Чеботаревская Анастасия Николаевна (26.XII.1876(7.I.1877) – 1921) — писательница, переводчица и деятельница женского движения России. Родилась в Курске.
В истории русской культуры имя Чеботаревской известно, прежде всего, как имя жены, друга и поэтической Музы одного из крупнейших русских писателей-символистов Ф.К. Сологуба. Именно она вдохнула новую жизнь в его творчество 1910-х, и именно ее трагическое самоубийство оплакивал Сологуб в своей поздней поэзии. Но подобная человеческая избранность судьбы Анастасии Николаевны не заслонила её неоспоримый вклад в русскую культурную жизнь начала века.
В 1901-05 гг. жила во Франции, закончила Высшую школу общественных наук в Париже, основанную М.М. Ковалевским, личным секретарём которого она состояла вплоть до своего возвращения в Россию.
Как автор художественной прозы впервые выступила с рассказом «В сумерках» (1903). Составила сборник: «О Федоре Сологубе» (1911), «Любовь в письмах выдающихся людей 18 и 19 веков» (1913), «Россия в родных песнях» (1915) и др.
Автор книги «Женщина накануне революции 1789 года» (1922). Выступала в периодике со статьями об О. Родене, М. Нестерове, М. Врубеле, М. Добужинском, К. Сомове, С. Судейкине и др. Более всего Чеботаревская известна как переводчица: переводы романов Ги де Мопассана («Милый друг»), Стендаля («Красное и черное»), Р. Роллана («Волки»), пьес М. Метерлинка, а также произведений К. Клоделя, Г. фон Клейста, Ф. Р. де Шатобриана и др.
В своем «жизнетворчестве» она стремилась сделать реальностью те идеи свободного союза двоих любящих, брака нового типа, который оставался мечтой многих женщин той эпохи.
Покончила с собой 23 сентября 1921 года, бросившись с Тучкова моста в речку Ждановку.
**
Вступительная статья А. В. Лаврова к публикации «Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская»
В писательском пути Федора Сологуба, продолжавшемся около полувека, можно выделить целый ряд этапов (наиболее детализованная попытка характеристики важнейших линий эволюции его творчества фиксирует семь отчетливо выделяемых стадий1, — а в ней еще не учтен «долитературный» период второй половины 1870-х—1880-х гг.). Однако при самом общем рассмотрении, стремясь свести все многообразие жизненных и творческих событий к предельно лаконичным формулам, невольно приходишь к выводу, что этот путь разделяется на два основных отрезка — до встречи с Анастасией Чеботаревской и после заключения с нею брачного союза. До 1908 г. жил и работал писатель Федор Сологуб, после 1908 г. определилось новое жизненное и творческое двуединство — Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская.
Не только 44-летний Сологуб, но и его будущая жена ко времени их знакомства была вполне зрелым, сформировавшимся человеком. Анастасия Николаевна Чеботаревская родилась в Курске 26 декабря 1876 г. «Отец ее был талантливый адвокат с большим и разносторонним образованием; мать — болезненная, склонная к меланхолии, мечтательная, вечно страдавшая от впечатлений реальной жизни. Ан<астасия> Н<иколаевна> явилась на свет шестым, предпоследним ребенком, когда здоровье ее матери было уже сильно подорвано. Ан<астасии> Н<иколаевне> было три года, когда мать ее заболела тяжелою душевною болезнью, которая окончилась самоубийством. Незадолго до этого семья переехала в Москву»2.
Тяжелая семейная наследственность сказывалась на протяжении всей жизни Анастасии Чеботаревской и, видимо, во многом предопределила ее трагический финал. «Чрезвычайная впечатлительность и нервность»3, доставшиеся от покойной матери, только усугублялись обстоятельствами трудного детства — материальной нуждой, почти неизбежной в быту очень многочисленного семейства: помимо семерых детей от первого брака (из которых, кроме Анастасии, в литературе приобрела определенную известность старшая сестра, переводчица Александра Чеботаревская), отец имел во втором браке еще шестерых детей. Присоединялись также сложные моральные и психологические проблемы. «Ребенок, который не знал матери… что может быть ужаснее этого… И вот всю жизнь я этого искала, но судьба была ко мне немилосердно жестока, только дразнила, заставляла преодолевать невероятные препятствия… и потом все же отнимала у меня то, в чем я видела весь смысл и красоту жизни…» — признавалась впоследствии Чеботаревская4. При всем том она с детства обладала незаурядной энергией и целеустремленностью, способствовавшими ей при самых неблагоприятных внешних обстоятельствах получить хорошее образование и сформироваться как самостоятельной творческой личности. По окончании частной гимназии З. Д. Перепелкиной, одной из лучших в Москве, она поступила на историко-филологическое отделение московских курсов «Коллективные уроки»; обучение и первые литературные опыты приходилось сочетать с работой ради денег — частными уроками, службой в Статистическом комитете. Уже после смерти Чеботаревской Сологуб выписал отдельные фрагменты из ее раннего неоконченного рассказа «Дилемма» (1896), отметив, что психология героини «носит ее черты»: «Беготня по урокам, редакциям, конторам и пр. За долгий и утомительный труд — скудные гроши. Время бежит, подтачивается здоровье, лучшие годы проходят в борьбе с нуждою, умственные интересы слабнут; ничего впереди, ничего позади … Молчаливая и замкнутая девушка, скрывавшая под гордою внешностью нежное сердце и страстную, пылкую натуру… Ученье и чтение книг… <…> Любила побыть наедине со своими мыслями и чувствами. Без устали работал ее ум, без устали искала она света и выхода из этой узкой, безрадостной жизни, без живого, осмысленного дела, которое захватило бы ее всю, без любви, которой бы она <могла> отдаться всем своим существом, жаждавшим ласки и участия…»5
Первые годы нового века Чеботаревская, после смерти отца, провела в основном за границей; с осени 1902 г. она — слушательница в Русской Высшей школе общественных наук, основанной в Париже видным юристом и историком М. М. Ковалевским, одним из столпов российского либерализма. Как свидетельствует Сологуб, «Ан<астасия> Н<иколаевна> со свойственною ей горячностью помогала организации этого дела и была самою верною слушательницею, — первая окончила эту школу после блестящей защиты большой работы «История и современное состояние крестьянской поземельной общины в России»»6. Одновременно Чеботаревская работала личным секретарем у Ковалевского7 и предпринимала первые попытки печататься на родине: ее рассказы, статьи об искусстве, литературно-критические обзоры и рецензии появляются в столичных журналах «Русское богатство» (рассказ «В сумерках», напечатанный в февральском номере за 1903 г.,— ее литературный дебют), «Правда» («журнальные обозрения» под псевдонимом «Бродяга»), «Журнал для всех», в елисаветградской газете «Голос Юга», «Бакинских известиях»8; выполненные ею переводы отличаются широким тематико-стилевым диапазоном — от пьес М. Метерлинка («Там внутри» в «Журнале для всех»: 1904. № 9; «Монна Ванна», «Пелеас и Мелизанда» и «Принцесса Мален» — отдельные издания) и прозы О. Мирбо («Голгофа», «Дневник горничной», «Себастьян Рок», «Деревенские рассказы» — отдельные издания) до очерка Гуго Печа «Друг народа Жан-Поль Марат», вышедшего в свет в массовой серии М. А. Малых «Знание — сила, сила — знание» (1906. № 1).
Осенью 1905 г. Чеботаревская возвратилась в Россию и поселилась в Петербурге. Работала в редакции петербургского «Журнала для всех» (неразделенное чувство к редактору-издателю этого ежемесячника В. С. Миролюбову явилось для нее причиной мучительных переживаний9), затем в газете «Товарищ». Весной 1907 г. она задумала подготовить и издать книгу автобиографий современных русских писателей, обратилась с соответствующей просьбой к целому ряду авторов, в том числе и к Федору Сологубу. Книга не состоялась, однако начавшееся в этой связи общение с Сологубом привело к их дружескому сближению, а затем и к решению соединить свои судьбы. «Сразу определившаяся наша идейная близость и общность настроений и миросозерцания с годами усиливались и крепли. Ан<астасия> Н<иколаевна> стала моею постоянною и деятельною сотрудницею»,— писал Сологуб в биографическом очерке о Чеботаревской10.
В ту пору, когда завязались его отношения с Чеботаревской, Сологуб перенес тяжелую жизненную утрату: 28 июня 1907 г. умерла его сестра О. К. Тетерникова. «Смерть моей сестры для меня великая печаль, не хотящая знать утешения,— признавался Сологуб в письме к В. Я. Брюсову от 8 июля 1907 г. — Мы прожили всю жизнь вместе, дружно, и теперь я чувствую себя так, как будто все мои соответствия с внешним миром умерли, и весь мир на меня, и все люди меня ненавидят»11. Преобладание во внутреннем мире Сологуба в это время подобных настроений могло только усилить глубоко укорененные в нем «мизантропические» мотивы, которые явно сказывались и в ходе сближения с Чеботаревской, наложив зримый отпечаток на содержание и стилистику его первых писем к ней. Обидчивость, мнительность, эгоцентризм, чувство уязвленности, сетования на невнимание со стороны читателей и критиков (совершенно неоправданные: в действительности в 1907—1908 гг. Сологуб — уже один из наиболее известных и широко обсуждаемых представителей «нового» искусства),— все эти черты индивидуальной психологии, конечно, не могли особенно располагать в пользу их носителя. И у Чеботаревской, безусловно, были определенные колебания, прежде чем она смогла сделать решительный шаг; косвенное свидетельство тому — письмо к ней ее близкой подруги В. А. Щеголевой от 26 июля 1908 г.: «Рада за Вас, моя хорошая, ничего, что трудно подчас уступать, без этого нельзя, одинаковых индивидуальностей нет, а С<ологуб> слишком крупная и положительная сила, чтобы можно было задумываться над этим. Его нужно любить, и он стоит этого <…> оглянитесь и подумайте о Фед<оре> Куз<ьмиче>, и разом у вас на душе станет хорошо и светло. Мож<ет> быть, только к 30<-ти> годам мы и научаемся по-настоящему ценить людей, и в этом — привилегия 30<-ти> лет»12.
Чеботаревская переехала к Сологубу сразу по завершении дачного сезона 1908 года, с этого времени и начинается их совместная супружеская жизнь (официальное бракосочетание состоялось лишь 14 сентября 1914 г.13). Сестра Анастасии Ольга Черносвитова, посетив впервые ее в новом жилище, сообщала Александре Чеботаревской (7 сентября 1908 г.): «Вчера <…> была у Насти <…> Оч<ень> занята своим устройством и хозяйством, с С<ологубом> простой, дружеский тон. <…> Настя, конечно, его обрабатывает в своем стиле, заставляет продавать старомодную красную бархатн<ую> мебель и покупать новую «ампир, виё-роз» и т. д., но он всеми силами держится и борется за это свое старье, с чем он прожил добрую половину жизни»14.
Уже в первые дни их совместного проживания Черносвитова подметила те особенности, которые станут определяющими в жизни супружеской четы: в дальнейшем Чеботаревская весьма преуспела, «обрабатывая» Сологуба «в своем стиле». С ее появлением весь бытовой уклад в доме Сологуба кардинальным образом изменился: незаурядные усилия жены были направлены к тому, чтобы претворить рутинную «грубую и бедную» жизнь полупризнанного писателя-анахорета в «сладостную легенду», какою могли обернуться будни овеянного славой литературного мэтра, а скромное, неказистое жилище Сологуба — в блестящий литературный салон. В каждодневный обиход Сологуба вошли «премьеры, венки, цветы, ужины на много персон, многолюдные вечерние собрания и даже домашние маскарады»; летом 1910 г. Сологуб и Чеботаревская въехали в большую квартиру на Разъезжей улице (дом 31, кв. 4), в которой «собирался почти весь тогдашний театральный, художественный и литературный Петербург»15. Многие воспринимали неугомонную деятельность, развитую Чеботаревской, с иронией и скепсисом. А. Блок позднее написал на конверте, в котором хранились письма Чеботаревской к нему, содержавшие главным образом приглашения на различные вечера и мероприятия: «…я не знал, куда от них спастись, помню, получая их»16; С. И. Дымшиц-Толстая (жена А. Н. Толстого) вспоминала о Чеботаревской как о «хозяйке, окружавшей смешным и бестактным культом почитания своего супруга, который медленно и торжественно двигался среди гостей, подобный самому Будде»17. Порой делались и более общие выводы. Так, 5 марта 1919 г. К. И. Чуковский записал в дневнике, что все собравшиеся у него писатели (в их числе — М. Горький, Д. С. Мережковский, А. Блок, Н. Гумилев, А. Куприн и др.), по ходу беседы, «стали бранить Анастасию (Чеботаревск<ую>), испортившую жизнь и творчество Сологуба»18.
Сам Сологуб воспринимал перемену в своей судьбе совершенно иначе. Он по достоинству оценил ту миссию, которую возложила на себя его жена и о которой проницательно говорил в письме к ней воронежский литератор В. Ф. Матвеев: «Вы вот призваны творить личную жизнь великого человека. <…> Творческий гений в жизни слаб, как ребенок, тростинка. Жизнь его задавит, сломит, слопает, сожрет. Ему нужна тепличная атмосфера ухода, попечений, ласки, нежности, забот, любви. Это может дать и сделать только женщина. Союз глубочайшей творческой силы и нежнейшей женственности, это нечто большее, чем даже Сама Любовь. Вы творите личную жизнь Сологуба. Что может быть прекраснее?»19 Союз душ в браке Сологуба и Чеботаревской оказался удивительно слаженным и цельным; вся их совместная жизнь и творческое поведение — результат проявления двуединой воли и двуединой индивидуальности. Знаменательно, что в интимном, «домашнем» общении (и в переписке) Сологуб и Чеботаревская называли друг друга одним именем: Малим — именем, никому более не принадлежащим, как бы ниспосланным из лучшего мира, сходным с ранее рожденными сологубовским «томлением к иным бытиям» звездой Маир, землей Ойле, рекой Лигой. Попытка толкования этого имени — стихотворение Сологуба «Анс. Н. Сологуб» (22 марта 1921 г.):
В небе ангелы сложили
Имя сладкое Малим
И вокруг него курили
Ароматом неземным.
Сладкий звук, знакомый зорям,
Чародейное питье.
За него мы не заспорим,
Чье оно, твое, мое?20
Книга стихов Сологуба «Одна любовь», посвященная Анастасии Сологуб-Чеботаревской, открывается строками:
Ты только для меня. На мраморах иссечен
Двойной завет пути, и светел наш удел.
Здесь наш союз несокрушимо вечен,
Он выше суетных, земных, всегдашних дел21.
Там же в другом стихотворении обращается внимание на этимологическую символику их имен:
Имя твое — воскресение,
Имя мое — Божий дар.
Их роковое сплетение —
Сладостный вешний угар22.
«Роковое сплетение» двух судеб Сологуб неустанно воспевает и во многих других стихотворениях.
Чеботаревская в свою очередь прилагает немало сил для устройства литературных дел Сологуба, для пропаганды его творчества. Она составила объемистый сборник «О Федоре Сологубе. Критика. Статьи и заметки» (СПб.: Шиповник, <1911>), объединивший образцы аналитической критики, извлеченные из журналов и газет 1905—1911 гг.; в книгу вошла статья самой Чеботаревской «»Творимое» творчество» (впервые опубликованная в № 11/12 «Золотого руна» за 1908 г.), в которой была предпринята попытка осмыслить написанное Сологубом как единое создание художника-мыслителя — осуществляющуюся цельную философско-эстетическую идею, и, кроме того, ее заметки «К инсценировке пьесы «Мелкий бес»» и «Несколько слов к новой драме Сологуба «Заложники жизни»» (последняя — без подписи). Чеботаревская написала также биографический очерк о Сологубе для истории новейшей русской литературы, предпринятой С. А. Венгеровым23, многократно обращалась к творчеству Сологуба в статьях, заметках, рецензиях, интервью, появлявшихся в журнальной и газетной периодике; Сологуб всегда оставался на первом плане во всех ее — бесчисленных — культурно-просветительных и благотворительных инициативах. Об этой доле «настоящего ангела-хранителя» выразительно сказал в позднейшей статье «Ф. К. Сологуб» A. Л. Волынский: «Анастасия Николаевна Чеботаревская, всесторонне образованная женщина, превосходная переводчица, живая и темпераментная журнальная обозревательница, была какою-то рьяною, ревниво страстною послушницей при настоящем священнослужителе литературы. Она брякала открыто цепями благовонного кадила, разнося млеющий дымок славы Сологуба по всем направлениям. С горячностью она отстаивала его интересы по всякому делу, большому или малому»24.
При этом Чеботаревская продолжала заниматься литературной деятельностью, впрямую не связанной с творческими заданиями Сологуба,— художественным переводом (ей принадлежит, в частности, первый полный русский перевод «Красного и черного» Стендаля, выпущенный в Москве издательством К. Ф. Некрасова в 1915 г.), составлением антологий (которым, впрочем, предпосланы предисловия Сологуба) «Любовь в письмах выдающихся людей XVIII и XIX века» (М., 1913), «Думы и песни» (М., <б. г.>. Универсальная б-ка; № 559), «Россия в родных песнях» (Пг., 1915), «Война в русской поэзии» (Пг., 1915), работой над книгой «Женщина накануне революции 1789 года», оставшейся неоконченной, — аналитическим культурно-историческим очерком, в котором «век женского предоминанса и <…> культа чувств» осмыслялся как «эпоха редкой искренности и такой слиянности совершенной формы со вполне тождественным ей содержанием, какого, пожалуй, и не встречалось до того времени в истории человеческих отношений»25. Намерение Чеботаревской издать сборник своих статей26 не было реализовано. Однако главным делом жизни Чеботаревской оставалось сотрудничество с Сологубом, который впоследствии признавал в биографическом очерке о ней: «Хотя ее участие в моей работе было очень велико, но она настойчиво держалась в тени, совершенно пренебрегая своими интересами и своим самолюбием. Например, три публичные лекции, читанные мною во многих городах, были задуманы и в значительной части написаны ею27. Вместе с нею написаны рассказы «Старый Дом» и «Путь в Дамаск»28. В пиесах «Любовь над безднами», «Мечта-победительница» и «Камень, брошенный в воду» как замысел, так и значительная часть исполнения принадлежат ей29. Для меня она приготовляла в более или менее законченном виде наброски многих моих газетных статей»30.
Брак с Чеботаревской во многом предопределил появление новых черт в творчестве и писательском облике Сологуба. В произведениях его начинают все более явственно и на разные лады звучать мотивы приятия мира здешнего, возникает новая доминирующая тема — радости жизни, «очарования земли» (именно такое название получил 17-й том «Собрания сочинений» Сологуба, объединивший его стихи 1913 года)31. Приятие мира предполагало и усиление интереса к насущным мирским заботам, к злобе дня, будоражившей общество. Уединенный «декадент», стоявший в демонстративной оппозиции по отношению к повседневной жизни — «бабище дебелой и румяной», Сологуб начинает со все большим вниманием присматриваться к этим «румянам»: проблемы общественности, обстоятельства текущей литературной жизни постепенно выступают для него на первый план, становятся едва ли не важнейшей сферой приложения собственных творческих сил. И раньше Сологуб активно выступал в жанре актуальной публицистики (достаточно указать на серию его статей в газете «Новости» в 1904—1905 гг.) — теперь же, когда ему суждено было выдвинуться в ряд немногих всероссийски признанных писателей32, он почувствовал возможность конкретно и действенно влиять на умы и вкусы своих современников, способствовать воспитанию и совершенствованию общественного сознания. И в этих устремлениях Сологуба главной движущей силой всегда оказывалась опять же Чеботаревская: именно ее стараниями осуществлялись литературные диспуты, вечера, собеседования, на которых маститый писатель неизменно оказывался в центре внимания. Тематический диапазон этих мероприятий был весьма широк — от диспута о современном театре (21 декабря 1913 г.) до публичного собрания на тему «Современная молодежь и женский вопрос», устроенного Российской лигой равноправия женщин (18 марта 1914 г.). Весной 1915 г. Сологуб и Чеботаревская организовали художественное общество «Искусство для всех», ставившее целью «содействие успехам и развитию искусства в России, объединение любителей и ревнителей всех отраслей искусства на почве служения истинному искусству, а также распространения искусств в широких массах населения»33; под эгидой этого общества был проведен ряд литературно-художественных вечеров и чтений. Примечателен и нереализованный замысел Сологуба и Чеботаревской, вынашивавшийся в 1912—1913 гг.,— устройство собственного литературно-художественного кабаре34. В 1914 г. под редакцией Сологуба (и при фактическом соредакторстве Чеботаревской) выходил небольшой журнал «Дневники писателей», ставивший своей задачей «говорить об искусстве, об его вечно живой жизни, единственно свободной и верной утешительнице нашей»35.
Самым выразительным воплощением «культуртрегерской» миссии, принятой на себя Сологубом, стали лекционные турне, которыми в значительной степени оказалась заполнена его жизнь в 1913—1916 гг. (одиночные поездки, без Чеботаревской, с педантической точностью обрисованы в письмах Сологуба к ней, составляющих значительную часть от их общего корпуса). С тремя лекциями Сологуб объездил огромные пространства Российской империи — от Вологды до Одессы, от Риги до Иркутска; эти бесконечные литературные гастроли — одно из наиболее красноречивых свидетельств того, насколько сильно изменился жизненный распорядок писателя после женитьбы: ведь еще в начале 1908 г. Чеботаревской с немалым трудом удалось уговорить его выступить один раз перед публикой. Свои лекционные путешествия Сологуб осмыслял как форму непосредственного осуществления большой культурно-общественной задачи — духовного оживления и просвещения русской провинции, на пробуждение которой он возлагал большие надежды; это просвещение мыслилось, в частности, в плане популяризации философско-эстетических идей русского символизма: лекцию «Искусство наших дней», декларировавшую каноны классического символизма36, Сологуб прочитал в 39 городах России37.
Сам Сологуб оставался в целом доволен ходом своих лекционных поездок и встречами с аудиторией. В одной из газетных заметок, текст которой, безусловно, восходит к словам Сологуба или Чеботаревской, сообщалось: «Ровным счетом на один день в Петроград приезжал Ф. К. Сологуб, последнее время неутомимо совершающий свое турне лектора по крупным городам России. Талантливого беллетриста, поэта и драматурга провинция встречает в высшей степени радушно. Его лекция всюду, в особенности в Москве, Харькове и Саратове, проходит с большим успехом и дает полный сбор. В названных городах ее пришлось даже повторить. <…> Большой успех встретил Сологуба также в Ярославле, Вологде и Туле. Сейчас писатель-лектор имеет уже до 20-ти новых приглашений в разные города, куда и намерен поехать после небольшого перерыва. Преобладающий состав слушателей — учащаяся молодежь разных категорий. Искренняя трактовка злободневной темы — «Россия в мечтах и ожиданиях поэтов» — устанавливает интимную связь между оратором и массой, и Ф<едор> К<узьмич> едва успевает выполнять маленькие просьбы собирателей автографов и уделять внимание беседам по частным вопросам»38. Вместе с тем вывод о безусловном успехе этих выступлений Сологуба был бы поспешным и опрометчивым.
Глубокого эмоционального отклика не могли встретить прежде всего внешние формы высказывания, гармонировавшие со складом личности Сологуба, но малопригодные для воодушевления широкой аудитории. М. Цветаева, которой представился случай сравнить публичные выступления К. Д. Бальмонта и Сологуба, увидела в них два противоположных полюса: «Бальмонт — движение, вызов, выпад. Весь — здесь. Сологуб — покой, отстранение, чуждость. Весь — там. Сологуб каждым словом себя изымает из зала, Бальмонт — каждым — себя залу дарит. Бальмонт — вне себя, весь в зале, Сологуб вне зала, весь в себе»39. Конечно, позиция лектора, который «себя изымает из зала», устанавливает невидимый барьер между собой и публикой,— самая невыигрышная для завоевания интереса многочисленных слушателей, и характерно, что даже благоприятно расположенные к Сологубу критики и репортеры не могли обойти вниманием эту особенность его выступлений. «Впечатление, какое произвел на нас г. Сологуб-лектор, слилось с нашим общим представлением об этом писателе,— писал, например, тульский обозреватель по поводу лекции «Россия в мечтах и ожиданиях».— Он, однако, думающий и замкнутый поэт и мыслитель, стоящий вдали от широких слоев, таким же остался и на эстраде. Его лекция была великолепным образцом интимного чтения. <…> Было нечто обаятельное в тоне лектора; доставляла редкое наслаждение форма его мысли, самобытная и утонченная, затем манера говорить и речь его, вся в матовых тонах, с холодным пренебрежением ко всему дешевому, хлесткому, бьющему в глаза,— скорее скрадывающая, таящая мысль, нежели договаривающая ее до конца. Но эти качества, прекрасные сами по себе, мало пригодны для большой аудитории. <…> Сдержанная, завуалированная речь, без пафоса и эффектов, казалась монотонной и скучной, а ее четкая пластичность и скрытый ритм пропадал для непривычного уха. Сологуб остался вне понимания публики <…>»40. Непонимание, а порой и протест значительной части слушателей Сологуба вызывало и содержание его лекций; сказывались еще преобладавшие в среде провинциальной интеллигенции настороженность, враждебность или глухота по отношению к символистским «заветам», которые проповедовал писатель, не вызывали в целом адекватного резонанса и его обращения к животрепещущей общественно-политической проблематике. Лекция «Россия в мечтах и ожиданиях», отразившая патриотический подъем, который переживали Сологуб и Чеботаревская в годы мировой войны, встречала наиболее последовательное неприятие преобладающей части аудитории. Попытки Сологуба обосновать «правду государственного чувства», провозгласить национальные ценности, коренящиеся в «стремлении к святости, к самоотречению, к жертве, к подвигу», на почве старого понятия «святой Руси» взрастить новую «русскую творимую легенду»41 были восприняты холодно и с неприязнью: в предначертаниях Сологуба видели главным образом наивные и прекраснодушные, далекие от жизненных задач идеологические схемы, попытку реанимации общих мест старого славянофильства. Тот неподдельный энтузиазм, с которым провинциальная публика шла на лекции Сологуба, объяснялся скорее самим фактом лицезрения столичной знаменитости, чем сильным интеллектуальным и моральным воздействием от выступлений писателя.
После Февральской революции совместная литературно-общественная работа Сологуба и Чеботаревской какое-то время продолжалась с прежней активностью (в частности, учрежденное ими общество «Искусство для всех» провело в Тенишевском зале 13 апреля 1917 г. «Вечер свободной поэзии», а на следующий день — беседу на тему «Революция, Искусство, Война»), но с приходом к власти большевиков, закрытием свободных газет и оскудением издательской деятельности она постепенно затухает, сходит на нет. Кратко, но выразительно сказал об этом Сологуб в биографическом очерке о Чеботаревской: «В последующие годы работа в Союзе Деятелей Искусства, в Профессиональном Союзе Деятелей Художественного Слова и в Союзе переводчиков-литераторов причинила ей неисчислимые огорчения и неприятности. Пришлось нам понемногу уйти отовсюду»42.
Удушающая общественная атмосфера, вкупе с мучительными бытовыми невзгодами первых лет большевистского правления, не могла не сказаться разрушительным образом на нервной системе Чеботаревской, и без того неустойчивой и сильно подорванной (во время войны 1914 г. ей уже пришлось перенести первый приступ циркулярного психоза). С 1919 г. все усилия Сологуба и Чеботаревской были направлены к тому, чтобы выехать за границу. В прошении, адресованном в Совет Народных Комиссаров, Сологуб писал (10 декабря 1919 г.): «Доведенный условиями переживаемого момента и невыносимою современностью до последней степени болезненности и бедственности, убедительно прошу Совет Народных Комиссаров дать мне и жене моей писательнице Анастасии Николаевне Чеботаревской (Сологуб) разрешение при первой же возможности выехать за границу для лечения. Два года мы выжидали той или иной возможности работать в родной стране, которой я послужил работою народным учителем в течение 25<-ти> лет и написанием свыше 30<-ти> томов сочинений, где самый ярый противник мой не найдет ни одной строки против свободы и народа. В течение последних двух лет я подвергся ряду грубых, незаслуженных и оскорбительных притеснений, как напр<имер>: выселение как из городской квартиры, так и с дачи, арендуемой мною под Костромой, где я и лето проводил за работою; лишение меня 65-рублевой учительской пенсии; конфискование моих трудовых взносов по страховке на дожитие и т. п., хотя мой возраст и положение дают мне право, даже в условиях необычайных, на работу в моей области и на человеческое существование. Мне 56 л<ет>, я совершенно болен, от истощения (последние два года, кроме четверти фунта хлеба и советского супа, мы ничего не получаем) у меня по всему телу экзема, работать я не могу от слабости и холода. Все это, в связи с общеполитическими и специфическими монопольными условиями, в которых очутились русская литература и искусство, условиями, в высшей степени тягостными для независимого и самостоятельного творчества, заставляет меня просить Совет Народных Комиссаров войти в рассмотрение моей просьбы и разрешить мне с женою выезд для лечения за границу, тем более, что там есть издатели, желающие печатать мои сочинения. Если тяжело чувствовать себя лишним в чужой стороне, то во много раз тягостнее человеку, для которого жизнь была и остается одним сплошным трудовым днем, чувствовать себя лишним у себя дома, в стране, милее которой для него нет ничего в целом мире. И это горькое сознание своей ненужности на родине подвинуло меня после долгих и мучительных размышлений на решение оставить Россию, решение, еще полгода тому назад казавшееся мне невозможным»43.
Ходатайство Сологуба долгое время оставалось без ответа, в начале 1921 г. разрешение на выезд было получено, но затем аннулировано44. В. Ходасевич вспоминает, что осенью 1921 г., «после многих стараний Горького, Сологубу все-таки дали заграничный паспорт, потом опять отняли, потом опять дали. Вся эта история поколебала душевное равновесие Анастасии Николаевны <…>»45. В сентябре, наконец, все препятствия были преодолены, Сологуба и Чеботаревскую ждали в Эстонии, но покинуть Россию им не пришлось. «В середине сентября,— пишет Сологуб,— Ан<астасия> Н<иколаевна> внезапно заболела психастениею. 23 сентября вечером, воспользовавшись моим кратковременным отсутствием (ушел для нее за бромом) и недосмотром прислуги, ушла из дому. С дамбы Тучкова моста она бросилась в реку Ждановку, и утонула»46.
О том же несколько месяцев спустя Сологуб сообщал Д. С. Мережковскому (Петроград, 9 мая 1922 г.):
Дорогой Дмитрий Сергеевич,
Вы, конечно, знаете о моей утрате. 23 сентября Анастасия Николаевна, заболевшая незадолго до того психастениею, ушла вечером из дому и бросилась в реку Ждановку. Слышали случайные прохожие ее последние слова: «Господи, прости мне». Пытались спасти ее, и не могли. Водолаз не нашел тела. 2 мая оно всплыло. 5 мая мы похоронили ее на Смоленском кладбище.— Хочу написать Вам, как мне тяжело, и ничего не могу. Она отдала мне свою душу, и мою унесла с собою. Но как ни тяжело мне, я теперь знаю, что смерти нет. И она, любимая, со мною.
Целую Вас, шлю Вам и Зинаиде Николаевне наш привет.
Федор Сологуб47.
На протяжении длительного времени после исчезновения Чеботаревской из дому Сологуб не знал о ее участи ничего достоверного, и это только усугубляло остроту переживаний48. Когда 5 мая 1922 г. ее отпевали в церкви Воскресения Христова на Смоленском кладбище, Сологуб прощался и с самим собою. Последующие годы, дарованные ему судьбою, он уже не в состоянии был воспринимать как полноценную жизнь. И, как свидетельствует В. А. Щеголева, на смертном одре «бредил Настей: «Она ждет меня, она зовет меня. Если бы она была жива, она бы сумела бы помочь мне, спасти меня»…»49
Настоящая публикация состоит из трех разделов. В первый включены 72 письма Сологуба к Чеботаревской. Всего в архиве Сологуба сохранилось 134 его письма к жене, а также 13 телеграмм: 131 письмо и телеграммы — ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 263—266, 3 письма (пп. 3,5, 11 наст. публикации) — Там же. Оп. 2. № 15. Большая часть не включенных в публикацию писем представляет собой краткие сообщения (часто — на открытках), малозначительные по содержанию либо во многом повторяющие те сведения, которые отражены в публикуемых письмах. Ответные письма Чеботаревской к Сологубу, по всей вероятности, не сохранились,50 — и это лишает нас возможности прояснить в комментарии некоторые реалии и обстоятельства, которые подразумеваются в публикуемых письмах.
Второй раздел публикации — цикл Сологуба «Анастасия», объединяющий часть стихотворений, написанных под впечатлением гибели жены; печатается по авторизованной машинописи (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 24а). В рукописном оглавлении цикла (л. 2) зачеркнуто заглавие «За Волгою просторы те же…»; текст этого стихотворения (которое предполагалось поместить между стихотворениями «Когда войдем мы ликовать…» и «Я не хочу захоженных дорог ») в составе цикла отсутствует. В полном составе и в авторской композиции цикл печатается впервые. 9 стихотворений из него («Унесла мою душу…», «Колыбельная себе» («Чадом жизни истомленный…»), «Я дышу, с Тобою споря…», «Как я с Тобой ни спорил, Боже…», «Творца излюбленное чадо…», «Войди в меня, побудь во мне…», «Когда войдем мы ликовать…», «Я не хочу захоженных дорог…», «Все дано мне в преизбытке…») ранее были опубликованы М. И. Дикман по автографам (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 22) в кн.: Стихотворения. С. 448—450, 454—455, 460—461, 464, 467; тексты, зафиксированные в автографах, имеют с машинописным текстом цикла «Анастасия» отдельные разночтении, Стихотворение «Мой ангел будущее знает…» впервые опубликовано в журнала «Беседа» (№ 3. 1923. Берлин: Эпоха).
Третий раздел публикации — поминальные записи Сологуба о Чеботаревской, извлеченные из блокнота, содержащего также автографические списки стихотворений. Печатаются по автографу: ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 558, Л. 14—21.
Примечания:
1. См.: Минц 3. Г., Пустыгина Н. «Миф о пути» и эволюция писателей-символистов // Тезисы 1 Всесоюзной (III) конференции «Творчество Александра Блока и русская культура XX века» Тарту, 1975. С. 150-151.
2. Вступительная статья Ф. Сологуба о Чеботаревской в кн.: Накануне революции. С. 10.
3. Там же.
4. Письмо к В. С. Миролюбову от 6 октября 1906 г. // ИРЛИ. Ф. 185. Оп. 1. № 1233.
5. ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. № 172. Л. 151.
6. Накануне революции. С. 12.
7. Рассказывая об «этом подлинном европейском ученом» и вместе с тем «первом истинном русском гуманисте», Чеботаревская вспоминает, как Ковалевский в Париже диктовал ей свои лекции: «…я, в качестве домашнего секретаря, едва успеваю записывать… А назавтра, превратясь в внимательную ученицу, слушаю ту же лекцию в E?cole des Hautes Etudes Sociales <…> у Ковалевского я защищаю работу на получение диплома по истории русской общины (конечно, мы все тогда — марксисты, конечно, от злосчастной общины летят только пух и перья!)» (Чеботаревская Ан. В парижской школе // газета «Биржевые ведомости». 1916. № 15462. 25 марта).
8. Неполный перечень опубликованных произведений Чеботаревской (с отдельными библиографическими неточностями) хранится в ЦГАЛИ (Ф. 482. Оп. 3. № 8). Общую характеристику литературной деятельности Чеботаревской дает Д. Е. Максимов в предисловии к публикации «Письма А. А. Блока к Анастасии Чеботаревской» (Ученые записки Ленинградского гос. педагогического ин-та им М. Н. Покровского. Т. IV. Факультет языка и литературы. Вып. 2. Л., 1940. С. 271—272).
9. Сохранилось 60 писем Чеботаревской к Миролюбову, переполненных упреками в том, что ее деятельность в «Журнале для всех» искусственно ограничена «конторской» работой, а также жалобами на невнимание, холодность, формальный характер отношений и т. п. (ИРЛИ. Ф. 185. Оп. 1. № 1233).
10. Накануне революции. С. 15.
11. РГБ. Ф. 386. Карт. 103. № 26.
12. ИРЛИ. Ф. 289 Оп. 5. № 339.
13. В архиве Сологуба сохранилась выписка из метрической книги о бракосочетании в этот день, выданная причтом села Красного (на Волге) Рыбинского уезда Ярославской епархии (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. № 1. Л. 28).
14. ИРЛИ. Ф. 189. № 179.
15. Воспоминания Конст. Эрберга о Федоре Сологубе (Публикация С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова) // Ежегодник на 1977 год. С. 140) Ср.: Чулков Г. Годы странствий: Из книги воспоминаний. М., 1930. С. 160.
16. Александр Блок. Переписка: Аннот. каталог. Вып. 2: Письма к Александру Блоку. М., 1979. С. 469.
17. Воспоминания об А. Н. Толстом. М., 1973, С. 79.
18. Чуковский. Дневник. С. 102.
19. Письмо к Ан. Н. Чеботаревской от 20 февраля 1914 г. // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 158.
20. Там же. Оп. 1. № 21. Л. 118. Ср. дарительную надпись Сологуба Чеботаревской на томе его стихотворений «Очарования земли» (Собр. соч.: В 20 т. СПб.: Сирин, 1914. Т. 17): «Люби меня, милая моя Малимочка. Один нам путь, и жизнь одна и та же. С верною и нежною любовью Федор Сологуб» (Б-ка ИРЛИ. Шифр: 1939 к/3828).
21. Одна любовь. С. 9.
22. Там же. С. 15.
23. См.: Русская литература XX века. 1890—1910 / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М., 1915. Т. 2. С. 9—13. (Перепечатано в кн.: Творимая легенда. С. 214—219).
24. Там же. С. 223. Впервые: Жизнь искусства. 1923. № 39; подпись: Старый Энтузиаст.
25. Накануне революции. С. 150, 70.
26. О таком замысле она сообщает в письме к О. Н. Черносвитовой от 2 июля 1913 г. (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 8).
27. Комментарий № 27 в книге пропущен [примеч. ред. сайта]
28. Первый рассказ был впервые опубликован в альманахе «Земля» (Сб. 3. М., 1909), второй — в альманахе «Шиповник» (Кн. 12. СПб., 1910). Факт соавторства с Чеботаревской оговорен в библиографических примечаниях в кн.: Сологуб Ф. Книга стремлений. Рассказы // Собр. соч.: В 20 т. СПб.: Сирин, 1914. Т. 12. С. 297. Кроме того, за подписью Сологуба был напечатан рассказ Чеботаревской «Холодный сочельник» (Слово. 1908. № 661. 25 декабря).
29. Драмы «Любовь над безднами» (Литературно-художественные альманахи издательства «Шиповник». Кн. 22. СПб., 1914) и «Мечта-победительница» (Б-ка «Театра и искусства». 1912. № 5) были опубликованы под именем Сологуба; на обложке отдельного издания пьесы «Камень, брошенный в воду (Семья Воронцовых)» (Пг., <1915>) обозначены имена обоих авторов.
30. Накануне революции. С. 15. 16. В библиографическом перечне опубликованных произведений Чеботаревской (ЦГАЛИ. Ф. 482. Оп. 3. № 
особо отмечены произведения, напечатанные за подписью Сологуба или написанные в соавторстве с ним (в том числе и многочисленные газетные статьи).
31. Подробнее о тематико-стилевой эволюции Сологуба в 1910-е гг. см.: Дикман М. И. Поэтическое творчество Федора Сологуба // Стихотворения. С. 62—65.
32. Ср. характерный для определения литературной репутации Сологуба на рубеже 1900—1910-х гг. отзыв: «Федор Сологуб — едва ли не самый крупный писатель нашего времени. В то время как слава М. Горького, надо признаться — несколько вздутая, давно уже идет на убыль, популярность Л. Андреева тоже колеблется, и даже Владимир Короленко, вообще стоящий вне конкурса, как-то уходит в сторону, несмотря на общие к нему симпатии,— имя Сологуба далеко еще не померкло, итоги его творчества еще не подведены, и сам он — такой одинокий, странный и непонятный для публики, не оценен еще полной мерой» (Арабажин К. Федор Сологуб и его критики // Южный край (Харьков). 1911. № 10354. 27 июля).
33. Старк Э. «Искусство для всех» // Голос. Пг., 1915. № 55. 25 декабря.
34. См.: Парнис А. Е., Тименчик Р. Д. Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры Новые открытия. Ежегодник 1983. Л., 1985. С. 203.
35. От редакции // Дневники писателей. 1914. № 1. Март. С. 3.
36. Это отстаивание «заветов символизма» имело и актуальный полемический смысл, поскольку оно осуществлялось в пору разброда внутри символистов и возникновения новых, оппозиционных символизму, литературных течений — в частности, акмеизма, которого Сологуб решительно не принял; одно из свидетельств его отношения к этой поэтической школе — стихотворение «Продукты сельского хозяйства. » (22 сентября 1913 г.), заканчивающееся строками: «Дерзайте ж, юные поэты, // И вместо древних роз и грез // Вы опишите нам секреты // Всех ваших пакостных желез» (Очарования земли. С. 253; в принадлежавшем ей экземпляре этого тома Ан. Чеботаревская сделала над текстом стихотворения пояснительную карандашную приписку: «Акмеистам» // Б-ка ИРЛИ. Шифр: 1939 к/3828).
37. См.: Дневники писателей. 1914. № 1. С. 54. Лекционные поездки проходили не без осложнений: «Ф. Сологуб, читающий во многих городах свою лекцию «Искусство наших дней», все еще встречает кое-где препятствия. Так, в Киеве лекцию «запрещают» уже в третий раз, а в Тамбове дирекция народных училищ по «моральным» основаниям накануне назначенного дня лекции воспретила чтение ее в подведомственном ей помещении <…>» (К поездке Ф. Сологуба // День. 1914. № 38. 8 февраля); в Николаеве назначенная на 23 февраля 1914 г. лекция не состоялась из-за отсутствия сбора (Ф. Сологуб в Николаеве // Юг (Херсон). 1914. № 1193. 26 февраля), а в Тюмени «лекцию Ф. Сологубу пришлось читать в потемках; зал был освещен 3—4 керосиновыми лампами, а сцена —всего двумя стеариновыми свечами» (Сибирская торговая газета (Тюмень). 1916. № 225. 27 октября).
38. Турне Ф. К. Сологуба // газета «Биржевые ведомости». 1915. №15232. 25 ноября.
39. Цветаева М. Об искусстве. М., 1991. С. 365 (запись о юбилее Бальмонта во «Дворце искусств» 14 мая 1920 г.).
40. Д. Лекция Федора Сологуба // Тульская заря 1915. № 266. 17 ноября. Ср. аналогичный отзыв: «Федор Сологуб — хороший лектор. С первых слов он не располагает к себе слушателя. Медленно, бесстрастно, с паузами, с особым ударением на отдельных словах — Федор Сологуб не может увлечь слушателя, зажечь его, заставить следовать за своей мыслью Но литературные обороты и ясное произношение постепенно подчиняют себе аудиторию. Я не верно сказал: не аудиторию, а часть аудитории, литературно образованную <…>. Увы! Эта часть составляет небольшую группу. И в слишком литературной отделке заключается недостаток лекции Федора Сологуба» (Лялин. Листки // Воронежский день. 1916. № 246. 16 ноября).
41. Тезисы лекции Сологуба «Россия в мечтах и ожиданиях» (ИРЛИ Ф. 289. Оп. 6. № 56. Л. 80).
42. Накануне революции. С. 19—20.
43. ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. №47.
44. В архиве Сологуба сохранился документ, датированный 15 июня 1921 г.: «АК — ЛИТО Наркомпроса сообщает Вам, что согласно постановления заседания секретариата ЦК № 34 от 19/V с. г. ходатайство Ваше о разрешении на выезд за границу отклонено» (Там же).
45. Ходасевич В. Ф. Некрополь: Воспоминания. Bruxelles, <1939>. С. 177.
46. Накануне революции. С. 21. Ср. дневниковую запись М. А. Кузмина от 26 сентября 1921 г : «А Настя Сологуб в припадке исступления бросилась с Тучкова моста. Бедный старик! Как он будет жить? И все равнодушны. Я представил ветер, солнце, исступленную Неву, теперь советскую, но прежнюю Неву и маленькую Настю, ведьму, несносную даму, эротоманку, в восторге, исступлении. Это ужасно, но миг был до блаженства отчаянным. До дна» (Минувшее: Ист. альм. 13. М.; СПб., 1993. С. 489. Публикация Н. Богомолова и С. Шумихина). Версии о том, что Чеботаревская «психически заболела из-за неудачной любви», придерживалась и А. А. Ахматова (см.: Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой. М., 1990. Т. 1. С. 110).
47. Amherst Center for Russian Culture (Amherst College. Amherst, Mass., USA).
48. В архиве Сологуба (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. № 174) сохранился ряд документов, по которым можно восстановить ход предпринятых поисков. В их числе — отпечатанное типографским способом объявление. «ТРИ МИЛЛИОНА (3.000.000) РУБЛЕЙ тому, кто укажет, где находится больная женщина, ушедшая из дому 23-го сентября, худая, брюнетка, лет 40, черные волосы, большие глаза, небольшого роста, обручальное кольцо на руке; была одета в темно-красный костюм с черным, серое пальто, черная шелковая шляпа, серые валенки. Имя — Анастасия Николаевна» (л. 1). Другое розыскное объявление основывалось на ложном сообщении: «…из дому ушла больная 40 лет <…>. Она была поднята на Литейном и 29-го находилась в одной из квартир, адрес которой был неточно сообщен по телефону» (л. 2). Среди документов — текст запроса Сологуба (2 ноября 1921 г.) в больницы для душевнобольных с описанием примет Чеботаревской и обстоятельств ее исчезновения (л. 5—6), а также протоколы и акты, касающиеся извлечения трупа из реки Ждановки у Ждановского моста (2 мая 1922 г.), с приобщенными к ним свидетельствами Сологуба: «Спрошенный по сему гр. Сологуб Федор Кузьмич, прожив<аюший> Ждановская наб., д. № 3, кв. 22, показал следующее: найденный труп это моей жены Анастасии Николаевны Сологуб, которая страдала психастенией, и 23 сентября прошлого 1921 года около 9 1/2 час. веч. она ушла из дому. <…> На другой день я узнал, что какая-то женщина с конца дамбы Тучкова моста бросилась в воду, но была извлечена и доставлена к Петровской аптеке, где она была оставлена без присмотра. Тогда она вторично бросилась в воду и быстро пошла ко дну, и только теперь всплыл труп ее из Ждановки. Больше показать ничего не могу, в чем и подписуюсь» (подпись — автограф Сологуба; л. 11 —11 об.).
49. Письмо к Н. Г. Чулковой от 29 февраля 1928 г.; приведено в публикации М. М. Павловой «Федор Сологуб. Стихи последних лет» (Русская литература. 1989. № 2. С. 172—173).
50. Скорее всего, эти письма были уничтожены после смерти Чеботаревской — самим Сологубом или, после его кончины, его наследниками. В составленном Сологубом перечне материалов своего архива, которые он начал уничтожать в октябре 1921 г. (ИРЛИ. Ф 289 Оп. 6. № 85), письма Чеботаревской не значатся.
Подробнее:
Книги, письма