то он спрашивал просителя, смотря на него быстро, уверен ли он о истине своего дела и о справедливости своей жалобы? и буде проситель в том его уверял, то повелевал явиться в Сенат, или в какую коллегию, назнача к тому день и час, и никогда сего часу не забывал. Он удостоивал своих посещений не токмо знатных, но и самых низких и бедных людей и не отказывал звавшим его на обед, хотя б надлежало для сего входить в хижину простого мастерового или матроса. Однажды монарх, быв на работе у галерной гавани, сказал командиру оной поручику Неплюеву¹: «Я зван на родины; поедем со мною»; и, приехав к работнику команды сего Неплюева, поцеловал родильницу и жаловал ей несколько денег, выкушал чарку горячего вина и, закуся пирогом с морковью, подал кусок оного поручику: «Заешь, брат, — сказал ему, — эта родимая наша пища, а не итальянская» (Неплюев жил довольно в Италии, обучаясь в Венеции морской службе.). 

   Один иностранец из самовидцев, описывая его пребывание в Голландии, говорит о снисхождении его так:

   «В свободное время главнейшее его увеселение состояло обыкновенно в том, чтоб осматривать всякие вещи, достойные любопытства или стоящие его примечания, в домах частных людей, где он пользовался всеми случаями вступать в дружеские с ними разговоры толь вкрадчивым образом, что голландцы, привязанные отлично к вольному обхождению, прельстились вольными и откровенными его поступками; сие возымело в них такое действие, что почти невероятно, коль многие охотно соглашались служить ему».
  

   Трудолюбие его было столь же беспримерно, как и снисхождение. Он не терпел праздности как в себе, так и в других. Вставая в четвертом часу пополуночи, приезжал в Сенат и дожидался сенаторов, а по выходе спрашивал, нет ли еще каких дел. После кушания обыкновенно езжал на адмиралтейские и другие работы или в других каких упражнялся трудах; ночного времени тихостию пользуяся, чертил планы кораблям, крепостям и проч. и более пяти часов в сутки не почивал (Предисловие на книгу Саварисва «Лексикона».). Никогда не было человека деятельнее его; он считал не дни свои, а минуты, и не было ни одной, о потере бы которой он жалеть был должен; и если где его присутствие казалось надобно или обещало какую пользу, в какой бы то части государства ни было, тотчас летел туда без свиты с непонятною скоростию. Его деятельность как бы его некоторым образом умножала и делала присутствующим во всем пространстве империй. 

   Можно бы, казалось, почесть за отдохновение от трудов его посещения, коими он удостоивал подданных, препровождая время то в дружеских беседах по нескольку часов, и иногда доводил оное и до веселости, хотя сие последнее случалося редко. Но и самые сии веселости пыли у него средством к лучшему узнанию соприсутствующих с ним. Он тогда в растворенных сердцах их читал, как в раскрытой книге, все чувствования их и обращал оные в пользу великих намерений своих.
  

   Что он предпринимал, то всегда оканчивал, невзирая ни на какие препятствия. Твердости его ничто противостать не могло; все оной покорялось, сие не только нам, но и всей Европе известно. Самые знаменитейшие писатели о таковой твердости его говорят с удивлением. «В предприятиях его никакая трудность и опасность (слова ученых сих) не могла его устранить; средства самые чрезвычайные, самые скорые, и самые отважнейшие были те, которые он предпочитал к успешному произведению своих намерений. Деятельность его как бы умножала его некоторым образом, и делала повсюду. Самые обширные намерения его никогда не устрашали: он следовал им с жаром и с твердостию, которые отнимали все, что ни казалось в них сперва химерическим. Смелость его ума и страсть к чрезвычайным делам заставили его предпринять и совершить в немногие годы ужасное и скорое преображение народа грубого и невежливого в полированный (Словарь исторических портретов, анекдотов и слов, достойных примечания знаменитых особ. Т. III.). Он во всем, — придает к сему Вольтер² преодолел природу в подданных своих, в самом себе, на земле и на водах, но преодолел ее к ее украшению».
  

  Правосудие его было ко всем равное без наималейшего послабления и лицезрения; богатые и убогие, знатные и низкие, чужестранцы и свои, одинакую ощущали правду. Престол его был престол правды. «Потачка верховной главы, — говорит писатель истории его, в Венеции изданной³, бывает вредительнее, нежели скорая и строгая правда. Сия страхом неминуемого наказания приводит злодеяние в мерзость, а оное надеждою прощения побуждает к преступлению законов. По сей причине несравненный сей законодавец в великих преступлениях проволоки не дозволял; но коль скоро оное уличено, тотчас и наказание следовало, а отговорки преступника не находили себе услышания». Таковую строгость его правосудия особливо чувствовали судьи, которые вверенные им весы правосудия наклонять дерзали пристрастиями своими.

   «Того ради, — говорит государь, — надлежит (судей) в винах звания своего волею и ведением преступивших, так наказывать, якобы кто в самый бой (сражение) должность свою преступил, или как самого изменника, понеже сие преступление вящше измены; ибо о измене уведав остерегуться, а от сей не всякой остережен, но может зело гладко под кровлею долго течение свое иметь и злой конец получить» {Указ именной мая 20, 1724 года.}.

   Напротив сего судьи, исполняющие с ревностью законы, поставляющие себя превыше боязни раболепствующих и низких душ, превыше личных неудовольствий и убедительных просьб, были его истинными любимцами. Он любил говоримую себе от таковых правду, хотя бы она произносима была и весьма грубо, и всегда их отличал возвышением и уважением своим. Мудрый государь ведал, что неправосудие и зараза пристрастия в судах есть одно из начальнейших зол, разрушающих государства.
  

   Удивительно, коль умел великий сей государь соединять с толикою правосудия строгостию милосердие свое. «Милость его, — говорит Ломоносов, — хвалилась на суде и в самых тех случаях, когда многим его делам препятствующие злодеяния к строгости принуждали». Не было толь тяжкого преступления, которого бы он ни простил, если только виноватый добровольно явит искреннее раскаяние. В таких случаях обыкновенное слово его было: «Бог тебя простит»; но надобно было виноватому предварить раскаянием своим донос или улику судом: ибо тогда раскаяние почитал он следствием необходимости, и место милости заступало уже правосудие. Но впадающие в преступление неумышленно или по стечению каких-либо несчастных обстоятельств, всегда находили в нем евангельского оного отца, приемлющего в объятия свои заблудшего сына; а по злости сердца преступающее и в том закосневающие неумытного судью. В сомнительных обстоятельствах страшился он оскорбить судимого, говоря при таких случаях, «что лучше десятерых винных простить, нежели одного невинного оскорбить». Страх суда Божия, всегда в нем пребывающий, управлял движениями сердца его как в милости, так и в правосудии. «Рассуди, невестушка! — ответствовал он царице Прасковье Федоровне⁴, просившей прощения фрейлине Гамильтоновой, убийце детей своих, — рассуди, невестушка! Как тяжко мне правый закон отца или дела моего нарушить, то коль тяжчае закон Божий уничтожить. Я не хочу быть ни Саулом, ни Ахавом⁵, которые, нерассудною милостию закон Божий преступая, душою и телом погибли». «Сделайте правду, — пишет он при другом случае Сенату, — и не погубите душ своих и моей, чтоб совести наши остались чисты в день страшного испытания».

   Впрочем, человеколюбие его доказывают спасительные учреждения его о сохранении детей несчастно рождаемых, подкидышей и бедных; доказывают миллионы долгов, прощенных им; доказывают возвращенные из ссылок, освобожденные из-под стражей; доказывают устроенные госпитали, больницы, богадельни, снабденные достаточным содержанием, и проч.
  

   Мы разделим оную на домашнюю и государственную.

   Великий государь в особенности жил более как домостроительный дворянин, а не как государь; стол его был самый простой. «Некогда, — говорит г. Ланг (Ланг в своем дневнике. См.: Ланг Л. Белое путешествие. Ч. III. С. 189.) ⁶, — случилося мне быть у двора в праздничный день, в такое время, когда он возвращался из церкви, последуем своими министрами, офицерами и многими знатными особами. Стол его тогда состоял из шестнадцати приборов. Коль скоро подали кушанье, то и сел он с императрицею; потом обратяся к собранию: «Господа! — сказал, — извольте садиться, кому достанется место, а прочие пусть едут обедать с своими женами»». Таковый стол был еще праздничный.

   Дворец его не имел почти никакого великолепия, и даже камеры-аудиенц для приема послов (оная была при Сенате), и никогда не был, так сказать, обеспокоивай шумом. Он предоставил великолепие императорского двора представлять любимцам своим, сначала Лефорту, а по смерти его князю Меншикову.

   «У него не было ни камергеров, ни камер-юнкеров, ни пажей, ни драгоценной посуды; десять или двенадцать молодых дворян в звании денщиков и столько же гвардейских гренадеров составляли весь его двор; не было для служителей богатой ливреи» (Начертание о достославном царствовании Петра Великого. Но двор императрицы чины сии имел.). Хотя же и упоминаются в истории его все сии придворные чины, но они не скоро были учреждены и исправляли звание свое только в церемониальные дни. 

   Платье его, в коем он выезжал в присутствия и на работы, состояло из фрака, наподобие казакина, из сукна не весьма тонкого и цвета по большей части серого; вместо шпаги носил кортик; манжет не имел, но белье имел чистое и хорошее. Военное платье его видим мы сохраненное в Кунсткамере при императорской Академии наук; оно состоит в полковничьем его гвардии Преображенского полка мундире из зеленого голландского посредственной доброты сукна с тафтяною того же цвета подкладкою, обложен по борту обыкновенным золотым галуном с большими медными позолоченными пуговицами, и колете из весьма толстой лосиной кожи, шляпа без позумента, шпага с медным без позолоты и черною проволокою обвитым эфесом, знак обыкновенный гвардейского офицера, галстух из простой черной кожи.

   Орден надевал на себя только в праздничные и публичные церемониальные дни, хотя на восковом его изображении, в той же Кунсткамере находящемся, и видим на нем объяринной голубой и серебром шитый кафтан с кружевными манжетами и галстуком, но оный был на нем только единожды, во время коронования императрицы, его супруги, и то но ее просьбе.

   Чулки его, также хранящиеся, были гарусные, изношенные до дыр; башмаки с подметками (С подметками башмаки. Сии от того, что которые в них были ему покойны, с теми он расстаться не хотел и нашивал одни по году и больше.). 

   Экипаж его обыкновенный в городе был летом одноколка, а зимою санки, по большей части в одну лошадь, и иногда с верховым.

   Церемониалов не терпел, пышность и блеск презирал, исключая дней, в которые он въезжает по победах своих с торжеством: сие делал монарх длятого только, дабы сильнейшее о них сделать в сердцах подданных впечатление.

   Никакой игры и никакой охоты не любил, и почти никогда ими не занимался.

   По таковой жизни его и не удивительно, что годовые расходы двора его не превосходили шестидесяти тысяч рублей. Он имел (говорит издатель Венцианской истории его) все удовольствие великого монарха и совокупно всю приятность жизни приватного дворянина.

   Нельзя было не подражать в таковой жизни монарху и подданным его, и сие тем паче, что он того хотел и во всяком роде расточение, мотовство и суетность запрещал и наказывал.

   Но если толикая экономия в домашней его жизни удивительна, то экономия его государственная превосходит всякое удивление. С какою чрезвычайною бережливостью сохранял он леса, колико пекся и ободрял хлебопашество, размножал всякого рода продукты, разводил иностранных пород овец, лошадей и рогатый скот, вводил всякие художества, мастерства, фабрики и заводы, вспомоществуя всему оному немалыми суммами денег; для облегчения и безопасности перевозов соединял реки и моря каналами, делал дороги и прочее, а всем таковым хозяйственным попечением удержал в государстве превеликие суммы денег, выходившие до того за границу.

   Сверх сего, установя во всем государстве строгую полицию, изгонял всякую роскошь и игры, завел училища, сиротские дома и больницы, пресек скитание повсюду нищих, устроив для них богадельни и рабочие дома, учредил непременные и одинаковые весы и меры, положил цену нужным съестным припасам, предотвратил разумными учреждениями бедствия от пожаров и прочее; но одеть великую армию по-европейски, не имея сначала своих ни судов, пи ружей, ни меди для артиллерии; устроить великий флот, не имея ни железа, ни полотна; вести войну почти во все время царствования своего с сильными неприятелями; давать союзникам своим великие помощные деньги; содержать при всех иностранных дворах министров, консулов и агентов; употреблять знатные суммы денег на политические извороты, выписывать и доставать отовсюду в Россию, не жалея на то никаких сумм, ученых людей, художников, машины, инструменты, книги и разные вещи во множестве; довольствовать но статской службе всех жалованием; употреблять великие же деньги на воспитание и на обучение повсюду же разосланных россиян; путешествовать неоднократно самому ему по Европе; заплатить при славном окончании войны шведам два миллиона рублей и привести почти все намерения свои до желаемой цели, не истощив подданных с весьма малыми государственными доходами, которых сначала не более пяти миллионов было: не войти в долг и оставить после себя наличных денег несколько миллионов есть наивернейшее доказательство непостижимой поистине государственной экономии его.

   Мы слышали уже великого хозяина сего, вещающего, что он в жалованных по службе своей деньгах волен, но с народа собираемых не может инако употреблять, как в пользу государственную, и в которых он некогда обязан будет отдать отчет Богу. Толико то сильное имел монарх побуждение к сбережению и правильному употреблению государственных доходов!

   Впрочем, в вышеупомянутом исчислении расходов не упомянулись употребляемые на содержание армии и флота, на доставление повсюду провианта и амуниции, на сделание великих каналов, на построение городов, пристаней, дорог, и на прочее сему подобное: ибо оное все исправляемо было общим подданных иждивением по нарядам правительства, и которые сборы до подушного оклада не включались в число государственных доходов, а в расположении поровну со всех, и в собрании помянутых денег с подданных строгий порядок делал почти нечувствительными поборы оные. Доказательством того, что оные не были тягостны, есть то, что все то заменили подушные деньги, положенные по 74 копейки с ревизской души мужеского пола, число которых состояло тогда только в 5 794 928 душах мужеского пола.
  

   Искусство воинское, бывшее до того без всяких правил, великий государь в краткое время довел до такой степени совершенства, что новое его войско соделалось страхом шведскому, в победах возмужалому и дотоле оное презиравшему, что засвидетельствовал разбитием своим сам Карл XII, которого вся Европа страшилась и за непобедимого почитала. Но что до личного мужества героя нашего касается, то где оное было потребно, никогда не думал он об опасностях. Мы из многих сему примеров предоставим себе только на рыбачьих лодках атакующего его два морских судна, двадцатью пушками защищаемые, взлезающего первого на оные и их пленяющего; представим его одерживающего собственною ж храбростию с галерами над флотом шведским при Аланде победу; представим его в осеннюю ночь между валов ярящегося страшною бурею моря, пускающегося в шлюпке с корабля на неизвестный берег; представим сражающегося его с Левенгауптом⁷ семь часов и на голову побивающего славное победами войско; представим его на полях полтавских в устроенном к бою войске своем между градом пуль неприятельских, около главы его шумящих, возвышающего сквозь звуки глас свой и полки к смелому сражению ободряющего, и в конец силу шведскую сокрушающего; представим его под Фридрихстатом предводящего войско свое по узкой плотине противу пушечных выстрелов отчаянного неприятеля, и градом оным овладевающего. Представим его в наибедственнейшем под Прутом положении, презирающего смерть и из челюстей ее безвредно выходящего, а все сие купно представя, и будем иметь довольное понятие об героической его неустрашимости и о беспримерном присутствии духа его; по представим наконец в победах и великодушие его.
  

   Но что паче всего возвышает славу его в сем пункте, то любовь его к воинам, отеческое попечение его о их сохранении и о их продовольствии. Мы сие видели во все течение его жизни. Не было почти одного повеления его к начальникам воинским, в котором бы он не напомянул о хранении и о безнужном их содержании. «Определите», пишет он Сенату, «но дороговизне в Выборге пред другими городами покупаемого на покупку солдатам вина, мяса рыбы, круп и прочего на потребу больных денег, сверх жалованья их, по десяти тысяч рублей». «Бросьте лучше все, — пишет он к фельдмаршалу-лейтенанту Огильвию, — и самую артиллерию, но спасите людей и больных, что паче многих викторий ему причтено будет». Он не только называл их товарищами, но и самою вещию был оным, снося наряду с ними нее тягости и нужды военные. Он поселил в них не только храбрость, но и сыновнюю к себе любовь. Каждый из них имел надежду в награде за службу и в безнужном по отставке своей содержании; каждый служил радуясь, видя товарищей своих по отставке покоящихся в госпиталях, устроенных для них по многим монастырям и в столицах. «Здесь, — восклицает государь при устроении большого для них госпиталя, — здесь всякий изнеможенный найдет себе помощь и упокоение».
  

   Великий государь, не удовольствуясь доставлением подданным своим всякого временного блага, с такою же неусыпностью пекся и о доставлении им вечного блаженства. Он воспитывал чад их в страхе Божием, наставлял отцов их в несуеверном богопочитании, успокаивал в сомнительстве совести, отводил от суеверия и приводил к познанию истины, и сие делал сей отец человечества не с одними знатными токмо, но и с самыми простыми людьми, паче же с раскольниками, к чему обыкновенное оружие его было Священное Писание, а паче Павлово учение, которое он наизусть помнил; сверх сего понуждал весь народ к непременному исправлению должностей христианских как многими указами своими, так и собственным своим примером. Его первое веселие было дом Господень, в котором не слушатель токмо предстоял Божественной службе, но сам чиноначальник; умножал внимание и благоговение предстоящих своим монаршим гласом и вне государского места с простыми певцами наряду стоял перед Богом; а чтение Апостола посреди церкви обыкновенное было его дело при всякой литургии. Во дни же воспоминания побед, которые он относил, так как и все успехи в делах своих, единственно Божией помощи, слушал в соборном Троицком храме всенощные бдения, святую литургию и молебное пение с великим благоговением (Сии всенощные бдения отправлялись в присутствии его и продолжались по пяти и по шести часов, а в воспоминание Полтавской победы по семи часов. В сей день во время обедни обыкновенно все находившееся в Петербурге войско находилось в собрании вокруг храма. Благодарный молебен отправлялся знатным и всем духовенством среди войска в поставленном шатре при троекратном из ружей беглом огне, и при пальбе из пушек с обеих крепостей и галер, выводимых пред собор. Монарх в сей день всегда сам командовал войском и угощал столом всех от генерала до офицера, а для солдат и народа выставлялся на площади обед, вино и пиво, и оканчивалося торжество дня сего обыкновенно фейерверком.). 

   Но установление Святейшего Синода и духовных училищ, спасительные наставления его, предписанные в духовном регламенте пастырям Церкви, и проповедуемое повсюду чистое слово Божие, истребляющее плевелы суеверия, есть несомненное доказательство и как бы печать его благочестия. Надежда его и упование во всем на помощь Божию делала его при всех опаснейших сражениях с неприятелями и при усмирении внутренних мятежей крайне неустрашимым, и он из слов св. апостола Павла сделал себе пословицу, которую слышали его при всех опасностях вещающего, а именно: «Аще Бог по нас, то кто на ны?», а таковая твердая надежда его на Бога и была явственно всесильным его покровительством засвидетельствована, сохранившая его невредимым при всех атаках крепостей, при всех сражениях морских и сухопутных; и при усмирении бунтовщиков и изуверов.

   Впрочем, в течение жизни его видели мы, что просвещение его дозволило всякому инозаконному христианину свободное отправление веры и обрядов своей церкви; самые иноверцы никакого не терпели гонения или принуждения. Ревность к вере не по разуму почитал он всегда противною благочестию и разуму («Ревность не по разуму производила страшные действия. Таковою ревностию к закону беснующиеся, истребляя род человеческий, мнили себя приносящими службу Богу. Сия ревность миллионы истребила народов; самые противные человечеству тиранства казались им добрыми делами. В Испании в одно время обвинен был жид в произношении хулы на богоматерь, присужден к содранию с живого кожи. Несколько кавалеров, сею ревностию возбужденные, в масках взошел на эшафот с ножами, столкнув палачей, приняли на себя отмщение чести Святой Девы и содрали кожу» (Монтескье, Дух законов). Сея бесчеловечные ревности, или паче адского изуверства, открылось недавно новое доказательство, а именно в Испании, по случаю бывшего в Алкантаре пожара, во время сгорения Миноритского монастыря. Полиция нашла в оном пять страшных темниц, наполненных человеческими трупами.). 
  

   Любовь его к отечеству превосходила всякие пределы; она была душою всех соделанных им чудес и преображений; она заставила его, оставя скипетр и величество, записаться в Голландии в плотники, и наряду с мастеровыми обучаться всем художествам. Она была его, так сказать, божество, которому он жертвовал не токмо покоем своим, но и сыном своим, но и самою жизнею своею, подвергал оную тысячам опасностей. «Вы называете государя жестоким, — говорил монарх цесарскому министру, — когда он для спасения своего государства, долженствующего быть для него дороже самой жизни, лишает наследства короны принца своей крови, а я, напротив, почитаю самою величайшею жестокостью жертвовать целостью государства установленному порядку наследства, и проч.». «Если я впаду в турецкий плен, — пишет сей отец человечества в Сенат из-под Прута, быв окружен в десять крат большею турецкою силою, — то вы не должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственноручному повелению от вас было требуемо, покамест я сам не явлюсь между вами в лице моем; но если я погибну, и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники». Сия беспредельная любовь его к отечеству заставляла его денноночно трудиться как в устроении блага подданных, так и в утверждении оного законами.

   Сия беспредельная любовь его к отечеству, преодолев все страшные трудности, восторжествовала над всеми невозможностями, и толикие произвела чудеса, из которых и самое, по мнению моему, наибольшее ее же силе приписать должно, то есть что и самые суеверием и ненавистью к его величеству зараженные сердца воспламенились напоследок сыновнею к нему любовию и оплакивали его равно как и все просвещенные, как и все благомыслящие подданные. Истинны суть слова апостольские, что «любовь побеждает все».
  

   Беспримерный сей монарх при великих душевных своих свойствах имел нарочитые познания о всех науках и художествах, особливо же в механике, физике, географии и хирургии; в некоторых же был и совершенен, как то: в мореплавательной, в кораблестроительной и в геометрии. «Он был,— говорит Вольтер, — наилучший плотник, искуснейший в севере мореходец; нет такого трудного прохода от начала Балтийского моря до океана, который бы он сам не проведал, присовокупя матросский труд к знанию философа и к намерениям императора».

   «Петр Великий, — изъясняется собрание ученых мужей, — сделался самым ученейшим в своем государстве. Он говорил на многих языках, был весьма знающ в математике, физике и географии; он знал даже и хирургию, которого искусства оказал неоднократно опыты».

   «Откуда же, — заключает архиепископ Феофан, — почерпнул он толикую премудрость, не быв учен ни в какой школе, ни в какой академии? Но академии его были грады и страны, учители бывшие при дворе его — послы, приезжавшие к нему знатные гости и угощавшие его в различных странах государи, принцы, правители, знатнейшие министры: ибо где он ни был, с кем ни беседовал, ничего не оставлял без замечания, ничего без исследования».

   И таким образом в Амстердаме у славного Рюйша⁸ делал он своими руками хирургические операции; в доме бургомистра Витцена обучался практической физике; и мало осталось наук и художеств, говорит г. Вольтер, которых бы он не исследовал порознь. Капитан-инженер Перри⁹, коего он принял в Лондоне в свою службу, свидетельствует, что государь в бытность свою в Англии не оставил никакого художества, которого бы он ни примечал, и которому не приложил бы рук своих всякий раз, когда входил в мастерские избы. С шотландцем Фергюссоном, принявшим у его же величества службу, примечал и исчислял затмения; и помянутый Перри, продолжает г. Вольтер, хотя и негодовал на него за недовольное жалование, признается однако же, что великий сей государь был искусен в астрономии, хорошо ведал все небесных тел обращения и законы тяжести, которые оными управляют. «Сия до времен великого Невтона¹⁰ неизвестная сила, — заключает Вольтер, — по которой все планеты одна о другой движение заимствуют, и которая их содержит в их кругах, была уже известна российскому монарху в то время, как в прочих странах довольствовались токмо знанием вымышленных (невежеством) обращений, и в Галилеевом¹¹ отечестве невежи заказывали невежам верить обращению земли; а чтение лучших и отборных книг на иностранных языках, частые разговоры и переписка его с самыми ученейшими того времени философами, из числа которых были Лейбниц¹², Вольф¹³, Фонтенель¹⁴ и другие члены Парижской академии, которой он был сочлен, усовершили познаниями быстрый его от природы разум; и от сего-то происходило, что разговоры его о всякой материи были основательны, тонки и краткостию исполнены; от сего-то происходило, что на самые темные и сомнительные доклады и вопросы давал резолюции и ответы ясные и скорые, и о чем бы ми произошло слово, тотчас слышали от него весьма острое рассуждение, сильные доводы и приличные к материи притчи и подобия, неизреченно услаждавшие слышащих его».
  

   Описав телесный и душевный образ великого монарха, кажется мне, что будет оный не совсем еще совершенным, ежели не опишем и пути, предызбранного им, по которому он, шестая, достиг до цели великих своих намерений и до толикого величия славы.

   Обозрим, возлюбленные соотчичи, путь сей! Мы не почувствуем на оном скуки, следуя за предтечею нашим.

   Путь сей тем большего достоин замечения, что оный никем до него не был проложен.

   Светильник природного его великого разума, зажженный беспредельною его к отечеству любовию, был единственным указателем стезей по непроходимому пути сему.

   Беспредельное властолюбие царевны Софии Алексеевны, сестры его, захватившей посредством воздвигнутых ею страшных бунтов правление государства, внушило в душу ее к удержанию навсегда в руках своих скипетра — пагубное предприятие! Она, опасаясь примеченных ею в детстве еще его великих природных дарований, предприняла или лишить его жизни, или учинить его неспособным к правлению, отдалив от него всякое воспитание. На сей конец наполнила комнаты его развратными юношами, самый учитель его русской грамоты г. Зотов¹⁵ был от него отлучен: одна почти (Слово почти означает тех немногих из верных, которые были при нем, из каковых были родственники царицыны, господа Нарышкины, князь Борис Алексеевич Голицын¹⁶ и Головин¹⁷, но и оные принуждены были не казаться по наружности таковыми.) мать его была и учитель и охранитель его. Но герои, говорит г. Фонтенель, происходят совсем готовыми из рук природы с свойствами, ничем не преодолимыми. Младый государь среди забав своих лишь только увидел Лефорта, привязался к нему, полюбил его. «Редко слух государей, — говорит писатель истории сего господина (Басеевич¹⁸.), — отверзается истине, но Петр казался из сего общего правила изъятым; он весьма охотно слушал говоренную себе Лефортом истину без всякия прикрасы ласкательства, и, не внимая очаровывающему гласу сирен, окружающих его, избежал расставленных ему сетей, попрал рассыпаемые пред ним цветы, по первому гласу Лефорта бежал к ружью и к солдатским работам. Во время стрелецких бунтов, придает к сему г. Ломоносов, кои все по наущению сестры его на здравие его устремлялись, обучался он военному делу, двенадцати лет стал он рядовым солдатом, и с товарищами своими не только в одном был внесен списке, но и спал с ними в одной палатке, ту же принимал пищу, стоял по очереди на карауле, исправлял все солдатские работы, возя землю к своему потешному крепостному строению на тележке, построенной своими руками». Вскоре потешная рота сия стала полками; все сие происходило при зрении хитрой сестры его и всего преданного ей стрелецкого войска, и в толь нежном возрасте принял намерение упразднить сию страшную тогдашнюю русскую гвардию, подобную преторианской в Риме, которую упразднить бессильны были все цесари, владетели снега. Но младый наш герой возмог сие учинить и, исторгнув скипетр из рук сестры своей, с новыми войсками побил турок, отнял Азов, сооружил на Черном море сильный флот, о коем до него и понятия не имели; но что удивительнее, в то же время отрешает высокомощное достоинство патриаршее, упраздняет в правлении и самую тень аристократии, могущей послужить ему препятствием в великих его намерениях, вступает в единоборство с страшнейшим неприятелем, и яко второй Тезей¹⁹ сражается с лютыми чудовищами, то есть с суеверием и предрассудками, отсекает несколько глав гидр сих, и, расторгнув узы, наложенные ими на подданных, рассылает многое их число для учения в европейские государства; а дабы и самому ему научиться лучше управлять царством, последовал за ними под утаением величества своего и сам, в пути сем с неутомимою, так сказать, жадностью рассматривал образ мыслей государей, их правления, законы, экономию, нравы народные, их обычаи, воспитание, земледелие, науки и художества, записывая все то с своими на то примечаниями. В Голландии дал он всему свету зрелище, невиданное от века; зрелище истинного величия, высокое наставление государям и пример такого пожертвования, которому бы мы не могли поверить, ежели бы эпоха того времени удалена была от нашего века. Словом, он записался в плотники под именем Петра Михайлова, обучался с неописанным рачением кораблестроению, работая в мастерских избах, употребляя одежду и пищу одинаковую с прочими мастеровыми, и в несколько месяцев совершенно оному научился, ходя между тем к славному анатомисту для обучения же хирургических операций и физике, сего мало, он в то лее время обучался и навигации, и многим другим познаниям. «Иногда слушал он, говорит г. Саварий (В предисловии на «Лексикон» свой о коммерции.), учения у искусных навигаторов о разных румбах морских ветров, как, смотря на морские карты, безопасно по морю ходить; временем севши за стан и принявшись за челнок, ткал тонкие сукна, шерстяные и шелковые штофы; в иное время, бывая с искусными купцами, искал доведаться секретов голландского банка и вексельных обрядов, с амстердамскими и английскими банкирами завременно договорился о корреспонденции, и ничто от любопытства его не ушло, никакое ремесло от очей его не скрылось… Ходил к мастерам всяких художеств: с кузнецами молотом трудился, с плотниками бревна, брусья и доски тесал, с кожевниками кожи строгал, и проч.». 

   В одно время оставлял топор свой и ездил в Утрехт для свидания с Вильгельмом²⁰, королем английским; потом переехал в Лондон, где таким же образом новые приобрел познания, и, отправя оттуда в Россию множество художников, мастеров, математиков, инженеров и других ученых, приехал в Вену с намерением, осмотрев там все, объездить Италию и другие земли, дабы отовсюду собрать все полезное и всему научиться нужному. Но получает из Москвы курьера о страшном возмущении стрельцов, оставляет все великие предприятия свои, скачет на почте в отечество, истребляет пагубное возмущениями стрелецкое войско, соделывается учителем во всем подданным своим, и Россия вскоре претворяется как бы в один превеликий завод. Там стали разрываться недра земные и из оных извлекаться всякие металлы и минералы, инде литься пушки, бомбы и ядра, в других местах делаться ружья, коваться мечи, шлемы, копья, якори; ткаться сукна, полотна и всякие материи; строиться корабли, военные и торговые; разводиться лучших пород овцы и лошади; умножаться лучшие продукты и прозябения, и вдруг как бы творческою рукою из небытия произошли страшные армии и флоты, с коими сразился с народом шведским, предводимым таким героем, которого трепетала вся Европа, каков был Карл XII; победил его, отнял завладенные шведами беззаконно провинции свои и к оным присовокупил новые и великие, и в то же время строил новые грады и пристани, пекся о распространении торговли, соединял каналами реки и моря, издавал законы, утверждал новые судебные места, разные училища и академии, искоренял суеверия и предрассудки, и хотя все сие сопряжено было с неодолимыми трудностями, но его рачению и любви к отечеству ничто противостать не могло. Вся Европа взирала на него с изумлением и признала, что в произведении удивления достойных дел имел он паче вдохновение чрезвычайной премудрости, нежели отменное желание прославить имя свое; и наконец, возвед Россию на верх славы, единогласно признан всем светом Императором и Великим.

   По такому-то неудобопроходимому пути дошел он до таковой славы, до коликия никто до него не достигал! Проповедуют великие дела его с удивлением в публичном и чрезвычайном собрании Парижской академии наук (Г-н Фонтенель был к сему избран.). Самые славнейшие мужи именуют его, один сотворителем народа своего и преобразителем севера, и, предпочитая его всем великим людям, избирает его своим героем для воспетия его эпическою трубою (Г-н Томас в похвальном слове Морицу, и он же, как известно, трудился многие годы в сочинении ему героической поэмы.). Другие, превыше всех прославившихся великими делами монархов именуя его то удивлением света, то величайшим из законодателей, то вмещающим в себе совокупно достоинства Людовика XIV, Августа и Карла Великого²¹, то величайшим из человеков, то достойным владеть не Россиею токмо, но и всем светом, и что великих его дарований никакой велеречивый язык изъяснить и ни одно искуснейшее перо описать не может, одна только всемирная слава (говорил архиепископ Феофан) есть достойная его проповедница, весь свет его стихотворец, а Россия его статуя, прекрасным мастерством им самим переделанная.

   Чего ж не достает теперь относительно к герою нашему? Он препрославлен, возвеличен, обожаем подданными. Не достает достойной его истории.  

 ___________________________

 

   ¹ См. примеч. 1 к публикации «Петр Великий в его изречениях» (с. 872 наст. изд.).
   ² Вольтер (Voltaire, наст. имя — Франсуа Мари Аруэ; 1694—1778) — французский философ, писатель, публицист, представитель французского Просвещения. Его перу принадлежат две книги о Петре 1 и его времени: «История Российской Империи в царствование Петра Великого» (в 2 ч.) и «История Карла XII, короля Швеции и Петра Великого, императора России».
   ³ Имеется в виду книга Дм. Феодози «Житие и славные дела государя императора Петра Великого, самодержца Всероссийского, с предположением краткой географической и политической истории о Российском царстве, ныне первее на славенском языке списана и издана», вышедшая в Венеции в 1772 г. в 2-х частях.
   ⁴ Прасковья Федоровна (1664—1723) — царица, жена царя Ивана Алексеевича, единокровного брата Петра I, мать будущей императрицы Анны Иоанновны, происходила из рода Салтыковых. После смерти мужа почти безвыездно жила в родовом селе Измайлово. Едва знала грамоту, была полна предрассудков, но тем не менее принимала петровские преобразования. Пользовалась большим уважением и любовью Петра I.
   ⁵ См. примеч. 6 к публикации «Петр Великий в его изречениях» (с. 872 наст. изд.).
   ⁶ Ланг Лоренц (Лаврентий) — шведский инженер на русской службе. Несколько раз исполнял дипломатические миссии в Китае, вице-губернатор Иркутска. В 1726 г. издал свои дневники под названием «Беглые путешествия через Россию».
   ⁷ Левенгаупт (Lewenhaupt) Адам-Людовик (1659—1719), граф — шведский генерал, разбил русских 1704 г. у Якобштадта, в полтавской битве 1709 г. взят в плен русскими.
   ⁸ Рюиш (Ruysch) Фредерик (1638—1731) — знаменитый голландский анатом, изобрел способы сохранять анатомические препараты (некоторые до сих пор хранятся в музее Академии наук) и метод бальзамирования трупов, приятель Петра I. Петр, будучи в Амстердаме, посещал анатомический театр Рюйша и присутствовал на его лекциях, а в 1717 г. купил его анатомический кабинет.
   ⁹ Перри (Perry) Джон (1689—1715) — английский корабельный инженер на русской службе. Написал книгу «The state of Russia under the present czar» (1716), которая была переведена на русский язык в 1871 г.
   ¹⁰ Невтон — транслитерация фамилии Исаака Ньютона — Newton.
   ¹¹ Галилей (Galilei) Галилео (1564—1642) — итальянский физик, астроном, математик и мыслитель, один из основателей экспериментально-теоретического естествознания, заложил основы динамики.
   ¹² Лейбниц (Leibniz, Leibnitz) Готфрид Вильгельм (1646—1716) — философ, математик, физик, историк, юрист и языковед. Первый президент Берлинского научного общества, позднее Академии наук. В 1711—1712 и 1716 гг. встречался с Петром I, предлагал ему ряд проектов по развитию образования и государственного управления в России.
   ¹³ Вольф (Wolff) Христиан (1679—1754) — немецкий философ, систематизатор философских идей Нового времени, представитель немецкого Просвещения, член крупнейших академий Европы, в том числе и Санкт-Петербургской. Его работы были положены в основу философского образования всех стран Европы. В 1716 и 1720 гг. Петр I приглашал Вольфа в Петербург занять кафедру философии.
   ¹⁴ Фонтенель (Fontenelle) Бернар Ле Бовье де (1657—1757) — французский писатель, ученый-популяризатор. Член Французской академии с 1691 г.
   ¹⁵ Зотов Никита Моисеевич (1647—1718) — подъячий, первый учитель Петра I, впоследствии тайный советник и генерал-президент ближней канцелярии.
   ¹⁶ Голицын Борис Алексеевич (1654—1714) — воспитатель Петра I. Во время Азовского похода 1695 г. командовал всей «низовой конницей. При отъезде Петра I за границу—один из управителей государства. После Нарвского разгрома ему было поручен набор и формирование драгунских полков. Наместник Казанского и Астраханского царств; в конце жизни принял монашество.
   ¹⁷ Головин Федор Алексеевич (1650—1706), граф — дипломат, военачальник, генерал-фельдмаршал. При царевне Софье был послан на Амур для защиты Албазина от китайцев, в 1689 г. подписал Нерчинский договор с Китаем, участник Азовских походов и «Великого посольства». Позже ведал внешней политикой, строительством флота, Монетным двором.
   ¹⁸ Бассевич Геннинг Фридрих — германский дипломат, вел переговоры о заключении брака герцога Голштинского со старшей дочерью Петра I Анной.
   ¹⁹ Тезей (Theseus) — аттический национальный герой, сын афинского царя Эгея и Эеры, убил Минотавра, сделал Афины центром страны и основал аттическое государство: учредил Истмийские игры; в Афинах находился храм его имени.
   ²⁰ Вильгельм III Оранский (1650—1702) — английский король и штальгальтер Голландии.
   ²¹Карл Великий (лат. — Carolus Magnus; 742—814) — король франков с 768 г., с 800 г. — император (коронован в Риме папой Львом III). Посредством завоеваний расширил границы своего королевства, создав большую империю, предпринял ряд мер для укрепления границ (образование марок), стремился к централизации власти в своем государстве. По его имени названа династия Каролингов.